Арсенов Яков. Тринити

   Макарон отыскал главного инженера Пестрова и озвучил свои соображения. Силуан Григорьевич не поверил, а когда сличил жизнь с чертежами, сел на приготовленную к установке лопасть нагнетателя и замер, как сфинкс. У него началось помутнение в глазах.
   - Вы понимаете, что произошло? - спросил Владимир Сергеевич. - Я имею в виду не технический момент.
   - Конечно, - прижался к нагнетателю Силуан Григорьевич. - Вода из второго контура реактора попадет в питьевой ресурс столицы.
   - Совершенно верно, - сказал Владимир Сергеевич. - Только как это все получилось, непонятно!
   Главный инженер выслюнил прораба и послал за рабочими чертежами. Бумаги были срочно поданы. На кальках выглядело все как надо. Тогда Пестров послал прораба повторно за рабочими "синьками" с ротапринта. На "синьках" было все наоборот. Получалось, кто-то подменил рабочие чертежи.
   - Я не понимаю, как тебе удалось это заметить, - сказал главный инженер Пестров.
   - Но посуди сам - вода из столицы течет по системе каналов в Вазузское водохранилище, потом через карсты и через наш гидроузел - включая эти насосы - идет прямиком на охлаждение реактора. А ведь вода, если отслеживать ее обратное течение, должна оказаться в чистом водозаборе. Правильно?
   - Да, все верно, - сказал Силуан Григорьевич и выгнул шею, как бы проходя вместе с водой обратный путь из Москвы на водораздел. Он попытался представить текущую вверх жидкость и не смог. Инженерные навыки сделали косным его техническое мышление. Владимир Сергеевич видел текущую в гору воду, как прибор видит кровь, крапленную присадками для отображения на экране. В мозгу у Макарова обратный крестный ход воды происходил отчетливо и величаво.
   - Непонятно, кто это мог затеять? Диверсия? Или просто ошибка? подумал вслух Владимир Сергеевич.
   - Просто ошибкой это быть не может. Слишком сложные расчеты лежат в основе перепроектирования, - сказал Силуан Григорьевич. - Здесь работал профессиональный проектант.
   В этом положении Владимир Сергеевич и намеревался оставить главного инженера Пестрова. Назревал всероссийский технический скандал.
   - Может, мы не будем пока афишировать? - спросил Силуан Григорьевич. За пару месяцев мы все исправим и перемонтируем.
   - Я не уверен, нужно ли так спешить, - сказал Владимир Сергеевич, столько денег закручено не в ту сторону. Надо понять, почему это произошло.
   - Но кто-то же должен за это платить? - спросил главный инженер.
   - Виновные заплатят, - сказал Владимир Сергеевич. - Если найдутся.
   - Я очень прошу! - взмолился Пестров. - Просто какое-то затмение инженерной мысли. Что интересно, и прорабы тут ходили косяками, и мастера и никто не заметил. Странно, что тебе удалось. Вроде не специалист, а засек ошибку с ходу. Может, нам как-то удастся обойти это? Тут работы на пару хороших вахт, не больше...
   - Не думаю, что получится все скрыть, - сказал Владимир Сергеевич, факт придется исследовать. Это не инженерная ошибка. Это подготовительный этап экологической катастрофы. Придется его сначала изучить, а потом можно будет и обнародовать, - сказал Владимир Сергеевич. - И только после этого переделывать...
   - Нельзя, - сказал Силуан Григорьевич. - Нельзя так далеко запускать. У меня дети... Пусть этим займутся оперативные бригады. Я сниму с другого объекта. А то соответствующие структуры... Это слишком серьезно. Несколько лет труда коту под хвост, - подсчитал итог Пестров.
   - Дело даже не в этом, - еще раз повторил Макарон. - Виновные будут отвечать. Похоже, это диверсия...
   - Но их еще надо найти, - сказал Силуан Григорьевич.
   - Найдем, - пообещал Владимир Сергеевич. - Кто курировал стройку от экологов?
   - Не знаю, кто конкретно из экспертов, - сказал главный инженер, - но звонил пару раз сам Фоминат.
   Ничего не ответил на это Макарон. Только посмотрел со значением.
   Пока скандал с насосной станцией назревал, Владимир Сергеевич хлопотал, чтобы ему выдали тело Бурята. Тянуть с похоронными делами было некуда. Но с выдачей повсюду чинились козни. Это вдвойне раздражало Владимира Сергеевича, поскольку в похоронах Бурята ему виделось некое воскрешение погибшего друга.
   Три месяца ушло на решение вопроса. Бурята не отдавали, потому что не было закончено следствие, и подозреваемый в убийстве Владимир Сергеевич никак, по мнению прокурора Паршевского, не может возглавлять комиссию по похоронам своей жертвы, несмотря даже на то, что документы судмедэкспертов давно составлены. Но истинной причиной невыдачи было то, что Владимир Сергеевич вскользь помянул про какое-то воскресение Бурята.
   - В случае, когда у покойного нет ни родных, ни близких, его положено хоронить властям и на той территории, где было обнаружено тело, втолковывали Макарону. - А совсем не на родине погибшего, как вы задумали!
   - Да как же у него нет родных, если там у него полное селение родственников?! - доказывал свою правоту Владимир Сергеевич.
   - Так пусть приедут и заберут! - ответствовали служители морга. Раздавать трупы кому попадя нам не пристало!
   Макарон пустился во все тяжкие и через своих людей в конце концов добился выдачи. Он практически украл тело - умудрился оформить передачу в адрес администрации области, а оттуда через унитарное ритуальное предприятие "Лев, исполненный очей" отпустил в свою частную пользу.
   Решение похоронить Бурята на родине было непреклонным. Чтобы родственники не переживали и не мучались, Макарон устроил приличное заключение о смерти, в котором был задокументирован цирроз печени.
   Из числа служителей морга охотников омывать Бурята нашлось не много, потому что от тела осталось одно название. Это не остановило Владимира Сергеевича, он был намерен проделать процедуру при помощи тети Пани, та не откажет.
   В морге для омовения отвели не самую чистую комнату. С непротертым полом и столами. Неподалеку когда-то находилась Улька, а совсем недавно и обрубок Макарона леживал там - по крайней мере, так показалось запуганной Шарлотте Марковне.
   Макарон выбрал стол почище и перевалил на него с колесных носилок не по виду тяжелое тело Бурята. Скорее даже неудобное, чем тяжелое. Тетя Паня принесла холодной воды, и они с Макароном приступили. Опыт омовения у Владимира Сергеевича имелся немаленький. На службе он лично сам этим не занимался, но санитарами руководил строго, когда тела бойцов из его объединения один за другим привозили в расположение части. Начальство Макарова торопило класть погибших воинов в гробы спешно, немытыми, потому что слишком большой поток из зоны локального конфликта, с передовой, но офицер Макаров, стоявший на врачебном посту, настаивал на тщательном омовении каждого тела по христианскому обычаю. Лично проверял надежность цинковых скорлупок, чтобы до матерей тела дошли в подобающем виде, чтобы не было лишних слез еще и по этой причине. Макаров при случае нанимал даже самодеятельных визажистов, чтобы исправить непоправимое.
   После омовения тела Владимир Сергеевич при содействии сослуживцев Бурята по кочегарке запаял цинковый гроб. Аксакал сам брал на зубило с длинной ручкой кусок олова, совал в топку, плавил металл и запаивал швы гроба. Кочегары только помогали. Владимир Сергеевич проставил им пяток флаконов "Гжелки", которую вместе и раздавили за упокой хорошего человека, постелив газетку под закусь прямо на гробе. В ожидании рассвета придумали играть в карты прямо на крышке. Владимир Сергеевич отсчитал от колоды 4 карты и отложил в сторону.
   - Фигур должно быть тридцать две, - сказал он.
   Кочегары пожали плечами, но от игры не отказались. Так и засели на ночь - ведь покойника нельзя оставлять одного ни на минуту - есть такой обычай, рядом обязательно должен кто-то быть.
   - А вдруг он очнется и попытается выйти к нам? - предположил один непьющий кочегар, услышавший от Владимира Сергеевича историю смерти Бурята. - А мы его так плотно упаковали.
   - Теперь не очнется, - сказал Макарон. - Время вышло.
   Наутро был заказан специальный борт. Самолет подали небольшой. Цинковый гроб по правилам транспортировки помещался в деревянный ящик с ручками для удобства носильщиков, роль которых играли все те же кочегары. Ящик у кустарей получился таким большим, что не влез в самолетную дверь. Пришлось открывать задний люк в грузовой отсек. Грузчики измучились, просовывая туда гроб. Потом влезли в самолет сами в качестве провожатых.
   С военного аэродрома самолет отправился в Читу.
   Вскоре состоялись похороны Бурята.
   Цинковый ящик распечатали, и тело выставили для прощания. В поселке к шаманьему кострищу собрались все окрестные жители. Хоронили Бурята пышно, как цыганского барона, не оплатившего поставку дряни, или как авторитета, которого развели с помощью подельников завалили спецслужбы.
   - Человек редкой отваги и национальности, - говорил Владимир Сергеевич на поминках, - до конца верил в свое дело. Погиб при исполнении. При исполнении желаний - ваших, товарищи, желаний. Я знаю, что он бился не за свое. Ему была суждена победа, но печенка не выдержала. Сколько раз я говорил - не ешь сырой рыбы, там червей полно, они прямо в печень из желудка переползают! А он свое - строганина, строганина! Мороженая рыба! Эта рыба, пока из Астрахани или Мурманска едет, а еще хуже - из Владивостока, - девять раз оттаять успевает, прежде чем в десятый замерзнет снова. - Население скованно вслушивалось. Макарон заметил это и пояснил. -У вас тут своей рыбы полно, а к нам завозят. И все из-за убитого парка холодильных вагонов. Градообразующее предприятие продолжало давить на Владимира Сергеевича. Он увлекся объяснением опасности употреблять в пищу сырую, а также талую и мороженую тешу, строганину из лосося и слабосоленую селедку после недостаточно прожаренного леща.
   Во время процессии от окружения шамана отделилась девушка и вышла за поле разговорной гармонии. Она задала Владимиру Сергеевичу вопрос:
   - Может он просто не выдержал голосов? И ушел на зов в прекрасные долины, где так печально, радостно и тихо?
   - Может быть, - сказал Макарон. - Я и сам не пойму, как не оказался там.
   Жители окрестных поселков слушали Макарона с упоением, а сам Владимир Сергеевич вел себя бодро и весело, словно был не на похоронах, а на крестинах или на свадьбе. Прилетевшие с ним кочегары, хоть и были все сплошь с бодуна, несколько раз одергивали его за рукав. А Владимир Сергеевич знай ликовал - воеводил, пританцовывал, схватывал и подбрасывал в воздух близлежащих детей. Его руки так и тянулись потрогать синие щеки Бурята, лежащего в гробу, словно это были застышие щеки покойника, а розовые щечки младенца. С языка у него так и срывалось: у-тю-тю! у-тю-тю! Макарон ходил вокруг могилы и без конца обнимал родственников Бурята, всех от мала до велика, словно поздравлял их с пополнением в роду.
   - Совсем недавно к нам приезжал, - сказал о Буряте пепельновласый старец, к которому подошел Макарон в один из моментов. - До этого полжизни отсутствовал, а совсем недавно приехал, все кругом обошел.
   - День объезда мест, - пояснил Макарон. - Он мне рассказывал. Решил загодя объехать все памятные места, чтобы перед смертью не заниматься этой щепетильностью. И правильно сделал. Словно предчувствовал все.
   - Да, видно, знал он, что в последний раз гостюет, - сказал старец, таким строгим был - просто некуда. Я его никогда таким серьезным не видел. Спрашиваю его, жениться, что ли, надумал? А он улыбается, молчит...
   - Но остается он навсегда с нами! - сказал в заключение Макарон. - Мне самому, честно говоря, моя бабка, когда я приезжал домой погостить, выдавала всякий раз по сто рублей на билет, чтобы я непременно прибыл проводить ее в последний путь.
   - И что? - спросил старец.
   - Похоронили без меня, - сказал аксакал.
   Из недр похоронной процессии Макарону четко представлялись здешние годы Бурята - детство, шаманьи тропы, горы, откуда он и отправился на мытарства в центральную часть России. Здесь формировалась душа и философия Бурята.
   Девушка, задавшая вопрос, стояла у края могилы. Она приглянулась Владимиру Сергеевичу. Судя по всему, она была здесь основной, организовывала и вела похороны. И доводилась то ли двоюродной сестрой, то ли племянницей Бурята. Как и Макарон, она не угнеталась случившимся и была достаточно ровна в поведении.
   Они долго обменивались взглядами. Владимир Сергеевич смотрел на нее так пронзительно и явственно, что ночью после завершения дел и мытья посуды девушка пробралась в гостевую юрту. Такого Макарон не испытывал никогда в жизни. Возбуждение, порожденное похоронами, было неукротимым. Словно мужская сила Бурята не пропала, не исчезла, а перешла в этот миг к Макарону, удвоив стремление. Буквально несколько часов назад в сознании Владимира Сергеевича присутствовала одна только смерть, а теперь там было две жизни. Смерть дала такой толчок. Выходит, она возбуждает, догадался Макарон. Заключение это совпадало с новой логикой Владимира Сергеевича. Круг замыкается, начало приходит к концу, и конец дает жизнь другому началу.
   Страсть, испытанная Макароном, сделалась отдельной вехой в его исканиях. Она запеклась как кровь и отложилась в запасниках поверх пошлости. Бурятская девушка стояла на четвереньках и, закусив свесившееся монисто, тихонько постанывала. Ее бы лицо, каким оно было в тот момент, да на обложку журнала "Лица"! Было бы первое место! Лицо года! Не было в нем и в бурятской девушке никакого унижения и пошлости, как будто она точно знала, что делала. Как будто по приказу шаманов она принимала назад в племя и в род нерастраченную Бурятом энергию молодости.
   В голову Макарону пришла шальная мысль, не остаться ли тут, в этих сумасшедших по красоте краях, на пару-тройку лет? Прийти в себя, подышать волей, пошаманить с мужиками. Поди, прокормят. Но он тут же вспомнил о Насте, которая подрастала в детском доме, и в сердце у него защемило по новой. Он выпроводил из юрты начинавшую приживаться бурятку и следом вышел сам.
   Над горами висела луна. Хотелось завыть от счастья.
   Перед вылетом домой дальновидный Владимир Сергеевич распорядился заложить буддийский храм неподалеку от могилы. Пока до строительства дойдут руки, он повелел высечь временный памятник из огромного дикого валуна.
   - На всякий пожарный, - пояснил он. - Случись разводить народы, Восточная Азия будет наша!
   Через время Макарон распрощался с красивой землей и отбыл назад.
   Из аэропорта он направился прямо в гараж. В дом заходить не стал. Ни с кем из родных видеться не хотелось. Он взял машину, которая -по-прежнему была без номеров, и отправился в детский дом в поселок Трояново.
   Заведующей там работала Мария Ивановна Зотова. Ей было странно видеть губернатора Макарова в качестве гостя, явившегося без свиты и не по протоколу.
   Запершись в кабинете, они долго о чем-то беседовали. Владимиру Сергеевичу пришлось бегло объяснить суть временных неувязок по работе. Он преподнес ей свое положение таким образом - хватит, мол, работать, пора и отдохнуть. И коль своих детей нет, придется искать радость в приемных. Двое уже имеются - Дастин и Жабель, - с третьим проблем тоже не будет. В семье должны появляться новые дети - иначе скука и беспросветная тоска.
   - Пока ее придется удочерить, а там посмотрим, - сказал Владимир Сергеевич.
   В конце разговора заведующая через дежурную сестру попросила Настю зайти в кабинет. И та вскоре появилась.
   - Вот, - сказала заведующая. - Наша Анастасия.
   Владимир Сергеевич опешил. Настя была совсем взрослой. С момента последнего визита губернатора Макарова в детский дом прошло не так много времени, но перемены в Насте произошли разительные. Она стала высокой, вытянулась вверх, как тросточка. Русые волосы были полураспущены, их водопад пронизывался модными струйками тонких негритянских косичек, этаких ажурных вплетений - по прическе можно было вычислить количество свободного времени, которым Настя располагала, живя здесь. По контуру волосы сдерживались атласной лентой. Детдомовская одежда, из которой Настя уже выросла в некоторых местах, ничуть не смазывала ее степенной взрослости и умеренной красоты.
   В минуты, когда Владимир Сергеевич присматривался повнимательнее, Настя казалась ему ребенком, переростком, а если бросал взгляд вскользь - ребенок становился женщиной, вполне сложившейся и даже немного кокетничающей.
   - Вот, - сказала заведующая Мария Ивановна Насте, - хотят тебя забрать. У них в семье уже есть двое приемных детей. Теперь они подумывают о третьем. Ты как?
   - Вы же знаете, - ответила Настя. - Мы всегда согласны.
   - Ну, вот и хорошо, - обрадовалась Мария Ивановна. - Тогда я распоряжусь, чтобы оформили первичные документы. Иди пока погуляй.
   Владимиру Сергеевичу пришлось подождать, пока акт удочерения пройдет первые законные стадии оформления. Вскоре дело было улажено, оставалось только заскочить в ЗАГС. Но это можно было сделать и на днях.
   В автомобиле Владимир Сергеевич усадил Настю рядом, на то место, которое так и не дождалось Светы и на которое ни разу и не подсела Шарлотта Марковна. Они отправились в город.
   Он сидел за рулем и старался смотреть вперед, но любопытство то и дело поворачивало его голову вправо. Перед глазами аксакала проносилась вся история девочки, насколько он был в состоянии ее отследить. Он заглянул до самого пубертатного периода и представил, как маленький комочек белка, по теории Бурята, принимает решение жить и рождается. И этот комочек - Настя. Макарон так глубоко проник в глубь ее жизни, что в ноздрях появился запах белка. Так, целыми днями и ночами, в годы учебы в университете пахло нутром от Светы. Этот запах до сих пор стоит у него в ноздрях. Теперь он понял, почему Света была притягательна - от нее пахло белком. И еще вспомнилось Макарону, что нутром всегда пахли орехи арахиса и морские водоросли планктон на Северном море у Сбышека. Нутром тянуло от Бека, когда того, сбитого машиной и почти расплющенного, терзали собаки. Теперь вот опять запахло. От Насти. Запах белка воодушевлял Владимира Сергеевича, поднимал настроение, ему хотелось жить. Его даже несколько передернуло от предвкушения будущего, которое перед ним открывается.
   Он живо вообразил, как катит впереди себя бобслейные санки, в которых полулежит Настя. Она запрокидывает голову, он разбегается и разгоняет санки сильнее и сильнее. Она вновь обращает к нему лицо, а он бежит, бежит, потом вспрыгивает на задники полозьев. Они с Настей несутся под гору. Сани катятся сами, а Макарон, как бы играя, кладет ладони на ее грудь, едва обозначившуюся. Она смеется, ей по ситуации надо бы приструнить его, отстранить руки, сказать-возмутиться: что вы делаете!? Но она продолжает смеяться, и тогда он нагибается и целует ее сначала урывками, а потом плотно. Ей нравится, что человек переступил порог дозволенного моментом, и, чтобы прикрыть смущение, она смеется.
   "Хорошая защита - смех", - подумал Макарон.
   Тогда и я буду смеяться, решил он, буду смеяться и гладить ее всюду. Пусть это у нас будет считаться смешным. Его давно так не будоражило, он попытался определить основание, на котором повисали новые чувства и ощущения. Находил и как-то сразу забывал вдумываться и всерьез размышлять над тем, что происходит. Нет никакого желания вникать в суть. Как когда-то при виде инопланетян никто ведь никуда не побежал с докладом. Ну, прилетели и прилетели, мало ли кто вокруг летает. И провел параллель - чувствую себя молодцом. Подумаешь, новость. Правда, очень уж хорошо, словно после долгой зарядки, или хорошей пробежки, или после длительного воздержания от еды и пития. Словно после перенесенного сорокадневного поста.
   Макарон отчетливо понял, что вся жизнь, по существу, и происходит на уровне белка. Ему мерещилось, ему казалось, что вот он с Настей спит и рукой чувствует влагу. Там, будто кусочек щупальца кальмара, такой упругий, живой и дальше гофр - этот неуловимый, ребристый, пульсирующий гофр. Не было у него никогда девочек. Сам он был мальчиком у одной подруги, а у него девочек не было.
   Значит, я имею право, оправдывал себя Владимир Сергеевич, каждый имеет право хотя бы один раз в жизни. Я свое пока не реализовал, значит, я не развратник, не извращенец. Но ведь насколько приятнее это иметь, когда ты прожил жизнь! Отложил себе кусочек счастья на потом, чтобы со всей полнотой ощущений, а не мальчиком, у которого все идет кругом в первый раз! Он ни за что не сможет ощутить и пережить всей гаммы чувств и переживаний от такой высокой и полной целостности!
   Неожиданно Владимира Сергеевича стало преследовать другое видение. Ему словно снилось, а на самом деле всего лишь представлялось, как они с Настей отправились в лес на лыжах и она там упала, сломала лыжу и повредила колено. И он нес ее через весь лес, вынес на опушку, потом притащил домой, к родителям, которых нет, а ее папа как будто - охотник. Он был бы очень доволен такими способностями Макарона - таскать на себе по лесу раненую Настю. А как Владимиру Сергеевичу хотелось упасть на снег, улечься с Настей валетом, подтянуть к себе ее розовое колено Насти и вылизать докрасна воспалившийся мениск!
   - Что с вами? - спросила Настя. - Вам плохо?
   - Нет, нет, все нормально, - сказал Макарон, почти не приходя в себя, поскольку продолжал видеть, как целует Настю в замороженные губы и потом снова прячет голову в ледяной тайник. - Ты не можешь представить, но в Сенате все равно не поверят.
   - Чему не поверят? - спросила Настя, хотя все понимала. Ей было страшновато оттого, что она читала его думы. Края их сознания сплетались. Настолько этого было не скрыть, что и ему стало немного не по себе. Тогда он решил произвести перезахоронение мыслей: отвел разговор в сторону - на тему своего первого приезда в детский дом.
   Настя тоже помнила тот его приезд. Она отчетливо понимала тогда, сидя у губернатора Макарова на коленях, что он на самом деле проникся к ней. Не как к ребенку. Она уловила его флюиды.
   - Ну, что?! - сказал тогда Владимир Сергеевич в шутку на прощание. Как-нибудь возьму и приеду за тобой.
   - Я буду ждать, приезжайте, - сказала Настя вполне серьезно.
   И действительно, она его ждала. Ее приглашали на постоянное жительство в семью несколько пожилых и молодых пар, и даже иностранцы. Приглашали удочеряться. Отхватить себе такую дочку, выросшую, с которой никаких детских молочно-поносных проблем, - кому не захочется?! Много раз ее вывозили показать место будущего житья, покупали игрушки, и даже заводили специально для нее собак и кошек, и пристраивали к столовой детскую. Она даже по неделе и больше проживала у претендентов на родителей, но всякий раз сердце подсказывало, что у нее другая судьба и что ждать надо иного повода покинуть детдом.
   Настя ни в какую не желала идти в чужую семью. Не хотела этого с детства - даже если мать бросила, ее все равно никто не заменит. Настя любила свою мать и ни с кем больше в качестве дочери жить не смогла бы. Поэтому ждала случая не разбавить чью-то, а завести свою семью.
   Она сидела на пассажирском сиденье и следила, как работают руки и ноги Макарона. Она понимала, что сегодня ее не удочерили, хотя именно об этом велась речь между Владимиром Сергеевичем и заведующей, а забрали к себе в настоящее, всамделишное житье. Это не шутка и не игра в родителей.
   Организм Насти, находившийся словно на вершине горы, в зависимости от напряженности разговора, от темы и от того, кто его поднял, скатывался попеременно то в сторону детства, то в сторону взрослости. Она вспоминала детский дом, где была самой старшей и потому давно стала матерью многим малолеткам - пацанам и девчонкам. Настя помогала сестрам воспитывать детей и ухаживать за ними, а сама незаметно для других оставалась ребенком. Сейчас она путалась, понимая, что ее везут в семью, где уже есть Дастин и Жабель, почти ее ровесники, и что ей предстоит с ними подружиться и влиться в большую семью. С другой стороны, добрый дядя Макаров, новый "папа", выписал ее из детдома явно не для удовлетворения отеческих чувств. Это нисколько не обижало и не смущало ее. Напротив, она была даже чуть-чуть горда тем, что словосочетание "детский дом" не подходило к ней, по крайней мере, уже несколько лет. Она давно чувствовала себя женщиной и продолжала подыгрывать няням и заведующей исключительно для того, чтобы ее не перевели в другое место. Понимая проблему, она специально одевалась так, чтобы выглядеть ребенком. Иногда ей говорили, особенно в праздники: да сними ты с себя это барахло! Тебе же подарили столько хорошей одежды по возрасту! Но Настя отнекивалась и натягивала на себя вещи, из которых давно выросла.
   Макарону казалось, что он прожил с Настей долгую и счастливую, полную любви жизнь. И теперь, в самом ее конце, угасшее с годами чувство вновь возрождается и обретает силу. Все начинается сначала - какое счастье! Владимир Сергеевич безответственно лихачил на дороге, как пацан, - кривлял руль туда-сюда, словно поддавался ритму какой-то внутренней музыки. Сегодня он чувствовал себя мальчишкой, которому обещано свидание.
   Они приехали вечером. Загнав машину, Владимир Сергеевич постучал, хотя имел ключ. Открыла дверь тетя Паня. Шарлотта Марковна крутилась у камина.
   - Это Настя, - сказал Владимир Сергеевич с порога, обращаясь больше к тете Пане, чем к Шарлотте Марковне. - Она будет жить у нас. По-видимому, долго.
   На шум вбежали дети. Дастин страшно обрадовался гостье, а вот Жабель не особенно - теперь в доме будет не одна она такая красивая и умная.
   Тетя Паня собрала ужин. Все ели молча, как на поминках.
   Убрав со стола посуду, тетя Паня отправилась стелить постели. На секунду она задумалась и посмотрела на Макарона. Тот кивнул, и тетя Паня постелила Насте в детской комнате, рядом с Жабелью.