Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

знатным людям; в 1913 г. реакционные английские литераторы все еще
восхваляли эту его простую и беспрекословную преданность.
Однако, как и в Западной Европе во времена крестьянских восстаний, это
почитание монархии сочеталось с представлением о том, что монарх и дворянин
должны быть добрыми и великодушными; так что эта примитивная преданность,
при определенных неблагоприятных для монархии обстоятельствах, могла
превратиться в безжалостную нетерпимость, с которой сжигались дворцы во
время Жакерии и которая привела к теократии в Мюнстере. Когда простые люди в
России были чем-то разгневаны, в их среде находилось явно недостаточное
количество образованных людей, влияние которых могло бы смягчить взрыв
ярости. У высших классов было столь же мало сочувствия к классам низшим, как
и у животных одного вида по отношению к другому. Эти российские массы на три
столетия отставали от националистического империализма германского образца.
И еще в одном аспекте Россия отличалась от современных ей
западноевропейских стран и уподоблялась их средневековому периоду. Это
различие заключалась в том, что российские университеты были прибежищем
многих очень бедных студентов, не принимавших бюрократической деспотии и
ненавидевших ее. Накануне 1917г. важность совпадения этих двух факторов
революции -- взрывоопасного недовольства и широкого распространения идей
свободы -- не была понята европейскими политиками и общественными деятелями;
очень немногие догадывались, что в России более, чем в любой другой стране,
сложились предпосылки для фундаментальной революции.
Когда от этих европейских великих держав, с доставшимися им "по
наследству" от великих монархий министерствами иностранных дел и методами
ведения национальной политики, мы обращаемся к Соединенным Штатам, которые
полностью порвали с системой великих держав в 1776 г., мы обнаруживаем
интереснейшее отличие в проявлении тех сил, которые в Европе привели к
возникновению экспансивного империализма.
Для Америки, как и для Европы, механическая революция сузила мир до
размеров путешествия в несколько дней. Соединенные Штаты, как и великие
державы, имели финансовые и торговые интересы во всем мире; крупному
индустриальному общест-
ву требовались заморские рынки; тот же кризис веры, который потряс
основы моральной солидарности в Европе, произошел и в Америке. Ее люди были
столь же патриотически и воинственно настроены, как и другие народы. Почему
же тогда Соединенные Штаты не копили вооружения и не проводили агрессивной
политики? Почему звездно-полосатый флаг не развевался над Мехико и почему
под этим флагом в Китае не была создана колониальная система по типу
британской в Индии?
Именно американцы открыли Японию остальному миру. После чего без
малейших возражений они дали этой стране возможность европеизироваться и
превращаться в мощное и устрашающее государство. Уже одно это заставило бы
Макиавелли, отца современной международной политики, перевернуться в гробу.
Более того, по некоему странному стечению обстоятельств у Америки, в
лице президента Теодора Рузвельта (1901--1909), был свой лидер -- столь же
беспокойный и энергичный, как и немецкий кайзер, так же настроенный на
великие свершения, такой же экстравагантный и красноречивый, смелый человек
со способностями к мировой политике и понимающий необходимость вооружения.
Казалось бы, самый подходящий человек для того, чтобы вовлечь свою страну в
потасовки из-за заморских владений.
По-видимому, не существует никакого другого объяснения этой общей
сдержанности и отстраненности Соединенных Штатов, кроме того, что их
общественные институты и традиции фундаментально отличаются от европейских.
Во-первых, правительство Соединенных Штатов не имеет ни министерства
иностранных дел и дипломатического корпуса европейского образца, ни группы
"экспертов", которые поддерживали бы традицию агрессивной политики. У
президента -- большие полномочия, но они ограничены полномочиями конгресса,
непосредственно избираемого народом. Каждый договор с иностранным
государством должен сначала получить одобрение конгресса. Поэтому
международные отношения страны находятся под открытым и публичным контролем.
При такой системе тайные соглашения невозможны, и поэтому иностранные
державы жалуются на трудности в нахождении "взаимопонимания" с Соединенными
Штатами -- пример, достойный подражания! Таким образом, само политическое
строение Соединенных Штатов исключает возможность проведения международной
политики, подобной той, которая так долго держала Европу в постоянном страхе
войны.
Во-вторых, в Соединенных Штатах не существовало и не существует ни
традиции, как это можно назвать, неассимилируемых владений, ни организации,
которая занималась бы этим вопросом. Не может быть колоний Короны там, где
нет Короны. Распространяясь по американскому континенту, Соединенные
Штаты разработали совершенно особый метод обхождения с новыми
территориями, великолепно приспособленный для незаселенных пространств, но
очень неудобный, если применять его слишком вольно к территориям, на которых
уже проживает чужеродное население. Этот метод основывался на идее о том,
что в системе Соединенных Штатов не может быть постоянно угнетаемых народов.
Последними территориями, получившими в 1912 г. статус штатов, стали
Аризона и Нью-Мексико. Скованные холодом дикие просторы Аляски, купленной у
России, оставались политически неразвитыми лишь потому, что для превращения
в штат там не было достаточного количества населения.
Поскольку новые владения Германии и Великобритании в Тихоокеанском
регионе угрожали лишить флот Соединенных Штатов его тихоокеанских угольных
баз, были аннексированы часть островов Самоа (1900 г.) и Гавайские острова
(1898 г.). Здесь Соединенным Штатам впервые пришлось иметь дело с покоренным
населением. Однако ввиду отсутствия какого-либо класса, сравнимого с
англо-индийскими чиновниками, контролирующими общественное мнение Британии,
американская процедура следовала территориальному методу. Было сделано все,
чтобы поднять образовательный уровень жителей Гавайских островов до
общеамериканского, а местное территориальное законодательство было
организовано так, чтобы эти смуглые островитяне в будущем неизбежно стали
полноправными гражданами Соединенных Штатов.
В соответствии с идеей общей американской безопасности, Соединенные
Штаты в 1898 г. вмешались в дела Кубы, многие годы находившейся в состоянии
хронического мятежа против Испании. Непродолжительная война окончилась
приобретением Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппинских островов. Сейчас Куба --
независимая и суверенная республика. Пуэрто-Рико и Филиппины получили особый
тип управления, при котором нижняя палата парламента избирается народом, а
верхняя состоит из депутатов, которые первоначально будут назначаться
конгрессом Соединенных Штатов. Как Пуэрто-Рико, так и Филиппины вряд ли
когда-нибудь станут штатами Союза. Скорее всего, они станут независимыми
государствами, которые будут находиться в некоем тесном альянсе как с
англоязычной, так и с Латинской Америкой.
Как Куба, так и Пуэрто-Рико приветствовали американское вмешательство в
свои дела, однако на Филиппинах прозвучало требование полной и немедленной
свободы сразу после войны с испанцами, сопровождавшееся значительным
сопротивлением американской военной администрации. Именно в этом случае
Соединенные Штаты вплотную приблизились к империализму великодержавного
типа, и именно здесь их деятельность вызыва-
ет наибольшие сомнения. В Соединенных Штатах были отмечены
многочисленные проявления симпатии к непокорным.
Этот подход совершенно отличается от методов британского или
французского министерства иностранных дел или чиновников колониальной
администрации. Но он не так уже сильно отличается от того настроя, который
содействовал созданию республик Канады, Южной Африки и Австралии, а также
трех законопроектов о самоуправлении Ирландии. Он соответствует более старой
и характерной английской традиции, из которой берет свое начало Декларация
независимости. Он безоговорочно отвергает отвратительную идею "покоренных
народов".
Здесь мы не будем рассматривать политические хитросплетения,
сопровождавшие сооружение Панамского канала, ибо это не добавит ничего
нового к рассматриваемому нами вопросу американских методов в мировой
политике. История Панамы -- это чисто американская история. Но совершенно
очевидно, что характер отношений Соединенных Штатов с остальным миром был
столь же новым и небывалым, как и их внутренняя политическая структура.
Мы уделили некоторое внимание состоянию умов в Европе и Америке по
вопросу международных отношений в годы, непосредственно предшествовавшие
мировой трагедии 1914 г., по той причине, что любая большая война является
неизбежным следствием умонастроений определенного исторического периода. И
это начинает понимать все большее количество людей. Все, .что делают люди и
нации, является выходом инстинктивных побуждений, реагирующих на те идеи,
которые через разговоры, книги, газеты и школьных учителей попадают в
сознание людей.
Физические нужды, эпидемии, изменения климата и подобные явления
внешнего порядка могут отклонить и исказить ход человеческой истории, но ее
движущей силой является мысль. По своей сути история человечества
представляет собой историю идей. Физические и психические различия между
современным человеком и кроманьонцем весьма невелики; основное различие
между ними заключается в том умственном багаже, который мы приобрели за
разделяющие нас пять или шесть сотен поколений.
Мы находимся еще слишком близко к событиям мировой войны, чтобы
претендовать в этом "Очерке" на вынесение ей исторического приговора, но мы
все-таки можем рискнуть предположить, что, когда улягутся страсти конфликта,
Германию больше других будут обвинять в том, что он произошел, и ее будут
обвинять
не потому, что она сильно отличалась морально и интеллектуально от
своих соседей, а потому, что общая болезнь -- империализм -- проявилась у
нее в наиболее законченной и агрессивной форме.
Ни один уважающий себя историк, какими бы поверхностными и
рассчитанными на публику ни были его цели, не сможет принять легенду,
порожденную бедствиями войны, согласно которой немец -- это такой человек,
который более жесток и более отвратителен, чем другие люди. Все великие
державы Европы накануне 1914 г. пребывали в состоянии агрессивного
национализма и постепенно скатывались к войне; Германия просто шла во главе
этого всеобщего движения. Она первой свалилась в пропасть и упала глубже
других. Она превратилась в ужасающий пример, на который громко жаловались ее
лишь немногим менее грешные соседи.
Долгое время Германия и Австрия стремились к расширению немецкого
влияния в восточном направлении через Малую Азию и дальше на Восток. Эта
германская идея кристаллизовалась во фразе "Берлин до Багдада". Германским
замыслам противостояли планы России, которая стремилась к расширению
славянского господства до Константинополя и через Сербию -- до Адриатики.
Направления этих амбиций перекрещивались и были взаимоисключающими.
Лихорадочное состояние дел на Балканах было в основном результатом интриг и
пропагандистских усилий Германии и России. Турция обратилась за помощью к
Германии, Сербия -- к России. Румыния и Италия, обе латинские по своим
традициям и обе номинально союзницы Германии, преследовали более отдаленные
и скрытые общие цели.
В 1914 г. казалось, что все складывается благоприятно для двух
центральных держав. После 1906 г. Россия восстанавливала свои силы, но очень
медленно. Франция погрязла в финансовых скандалах. Громкое мартовское
убийство М. Кальмета, главного редактора "Фигаро", женой М. Кайо, министра
финансов, стало кульминацией этих скандалов.
Британия (в чем была уверена вся Германия) была на грани гражданской
войны в Ирландии. И иностранцы и англичане делали неоднократные попытки
получить какое-либо четкое официальное заявление о британских намерениях в
случае, если Германия и Австрия нападут на Францию и Россию; однако
британский министр иностранных дел, сэр Эдвард Грей, занимал крайне
двусмысленную позицию вплоть до того самого дня, когда Британия вступила в
войну. В результате на континенте распространилось мнение, что Британия
воевать не будет или же будет оттягивать вступление в войну, и это поощряло
Германию продолжать угрожать Франции.
Ход событий был ускорен 28 июня убийством эрцгерцога Франца Фердинанда,
наследника австро-венгерского престола, во время его официального визита в
Сараево, столицу Боснии. Это стало очень своевременным предлогом отправить
армии
в поход. "Сейчас или никогда",-- заявил германский император. Сербию
обвинили в подстрекательстве к убийству, и, несмотря на тот факт, что
австрийские комиссары сообщали об отсутствии улик, подтверждающих
причастность сербского правительства, правительство Австро-Венгрии решило
превратить этот конфликт в войну. 23 июля Австрия предъявила Сербии
ультиматум и, игнорируя уступчивость Сербии и попытки сэра Эдварда Грея,
британского министра иностранных дел, созвать конференцию великих держав, 26
июля объявила Сербии войну.
Россия приступила к мобилизации своих армий 30 июля, а 1 августа
Германия объявила ей войну. На следующий день немецкие войска пересекли
границу Франции, а через Люксембург и Бельгию начался большой фланговый
маневр. Сначала на запад устремились разведчики и передовые отряды. Затем на
запад отправилось огромное количество автомобилей, набитых солдатами.
Несоразмерно большой шум был поднят по поводу отдельных жестокостей в
Бельгии -- несоразмерно большой, конечно же, по сравнению с действительно
фундаментальной жестокостью, содеянной в августе 1914 г.,-- самим вторжением
в Бельгию. Раз оно произошло, то спорадическая стрельба и грабежи,
уничтожение собственности, разграбление гостиниц, продовольственных и винных
магазинов, сопровождавшееся изнасилованиями и поджогами, были вполне
естественными следствиями.
Только очень простодушные люди верят, что армия в полевых условиях
может сохранять такой же высокий уровень честности, приличия и
справедливости, как и стабильное общество в обычных, "домашних" условиях. К
тому же в прусской армии были еще живы традиции Тридцатилетней войны. В
союзнических странах, воевавших против Германии, принято было расценивать
эти мерзости и кровопролития, учиненные германскими войсками за несколько
месяцев их пребывания в Бельгии, как нечто ранее никогда не случавшееся и
объяснимое присущей одним только немцам особой злобностью характера.
Их прозвали "гуннами". Но преступления немцев в Бельгии вообще нельзя
сравнивать с тем систематическим опустошением, которое производили эти
кочевники, предложившие однажды уничтожить все население Китая и превратить
его земли в пастбище. Многие из этих преступлений представляли собой пьяную
жестокость мужчин, которым впервые в жизни было позволено свободно
распоряжаться смертоносным оружием; многие были совершены в припадке
истерики людьми, которые были потрясены собственными деяниями и смертельно
боялись отмщения со стороны народа, чью страну они подвергли
надругательству, и многие были совершены по принуждению и под воздействием
теории, гласившей, что во время войны люди должны проявлять жестокость, а
население лучше всего подчинять с помощью страха. Простых немцев, которым
свойственна покорность, обработали
перед войной таким способом, что эти жестокости просто должны были
произойти. Любой народ, который, подобно немцам, заранее готовили бы к
войне, а затем отправили на нее, вел бы себя примерно так же.
В ночь на 4 августа, когда почти вся Европа, все еще находясь под
воздействием расслабляющей инерции пятидесяти лет мира, привычно вкушая
плоды ставших всеобщим достоянием изобилия, дешевизны и свободы, подумывала
о летних отпусках, маленькая бельгийская деревня Визе была охвачена огнем, а
ошеломленных местных жителей выводили на улицу и расстреливали за то, что
кто-то якобы выстрелил в захватчиков. Это было началом конца эпохи комфорта,
уверенности, благородного и пристойного поведения в Европе.
Как только стало ясно, что Бельгии не избежать вторжения,
Великобритания отбросила сомнения и (в одиннадцать вечера 4 августа)
объявила войну Германии. На следующий день у устья Темзы крейсер "Амфион"
перехватил и потопил немецкий минный заградитель -- это было первое
столкновение (на суше или на море) британцев и немцев под своими
национальными флагами...
Вся Европа долго помнила странную атмосферу тех богатых на события
солнечных августовских дней, когда подошел к концу период вооруженного мира.
Почти полстолетия Западный мир казался спокойным и безопасным. Лишь немногие
пожилые люди во Франции имели практический опыт войны. Газеты говорили о
мировой катастрофе, однако эти слова мало что значили для тех, кому мир
всегда представлялся безопасным и кто в ином виде представить его не мог.
В Британии особенно жизнь в течение нескольких недель продолжалась как
ни в чем не бывало, правда при этом чувствовалась некоторая напряженность.
Это было похоже на то, как если бы человек занимался своими обычными делами,
еще не зная, что он заразился смертельной болезнью, которая изменит
привычный ход его жизни. Те, кто был в отпуске, не прерывали его; магазины
успокаивали своих клиентов вывесками "Работаем как обычно".
Свежие газеты вызывали возбужденные разговоры, но это были разговоры
зрителей, которые не чувствовали непосредственного участия в катастрофе,
которой вскоре суждено было коснуться каждого.

8

А теперь мы очень кратко рассмотрим основные этапы начавшейся таким
образом мировой войны. Спланированная Германией, она началась стремительным
наступлением, целью кото-
рого было "нокаутировать" Францию, пока Россия будет собирать свои силы
на востоке. Некоторое время все шло, как и было задумано. В современных
условиях военная наука неизбежно отстает от жизни, потому что военные как
класс лишены воображения и существует множество изобретений, способных
изменить текущую тактическую и стратегическую практику, которые были
отвергнуты косным военным умом.
Немецкий план разрабатывался в течение нескольких лет, и это был уже
устаревший план. С самого начала он был явно обречен на неудачу при
правильном использовании полевых укреплений, колючей проволоки и пулеметов;
однако французы были далеко не так развиты в своей военной науке, как немцы,
и опирались на методы открытых боевых действий, которые устарели по меньшей
мере на четырнадцать лет. У них не было достаточного количества колючей
проволоки и пулеметов; кроме того, существовало глупое заблуждение, это
французы не умеют хорошо воевать в окопах.
Бельгийскую границу прикрывала крепость Льеж, устаревшая лет на
десять-двенадцать, многие форты которой имели вооружения, изготовленные и
поставленные германскими подрядчиками; а французская северо-восточная
граница была оснащена очень плохо. Выпускавшая вооружения немецкая фирма
Крупна, естественно, обеспечила для устранения этих преград орудия особо
крупного калибра, стрелявшие фугасными снарядами. И все эти защитные
сооружения оказались просто-напросто ловушками для их гарнизонов.
Французы предприняли неудачную попытку наступления в Южных Арденнах.
Сметая все на своем пути, германские войска обошли французский левый фланг;
последний форт в Льеже пал 16 августа, Брюссель был захвачен 20 августа, а
прибывшая в Бельгию небольшая британская армия численностью около семидесяти
тысяч человек подверглась под Монсом атаке превосходящих сил противника и
вынуждена была отступить, несмотря на очень эффективную тактику ружейного
огня, которой она научилась в ходе Бурских войн. Небольшой британский
контингент был оттеснен в южном направлении, и германский правый фланг
устремился на юг, оставляя Париж к западу от себя и заходя в тыл
дезорганизованной французской армии.
Германское верховное командование было на этом этапе настолько уверено
в уже достигнутой победе, что к концу августа оно начало переброску немецких
войск на Восточный фронт, где русские войска сеяли панику в Восточной
Пруссии. И как раз в этот момент последовало контрнаступление союзников.
Неожиданно на левом фланге французов появилась новая армия, усиленная
понесшей потери, но пополненной британской армией, все еще способной сыграть
достойную роль в этом контрударе. Правый фланг немцев был опрокинут и смят,
в результате чего они отступили от Марны до Эны (Марнское сражение, 6--10
сентября).
Немецкие войска были бы оттеснены еще дальше, если бы не их умение
окапываться, что они и сделали, отойдя к реке Эна. У союзников же пока не
было ни тяжелых орудий, ни фугасных снарядов, ни танков для прорыва этих
полевых укреплений.
Сражение на Марне сорвало первоначальный немецкий план. На некоторое
время Франция была спасена. Но немцы не были разбиты; они все еще обладали
наступательным превосходством в приемах ведения войны и вооружениях. Их
страх перед русскими на востоке был уменьшен сокрушительным поражением
последних под Танненбергом.
Следующим шагом немцев была прямолинейная и не столь хорошо
спланированная кампания по обходу левого фланга союзных армий и захвату
портов, чтобы отрезать Францию от поставок из Британии. Обе армии
устремились на запад к побережью, стараясь обогнать друг друга. Затем
германские войска, обладая большим преимуществом в артиллерии и снаряжении,
нанесли удар по находившимся в районе Ипра британским войскам. Им почти
удалось прорвать оборону, но британцы остановили их.
Война на Западном фронте превратилась в позиционную окопную войну. Ни
одна из сторон не обладала ни навыками, ни оснащением, необходимыми для
прорыва полевых укреплений и проволочных заграждений. Поэтому обе они
вынуждены были обратиться за советом к научным работникам, изобретателям и
другим гражданским особам, чтобы те помогли им преодолеть эти трудности. К
тому времени основная проблема окопной войны уже была решена; в Англии,
например, уже существовал образец танка, который обеспечил бы союзникам
быструю и легкую победу еще до 1916 г., но, к сожалению, ум
профессионального военного был умом косным и лишенным воображения; человек с
высокими интеллектуальными данными никогда добровольно не связал бы свою
судьбу с этой профессией.
Немцы, однако, ввели некоторые новшества. В феврале 1915г. они
произвели на свет довольно бесполезное изобретение -- огнемет, обладатель
которого пребывал в постоянной опасности сгореть заживо; а в апреле, в самом
начале второго крупного наступления на британцев (второе сражение у Ипра, с
22 апреля по 24 мая), они применили облако ядовитого газа. Этот жуткий прием
был использован против алжирских и канадских подразделений, он причинил
оборонявшимся огромные физические страдания, однако прорвать оборону не
помог. На некоторое время химики обрели для союзников важность большую, чем
солдаты, и через шесть недель оборонявшиеся войска уже владели методами
защиты и необходимым оснащением.
В течение полутора лет, вплоть до июля 1916 г., Западный фронт пребывал
в состоянии напряженного равновесия. С обеих
сторон предпринимались попытки массированного наступления,
заканчивавшиеся неудачами и огромными потерями. Французы пытались (дорогой
для себя ценой) наступать под Аррасом и в Шампани в 1915 г., а британцы --
под Лоосом в районе Ланса.
От Швейцарии до Северного моря протянулись две непрерывные линии
траншей, иногда на расстоянии километров друг от друга, иногда -- на
расстоянии нескольких метров (например, в Аррасе). За линиями этих траншей
миллионы людей неустанно трудились, совершали рейды на территорию противника
и готовились к кровопролитным и обреченным на неудачу наступлениям. В любую
из предыдущих эпох эти огромные скопления людей давно поразила бы
какая-нибудь эпидемия, но здесь опять на помощь пришла современная наука,
изменившая условия ведения войны. Правда, некоторые новые болезни все-таки
появились, например окопная болезнь, вызванная длительным стоянием в
холодной воде, новые формы дизентерии и т. п., однако ни одна из этих
болезней не развилась до такой степени, чтобы сделать противников
небоеспособными.
В течение всей первой половины 1916 г. германские войска наносили
яростные удары по французским позициям в районе Вердена. Немцы понесли
огромные потери и были остановлены после того, как вклинились на французские
позиции на несколько миль. Французские потери были столь же значительными,
если не большими. "Они не пройдут",-- говорила и пела французская пехота --
и сдержала свое слово.
Восточно-германский фронт был более растянутым и не таким тщательно