Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

шумерским сказанием и что еврейские священные книги были посредником, через
который эта очень древняя и примитивная "гелиолитическая" легенда о змее
попала в христианство. Везде, куда приходило официальное христианство, оно
приносило с собой это предание. Оно просто привязало себя к нему.
Еще в конце XVIII в. весь христианский мир был обязан верить и
действительно верил, что вселенная чудесным образом была сотворена словом
Божьим несколько тысяч лет назад в течение шести дней -- по утверждению
епископа Асшера, в 4004 г. до Рождества Христова. (Во "Всемирной истории" в
сорока двух томах, изданной в 1779 г. в Лондоне, обсуждается вопрос о том.
является ли точная дата первого дня творения 21-м марта или 21-м сентября
4004 г. до Рождества Христова. Авторы склоняются к тому, что последняя дата
является более вероятной.)
На этом историческом предположении основывалась вся религиозная
структура Западной цивилизации и цивилизации западного типа; однако весь
мир, его холмы, горы, устья рек и моря были переполнены доказательствами
вопиющей абсурдности этого верования. Религиозная жизнь ведущих государств
мира, хоть она и была очень активной и искренней, протекала в здании
истории, построенном на песке.
В классической литературе часто встречается признание вполне здравой
космогонии. Аристотель был знаком с основными принципами современной
геологии, эти принципы встречаются в рассуждениях Лукреция; мы уже
рассказывали, как четко и понятно Леонардо да Винчи (1452--1519)
интерпретировал ископаемые останки. Великий француз Декарт (1596-- 1650)
смело рассуждал о том, что в самом начале наша планета была раскаленной, а
датчанин Стено (1638--1686) приступил к собиранию ископаемых останков и
описанию геологических слоев. Но лишь в конце XVIII в. систематическое
изучение геологии достигло масштабов, достаточных для того, чтобы поставить
под сомнение истинность библейской версии древнего шумерского предания.
Одновременно со "Всемирной историей", которая цитировалась выше,
великий французский натуралист Бюффон (1707-- 1788), писавший об эпохах
природы (1778 г.), смело увеличивал возраст мира до 70 или 75 тысяч лет. Он
разделил свою версию на шесть эпох, чтобы она хоть как-то соответствовала
версии сотворения мира за шесть дней. Эти дни, утверждал он, были днями лишь
фигурально; на самом деле это были эпохи. С помощью та-
кого ухищрения геология пыталась примириться с ортодоксальным
религиозным учением, которое продержалось до середины XIX столетия.
Мы не можем уделить здесь внимание вкладу таких людей, как Хаттон,
Плейфер и сэр Чарлз Лайелл, французы Ламарк и Кювье, в расшифровку и
толкование "Летописи окаменелостей". Далеко не сразу сознание Западного мира
стало готовым к восприятию двух будоражащих фактов: во-первых, чередование
форм жизни в геологических отложениях не соответствовало деяниям шести дней
творения; во-вторых, геологические отложения, в сочетании со множеством
биологических фактов, противоречили библейскому утверждению об отдельном
сотворении каждого вида и указывали на генетическую связь между всеми
формами жизни, и этой связью был охвачен также и человек!
Важность этого последнего тезиса для существовавшей доктрины была
очевидна. Если все животные и человек появились в результате подобной
восходящей эволюции, значит, не было ни прародителей, ни Рая, ни
грехопадения. А если не было грехопадения, то вся историческая структура
христианства, легенда о первородном грехе как причине для искупления, на чем
тогдашнее учение основывало христианские чувства и мораль, рухнули, как
карточный домик.
Поэтому множество честных религиозных людей с чувством, близким к
ужасу, следили за работой английского натуралиста Чарлза Дарвина
(1809--1882).
В 1859 г. он опубликовал свой труд "Происхождение видов путем
естественного отбора", убедительное, отличающееся непреходящей ценностью
изложение той концепции изменения и развития видов, краткое описание которой
мы дали во второй главе; а в 1871 г. он завершил изложение своих взглядов в
работе "Происхождение человека", которая четко определила место человека в
общей схеме развития остальных видов жизни.
Многочисленные свидетельства против ортодоксальной христианской
космогонии вызвали возмущение и негодование простых интеллигентных людей в
западных обществах. Разум многих инстинктивно и иррационально не мог
смириться с новыми знаниями. Вся их моральная доктрина была построена на
фальшивой истории; они были слишком старыми, чтобы пересмотреть свои
взгляды; их моральные убеждения казались им практической истиной, с которой
новая истина была несовместимой. Согласие с ней означало для них моральный
крах всего мира. Но они пришли к моральному краху потому, что не согласились
с ней.
Особенно яростно противостояли новому учению английские университеты,
которые по своей структуре были в основном клерикальными. В семидесятых и
восьмидесятых годах XIX в. по
всему цивилизованному миру бушевали ожесточенные споры. Об уровне
дискуссии и фатальном невежестве Церкви можно судить по описанию в "Книге
для заметок" Хэккета заседания Британской ассоциации по развитию науки в
1860 г., на котором епископ Уилберфорс следующим образом подверг нападкам
Хаксли, выдающегося соратника Дарвина.
Глядя на "Хаксли с оскорбительной усмешкой, он попросил его объяснить,
кто же, по его мнению, произошел от обезьяны -- его дед или бабка? Хаксли
повернулся к своему соседу и сказал: "Я принял его в свои руки от Господа".
Затем он обратился к нам и произнес следующие ужасные слова: "Я не стыжусь,
что моим предком была обезьяна, но мне стыдно быть сородичем человека,
который использует свои таланты для сокрытия правды". (Другая версия гласит:
"Я со всей определенностью заявляю, что человеку нет оснований стыдиться
того, что его предком была обезьяна. Если бы у меня и был предок, которого
мне следовало бы стыдиться, то это скорее был бы человек беспокойного и
разностороннего ума, берущийся за научные вопросы, о которых он имеет
смутное представление, с той лишь целью, чтобы затушевать их с помощью
бессмысленной риторики и отвлечь внимание аудитории от подлинной обсуждаемой
проблемы посредством красноречивых отступлений от темы и умелой апелляции к
предрассудкам".)
Это была, несомненно, страстная речь, вызвавшая чрезвычайное
возбуждение среди присутствовавших. Одна дама даже упала в обморок, пишет
Хэккет... Таков был накал полемики.
Дарвиновское движение застало христианство врасплох, оно было для него
совершенной неожиданностью. Формальное христианство столкнулось с очевидно
доказанной ошибкой в своих теологических построениях. Священники и епископы
с яростью набросились на Дарвина; делались глупые попытки запретить
публикацию дарвиновских трудов, пропагандисты новых взглядов подвергались
нападкам и дискредитации. Было .много разговоров на повышенных тонах об
"антагонизме" религии и науки.
Конечно, во все века в христианском мире были скептики. Император
Фридрих II был, несомненно, скептиком, в XVIII в. Гиббон и Вольтер открыто
выступали против христианства, а их сочинения оказали влияние на некоторых
немногочисленных читателей. Но то были люди единственные в своем роде...
Теперь же в христианском мире почти все стали скептиками. Это новое
противоречие затронуло каждого, кто прочитал хотя бы одну книгу или услышал
умный разговор. Выросло новое поколение молодых людей, столкнувшихся с
крайней озлобленностью защитников христианства, которые боролись за свое
дело, забыв о чести и справедливости. Новые научные достижения опровергали
ортодоксальную теологию, но возмущенные теологи твердили, что удар был
нанесен по самой религии.
Непосредственные результаты воздействия этого великого спора на
воззрения и образ жизни людей из богатых и влиятельных классов были воистину
пагубными. Новая биологическая на-
ука так и не предложила ничего конструктивного взамен прежних моральных
устоев. Началось настоящее разрушение морали.
Общий уровень общественной жизни в пределах этих классов в начале XX в.
был намного выше, чем в начале XVII, однако в одном отношении -- в отношении
бескорыстия и совестливости этих классов -- более поздняя эпоха явно
уступала более ранней. В XVII в. в среде деятельных и владевших
собственностью классов процент людей, которые искренне молились, которые,
сотворив зло, вновь старались обрести душу, людей, готовых страдать и
жертвовать во имя того, что казалось им правильным, был гораздо выше, чем в
первые годы XX в.
После 1859г. произошла настоящая утрата веры. Подлинное золото религии
во многих случаях было выброшено вместе со столь долго хранившим его
изношенным кошельком и утрачено навсегда. Ближе к концу XIX в. грубая и
искаженная версия дарвинизма везде стала основой мировоззрения великого
множества "образованных" людей. Короли, собственники, правители и вожди XVII
в. действительно считали в глубине души, что они господствуют по воле Бога;
они действительно боялись его, они привлекали священников, чтобы те решали
их проблемы в отношениях с Богом; когда они вели себя неподобающим образом,
они старались о нем не думать. Но к началу XX в. старая вера королей,
собственников и правителей уже поблекла в разъедающих лучах научной критики.
В конце XIX в. богатые и влиятельные люди считали, что они господствуют
благодаря Борьбе за существование, в которой сильные и хитрые берут верх над
слабыми и доверчивыми. А еще они верили, что должны быть сильными,
энергичными, безжалостными, "практичными" и эгоистичными, потому что Бог был
мертв. Им казалось, что он всегда был мертв. Подобные воззрения не имели
ничего общего с новыми научными данными.
Вскоре эти люди вышли за рамки первых грубых и упрощенных интерпретаций
дарвинизма, гласивших, что каждый человек -- сам за себя. Они решили, что
человек -- это такое же социальное животное, как и индийская охотничья
собака. То, что человек есть нечто гораздо большее, чем собака, они не
замечали. По аналогии с собачьей стаей, где для общего блага необходимо
запугивать и подчинять молодых и слабых, они считали, что и в человеческой
стае крупные собаки должны запугивать и подчинять. Подобные воззрения
породили пренебрежение к идеям демократии, преобладавшим в первой половине
XIX в., и вызвали восхищение людьми властными и жестокими.
Весьма характерным для тех времен было то, что мистер Киплинг увел
детей средних и высших классов британского общест-
ва назад в джунгли изучать "закон", а в своей книге "Стоки и компания"
с явным удовольствием описал, как трое мальчиков подвергли пыткам двух
других, обманув и связав своих беспомощных жертв, чтобы выведать их недобрые
намерения.
Стоит поподробнее рассмотреть этот эпизод из книги "Стоки и компания",
потому что он ярко характеризует политическую психологию Британской империи
конца XIX в. Историю второй половины XIX в. нельзя понять, не уяснив того
вывиха ума, который этот эпизод иллюстрирует. Два мальчика, которых
подвергли пыткам,-- это задиры, что уже является оправданием для их
мучителей, подстрекаемых к продолжению насилия священником.
Ничто не может остановить то рвение, с которым они (и мистер Киплинг)
принялись за работу. Перед тем как приступить к пыткам, необходимо, для
оправдания, изобразить определенное моральное негодование -- и все будет в
порядке. Если на вашей стороне власти, то вас ни в чем нельзя будет
обвинить. Такова простая доктрина этого типичного империалиста. Но каждый
задира, в меру своих возможностей, также следовал этой доктрине с тех пор,
как животное под названием "человек" стало достаточно разумным, чтобы
проявлять сознательную жестокость.
И еще один важный момент в этой истории. И директор, и помогающий ему
священник изображены как непосредственные участники этого дела. Они хотят,
чтобы это издевательство произошло. Вместо того чтобы употребить свою
власть, они используют этих мальчиков -- героев в глазах мистера Киплинга,--
чтобы наказать двух других. Директор и священник и слышать не хотят жалоб
возмущенной матери. И все это мистер Киплинг представляет как ситуацию
весьма желательную.
Здесь мы находим ключ к пониманию самой отвратительной, наиболее
реакционной и в конечном счете гибельной идеи современного империализма --
идеи молчаливого преступного сговора между законом и незаконным насилием.
Как царизм в конечном итоге довел себя до катастрофы в результате тайного
поощрения громил-черносотенцев, жестоко убивавших евреев и других людей,
считавшихся враждебными царю, так и британское имперское правительство
скомпрометировало свое доброе имя поощрением незаконного вторжения доктора
Джеймсона в Трансвааль перед Англо-Бурской войной, похождений сэра Эдварда
Карсона (впоследствии лорда Карсона) в Ирландии, о чем мы вскоре расскажем,
и молчаливым попустительством британскому правительству Ирландии в так
называемых "репрессиях", предпринимаемых приверженцами существующего режима
против преступников, или предполагаемых преступников, из радикальной
организации Шин фейн.
Творя подобные преступления против своих подданных, империи разрушают
сами себя. Истинная сила правителей и империй заключается не в армиях и
флотах, а в уверенности людей в их неизменной открытости, правдивости и
законности. Как только правительство отходит от этого стандарта, оно
становится не более чем "бандой у власти", дни которой сочтены.
Мы уже говорили о том, что существует естественная политическая карта
мира, которая может служить основой для административно-географического
разделения народов. Любой другой раздел мира, не основанный на этой
естественной политической карте, неизбежно будет подобен плохо сидящему
платью и приведет к напряженности, враждебности и восстаниям, направленным
на изменение границ в рамках естественной политической карты.
Казалось бы, эти идеи не требуют доказательств, однако дипломаты в Вене
этого понимать не хотели и считали себя вправе кромсать мир, как им
заблагорассудится. Большинство катаклизмов и конфликтов, начавшихся в Европе
после того, как мир пришел в себя после изнурительных наполеоновских войн,
совершенно явно представляли собой попытки простых людей избавиться от
"плохо сидевших" и часто абсолютно неприемлемых правительств.
В целом во всей Европе существовавшие в то время правительства были
неадекватными, потому что они не были представительными в социальном смысле
и поэтому тормозили производство и попусту растрачивали человеческие
ресурсы. Но когда эти общие недостатки усугублялись еще и различиями в
религии и национальной культуре между правителями и подданными (как в
большей части Ирландии), различиями этническими и языковыми (как в
австрийской Северной Италии и большей части Австро-Венгрии) или же
различиями во всех этих аспектах (как в Польше и европейской части Османской
империи), то взаимное озлобление неизбежно приводило к кровопролитию.
Европа представляла собой скверно отрегулированную систему
правительственных машин. Напряжения, возникавшие из-за этой разлаженности,
являлись направляющей силой "националистических" движений, сыгравших столь
значительную роль в истории XIX столетия.
Что такое нация? Что такое национальность? Если наш очерк мировой
истории что-либо и продемонстрировал, так это смешение рас и народов,
нестабильность разделов между людьми, бурлящее разнообразие человеческих
групп и человеческих объединяющих идей.
Утверждалось, что нация -- это большая группа человеческих существ,
считающих себя единым народом. Нам говорят, что Ирландия -- это нация, но
протестантский Ольстер наверняка так не считает; итальянцы не думали, что
являются одним народом еще долго после того, как было достигнуто единство
Италии. Когда пишущий эти строки был в Италии в 1916 г., люди говори ли:
"Эта война сделает нас единой нацией".
Опять же, англичане -- это нация, или они влились и стали частью
"британской национальности"? Непохоже, чтобы шотландцы так уж сильно верили
в существование этой "британской национальности". Нация не может быть
расовым или языковым объединением, потому что шотландская "нация" состоит из
гэ-лов ("горцев") и "жителей низин" южной части Шотландии; основой нации не
может быть ни общая религия (в Англии их десятки), ни общая литература,
иначе почему Британия отделена от Соединенных Штатов, а Аргентинская
республика -- от Испании? Можно предположить, что нация -- это фактически
любое собрание, скопление или смешение людей, которые имеют несчастье
обладать одним и тем же министерством иностранных дел для совершения
коллективных действий, будто их нужды, желания и тщеславие являются куда
более важными, чем благосостояние всего человечества.
Мы уже проследили, как макиавеллиевские монархии эволюционировали в
способ правления их министерств иностранных дел, которые стали играть роль
"держав". "Национальность", которая господствовала в политической мысли XIX
в., была в действительности не более чем романтическим и эмоциональным
преувеличением разногласий и трений, возникавших в результате конфликта
между естественной политической картой и неадекватными политическими
решениями в интересах подобных "держав".
На протяжении всего XIX в., и особенно во второй его половине,
происходило интенсивное развитие национализма во всем мире. Все люди по
природе своей являются борцами и патриотами, однако естественный трибализм
людей в ХЕХ в. был неестественно преувеличен, доведен до раздражения и
перевозбуждения и втиснут в рамки национализма.
Национализм преподавали в школах, о нем очень много писали в газетах,
его доносили до сознания людей через проповеди, фельетоны и песни. Он стал
чудовищным фоном, на котором разворачивалась вся общественная жизнь. Людей
заставляли думать, что без национальности они будут выглядеть таким же
неподобающим образом, как и без одежды на многолюдном собрании. Восточные
народы, которые ранее о национальности не слышали, пристрастились к ней
точно так же, как они пристрастились к западным сигаретам и шляпам-котелкам.
Индия, эта галактика непохожих друг на друга рас, религий и культур --
дравидских, монгольских и арийских,-- тоже стала "нацией". Доходило до
смешного, когда, например, молодому лондонскому еврею приходилось решать, к
какой нации он принадлежит -- британской или еврейской.
Карикатуры и политические шаржи сыграли значительную роль в сотворении
культа этих новых и более важных родовых бо-
гов -- ибо таковыми, по сути, являются современные "нации". Этот культ
стал господствовать над сознанием людей XIX века. Если полистать страницы
журнала "Панч", этой странноватой хроники британской души, которая ведется с
1841 г., там можно увидеть фигуры Британии, Ирландии, Франции и Германии,
которые обнимаются, спорят, упрекают друг друга, ликуют и печалятся.
Преподнесение политики в подобной форме склонному к сомнениям сознанию
широкой общественности очень помогало дипломатам продолжать свою игру в
великие державы. Простому человеку, который не желал, чтобы его сына
посылали на верную смерть за границу, разъяснялось, что это происходит не в
результате обычного упрямства и жадности двух правительств, а является
частью неизбежной и справедливой гигантской борьбы между двумя из этих
величественных и таинственных божеств: Германия причинила зло Франции, или
Италия проявляла мужество в борьбе с Австрией.
Смерть молодого парня перестала казаться возмутительной для здравого
смысла; она обрела нечто вроде мифологического геройства. Бунт мог облекать
себя в те же романтические одежды, что и дипломатия. Ирландия стала богиней
Золушкой, Кэтлин най Хулиэн, исполненной душераздирающих обид, которым нет
прощения; а молодая Индия уходила от своих реалий в поклонение "Бандэ
Матарам"*.
Основной идеей национализма XIX в. было "законное стремление" каждой
нации к суверенитету -- требование каждой нации самой управлять собственными
делами в пределах своей территории, не считаясь с другими нациями.
Изъяном в этой идее является то, что дела и интересы любого
современного общества могут простираться до самых отдаленных уголков нашей
планеты. Например, убийство в Сараево в 1914 г., приведшее к мировой войне,
вызвало нужду среди индейских племен на полуострове Лабрадор, потому что в
результате этой войны прекратилась торговля мехами, дававшая им возможность
приобретать такие предметы первой необходимости, как ружья и патроны, без
которых они не могли добыть достаточного количества пищи.
Поэтому мир независимых суверенных наций означает мир непрерывных ссор
и обид, мир, в котором государства постоянно воюют или готовятся к войне. Но
одновременно и в противо-
* Патриотическая песня "Приветствую тебя, Родина-мать!" по
стихотворению индийского писателя Б. Чоттопадхайя (1838--1894), ставшая
гимном национально-освободительного движения Индии.
вес проповеди национализма среди более сильных национальностей
проводилась активная пропаганда иного набора идей -- империализма, в
соответствии с которыми за мощной и передовой нацией признавалось право
господствовать над группой других, менее передовых и менее развитых
политически наций или народов, национальность которых пребывала в стадии
становления и которые, по мнению господствующей нации, должны быть
благодарны ей за защиту и господство.
Эти две идеи -- национальность и империя (как вершина национального
успеха) главенствовали в европейской политической мысли и фактически
доминировали в политической мысли всего мира в течение всей второй половины
XIX в. Их господство привело почти к полному исчезновению какой-либо иной,
более широкой концепции всеобщего блага. Это были правдоподобные, но
ошибочные и опасные практические идеи. Они не предлагали ничего
фундаментального и имеющего непреходящее значение для понимания природы
человека. Они не смогли удовлетворить потребность в новых методах управления
всемирными делами и обеспечения безопасности во всем мире, которую
механическая революция делала все более настоятельной.
Эти идеи получили распространение потому, что у основной массы людей
уже не было ни тех широких взглядов, которые может дать изучение мировой
истории, ни того всеобъемлющего милосердия, которое может дать мировая
религия. Об опасности, угрожающей всему порядку повседневной жизни, они не
догадывались до тех пор, пока не стало слишком поздно.

8

После середины XIX в. этот мир новых возможностей и старых идей, мир
молодого вина, играющего в старых бочонках дипломатии, был взорван целым
рядом войн, которые разрушили хрупкие ограничительные перегородки Венского
конгресса. Но по иронии судьбы новому периоду катаклизмов предшествовал
праздник мира в Лондоне -- Всемирная выставка 1851 г. Эта выставка
заслуживает того, чтобы уделить ей немного места в нашем повествовании.
Вдохновителем этой выставки был герцог Альберт Саксен-Кобург-Гот-ский
-- племянник бельгийского короля германского происхождения Леопольда I,
которого посадили на трон в 1831 г. и который был дядей по материнской линии
молодой королевы Англии Виктории. Она стала королевой Англии в 1837 г. в
возрасте восемнадцати лет. Двоюродные брат и сестра -- они были одного и
того же возраста -- поженились в 1840 г. под покровительством своего дяди, и
герцог Альберт стал принцем-консортом
британцев. Он был молодым человеком недюжинного ума и блестящего
образования, и его явно шокировал тот интеллектуальный застой, в котором
была тогда Англия.
Оксфорд и Кембридж, бывшие когда-то кузницей талантов, находились в
процессе медленного восстановления после интеллектуального упадка второй
половины XVIII в. Ни в одном из этих университетов ежегодное количество
зачисленных не превышало четырехсот человек. Экзамены в основном
представляли собой церемонию устного опроса. Кроме двух университетских
колледжей в Лондоне (Лондонский университет) и одного в Дареме, это было
все, что могла предложить Англия в плане университетского образования.
Именно по инициативе этого возмущенного молодого немца, женившегося на
британской королеве, в 1850 г. была создана Университетская комиссия. И для
содействия развитию Англии он занялся организацией первой международной
выставки, которая предназначалась для того, чтобы дать возможность сравнить
художественные и промышленные достижения различных европейских стран.
Этот замысел столкнулся с яростным сопротивлением. Палата общин
предрекала, что в Англию нахлынут иностранные мошенники и революционеры,
которые будут подрывать моральные устои народа и разрушать веру и
добропорядочность в стране.
Выставка проводилась в Гайд-парке в большом здании из стекла и железа,
которое впоследствии было возведено заново под названием Хрустальный дворец.
В экономическом смысле она имела большой успех. Благодаря ей у многих
англичан впервые появилась возможность узнать о том, что их страна не была
единственной промышленной страной в мире и что коммерческий успех и