Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

другое. Дождь льет как из ведра; лейб-гвардейцы гарцуют между ропщущими
группами, вызывая возбуждение и раздражение; те, кого разогнали в одном
месте, снова собираются в другом".
"Откуда-то стало известно, что запрягаются королевские экипажи будто бы
для отъезда в Мец. Королевские или нет, но какие-то экипажи действительно
появились у задних ворот. Было даже показано или зачитано письменное
разрешение, выданное Версальским муниципалитетом -- монархическим, а не
демократическим. Однако версальские патрули заставили их вернуться по
строжайшему приказу бдительного Лекуэнтра..."
"Двор охвачен паникой и бессилием: его настроение меняется вместе с
настроением эспланады, вместе с изменением характера слухов из Парижа. Слухи
приходят беспрерывно: то о мире, то о война. Неккер и все министры
непрерывно совещаются, но вопрос остается открытым. Покои короля охвачены
бурей слухов: мы бежим в Мец, мы не бежим. Королевские кареты снова пытаются
выехать, хотя бы для пробы, и снова их возвращают патрули Лекуэнтра".
Нам придется отослать читателя к Карлейлю, чтобы узнать о том, как в ту
ночь прибыла Национальная гвардия во главе с самим генералом Лафайетом, как
происходили переговоры между Собранием и королем, как утром разгорелся бой
между лейб-гвардейцами и осадившими Версаль голодными людьми, как последние
ворвались во дворец и чуть не убили королевскую семью. Лафайет и его войска
подоспели как раз вовремя и предотвратили бойню, а в Париж своевременно
прибыли первые подводы с хлебом, чтобы накормить толпу.
Наконец решено было, что король должен переехать в Париж.
Это было 6 октября 1789 года. Почти два года королевская семья спокойно
жила в Тюильри. Сохрани Двор взаимное доверие с народом -- и король дожил бы
там до старости и умер королем.
Ранний этап революции длился с 1789 по 1791 г. Франция стала
конституционной монархией, король скромно жил в Тюильри, а Национальное
собрание правило страной, которая ни с кем не
воевала. Пока Франция занималась экспериментами с коронованной
республикой на западе, на востоке происходил последний раздел коронованной
республики Польши. Франция могла и подождать.
Собрание проделало удивительно большую конструктивную работу. Старинные
провинции Франции -- Нормандия, Бургундия и другие -- были разделены на
восемьдесят департаментов. В армии повышение до высоких чинов стало доступно
для представителей всех классов общества. Была учреждена простая система
судов, однако эффективность ее была сильно снижена тем, что судьи
назначались посредством народного голосования на короткий период времени.
Вся обширная собственность Церкви была национализирована государством;
религиозные учреждения, не вовлеченные в образовательную или
благотворительную деятельность, были распущены, а зарплату' духовенству
стали платить из государственного бюджета. Само по себе это было неплохим
решением для представителей низшего звена французского священства, которые
получали скандально низкое жалование по сравнению с богатыми церковными
сановниками. Но, вдобавок к этому, священников и епископов стали избирать,
что ударило по самым основам Римско-католической церкви, в которой все
решения принимал Римский Папа и в которой существовала строгая вертикальная
иерархия. По существу, Национальное собрание хотело одним махом сделать
Церковь во Франции протестантской -- организационно, если не в вероучении.
Повсеместно вспыхивали споры и конфликты между государственными
священниками, появившимися благодаря Национальному собранию, и непокорными
(и отстраненным от дел) священниками, которые сохранили верность Риму...
Одно странное решение Национального собрания сильно ослабило его
способность контролировать ситуацию. Оно постановило, что ни один из членов
Собрания не может одновременно исполнять обязанности министра. Это было
сделано в подражание американской конституции, где исполнительное
правительство отделено от законодательной власти. Такой разрыв между
законодательной и исполнительной властью во Франции породил разногласия и
недоверие; законодательной власти недоставало контроля, а исполнительной --
морального авторитета. Это привело к недееспособности центрального
правительства, столь вопиющей, что во многих регионах страны общины и города
стали в то время фактически самоуправляемыми; они реагировали на указания из
Парижа так, как считали нужным, отказывались платить налоги и делили
церковные земли в соответствии с местными аппетитами.
Вполне возможно, что если бы со стороны дворянства были проявлены
лояльная поддержка Короны и разумный патриотизм, то Национальное собрание,
несмотря на свои шумные галерки, руссоизм и неопытность, возможно,
выработало бы постепенно стабильную форму парламентского правления во
Франции.
В лице Мирабо Франция имела государственного мужа с ясными
представлениями о потребностях времени; он знал о достоинствах и недостатках
британской системы и, вероятно, намеревался учредить во Франции подобную
политическую организацию, но с более широким и более честным избирательным
правом.
Его смерть в 1791 г., несомненно, лишила Францию одного из ее самых
конструктивно мыслящих государственных деятелей, а Национальное собрание --
его последнего шанса на какое-либо сотрудничество с королем. Там, где
существуют король и Двор, обычно существуют и заговоры; интриги роялистов и
их вредительство были последней каплей в их противостоянии с Национальным
собранием.
Одной июньской ночью 1791 года, между одиннадцатью вечера и полуночью,
переодетые король, королева и их двое детей выскользнули из Тюильри, дрожа
от страха пробрались через Париж, обогнули город с севера на восток и
наконец сели в карету, ожидавшую их на дороге, ведущей к Шалону. Они бежали
к армии на востоке. Восточная армия была "лояльной", то есть ее генерал и
офицеры были, по крайней мере, готовы предать Францию ради короля и Двора.
Наконец произошло рискованное событие, столь импонировавшее сердцу
королевы! Только представьте то приятное возбуждение, которое испытывала эта
маленькая группа людей, когда расстояние между ними и Парижем становилось
все большим. Там, за холмами, их ожидало подобострастие, низкие поклоны и
целование рук. А потом -- обратно в Версаль! Стоит только немного пострелять
в толпу людей в Париже, если надо -- из пушек. Кое-кого казнить, но людей не
особенно важных. Объявить на несколько месяцев "белый террор". После этого
все снова станет на свои места. Можно даже вернуть Колонна -- пусть
придумывает новые способы добывания денег. Тогда он как раз занимался
обеспечением поддержки германских правителей. Предстояло отремонтировать
много дворцов, но люди, которые сожгли их, вряд ли будут жаловаться, если
ценой этого ремонта станут их ничтожные жизни...
И все эти приятные мечты были грубо прерваны в ту же ночь в Варение. В
Сен-Менеульде короля узнал хозяин почтовой станции. Когда наступила ночь, по
дорогам, ведущим на восток, поскакали гонцы, чтобы поднять округу и
попытаться перехватить беглецов. В верхней части деревни Варенн должны были
сменить лошадей (молодой дежурный офицер пожелал королю доброй ночи и ушел
спать), в то время как в нижней деревне не-
счастный король, переодетый в слугу, почти полчаса препирался с
форейторами, которые хотели отдохнуть в нижней деревне и отказывались ехать
дальше. Наконец они согласились. Однако согласились слишком поздно. На
мосту, разделявшем две части деревни, маленькую группу людей уже ждал
почтмейстер из Сен-Менеульда вместе с несколькими видными республиканцами
Варенна, которых он успел собрать после того, как проехал мимо
препиравшегося с форейторами короля. Мост был забаррикадирован. Люди с
мушкетами подошли к карете: "Ваши паспорта!"
Король повиновался без сопротивления. Маленькую группу людей повели в
дом одного из местных чиновников. "Что ж,-- сказал король,-- я в ваших
руках". А еще он добавил, что хочет есть. За ужином он хвалил вино, "просто
отличное вино". Что сказала королева, осталось неизвестным. Совсем недалеко
стояли верные королю войска, но они не сделали попытки прийти ему на помощь.
Зазвучал набатный колокол, и деревня "зажгла огни", чтобы оградить себя от
неожиданного нападения...
Упавшая духом королевская семья возвратилась в Париж, где ее встречали
огромные толпы -- в молчании. Прошел слух, что те, кто оскорбит короля,
будут наказаны плетьми, а тех, кто будет его приветствовать,-- казнят...
Только после этой глупой выходки идея республики завладела умами
французов. До побега в Варенн, конечно же, существовали абстрактные
республиканские настроения, однако почти никто открыто не выказывал
стремления упразднить монархию во Франции. В июле, через месяц после побега,
власти даже разогнали многолюдный митинг на Марсовом поле в поддержку
петиции о свержении короля; во время этого разгона было убито много людей.
Но подобные проявления твердости не могли помешать людям извлечь урок из
того побега. Как в Англии во времена Карла I, так теперь во Франции народ
понял, что королю нельзя доверять, что он -- опасен. Влияние якобинцев
стремительно возрастало. Их лидеры -- Робеспьер, Дантон и Марат, ранее
слывшие жуткими экстремистами, стали играть доминирующую роль во французской
политике.
Эти якобинцы представляли собой эквивалент американских радикалов --
людей с безоговорочно передовыми идеями. Их сила заключалась в том, что они
были прямолинейными и ничем не связанными. Они были бедны, и терять им было
нечего. Партию умеренных, выступавшую за компромисс с тем, что осталось от
старого режима, возглавляли такие высокопоставленные люди, как генерал
Лафайет, который в молодые годы воевал добровольцем на стороне американских
колонистов, а также Мирабо, аристократ, образцом для которого служили
богатые и влиятельные аристократы Англии. В отличие от них Робеспьер
(1758--1794)
был бедным, но умным молодым юристом из Арраса, наиболее ценным
достоянием которого была его вера в Руссо. Дантон (1759--1794) был почти
таким же бедным адвокатом в Париже. Он отличался крупной фигурой и был
склонен к жестикуляции и риторике. Марат (1743--1793), швейцарец с
определенными научными заслугами, был человеком постарше, но столь же не
обремененным собственностью. Несколько лет он провел в Англии, получил
почетную степень доктора медицины Эдинбургского университета и опубликовал
несколько работ, внесших важный вклад в английскую медицинскую науку.
Бенджамин Франклин и Гете интересовались его работами в области физики.
Именно этого человека Карлейль называл "бешеной собакой", "злобным",
"низким", а также "ненасытной пиявкой" -- последнее, видимо, является
признанием вклада Марата в науку.
Последние годы его жизни были омрачены невыносимой кожной болезнью,
которой он заразился, скрываясь в парижской канализации от возможных
последствий того, что он осудил короля как предателя после его побега в
Варенн. Только сидя в горячей ванне, он мог сосредоточиться и писать.
Лечения почти не было, он сильно страдал и ожесточился; однако среди
исторических деятелей он выделяется как человек необыкновенной честности.
Вероятно, именно его бедность вызывала особое презрение Карлейля.
"Какой путь он прошел! И сидит теперь, в половине восьмого вечера, в
маленькой ванне, над которой клубится пар; мучимый язвами, страдающий
революционной лихорадкой... Крайне больной и истощенный нищий: наличных
денег у него -- гроши, да и те бумажные; эта ванна, крепкий табурет, на
котором он пишет, и неопрятная прачка, его единственная прислуга,-- вот и
все его хозяйство на улице Медицинской Школы. Сюда, и ни в какое иное место,
привел его жизненный путь... Но что это? Снова стук в дверь! Мелодичный
голос женщины, отказывающейся уйти: это опять та гражданка, которая хочет
оказать Франции услугу. Марат, узнав ее по голосу, кричит, чтобы ее
впустили. Шарлотте Корде разрешают войти".
Эта юная героиня поведала ему какую-то важную информацию о
контрреволюционном заговоре в Кане (Нормандия) и, пока он записывал
изложенные ею факты, ударила его ножом (1793 г.)...
Таким было большинство лидеров якобинской партии. Они были людьми без
собственности, людьми, которых ничего не связывало и не сдерживало. Поэтому
они были более стихийными и примитивными, чем любая другая партия; они были
готовы довести идеи свободы и равенства до их логических крайностей. Их
стандарты патриотической добродетели были высокими и жесткими. Было что-то
нечеловеческое в их стремлении осчастливить человечество. Они без капли
симпатии относились к стремлению умеренных ослабить напряженность в обществе
и сделать так, чтобы простой народ был слегка голодным и почтительным, а
Двор и влиятельные люди -- хоть немного почитаемыми. Они были ослепле-
ны формулами руссоизма об историческом процессе -- будто бы человек по
природе есть угнетатель и угнетаемый, и только постепенно, посредством
правильных законов, образования и духа всеобщей любви, его можно сделать
счастливым и свободным.
В то время значительная часть городов Франции представляла собой
трущобы, полные обездоленных, деморализованных, опустившихся и озлобленных
людей. Особенно отчаянным и опасным было состояние парижской толпы, потому
что предприятия Парижа занимались, в основном, выпуском предметов роскоши и
большинство работников паразитировало на слабостях и пороках красивой жизни.
Теперь же красивая жизнь ушла за границу, на путешествия наложили
ограничения, бизнес был дезорганизован, и город заполнили безработные
озлобленные люди.
Однако роялисты, вместо того, чтобы осознать силу якобинцев с их
опасной сплоченностью и способностью контролировать настроение толпы,
самонадеянно полагали, что могут использовать их в качестве инструмента.
Близилось время замены Национального собрания на Законодательное собрание --
в соответствии с недавно принятой конституцией. И когда якобинцы,
обуреваемые идеей сокрушить умеренных, предложили лишить членов
Национального собрания права быть избранными в Законодательное собрание,
роялисты активно поддержали их и провели это предложение.
Они полагали, что Законодательное собрание, лишенное таким образом
всего предыдущего опыта, неизбежно превратится в политически некомпетентный
орган. Им казалось, что они смогут "извлечь добро из избытка зла" и вскоре
Франция беспомощно упадет в руки ее законных хозяев. Им так казалось. И
роялисты сделали даже большее. Они поддержали избрание якобинца на пост мэра
Парижа. Это было так же умно, как мужу привести домой голодного тигра и
убедить жену в том, что он ей необходим. Существовал еще один орган, который
роялисты не принимали в расчет и который был даже лучше, чем Двор,
подготовлен к тому, чтобы немедленно вмешаться и занять место неэффективного
Законодательного собрания. Этим органом была Парижская коммуна под
руководством якобинцев -- ее резиденцией было здание ратуши (Отель-де-Виль).
До сих пор Франция пребывала в мире с соседями. Никто из них не нападал
на нее, так как было ясно, что она ослабляет сама себя своими внутренними
распрями. За эту отстраненность Франции пришлось расплачиваться Польше. Но у
соседей не было особых причин воздерживаться от угроз и оскорблений в адрес
Франции. В 1791 г. в Пильнице встретились король Пруссии и император
Австрии. Они сделали заявление, гласившее, что восстановление порядка и
монархии во Франции является важ-
ной проблемой для всех государей. После чего армии эмигрантов,
французских крупных и мелких дворян,-- армии, состоявшей в основном из
офицеров,-- разрешили собирать свои силы вблизи границы.
Но Франция первой объявила войну Австрии. Мотивы тех, кто поддерживал
этот шаг, были противоречивыми. Республиканцы хотели этого потому, что
стремились освободить братьев-французов в Бельгии от австрийского гнета.
Многие роялисты хотели этого потому, что видели в войне возможность
восстановления престижа Короны. Марат выступил резко против в своей газете
"Друг народа", не желая, чтобы республиканский энтузиазм превратился в
военную лихорадку. Его инстинкт предсказывал ему появление Наполеона. 20
апреля 1792 г. король появился в Собрании и предложил объявить войну, что
вызвало бурные аплодисменты.
Начало войны обернулось катастрофой. Три французские армии вторглись в
Бельгию, две потерпели жестокое поражение, а третья, под командованием
Лафайета, отступила. Затем на стороне Австрии в войну вступила Пруссия, и
объединенные силы под командованием герцога Брауншвейгского приготовились к
вторжению во Францию. Герцог издал одну из наиболее глупых прокламаций в
истории: он заявил, что вторгается во Францию для восстановления власти
короля. И пригрозил, что, в случае новых угроз жизни короля, он появится в
Париже и Собрании для "военной экзекуции". Этого, несомненно, было
достаточно, чтобы превратить самого ярого француза-роялиста в республиканца
-- по крайней мере на время войны.
Новая фаза революции -- революция якобинская -- стала прямым следствием
этой прокламации. Стало невозможным как Законодательное собрание, в котором
преобладали благопристойные республиканцы (жирондисты) и роялисты, так и то
правительство, которое расстреляло республиканский митинг на Марсовом поле и
загнало Марата в канализацию. Бунтовщики собрались в ратуше, и 10 августа
Коммуна взяла штурмом дворец Тюильри.
Король вел себя с неуклюжей глупостью и тем безразличием к судьбам
других людей, которое является прерогативой королей. В его распоряжении была
швейцарская охрана численностью почти в тысячу человек, а также национальные
гвардейцы неопределенной степени лояльности. Он колебался, пока не началась
стрельба, а затем, покинув сражающихся швейцарцев, ушел в находящееся рядом
Собрание, чтобы то взяло его и его семью под свою защиту. Ясно, что он
надеялся столкнуть Собрание и Коммуну, однако у Собрания не было того
боевого духа, который присутствовал в Отель-де-Виле. Сбежавшую королевскую
семью поместили в ложу для журналистов (откуда был проход в маленькую
комнату), и она оставалась там шестнадцать часов, пока Собрание решало ее
судьбу. Снаружи доносились звуки напряженного сражения; время от времени
разбивались окна. Положение несчастных швейцарцев было безвыходным, но они
продолжали сражаться -- им больше ничего не оставалось...
У Собрания не хватило твердости сделать так, как поступило
правительство, расстрелявшее в июле демонстрацию на Марсовом поле. Свирепая
энергия Коммуны подавила его. Король не нашел никакой поддержки у Собрания.
Оно раскритиковало его и начало обсуждать вопрос о "приостановлении" его
полномочий. Швейцарцы сражались, пока не получили от короля приказ
прекратить сопротивление, и после этого -- а толпа пришла в бешенство от
ненужного кровопролития и вышла из-под контроля -- почти все они были
жестоко убиты.
Парижская коммуна захватила реальную власть во Франции. Законодательное
собрание,-- в котором явно произошла перемена настроений,-- объявило, что
полномочия короля приостанавливаются, и заключило его в замок Тампль,
заменив короля Исполнительным советом, а затем созвало Национальный конвент
для выработки новой конституции.
Положение той части Франции, которая разделяла патриотические и
республиканские взгляды, становилось невыносимым. Ее армии беспомощно
отступали к Парижу. Пал Лонгви, за ним -- мощная крепость Верден, и
казалось, что ничто уже не сможет остановить наступления войск
антифранцузской коалиции на столицу. Ощущение предательства роялистов
разрослось до размеров панической жестокости. Роялистов надо было по меньшей
мере запугать, лишить возможности выражать свои взгляды и разогнать. Коммуна
принялась вылавливать каждого роялиста, который попадался под руку; вскоре
тюрьмы Парижа были полны людей. Марат предвидел опасность резни. Пока не
стало слишком поздно, он пытался обеспечить введение экстренных трибуналов
для того, чтобы определить виновных и невиновных в этом пестром собрании
интриганов, подозреваемых и просто безобидных дворян. Его мнение
проигнорировали, и в первых числах сентября произошла неотвратимо жестокая
расправа.
Совершенно неожиданно, сначала возле одной, а затем и возле других
тюрем, появились банды бунтовщиков. Было учреждено нечто вроде ускоренного
суда, у ворот тюрем собрались буйствующие толпы, вооруженные саблями,
копьями и топорами. Узников выводили по одному из их камер, как женщин, так
и мужчин, устраивали краткий допрос, оправдывали под крики "Да здравствует
народ!" или бросали в толпу, стоявшую у ворот, ожидавшую возможности ударить
жертву саблей или топором. Приговоренных кололи, рубили и забивали до
смерти, рубили им головы, насаживали на пики и носили по городу, отбросив в
сторону истерзанные тела. Так, вместе с другими людьми, погибла принцесса де
Ламбаль, которую король и королева оставили в Тюильри. Ее голову принесли к
Тамплю показать королеве.
В камере королевы находились два национальных гвардейца. Один из них
захотел, чтобы она выглянула в окно и увидела это жуткое зрелище, подругой,
пожалев ее, не позволил этого сделать.
И хоть в Париже и происходила эта кровавая трагедия, французский
генерал Дюмурье, срочно выдвинувший армию из Фландрии в Аргоннские леса,
сдерживал продвижение войск коалиции от Вердена. 20 сентября произошло
сражение, в основном артиллерийская перестрелка, под Вальми. Не очень
решительное прусское наступление было остановлено, пехота французов
держалась стойко, а их артиллерия выиграла дуэль у артиллерии союзников. В
течение десяти дней после такого неожиданного отпора герцог Брауншвейгский
колебался, а затем начал отходить к Рейну. Прокисший шампанский виноград
вызвал дизентерию в прусской армии. Битва при Вальми -- и это было больше,
чем артиллерийская дуэль,-- стала одной из самых решающих битв в мировой
истории. Революция была спасена.
21 сентября 1792 г. начал работу Национальный конвент и немедленно
провозгласил республику. Суд и казнь короля стали логическим следствием
этого события.
Людовик был обезглавлен в январе 1793 г. Для этого была использована
гильотина -- ибо начиная с августа предыдущего года ее применяли во Франции
как официальный инструмент для казни.
Дантон, в своей роли "человека-льва", был очень рад свершившемуся.
"Если короли Европы бросят нам вызов,-- громогласно заявил он,-- то мы
бросим им под ноги голову короля!"

11

Затем в истории французского народа наступил странный период.
Разгорелся великий огонь энтузиазма во имя Франции и республики. Это
означало конец компромиссам внутри страны и за ее пределами: внутри страны
роялисты и любая форма нелояльности республике подлежали искоренению; за ее
пределами Франция должна была стать защитником и помощником всех
революционеров. Вся Европа, весь мир должны были стать республиканскими.
Молодежь Франции валом валила в республиканскую армию. По всей стране
распространилась новая песня -- песня, которая все еще будоражит кровь, как
вино,-- "Марсельеза". Перед этой песней и быстрыми колоннами французских
штыков, перед яростной пальбой из пушек отступали неприятельские армии.
К концу 1792 г. французские войска значительно превзошли самые большие
достижения Людовика XIV; во всех направлени-
ях они вышли на неприятельскую территорию. Они были в Брюсселе, заняли
Савойское герцогство, взяли Майнц, захватили Нидерланды. А затем французское
правительство сделало глупость. Оно пришло в негодование из-за высылки
своего представителя из Англии после казни Людовика и объявило Англии войну.
Этого делать не следовало, потому что революция, давшая Франции новую,
энергичную пехоту и великолепную артиллерию, которые избавились от своих
аристократических офицеров и многих сдерживающих традиций, развалила
дисциплину во французском флоте, и британцы безраздельно господствовали на
море. Этот вызов сплотил всю Англию против Франции, тогда как поначалу в
Великобритании существовало довольно сильное либеральное движение в
поддержку революции.
О той войне, которую в последующие несколько лет Франция вела против
европейской коалиции, мы не можем рассказывать подробно. Она навсегда
изгнала Австрию из Бельгии и сделала Голландию республикой. Голландский
флот, вмерзший в лед у острова Тексел, сдался горстке кавалеристов без
единого пушечного выстрела. В течение некоторого времени французское
наступление на Италию откладывалось, и только в 1796 г. новый генерал
Наполеон Бонапарт триумфально провел оборванные и голодные республиканские
армии через Пьемонт в Мантую и Верону.
О новой особенности военных действий следует сказать особо. Прежние
профессиональные армии воевали ради войны, которая была их работой; они были
такими же медлительными, как и рабочие с почасовой оплатой. А эти
удивительные новые армии сражались без еды и питья за победу. Их противники