Арсенов Яков. Тринити

   - Не надо им ничего давать, этим бичам! Ни одеколона, ничего! Тем более взаймы! - предупреждал народ теперь уже бывалый Фельдман, весь обклеенный лейкопластырями в области паха. - Они не вернут! Я вижу этих птиц по полету! Заберут - и ищи потом вепря в поле!
   Сосчитать, сколько ссыльных проживает в бараках, было не так просто. Все они были на одно лицо, а за напитками приходили по очереди, чтобы заученно произнести одну и ту же клятву:
   - С получки все фанфурики отдадим. Как штык. Это святое.
   - А деньги? - напоминал Фельдман.
   - Н-да, деньги... - начинали мяться поселенцы, и становилось понятно, что деньги плакали.
   Август долго бродил за рекою, а однажды ночью взял и переметнулся на правый берег Выми, где работали "дикари". Зелень сразу и безмятежно отдалась на поруки осени. Деревья стали усиленно вырабатывать гормон увядания. Желтизна всевозможных тонов и оттенков беспрепятственно проникала в сознание и наводила на мысль, что, несмотря на бревенчатую рутину, жизнь хороша и цветаста.
   - Я удивляюсь, парни, - говорила Татьяна, - как мы, находясь на таком строгом режиме, умудряемся быть счастливыми и самыми августейшими в этом августе?!
   На юг тянулись гуси-лебеди, летовавшие на Печорской губе, и кричали, как каторжники, надрывно и тяжко. Глядя им вслед, Реша мечтательно вздохнул:
   - Эх, домой бы сейчас, на материк! - помахал он птицам рукой. - У нас в Почепе такие яблоки! Одно к одному! Что ни разрез - то улитка Паскаля!
   В ближайшее воскресенье было решено устроить первый за все лето выходной. Накупили в Шошках питьевого этилового спирта и отправились в лодке на противоположный берег на охоту - пострелять рябчиков. Забрели в тайгу, осмотрелись вокруг - рябчиков нет, и спешно приступили к спирту под свежие грибочки, припущенные на легком огне. Реша нашел квадратный метр с рекордным количеством грибов - на нем росло 22 гриба подосиновика!
   Скоро из выпавшего в осадок Усова устроили бруствер и вместо рябчиков стали поливать дробью по фуражкам и кепкам. Среди ночи полностью оттянувшиеся бойцы под бас Мукина "Вот кто-то с горочки спустился" сползли к реке.
   - А у бичей, смотрите, как будто свадьба какая-то, - сказал Рудик, обозревая из-под руки родной берег. - Все окна светятся. Что это им не спится, нашим соседям-то?
   И действительно, длинное, как коровник, обиталище поселенцев все было в огнях. Они отражались в воде по всей ширине реки и немножко сбивали с толку. Потому что бичи до нынешнего дня не зажигали света. Не экономили, конечно, а просто не пользовались.
   Туда через Вымь горе-охотники плыли аккуратно, по очереди, небольшими партиями, поскольку утлая лодчонка выдерживала только троих. А обратно, понукаемые алкоголем, поплыли смелее и сразу все вместе. На дно лодочки в качестве балласта бросили Татьяну и Мата, а остальные уселись сверху. Кое-как доплыли, хотя пару раз лодка черпала воду бортами.
   От пристани до берега Реша по узким бонам, невзирая на состояние, прошел как по ниточке и рухнул на берег. Если бы он рухнул чуть раньше и в воду, его бы уже больше не нашли.
   Именно вот такого полного расслабления, уверял Мат, требовала ситуация, иначе этой деревянной войны с бревнами было бы просто не выдержать.
   Вернувшись в барак, гульнувшие "дикари" заметили, что там произведен полнейший шмон. Все деньги и вещи, которые как-то можно было употребить, исчезли. Случайно уцелели лишь подвешенные к форточке электронные часы Артамонова.
   Рудик с Мукиным и чуть оклемавшимся Решей взяли ружье и направились в барак к поселенцам. Там вовсю отмечалось удачно провернутое дело - шла резня в карты на небывалые ставки. Рудик навел на бывших зэков ружье и велел им построиться в шеренгу.
   - А ты что здесь делаешь, Аля-потя? - узнал Реша своего провожатого.
   - Да вот, хлопцы пригласили... отметить...
   - Они нас обшмонали эти твои хлопцы! - пожаловался Реша попутчику. Полный марафет навели!
   - Не может быть! - Аля-потя развернулся в сторону главного угощавшего и выкрикнул вопрос: - Слышь, ты, вигоневый, вся эта разомлева на их мармулетки, что ли?! - мотнул он головой в сторону студентов. - Надо все вернуть! Нехорошо это! А то перешерстю всех до одного!
   Главный угощавший не вязал лыка. Никакого ответа не последовало, но и без того было ясно, что поезд ушел и что даже при взаимном желании вернуть ничего конструктивного не получится.
   Поутру угощавшего нашли немножко притопленным в отхожем месте. Он просидел в испражнениях двое суток. На третьи его вынули и в чем был бросили на кровать.
   Уезжая в Шошки, Аля-потя сказал, что такие номера, как взять на испуг с помощью ствола, здесь не проходят. Если навел ружье - стреляй. Если не стреляешь, ружье заберут и грохнут тебя. Студенческую оплошность, по его словам, смазало то, что в компании оказался он, Аля-потя. В противном случае трагедии было бы не избежать. Что студенты пустые и ленивые, как вареники, было, мол, вычислено тут же. Еще немного, и ружье было бы выхвачено и использовано по назначению. Но, в принципе, лохам или, как там по-вашему, олухам всегда везет.
   - Ружье было без патронов, - сказал Мукин.
   - Тем более, - сказал Аля-потя. - А вообще парни они все незлобивые и нежадные.
   И поведал байку, как многие освободившиеся, получив деньги, садятся в поезд Воркута - Москва и угощают всех подряд пассажиров выпивкой. Гульба и гудеж идут не останавливаясь, насколько хватает шуршащих. Когда дензнаки выходят, остается только грамотно подлезть под статью, чтобы снова попасть сюда, домой.
   - Не могут они уже на свободе, - сказал в заключение Аля-потя. - Не хотят. Сливают все запасы исключительно в карты и на водку. Некоторым удавалось продержаться двое суток. Есть даже рекорд - один гражданин-товарищ за Волгу умудрился заехать. Но до Москвы пока не продержался никто. Есть у меня такая мыслишка - дотянуться до столицы. Вот накоплю мармулеток - и попробую.
   Через несколько дней за Татьяной в качестве провожатого попытался увязаться ссыльный из компании поселенцев. Получив от девушки отпор, ссыльный произнес забавный текст.
   - На меня-то коситься не надо, - сказал он. - Это ваш дружан Аля-потя ограбление сам и организовал. Неужели вы не поняли? Я не к тому, что он петух какой-нибудь, а просто, чтоб все знали. Но в любом случае вот так легко вы отсюда не уедете. Вас попишут, как баранов, и поджарят прямо в бараке, или еще что-нибудь придумают. По-моему, даже день уже какой-то намечен. Типа послезавтра ночью. Потому что скука здесь страшная.
   Татьяна поведала об этом заявлении отряду. В "дикарей" вселилась тревога.
   - Вот сволочи! - сказал Фельдман. - Одно слово - бичи. Никакой совести! Мы им и деньги, и одеколон весь поотдавали, а они вон что!
   - Надо следующую ночь заночевать в тайге, - предложил Клинцов. - Пускай пустой барак жгут.
   - Лучше вытесать колы и встретить как положено - в штыки! - сказал Мукин. - Нас больше. Неужели не справимся?
   - А если и впрямь подожгут барак, куда будешь прыгать? - сказал Клинцов.
   - В окна. Откроем заранее те, что в тайгу. И отойдем на подготовленные позиции.
   - Да мы их... как этих... - агрессивно задвигался Мат.
   Меж тем следующей ночью спать легли на изготовку. Матрацы оттащили подальше от окон и выставили караул.
   - А может, их упредить? Пойти сейчас и всех замочить прямо в логове, предложил Фельдман. - Зачем ждать?
   - А ты готов? - спросил его Мукин.
   - Я - как все.
   - Сегодня как раз Варфоломеевская ночь, насколько я помню, - стал наводить страх Мукин.
   - Все сходится, - приуныл Нинкин. - Нас порубят, как младенцев.
   - Как бы действительно чего не вышло, - подсел к нему на корточки Пунктус.
   - Варфоломеевская ночь не двадцать четвертого августа, а в ночь на двадцать четвертое, - поправил парахроника Мукина Артамонов, - то есть она была вчера.
   ho"'>- Тогда, слава богу, есть надежда, - сказал Рудик.
   - Да путаете вы все, - сказал Усов. - Варфоломей чудил в ночь с двадцать третьего августа на пятое сентября.
   - Заткнись ты, шутник! - опустил его Реша.
   Несмотря на снисходительность судьбы, внимания не притупляли и бдили как надо.
   Но "дикарей" никто не тронул ни в эту ночь, ни в следующую. Непоправимое чуть не произошло на третью.
   У Мата после тройной дозы некипяченого чая заработал без передыху внутренний биологический будильник. Он у Мата был настроен одновременно и на мочевой пузырь, и на желудок. Обычно в таких случаях Мат тайно пробирался на кухню, расположенную во дворе, и добивал все, что как-то можно было применить в качестве пищи. Среди этой показательной ночи Мату тоже приспичило перекусить. Никто из караульных не засек, как он выходил, а вот когда, пыхтя, возвращался обратно, заметили все. "Дикари" проснулись и схватились за колы. Мат открыл дверь и, боясь на кого-либо наступить в темноте, стал осторожно пробираться к своей лежанке. Два десятка глаз следили за ним в темноте, за каждым его движением. Все держали наизготове деревянное оружие и думали: "Как только этот бич набросится на кого-нибудь, я его тут же замочу!"
   К счастью, Мат своим любимым и известным движением почесал зад. В темноте на фоне окон его узнали только по этому накатанному движению. Вздох облегчения раздался из углов.
   - Ну и повезло тебе! - сказал Реша. - Один шаг в сторону - и я вбил бы тебя в пол до пупка! Замочил бы вдрись!
   - Я, так сказать... в некотором роде... - завел свой типичный каскад Мат и через несколько секунд опять заснул, расслабив все свои поперечно-полосатые мышцы.
   Остальные завелись и, возбужденные, до утра не сомкнули глаз.
   А барак так и не сожгли. Он и сейчас стоит на берегу Выми.
   Мастер доложил в низовья, что запань Пяткое окатана. "Дикари" засобирались в обратный путь.
   Пока ожидали водный транспорт, успели разукрасить бойцовки, написали на них "Парма" и нарисовали солнце, встающее из-за лесистых сопок.
   Скоро из леспромхоза пришла отремонтированная брандвахта. Усаживаясь в ее раскаленное нутро, в последний раз взглянули на Пяткое.
   - А ведь поначалу не верилось, что мы сможем переворотить такое, сказал Рудик. - Даже я некоторое время был в сомнении.
   - Да, было дело, - вставила Татьяна.
   Грусть угадывалась во всем и во всех. Август, август! Вот ты и догораешь своим прощальным огнем! Прощай, тайга, прощай, речка Вымь! Почему ты такая туманная? Тоже грустно? Ничего, все еще, может быть, повторится. Только ты не шали весной. Говорят, в прошлом году ты посмывала и унесла в Белое море столько добра! Прощайте, ссыльные! Конченые и неконченые! Жизнь вам судья!
   К сходням Приемной запани леспромхоза пришвартовались под занавес дня. Пидор сошел на берег первым.
   Вечера как такового не было, просто солнце падало прямо в реку. Огненная полоса пробегала по воде, на повороте выбиралась на берег и сжигала производственные строения, штабеля леса и лица "дикарей".
   Развели костер. Гриншпону сунули в руки гитару. Песни, поплясав рикошетом по воде, возвращались обратно.
   На огонек и музыку подошли бойцы из ростовского стройотряда "Факториал". Этот отряд занимался тем, что вылавливал плывущие по реке бревна, бревнотасками поднимал их на берег, загружал в вагоны и отправлял к себе на родину. Работы были неопасными, и студентам официально разрешалось их выполнять. Слово за слово - коллеги разговорились и познакомились. Выяснилось, что командир у "Факториала" непробивной и что денег ростовчане за лето вряд ли получат столько, сколько не стыдно привезти с севера. В самом начале работ они три недели добывали кровати, телевизор и прочее культурное оборудование, и, пока устраивали никому не нужный быт, ушло драгоценное время. Поэтому "Факториал" не имеет денег даже на обратные билеты.
   Ночь прошла быстро. Утром Фельдман и Клинцов вернулись к своим командирским обязанностям - отправились в контору леспромхоза. Они пробыли там непредвиденно долго и вернулись только к обеду в сопровождении директора, который сообщил, что наличности для расплаты за работу в кассе на данный момент нет и надо немного подождать. А пока, чтобы не терять времени даром, можно по другому наряду поработать на очистке Приемной запани, прямо здесь же, неподалеку. Совсем недолго, недельку-другую.
   Поскольку время терпело, согласились.
   Специфичным было то, что берега Приемной запани были топкими, а сама запань находилась непосредственно в тюремной зоне, которую река разрезала пополам.
   "Дикари" таскали бревна из адского джема, и, случись сейчас тревога, им осталось бы только выдать полосатую форму да пришить номерки.
   Заключенные работали в десяти метрах от студентов. Расконвоированные сплавляли зэкам бревна с привязанными под водой ящиками спирта. Солдаты-охранники останавливали бревна багром, вынимали две-три бутылки в качестве пошлины за транзит и отпихивали дальше. Все было отлажено и шло как надо. Если не считать, что неподалеку сгорел штабель леса. Говорили, что кто-то проиграл в карты тысячу кубов леса и был вынужден поджечь этот штабель.
   "Дикарям" хотелось побыстрее закончить очистку топкого и грязного берега от бревен. Для ускорения процесса решили поработать ночью и отправились с крюками в темноту. Через час, каким-то образом прознав об этом, примчался на катере Зохер с Пидором.
   - Вы что, с ума посходили?! - начал он быстро втаскивать работничков в водомет. - Вас же перестреляют, как гусей! На вышках одни чурки! Увидят, что кто-то там в темноте ковыряется-копошится, и пришьют без всяких предупредительных выстрелов, под маркой беглых! И еще по тридцать суток отпуска получат за каждую вашу тушку! Нет, ребята, как хотите, а литрушу спиртяги мне завтра поставьте!
   - Что ж ты раньше молчал? - сказал Рудик. - Откуда нам было знать?!
   - Быстрее! Быстрее! - торопил всех Зохер. - Вон видите, чурочки дорогу перебегают, на пригорке, через минуту здесь будут! В лагере уже тревогу объявили, наверное. Сейчас объявят, что кто-то сбежал, и откроют стрельбу на поражение!
   Пришлось спешно свернуть работы. Когда отчалили, Зохер вновь напомнил о спирте. Никакого алкоголя в обороте "дикарей" на текущий момент не оказалось, поэтому сразу за всех отблагодарила Зохера Татьяна. Они на пару долго о чем-то пили чай с сухарями на теплой кухне. Наутро все заметили, что вся посуда со стола, сбитого из неструганых досок, была сметена одни махом, потому что валялась в одном углу, да и сам стол был метра на два сдвинут к стене. Это могло означать только то, что ввиду узости кухонных скамеек, тоже топорной работы, и по причине их крайней неустойчивости Зохер принимал от Татьяны ее необъятные благодарности прямо на столе на двенадцать персон и не за один поход. Весь этот бардак парням пришлось устранять самостоятельно. Татьяну удалось разбудить только через двое суток, потому что за одни сутки ее мощное тело при обычных темпах реновации не восстанавливалось. Ситуация с посудой на полу и со столом повторялась из ночи в ночь до самого отъезда "дикарей". Как раз до того самого момента, до которого Татьяна выколупывала из задницы занозы, оставшиеся там в результате шорканья по шершавому дереву.
   Казалось, жара навеки воцарилась на земле. Растерявшееся лето не знало, что с собою делать в сентябре. Погода была непонятна, как женщина. Только что была жарынь, и, пожалуйста, зарядили дожди. День, другой, третий. Словно нарушился водный баланс Земли. Берег вовсе раскис, и работать стало просто невозможно. Ветры вперемешку с водой заметались по заколдованному кругу. Бревна, прибиваемые к берегу, иначе как по циклоиде двигаться не хотели. Толкнешь ее, эту деревяшку, она опишет дугу и снова к берегу - опять нужно отталкивать. От ледяной мороси коченели руки. Ждать погоды в такой ситуации было все равно, что читать "Обломова". Ну, думаешь, наконец-то он набросает планчик переустройства именьица, но тут подворачиваются Алексеевы и прочие. Ну, думаешь, проснется Обломов - и все изменится. Но не тут-то было - дожди все идут и идут. Превалируют, фаворируют, преобладают. И чем больше веришь в Обломова, тем они нуднее и безысходнее. Как страницы безутешного эпилога, листала осень день за днем и тащила отнекивающуюся и продрогшую насквозь тайгу в судорожный танец. "Дикари" то сидели в бараке, то очищали грязь от бревен. Не бревна от грязи, а наоборот, как в стране дураков, - грязь от бревен.
   Десять дней дожди лили, как во времена Ноевы. С берегов скатывались грязнейшие потоки. Но сколько бы чистой воды ни добавляло небо, река не становилась прозрачней.
   В то последнее утро посветлела только восточная половина неба. Словно на западе произошло что-то непоправимое, и, несмотря на все усилия природы, рассвет там никак не мог наступить. Такой формы небесных явлений не знал даже Решетов. Окрестная флора затихла, как перед грозой.
   "Парма" загоняла к бревнотаскам последние бревна. Вдруг Фельдман, словно сорвавшись с цепи, заорал, тыча руками к горизонту:
   - Смотрите! Смотрите!
   Как орда монголов, заполняя ширину реки, сплошной стеной на Приемную запань медленно надвигался огромный плот леса. Края и конца ему не было видно.
   - Наверное, в девятом отделении плитку сорвало! - догадался Зохер. Опомнившись, он выскочил из катера и побежал по берегу навстречу надвигающемуся лесу, закидывая ногами себе на спину огромные комья грязи. "Дикари" бросились вслед, не зная, зачем и что из этого должно получиться.
   Боны Приемной запани закрывали только половину ширины реки.
   - Будем отпускать тросы и перегораживать реку! - скомандовал Зохер. Раскручивайте лебедки!
   Лес неумолимо надвигался, открыто и нагло мечтая о беломорском просторе. Приемная запань была последней преградой на пути к морю. Внизу лес уже было не поймать ничем.
   Выше запани река сужалась. Берега, стиснув поток бревен, на некоторое время затормозили его.
   Боны в обычном режиме удерживались только двумя тросами.
   - Не выдержат! - сказал Зохер. - Надо ставить дополнительные!
   Запасные тросы, смотанные в бухты, лежали на берегу. Свободные концы тросов привязали к катеру, и водомет затарахтел, разматывая крепеж. Рудика, Решетова и Клинцова Зохер затолкал в катер для помощи себе. Как самых близкостоящих.
   Зохер начал объяснять, как лучше зацепить тросы за боны. Самому ему было не сделать этого - управлять катером, кроме него, никто не мог.
   Лес начал входить в запань, грозно шурша и перетирая древесную кору в порошок. Шум был всепроникающим. Сразу становилось понятно, что порожден он чем-то мощным и нечеловеческим.
   От дождей вода в реке была мутнее, чем в Хуанхэ. Первым нырнул Реша. Он намотал под водой на бревна конец троса и, стуча зубами, влез в катер. Второй трос обвязал Рудик и тоже вымок до нитки.
   С третьим тросом выпадало нырять Клинцову.
   - Не успеем, сотрет бревнами! - отказался он нырять под боны. - Мне кажется, и этих двух тросов вполне хватит!
   - Не хватит, надо три! - крикнул Зохер. - Я боюсь, не хватит даже и трех!
   - Эх! - простучал зубами Реша и вместо Клинцова ушел под воду повторно.
   Лес наползал. Дополнительные тросы натянулись как струны. Боны заскрипели, сдерживая натиск сбежавших от хозяина бревен. Такая силища!
   Катер попал в ловушку. Его прижало к бонам и стиснуло, как скорлупку. Он вяло посопротивлялся, потрещал и вмиг сделался плоским. Бревна раздавили его.
   Наконец лес, тяжко охнув, остановился и, как нашкодивший пес, виновато затих. Течение, уплотняя массу, выгнуло боны в форме арфы и, словно непутевый музыкант, беспорядочно задергало то один трос, то другой. Такая игра не могла родить музыку, но что-то от нее в этом общем гаме прослушивалось.
   Зохер с "дикарями" оставили сплюснутый с двух сторон катер и, как акробаты, пробрались по нагромоздившимся бревнам к берегу. Белое море, облизнувшись, клацнуло вдалеке голоднющей пастью. Все мокрые, спасатели двинулись к баракам. Гул не затихал. Он вызывал какое-то чувство. Гордостью его назвать не поворачивался язык. Но что-то похожее на это угадывалось.
   Директор застал последние минуты сражения.
   - Молодцы! - сказал он поднимавшимся "дикарям". - Пойду позвоню в девятое отделение. Пусть со своим лесом как хотят, так и разбираются! Ловко получилось - мы на их промашку свой старый катер спишем! И отхватим себе новенький!
   Больше он не сказал ничего. Или в его "молодцы" вмещалось благодарности больше, чем туда мог вместить любой другой, или мужество на севере - дело более обыкновенное, чем в Нечерноземье. А может, причина была совсем иной.
   Директор позвал к себе в контору Клинцова и Фельдмана. После обеда они пришли в барак нетрезвыми и вывалили на пол сетку денег.
   Ростовчане развели руками, узнав про сумму, которую заработали "дикари". У "Факториала" за лето вышло впятеро меньше.
   По завершении работ решили устроить баню. Но даже горячая вода не смогла ничего поделать с длинными и слипшимися от смолы волосами. Пришлось всем, за исключением Артамонова, который уже и так обкорнал себя, постричься наголо. Даже Татьяне. Стало понятно, почему все зэки и ссыльные в округе лысые. Не потому, что зэки, а потому, что бревна на севере очень смоляные. Альбиносу Нинкину можно было не беспокоиться. Из-за его лаун-стилистики светлые волосы на фоне зеленого лица - ему можно было и не стричься. Наличие на нем волос не делало его заросшим.
   С леспромхозом АН-243/8 прощались немножко театрально. Вечером из засаленной спецодежды связали трехметровое чучело и подожгли. Пропитанная смолой ветошь занялась в один момент, и чучело еле успело отпустить с ладони висевшую в небе луну, как божью коровку, на счастье. Пылающий гигант из шмотья удивленно озирал "дикарей". Чему они были рады? Подумаешь, подержали в руках по двадцать вагонов леса каждый, что в этом веселого?!
   Даже вонью сегодня не так густо тянуло из Приемной запани.
   - В такой вечер могут запросто вырасти крылья! - потянулся Нинкин, имитируя недельного страуса.
   - Не говори! - согласился Пунктус.
   Веселости не мог нагнать даже Артамонов. Возвращаться было грустно. Поезд на Москву отправлялся в пять утра.
   Пидор был единственным, кто проводил "дикарей" до вокзала. Он все лето продержался с отрядом, не отпуская студентов ни на шаг. И что его, столь самостоятельного, удерживало рядом? Может, то, что все с понятием относились к его необычной душе и не утруждали приступами чрезмерного внимания? Давали свободу в действиях? Или совсем не потому?
   Но в вагон, когда поманили, Пидор сесть отказался. Он пробежал за поездом с полкилометра, дико мяукнул и побрел в сторону леспромхоза АН-243/8. Прощальный стон кота долго не мог растаять в утреннем мареве.
   Пошел дождь. Крупные, совсем не осенние капли вкось чиркали по оконному стеклу, желая, наверное, вспыхнуть. Некоторым это удавалось, когда поезд пролетал мимо станционных фонарей. Параболические кривые, оставляемые каплями, зарисовывали окно. Резкости для созерцания заоконных полотен стало не хватать. Чтобы навести ее, гоняли по кругу "северное сияние" - смесь питьевого этилового спирта с шампанским. Гудели, как оттянувшие срок и откинувшиеся ссыльные, - плотно и по полной программе. Карты - напитки, напитки - карты. Единственное, что отличало знакомых Аля-поти от "дикарей", - у последних не было цели спустить все заработанное собственным горбом. Поэтому угощали не всех подряд. И не со всеми подряд садились за откидной ломберный стол.
   В купе, где звеньевым был Фельдман, употребляли голый спирт, поскольку игристое все вышло. Раскрепостив всасывательную функцию, работники вяло метали банк, играя по копеечке во что-то среднее между сварой, секой и бурой. Играли на щелбаны. Кто выигрывал, отбивал по носу с оттяжкой. У Фельдмана нос был весь синий. Играли и трамбовали подброшенную Татьяной тему влияния спирта на потенцию и особенно на зрение. Вспоминались многие случаи из жизни, когда кто-то из знакомых то ли умирал от спирта, то ли становился импотентом, то ли напрочь терял зрение.
   - Так это от технического, а мы пьем специальный этиловый, питьевой, успокаивал всех раздухарившийся Нинкин, понимая, что сенсибилизацию организмов уже не остановить.
   - Все равно отрава! - отхлебывал мизерными глоточками Фельдман. Страшно!
   По капельке, по капельке Фельдман накачался, как маркшейдер, и, прислонившись к стене, отключился с картами в руках. Сон его был крепок. Спирт скосил нашего ботана до полного укоса - тоны его сердца стали приглушенными - налицо была симптоматика абсолютного нажора.
   Нинкин вырубил свет и стал подначивать участников игры:
   - Ставлю еще! Удваиваю банк! - И, толкнув Фельдмана, произнес: - Твое слово! Ходи!
   Фельдман не просыпался. В вагоне появились глухонемые торговцы порнографическими картами. Они разложили свой товар, все по нескольку раз туда-обратно просмотрели его, но покупать не стали - денег пожалели. Фельдман не просыпался. Подергивая верхней губой, он сгонял прочь назойливую генесскую муху.