Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

что в последующие двадцать лет произошло не менее шести новых успешных
грабительских набегов на Северную Индию из Афганистана, который после смерти
Надир-шаха стал независимым государством. В течение некоторого времени марат
хи воевали с афганцами за контроль над Северной Индией; затем государство
маратхов распалось на ряд княжеств: Индур, Гвалиур, Барода и другие. Индия
была в XVIII в. очень похожа на Европу VII и VIII вв., с ее медленным
возрождением, которое прерывалось в руках арабов из региона Красного моря, и
португальцы отвоевали ее у арабов в серии морских сражений. Португальские
корабли были гораздо крупнее и обладали более тяжелым вооружением. Некоторое
время португальцы пользовались набегами иноземных грабителей. Такой была
Индия, в которую проникли французы и англичане.
С тех пор как Васко да Гама совершил свое памятное путешествие вокруг
мыса Доброй Надежды до Каликута, целый ряд европейских государств боролся за
то, чтобы обрести коммерческую и политическую опору в Индии и на Востоке.
Прежде морская торговля с Индией находилась в руках арабов Красного моря, но
португальцы в нескольких морских сражениях отвоевали ее себе. Их корабли
были крупнее и лучше вооружены. Какое-то время португальцы держали торговлю
с Индией целиком в своих руках, и Лиссабон затмил Венецию в качестве рынка
вос-
точных пряностей. Но в XVII столетии этой монополией завладели
голландцы. Во время расцвета их могущества у голландцев были поселения на
мысе Доброй Надежды, они владели Маврикием, у них было два поселения в
Персии, двенадцать в Индии, шесть на Цейлоне, и все острова Индонезии они
усыпали своими опорными пунктами. Однако их эгоистическая решимость не
допускать к торговле других европейцев вынудила шведов, датчан, французов и
англичан начать жестокую конкурентную борьбу. Первые действенные удары по
голландской морской монополии были нанесены в европейских водах в результате
побед Блейка, английского адмирала времен Республики; а к началу XVIII в.
англичане и французы активно соперничали с голландцами за торговлю и
привилегии по всей Индии.
В Мадрасе, Бомбее и Калькутте организовали свои главные
представительства англичане; в Путгуччери и Чандранагаре находились основные
поселения французов.
Поначалу все эти европейские государства пришли как торговцы, и
единственными необходимыми им заведениями были складские помещения; однако
неустойчивая ситуация в стране и беспринципные методы конкурентов,
естественно, привели в дальнейшем к тому, что они стали укреплять и
вооружать свои поселения, а подобное укрепление и вооружение сделало
европейские опорные пункты привлекательными союзниками для различных
враждующих правителей, которые поделили между собой Индию. Это было
полностью в духе новой европейской националистической политики, когда
французы принимали одну сторону, а англичане -- другую.
Крупным лидером со стороны англичан был Роберт Клайв, родившийся в 1725
г. и уехавший в Индию в 1743 г. Его основным соперником был Дюплекс. История
этого противостояния, длившегося на протяжении первой половины XVTI1 в.,
слишком длинна и запутана, чтобы уделять ей место в этой книге. К 1761 г.
британцы стали полными хозяевами на Индийском полуострове. При Плесси (1757
г.) и при Буксаре (1764 г.) их войска одержали решающие и окончательные
победы над армией Бенгалии и армией королевства Ауд. Великий Могол,
номинальный властелин этих королевств, фактически стал их марионеткой. Они
брали налоги с больших территорий; они взимали контрибуцию за реальное или
выдуманное сопротивление.
Эти успехи не были достигнуты непосредственно войсками короля Англии;
они были достигнуты Ост-Индской торговой компанией, которая ко времени своей
регистрации при королеве Елизавете была не больше, чем сборищем морских
авантюристов. Шаг за шагом они были вынуждены создавать военные формирования
и вооружать свои корабли. Теперь же эта торговая компания, с ее традицией
наживы, оказалась не только торговцем специями, красителями, чаем и алмазами
-- под ее контроль
попали доходы и владения государей, она стала вершителем судеб Индии.
Она пришла покупать и продавать, а стала заниматься невиданным грабежом. Не
было никого, кто мог бы бросить вызов деятельности этой компании. Поэтому
неудивительно, что ее капитаны, командиры, чиновники и даже ее клерки и
простые солдаты возвращались в Англию с огромной наживой.
В подобных обстоятельствах, когда в их милости находилась огромная и
богатая страна, люди не могли определиться, что им можно делать, а что
нельзя. Для них это была чужая страна, где восходило чужое солнце, ее люди с
коричневой кожей были совершенно иной расой, вне пределов их сочувствия; ее
храмы и здания, казалось, только подтверждали фантастические стандарты
поведения. Англичане у себя дома были озадачены, когда вскоре после
возвращения эти джентльмены и чиновники начали выдвигать друг против друга
смутные обвинения в вымогательстве и жестокостях. Роберту Клайву парламент
вынес вотум недоверия. Он покончил с собой в 1774 г. Еще один крупный
администратор Индии, Уоррен Гастингс, был обвинен в государственном
преступлении и оправдан (1792 г.).
Английский парламент очутился в ситуации, когда он должен был
руководить Лондонской торговой компанией, которая, в свою очередь,
господствовала над империей, намного большей по площади и населению, чем все
владения Британской короны. Для большинства англичан Индия была далекой,
почти недосягаемой страной, в которую отправлялись предприимчивые бедные
молодые люди, через много лет возвращавшиеся очень богатыми и очень
раздражительными пожилыми джентльменами. Англичанам трудно было постичь,
какой жизнью живут эти бесчисленные миллионы коричневых людей под восточным
солнцем. Их воображение не справилось с этой задачей, Индия оставалась
страной романтически нереальной. Поэтому англичанам невозможно было
осуществлять какой-либо эффективный надзор и контроль за деятельностью
торговой компании.

12

А пока огромный полуостров на юге Азии становился владением английских
морских торговцев, столь же значительное воздействие Европы на Азию
происходило на севере. Мы уже рассказывали о том, как христианские
государства Руси обрели свою независимость от Золотой Орды, как московский
царь подчинил себе Новгородскую республику; а в разделе 5 этой главы мы
рассказали о том, как Петр Великий вошел в круг великих монархов и, по сути,
втащил Россию в Европу. Подъем этой ве-
ликой центральной державы Старого Света, которую нельзя полностью
отнести ни к Востоку, ни к Западу, представляет собой явление исключительно
важное для судеб человечества.
Мы рассказали уже о появлении христианского степного народа -- казаков,
которые образовали барьер между феодальным сельским хозяйством Польши и
Венгрии на западе и татарами на востоке. Казаки были "диким востоком"
Европы, во многих отношениях напоминавшим "дикий запад" Соединенных Штатов в
XIX в. Все, кто не мог ужиться в России, как невинно преследуемые, так и
преступники, беглые крепостные, члены религиозных сект, воры, бродяги,
убийцы -- все искали пристанища в южных степях, чтобы начать жизнь заново и
бороться за жизнь и свободу против поляков, русских и татар -- все равно
против кого.
Понятно, что те, кто бежал от находившихся на востоке татар, тоже
становились ингредиентом этой казацкой смеси. Основное место среди этих
новых кочевых племен занимали украинские казаки на Днепре и донские казаки
на Дону. Постепенно этот приграничный народ привлекли на российскую
имперскую службу, во многом подобно тому, как кланы шотландских горцев были
преобразованы британским правительством в полки. В Азии им были
предоставлены новые земли. Они стали орудием в борьбе против погружавшихся
во все больший упадок монгольских кочевых племен -- сначала в Туркестане,
затем по всей Сибири вплоть до Амура.
Упадок монгольской мощи в XVII и XVIII вв. объяснить крайне тяжело. За
каких-то два или три столетия после Чингисхана и Тамерлана Центральная Азия
скатилась из периода мирового могущества в период крайнего политического
бессилия. Изменения климата, неизвестные историкам эпидемии, инфекции
малярийного типа могли, конечно же, сыграть свою роль в этом упадке
центрально-азиатских народов, который может быть упадком лишь временным с
точки зрения всемирной истории.
Некоторые специалисты считают, что распространение буддийского учения
из Китая оказало на них умиротворяющее воздействие. В любом случае, к XVI в.
монголо-татарские и тюркские народы уже не проявляли направленной вовне
активности и стали объектом вторжения и подчинения. Их теснили как
христианская Россия на западе, так и Китай на востоке.
На протяжении всего XVII в. казаки распространялись из Европейской
России на восток, основывая поселения везде, где они находили благоприятные
условия для ведения сельского хозяйства. Кордоны фортов и опорных пунктов
образовывали на юге движущуюся границу из этих поселений, где тюркские
народы были все еще сильны и активны; на северо-востоке же у России не было
границы до тех пор, пока она не достигла Тихого океана...
В то же самое время Китай вступил в период экспансии. Маньчжурские
захватчики, основавшие династию Цин, привнесли новую энергию в китайскую
политику, и их северные интересы привели к значительному распространению
китайской
цивилизации и влияния на Маньчжурию и Монголию. Случилось так, что к
середине XVIII в. и русские и китайцы были в контакте с Монголией. В этот
период Китаю подчинялись Восточный Туркестан, Тибет, Непал, Бирма и Аннам...
Маньчжурский период в Китае был также периодом значительной литературной
активности.
Параллельно с европейскими процессами, но совершенно независимо от них,
китайский роман и рассказ поднялись к вершинам стиля и занимательности,
значительное развитие получило китайское драматическое искусство. Впервые
появилось много образцов пейзажной живописи, цветной печати, медных гравюр,
позаимствованных у иезуитов-миссионеров; производство китайского фарфора
достигло беспрецедентных высот. Но к концу XVIII столетия эстетическое
качество фарфора пришло в упадок из-за неготовности гончаров
приспосабливаться к тому, что они считали европейским вкусом. На протяжении
всего этого столетия имел место непрекращающийся экспорт фарфоровых изделий
во дворцы, замки и загородные дома европейской знати и мелкопоместного
дворянства. Европейские гончарные изделия имитировали китайские и
конкурировали с ними, но так и не смогли превзойти их по качеству. Началась
также европейская торговля чаем.
Мы уже говорили о японском вторжении в Китай (или, скорее, в Корею). За
исключением этой агрессии в Китай, Япония не играла никакой роли в истории
этого региона до XIX в. Подобно Китаю во время правления династии Мин,
Япония была настроена резко против вмешательства иностранцев в свои дела.
Это была страна, жившая своей цивилизованной жизнью, наглухо закрытой для
иностранцев.
Ее живописная и романтическая история стоит особняком от общей драмы
человечества. Население Японии составляют, в основном, люди монголоидного
типа, среди которого на северных островах встречаются люди, напоминающие
первобытный нордический тип,-- айны. Ее цивилизация была, видимо,
позаимствована из Кореи и Китая; ее искусство является своего рода
продолжением китайского искусства, ее литература -- адаптацией китайской
литературы.

13

В предыдущих двенадцати разделах мы рассматривали эпоху разделения,
раздельного существования народов. Мы характеризовали этот период XVII и
XVIII вв. как "междуцарствие", перерыв в поступательном движении
человечества к всемирному единству. На протяжении этого периода в умах людей
не существовало объединяющей идеи. Сила империи ослабевала до тех пор, пока
император не стал одним из конкурирующих правителей. Идея Христианского мира
также пришла в упадок. По всему
миру новообразовавшиеся "державы" рьяно конкурировали друг с другом; в
течение некоторого времени казалось, что эта жестокая конкуренция может
продолжаться бесконечно, без каких-либо катастрофических последствий для
человечества. Великие географические открытия XVI в. настолько увеличили
человеческие ресурсы, что, несмотря на все разногласия, весь ущерб от войн и
политических интриг, народы Европы вошли в период значительного и постоянно
растущего процветания. Центральная Европа медленно восстанавливалась после
опустошительной Тридцатилетней войны.
Анализируя этот период, который достиг своего апогея в XVIII столетии,
и пытаясь рассматривать его события на фоне предыдущих столетий и великих
свершений современности, мы осознаем, насколько преходящи и временны были
его политические формы и насколько непрочны были его гарантии безопасности.
Преходящесть была гораздо более характерной чертой этого века по сравнению с
другими столетиями; это был век ассимиляции и восстановления, политическая
пауза, век накопления человеческих идей и ресурсов науки для более мощного
рывка человечества вперед.
Упадок великих созидательных идей, в том виде, в каком они были
сформированы в средние века, на некоторое время лишил человеческую мысль
направляющего воздействия творческих идей; даже люди с образованием и
воображением представляли себе мир без присущих ему противоречий, уже не как
взаимодействие усилий человека и его судьбы, а как место, в котором
стремятся к банальному счастью и получают награду за добродетели. Век XVIII
был веком комедии, которая под занавес обрела невеселый характер. Невозможно
представить, что мир в середине XVIII в. мог дать человечеству нового
Иисуса, нового Будду, нового Франциска Ассизского, нового Игнатия Лойолу.
Если можно представить себе нового Яна Гуса в XVIII в., то невозможно
представить себе человека со страстью, достаточно сильной, чтобы его сжечь.
До тех пор пока проснувшаяся совесть не трансформировалась в Британии в
методистское возрождение, мы прослеживаем лишь догадки о том, что
человечеству еще предстоит свершить великие дела, что грядут великие
потрясения или что путь человека сквозь пространство и время чреват
бесчисленными опасностями и до самого конца будет оставаться возвышенным и
страшным предприятием.
В нашем "Очерке" мы часто приводили цитаты из труда Гиббона "История
упадка и разрушения Римской империи". Сейчас мы приведем еще одну цитату из
этой книги и попрощаемся с ней, поскольку мы подошли к тому времени, когда
она была написана.
Гиббон родился в 1737 г., а последний том его истории был опубликован в
1787 г., однако место, которое мы процитируем, вероятно, было написано в
году 1780. Гиббон был молодым человеком со слабым здоровьем и приличным
состоянием; некоторое время он учился в Оксфорде, где получил неоконченное
образование, которое завершил в Женеве; в целом, его взгляды были скорее
французскими и космополитическими, чем британскими; он пребывал под сильным
интеллектуальным влиянием того великого француза, которого мы знаем под
именем Вольтера (Мари Франсуа Аруэ, 1694--1778).
Вольтер был чрезвычайно продуктивным автором; семьдесят томов его
произведений украшают книжные полки автора этих строк, еще одно из изданий
трудов Вольтера насчитывает девяносто четыре тома. В основном он занимался
историей и общественными делами; вел переписку с Екатериной Великой,
российской царицей, Фридрихом Великим, королем Пруссии, Людовиком XV и
большинством выдающихся людей того времени. И Вольтеру, и Гиббону было
присуще сильное чувство истории; оба очень просто и достаточно полно
выразили свои взгляды на человеческую жизнь.
Идеал, который они пропагандировали и защищали, был идеалом вежливого и
хорошо воспитанного мира, в котором люди -- то есть люди благородные и
состоятельные, ибо другие в расчет не брались -- будут стыдиться проявлять
вульгарность, жестокость или чрезмерную увлеченность; в котором жизненные
пути будут широкими и красивыми, а страх оказаться посмешищем -- могучим
помощником закона в поддержании благообразия и гармонии жизни.
В конце третьего тома своего труда Гиббон завершает рассказ о распаде
Западной империи. Затем он задается вопросом: сможет ли цивилизация
когда-либо вынести еще один подобный крах? Это заставило его изучить
тогдашнее положение дел (1780) и сравнить его с положением дел во время
упадка имперского Рима. Будет очень уместным для всего нашего повествования
привести некоторые места из этих сравнений, ибо мало что может лучше
проиллюстрировать состояние умов либеральных мыслителей Европы в самый пик
политического безвременья -- эпохи появления первых признаков тех глубинных
политических и социальных сил распада, которые в конечном счете привели к
возникновению драматических вопросов современности.
"Этот ужасный переворот,-- писал Гиббон о крахе Западной империи,--
можно с пользой применить как ценное наставление и в нашу эпоху. Обязанность
патриота -- преследовать и ставить превыше всего исключительно интересы и
славу своей собственной страны; однако философу позволено расширить его
взгляды и рассматривать Европу как одну большую республику, различные
обитатели которой достигли примерно одина-
кового уровня вежливости и воспитанности. Соотношение сил будет
меняться и впредь, наше собственное благополучие или благополучие соседних
королевств будет поочередно понижаться или повышаться; но эти отдельные
события не смогут, в целом, повлиять негативно на наше общее состояние
счастья, на систему искусств, законов и манер, которыми так выгодно
отличаются от остального человечества европейцы и их колонии.
Дикие народы Земного шара являются общими врагами цивилизованного
общества; и мы можем задаться тревожным вопросом -- угрожает ли все еще
Европе повторение всех тех бедствий, которые ранее оказали парализующее
воздействие на государственные учреждения Рима и на его способность
защищаться. Возможно, такие же точно размышления смогут послужить
объяснением краха этой могучей империи и помочь заранее распознать
потенциальную угрозу нашему теперешнему положению.
Злоупотребления тирании ограничиваются влиянием страха и стыда;
республики обрели порядок и стабильность; монархии усвоили принципы свободы
или по крайней мере умеренности; и некоторое понятие чести и справедливости
привнесено в наиболее ущербные конституции благодаря общим манерам эпохи. В
мирное время прогресс знаний и промышленности ускоряется за счет
соревнования столь многих соперников; во время войны войсками Европы
командуют умеренные и нерешительные противники. Появись какой-либо
завоеватель -- варвар из степей Татарии,-- и он, несомненно, преодолеет
сопротивление крепких российских крестьян, многочисленных армий Германии,
галантных дворян Франции, неустрашимых свободных людей Британии, которые
смогут создать даже коалицию для общей защиты. И если победоносные варвары
донесут рабство и опустошение до самого Атлантического океана, то десять
тысяч судов унесут от их преследования остатки цивилизованного общества; и
Европа возродится и будет процветать в Американском мире, который уже
заполнен ее колониями и учреждениями.
Воинственные государства античности -- Греция, Македония и Рим --
воспитали породу солдат, вышколили их тела, дисциплинировали их дух,
увеличили их силы постоянными маневрами и превратили железо в их руках в
грозное и эффективное оружие. Но это превосходство постепенно пришло в
упадок по мере развития законов и манер; нерешительная политика Константина
и его наследников вооружила и обучила -- на погибель империи -- грубую
доблесть наемников-варваров. Военное искусство изменилось с изобретением
пороха, давшего в руки человека два наиболее мощных элемента природы --
воздух и огонь.
Математика, химия, механика, архитектура были поставлены на службу
войне; противоборствующие стороны противопоставляли друг другу самые
изощренные способы наступления и обороны. Историки могут с возмущением
указать на то, что подготовка к осаде обычно приводила к возникновению и
продолжительному существованию процветающей колонии; однако мы не можем
сетовать на то, что осада города связана со значительными расходами и
трудностями или что предприимчивые люди используют те уловки и хитрости,
которые помогают им выжить и восполнить недостаток военной силы. Артиллерия
и фортификационные сооружения образовали преграду, непреодолимую для
татарской конницы. Европа надежно защищена от любого возможного вторжения
варваров, поскольку для успешного захвата им необходимо перестать быть
варварами...
Со времени открытия ремесел, искусств, войны, торговли и религиозного
стремления и распространения среди дикарей Старого и Нового Света этих
бесценных даров они постоянно ширились по всему миру, они никогда уже не
будут утеряны. Поэтому можно с готовностью прийти к выво-
ду, что каждая эпоха мировой истории увеличивала и продолжает
увеличивать реальное богатство, счастье, знания и, возможно, добродетели
рода человеческого".

14

Одним из наиболее интересных аспектов европейской истории XVII и XVIII
вв., в эпоху абсолютистских и парламентских монархий, является относительное
спокойствие крестьян и рабочих. Казалось, что бунтарский огонь XIV, XV и XVI
столетий окончательно угас.
Острые экономические конфликты более раннего периода были сглажены
простыми и грубыми мерами. Открытие Америки революционизировало и изменило
масштаб бизнеса и промышленности, обеспечило значительный объем ценных
металлов для денег в Европе, увеличило занятость и расширило ее спектр. На
некоторое время жизнь и работа перестали быть невыносимыми для масс
обездоленного населения. Это, конечно, не могло значительно уменьшить личные
страдания отдельного человека и его недовольство; бедные люди были всегда,
однако невзгоды и недовольство были как бы раздроблены и рассеяны. Их не
стало слышно.
В более ранний период у простых людей была объединяющая идея -- идея
христианского коммунизма. Они обрели образованных руководителей в лице
священников-диссидентов и докторов вроде Уиклифа. А когда движение за
возрождение христианства выдохлось, когда лютеранство стало
руководствоваться не учением Христа, а указаниями протестантских правителей,
этот контакт и воздействие нетрадиционно мыслящих умов образованного класса
на неграмотные массы были прерваны. Каким бы многочисленным не был
угнетенный класс, какими невыносимыми не были его лишения, он никогда не
будет способен к действенному протесту, пока не достигнет солидарности через
выработку простой и общей для всех идеи.
Реформация -- имеется в виду Реформация протестантских правителей,
которая достигла успеха за счет снижения образовательных возможностей,-- в
основном уничтожила класс малоимущих ученых и священников, чья способность
воздействовать на толпу убеждением сделала возможной саму Реформацию.
Правители протестантских стран, захватив контроль над национальными
церквями, быстро поняли необходимость установления контроля и над
университетами. Их представление об образовании заключалось в привлечении
способных молодых людей на службу вышестоящим лицам. За пределами подобных
представлений они были склонны рассматривать образование
как вещь вредную. Поэтому единственным способом для молодого человека
получить образование было покровительство. Конечно, чисто внешне стремление
учиться поощрялось во всех великих монархиях, учреждались академии и
королевские общества, однако польза от них была лишь для узкого круга
раболепствующих ученых.
Церковь тоже научилась не доверять образованным малоимущим людям. В
великой аристократической "коронованной республике" Британии наблюдалось
такое же сокращение образовательных возможностей. Оба старинных английских
университета в XVIII столетии были университетами для богатых.
У Маколея* есть место, где описывается великолепие и помпезность
Оксфорда в конце XVII в., "когда канцлер его Величества, почтенный герцог
Ормондский, восседал в разукрашенной мантии на своем троне под разрисованным
потолком Шелдонского театра в окружении сотен выпускников, одетых в
соответствии со своим рангом, а в это время ему представляли молодых людей
из самых знатных семейств как кандидатов на академические награды".
Этот университет был властью, но не в том смысле, в котором был властью
Парижский университет, дававший образование, от которого дрожали римские
Папы, а в том, что он был частью официального аристократического механизма.
Сказанное об университетах в равной степени касалось и школ. Образование в
Англии работало не на общество, а на социальный строй, не на государство, а
на класс правителей-собственников. По всей Европе образование утратило свой
миссионерский дух. Именно этим, как и улучшением жизни через распространение