Арсенов Яков. Тринити

   - Мы вам писали, - полуобиженно произнес Нинкин.
   - Нам многие пишут, - объяснил свое недоверие директор.
   - А мы, к тому же, еще и приехали, - сказал Пунктус.
   - Рабсила, в принципе, принимается в неограниченном количестве... сказал директор, осматривая студенческий народец.
   - Как стеклотара в "Науке", - подсказал сравнение Артамонов.
   - Извините, не понял? - сдвинул брови директор.
   - Придется заявить об этом на слете кондукторов!
   Директор понял, что он ничего не понял, и спросил еще раз, откуда прибыл отряд. Его земляков среди приезжих не оказалось, поэтому он, уняв свое географическое любопытство, перешел к делу.
   - Кто у вас старший? - спросил он уже серьезно.
   - Никто. У нас все равны, - сказал Рудик.
   - Так не бывает, надо же кому-то бумаги подписывать. Козлов отпущения держат на любой конюшне. Есть ли среди вас какие-нибудь там комсорги или профорги?
   - Есть, - сказали в один голос Клинцов и Фельдман.
   Фельдман увязался в отряд исключительно из-за денег, которые, как он считал, на севере можно грести лопатой. Клинцов же, как он сам объяснил, ни в деньгах, ни в романтике не нуждался - он решил просто проверить себя. Что это означало, никто не знал. И никто не знал, на какой предмет проверить себя собирался Клинцов.
   - Вот и отлично, - сказал директор. - Один будет командиром отряда, другой заместителем. Типа комиссара. Сегодня мы отправим вас в верховья окатывать запань.
   - Запань? - переспросил кто-то от чрезмерного недержания. - Окатывать?
   - Запань - это такое место на берегу, где складируется заготовленный зимой лес, - пояснил директор.
   - Нам бы хотелось на сплав... - сказала Татьяна. - Честно говоря, мы только на него и рассчитывали... Чтобы возмужать...
   - Куда уж вам мужать, - сказал директор, осмотрев Татьяну. - Это, дорогая моя девушка, и есть сплав. Окатка - одна из его составных частей. Объясняю: при выпуске древесины из запани по большой весенней воде половина бревен осталась на берегу, на мелях и пляжах. Бревна нужно стащить в реку и проэкспедировать сюда. Основные орудия труда - багор и крюк. Как их половчее держать в руках, сообразите сразу после первых мозолей. И просьба: не входите ни в какие знакомства и контакты с нашими постоянными работниками. После отсидки на зоне они находятся здесь на поселении. За эту, так сказать, опасную близость с ними наша контора будет доплачивать вам пятнадцать процентов. Ты и ты со мной, - указал директор на Фельдмана с Клинцовым после короткой вводной, - пойдем оформлять наряд-задание, а все остальные идите вон к тому сараю получать спецодежду и инструмент, я сейчас распоряжусь, указал он кивком головы на покосившийся и почерневший деревянный склад.
   - Дожили! - сказала Татьяна, когда все местное и приезжее начальство скрылось в конторе. - Это ж надо! Подумать только - подлегли под Фельдмана с Клинцовым!
   - Да бог с ними, пусть порезвятся, - сказал Артамонов. - Какая нам разница!
   - Мы сюда приехали не о командирстве спорить, а работать, - сказал Мукин. - Покачать мышцу, то да се, выносливость разная, боди-билдинг.
   - Действительно. Тем более нам нужны не командиры, а, как очень грамотно сказал директор, козлы отпущения, - расписал все как по нотам Рудик.
   Пополудни катер-водомет вез свежеиспеченных сплавщиков в запань Пяткое. Катериста величали Зохер. Это только с первого взгляда казалось, что кличка состоит из двух независимых друг от друга частей. При более детальном рассмотрении оказывалось, что эта его кликуха, как шкура, была выделана целиком из простого русского имени Захар. Река, по которой катер пробирался вверх, имела необычное название - Вымь. Это был приток Вычегды, которая, в свою очередь, впадала куда-то там еще, а уж потом в Белое море.
   - И за что ее так нарекли, эту Вымь? - мучился Пунктус. - Кого, интересно, она вспоила?
   - Может, это не от слова "вымя", а совсем наоборот! - ляпнул Нинкин.
   - Разве есть что-нибудь обратное вымени? - сморщила лоб Татьяна.
   - Есть, - сказал Гриншпон, прибегнув к своей эксклюзивной аналогии. Ушные раковины.
   - Пошляк! - сказала Татьяна.
   - Чего только не бывает, - сказал Пунктус и перефразировал известное высказывание: - Что в вымени тебе моем?
   Вялость разговора происходила от тридцатиградусной жары вокруг.
   Водомет c трудом забирался в верховья. Фарватер Выми был запутан, как жизнь, - река мелела и загибалась то влево, то вправо. Солнце прыгало с берега на берег. Стоя на палубе, "дикари" любовались нависавшей над головами тайгой. От тоски Гриншпон взял гитару и запел. В непоправимой таежной тишине его голос казался святотатственным. И откуда у этих берегов, подмываемых по самому обыкновенному закону Бэра, взялось столько амфитеатральной акустики?! Гриншпон один гремел, как целый ансамбль.
   Вскоре слева по борту открылась огромная многослойная полоса бревен, покоящихся частью на воде, частью на берегу.
   - Это и есть запань Пяткое, - сказал катерист Зохер и стал причаливать, чтобы пришвартоваться к бонам.
   Чем ближе подплывали к бонам, тем больше из-за кустов и завалов показывалось бревен. Их количество росло в геометрической прогрессии на каждый метр приближения, и поговорка "большое видится на расстоянии" постепенно сходила на нет. А когда катер ткнулся носом в боны, количество открывшихся глазу бревен стало вовсе неимоверным. Бревна просто кишели вокруг. Они были грязными, скользкими и противными. Казалось, они даже шевелились, как опарыши в своей родной среде.
   - Неужели мы все это окатаем? - приуныла Татьяна, как когда-то в Меловом перед бескрайним картофельным полем. У нее снова потемнело в глазах.
   - Н-да, бревен тьма-тьмущая, - согласился Фельдман.
   - Мне, мля, так сказать, по первости... - надул бицепсы и трицепсы Мат, - в смысле... еп-тать, поднатужиться.
   - По наряд-заданию, здесь покоится десять тысяч кубометров, - сказал Клинцов. - А на самом деле может быть и больше.
   - Двести пятьдесят вагонов. По десять шаланд на брата, - быстро подсчитал Нинкин.
   - Мы что, решили воплотить в жизнь принцип второй модели хозрасчета в натуральную величину? - спросил Пунктус.
   - Может, в таком случае, отказаться? Или взять только часть? предложил Клинцов. - Это действительно невозможно убрать.
   - Глазки - серунки, ручки - гребунки, - высказался Усов какой-то поговоркой.
   На берегу виднелись три барака.
   - Ваш вон тот, крайний, - сказал катерист Зохер. - Завтра с утра к вам подъедет мастер и все объяснит.
   Взревел двигатель, и Зохер был таков.
   Барак состоял из двух комнат. По углам прямо на полу валялись матрацы.
   - Примерно по полтора тюфяка на человека, - на глаз определил Нинкин потребительскую норму. Он всегда очень ревностно относился к обрамлению ночлегов и обставлял дело так, что ему для покоя уступали лучшее место.
   Солнце, как спичками, чиркало по воде длинными лучами и скатывалось вниз. Здешний багровый диск был вдвое больше обычного среднеширотного. Его быстрое падение за горизонт отслеживалось невооруженным глазом. Какая-то минута, - и щеки неба уже натерты бураком заката. Просто сказка.
   В бараке не наблюдалось никаких электричеств. В целях освещения внутренностей комнат пришлось развести под окнами костер и поставить отражатель в виде скрюченного теннисного стола из ДСП.
   Татьяне по ходатайству Усова выделили два матраца. Остальные слежавшиеся и утрамбованные подстилки разделили по-честному. Пунктус, как подушку и перину, взбил обе половинки задницы Нинкина и уложил на все это свою уставшую голову и все остальное тело. Татьяна плюхнулась рядом. Усов отполз от нее в сторону, чтобы она, не дай бог, не приспала его как ребенка.
   Раскаленная тайга остыла быстро, и у Нинкина под утро сработал инстинкт самосохранения. Нарушив равновесность отношений, он сделал прошивку температурного поля - выбрал местечко потеплее и стянул с Пунтуса матрац, набросив его себе на ноги. Проснувшись от дрожи, Пунктус возвысился до лиризма, проклиная друга, чем навлек много интересных слов со стороны остальных "дикарей". Вороны корчились в гнездах от исконно народных выражений, которых, как виновник ложной побудки, удостоился Пунктус. Потому что сон человеческий на свежем воздухе тягуч и сладок и не взирает ни на какие рассветы.
   Вместе со всеми на водомете приплыл кот. По дороге Зохер рассказал массу историй об этом звере. Кота звали Пидор. Он был старожилом в таежных местах. Его знали все местные сплавщики. Вместе с ними кот исходил вдоль и поперек берега не только Выми. Однажды он заплыл на бревне в Вычегду, откуда добирался назад полгода. В детстве Пидора кто-то перепутал с бульдогом и оттяпал хвост и уши, что обеспечило ему адскую внешность. Кота никто никогда не кормил. Он сам добывал себе пропитание. На плавучем бревне Пидор держался не хуже Мазаевых зайцев и был изощрен в методах ловли кеты и семги. Будучи экстремалом по зрачку, кот без всякой мухобойки бил мышей, и в том числе ондатр, просто как мух. В человеческих компаниях этот чудовищный котяра держался подчеркнуто независимо, ни с кем не заводил дружб и в соответствии с литературой гулял сам по себе.
   Утром Пидор стал выбираться из барака и завалил груду казенных мисок. Посуда загремела. Густой звук пометался по бараку и, собравшись в комок, выскочил в тайгу.
   - Подъем! - скомандовал Рудик и ударил крюком о крюк. - Пора на работу!
   За время сна все стали донорами. Даже пуленепробиваемый Мат. Налившиеся кровью комары образовывали на стенах и потолке барака сплошной хитиновый покров. Сытые твари вели себя спокойно, а вот оставшиеся голодными экземпляры звенели так громко, что им в резонанс изредка заходились оконные стекла.
   Начали обживать кухню. Татьяна честно призналась, что одной ей с поварским хозяйством не справиться. К ней в помощники навязался Мат, заикнувшись, что запросто готовит на скорую руку некоторые блюда. При этом он густо-густо покраснел. Как известно, Мат делился всего на две части желудок и все остальное. Завтрак, как и полагалось, он всегда съедал сам, обедом никогда не делился с товарищем и, словно специально для того, чтобы некому было отдавать ужин, не заводил себе врагов. Нельзя сказать, что Мат жил кому-то в ущерб, но любые горы он мог сдвинуть, только плотно покушав. Когда заговаривали о еде, у него начиналось воспаление жопоглотки и мерцание желудка.
   Кроме Татьяны, из особей женского пола вокруг имелись только вороны, так что от большой любви Мат вроде бы был застрахован, но он все-таки умудрился высыпать в блюдо, название которому натощак придумать можно было не сразу, весь запас пряностей, в которых доминировал перец. От остроты у "дикарей", как у пагод, стремились завернуться кверху ногти и кепки.
   Кушаньем все остались довольны. Мат, с трудом удерживаясь от чоха, героически доедал солидные остатки своего первого таежного творения. Его стали прочить в великие кормчие - кормить всех, то бишь на кухню.
   После чая работнички беспорядочно улеглись на полу в ожидании мастера.
   Многие снова уснули.
   Совершив утренний моцион, в барак вернулся Пидор. Мат предложил ему перекусить, но рыжий фрагмент с вызовом прошелся мимо миски и улегся на рюкзаках. Мнение о блюде осталось субъективным.
   Мастер приплыл на моторной лодке. Он выдал работникам постельное белье и показал, как пользоваться рабочим инструментом.
   - Багром делают зацепление вот таким вот образом, - ткнул он в лежащую рядом гнилушку, - а крюк вонзают в тело ствола вот так, - крутанул он рифленой железякой высохший пень.
   - Понятно, - кивнули "дикари".
   - Адрес запомнить легко, - продолжил мастер окончательное введение в курс дела. - Учреждение АН-243, дробь 8, запань Пяткое. Письма буду отсылать я. Привозить ответы - тоже, - сказал он на прощание и отбыл на противоположный берег, где неподалеку виднелась деревня Шошки.
   Бросились примерять спецодежду. Первый просчет не замедлил обнаружиться - вчера на складе в спешке хватали все подряд, и некоторым спецовка пришлась не впору.
   Пунктус и Нинкин сидели в холщовой жесткой форме, как в чужом огороде. Усов вставил ремень в две петли своих брезентовых брюк и затянул на животе. Взрыв хохота смыл со штабелей свору ондатр, потому что брюки спокойно стояли сами - настолько они были тверды и велики, - а Усов, легко удерживаемый помочами, висел в этой суровой робе, как в колодце. Было спорным - касались земли его ноги или нет.
   - Не волнуйся, вытащим! - простонал Артамонов, смахивая слезы, которые выделялись у него только от смеха.
   Переодетый в куцую рабочую форму, с крюками и баграми в руках, отряд стал походить на роту пожарных.
   Весь день работали не спеша, притирались к инструменту. Вечером, измерив проделанное, прикинули, что при таких темпах окатку всей запани можно будет закончить только к зиме.
   На следующий день норму выработки решили увеличить втрое.
   Поначалу бревна не снились. Потом начались кошмары. Разной степени и глубины проникновения в личную жизнь. Бревна являлись всю ночь напролет, да таких невообразимых бонитетов и сортиментов, что "дикари" вскрикивали во сне. Приходилось выставлять дежурных, в обязанности которых входило успокаивать подпрыгивающих во сне и начинающих бежать куда попало работничков.
   Самые толстые фан-кряжи, каких не имелось даже в природе, снились Фельдману. По этой причине он стал потихоньку подкатывать к Мату на предмет поменяться рабочими местами. Фельдман, как тающий сталактит, неустанно бил Мату в одну точку, капля за каплей, и скоро Мата "по его собственному желанию" (по версии Фельдмана) списали с кухни от Татьяны на берег. Как только Фельдман заступил на пищевую вахту, в блюдах заметно поубавилось свиной тушенки и обеды с ужинами стали принимать совершенно постные направления. Экономность Фельдмана стала принимать угрожающие размеры, как будто он хотел продержаться на выданном корме до зимы.
   Директор леспромхоза правильно пообещал - к баграм и крюкам приспособились после первых мозолей. Клинцов, имеющий самые нежные руки, был вынужден сделать и запатентовать изобретение следущего характера - рифленые ручки орудий труда по его подсказке стали обматывать бинтами из аптечек. За догадку и проявленную смекалку Клинцову пообещали установить на родине каменный бюст пятого размера. Но посмертно.
   - С этим торопиться не надо, потому что кто, как не командир, в таком случае будет нам доплачивать за переработку? - тормознул народ Нинкин, впервые по-настоящему почувствовавший себя профоргом. - Мы работаем почти по двадцать часов в сутки!
   - Никто, - отвечал Пунктус. - На полчаса раньше выйдем на пенсию.
   Вечерами писали письма. Рудик дальновидно прихватил с собой целый бювар всяческих эпистолярных приспособлений. К нему ежевечерне плелись кто за конвертом, кто за листом бумаги. Он, конечно, делился, но очень сильно скрипя всеми органами. Он боялся, что из-за нехватки почтовых мелочей он не сможет в полной мере высказаться своей радиодиспетчерше с Ямала, с которой так ни разу и не увиделся после дембеля. И похоже, что не планировал.
   Писать было не очень удобно. Двумя ногами и свободной рукой приходилось отбиваться от комаров.
   - Я слышал, что комары живут сутки, - говорил Рудик. Он занимался серийным производством писем, и от насекомых ему доставалось больше всех. А что, если закрыть комнату на двадцать четыре часа? Вымрут они все или нет?
   - Это уличные комары живут сутки, - внес поправку Артамонов, - а домашние, в квартире или здесь, у нас, живут, пока не убьешь!
   - Не комары, а сущие анофелесы! - продолжал возмущаться староста, отмахиваясь от гнуса. - Вчера поймал одного породистого, зажал в кулаке, пощупал: с одной стороны кулака - ноги, с другой - голова. Бросил я этого молодца с размаху о землю - даже шлепок был слышен, настолько тяжелым оказался этот пискун. Огромный, ну прямо как ласточка!
   Это сообщение несколько успокоило "дикарей". Приятно было осознавать, что липнущие к тебе комары - самые большие на земле.
   - В месте укуса возникают такие огромные волдыри, прямо как при бубонной чуме! - тешили себя работнички вольной темой, подброшенной письменником Рудиком.
   - Так можно и в малярийную кому впасть!
   - Или подхватить волнообразную лихорадку Ку!
   - Лишь бы гоморрагическая сыпь не началась! - развлекался народ всякими умностями.
   Первосортные солнечные дни довели речку до горячки. Как она ни извивалась, ни пряталась под нависающую тайгу, все равно мелела, мелела, мелела. Жара заходила за тридцать. От катастрофического падения уровня воды в реке работы прибавилось. Все больше бревен оказывалось на берегу и все меньше на воде, откуда сталкивать их было гораздо легче.
   Работая баграми, постоянно срывались в воду. Каждое падение было счастьем - лишний разок окунуться в прохладу, да еще в рабочее время, казалось исключительно поощрительным. Приятно было замереть на полминутки в струящейся ванне реки и чувствовать, как песчинки щекочут спину и пятки. Пришлось ввести лимит падений в день. Тех, кто перебарщивал и падал слишком часто, отправляли на берег для работы крюком.
   Загорели, как на курорте. Спины просто лоснились.
   От родника в начале запани удалились уже настолько далеко, что стало лень ходить туда на перекур. Посылали кого-нибудь одного с ведром. Блаженство припадания к колючей струе словно не своими губами сменилось пошлым заливанием ледяной жидкости в горящую глотку, как в радиатор.
   Настало время прийти ответам на первый транш писем. Со дня отправки пробной почты прошло две недели. Поэтому то и дело поглядывали в сторону Шошек - не покажется ли на лодке мастер с почтой. И дождались. От противоположного берега отчалила моторка. Вместе с мастером в ней сидел еще кто-то. "Дикари" побросали инструмент и устремились навстречу посудине.
   - Да ведь это же Реша! - первым узнал друга Мат. От счастья у него развязался язык, и он выговорил без ошибок целое предложение.
   - Я же говорил, что приедет! - заорал Гриншпон.
   Реша стоял в лодке, скрестив руки на груди, и нагло улыбался. Словно прибытие в тайгу на сплав было ему в нагрузку. Он повелительно простер вперед правую руку, разрешая товарищам не вставать.
   Его приняли, как потерпевшая неудачу экспедиция принимает спасателей. Даже забыли спросить мастера про письма.
   - Рассказывай-ка нам, что приключилось? - насели на Решетова. - Почему это ты не явился к поезду, и вообще, как до такой жизни докатился?!
   - Долгая история, парни. Долгая, очень долгая, - устало потянулся Реша. - А я голодный.
   - И молчишь! - Его чуть не на руках потащили на кухню. По дороге спрашивали, как дома, как там погода. Реша, насколько был компетентен, отвечал. Он ел, пил и рассказывал, рассказывал.
   - Так, выходит, ты нас на бабу променял! - осенило Мукина. - А мы тут уши развесили!
   - Уши развесила Татьяна, - сказал Гриншпон, - а остальные повесили носы.
   Татьяна замахнулась на Гриншпона багром, и он еле успел спастись в воде. Реше пришлось спасать товарища. Вытащив Мишу, Решетов снова подсел к очагу.
   - В нем есть что-то разинское, - оценил его поступок с опозданием в отряд Пунктус .
   - Не мешайте человеку! - сказал Нинкин. - На самом интересном перебиваете!
   - Ничего страшного, я никуда не спешу, - невзыскательно сказал Реша. Пока вы меня насчет дам лечить будете, я как раз доперекушу. Так что не взыщите!
   - Во дает! И не совестно тебе? Из-за женщины не поехать в тайгу! И хоть бы что-нибудь в горле застряло! - сказал Забелин. - Значит, все-таки взял Рязанову?
   - Кстати, как у нее со здоровьем? - спросил Артамонов.
   - Лучше не стало, - ответил Реша и тут же наехал на Забелина. - Ты здесь, я вижу, совсем одичал, - вытер рот рукавом Реша. - Что-то я тебя совсем не догоняю. Куском хлеба попрекаешь! Снимал бы потихоньку свое кино да помалкивал, - сыграл Реша обиду. - Дятел ты. Тебе не понять, насколько я теперь спокоен за будущее. Наконец-то я понял, что оно у меня есть. А как добирался сюда, сам себе до сих пор не верю. По туалетам и по ресторанам отсиживался - билетов не достать. Деньги вышли моментом. На вторые сутки заказывал в вагоне-ресторане не больше двух стаканов чая с десятью кусками хлеба. Официанты начали смотреть на меня с опаской и стали приторно услужливы. Я вообще не признаю мужиков в сервисе, а тут и вовсе стошнило. Ладно мясной отдел - дело понятное, рубщик должен быть мужиком, но в галантерее или с подносом? Не понимаю я халдеев. Есть в них что-то холуйское. На перрон станции Княж-Погост я сошел практически безалтынным. Спросил в милиции, где тут леспромхоз. "А у нас их тридцать шесть, вам какой?" - спросили меня милиционеры-комяки встречно. Я выпал в отсек. Делать нечего - перешел на подножный корм, начал питаться, как топ-модель. Присмотрел поле на пригорке возле разрушенной церкви и сутки кряду ел едва взошедший зеленый горох различных мозговых сортов и конские бобы. Наутро, когда я на завтрак съел не колбасы, но мяты, какой-то бич сжалился надо мной и дал пару ржавых селедок. Я спросил у него, где тут, по его мнению, могут быть студенты. Он заржал: "Какие студенты?! Тут одни ссыльные да бомжи! Впрочем, краем уха слышал, что в запань Пяткое какую-то команду взяли на окатку". Он, этот ссыльный, собственно, и доставил меня сюда практически пешим порядком. Он сам из Шошек. Аля-потя зовут.
   Отряд стал полноценным, а то раньше нет-нет, да и выходили в разговорах на потерявшегося друга, начинали гадать и гонять варианты. Теперь над романтиками не висело никакой недостачи.
   Реша быстро обучился основным приемам и правилам поведения на воде. Он схватил все на лету и падал в воду на один раз меньше, чем было нужно для применения санкций - насильственного перевода на сухие крутобережные работы.
   Окатав непроходимые крутые берега, "дикари" добрались до бескрайнего пляжа, в три слоя заваленного бревнами. Бревна, как назло, были огромными, словно сказочные кабаны. Они действительно походили на секачей, особенно вечером, когда все может показаться чем угодно. В такие валуны впрягались по пятеро и шестеро. Их даже катаньем не всегда удавалось сместить к воде. Некоторые так и остались торчать памятниками, наполовину утонувшими в мокром песке, их так глухо засосало, что они даже как будто почавкивали от удовольствия.
   Маленькие жерди доставлять к реке перекатыванием было неудобно. Мукин предложил таскать эти балансы на плечах, как когда-то это очень ловко проделывалось на историческом субботнике. Правда, стволы, скидываемые студентами в акваторию, в отличие от тех легендарных плах с холста, были совсем не надувными. Удельная нагрузка от такого бревна на организм несуна была, конечно, намного меньше, чем у обычного серого муравья, когда тот тащит соломинку, но все равно, пока очищали пляж, вымотались как сволочи. Если бы не Артамонов, всем, как бензовозам, пришлось бы таскать за собой цепь, чтобы сбрасывать статическое электричество. Потому что целый день челноком от воды к бревнам и обратно к воде, а навстречу всегда движется коллега. Сначала подмигивали друг другу, перекидывались словами, потом устали и начали опускать глаза. А жердям не видно конца. Как в такой ситуации вести разговор? Или молчать двенадцать часов подряд? Артамонов выручил. От усталости у него обострилось чувство юмора и полностью притупилось чувство меры. Он выдавал такие пенки, что подкашивались ноги. Но подкашивались только на миг. Потом появлялись скрытые силы на сотую и сто первую ходки. Артамонов неустанно искал контакт с движущейся по-броуновски аудиторией и был неиссякаем в этом, как материя.
   - Слово "пляж" никогда не ассоциирует в моем продолговатом мозгу море, кипарисы и полуобнаженный купающийся люд! - жаловался на расстройство психики Гриншпон.
   - А мне кажется, никакой паралич уже не убьет группу мышц, которые поддерживают тело в согбенном рабочем положении, - ведал освоившийся на трудовом фронте Реша, щупая живот. - Дурнейший сон приснился сегодня. Будто меня послали в нокаут, и я лежу на ринге в этой самой нашей рабочей позе и все никак не могу распластаться. Хотя обрубили на совесть, до сих пор солнечное сплетение словно гудит.
   - Вчера плавал в Шошки за хлебом, - продолжал коллективное плакание Артамонов. - И знаете, что я заметил за собой? Иду по улице, и, как увижу пачку бревен, запасенных комяками для строительства или на дрова, сразу появляется непреодолимое, даже навязчивое желание скатить эти хлысты с обрыва в реку!
   - Это уже мания. Первая стадия, - подытоживал Рудик. - Тебя пора лечить.
   После пляжа у всех в области позвоночника развилась прочная арматура, которая не давала свободы телу. Руки тоже не гнулись. Казалось, они, боясь выпустить, держат мертвой хваткой что-то тяжелое и хрупкое.
   После пляжа многие поняли, что человек может все.
   Два стоявших неподалеку барака до некоторых пор казались необитаемыми. С приездом Реши около них, помимо Аля-поти, через которого, собственно, и наладилось знакомство, стали появляться непонятные типы. Вскоре они пошли на полное сближение со студентами - попросили взаймы тридцать рублей и пять разномастных флаконов одеколона. В последующее время, словно боясь нарушить традицию, они общались с "дикарями" исключительно через парфюмерию. А когда одеколоны вышли, бичи не погнушались продолжить общение посредством "озверина". Так студенты величали "антикомарин" - противогнусовую жидкость, по пузырьку которой, словно по сто граммов фронтовых, еженедельно выдавал мастер. От "озверина" при случайном попадании сразу выпучивались глаза и начинал покрываться волдырями эпителий.
   Фельдмана эта химическая дрянь достала, если так можно выразиться, до самых корней. Обыкновенно, предварительно обмазавшись ею и ожидая, пока пропитается кожа, любил он погулять минут десять - пятнадцать на закате, пописать с пристани и так, вообще, размять члены перед сном. И как он их нашаривал в темноте, непонятно. Однажды, уединившись на пирсе, Фельдман повел себя крайне неосторожно, подзабыл, что ли, что ручонки обработаны раствором, и начал шарить ими в поисках своего полупендрика. Уже через секунду с дебаркадера раздался вселенский вопль, исторгнув который Фельдман тут же бросился в Вымь, чтобы смыть попавший на причинное место "озверин". Услышав трубный глас Фельдмана, Рудик схватил ружье и побежал на выручку. Ему подумалось, что на Фельдмана напал если не медведь, то уж точно изюбрь или марал. Фельдману стало настолько плохо, что он попросил вызвать "скорую помощь". Рудик в темноте пальцами у виска напомнил ему, что услуга подобного рода в этих краях не оказывается даже за взятку.