Арсенов Яков. Тринити

   А Реша с Матом поплыли по этажам в поисках неспящих красавиц, запутавшихся в тенетах половозрастной бессоницы. Они, желанные и увлеченные чужими россказнями, могли засидеться в холлах, курилках и просто на неметеных лестницах женского общежития.
   Долго искать не пришлось - троица барышень и впрямь сидела на подоконнике в таких репродуктивных позах, что было понятно - никто из них никуда не спешит.
   - А вот и мы, деваньки, - пал перед ними ниц Реша.
   - Мы, это... мля, к вам, пожалуй что... - Мат протянул им навстречу правую связку своих сосисок.
   Девушки любезно ответили на приветствие полным молчанием. Молчание знак согласия, поразмыслил Реша и, посмотрев на Мата, понял, что тот сообразил на сей счет совершенно идентично.
   - А у нас с собой и гостинцы есть, - продолжил расшаркивание Реша, производя свой излюбенный маневр. - Только открыть нечем.
   - Да это, еп-тать, налить, собственно, не во что... - довел мысль до логического завершения Мат, что с его конституцией было не так-то просто.
   - Может, у вас в комнате продолжим? - смело предложил Реша.
   - Как скажете, - произнесла самая виртуозная и нетерпеливая. И направилась по коридору к себе в комнату. Парни на цыпочках дернули за ней. А уже следом вошли и две оставшиеся красавицы.
   Раздавив два флакона чернил, общество сблизилось до понимания тяжелой политической обстановки в стране.
   - Ну ладно, я пойду, - объявила лишняя подруга и стала удаляться.
   - А могли бы и остаться, - попытался тормознуть ее Реша. - Мы без комплексов.
   - Да нет уж, пойду, - заспешила она, вычислив, что ее отсекают.
   - Жаль, но, мля, как говорится, это... счет тут, еп-тать, и в самом деле... - развел руками Мат.
   Последняя бутылка оказалась кстати. На четверых она делилась плохо, но с лучшим конечным результатом. Реша разлил ее в темноте на слух по булям.
   Девушки были предрасположены к подобным визитам парней, и все получилось без лишних слов. Реша плюнул себе на ладонь, ударил по слюне указательным пальцем с размаху и отследил, куда отлетела основная часть. Она цвыркунула влево и указала его жребий.
   - Мне сюда, - пошел он в свою сторону.
   - Ну, а...мне, мля, получается, сюда, - сказал Мат. Ему ничего не оставалось, как пойти направо, в другую сторону.
   Через некоторое время Реша услышал, как пеняла партнерша Мата. Похоже, ей что-то мешало целоваться.
   - Усы и брови у вас больно густые, - выказала она упрек Мату. - Вы мне все глаза помяли.
   - М-м-м-да, - промычал Мат, соглашаясь.
   Панцирные сетки железных кроватей генерировали частоту колебаний в полном соответствии с амплитудой. Ресурс у мебели был неплохой. Так могло продолжаться бесконечно.
   - Может, чего перекусить хотите? - предложили девушки передышку.
   - После первой не закусываем, - сказали Реша и Мат, не договариваясь. А вот покурить мы, пожалуй, покурим. - И вышли в коридор.
   - Ну, как тебе твоя? - спросил Реша Мата.
   - Честно говоря, это, ну, так-то, конечно, мля, ничего, а вообще не очень...
   - И моя мне не очень, - признался Реша.
   - Может, тогда, это, еп-тать, ну..? - начал пыжиться Мат и попер куда-то в дебри учебника по "Основам взаимозаменяемости", которые вела преподавательница Головкова, постоянно причмокивающая перед началом новой темы.
   - Поменяемся, что ли? - переспросил Реша.
   - Да, можно.
   - Нет вопросов. Махнем не глядя. Допуски и посадки - моя любимая тема, - потер руки Решетнев. - ОВЗ - любимейшая из наук. Основы взаимозаменяемости меня манили с детства!
   Разыграв путаницу и беспамятство, парни занырнули в другие кровати.
   - Так не годится, - решили все выправить девушки. - Мы так не договаривались!
   Парни захихикали. Они могли бы и покраснеть, но команды не было.
   - Извините, мы просто перепутали, - делано обиделся Реша.
   - Так, мля, нечестно, - надул губки Мат.
   - Предупреждать надо, - хмыкнула носом у него из-под мышки его пантнерша.
   Путем длительных переговоров обмен был все же осуществлен и конкурс красоты продолжился до очередного перекура.
   - Ну, а как тебе моя? - спросил Реша.
   - Вроде, это, мля, ничего, - ответствовал Мат. - А тебе моя?
   - Годится, - сказал Реша. - Все они одинаковые. Просто каждая телка в состоянии отключа становится какой-нибудь практикующей Бодхисатвой, мечтающей выйти замуж за военного.
   - И твоя, мля, за военного?! - возмутился Мат. - Тогда, еп-тать, это, ну...
   - Короче, договариваться на завтра? - перебил его словесную текучку Реша. - А то уже светает!
   - Угу, мля, - согласился Мат. - Только я, это, не пойму...
   - Чего не поймешь? - свел брови вместе Реша.
   - Так это, ну, мля, а какая же теперь моя?
   - А я, думаешь, помню! - признался друг.
   Запутавшись в двух коитусах, как в трех соснах, молочные братья гордо спускались с этажей. После любовных студенческих перевертышей они чувствовали себя вполне уверенно. Но напоролись на только что отзавтракавшую на рабочем месте вахтершу. От нее продолжало попахивать, как сразу уловил Мат, жаренной на смальце картошкой с лучком и морковочкой. Мат сглотнул слюну.
   - Стойте! - запричитала вахтерша, схватив его за рукав первого. - Как вы здесь оказались?
   - Да я... в смысле... безо всякого, так сказать, - побрел Мат в свои обычные в подобных случаях речевые дебри, рассматривая несколько вполне съедобных бутербродов у бабки на столе.
   - Вы мне тут не умничайте! - вскричала старуха. - Корчите из себя ненормального! Я двадцать лет здесь сижу и все ваши иностранные языки выучила! Разбираюсь, когда "ноль один" звонить, когда "ноль два"!
   Реша под шумок успел развернуться и свалил в глубь общежития. Вчерашний пожарный маршрут через балкон показался ему безопасней, чем этот - шумный и уж очень официальный. Он вылез на козырек и, услышав приближающийся кипиш, поднятый старухой, прыгнул с вниз. Приземлился удачно, но на прямые ноги. Молния прожгла его от пяток до затылка.
   Спустя полчаса Реша возлежал в районном травмпункте с максимальным щажением суставов.
   - Где это вы так? - отвлекал его разговорами хирург, ощупывая больную ногу.
   - Помехи на крыше разметал, - ответил Реша.
   - Лучше бы к теткам сходил, чем на крыше в такую погоду корячиться, поглумился врач над больным и что есть мочи дернул за пятку.
   - А-а! - заорал больной.
   - Ну вот, кажется, все, - стал умывать руки доктор. - У вас трещина плюсны.
   - Серьезно?! - взорвался Реша.
   - Шучу, у вас перелом, - улыбнулся хирург.
   ...535-я комната превратилась в палату. Посетители шли и шли. Даже в понедельник, когда никто никуда не ходит.
   - Эк тебя угораздило, - соболезновали они Реше. - Жил же, как человек, и на тебе - по женским покоям понесло.
   - В жизни надо срываться, - оправдывался переломанный, используя любимое выражение руководителя "Сладких спазмов" Бирюкова.
   Прихожане выражали потерпевшему соболезнование, засиживались допоздна и попутно выметали из тумбочек все продукты, вместо того чтобы, как подобает, приносить их больному. Запасы 535-й таяли на глазах.
   - Как долго у тебя срастается кость, Решетов! - говорили сожители. Похоже, она у тебя без всякого костного мозга! Ты нас по миру пустишь!
   Самым методичным гостем был Мат. Он являлся на правах соучастника несчастья, сидел для приличия минуты две-три у изголовья больного, а потом, жестикулируя сосисочками пальцев, начинал свою элегию:
   - Я, мля, так сказать, в смысле, одним словом, в крайнем случае, произносил он, словно пораженный моторной афазией.
   - В шкафу! - обрывал его Гриншпон. - От тебя ничего не скроешь!
   Мат брал пять своих почти законных клубней и, заведя сложный благодарственный монолог, исчезал за дверью.
   - Ты допускаешь потраву угодьев, Решетов! - негодовал Артамонов. - За это раньше сажали!
   - Зачем обижат человек? - защищал потерпевшего Мурат. - Тыбылыс лубой гост надо отдать всо! Панравилса кинжял - отдай кинжял, спросыли время отдай часы!
   - Понимаешь, генацвали, - оттеснял Мурата Гриншпон, - наш равнинный лабаз и низменная нравственность не вынесут твоих высокогорных обычаев! И когда, наконец, тебе придет денежный перевод от родителей на очередную помолвку?
   В 535-й комнате начались напряги с топливом. Оставалось одно погрузочно-разгрузочные работы на холодильно-овощной базе. Без использования подъемно-транспортных средств. Там, на базе, всегда требовались парни для заморозки, пожилые женщины для засолки и молодые девушки для закваски.
   Дабы не вымереть, 535-я комната была вынуждена устремиться на заработки на отхожие промыслы и, чтобы не попрошайничали, прихватила за компанию всю 540-ю, хотя Фельдман тайно пообещал своим материальную помощь от профкома. Да еще почти силком заставили отправиться с собой буйного Пунктуса и нытлого Нинкина, которые уже неделю пытались от голода впасть в спячку.
   Город засыпал. Он долго ворочался - искал удобную позу. То здесь гасло и вновь вспыхивало окно, то там. Потом город долго вздрагивал во сне то сиреной "скорой помощи", то запоздалым скрипом тормозов на перекрестке. Стрельб не было.
   - Хорошо иным зверям, - говорил по дороге на базу Нинкин, потирая рукой свой замерзший противогаз, - чуть голод - сразу хоп, и спать.
   - У них хоть совесть есть, - поддерживал вялый разговор Пунктус. - Они, нет-нет, да и просыпаются, а ты, если заснешь, то лет до сорока.
   - Так уж и до сорока!
   - Да и резинку эту стянул бы с лица, наконец, - предложил Нинкину Пунктус. - Ничем тут особенным не пахнет.
   - На мне нет ничего, - обиделся Нинкин.
   - Ну, извини, брат, значит, показалось, - развел руками Пунктус. Освещение сам видишь какое.
   По ночам на холодильно-овощной базе платили вдвойне. По крайней мере, обещали заплатить.
   В этот раз рефрижераторы были с мойвой. Договорившись насчет расценок и ставок, студенты под руководством Рудика приступили к разгрузке.
   Фельдман в основном перекуривал, перекусывал и так, болтался по складу. Совершенно случайно он напоролся на чей-то тайничок с красной рыбой. Наверное, кто-то из служащих припрятал, чтобы в удобный момент утащить, допустил Фельдман и аккуратно переложил живность к себе в портфель. В конце разгрузки в дополнение к найденному Фельдман расколол о колено плитку свежемороженой мойвы и большую часть сунул к себе за пазуху.
   - Будет неплохим подспорьем, - пояснил он свою затею, застегивая куртку на все пуговицы.
   - Да кто ее станет есть, эту мойву? - попытались отговорить его друзья.
   - Ее надо уметь приготовить, только и всего, - оправдал рыбу Фельдман. - У нас в стране дефицит поваренных книг, поэтому многое залеживается. Никакой кулинарной культуры в быту! Ведь у нас мало кто знает относительно осветления бульона из воловьего мяса паюсной икрой!
   На проходной студентам в рамках ежемесячника по борьбе с базовыми несунами устроили проверку. Фельдман встал в очередь на досмотр последним боязно все-таки, хоть и рядовое, не для себя, но все же расхищение социалистической собственности.
   Пока ощупывали передних, мойва за пазухой Фельдмана быстро таяла. Непоправимо быстро. Охранник проверял портфель Фельдмана и с ужасом наблюдал за его глазами, бегающими туда-сюда, как в нистагме. Глаза несуна из отряда сумчатых норовили и спрятаться от непонятно откуда взявшегося стыда, и в то же время хотели все вокруг видеть.
   - Кажется, переработал хлопец, - пожалел Фельдмана проверяющий из вневедомственной охраны.
   - Быстрее, дедуля, быстрее, - крутился, как на огне, незадачливый расхититель.
   - О! - воскликнул дед, нисколько и никуда не торопясь. - Красной рыбы у нас на базе вроде бы не было! Где такую красавицу раздобыл?
   Фельдман сообразил, что вагон красной рыбы разошелся по начальству настолько тихо, что даже охрана не в курсе. "Установление носительства не зависит от образа жизни, - мелькнула у него в мозгу неплохая социальная формула. - Пригодится для оформления нового стенда в профкоме!"
   - А рыбки мороженой почему не взяли? Питаетесь небось не шибко? спросил вохровец, не найдя в багаже проверяемого мойвы, которая, как он считал, была единственным товаром на базе и которую тащили все, кому не лень. - У нас все берут.
   - Генералы не питаются отбросами! - Фельдман с форсом выдавил из себя фразу, услышанную на днях в фильме, уже месяц шедшем в "Победе", и, будто ошпаренный, вылетел с проходной. Бросив на землю пустой портфель, Фельдман начал яростно раздеваться. Оттаявшие мойвинки проскальзывали через штанины и, словно живые, падали у ног. Рыбки будто оживали и с удивлением смотрели на Фельдмана выпуклыми и раздавленными глазами.
   - Не могли первым пропустить! - посетовал Фельдман на друзей. - Для вас же старался!
   - Да ты, вроде, и не спешил никуда, - сказал Пунктус.
   - Стоял твердо, не нервничал, - сказал Нинкин.
   Грузчикам стало настолько жалко вымокшего друга, что Рудик предложил, не откладывая, зайти в пивной зал "девятнарика" - или в шалман, как его называли, - чтобы красную рыбу, которой Фельдман намеревался полакомиться в Новый год, не есть всухомятку, да еще и спозаранку.
   В следующую ночь Фельдман на шабашку не вышел. Его уклончивая речь перед уходящей в ночь бригадой прозвучала как-то неубедительно, и тогда он привлек всю свою двигательную мышечную энергию, чтобы жестами доказать друзьям, насколько чаще пробоины в отоплении общежития случаются ночью и почему они с Матом, как дежурные, должны постоянно быть начеку, а не таскаться по всяким базам!
   - Эй ты, пион уклоняющийся, - сказал ему Реша. - Ладно сам не идешь, но зачем Мата сбивать с панталыку? Он у нас всю еду вынул!
   Фельдман отмахнулся и, несмотря на упреки со стороны, велел Мату прочистить десятиметровым гибким шнеком все канализационные стояки в общаге, а то, дескать, вода не уходит в городскую сеть. Мат хмыкул, но был вынужден согласиться, а то плакали бы четверть ставки слесаря-сантехника за ноябрь и декабрь.
   А Фельдман занялся засолкой мойвы в трехлитровых банках, потому как употребить ее с помощью одной только жарки да парки даже всем общежитским кагалом не представлялось возможным - настолько много удалось утащить. Он по рецепту приготовил рапу и залил ею уложенную в банки мойву.
   На самом же деле Фельдман с учетом наступления года тыловой крысы наметил себе другой путь ликвидации финансовых брешей - втихую от народа он увлекся перманентным поигрыванием в лотерею. Постоянное аллегри после каждого розыгрыша придавало ему еще большую уверенность в успехе. Но откуда ему было знать, что выигрышный билет нельзя купить, как вещь, - такой билет могут или подарить, или всучить на кассе вместо сдачи за неимением мелочи, а методичность здесь губительна и бесперспективна.
   Остальные грузчики продолжили внеурочную пахоту, как бы желая узнать, сколько можно выдержать вот так - днем учеба плюс всякие секции, репетиции, кружки и студии, а ночью - работа. Выдержали недолго, всего неделю, потом отрубились и проспали три дня и три ночи кряду, включая все занятия, кружки, секции, репетиции и прочие факультативные увлечения.
   Отоспавшись, продолжили работу. Теперь на базе под разгрузку чаще других выставлялись вагоны с картошкой.
   - Жаль, Фельдмана нет, некому бульбы набрать, - пригорюнивался Нинкин. - А то каждый день вермишель вареная, вермишель жареная, вермишель пареная! Уже в кишечный тракт въелась!
   - А мы иногда разнообразим, - сказал Артамонов, - хрустим прямо из пачки. В таком виде она напрочь убивает чувство голода при исхудании... Странно, что ее выпускает пищевая промышленность, а не фармацевтическая, скажем, - подумал он вслух.
   Всю ночь напролет таскали из затхлой темнотищи склада драгоценнейшую картошку, наполовину тронутую порчей, гадая, откуда мог прибыть такой груз. Не из Мелового ли?
   - А может, все-таки прихватим по кило-два-три? - сказал Рудик.
   Но нанюхавшийся миазмов Нинкин сморщился и выпалил:
   - Боюсь, бульбарный полиомиелит схватим! Макароны в соусе - вполне достойное блюдо! В гробу я видал жрать эту тухлятину! Уж лучше сразу лягушек.
   - Действительно, - поддакнул Пунктус. - Разве что на спирт прихватить пару мешков.
   Хозяйки всех на свете помещений - обыкновенные серые крысы, - как болиды, сверкали тут и там своими люминесцентными глазами. По складу от них не было никакого прохода. Их плотность, исчислявшаяся двумя-тремя стадами на квадратный метр, вызвала к жизни множество крысиных историй, которые потекли на свет словно из уст Уолта Марковича Диснея.
   - В Париже эти твари скоро будут заседать в муниципалитете, - заметил Гриншпон. - Недавно прочитал, как эти животные перегрызли пополам десятитысячевольтовый кабель в парижском метро, и хоть бы одну ионизировало или там распылило как-нибудь!
   В пику этому сомнительному анекдоту из светской жизни парижской популяции крыс Артамонов поведал, как при виде грызунов на мелькомбинате у себя на родине, в Орле, ему довелось испытать самые волнующие минуты в жизни. Парижские крысы, как ни крути, все же боятся людей, а мелькомбинатовские - те ни грамма не стесняются. Ратициды ими употребляются запросто, на десерт. А ходят они по территории, как свиньи, - споткнуться можно. Голубей едят, как кур. Голуби нажираются дармового зерна - благо на плохо положенное у всех нас клюв помпой - и становятся не способными к полету. Крысы подходят к ним как к готовому блюду или полуфабрикату, устраиваются поудобнее и, разве что не повязав салфетку, начинают кушать: хряп-хряп, с косточками, а потом - спать в сушилку. Цепляй этой крысе за уши ошейник и веди, куда хочешь. Например, в столовую. Там большая очередь. Женщины через секунду освобождают раздачу. Бери первое, второе, третье.
   Доклад Артамонова о колонии мелькомбинатовских крыс сработал как дезодорант. Грузчики добили протухший вагон, почти не морщась.
   Город просыпался. Нежился, зевал безлюдными провалами подземных переходов. Потом потихоньку начал потягиваться ранними троллейбусными маршрутами и, наконец, вскочил, обдав себя снегом, клубящимся за очистительными машинами, и распахнул хлебные магазины.
   Ночь отработана, а завтра снова стайерская прогулка пешком на базу. И Нинкин опять будет талдычить о каком-то своем особом зимнем солнцестоянии, при котором даже Фельдман не соблюдает рукоблудия, потому что ночь, как известно, в этот момент года максимальна, а если не спать - то и вообще бесконечна.
   Потом были вагоны со стекловатой. Овощебаза приняла решение утепляться и пригнала себе стройматериалов. Студенты были вынуждены расплачиваться за это неистребимой чесоткой.
   Татьяна ежедневно заскакивала в 535-ю комнату. Она вынимала больного Решу из кипящей розовой воды стеганого лоскутного одеяла, подаренного ему друзьями в честь болезни, и по-матерински потрепывала по накрахмаленному загривку. Таким образом она как бы подталкивала его к скорейшему выздоровлению.
   Но, невзирая на избыток женской ласки, Реша впадал в тоску и хандрил. Как только Татьяна открывала дверь, ему сразу слышались позывные: "Таймыр, вас вызывает Таймыр!" Срабатывало тайное радиоустройство Рудика. Таймыр по-общежитски - туалет. Рудик записал на пленку самодельный позывной, который включался при каждом открывании двери, чтобы больному чаще приходили мысли о мочеиспускание. А то залежится. Закодированный Реша, опираясь на костыли и опустив голову, был вынужден без конца совершать мелководный каботаж от койки до туалета в конце коридора и клялся, что больше никогда не падет так низко. А Татьяну, поминутно открывавшую дверь, он уже просто не мог видеть.
   Меж тем в туалете произвели срочный ремонт, после которого обнаружилось, что кабин больше нет, а все очки открыты и стоят в ряд без всяких перегородок. Ну ничего, население быстро свыклось с такой социалистической открытостью. Оно усаживалось с газетками и под сигареты пукало и общалось на доступные темы.
   Всякий раз Реше по дороге на Таймыр попадался загарпуненный Фельдманом Мат со скруткой троса через плечо. Отсеченный от шабашки, Мат понуро влачил по этажам свою четверть ставки сантехника. И если Решетов жил высокими понятиями - кино, вино и домино, то Матвеев имел более упрощенную триаду преференций - жорево, порево и сериво.
   - Ты что здесь торчишь? - спросил как-то Реша.
   - Дежурю, мля, - ответил Мат.
   - Я вижу, что дежуришь, - уплотнил интерес Реша. - Я спрашиваю, зачем ты здесь постоянно бродишь?
   - Пасу, мля, одного Сивку-Бурку, - признался Мат. - Вот такое, мля, показал он руками огромный размер чего-то.
   - Что та-ко-е? - не понял Реша.
   - Говно, что же еще?!
   Частично словами, а больше намеками и знаками Мат объяснил свою озабоченность. Оказалось, что в коллективе появился скрытый лидер, который в одном и том же унитазе время от времени откладывает личинку такого неимоверного диаметра, что поршень дизеля ДКРН-18 просто отдыхает. Смысл жалобы состоял в том, что из-за слабости туалетной струи неправдоподобных размеров конструкция всегда остается лежать несмываемым позором в сознании Мата.
   Реша тоже созналсяя, что, да, действительно, и он несколько раз, не имея альтернативы, был вынужден, заткнув нос, усесться поверх этой рептильной кладки. Сговорившись, друзья вместе отправился на Таймыр. По свежему следу они попытались повторно спустить воду, но вялая струя ржавого бачка вновь обошла препятствие.
   - Вот видишь, - сказал Мат. - А я все, дурак, бачок чиню! А дело-то, мля, совсем не в бачке!
   - Вижу, - согласился Реша. - Не в бачке.
   - Честно говоря, я думал, мля, что, ну, это ты, еп-тать, - выдавил из себя Мат. - Потому и следил. Прости.
   - Бывает, - хотел развести руками Реша, но вспомнил о костылях, которые уже начинали выпадать из-под мышек.
   Решетов, как личность сильная, свыкся с наличием рядом столь великого мастера отложений, а Мат, наоборот, стал до упора задумываться, кто бы мог быть этим человеком, который после заседания большого совнаркома оставляет такие количества. Мат по пальцам перебирал друзей, за всеми следил и всех по очереди отметал. Единственное, чему он был рад, что к этому издевательству над его психикой не причастен Реша. Но кто же тогда? Может, Мукин? Нет, слабоват, тем более сейчас, после влета с одной дамочкой, он на овощной диете. Мурат? Не может быть. Хотя и спортсмен, все равно кишка явно тонка. Рудик? Фельдман? А может, к нам на этаж заходит кто-то с промышленного факультета? Или вообще со стороны? Тут столько проходного люду! Что, если это беглый какой? Военных гарнизонов вокруг полно! Туалеты там на улице, а у нас теплые. Может, кто-то ушлый и пробирается втихаря погреться... Курсант, например в гости заходит к кому ни то... Мало ли их тут таких с навороченной или, точнее сказать, с развороченной задницей!
   Казус не прояснялся довольно долго и вообще так и не проявился до конца учебы. Он страшно угнетал мнительного Мата, который никак не мог свыкнуться с мыслью, что буквально в двух шагах существует человек с такими возможностями. И при этом не хочет засвечиваться. Тайно и без всякого бахвальства он производит свои грязные делишки. Угнетению Мата не было предела. Откройся он, этот мастер, Мат успокоился бы и забыл о его существовании, а так приходилось задумываться по два дня на неделе, что подливало масла в огонь перелома. Раньше Мат, возвращаясь из очередного рейда, с чувством большого удовлетворения цитировал Пушкина: "Вновь я посетил тот уголок - приют спокойствия, труда и вдохновенья..." А теперь, в результате осложнения, он был вынужден подбирать к ситуации совершенно другие строки. Типа "свежо питание, а верится с трудом". Или что-то в этом роде. Понимаете, какая потеха.
   В отличие от Мата Решетов каждый вечер, проводив друзей на работу, пробирался на цыпочках не в туалет, а в свою душу и копался там до утра. Ведь когда есть возможность поспать сколько хочешь, сон, как назло, не идет. Он много думал о своей судьбе. Устроившись на подоконнике, Реша рассматривал снеговика и все больше понимал, кем стали для него Рудик, Мурат, Миша Гриншпон, Мат со своими полуночными слежками и этот неизвестный, которого Мат пытает вычислить... Кто он, сударь Решетов, без них? Так себе человечинка. А с ними - парень хоть куда.
   Денно и нощно Реша копил в себе эти мысли и, дождавшись товарищей, пытался втянуть их в общение, стараясь понять по глазам, кто из них меньше натружен. Реша жаждал бесед, но все разбредались по делам или падали замертво на койки. В его распоряжении оставался один Рудик, который после базы приступал к своим естественным почтовым отправлениям - усаживался за письма. Рудик относился к их написанию как к культовому действию. Еще в армии он снюхался с радиодиспетчершей, и та присылала ему с Ямала коротенькие кадастры о погоде. Староста носился с ними, как Мурат с денежными переводами от родителей и других аульных родственников - его учебу обеспечивала вся Осетия.
   - Знаешь, Сергей, - навязывался Реша к Рудику, - мне кажется, я понял одну простую истину: чтобы познать жизнь, нужно непременно сломать ногу.
   - Что ты там бормочешь? - переспрашивал его Рудик, таща по влажной губе липкую кромку конверта.
   - Да так, ерунда, - вздыхал Реша. - Просто, когда целый день сидишь в комнате...
   - А ты не сиди, - посоветовал ему Рудик, - гуляй!
   Реша сбросил гипс, как сбрасывают цепи. Боль в пятке еще долго напоминала ему о чем-то таком безыдейном и не обсуждаемом при наличии, что многие называют мужской дружбой.
   Разные бывают падения. Иногда их можно приравнять к взлетам или к срывам, как говорил Бирюков.
   Реша оклемался, встал на ноги, а потом и на горло. Друзьям пришлось выделить ему двадцать рублей по комнатному больничному листу. Выздоровевший Решетов накупил плексигласовых тарелок, прикрепил к стенам, подсунул под них цветные виды вселенной из журнала, к "иллюминаторам" подвел настоящее освещение, и теперь в комнате можно было плыть как бы между светил.