Арсенов Яков. Тринити

   - Давай построим вместе ферму милосердия, - предложил Пересвет. - Я чувствую, ты понимаешь в этом толк. Ты же звал меня к себе поработать. Вот и поработаем. Я план составлю, а ты инвесторов подтащишь.
   - Какие разговоры, конечно, - согласился Владимир Сергеевич. - Ферму так ферму. Вот восстановлюсь на работе, и приезжай. Сразу займемся.
   - И учти, теперь я тебя уже не отпущу, - сказал Пересвет.
   - И я тоже никого никуда не отпущу, - сказала Татьяна Черемис, подошедшая со спины. Она возникла как ром-баба среди ясного неба. - Привет, девочки! - поприветствовала она Натана с Пересветом, впорхнув в середину круга, как стайка белуг. "Девочки" прозвучало несколько скабрезно, но никто не заострил на этом внимания. - Вы, я вижу, несмотря на годы, и держитесь, и смотритесь молодцами.
   - Если бы тебя порезать в двадцати местах, ты бы тоже огурцом глянцевалась, - сказал Натан, обнимая Татьяну. - Ты же знаешь, какая у нас страшная конкуренция, нужно всегда выглядеть соответствующим образом.
   Татьяна отстранила от себя Натана и Пересвета - как совершенно несвойственных ее интересу фигурантов - и принялась обхаживать Владимира Сергеевича, как человека свежего на Днях грусти. Ее прихваты оставались такими же, как и в юности, - незавуалированными и бесполезными. Макияж Татьяны совершал поступательное движение вперед из четко очерченных модой рамок. Было понятно, что в выборе косметики она придерживалась стиля, в котором было важно подчеркнуть безбровые глаза, губы и немножко баки. Все это делалось как бы впроброс, а насчет глаз - ей и в самом деле шли лысые очи набок от жизни. Перекинувшись с Макароном на расстоянии двумя незначительными фразами, Татьяна подалась в его сторону, чтобы в упор расспросить об историческом, но таинственном случае, о котором писалось в газетах. Как гигантская двуустка, сошедшая с цветной вклейки медицинского атласа, Татьяна ринулась в пучину нового знакомства, синхронно пошевеливая влажным ртом и репродуктивными устами. И надо сказать, верхний этаж у нее был не менее опасен, чем остальное. Своим поведением она давала понять, что в случае нужды готова принять форму контаминации "в тридцать девять - сорок пять баба ягодка опять."
   Владимир Сергеевич вытащил визитку и протянул Татьяне, надеясь свинтить. Но она сказала обиженно:
   - Зря вы так, я вас уверяю, нам придется поработать вместе.
   - Да я, собственно, и не против, - смирился с судьбой Владимир Сергеевич, - высылайте предложения.
   - Я не в этом смысле, - сказала Татьяна, как прорицательница. - Я вообще.
   - Ну, тогда тем более, - пытался спрыгнуть Владимир Сергеевич со стрелки, чувствуя, что дело опять идет наперекос и что к вечеру как бы не пришлось снова отбиваться в горизонталь и выражать обоюдность чувств посредством надувного матраца.
   - Я о вас многое слышала, - продолжила гон Татьяна.
   - Ну, хорошо, - сдулся Макарон, как однокамерный пузырь, и потек из себя наружу. - Давайте поговорим. Только тему придумайте сами.
   - Я уже придумала. Я слышала, что у вас есть кафе "Старый чикен". Я тоже немножко ресторатор. У меня сеть кафе "Пицца богов". Предлагаю открыть две совместные точки на Ленинградском вокзале в Москве и на Московском в Питере - "Ван вэй чикен" - "Цыпленок в одну сторону". Будет очень выгодно, я вас уверяю!
   - Договорились, - согласился Владимир Сергеевич.
   Диалог с Артамоновым у меня все как-то не клеился. Едва он поворачивал голову ко мне, его тут же отвлекали подтягивающиеся друзья. Стало понятно, что серьезную беседу с ним нужно отложить на вечер, потому что сейчас Артамонову не до меня. Ему нужно перетолковать с остальными, а уж потом дойдет очередь и до нашей письменности.
   Мы последовали за Владимиром Сергеевичем и присоединились к их кругу.
   - А вот и я, - поздоровался Артамонов с Пересветом, Натаном и Татьяной.
   - Салют, - сказали они одномоментно.
   - А этот все пишет и пишет, - сказала Татьяна и ткнула мне в грудь длинным указательным пальцем, - а когда не пишет, думает или говорит. Прямо как Цезарь.
   - Не всем же пилить опилки, - оправдался я.
   - А ты где пропадал? - наехала Татьяна на Артамонова, на секунду оставив остальных. - Все учишься? Говорят, на продюсера.
   - Да, - ответил Артамонов, - не врут.
   - А я вот, кроме трех гармонических функций из всей учебы ничего не вынесла! - призналась Татьяна.
   - Мы с ней очень много чего наделали вместе, - сказал Артамонов, обнимая ее, а потом и Натана.
   - Заметно, - сообразил Владимир Сергеевич.
   - Потому что у нас с Натаном были часто одинаковые варианты, - пояснил Артамонов.
   - А сейчас у вас варианты разные? - спросил Пересвет.
   - Пожалуй, да, - сказал Натан.
   - Во всем генитальная генетика виновата! - сказала Татьяна, намереваясь разложить чужую песню на два голоса. - Это вам не любовь на фоне колбасной недостаточности, как бывало в старину!
   - Да при чем здесь генетика?! - решил возмутиться Натан.
   - При том, - сказала Татьяна и предложила всем срочно приступать к празднику. - Эй, все сюда! - свистнула она в пальцы. - Пора начинать! Скомандовала она, разведя пожиже эстетизированный и слабоорганизованный народец, чтоб хватило на всех.
   Товарищество с ограниченной ответственностью росло на глазах, народу становилось все больше. Гульбарий закипал всеми цветами радуги и принимал естественные очертания.
   - Гей-еси, добры молодцы! - приголубила Татьяна подошедших на ее свист Нинкина с Пунктусом, прибывших одним транспортом.
   - Привет, привет! - отозвались они. - И утром два привета!
   - А вот и они, - сказал Натан, подводя к ним Пересвета. - Познакомься, это наши волонтеры! Без них нам бы не состояться ни в жись!
   Рядом шло братание других.
   - Привет, Натан, - зацепили одногруппницу на проходе Мукин, Матвеев и Решетов.
   - Салют, мужики, рад видеть вас, - сказал Натан. - А ты, Фельдман, что мнешься? Ты там, на своей незалежной, не залежался ли часом? А то давай сюда, к нам, у меня крупное агентство по сватовству.
   - Я подумаю, - сказал Фельдман и стал быстро соображать, не прикатить ли ему на житье из Украины в Россию.
   - В Америку или в Израиль тебе уже поздно, - угадал ход его мыслей Натан. - Не успеешь состояться как личность. А для меня ты всегда был личностью, потому что никогда не приставал с дурацкими просьбами прошвырнуться по Студенческому бульвару с последующим отвалом у койку.
   Ведущий встречи - а им был назначен староста Рудик - объявил первый номер по сценарию схода. Населению было предложено разойтись по сторонам. Влево тем, кто продолжает работать по специальности, а вправо - кто изменил профессии. Сборище разделилось на две приблизительно равные части.
   Владимир Сергеевич, я и Пересвет остались стоять не у дел в центре собрания.
   По задумке устроителей праздника планировалось дать слово каждому прибывшему, чтобы тот напрямую, а не через третьи руки доложил о себе все, чтобы знать о судьбе каждого непосредственно из уст пострадавшего.
   Начали по алфавиту, и получилось так, что обращались выступающие как бы ко мне, к Пересвету и Владимиру Сергеевичу, поскольку мы оказались у пупка.
   - Пусть гости праздника доложат о себе первыми, - предложил Рудик, расценив ситуацию, как удобную для введения. - Пожалуйста, вы, - дал он знак мне.
   Я приступил к рассказу с места, сделав легкую вводную о политическом положении дел в стране.
   - Приятно отметить, что люди нынче в состоянии собираться стаями не по причине бурбулизации, а по своей собственной воле. - И сразу произвел пробное вбрасывание - запустил в оборот несколько слов о себе: - Работал в отраслевой прессе, выправил и выпустил книги Артамонова, планирую состряпать еще одну как только вами, дорогие друзья, будет нажит свежий материал. Желающих приобрести готовые прошу к багажнику машины. Первая - бесплатно, вторая - по стольнику. Деньги - Артамонову, а дальше мы с ним разберемся. Женат, имеются дети, - закончил я о себе.
   - А нам, матерьялу, ничего от этой суммы не перепадет? - спросила Татьяна. - При чем здесь Артамонов?
   - Как же не перепадет? - выкрутился я. - Мы с Артамоновым только решим, кто бежит в ларек, а перепадет именно вам, матерьялу.
   Веселье набирало обороты. Дальше о себе сплел венок Владимир Сергеевич Макаров.
   - Сенатор Макаров, одногруппник Артамонова по его второй вышке. Нахожусь по его приглашению.
   - Да он сам здесь по приглашению! - возмутилось честное собрание. - Как исчез четверть века назад, так и ни разу не появился!
   - И ладно бы просто не появился, пережили бы как-нибудь, - впендюрила свои соображения Татьяна. - Хоть бы весточку каку о себе дал!
   - Кому надо было повидаться, тот сам приезжал! - выразился Артамонов. Вон Мат с Решей хотели меня видеть и видели!
   - Але, помолчите, сейчас не о вас речь, - тормознул самодеятельность ведущий. - Дойдет очередь, тогда и заголосите! - И обратился к аксакалу: Прошу вас, товарищ Макаров, продолжайте.
   Сенатора Макарова на сборище знали практически все, поскольку в той или иной степени отслеживали политическую жизнь страны. Его помнили и по средствам массовой информации, и по книге "Отчет о проделанной работе", которую, как выяснилось, многие прочитали. Поэтому приветствовали его достаточно звонко. Начались вопросы.
   - В газетах пишут, что вы полгода были в бегах.
   - Да, я брал отпуск за свой счет, - отвечал Владимир Сергеевич.
   - Это правда, что через некоторое время после вашего исчезновения были приняты грандиозные меры по охране государственных чиновников? - спросил Бакутин. - Что, дескать, их надо охранять, а то больно часто и надолго исчезать стали.
   - Неужели непонятно?! - сообщил Владимир Сергеевич. - Каждый моет деньги по-своему. Надо было увести пару-другую миллионов, вот и увели! Никто никого не крадет! Кто сам хочет, тот и исчезает.
   - Ничего себе живем! - слышалось от народа.
   - А как иначе отдохнешь от напряженной государственной службы? пошутил Владимир Сергеевич.
   - И то верно. Так, значит, врут газеты?
   - Это к Артамонову, - отбивался Макарон. - Про газеты знают все только они с Деборой.
   - То есть, мы - как задница? - самоуничиженно произнес Усов. - Которая испытывает информационный голод. До нее пресса доходит в последнюю очередь.
   Пересвет был короче.
   - Бойфренд Натана, - сказал он. - Мы не расстаемся. Поэтому я здесь.
   - Слышали, слышали, - загудела толпа. - Наконец-то увидели воочию.
   - Очень даже ничего, - сказал негромко Нинкин, оценивая Пересвета чисто визуально.
   - Меня уже тянет прошвырнуться в вашу сторону, - сказал громче нужного Пунктус, прикидывая, что нового для него может обнаружиться в этом свежем человеке.
   - Соблюдайте живую очередь, - возразил я. - Чур, я беседую с товарищами первым! Для истории и архива.
   - Прошу тишины, господа, и прошу дальше, - обрубил неправильную волну собравшихся Рудик. Он шел вдоль шеренг и выдавал каждому присутствующему листок с фразой из общей речевки, подготовленной режиссерской группой праздника, чтобы каждый мог начать свое выступление без заминки. Пожалуйста, Натан, - сказал он, закончив раздачу. - Ты же у нас первый по списку?
   Натан Алешин вышел и доложил о себе.
   - И тогда я у него спросил, - взахлеб рассказывал о себе и о Пересвете. - Ты через кого ложился? Он сначала ничего не понял. Куда, спрашивает. Сюда, в больницу, говорю. А меня через своих укладывали, чтобы не запороли ненароком! Потом мы выяснили, что после операции жить нам обоим особенно негде и сняли одну квартиру на двоих. С тех пор не разлучаемся. Расписываться пока не планируем, закон не позволяет, но отсутствие официальности нам нисколько не мешает.
   - Артамонов! - вызвал следующую жертву Рудик.
   Артамонов посерьезнел и вышел на центр поляны.
   - Мы научились пользоваться услугами сберкасс, - прочитал он по бумажке, выданной старостой, и дальше понес о себе сам. - Три года флота, потом завершение учебы экстерном, отработка по направлению в Средней Азии. Так что первую мировую войну я прошел с одними, вторую - заочную учебу в МГУ на факультете журналистики - вот с этими господами, - кивнул Артамонов на Владимира Сергеевича и Пересвета. Не заметил, как втянулся в третью поступил на Высшие курсы продюсеров. Здесь уже, конечно, все будет без победителей и быстротечно - всего один семестр очно. Женат, дети есть. Трое. Вот они, бегают.
   Выглядел Артамонов уверенным диктатором, у которого нет никого в подчинении и диктат которого распространялся не далее чем на себя. Я всматривался в него и понимал, что он человек креатива. В годы своей технической учебы, он говорил в отношении начертательной геометрии: если надо будет в жизни, я начерчу, но зачем чертить сейчас? Я все понял и узнал, какая линия что обозначает, переварил материал, но зачем чертить, тратить попусту столько времени?! И характер его с течением жизни, похоже, не изменился. Он разрабатывал стратегию, придумывал идею, вбивал колышки и передавал желающим под дальнейшую проработку. При этом никого не просил. Все почитали за честь довершить затеянные им дела. Значит, что-то в них было, в этих затеях. Заниматься вопросом методично и системно было явно не по нему. Он сделал наброски книг, выразился, но доводить тексты до ума в его понимании не было надобности. Ведь он явился на свет не для того, чтобы разобраться с языком, а чтобы познать жизнь.
   Сопоставляя факты, я успокаивался. Получалось, что я, доделавший его книги, попал в разряд Прорехова, Лики и Деборы. Первый доводил до ума технические наброски его полиграфической идеи, вторая и третья - воспитывали детей. Артамонов придумал издательский холдинг, и, как только все было выставлено и налажено, детали тут же наскучили ему, и он оставил все на усмотрение Прорехова. То же самое в отношении семьи. Это было заметно по поведению детей - они так и висли на мамах.
   Следующим в центр круга был вызван Бакутин.
   - Мы научились пахать по безотвалке, - зачитал он обязательный текст и перешел к произвольному. - Заместитель начальника службы безопасности в Думе.
   Этот неприметный с виду человек просуществовал на потоке тихо, как серая мышь. Теперь оказалось, что здесь он едва ли не самый главный.
   Продолжил докладные о себе Бибилов Мурат, забыв про сунутую ему в руки бумажку.
   - Отец-героин, - начал он. - Четверо мальцов, единожды женат, живу на границе, служу на таможне, связи продолжаю нарабатывать. Добро даю.
   - Радики тебя там еще не задолбали? - спросил Артамонов. - А то подарим тебе свинцовую ракушку на хозблок!
   - Отлично! Я приму подарок, - на чистом русском сказал Мурат. С Нинелью и множественными детками, плавно переходящих от чистого осетина - первенца до абсолютно белокурой дочки - последыша, Мурат чувствовал себя совершенно обрусевшим. Было заметно, что Нинель за годы совместной жизни сделала его совсем ручным и рецессивным, если не сказать больше - одномандатником. Нинель рожала без конца - Мурат не успевал растамаживать. Всякий раз после очередных родов, когда Нинель откисала в роддоме с разорванной промежностью - все дети получались далеко за пять кило, - он просил хирурга, чтобы тот при зашивании уширенной части делал пару лишних стежков.
   Далее шел Миша Гриншпон.
   - Слышь, чуваки, кочумайте! Достали с этим допросом! И своими дурацкими бумажками!
   - Т-сс! Не болтай! - приземлил его Рудик. - Мы должны знать все твои вехи!
   - Ну, хорошо, только ради того, чтобы не испортить праздник!
   - Мотивы можешь не объяснять. Не ты же один испытал эдипов комплекс по отношению к матери-родине?
   - После учебы работал в Питере, - начал Миша, - потом свалил в Канаду, иными словами - встал и принес немного вреда своей советской родине. Работаю в "Дженерал электрик", США, дом во Флориде, тружусь в Гамбурге, в командировке. Легко конкурирую с Россией, толкаю всякого рода Иракам разного рода энергетические проекты. Не женат. Перед улетом из Белоруссии поладил с одной дамой. Теперь у меня, оказывается, есть мальчик весом в сто кэгэ. Вот, резвится с остальными, опасаясь всех подавить.
   - То есть, чуть что, НАТО с нами? - спросил Рудик.
   - Конечно. В формате мы плюс они.
   На курсы по изучению нас оттуда Гриншпон эмигрировал сразу после того, как надоело быть здесь. Но он не считал свой отъезд эмиграцией. У него был иной взгляд на это.
   - Знаете, что такое настоящая эмиграция? - сказал он в завершение своей речи. - Вот когда ты уехал в детстве или чуть позже и узнаешь, что жизнь длится восемьдесят или около этого, - у тебя нормальная реакция на отъезд я молодой, до старости еще так долго, что не хочется об этом и думать. Все можно успеть - и родить, и посадить, и построить А вот когда ты в сорок лет оказываешься под Нью-Йорком, ты как бы рождаешься заново, но при этом узнаешь, что жизнь длится всего лет пятнадцать-двадцать и уже не успеть ни книгу написать, ни друга посадить - вот это эмиграция настоящая - ностальгия весны!
   Переминаясь с ноги на ногу, своей очереди ждал Забелин. Как только Гриншпон доложился, Забелин развернулся вполоборота и продолжил тему:
   - Забелин. После вуза, как положено, отработал по распределению, сейчас прозябаю в стряпке рекламы. Все ролики про пиво на первом канале... мои. Если у кого-то возникнет потребность в тиви - прошу ко мне.
   Далее - со всеми остановками.
   - Клинцов, - заговорил о себе и о поколении бывший комсомольский вожак. - Финансовый директор молодежного движения "Идущие рядом". Мы научились спать кроватями "не расстанусь с комсомолом", - продолжил он по бумажке ряд Фурье, задуманный режиссером праздника. Всем своим видом Клинцов наглядно демонстрировал, как застойная комса сумела временно подавить в себе императив призвания, чтобы потом, принюхавшись к сквознякам эпохи, продолжать неустанно все ночи напролет лепить образ в кремовой сорочке с комсомольской ретро-шнуровкой на волосатой груди. Он был образчиком популяция икс-генератов родом из Октября, которые смогли вовремя сориентироваться на полном ходу жизни. И вот результат - налицо повторная востребованность временем.
   Затем, прихрамывая, к людям вышел Кочегаров.
   - Наши дети уже выросли, - сказал он, вглядываясь в бумажку поверх очков. - Девочки убегают для освоения будущей профессии подзаработать на "Баунти", а мальчики, сняв штаны, по голове уже не гладят. - Он посмотрел на Дастина и подытожил свое выступление: - Все науки я бросил. Занимаюсь исключительно жизнью.
   Кравец шел следующим по списку.
   - Мы научились летать самолетами "Башкирские авиалинии", - процедил он текст из общественной нагрузки. - Посему живу в Израиле.
   За ним вышла Марина.
   - Кравец Марина, - сказала она просто. - Мы научились одеваться трусиками "прошла любовь", - читанула она свой листок и с неудовольствием бросила его в стоящую рядом урну. - Живу в Тель-Авиве, работаю в театре. Специально ко Дню грусти мы приурочили гастроли. Теперь играю "Жанну" по-настоящему. Вечером приглашаю всех на площадку, -махнула она рукой в сторону подиума, -мы покажем лучшие куски оттуда.
   Только Марина смогла бы выдавить из своей случайной роли в студенческом театре целую жизненную платформу, забросив на фиг все эвольвенты и прочие железяки, относящиеся к профессии "турбиностроение".
   Потом вышел Матвеев.
   - Мы научились, мля, справлять нужду, - прочитал он свой вступительный текст. - Живой вес, ну, это, сто двадцать килограммов в положении лежа. Алиментарное ожирение. Тлею, мля, на кашах и на воде. Вся жизнь, еп-тать, ушла на волеизъявление желудка. Работаю сантехником шестого разряда, а звучит, ну, это, как волшебником изумрудного города.
   Народ зааплодировал. В шеренгу к Мату пристроился Боря.
   - Мукин, - представился он и зачитал свой кусок текста. - Мы научились сидеть стульями ереванской фабрики имени "апрельских тезисов". Торгую мебелью. Дважды женат - трое детей.
   Симбиозники выступили плотнее других.
   - Нинкин, - отчалил от себя первый, - работаю заместителем министра топлива и природных ресурсов. Раньше при медосмотре меня всегда просили раздеться, а теперь просят только показать язык. Как тут не станешь циником? - Только складочка на его круглых без всяких стрелок и в обтяжку рейтузах выдавала его половую принадлежность. Штаны его были настолько в облипочку, что поверх пола можно было вычислить еще и национальность, имейся она у него в наличии. Он стоял в характерной позе просителя, а руки висели по швам, как после ампутации аппендицита. В старину, когда он ел мороженое, одна щечка у него ныряла вглубь и получалась ямочка. Это его и погубило. Теперь ямочка виднелась и без мороженого плюс вертикально лицу появилась характерная впадинка на подбородке. - Не женат. Детей нет, - завершил он о себе.
   Впритык и без всяких зазоров к нему рапортовал Пунктус:
   - Тружусь заместителем министра энергетики. Не женат, детей нет.
   Лицо Пунктуса было сформулировано таким образом, что угадать по нему, о чем идет речь, было невозможно. Конечно же, симбиозники Нинкин и Пунктус не рассказали, как они не могли друг без друга и как в течение многих лет доставали премьер-министра. Они, будучи замами, добились перевода зданий обоих министерств на одну улицу. У них не раз возникала мысль о выезде в страну, где можно было бы без проблем узаконить отношения, но тоска по родине присуща всем, причем глубина у некоторых даже значительнее. Так они и докатились до нынешнего положения через множество уходов друг от друга, ссор и разочарований. Но потом грубая жизнь примиряла их и снова сводила вместе. Собственно, их отношения уже могли потянуть на золотой юбилей, но документально этого было не подтвердить. Хотя все было налицо. Фактически Нинкин и Пунктус являлись пионерами движения от скрытых форм к коммюнике и даже дальше - к выпуклым формам.
   Симбиозников затмил человек с рондолевыми зубами.
   - Петрунев, - представился он и присел на корточки. - После вступительных экзаменов - строгий режим, потом труд на воле по приобретенной в зоне специальности. Сейчас работаю генеральным авторитетом в одной из организованных компаний. Держу под контролем территорию, равную Швейцарии. На праздник Петрунев привез с собою два мешка свежих белых носков и велел всем раздавать на входе по три пары - он не выносил запаха рокфора. Петрунев жил по понятиям и работал тоже по понятиям. Случись нужда заплатить кому-то по безналу, в платежке он прямо так и писал: не по договору такому-то и согласно счета такому-то, а по понятию такому-то, от такого-то числа, включая НДС и налог с продаж. Или, ничего не включая, в зависимости от того, кто его куда, насколько и по какому поводу наклонял. В быту Петрунев ничем не отличался от своих собратьев. За годы труда он обзавелся лбом, переходящим в затылок, и шеей, едва прикрытой удавкой от Кардена. Петрунев имел в собственности коттедж на 1500 квадратов, но жил в бане на краю участка. По привычке. Из-за боязни высоких потолков. Везде и всюду на самых высоких собраниях сидел на корточках. Самое мягкое слово, которое он употреблял, было - "беспредел". Как и все новые, он поутру стукал жену по голове ложечкой, а затем целовал яйцо. Петрунев со своей командой подмял достаточно обширную сферу и теперь потихоньку легализовывался. Поэтому День грусти для него был самым что ни на есть праздником души. Можно было столько знакомств приобрести, сколько и возобновить. На пальцах, уставших от руля "мерса", висела голда. Владелец ее в малиновом пиджаке всем своим видом как бы говорил о себе с излишней скромностью: я погашенный лотерейный билет. Петрунев был женат. Его жена, будучи в прошлом одинокой и страстной женщиной, любила переписываться с каким-нибудь заключенным. Уже в третьем письме вместо дорогой номер 1213435, под которым сиживал Петрунев, она назвала ласково-уменьшительным - 121. А он как раз в это время гадал, срывая колючки с проволоки: любит - не любит. Прочитав письмо, он вышел на волю с чистой совестью и упал в объятия жены и новой жизни.
   Петрунева сменил Решетов.
   - Тринадцать лет Тюмень, Надым, пять лет в полной алкогольной блокаде, черный пояс карате, четвертый дан. Третьего пока не дано. Женат, дочка, ру. Работаю сам. Над собой.
   Как когда-то в старину, Реша легко поднимал людей на портвейн, и теперь так же легко занимался оргвопросами по принятию гостей, как самый деловой из тех, кто в конце концов остался жить по месту учебы. Он привлек к устройству Дня грусти очень серьезную поддержку, потому как гости были один другого выпуклей.
   - Сафенок, - представился очередной мужичок. Его не сразу узнали. А это всего-навсего был Софочка. Бумажку, выданную ему Рудиком, он сразу скомкал и рассказал, как однажды попросил сожителя не ходить ни на какую дискотеку, а просто посидеть с ним попить, и начал так отчаянно метать ножи в дверь, что сожитель на всякий случай остался. Потом была белая горячка, и вот теперь работа на складе горюче-смазочных материалов. - Работаю товароведом, признался он. - Потому что все наши сердечно-сосудистые дела стали больше сосудистыми, чем сердечными.
   - Годится, - поблагодарила его публика за доклад.
   Было заметно даже со стороны, что слой выпуска, представленный Софочкой, активно вымывается из социума современным поколением икс, поскольку в прошлом был склонен к употреблению лакокрасочных изделий, а в последнее время пристрастился к препаратам антигистаминного ряда - димедрол, тавигил.