Арсенов Яков. Тринити

   С приходом "Ренталла" коллектив разделился на молодежь и старперов, которые в свою очередь раскололись на творческих и технических. Творческие посматривали на новоиспеченных издателей свысока, а технари - наборщики, корректоры, монтажистки - всячески выказывали уважение.
   Пределом мечтаний Варшавского была безбумажная технология верстки. Для этого требовалось докупить сервер и десятка два компьютеров для персональных рабочих мест. Сам-Артур планировал выжечь каленым железом понятие "рукописи", потому что корреспонденты сдавали их в набор как при заполнении анкеты: ненужное вычеркнуть. А когда набираешь сам, лишнего не попишешь.
   Ответственный секретарь "Смены" Упертова отказывалась познавать компьютерный подсчет строк и составлять макет под электронные шрифты и кегли. Она так и не смогла просчитать, сколько компьютерных строк умещается на полосе.
   - Вы мне дайте перечень расстояний между буквами и строками, оправдывалась Упертова, - и тогда я нарисую вам оригинал-макет.
   - Понимаете, - втолковывал ей сам-Артур, - эти расстояния выбираются автоматически и могут быть любыми. При ручном наборе - да, это возможно, при компьютерном - нет, поскольку вариантов - бесконечное множество.
   - Понимаю, - отвечала Упертова, но продолжала требовать перечень.
   - Что это у вас такой заголовок мелкий? - спрашивали у нее.
   - Так кегль же двенадцатый, - отвечала она, не въезжая в новый смысл верстки. Слово "интерлиньяж" повергло ее в шок окончательно, и она возглавила оппозицию. Пошли казусы. Кинолог развязался с писаниной и состряпал колонку о выставке живописи.
   - Это мы не пропускаем, - тормознул заметку Артамонов. - Материал должен быть оплачен как рекламный. Или снят с полосы с выплатой гонорара автору. Впредь мы составим перечень тем, которые нельзя будет разрабатывать без санкции.
   - Вы не имеете права вмешиваться в работу редакции! - вспылил Кинолог.
   - Мы оплачиваем ваш труд! - поставил его на место Артамонов.
   Упертова вопреки решению издателя разместила заметку Кинолога на первой полосе. Это следовало понимать так, что свою волю редакция может излить, несмотря ни на какие условности. В подтверждение после особенно тяжелой ночи Шерипо поместил снимок "Хороши у нас рассветы!". Грязное пятно символизировало наступление нового дня, которое смазывало лицо юбилейного подписчика.
   - Деду лет триста, - промямлил Прорехов, осмотрев снимок. От ужаса он сполз со стула и устремился одновременно и в туалет, и к холодильнику за бутылкой пива. - Деду лет триста, блин. Прорекламировали, называется.
   - Да что ты так заходишься? - спросил его Макарон. - И не такое случалось!
   - Посмотри на деда, - поделился горем Прорехов. - И это наш самый активный читатель.
   Краска при печати расплылась по офсетной резине так нелепо, что просто некуда, и, кроме антирекламы, этот снимок ничего не давал.
   После нескольких концептуальных склок с редакцией Артамонов сказал:
   - Эту журналистику надо корчевать! До последнего пня! Выкашивать, как борщевик Сосновского! До последнего ствола! Надежда только на отаву.
   - Плюрализм мнений в одной голове - это первая стадия, - согласился Прорехов.
   "Ренталл" потребовал от Фаддея, чтобы Шерипо съехал с редакционного этажа. Следом за ним была отпущена на волю и Огурцова-младшая. За несоответствие должности ее выставили на улицу Горького и нацелили прямиком на вагонный завод без выходного пособия. Товарищ Пеньков - эта дремучая смесь негра с козой - был отправлен на фиг переводом.
   - Чтоб не прерывался стаж, - пояснил Макарон отвечающий за кадры.
   Проведя чистку, выработали и подписали с редакцией концепцию газеты, отклонение от которой каралось. Но язык текстов - самомнительный, поучающий - оставался бичом редакции. Никакие уговоры и угрозы со стороны издателей не помогали. Журналисты продолжали демонстрировать свое превосходство над читателями. Обхаивание всего, что попадалось под руку, считалось основой демократии. И самое страшное, что все любили писать сочинения на свободную тему и никто не любил писать диктанты под диктовку.
   С возрастом стало понятно, что местная журналистика - явление чрезвычайно узкое и ограничено кадровыми рамками. Перетекание кадров из одной редакции в другую и дальше, в вышестоящие органы, подтверждало теорию Прорехова о тараканьей миграции в печатной среде. Кадры панически покидали пастбища, на которые попадал дуст. Дуст перемен и высоких профессиональных требований. Отраслевой переток кадров был повальным. Люди родственных структур терлись друг о друга десятилетиями, появляясь то с одной, то с другой стороны, то в качестве творца, то в обличье цензора, то внештатником, то на самом верху отары. Позорькин, например, отсучил ножками из районки в инструкторы обкома, а Ужакова, наоборот, в заместители Шимингуэя. Замес, что называется, густел. Изнанкина вытянулась за лето в наместника председателя исполкома Платьева по многотиражкам. Альберт Смирный оставил без присмотра слесарню в захолустье и залег в освободившееся типографское ложе, еще теплое. Все журналисты хотя бы по разу - а то по два и по три - поработали в каждом из местных средств массовой информации. Выгонит, бывало, кого-нибудь поганец Фаддей, а пишущий раз - и к Асбесту Валериановичу, напоет ему песен и бальзамчику на душу Шимингуэю кап-кап - мол, о вашей газете уже давно раздумывал долгими летними ночами. Через пару месяцев пишущего опять гонят взашей. Изгнанник - к Изнанкиной: примите, так и так, пострадал за правду у Шимингуэя. Уверен, что вы, в отличие от негодяя, поймете меня. Стремлюсь исписываться у вас до умопомрачения, не за деньги, а из принципа. После радио и телевидения круг замыкался, и блудный сын опять падал ниц перед Фаддеем, потому что все редакторы вокруг - твари и жмоты, и только в "Смене" можно запросто выпить средь бела дня из одной тары с редактором. Фаддей таял, посылал гонца к председателю "ТТ" Завязьеву и вновь брал в штат бестолкового.
   Когда заходила речь о каком-то корреспонденте, то складывался следующий диалог:
   - Это который в "Губернской правде" выписывает вавилоны про рыбные заморы?
   - Нет, он из "Сестры", вел там женскую криминальную хронику.
   - Ну что вы! Он работал в "Смене", лабал репортажи о погоде!
   - Уймитесь! Я буквально вчера видел его на экране с дрожащими пальцами. Он работает на телевидении.
   - На каком экране?! Он боится эфира как огня. На радио он всю жизнь служил. Подчитчиком.
   - Подчитчик - это в газете.
   - Какая разница!
   Местечковый журнализм требовал свежей крови со стороны, а не от соседних редакций, между которыми происходила ротация.
   Шимингуэй готовил к выпуску книгу и тайно попросил Фаддея посодействовать в ее компьютерном наборе на базе "Ренталла" своего очередного опуса. Опус открывался острым воспоминанием детства. Прямо с первой страницы автор рассказывал, как его предок валит привязанного к дереву кабана, а потом, прожарив паяльной лампой копыта, сдирает с них роговицу. Голые пальцы поросенка романтично дымятся... Местами мемуары были просто опупеозом половозрастного тщеславия, а в целом эта соната № 2 посвящалась цеху опок вагонного завода, откуда Асбест Валерианович начал свой трудовой путь. Произведение называлось "Молотобоец" и приурочивалось к круглой дате промышленного гиганта - Шимингуэй всерьез решил содрать с юбиляра денежку. Удачно найденный композитный стиль подачи материала релевантный отечественный мутатив - нисколько не отрицал нравственных устоев кодекса строителя коммунизма, разве что немного противоречил таблице умножения.
   Ренталловцы простили Асбесту Валериановичу его ошибку несотрудничества и пошли навстречу. А пока набирали книгу, вволю потешились. У Шимингуэя в тексте попадались такие перлы, что глаза отказывались верить. Легированные выражения шарашили картечью по мозгам:
   "У каждого, кто отличался трудовым долголетием, своя система тонуса голодная юность, полная тревог и лишений жизнь".
   "Гидромолот - это не просто разновидность рабочего".
   "Наиболее зримое, бьющее в глаза воплощение - производственный корпус".
   "Кто они, рационализаторы тех лет?" - строго вопрошал Асбест Валерианович в своей новой книге.
   Набирая писанину, доползли до разворота рукописи и одурели от лирического отступления. Там русским по белому было написано:
   "Семейные кланы из четырех-пяти человек вознамериваются выпускать частные газеты в поддержку бизнеса. Они гоняют в гостинице видики за плату. В их плену оказались не только подростки, но и отцы города".
   - Мужики, так это про нас! - догадался Артамонов.
   - Точно, все сходится, - раскрыл рот Прорехов и тут же прикрыл его ладонью.
   - Что значит писатель - схватывает на лету, - оценил талант Шимингуэя Артамонов.
   - Вот видишь, аксакал, - Прорехов показал отоспавшемуся Макарону текст на мониторе, - тебя за нашего отца приняли - читай, что пишет автор: "...семейные кланы из четырех-пяти человек..."
   - Да уж, - вымолвил Макарон. - И Варшавского с его видиками помянул.
   - А давайте подменим абзац! - предложил Артамонов. - Корректура не засечет. Позаимствуем у Асбеста Валериановича пару выдержек из рубрики "Текучка": "Задача главного зоотехника по искусственному осеменению М.Н. Несуки - увеличить процент покрываемости коров". Или вот это:" Новый председатель смог задеть доярок за живое, и надои молока повысились".
   - Правильно, - согласился Прорехов, - и пусть ломают головы, придумывают, как все это вкралось в "Молотобоец"!
   - Валяй!
   - Асбест Валерианович повесится!
   ...После выхода книги Шимингуэя "Молотобоец" в редакцию повалили письма с требованием изгнать из "Смены" частных владетелей. Кинолог складывал конверты в особую стопку.
   "Смена" не выдержала темпа, предложенного "Ренталлом". Отношения с редакцией окончательно забрели в тупик и пошли горлом. Смесь молочнокислых томатов и хозяйственного мыла. Да такой бурной струей - прямо залповый выброс. Пик народных волнений пришелся на завершение галерейного вояжа "ренталловцев" в Голландию - именно там ими делались первые попытки продать с молотка картины местных художников. Варшавский, остававшийся на время поездки друзей за рубеж на хозяйстве, не смог ничего поделать.
   Он находился в самом пекле переворота, но повел себя как лишенец. "Смена" без всяких стеснений, прямо в открытку, выставила его за порог, а он возникшему нюансу никакого значения не придал. Или не захотел придать. По крайней мере, он не попытался предотвратить обвал своего курса или хотя бы затянуть время, чтобы дождаться помощи от друзей, которые вот-вот должны были вернуться из творческой поездки.
   Варшавский разрешил ситуацию по самому простому пути - ну, ушла газета к другому и ушла - подумаешь... Свет клином сошелся, что ли?!
   Он с Нидвораем перетащил какие удалось компьютеры назад в гостиницу и с легкой душой занялся представительской полиграфией - визитки, буклеты, посчитав, что в отношениях со "Сменой" можно поставить жирную точку.
   Когда, вернувшись из поездки, вояжеры вошли в так называемый кабинет директора "Ренталла" в гостинице, Галка занималась плановой вязкой - плела карпетку. Нидворай принимал на работу курьера, удивляясь, почему у того нет трудовой книжки, а Варшавский разговаривал с клиентом и не торопился встать навстречу. Он настолько плотно отдавался общему делу, будто клиент собирался заказать целый вагон визиток, бланков и прочей деловой мишуры.
   - Да ты не ждешь нас, сам-Артур! - раскинул руки Макарон. - Мы тебе техники пригнали, а ты и усом не ведешь!
   - Не видите - с человеком разбираюсь! - отмахнулся Варшавский. - Три секунды!
   - А что здесь делает наш издательский комплекс? - удивился Артамонов. Ему самое место в "Смене". Или ты его назад перетащил?
   - Да подождите же! - сказал Варшавский, не поворачивая головы. - Не при людях же наши беседы затевать. Три секунды.
   - Ты что! Какие три секунды?! - был невоздержан и Артамонов. - Мы месяц без новостей, а ты - три секунды!
   - Я же сказал: обслужу заказчика и поговорим, - произнес Варшавский через губу и принялся с нажимом выпроваживать друзей в коридор. - Клиент налом платит. Черным. А вы вваливаетесь без звонка. Если упустим клиента, то месяц не на что будет жить!
   По натуре Артур был дипломатом и в большинстве случаев умудрялся упрятывать до лучших времен глубинные бомбы эмоций и истинных намерений, а тут взял да и показал язык на парламентских слушаниях. Крепкий хозяйственник проклюнулся в нем со спины так откровенно, что поверг Артамонов, Прорехова и Макарона в угар неловкости.
   Так вот, к моменту возвращения вышеуказанной троицы из галерейного вояжа в Голландию, о котором речь пойдет в следующей главе, жизнь подбросила "ренталловцам" подлянку. Когда торговцы картинами вернулись на базу, со "Сменой" вместо "Ренталла" уже сотрудничала другая фирма. На таких же точно издательских условиях. Среди полного здоровья газета вошла с ней в сговор, подписала параллельный издательский договор и установила рядом с "ренталловским" еще один компьютерный комплекс.
   В чем нельзя было отказать Фаддею, так это в чутье. Чисто этнически он всегда задолго до прихода чуял холода и аккурат за неделю до самых лютых успевал пододеть кальсоны под свои демисезонные брюки.
   На каких условиях и зачем конкурент ввязался в распрю, угадать было невозможно. За рекламу? Вряд ли, думал Артамонов, "Смена" в этом плане интереса не представляла. Для куражу? Это вообще не вписывалось в ситуацию.
   Забегая вперед, следует заметить, что фирму-перехватчика некоторое время спустя Фаддей тоже отправил в синхронное с "Ренталлом" плавание, вымогнув достаточно рублей и времени. Но все это фразы для другого отчета... А что касается нашего, то дело обстояло следующим образом: в один погожий банковский день Фаддей объявил Варшавскому, оставшемуся наедине с редакцией, что теперь верстать полосы "Смена" будет своими силами и на другом оборудовании. "Ренталлу" указали на порог. Обычай делового оборота был нарушен, права издателя попраны. Деньги и мозги, вложенные в газету, плакали. И еще, было обидно. В голове не укладывалось, что официальная контора может кинуть так же просто и незатейливо, как вокзальные наперсточники.
   - Я же говорил, структура мозга у Фаддея, как у дерева - годичными кольцами, - оправдывался Варшавский. - Я так и знал, что в итоге он точно что-нибудь вывернет. С ним сразу было все ясно.
   - Так они что, совсем спрыгнули? - никак не мог поверить в случившееся Прорехов.
   - Похоже, - сказал Варшавский.
   - Неужели ты не мог тормознуть всю эту вандею до нашего приезда? пытался устроить разбор полетов Артамонов. - Что, гайка заслабила?
   - "Тормознуть до приезда"... - повторил Варшавский самый сложный участок вопроса. - Интересно, каким образом? Я говорил Нидвораю...
   - Сделал бы Фаддею предупредительную маркировку на морде. Или лучше выключку влево! А потом поставил бы лицом к себе, надломил бы в локте левую толчковую и сказал бы: "Vidal Sosуn?!" - набросал Артамонов сценарий победной разборки, от которой увильнул Варшавский в отсутствие друзей. - И добавил бы через паузу: "Вошь! And Go отсюда!" А тут, глядишь, и мы подтянулись бы.
   - Это бы не спасло, - махнул рукой Варшавский.
   - Ну, тогда бы взял Фаддея за декольте! - Две-три верхние пуговки у редактора "Смены" были всегда оторваны, поэтому взять Фаддея за грудки, как порой Прорехов брал писсуар для вынимания из него души, не получалось. Получалось - за декольте.
   - И это бы не спасло, - оправдывался Варшавский.
   - Как сказать. Если бы ты устроил тут хорошую дратву, может быть, и спасло бы. Я одного не пойму - где логика? - продолжил допрос Артамонов. Сначала ты придумал идею безбумажной технологии, мы на нее поддались, потом ты велел срочно организовать персональные рабочие места, мы, как дураки, согласились, а сам спустил все за неделю...
   - "Спустил за неделю"... - повторял Артур последние слова собеседника. - Не за неделю! Свой побег от нас "Смена" задумала гораздо раньше и только выжидала момент. Редакция раздобыла себе нового партнера, который явно ничего не смыслит в журналистике. Чтобы не доставал правилами русского языка, - обнародовал он свои явно давнишние мысли. - Вы замотали "сменовцев" ценными указаниями! Вели бы дела попроще...
   - Получается, Артур, ты как бы на их стороне? - попал в самую точку Артамонов. - Это очень поучительно. Значит, удобной для противника является ситуация, когда ты здесь, а мы отсутствуем. Правильно я мыслю?
   - Входные ворота инфекции, - сказал Макарон отвлеченно и в воздух.
   - Не знаю, - не обратив внимания на высказывание Макарона, ответил Варшавский Артамонову. - Может, просто, договоры издательские надо грамотнее составлять...
   - С этим, пожалуйста, к Нидвораю! - отбил ложный довод Артамонов. - А я задал другой вопрос: правильно я мыслю?
   - Не знаю, - вполголоса произнес Варшавский.
   - А ты знай. И когда разговариваешь с нами, ставь перед собою какой-нибудь артикль, желательно определенный... А то тебя фиг поймешь, сказал Артамонов. - Мудришь с нами, как с клиентами. А что касается указаний, то именно ты и советовал Фаддею всякую муру!
   - "Советовал всякую муру"... - как всегда в диалоге, в минуты напряга Варшавский повторял последнюю фразу собеседника. - Ничего я не советовал! Я сокращал невозвратные вложения!
   - И досокращался! - выпалил Артамонов.
   - Ничего страшного не произошло. Даже наоборот - меньше расходов! попытался свернуть в переулки Варшавский. - А чтобы не простаивал комплекс, можно заняться выпуском визиток! Очень даже неплохо идут. От клиентов нет отбоя.
   - Визитки пусть шьет швейная фабрика! - перебил его Артамонов.
   - Фабрика... А жить на что прикажешь? - тонко поднывал Артур. Повседневно.
   - В любом случае, мелкобюджетной ерундой мы заниматься не планировали! - напомнил Артамонов о цели прибытия в регион. - А "Смена" хоть и глупая была, но все же газета! Средство массовой информации!
   - Газета... Не желают они с нами сотрудничать, неужели не ясно? убеждал сам себя Артур. - Ненавидят они нас! Терпеть не могут! И воспользовались брешью в договоре.
   - А за что нас любить? За то, что мы их содержали? За то, что правили за ними тексты?! За то, что заставляли их быть в матерьяле?! - загибал пальцы Артамонов. - За это не любят. Ты не мог этого не знать! За это ненавидят! Причем не только у нас, но и там... - махнул Артамонов в ту степь, из которой только что вернулся с Макароном и Прореховым, - но и там, где правит чистоган! Где их уровень смерти - наш уровень жизни! Все полезное для народа можно ввести только силой. Ты же читал старика Нерона!
   - Ну и скатертью им перо! - заходил петухом Варшавский. - Пусть катятся!
   - Это мы катимся, они-то остаются, - не мог успокоиться Артамонов и запустил в Варшавского набор слов грубого помола. - Развел тут гондонарий! Курьеров каких-то понабирал!
   - А что, мне самому по городу бегать?! - начал оправдываться Варшавский.
   - Ведешь себя, как двухвалютная облигация! - намекнул Артамонов. - И нашим, и вашим!
   - А ты - как последний бланкист! - нашелся Артур.
   - От андердога слышу! - сделал еще один укол Артамонов.
   - Не раздражай мою слизистую! - высказался Варшавский.
   - А ты не делай из меня истероида! - произнес Артамонов на полном взводе. Он заводился редко, зато на полную катушку. Декремент затухания его спорадических вспышек был невелик, поэтому выбег из обсуждаемой темы в таких случаях мог продолжаться сутками.
   - Скажи мне, кто я, и я тебе скажу, кто ты, - шуточно заключил Прорехов, стараясь успокоить друзей.
   Галка выскочила в коридор с мотком пряжи, курьер, боясь попасть под горячую руку, свернулся клубком в кресле, а Нидворай, сказавшись больным, отправился в поликлинику. На шум потянулись гостиничные служащие, и ничего лучшего, как поминутно заглядывать в дверь, они не придумали. Соседи по номерам выключили телевизоры и замерли, вслушиваясь в перепалку.
   - Мне, конечно, все по гипофизу, - неожиданно заговорил Макарон, - но все это юмор низкого разбора, господа. - Он решил взять контроль над зрелищами и протиснулся между Варшавским и Артамоновым. - Предлагаю тормознуть войну Алой и Белой розы. Давайте будем жить дружно и умрем в один день. Иначе на хрена мы сюда съехались?! - И сам себе ответил: - Чтобы помогать, а не вместе печалиться.
   - Печалиться... Это ведь твоя мысль - присосаться к "Смене"! Варшавский обвинил Макарона и бросил на него укоризненный взгляд. - Ты придумал весь этот саксаул!
   - Все правильно, - согласился Макарон. - Но из "Cмены" можно было бы высечь лишнее.
   - "Высечь лишнее"... - повторил клаузулу Артур.
   - Или просто высечь! - сказал Макарон. - На площади Славы! Связать вместе Фаддея и Кинолога и высечь у музея имени комсомолки Лизы Чайкиной! Разложить плашмя на тротуарной плитке и - по чреслам, по чреслам! по черпаловидным хрящам! Получилось бы очень даже кинематографично! А город бы подумал, что ученья идут.
   - Или что имажинисты медитируют, - прикинул Прорехов. - Или что флагелланты разминаются.
   - А кто такие флагелланты? - спросил Макарон.
   - Это те, которые достигают полового возбуждения путем бичевания партнера и самобичевания, - провел ликбез Прорехов.
   Все представили картину наказания Фаддея и Кинолога и задумались.
   - И самое интересное, что таким способом все это не купируется, сказал Макарон.
   - Хорошо хоть технику вернули, - сказал Прорехов отвлеченно. - И то дело.
   - Не всю, - сообщил вдогонку Варшавский. - Сканер зажали. Обещали отдать через неделю.
   - Уроды! Дегенетивные сосальщики! - выругал "сменщиков" Артамонов. Сблёвыши! Без нас им действительно будет лучше! Тля и пепел!
   - Ну и картридж им в руки! - искал, где поставить точку в разговоре Прорехов, которому стала надоедать перебранка друзей. - Пусть играют сами! Возиться с ними - себе дороже. - По мнению Прорехова, уже давно можно было идти в "Старый чикен" и приступать к омовению горя. - Что ни делается - все к лучшему. Откроем свою газету!
   - Конечно! Откроем свою газету! - Варшавский почувствовал поддержку Прорехова и облегченно вздохнул. - Какие проблемы?!
   - Газета газетой, понятно, мы ее откроем. - не унимался Артамонов. - Но мы упустили время! - Он острее других ощущал четвертое измерение, словно был горловиной колбы, через которую сыпался песок, отпущенный на всю компанию. Какой дядя вернет нам вложенное?! Ты понимаешь, Артур, что в твоем лице наша фирма имеет брешь?! Через нее можно проникнуть вовнутрь и разрушить!
   - Кто поедет за сканером? - спросил Прорехов, чтобы сбить темп беседы.
   - Могу и я, - согласился Макарон. - Хочется посмотреть, на кого этот негораздок Фаддей похож при жизни.
   - И передай ему алиментарным или воздушно-капельным путем, что он чмо! - озвучил просьбу Прорехов.
   - От кого передать? - уточнил Макарон.
   - От лица и других поверхностей общественности! - заговорил Прорехов голосом председателя комиссии по похоронам. - И пусть это еще раз напомнит нам о том, что информационную бдительность нельзя терять ни на миг... Мы надеемся, ты нас понимаешь, сам-Артур...
   Варшавский не понимал или не хотел понимать. Вопрос о том, кто в дальнейшем будет директором "Ренталла", больше не поднимался. Варшавский помалкивал. Покинуть кресло ему никто не предлагал. И он его не покидал. Артамонову было не по себе. Он вынашивал идеи, добывал деньги, а платежки подписывал Варшавский. Прорехов старался чаще курить. Что происходит с партнерами, понимал даже Нидворай. Но никто не подавал виду. Не думалось раньше, что и в "Ренталле" придется заводить министерство внутренних дел. Из дасовской закалки вытекало, что компании ничего не грозит и что для решения проблем достаточно ведомства внешних сношений, а внутри все так и останется - дружественно и взаимообразно. Но в кожу треуголки уже втыкались колья какой-то новой человеческой геометрии.
   - На "Смену" нужно подать в суд, - предложил Варшавский. - И привлечь Фаддея с Кинологом к субсидиарной ответственности.
   - Цивилист из меня, как из Нидворая шпагоглотатель, - дал понять Макарон, - но тащиться в суд, по-моему, не имеет никакого смысла. И тем более не имеет смысла выиграть его. Ну докажет Нидворай документарно, что "Смена" - это контора, какую мало где встретишь, и что заправляет там паноптикум старьевщиков с чердачной страстью к нафталину. Ну и что? К такому выводу можно прийти и без апелляционных инстанций.
   - В этой стране, похоже, и впрямь, - произнес, затихая и успокаиваясь Артамонов, - чтобы сказать громко и вслух, надо заводить свой личный орган прямой речи.
   Глава 7
   ПОСЛЕДНЯЯ РОМАНТИКА
   ЛАЙКА
   Лотерейные выгоды быстро подтаяли, и для пополнения бюджета "Ренталл" был вынужден приступить к реализации очередного пункта своего Устава продажи с молотка картин местных живописцев.
   Региональное отделение Союза художников с упорством отбойного молотка тащила на своих хрупких плечах секретарь Бойкова. Она была живописцам и администратором, и матерью, и источником вдохновения, и натурщицей. Все женщины на холстах окрестных мастеров походили на Бойкову. Единственное, чем она не занималась, так это продажей картин. Не было в ней этой синей торговой жилки.