Арсенов Яков. Тринити

   Девочки всю ночь проговорили о своем. Жабель выспрашивала Настю с пристрастием, а Настя все без утайки рассказывала. Дастин торчал под дверью. При каждом неловком вопросе Жабели он мысленно выгораживал Настю и защищал. Странно, но его позиция была на стороне новенькой.
   Скоро Настя понимала весь семейный расклад. Жабель посвятила ее во всю сложную историю отношений Владимира Сергеевича и Шарлотты Марковны, рассказала и о том, как губернатор Макаров сначала пропал без вести, потом вернулся, и с этого момента все полетело в тартарары.
   Заснула Настя сладко и с красивой надеждой на губах.
   Утром, пока Владимир Сергеевич занимался топкой бани, Шарлотта Марковна устроила Насте допрос.
   - А ты, девочка, знаешь, - щемилась она к ней, - все, что он тебе говорил, когда удочерял, - неправда? И по какой такой причине он решил тебя удочерить? Знаешь? Причем без моего согласия!
   - Он сказал, что у него двое приемных детей, - сказала Настя, - и что ему хочется третьего.
   - То есть, двоих ему мало? - допрашивала Настю Шарлотта Марковна. Дура ты! Просто они в Сенате закон готовят, чтобы с малолетками все узаконить. Вот он и запасается впрок!
   - Я не знаю, - говорила правду Настя. - Но догадываюсь.
   - И ты ему поверила? - терзала ее мачеха. - Насчет удочерения!
   - Да, но у вас, действительно, уже двое есть...
   - Это верно, Дастин у нас - приемный, - соглашалась Шарлота Марковна, а Жабель - моя дочь. Ну, и как вы познакомились? Где? На каком вокзале ты промышляла в тот знаменательный миг?
   - Он забрал меня из детского дома, - не понимала источника переживаний Настя.
   - А раньше вы встречались? - спросила Шарлотта Марковна.
   - Да, он приезжал к нам с комиссией, - призналась Настя.
   - Не крути, девочка! - не верила мачеха. - Ты же понимаешь, какие встречи я имею в виду! Вы встречались где-то еще? Кроме приюта?!
   - Нет, он забрал меня оттуда и сразу привез сюда.
   - Смотри, осторожнее с ним! - предупредила ее Шарлотта Марковна. - Он полгода был в бегах, убил человека. Сейчас идет следствие, его будут судить.
   - Он не может никого убить, - сказала Настя. - Он добрый.
   - Это с виду. Меня он больше чем убил. Он уничтожил нас!
   - Не похоже, - возразила Настя. - Жабель любит его, она мне ночью говорила. И Дастин любит. Вы одна его не любите, это нехорошо, вас надо пристроить в детский дом. На перевоспитание. Там вы сразу научитесь любить.
   Тетя Паня подслушивала разговор и без конца водила по себе трехперстием. Хорошо, что дом ни на кого не оформлен и находится в подвешенном состоянии, а то скандал и развод начались бы уже сейчас, подумала она.
   Неуемная антифазная энергия Макарона продолжала отыскивать противоположные векторы струящихся мимо событий и фактов. Их новый контент повергал его в ужас.
   Владимир Сергеевич раскладывал в обратном порядке этапы отношений с Прореховым. В итоге он выложил их как кафельную плитку в длинном коридоре. Заложив руки за спину, он ходил по квадратикам туда-сюда. Шел в одну сторону - все виделось нормальным, а как только разворачивался - выяснялось, что Прорехов, пусть и в отношении других, всегда был предателем. Но почему? Потому что дружба - это первая стадия предательства, смело рассуждал Макарон. Дружба не есть цельный процесс. Она - часть, необходимое условие предательства, которое непременно из нее вырастает. Дружба бескорыстна, поэтому в результате мы имеем предательство. Если его не происходит, значит, и дружбы не было. Доказательством ее может служить только совершенная в ее недрах измена.
   Макарон в своих рассуждениях шел вспять по пунктатам жизни Прорехова, на которые дружественная компания не обращала внимания. Что же имелось в наличии накануне? - вспоминал Макарон. Обострение! Пакт Рибентроппа-Молотова. Были клятвы преданности, словно Прорехов боялся, что товарищи перестанут доверять именно в момент передачи акций. Ему следовало принять их в траст как должное, поскольку по дружбе иного не выходило. Но Прорехов отнесся к акции, как к чему-то непроизвольному, и начал благодарить за доверие. Зачем, если этого не требовалось?
   Владимир Сергеевич копал глубже. Процесс обратного мышления походил на нелинейное вскрытие. Макарон терзал и Прорехова, и себя. Прорехова он тащил против шерсти-времени, а себя резал по живому. Процесс был противен и мерзок, потому что состоял из рытья в чужом нутре, к чему правильнее было бы привлечь Мата. Швы расходились в стороны, и тяжелый запах доводил до головокружения, но Владимир Сергеевич затыкал нос и следовал дальше. Он был уверен, что неприятные думы будут иметь положительный результат. Надо, надо продраться сквозь подонство в мыслях, чтобы выбраться на свет, убеждал себя Макарон. Но как далеко в этом можно зайти? Он ненавидел себя за слабость, за то, что сошел на укоры. Никогда ему не доводилось быть таким мерзким. Засучив рукава, он продолжал упрямо запускать руку в чужой белок.
   Если вдуматься, за Прореховым к моменту предательства числилось много нравственных трупов. Он промурыжил Ульку до самой трагедии, вспоминал Макарон, обрек на себя Ясурову, не вынеся ее требований. Затем привлек в судьбу Рену и породил сына Вовку в угаре из пропитанного спиртами посева.
   Все плыло, застревало, клубилось, смягчалось и снова вскипало в голове Макарона. У него поднялась температура. "Какой я подлец! - проклинал он себя. - Какой я мудак!" Как диггер, он устремлялся все глубже - в самую геоподоснову.
   Когда Прорехов зачинал сына, стараясь поймать свое, он не думал о проблемах. Значит, у него нет отсека, которым люди заботятся о других, мыслил Макарон. Выходит, предатель не имеет физической возможности стать не предателем. Предательство - телесный недостаток. Ради должности неснимаемого директора Прорехов пустил под откос общий бизнес с перспективами. Он боялся, что его снимут за пьянство, и защищался, как мог. Значит, был прав. Но в какой раздел поместить то, что Прорехов выделывал до совместного существования? В старину, когда под рукой не было денег, он отправлялся в шалман за опивками и заставлял сожительницу сцеживать молоко, чтобы продать его мамам у входа на детскую молочную кухню. Выручку пускал на свои напитки. Но что тут такого? - можно легко возразить. Каждый алкоголик был в детстве молокососом. Сожительница родила двойню - Аркашу и Игнашу, после чего у нее открылась астма. Помыкавшись, Прорехов бросился в бега, уклоняясь от алиментов. Он всячески скрывал информацию о существовании своей первой ячейки, но однажды размяк и поведал о продаже молока как о ловкой коммерческой выдумке - мол, само лилось. Просто грудь была такой, что лопались глаза!
   Получается, скрывая пороки и стыдясь, породили и вскормили предателя его же друзья, близкие, родные и знакомые. Когда брошенные парасыновья Игнаша и Аркаша осознают себя, они будут вправе высечь папку по попке. Вовка, узнав, что болен по причине отцовской невоздержанности, будет открыто ненавидеть его.
   Макарону вспомнилась история по месту жительства. Он родился и вырос на улице имени подпольщицы Марии Дунаевой. В память о ее подвиге был установлен обелиск. Марию выдал фашистам сосед, когда та со штабными донесениями пряталась в картофельном поле. Ее казнили. После войны соседу выписали четвертной, он отсидел, вернулся, а напротив его дома - обелиск. Так он и просидел на своей лавочке до смерти. Ежевечерне ему в лицо били лучи заходящего солнца, отражающиеся от звезды и от фотографии Марии. Напротив дома предателя всегда появляется обелиск тому, кто был предан, соображал Макарон. Пред лице Иуды возвысился крест, напротив дома предателя Марии Дунаевой - обелиск, против дома Прорехова будет стоять пустой дома Артамонова. А может, и мой, думал Макарон.
   Предательство наказываться жизнью, продолжал он мыслить с оттяжечкой, потому что отомстить за него нельзя. Предатель сам становится себе судьей. Иуда не выдюжил ноши - повесился. Екатерина Фурцева не снесла своего легкого поведения в отношении Вишневской - выбросилась в окно в день ее рождения. Вот он - обратный алгоритм и генезис предательства.
   Макарон ненавидел себя: неужели я такой гадкий, такой низкий, что позволяю себе подобное рытье в чужом белке? Разве я смогу простить себе это? Но избавиться от мыслей в чужую глубь он не мог. Он надевал сапоги и лез, лез в грязь все глубже и глубже, искал корни саксаула.
   Показать болевые точки, но не бить - это принцип каратэ в дружбе, вспомнил Макарон слова Решетова. Так вот зачем я ищу тонкие места. Ну, давай, давай, подталкивал себя Макарон, как иногда понукал Бека. И находил Пашу Крепыша. Вызванный Прореховым, он эмоционально оставил свой Горький Новгород, работу, жилье, приехал, отпахал год, потом сделал что-то не так и был отправлен назад. Прорехов не задумывался над тем, что поломал Паше всю его и без того висевшую на ниточке жизнь. Следующим на паклю прилип Юра Цапа. Он был призван в помощь Давликану по галерее, но стал быстро обходить всех интеллектом, активностью, образованностью и красавицей-женой. Прорехов нашел причину вернуть его на родину с судебным преследованием вдогонку.
   На житном поле Прорехов терялся, ему требовался фон, который бы мог оттенять его. Фон Прорехов, пытался объяснить себе его поведение Макарон. Но слишком высока раскрываемость совершенных им преступлений, констатировал Макарон, проникая в самые тылы жизни. Он лез в пекло и искал исходники предательства, опускаясь на глубину до сорока метров, чтобы узреть корни житейского саксаула. Он знал, что они зарождаются у грунтовых вод. Будущим предательство всего лишь поверяется, а начинается оно глубоко-глубоко - на уровне белка.
   Кем был дед Прорехова? - вспоминал прошлые байки Макарон. Работал членом тройки. Тонкий был человек. Лично расстрелял два десятка своих, слегка усомнившись в их преданности делу. Спас жизнь ценой предательства. Очевидцы свидетельствовали - расстреливал и плакал. Дед Артамонова отсидел в тридцать седьмом за веру, был узником совести. На баптизм велось гонение, а тот гнул свою линию и соответственно - подсел. Нечто схожее случилось и с прадедом Макарона по прозвищу Чугунок - от черного цвета волос. Не поладил он с местным воеводой, ослушался и во избежание наказания укрылся в лесу на двадцать лет. Когда надоело прятаться от графа Орлова, Чугунок поймал молодого медведя, взвалил на спину и понес в усадьбу. Скинул медведя, кинулся в ноги графу и вымолил прощения. Пораженный силой, прямотой, честностью и конечным послушанием Чугунка, граф простил ему прегрешения и в качестве замазки выделил в собственность участок леса - Чугунковский просек, который тянулся на семь километров - от места, где был взят медведь и до самых владений графа. Так прадед Макарона стал землевладельцем.
   Макарон построил подробную схему предательства от противного. Обратный ход раскрывал изнанку жизни Прорехова, все поступки которого вели к основному событию в его жизни - к предательству. И другого случиться не могло. Ловя события на противоходе, Макарон голографически наблюдал объемную их суть. Предательство - это заболевание, напрашивался простой вывод. Оно проявляется триадой - тело предает душу, душа теряет совесть, и все вместе охватывает страх перед будущим, потому что прошлое, как код на карте для оплаты услуг, от потирания становится отчетливее.
   Вначале тело предает душу. Они рождаются вместе и одновременно начинают реализовываться. Растет тело, и зреет душа. На дороге у тела встают соблазны - спиртное, чужие женщины, лень. Тело начинает хиреть. Душа не может развиться и вызреть раньше, чем вырастет тело. Душа говорит ему: погоди, дай дохнуть кислороду, я еще не готова, я без тебя ни шагу, я как детка. Но потом, когда сформируюсь, я тебя вытащу, придумаю что-нибудь интеллектуальное. Иногда тело проникается мольбами и тормозит разгул на половине, давая возможность душе взойти над горизонтом до пояса, но чаще мы имеем разбитое тело и зависшую душу. Бывают фантастические случаи, когда душа не предается телом, и человек доходит до вершин. В результате мы имеем светлые глаза гармоничного человека, способного двигать горы. Коль скоро дружба провоцирует предательство, как переохлаждение активизирует бактерии, то предательство - это зараза, а дружба - это температура души, и предательство совершается на ее пике.
   Рассуждая, Макарон чувствовал себя следователем, который по обратному отпечатку восстанавливает картину преступления. Прорехов повел себя, как женщина, которая, получив похоронку, легко сошлась с другим. А муж вернулся в орденах, живой и невредимый. И поздно кусать локти. Макарон сделал вывод, что со стороны Прорехова была не временная слабость, не отчаяние, это было предательство, которое последовало бы при любом раскладе, даже если бы Макарон никуда не пропадал. Нашлись бы другие причины.
   Макарону было противно от мыслей, он ненавидел себя, считал малодушным, но отвязаться от них не мог. Макарон уповал на то, что ему удастся выделать из этой мерзости нечто красивое и правильное. Это утешало его и толкало дальше.
   Тело Прорехова пьянствовало, курило, трахалось налево и направо, порождая то сирот, то калек, жило безотчетно и в свое удовольствие. Ждать от него чего-то хорошего было просто бессмысленно. Факты биографии прикрывались дружбой, как свежей соломой притрушивается навоз в конюшне. Дружбой были зашорены глаза, не хотевшие видеть этого. Случись подобное с другим за пределами компании, на это было бы обращено внимания. Прорехову огрехи прощались, поскольку были направлены во зло другим, а никак не дружественной компании. Они имели отрицательный знак. Энергия предательства, выждав момент, обязательно развернется против тебя. Такова его природа.
   Но оказывается... те, кого предают, сами провоцируют предателя! соображал Макарон. Потому что хотят пережить предательство, они жаждут возвыситься через жизненную трудность. Не будь Иуды, у Христа не было бы возможности вознестись до креста, до распятия, до небес. Христос благодарил Иуду за содеянное? Человек, в отношении которого совершено предательство, становится во сто крат сильнее. Личность появляется только через преодоление совершенного в отношении нее предательства - другого пути не бывает. Предавая друга, предатель отделяется от него, как ступень от ракеты, толкая ее ввысь. Предательство в отношении преданного - милость Божья.
   Все замкнуто на себя, вспоминал Макарон. Предавая кого-то, ты предаешь себя.
   Предательство передается генетически - неожиданно пришло в голову Макарону. Но не надо чураться дружбы, тут же делал он обратный вывод. Его просто метало по краям смысловых построений. Ах, вот к чему, оказывается, шел он в своих рассуждениях! Он готовил почву для новой дружбы с Прореховым! Логика Макарона разворачивалась в обратную сторону. Не порвать, а восстановить. С предательством, как и с долгами, надо работать, доходило до него со спины. Не надо бояться предательства и притормаживать чувства в ожидании, только оно может закалить и вывести на правильный путь. Друг всегда остается другом, он берет на себя страшную миссию - предать вас, вызволить и возвысить! Не мстите - он сделал все, что мог. Вам надлежит другая жизнь. Без предательства вам никогда не догадаться о ней.
   Так рассуждал Макарон. На основе предательства возникает нечо высшее, это две неразрывные категории. Столь неоценимую услугу мог оказать только друг, поскольку враг не волен предать. Что же получается? Предательство начальная стадия дружбы. Вот так вывод! Придется извернуться и пойти на ухищрения, чтобы доказать это Артамонову, доказать, что в их тройственной жизни имело место не предательство, а всего лишь необходимый этап развития.
   Макарон ощущал, что в отношениях с Прореховым ему предстоит проделать обратный путь. Клетки настраивались на это. Не возникало и сомнения, что после молчанки все вернется в лоно. Если точку ножей считать отправной, то следующим пунктом идет дружба иного накала! Возврат - показывал выложенный мозаикой кафель. Дважды предать нельзя. Предавший становится вдвое надежней.
   Неотвратимость нового вектора и ответственность за подъем не давали покоя. Все получится, если приложить невероятные усилия... Надо спешить, ведь предателя терзают муки более тяжелые, чем те, которые приходятся на долю преданного. Чтобы пробить доску, опять вспомнил Макарон Решетова, надо нацелить удар в точку, расположенную за ней. Хорошо бы наметить цель за пределами мук, чтобы пройти дрянь, миновать ее, перемять и увидеть просвет. Некомфортность совместных дел - не самое главное. Впереди будет нечто поважнее бизнеса.
   Идея понравилась Макарону. Отсюда и пойдем, решил он. И набрал сотовый Прорехова.
   ...Омоложение формулы сделало поведение Макарона другим. Начала проявляться странная взбалмошность. Мысли стали менее разветвленными, со вторым этажом, но без вуали. Макарон перестал говорить обиняками. В голове не удерживались сложные метафоры. Теперь он не расплывался и старался быть короче.
   При первой же после перерыва встрече Макарон рассказал Прорехову, как погорел самый гибкий разведчик на земле - Абель. Его сдал финн, заваливший оперативку, злоупотребляя. В жизни все настолько просто, хоть зашейся!
   Выслушав Макарова, Прорехов впервые подумал о том, чтобы бросить пить. Банальная мысль, как она раньше не приходила ему в голову! Нельзя сказать, что он совсем уж никогда не сопротивлялся натиску проблемы, нет, он не раз пытался спрыгнуть с привычки, но, поскольку находился под гнетом наследственно-семейной отягощенности, ничего поделать не мог. Отец его на протяжении многих лет уходил из дома на специально снятую квартиру и назло семье синекурил там до позеленения. Он и умер там назло супруге в возрасте пятидесяти с небольшим. Это неистребимое - назло, - как иксоидный клещ, мертво сидело в Прорехове.
   Прислушавшись к предложению, Прорехов согласился на то, чтобы им тайно и вполсилы позанимался Завязьев.
   - Депрессию мы берем на себя, - пообещал появившийся как из-под земли общественный трезвенник, - не надо никаких специальных больниц. Несколько месяцев общения с нашими хлопцами, и будешь как огурец. Если не получится, начнем отрубать по пальцу за каждый граненый стакан.
   Макарон откланялся, а Прорехов остался на первый сеанс. Он не мог приспособиться к себе в столь необычном качестве и пытался управлять Завязьевым, как людьми с работы. Он хотел навязать свою точку зрения на неведомые ему процессы.
   - С пороками надо разбираться по одному, - делился Прорехов соображениями, усевшись перед Завязьевым. - Сразу со всеми не справиться. Слишком большой стресс.
   - Что верно, то верно, - поддакивал Завязьев. - Здесь, по-видимому, надо угадать главное.
   - Было бы из чего угадывать, - заметил Прорехов.
   - Сначала попробуем оставить в покое чужих женщин, - порекомендовал Завязьев.
   - Тем более, что они давно оставлены, - радостно принял концепцию лечения Прорехов.
   - Не могу и не хочу - разные вещи, - пояснил Завязьев. - Сегодня воздерживаешься ты, а завтра они воздерживаются от тебя. Потом ты перестаешь питаться вредной едой и начинаешь потихоньку делать зарядку, кроссики небольшие бегать. А в конце и с выпивкой потихонечку подзавяжем.
   - Но нельзя же сразу взять и все разом бросить, надо постепенно, без рывков. - Прорехов выпрашивал персональный режим. - Вот, например, давайте так - сегодня после кафе - ни-ни. А как сделать, чтобы ни-ни?
   - Надо придумать дело - пойти купить сок, - вел урок Завязьев. - На данный момент ты всего лишь хочешь пить, и не обязательно водку. Значит, покупаем пить и - резко домой, в люлю.
   - Но вдруг ночью станет плохо сердцу и невыносимо захочется выпить? всполошился Прорехов. - Тогда уж лучше взять запас загодя, чтобы потом не бежать. Взять про случай, а не контра. Взять, но не пить. Пусть стоит. Просто стоит. Я слышал, баре заводят бары не чтобы пить, а чтобы не пить. Для тренировки.
   - А зачем тогда брать в дом спиртное? - гипнотизировал Прорехова Завязьев. - Если не возьмешь, может, и пить не будешь, а если взять, точно выпьешь.
   - Значится, так: не берем или берем - вот в чем вопрос, - подвел итог первого сеанса Прорехов.
   - Сознание и воля сотканы из групп мыслей, - объяснял физический смысл алклгольной зависимости Завязьев. - И чем дольше ты занимаешься каким-то направлением, тем плотнее становятся мысли на эту тему, тем проще им всякий раз возвращаться в исходную точку, чтобы с новой силой и во всеоружии рвануть вперед к стакану. Чем дольше пьешь, тем занимательнее становится питейная логика, которая непременно приводит к вечернему пузырю. Тут тебе и праздник особенный на носу, и друзья подвалили, и по работе необходимо крякнуть, а то процесс развалится. Но кто формирует мысли в пользу выпивки? Сам организм?
   - Так, так, так... - схватывал на лету Прорехов и прикидывал, как проскочить мимо темы.
   - Одним словом, чтобы именно в этот день не пилось, - завершал первое занятие Завязьев, - должны совпасть все необходимые условия - во-первых, наутро после вчерашнего не должно остаться ни грамма в доме. В течение этого дня не должно быть никакой работы, ни обязанностей, ни встреч. Дома тоже не должно быть никаких дел, к обеду горячие щи, хорошая программа по телевизору, никаких бед и несчастий в стране, дома и у соседей, потому что в противном случае сразу захочется отложить завязывание до момента, когда все утрясется. И самое главное, чтобы никто не давил - ни друзья, ни жена, а только все помогали тем, что не заикались на эту тему, а если кто заикнется - человек тут же берет и назло помощникам накатывает рюмаху. Ну, а если довелось пропустить одну, то дальше организм знает, как подтянуть подмогу, в мозгу проложены целые каналы для проводки этих мыслей, существуют тысячи мостиков, байпасов и перемычек, по которым мысль проскакивает к заключению, что сегодня надо выпить всенепременнейше, а завтра будем посмотреть.
   Прорехов слушал Завязьева открыв рот. За человеком, произнесшим столь правильную речь, стоял, а потому и чувствовался скрытый, но огромный опыт.
   - Ну, и как же в таком случае быть? - спросил Прорехов в конце.
   - Чтобы решить вопрос непития в кафе, надо просто однажды не пойти в кафе.
   - Слушай, гениально! Я как раз ненавижу туда ходить, - признался Прорехов, - у меня ведь врожденный порок сердца!
   - Тем более.
   - Но как я не пойду? На сегодня уже все приглашены, - сник Прорехов. Давай-ка мы сделаем это позже, в следующую пятницу. А сегодня уж сходим. В последний раз.
   В первый сеанс Прорехову удалось уболтать Завязьева, он поверил ему. Но поход Прорехова в кафе, как и все предыдущие, был не последним, а очередным.
   Через несколько дней психологических проб Завязьев был вынужден посоветовать Прорехову пойти на крайность - зашиться.
   - Другого способа я не вижу, - сказал он. - Только следует помнить, некоторые пытались кодироваться, но забывали код.
   - Как это понимать? - насторожился Прорехов.
   - Не выдерживали, выпивали и загибались, - сказал Завязьев.
   - Понятно, - сказал Прорехов.
   ...Его поместили в реабилитационную клинику.
   - Видишь ампулу? - Завязьев показал ему предмет перед операцией. Оболочка растворима. В ней яд, который оказывает курареподобное действие на организм. Теперь мы помещаем ее в спирт. Смотри внимательнее.
   Ампула повисела в растворе несколько минут, ее оболочка растаяла, и содержимое волнообразной мутью выпросталось в спиртовой раствор. Плавающая там пиявка окочурилась в один миг.
   - Так яд попадает в кровь, если спирт растворит оболочку, - пояснил Завязьев. - А теперь вскрываем вену, - показывал он Прорехову, - и зашиваем ампулу вовнутрь. Если выпить водки, алкоголь растворит оболочку, и яд выльется в кровь. Смерть, как и в случае с пиявкой, которую мы только что имели честь наблюдать, наступит мгновенно.
   - Вижу. А от уксуса она не растворяется, эта капсула? - спросил Прорехов от внутреннего юмора.
   - Нет, от уксуса она не растворяется.
   - А то я салаты с уксусом долюбливаю, - пояснил Прорехов.
   - Если ты согласен на операцию, через час мы можем приступить, - сказал Завязьев. - Если нет - впереди тяжелая смерть от алкоголя.
   - А вдруг осилю? - спросил Прорехов.
   - Если не выдержишь, - пояснил Завязьев, - то легкая смерть от ампулы.
   - То есть, смерть в любом случае, - уточнил Прорехов.
   - Если пить, то в любом, - не стал врать Завязьев.
   - Согласен, зашивайте, - сказал Прорехов. Столь наглядное введение в операцию по зашиванию вывело его из оцепенения.
   Его уложили на кушетку, обеспечили анестезию - сначала перидуральную, а потом решили - нужен полный наркоз, чтоб ничего не видел и не чувствовал. Шприцем, струйно, Прорехову ввели повышенную дозу снотворного. Прямо в переднюю лестничную мышцу. Потом вспороли лучевую артерию и принялись вталкивать туда гладкий, похожий на пулю предмет. Кровь была густой и липкой, как патока, чего с артериальной обыкновенно не бывает.
   - Сосуды сужены до предела, - сказал хирург. - Ампула не влезает. Еще какое-то время - и было бы не зашить. Вовремя схватились.
   - Вталкивать все равно придется, - сказал Завязьев. - Кровь обойдет ее, растянет стенки. Сердце, несмотря на порок, все еще достаточно сильное.
   Ампулу насилу втолкнули, и зашили кожу на место.
   Глава 7
   СУДЬБА КВЕРХУ МЕХОМ
   С Артамоновым Владимир Сергеевич после Дня грусти контачил большей частью по телефону.
   - Смех смехом, - сказал ему Артамонов однажды, - а судьба кверху мехом!