Уэллс Герберт. Очерки истории цивилизации

него вполне отчетливо.
Процитируем Гиббона: "Возвышенный Лонгин, уже в более поздний период,
при дворе сирийской царицы Зенобии, где еще жив был дух древних Афин,
оплакивает вырождение, уже вполне приметное в его современниках. Их чувства
стали грубее, они утратили свою отвагу и подавили свои таланты. "Таким же
образом,-- говорит он,-- как некоторые дети остаются карликами, если их
детские конечности скованы слишком долго, так и наш слабый ум, опутанный
обычаями и безропотным послушанием, более не способен развиваться или
достичь тех величественных пропорций, что так восхищают нас у древних. Им
выпало жить, когда правителем был народ, и писать столь же свободно, как и
жить".
Но этот критичный взгляд выделяет только один момент из тех, что
сдерживали творческую активность римлян. Узда, которая держала энергию Рима
в состоянии постоянного инфантилизма -- его двойное рабство, как
политическое, так и экономическое. Гиббон приводит рассказ о жизни и
деятельности Герода Аттика (101--177), который жил во времена Адриана. По
нему можно судить, насколько мала была доля простого гражданина во внешнем
величии того времени.
Этот Аттик имел огромное состояние и развлечения ради
облагодетельствовал разные города огромными архитектурными строениями. Афины
получили ипподром и театр, отделанный кедром, с причудливой резьбой -- он
решил выстроить его в память о своей жене. Театр был построен в Коринфе,
Дельфы получили ипподром, Фермопилы -- термы, Канузию был дарован акведук, и
так далее, и так далее. Невольно поражаешься этому миру рабов и
простонародья, где, не спрашивая их и без какого-либо участия с их стороны,
этот богач демонстрировал свое чувство "вкуса". Многочисленные надписи в
Греции и Азии по-прежнему сохраняют имя Герода Аттика, "патрона и
благодетеля", который не оставил без внимания ни одного уголка Империи,
словно вся Империя была его имением.
Герод Аттик не ограничивался только величественными зданиями. Он был
также и философом, хотя до наших дней не сохранился ни один из примеров его
мудрости. Он выстроил для себя огромную виллу возле Афин, и там философы
были желанными гостями. Патрон был высокого мнения о них до тех пор, пока им
удавалось почтительно выслушивать его рассуждения и не дерзить в ответ.
Мир, совершенно очевидно, не прогрессировал в эти два столетия римского
процветания. Но был ли он счастлив в своем за-
стое? Есть безошибочные признаки того, что значительная масса людей,
насчитывавшая около ста миллионов, не знала счастья и под видимостью
внешнего величия в действительности испытывала жестокие страдания. Правда, в
пределах Империи не случалось значительных войн и завоеваний, большинство
населения почти или совсем не знало голода, меча и пожара. Но, с другой
стороны, оставались жесточайшие притеснения со стороны чиновников и еще
более -- со стороны не знавших удержу богачей. Эти притеснения сказывались
на свободе каждого. Жизнь великого большинства тех, кто не был богачом или
чиновником, либо прихлебателем богача или чиновника, была наполнена
изнурительным трудом, монотонной, настолько неинтересной и несвободной, что
едва ли современному человеку удастся это представить.
Три момента стоит отметить особо, подтверждающих, что этот период был
периодом массовых страданий. Первый из них -- это невероятная апатия
населения Империи, безразличие к ее политике. Оно с полным безразличием
наблюдало, как один претендент на императорский трон сменял другого. Никто
этим не интересовался --люди уже утратили всякую надежду. Когда впоследствии
варвары хлынули на просторы Империи, некому было, кроме легионов,
противостоять им. Пришельцев не встретили народным восстанием. Повсюду, куда
приходили племена варваров, они были меньшинством. Едва ли бы им удалось
совладать с народом, если бы тот оказал сопротивление.
Но люди не стали сопротивляться. Очевидно, большинство римского
населения не воспринимало Римскую империю как то, за что стоит сражаться.
Для рабов и простонародья приход варваров был связан с ожиданиями большей
свободы и меньших унижений, чем те, что доставляли напыщенные имперские
чиновники или выматывающий труд на чужом поле. Грабежи и поджоги дворцов,
сопровождавшиеся резней их владельцев, едва ли пугали римские низы так, как
они ужасали богатых и образованных людей. Но именно глазами последних мы
видим, как происходило крушение римской имперской системы. Огромное
множество рабов и простонародья, вероятно, сами присоединялись к варварам, у
которых не было расовых или патриотических предрассудков. Скорее, они готовы
были принять каждого желающего в свои ряды. Но нет сомнения и в том, что во
многих случаях римское население обнаруживало, что варвары приносили еще
большие страдания, чем сборщик налогов и работорговец. Это открытие, однако,
происходило слишком поздно, чтобы сопротивляться или восстанавливать старый
порядок.
В качестве второго симптома, который также говорит о том, что жизнь
была небольшой ценностью для рабов, бедноты и большинства населения в эпоху
Антонинов, нужно отметить постоянную депопуляцию, вымирание Империи. Люди
отказывались иметь детей. Можно предположить, что они шли на это потому, что
их дома больше не служили им безопасным прибежищем, потому что у рабов не
было уверенности, что муж с женой не будут разлучены, потому что дети не
приносили больше ни гордости, ни оправданных ожиданий. В современных
государствах население увеличивается больше всего за счет рождаемости в
деревне, за счет более-менее уверенного в завтрашнем дне крестьянства. Но в
Римской империи крестьянин, мелкий землевладелец, был либо вечным должником,
либо запутывался в сети ограничений, становясь несвободным крепостным, коло-
ном. Или же его ожидала вполне определенная участь: оставить свое поле,
не выдержав конкуренции с массовым рабским трудом.
Третий признак того, что этот период показного процветания был наполнен
глубокими страданиями и духовным брожением, можно увидеть в распространении
новых религиозных течений, охвативших всю Империю. Мы уже говорили о том,
как в маленькой Иудее целый народ проникся убеждением, что жизнь в целом
неправильна, что она не приносит должного удовлетворения и что-то в ней
необходимо исправить. Духовные искания иудеев, как мы знаем, сосредоточились
вокруг представлений об Обетовании Единого Праведного Бога и пришествии
Спасителя, или Мессии.
Несколько иные идеи в это время имели хождение в римском обществе. Это
на самом деле были различные варианты ответа на один вопрос: "Что нам нужно
сделать, чтобы спастись?". Неприятие, отвращение к жизни, как она есть,
вполне естественно заставляли людей задумываться о посмертной жизни.
Возможно, там их ждет награда за все несчастья и несправедливости, которые
они претерпели здесь, в этой жизни. Вера в посмертное воздаяние -- могучий
наркотик, которому по силам снять боль от земных страданий. Религия египтян
уже давно была проникнута предчувствием и ожиданием бессмертия. Мы видели,
насколько важным было это представление в александрийском культе Сераписа и
Исиды. Древние мистерии Деметры и Орфея, мистерии средиземноморских народов,
возродились в теокразии с этими новыми культами.
Вторым массовым религиозным движением был митраизм, развившийся из
зороастризма. Оба они уходят корнями к древнему арийскому прошлому. Истоки
зороастризма, в частности, прослеживаются еще во времена единого
индоиранского народа -- до того, как он разделился на персов и индийцев.
Здесь у нас нет возможности разбирать сколько-нибудь подробно митраистские
мистерии*. Скажем лишь, что Митра был богом света, "Солнцем Праведности", на
алтарях его всегда изображали закалывающим священного быка. В жертвенной
крови священного быка было заключено зерно новой жизни.
Культ Митры, вобравший в себя также множество привнесенных элементов,
пришел в Римскую империю примерно во времена Помпея Великого и начал очень
активно распространяться при Цезарях и Антонинах. Как и религия Исиды, он
обещал бессмертие. Его последователями были по большей части рабы, солдаты и
угнетенные низы общества. В своей обрядовости, в возжигании свечей перед
алтарем и т. д., он имел некоторое внешнее сходство с христианством --
третьим великим религиозным движением римского мира.
См.: Легг Э. Предшественники и соперники христианства
Христианство также было учением о бессмертии и спасении и также
поначалу распространялось главным образом среди униженных и несчастных.
Некоторые современные авторы осуждающе называют христианство "религией
рабов". И это действительно так. Христианство шло к рабам, ко всем
угнетаемым и притесняемым. Христианство смогло дать им надежду и вернуть
уважение к себе, так что они, не зная страха, стояли за свою веру,
подвергаясь преследованиям и мучениям. Но о происхождении и особенностях
христианства мы подробнее расскажем в следующей главе.
Мы уже говорили о том, что художественная культура Рима была не более
чем ответвлением великой греческой культуры. В наследство ей досталось все,
чем были богаты Греция, а также Передняя Азия, Вавилон и Египет. Но в
определенных направлениях культура Римской империи имеет собственные
неповторимые признаки, в первую очередь в архитектуре.
Римская империя стала эпохой в истории, которая отмечена массивностью,
простором и огромными размерами построек. Главным вкладом Рима в архитектуру
были цемент и повсеместное использование арок. Где бы ни появлялись римские
легионы, приходили цемент и арка. Использование цемента давало возможность
сооружать просторные купола и своды, которые затем отделывались мрамором.
Перенятый у греков богатый коринфский ордер был изменен и усложнен и
использовался в сочетании с аркадами. Аркада -- это типично римская
архитектурная черта. То же можно сказать и о склонности римских зодчих
строить круглые стены зданий и поэтажно располагать арки.
Везде, куда приходили римляне, они оставляли амфитеатры, триумфальные
арки, улицы с колоннадами, акведуки и великолепные дворцы. Римляне повсюду
прокладывали качественные дороги с крепким покрытием и прекрасные мосты. И в
наши дни итальянец -- это самый лучший строитель дорог в мире.
Развитие архитектуры Рима не носило такого самобытного и
последовательного характера, как в Египте и Греции. Ее ранние усилия
следовали традициям, заложенным еще этрусками. Первые дома в Риме строились
в основном из дерева, облицованного терракотой. Постепенно камень вытеснил
дерево. Но с наступлением Империи в Рим пришел архитектор-грек, и он не
преминул воспользоваться новыми возможностями и новыми материалами, которые
были предоставлены ему. Римская архитектура стала результатом не столько
развития, сколько рывка. И вырвавшись вперед, она пошла дальше семимильными
шагами.
Энергичная скульптура, тоже греческая в своей основе, шла следом за
римскими орлами. Общество богатых неизбежно требует и множества портретов.
Портретная живопись, а также портретные бюсты и статуи, которые не перестают
восхищать нас своей неповторимой индивидуальностью, достигли своего
наивысшего расцвета в период поздней Республики и первых цезарей.
Живопись также не утратила прежней энергии и силы. Помпеи и Геркуланум,
погибшие в извержении Везувия, дали возможность современному миру
собственными глазами увидеть, каким разнообразным и прекрасным было
изобразительное искусство I столетия до н. э. Эти города служили местом
отдыха состоятельных, но не самых богатых людей, и изящество предметов
повседневного быта, которые они сохранили для нас, свидетельствует, по каким
меркам создавалась более изысканная домашняя утварь, не дошедшая до нашего
времени.
В чем ранняя Римская империя затмила все предшествовавшие цивилизации,
так это в мозаике. Изделия из стекла риской эпохи также отличались
невиданными прежде красотой и мастерством, главным образом в работах
греческих и восточных мастеров.
Потрясения и беспорядки, которые начались в Римской империи в конце II
в., существенно сказались на задержке художественной продуктивности.
Портретная живопись продолжила развитие, со временем ожила и архитектура. Но
после III в. скульптура, отличавшаяся прежде живым натурализмом, под
влиянием Востока приобрела более скованные и условные черты.
Римская имперская система была крайне нездоровым политическим
образованием. Давайте теперь отметим основные факторы, которые обусловили
несостоятельность римской имперской системы.
Ключ ко всем ее просчетам лежит в отсутствии свободной духовной
активности и организации, которая способствовала бы накоплению, развитию и
приложению знаний. Рим уважал богатство и презирал науку. Он отдал бразды
правления богачам, оставаясь в уверенности, что знающих людей, когда в них
возникнет потребность, можно будет купить по сходной цене на невольничьем
рынке. Как следствие Империя была потрясающе невежественной и ограниченной.
Она не могла предвидеть ровным счетом ничего.
Римская империя была лишена стратегической дальновидности, так как
оставалась совершенно несведущей в географии
и этнологии. Она ничего не знала о том, как обстоят дела за пределами
ее владений в Европе, в Центральной Азии и на Востоке. Империи было довольно
того, что она удерживала свои рубежи по Рейну и Дунаю; она не прикладывала
никаких усилий, чтобы романизировать Германию. Но достаточно взглянуть на
карту Европы и Азии, на которой показаны границы римских территорий, чтобы
убедиться -- Германия, как неотъемлемая составляющая, жизненно необходима
для безопасности Западной Европы. Исключенная из римских границ, Германия
стала тем клином, который только и ждал удара гуннского молотка, чтобы
развалить все на части.
Более того, римляне из-за нежелания продвинуть границы далее на север
оставили Балтийское и Северное моря северянам -- викингам Скандинавии и
фризского побережья. В этом регионе они были вольны оттачивать свое
мореходное мастерство и набираться опыта. А Рим упрямо шел своим путем, не
желая замечать, как растет новое опасное пиратство на севере.
О непредусмотрительности римлян говорит и то, что они оставили
средиземноморские морские пути в неразвитом состоянии. Когда впоследствии
варварам удалось пробиться к теплым морям, ни в одной хронике не
упоминается, что из Испании, Африки или Азии для спасения Италии и
Адриатического побережья по морю быстро перебрасывались войска. Вместо этого
мы видим, что вандалы стали хозяевами Западного Средиземноморья -- без
единого морского сражения!
У Евфрата римлян остановили подвижные отряды конных лучников. Было
ясно, что легион в своем прежнем виде, каким он показал себя в войнах в
Италии, Галлии или Греции, неэффективен на широкой, открытой со всех сторон
степной равнине. И не нужно особой проницательности, чтобы понять: однажды,
рано или поздно, кочевые племена восточной Европы или Парфии непременно
постараются испытать Империю на прочность. Но римляне и спустя двести лет
после Цезаря полагались по старинке на свои закованные в броню когорты.
Несмотря на всю их выучку, строевые порядки римлян легко окружала, заходя в
тыл, и рвала в клочья неуловимая конница кочевников. Империю ничему не
научило даже сокрушительное поражение Красса при Каррах.
Поражает также неспособность римского империализма придумать что-либо
новое в способах коммуникации и транспорта. Их сила, единство их державы
явно зависели от быстроты передвижения войск и подкреплений из одной части
Империи в другую. Республика строила великолепные дороги; Империя ничего не
сделала, чтобы улучшить их. За двести лет до Антонинов Герои Александрийский
сконструировал первую паровую машину. Замечательные свидетельства подобных
зачатков науки пылились на
полках библиотек в богатых особняках по всей Империи. Но гонцы и войска
Марка Аврелия все так же медленно тащились по дорогам Империи, как и армии
Сципиона Африканского за три столетия до них.
Римские авторы оплакивали нравы своего изнеженного века. Это была их
любимая песня. Они признавали, что свободные обитатели лесов, степей и
пустынь были более выносливыми, более отчаянными воинами, чем их сограждане.
Но самое простое решение -- противопоставить варварам боеспособные войска,
набранные из огромных масс городской бедноты,-- никогда не приходило им в
голову. Вместо этого римляне вербовали в легионы самих варваров, обучали их
искусству ведения войны, гоняли их по всей империи -- и, наконец, те
возвращались с хорошо усвоенными уроками в свое родное племя.
Учитывая эти явные признаки государственной недальновидности, не стоит
удивляться, что римляне совершенно проглядели куда более тонкую материю --
душу своей Империи и не прикладывали никаких усилий, чтобы подготовить или
привлечь простой народ для осознанного участия в ее жизни. Подобное обучение
народа, конечно же, шло вразрез с представлениями богачей и имперских
чиновников. Они превратили религию в свое орудие; науку, литературу и
образование они перепоручили заботам рабов, которых выращивали, натаскивали
и продавали, как собак или лошадей. Невежественные, напыщенные и жестокие,
проходимцы от финансов и собственности -- создатели Римской империи
распоряжались ею по своему усмотрению, пока семена бури, которые они
посеяли, прорастали в самой Империи и за ее пределами.
Ко II--III вв. перегруженная, обремененная чрезмерными налогами
имперская машина уже трещала по швам, и ее окончательное крушение было лишь
вопросом времени.
Необходимо, говоря о ситуации в Римской империи, взглянуть также на мир
за ее северными и восточными пределами, на мир великой равнины, которая
почти безраздельно простиралась от Голландии через Германию и Россию до гор
Центральной Азии и Монголии. Мы также уделим внимание еще одной империи,
которая развивалась параллельно Римской,-- Китайской империи. В этот период
она представляла собой гораздо более мощное морально и интеллектуально,
более стойкое и единое государство, чем когда-либо знали римляне.
"Обычная практика,-- говорит Е. Г. Паркер,-- даже среди наших наиболее
образованных людей в Европе, пускаться в велеречивые рассуждения о том, что
римляне были "повелители мира", "привели все нации под европейское
правление" и так далее, когда в действительности речь идет только об одном
уголке Средиземноморья или символических вылазках в Персию и Галлию. Кир и
Александр, Дарий и Ксеркс, Цезарь и Помпеи -- все они совершали очень
интересные походы, но, по большому счету, их нельзя ставить на одну доску с
кампаниями, касавшимися значительно большей части человечества, которые
происходили на другом краю Азии. То, чего удалось достичь западной
цивилизации в области науки и культуры, никогда не интересовало Китай. С
другой стороны, китайцы добились успехов в исторической и критической
литературе, в этикете, изысканности одеяний, а также создали
административную систему, которой могла бы позавидовать Европа. Одним
словом, история Дальнего Востока не менее интересна, чем история Дальнего
Запада. Ее только нужно суметь прочитать. Если мы сами презрительно
отмахиваемся от тех масштабных событий, которые происходили на Татарской
равнине, не стоит осуждать китайцев за то, что они не интересуются тем, что
происходило в малозначительных, как им кажется, государствах, которыми были
усеяны берега Средиземного и Каспийского морей. В нашем же понимании это и
был практически весь мир, который мы знаем в Европе"*.
Мы уже упоминали о Ши Хуан-ди, который сплотил под своей властью
империю пусть и значительно меньшую, чем Китай в нынешних его границах, но
все же огромную и многолюдную, протянувшуюся от Хуанхэ до Янцзы. Он стал
правителем государства Цинь в 246 г. до н. э., императором в 220 г. до н. э.
и правил до 210 г. до н. э. За эту треть века он успешно проделал во многом
ту же работу по сплочению своих земель, что и Август в Риме два столетия
спустя. С его смертью последовал период династических неурядиц,
продолжавшийся четыре года, и затем (206 г. до н. э.) установилась новая
династия Хань, правившая на протяжении двухсот двадцати девяти лет.
Первая четверть столетия христианской эры в Китае была отмечена
волнениями, вызванными появлением узурпатора. Затем так называемая Поздняя
(Младшая) Хань восстановила мир и спокойствие в стране и правила еще два
столетия. Во времена Антонинов по всему Китаю прошла опустошительная
эпидемия чумы, затянувшаяся на одиннадцать лет, которая ввергла страну в
беспорядки. Эта же эпидемия, как мы отмечали, сыграла не последнюю роль в
столетии общественных потрясений, охвативших Западный мир (см. раздел 1). Но
пока этого не произошло, более чем четыреста лет Китай жил в целом мирной
жизнью и хорошо управлялся. Этот период могущества и процветания,
определивший во многом культурные и политические традиции Китая, сложно
сопоставить с чем-то подобным в опыте Западного мира.
См.: Паркер Е. Г. Тысячелетие татар.
Только первый из правителей Хань продолжил политику Ши Хуан-ди,
направленную против образованного класса. Его преемник вернул на их прежнее
место классические тексты. Прежняя сепаратистская традиция была уже
сломлена, и единство образования, как он видел, могло обеспечить единство
Китая. Пока римский мир оставался слеп к необходимости создания единой
духовной системы, способной сплотить общество, ханьские императоры были
заняты построением всеобщей системы образования и ученых степеней,
охватывавших бы весь Китай. Китайскому обществу в итоге удалось сберечь
единство и преемственность в этой огромной и все время расширявшейся страны,
вплоть до нашего времени. Бюрократы Рима имели самое разнородное
происхождение и традиции; бюрократы Китая были и по-прежнему остаются
скроенными по одной обшей мерке, порождением одной и той же традиции. Со
времен Хань Китай испытал немало превратностей в своей политической судьбе,
но никогда не терял свой характер. Его разделяли, и он всегда возвращался к
своему единству, его завоевывали, но Китай неизменно поглощал и
ассимилировал своих завоевателей.
Возвращаясь к нашей теме, самым важным последствием объединения Китая
при Ши Хуан-ди и Ханях стало его ответное воздействие на неоседлые племена,
кочевавшие вдоль северных и западных границ Империи. Все несколько
неспокойных столетий до времени Ши Хуан-ди племена хунну, или гуннов,
занимали Монголию и обширные районы Северного Китая, беспрепятственно
вторгаясь в Китай и вмешиваясь в политику китайских правителей. Обретя новые
силы и новое государственное устройство, китайская цивилизация стала в корне
менять сложившиеся отношения с кочевниками.
Мы уже упоминали при нашем знакомстве с истоками китайской цивилизации
этих гуннов. Необходимо теперь вкратце рассказать, кто они были и чем жили.
Употребляя слово "гунн", мы вступаем на достаточно зыбкую почву. Когда
речь шла о скифах, мы отмечали, что непросто четко различить киммерийцев,
сарматов, мидян, персов, парфян, готов и другие, более или менее кочевые и
более или менее арийские народы, которые свободно перемещались по великой
дуге между Дунаем и Центральной Азией. Пока одни волны ариев двигались на
юг, перенимали и развивали цивилизации, другие арийские народы становились
более подвижными и приспособленными к существованию в условиях кочевья.
Они учились жить в условиях походного шатра, повозки и стада, питаться
преимущественно молоком и утратили те незначительные земледельческие навыки,
даже собирательство, которые у них были. Становлению кочевого уклада в этих
краях способствовали
и медленные перемены климата, из-за которых болота, леса и лесостепи
Южной России и Центральной Азии сменялись степями. Перед кочевыми народами,
с одной стороны, открывались бескрайние степные просторы, где можно было
пасти огромные стада. С другой стороны, в их жизнь вошла необходимость
постоянной сезонной миграции между зимними и летними пастбищами.
Эти народы имели только самые зачаточные политические формы; они с
легкостью разделялись, не менее легко и смешивались. Разные племена имели
сходные обычаи и образ жизни -- вот почему так сложно, почти невозможно
провести между ними четкую разделительную черту.
В случае монголоидных народов на север и северо-восток от Китайской
империи все очень похоже на ситуацию с арийскими кочевниками. Можно не
сомневаться, что хунну, гунны, и более поздние народы, которых назвали
монголами, это во многом один и тот же народ. В дальнейшем от этого кочевого
монголоидного населения отделились тюрки и татары. Калмыки и буряты -- это
еще более поздние ответвления от того же ствола. Поэтому под словом "гунн"
мы будем понимать все эти племена, с той же вольностью, с какой мы говорили
о "скифах" на Западе.
Сплочение Китая стало серьезной проблемой для этих гуннских народов.
Прежде их орды в периоды перенаселения наводняли собой пространства на юге,