Арсенов Яков. Тринити

   - Я скажу ребятам, пусть организуют какую-нибудь вылазку, - придумала на ходу Настя.
   "Как поохотились?" - "Подстрелили козу". - "В наших краях - дикую козу?" - начал кривляться Владимир Сергеевич. - "Не такую уж и дикую! Но зато фермер оказался таким бешеным!" - скороговоркой проговорил Макарон, словно прочитал текст какой-то комедийной роли в провинциальной постановке.
   Уловив ерничание Владимира Сергеевича по поводу предложения поохотиться, Настя тут же нашла другое потенциальное уклонение от текущей жизни.
   - Ну, или, там, соревнования по бегу на руках устроить в рамках кампании, чтобы сбросить напряг, скинуть силы и... - соображала она, чего бы такого ему еще подсказать...
   - Они меня не разрывают изнутри, эти силы, - пытался объяснить свое состояние Владимир Сергеевич, - они зскручивают меня вовнутрь. - В меня, словно в воронку, все уходит.
   Вновь вызвали Артамонова. Настя позвала его как раз в тот момент, когда он сидел в моем номере. Артамонов пригласил с собой и меня.
   Мы вошли к Макарону.
   Владимр Сергеевич, не обращая на меня никакого внимания, сказал Артамонову, что ему кажется, что его теперешняя розовощекость и худоба следствие длительной неподвижности.
   - А в чем вопрос? - сказал ему на это Артамонов. - Давай жить активнее, а то все, действительно, сгорает в никуда! Зачем залег? Ни нам ни тебе болеть нельзя! Запрещено! Мы нужны стране здоровыми!
   - Да я бы и не сказал, что я болен, - начал утренний обход самого себя Владимир Сергеевич. - Ну да, есть некоторое внешнее расстройство, неугомонство какое-то, даже где-то ребячество. Но это не болезнь.
   - Я считаю, все эта переживательная муть оттого, что у нас полный порядок с выборами, - придумал оправдание текущей меньжовке Артамонов, просто ты все еще ощущаешь некоторую неуверенность в ближайшем будущем. Но на днях ты будешь в нем абсолютно уверен!
   - Да я давно во все уверовал! - отмел дешевые соображения Артамонова аксакал. - Я знаю наперед, что случится завтра! Меня несет из штанов! Я вылез, как Гаврош, из всех ваших кутюрье! Идашкин не успевает перешивать мои шмотки! Имиджмейкеры каждый день перемеривают мое тело и каждый день тащут новую форму! Ты посмотри - я стал худым и долговязым! А был...
   - Ну и отлично! - усадил его на край кровати Артамонов. - Ты что, хочешь походить на Черчилля?! У нас другой подход к внешности, - пытался организовать Макарону хоть какую-то моральную поддержку Артамонов.
   - Ладно, давайте куда-нибудь смотаемся! - согласился Владимир Сергеевич. - Мне осточертело здесь торчать! Но только не сейчас. Через пару дней.
   - Хорошо, - сказал Артамонов. - Нет вопросов.
   - Я все подготовлю, - добавила Настя.
   Для Владимира Сергеевича она была единственным утешением во всей этой предвыборной лабуде. Оставаясь с ней наедине, он чувствовал себя молодым повесой, без умолку шутил, веселился, избавлялся от закомплексованности. Настя отрывала его от действительности, они без конца обнимались, целовались, но до какого-то момента. Как только он переходил в окончательную позицию, она накладывала ему палец на губы и говорила:
   - Потерпи, милый, мы же договорились - после выборов. Пусть спадет волна. Нам не нужен истеричный ребенок, у нас будет спокойный, нормальный малыш.
   Макарон сжимался в комок, у него начинало ныть в мошонке. А навстречу из памяти неслись схожие ощущения детства. Однажды, играя на реке в хоккей, Макарон подъехал близко к берегу и провалился под лед, после чего простудился да так, что вскоре в области паха вскочило сразу 17 чирьев! Через какое-то время они вызрели и стали один за другим лопаться. Макарон от боли терял сознание, а мать гладила его и вздыхала, приговаривая: "Бедные ядрушки, совсем заплыли". Вот и теперь, когда Настя отстраняла или приостанавливала его перед самым главным, их архива всплывали материнские слова, и что-то надсадно начинало ныть в простате. Бедные ядрушки, думал Макарон и пытался распределить неприятное ощущение по всему телу, рассредоточить, добиться небольшого удельного воздействия.
   - Ты весь исхудал. Это от нервов, я понимаю, - продолжала Настя. - Но политика тебе идет явно на пользу. Пока ты на гребне - ты лет двадцать сбросил! Волосы у тебя не выпадают, как у других кандидатов, а наоборот густеют. Теперь у тебя будет вот такая шевелюра! А не плешь от чужих подушек! - Она запустила руку в его плотную "канадку" и зачикала по волосам пальцами, как ножницами с насадкой в 12 мм. - Значит, все же действенно это лекарство. Спасибо Довганю. Он поставил Пересвету целую партию! Тебе на прически. Соображает, кому пособлять, держит нос по ветру. Столько много всякого понанесли его посланцы - мы всей группой пользуемся! И вот видишь, как сработало - прическа у тебя просто как у Есенина!
   - Так я, вроде, не пил ничего такого для волос, - удивленно сказал Владимир Сергеевич. - И не мазался ни чем.
   - Я незаметно подливала в чай, - призналась Настя
   - А я и чай твой не пил, - сообщил Макарон. - Я кроме своей перечной мяты с лимоном ничего не потребляю, ты же знаешь. Все, что мне приносят, я выливаю в раковину. Со зрелых лет. Привычка. Чтобы не отравили.
   - Правда? - вскинула брови Настя.
   - Конечно, правда, - сказал Владимир Сергеевич. - Так, может, ты мне еще чего подливала? - пожурил он ее за тихушный образ поведения.
   - Нет-нет, только усилитель для волос.
   - Я смотрю, вы все меня залечить хотите разными препаратами! - погрозил он ей пальцем.
   - Неправда! Я делаю все, как велит Пересвет, - сказала Настя. - На лицо - крем, на ноги - пасту, и все такое. Но даже и с этим к тебе уже целый месяц никто не прикасается, ты и так нормально выглядишь. Имиджмейкеры поработали, и вот результат - хоть позируй. Да, кстати, Давликан и Лика художница от Мылова - будут тебя завтра рисовать.
   - При чем здесь Мылов? - скорчил лицо Владимир Сергеевич.
   - У нас с ним договоренность, - сказала Настя. - Лика в его студии подрабатывает, она тебя и нарисует. К слову сказать, она всех пишет.
   - Как "всех"?
   - Всех, кто себе это может позволить. И очень дорого берет. Пишет она, а тавро ставит Мылов. Твой портрет нужен для последнего, решающего плаката. Давликан договорился с Ликой за полцены.
   - А сам Давликан не может нарисовать меня? - устало спросил Макарон. По старой дружбе.
   - Он не умеет рисовать людей, ты же знаешь.
   - Ну да, помню, как же, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Но я не хочу позировать! Мне лень! Надоело все это столоверчение!
   - Мероприятие входит в программу, - спокойно сказала Настя. - Потерпи. Программа утверждена. Мы не можем брать на себя такую ответственность менять ее, потому что в случае проигрыша нам придется платить за самоуправство самим. А если мы будем послушны - спонсоры заплатят. Понятно? Ты же ставленик, а не сам по себе...
   - Понятно, - плюнул Макарон и подфутболил лежащую рядом подушку, да так, что она едва не улетела за окно.
   Ей приходилось разговаривать с ним как с сыном.
   Портрет, сотворенный Ликой под присмотром Давликана, получился удивительно насыщенным. После того, как Мылов поставил под ним свою подпись, Давликан мастерски искромсал портрет кухонным ножом, а потом неделю штопал цветными нитками. Когда портрет растиражировали и вывесили на просторы России, все специалисты сошлись на том, что впервые художник Мылов изменил себе и отдался поветрию - снизошел до идеализации личности и сотворил молодящий прототипа портрет, который настолько тонко характеризует раннего Макарона, что его романтические и косые взгляды говорят неведомым и особым языком! Может быть, Мылов и прав, широко писала не проплаченная пресса, у каждого свой подход. Как вижу, так и рисую! К слову сказать, в итоге получился не портрет, а жанровый материал, в центре которого вращался вокруг себя недорезанный паренек не старше того, который купал красного коня у Петрова-Водкина.
   Ощущение радости и полноты жизни не покидало Владимира Сергеевича, оно наполняло его все больше и больше. Но в последнее время оно стало неожиданно перерастать в тревогу и страх. Безусловно, кандидат Макаров понимал, что с ним происходит на самом деле, причем, происходит с очень большим ускорением. Он находился на пике процесса, о котором говорил Бурят, - в его организме полным ходом шло омоложение клеток. И что самое противное - Владимир Сергеевич ничем не мог воздействовать на этот ход. И если раньше процесс был медленным и радовал Владимира Сергеевича, потому что вносил в забытые ощущения память юности, здоровья, веселья и бодрости, то теперь процесс протекал настолько быстро, что не хватало времени насладиться им. И более того, процесс уже почти и не улавливается Макароном, словно глохнет. По соображениям Макарона, он уже миновал критическую точку счастья, а дальше? Что дальше? Ведь если так пойдет дальше, то...
   Врача все же вызвали. Аналитические выкладки прибывшего доктора успокоили Владимира Сергеевича - они были прекрасными. Форма кандидата Макарова испытывала наивысший подъем - и давление, и температура, и наполнение удара - находились на абсолютном уровне.
   - Единственное, что я хочу сказать, - пояснил врач, - у вас странно высокий пульс. При таком давлении он должен зашкаливать, а у вас ритм нормальный при том, что пульс насчитывает более ста ударов в минуту. При этом вы совсем не задыхаетесь. В своей практике, если говорить откровенно, я никогда не сталкиваться с подобным...
   - А я, коллега, тоже, с позволения сказать, поначалу медицине учился, признался Владимир Сергеевич. - Может, мы рядом маялись?
   - Вполне возможно, - не стал отрицать доктор. - Но, я думаю, вы покончили с учебной муштрой несколько позже.
   - А в каком году выпустили в население вас? - спросил Владимир Сергеевич с нескрываемым интересом.
   - Сейчас вспомню, ну да, тогда еще профессор Подольский заведовал этими сферами...
   - И я при нем закончил, - обрадовался совпадению Макарон.
   - А по виду не скажешь, - признался седой и дряблый доктор в очках плюс восемь или что-то около этого. - Но вас, видно, жизнь не мотала так изрядно. А я меня где только не носило!
   - Да и меня покрутило, - чуть не обиделся Макарон, - и дальние гарнизоны, и Афган, и Даманский! Вот только недавно здесь осел, неподалеку.
   - Да, у каждого своя судьба, - попенял доктор, - кто-то всю жизнь белоручка, по штабам отсиживается, а кто-то и до сих пор не вылезает из крови и грязи...
   - Конечно, оно, может, и мне не от чего было седеть, - сказал Макарон. - Если оглянуться назад и посмотреть на все из этой точки, все кажется гладким. Извините, если что не так.
   - Да за что извинять-то? Но я вам должен сказать открыто, - наклонился к уху Макарона доктор, - у вас несусветно увеличено сердце, оно настолько велико, что выпирает из грудной клетки. При такой патологии пульс должен быть редким, а у вас наоборот - сердце и увеличено, и бьется дико. Возможно, отклонение это врожденное, с детства. И всего лишь обострилось на фоне вашей нынешней нервотрепки. Отсюда и похудение, и потеря веса, и даже некоторая розовость кожи. Такое случалось в человечестве...
   - А в моей жизни - впервые, - сказал Владимир Сергеевич.
   Заметно озадаченный доктор откланялся, а кандидат Макаров ни на шаг не отпускал от себя Настю, словно предчувствовал неладное. Ничего не подозревающая, она была поглощена мечтами о скорейшем устройстве их высших семейных начал, хлопотала, как цесарка, прикидывала, где им будет удобнее поселиться, когда закончится выборная суета - ее веселью и беззаботности наступал предел.
   Молодыми овладевали двоякие чувства. С переменным успехом то одного кидало в мечтания, то другого. То он сопротивлялся, критиковал и противодействовал, то она. Когда первая сторона уставала спорить, другая начинала заводиться и уходить в сторону светлого будущего. Настя искушала Владимира Сергеевича вопросами на предмет, смогут ли они вместе выполнить все, чтобы быть счастливыми.
   Они вели себя как дети, вопрошая: а где поселимся сразу? А куда будет главный выход из дома - в лес или на улицу? Где поставим кроватку? Что купим на кухню? Будет ли дома библиотека? Не бросит ли он Настю с будущим ребенком в связи с тем, что государственной работы навалится выше крыши?
   Они договаривались и соглашались, что все будет нормально, и Настя, спокойная, засыпала у него на груди. Он дожидался этого момента, аккуратно снимал с себя ее голову и шел в ванную комнату. Там он опять в который раз включал все светильники и без конца рассматривал свое тело.
   Да, процесс зашел дальше некуда, видел и понимал он. И хотя постепенное привыкание к обновленной внешности скрадывало озабоченность, тем не менее, было понятно, что процесс неостановим и вряд ли поддастся контролю. Никакие тут не помогут ни врачи, ни таблетки. Но надо ли мешать этому? Если бы не люди вокруг, не эти выборы, он бы знал, что делать с собой. Если бы не Настя. Тогда он сразу нашелся бы. Он бы взял Бека и снова отправился в землянку, и там, один на один с жизнью, он был бы смел и отчаян. А тут, с таким обозом и с таким тылом, поди разберись с собою, думал Владимир Сергеевич.
   До выборов оставалось две недели.
   Подведение их итогов планировалось дожидаться в гостях у Татьяны, в ресторане "One way chicken", чтобы сразу анализировать текущий ход голосования на основании донесений своих людей в избиркомах на местах.
   Командой Макарова были предприняты беспрецедентные меры по предотвращению всякого рода подделок бюллетеней, подвохов, подлогов и прочих ударов конкурентов, ведь, по сути, страна разделилась на два лагеря, как Макарон и предполагал. Все основные составляющие сил раскололи Россию пополам. На две неравные части. Кое-как склеить их, причем временно, удалось только при помощи очень серьезных сумм.
   С Москвой бодались все остальные регионы России. Фактически провинциальная Россия боролась за Москву и имела намерения выровняться с нею, а Москва, как отдельное государство, боролась за Россию и не хотела ее отдавать, как подспорье и кадровое, и сырьевое. И вообще. Но и с той, и с другой стороны были одни и те же козыри - евро. Отмытые, отмоленные, побывавшие в крови и снова очищенные, поменявшие форму и снова вернувшиеся назад, но никогда не выпускаемые из рук - евро. А если где-то и случалось, что евро упускались на местном, локальном уровне, то в эту точку тут же бросались все силы, чтобы вернуться под прежний финансовый контроль. И тогда становилось понятно, что перед евро не устоит ничто.
   За неделю до выборов случилось непоправимое.
   Настя, как всегда, встала поздно, но нигде не увидела Владимира Сергеевича - ни за компьютером, где он играл в "Tetris" и "Lines", ни в ванной комнате, ни на кухне. Может, вышел погулять? - решила она. Но вся обувь стояла на месте. Настя заглянула на балкон и едва удержалась на ногах. Перед ней стоял юноша лет шестнадцати - голубоглазый, стоял молча и, казалось, ни о чем не думал. И даже, похоже, не смотрел никуда. Он смотрел просто вдаль, на Москву и дальше - за горизонт, туда, где заканчивается Россия и начинается чужая, неведомая ему земля.
   Услышав шаги, он обернулся.
   - Настя! - сказал молодой человек, очень похожий на Владимира Сергеевича.
   - Милый! - бросилась она ему на шею, да так, что они оба едва не загремели с балкона.
   - Вот видишь, - развел он руками, - я молился, но ничего не помогает.
   Не веря своим глазам, Настя заметалась, но мозга ее не хватало, чтобы осмыслить произошедшее. Это был не Владимир Сергеевич, а юнец в огромных гостиничных разовых тапках, весь обтруханный и жаждущий поддержки. Доселе она радовалась, когда она наблюдала за все более улучшающимся его здоровьем и нарастающим положительным самоощущением, а сейчас он был нетерпим к ее присутствию, к тому, что она являлась свидетелем такого его состояния. Были времена, когда-то она при каждом новом объятии чувствовала в нем все больше и больше сил. Это его возмужание и проявляющуюся все больше молодцеватость она связывала с ростом его любви к ней, которая очищает организм и придает силы. Настя верила в энергию образов. Но теперь она отчетливо поняла, что это было совсем не то. Хотя и болезнью это назвать было бы не совсем точно...
   - Позови Артамонова, - опять попросил Макарон.
   - Может быть, не надо, может, мы сами... - попыталась удержать его Настя.
   - Позови, - приказал он ей. - Они должны это видеть.
   Под "они" Владимир Сергеевич подразумевал Артамонова и меня.
   - Хорошо, - сказала Настя.
   - Остальных звать не надо, - предупредил ее Макарон. - Остальные не вынесут такого зрелища.
   - Хорошо, - повторила Настя.
   - Только не мечись, - попросил ее Владимир Сергеевич, - спокойно, чтобы никто не заметил твоего беспокойства. И сразу скажи Артамонову, чтобы он отменил все оставшиеся встречи.
   Артамонов нашел меня, и мы прибыл в номер кандидата Макарова.
   - Я решил, что больше никого не надо посвящать, - сказал Владимир Сергеевич. - А то произойдет утечка.
   - Нам плевать на утечку! - сказал Артамонов. - Ты скажи, что происходит!
   Чтобы не вызывать у нас излишнего восторга, Владимир Сергеевич запахнул фалды своего военно-полевого халата, который трижды обвил его худое тело, и демонстративно улегся в постель. Халат был хорош, но великоват, ничего не скажешь, из-под него торчали только голова да пятки владельца.
   Не разглядывая Владимира Сергеевича, Артамонов сразу начал по существу предвыборного периода.
   - Дело близится к завершению, - начал он листать свои бумаги.
   - И у меня тоже, - сказал Макарон.
   - Что значит и у тебя тоже?
   - Шагреневая рожа сжимается, - сказал Владимир Сергеевич.
   - Времени в обрез, дорогой аксакал, - осек его Артамонов, - так что давай без этих твоих штучек! Сейчас не до них!
   - Соберись, пожалуйста, сядь и послушай меня внематочно, - сказал уже мягче Макарон, даже и пытаясь шутить. - Давай-ка мы с тобой, как в древние времена, пройдемся чисто по железу, без всякого софта и соплей, как говорится.
   - Ты что, вчера выпил лишнего? - стал принюхиваться к его дыханию Артамонов. - А то вся эта твоя показная страсть к безалкогольным коктейлям...
   - Насколько ты помнишь, он уже год ничего в рот не брал, - сказал я, как Марфа-заступница. - Не лезет.
   - Он вообще не пьет, - подтвердила Настя.
   - Ну, и..? - стал спешно подтягивать его на продолжение Артамонов.
   Тут Владимир Сергеевич распахнул свой халат и поднялся во весь рост на кровати. Мы стояли рядом - наши головы сровнялись с его головою.
   Я не видел Владимира Сергеевича несколько дней и тоже был немало удивлен, когда вместо него увидел нытлого парня, который, как сын, в миниатюре повторял кандидата Макарова. Следуя Артамонову, я тоже старался держаться спокойнее. Это и спасло ситуацию.
   - А теперь я поясню, - сказал Владимир Сергеевич и вкратце поведал суть его тасканий с Бурятом. - Понимаете, - обратился аксакал ко всем нам, - мы с ним решили помолодеть. И вроде все получилось. У меня. У него - нет. Он сошел с лыжни - печень подвела. Но времени после всего этого остается не столько же, понимаешь? Его количество зависит от того, в какую сторону ты живешь. Бурят был прав: в каком бы направлении ты ни двигался - во Вселенную или вовнутрь себя, - ты все равно движешься по одному вектору, потому что Бог есмь. Но в обратную сторону, как теперь выясняется, путь гораздо короче и быстрее!
   - И что это значит? - спросил Артамонов.
   - А то, что мне остается не так уж и много, - сказал Владимир Сергеевич.
   - А сколько именно? - практично спросил Артамонов. Ему, как привлекшему Макарона к выборам, необходимо было знать, хватит ли времени добить затею.
   - Я не могу подсчитать, - развел руками Макарон. - Моя личность сжимается сама по себе.
   - Давай не паясничать, - попросил его Артамонов.
   - Давайте, - присел на край кровати Макарон. - Это случилось больше года назад. Вот и прикинь.
   - Послушай, - заволновался вдруг Артамонов. - Давай мы сейчас не будем об этом. Сейчас надо решить только одно - как поступить на предвыборном уровне.
   - А что тут решать, - сказал я. - Понятно, что на люди ему уже нельзя.
   - Я принимаю решение сняться с гонки, - сказал Владимир Сергеевич.
   - Нельзя! Ни в коем случае! Столько ввалено сил! - Артамонов даже и не хотел мыслить об этом варианте. - На тебя, уважаемый Макарон, поставило больше чем полстраны! Получится, что мы подведем людей. Причем не команду, а на самом деле - россиян! Ты посмотри рейтинги, они реальны - за тебя весь народ! Ведь мы не сами по себе и даже не в команде, мы уже теперь - в России!
   - Моя личная жизнь - это мое дело! - топнул ногой Владимир Сергеевич. Это интимный вопрос!
   - Выборы, к сожалению, не наше личное дело! - искал аргументы и факты Артамонов. - Люди вложились! Вложилась страна! Они поставили на тебя, если страна проигрывает, ей смерть! Если другие придут к власти, они изведут все, что осталось на этой карте! - Артамонов в сердцах сорвал со стены покрытую целлофаном карту Евразии. - И не посмотрят ни на меня! Ни на Дебору! Ни на Настю! Ни на Дастина! Ни на всех остальных!
   - Но что же делать в принципе? - едва не всплакнул Владимир Сергеевич.
   - Надо затаиться и временно исчезнуть из поля зрения, - придумал Артамонов. - До выборов больше не показываться на людях. Я организую. А твое положение я попробую еще раз прокачать с врачами.
   - Прокачай лучше со мной, и я тебе все скажу сам, - тормознул его гиппократов порыв Макарон. - Это неотвратимо.
   - Что неотвратимо?
   - Процесс не остановить.
   - Но он не так уж и плох, этот твой процесс! - сказал Артамонов. - И до тебя люди и усыхали, и напрочь лишались тела. Сколько старцев было! И святых, и каких хочешь! Голова-то твоя работает! А это главное! Вспомни профессора Доуэля!
   Настя слушала все это и, сложив на груди руки, едва сдерживала рыдания. Слезы текли потоком, но от судорожных всхлипов они даже не успевали касаться лица - из глаз падали прямо на пол. Ей не хватало сил удерживать себя хотя бы в каких-нибудь рамках.
   - Надо очистить коридоры! - дал мне команду Артамонов. - Прикажи охране! Скажи, что Владимиру Сергеевичу нездоровится, и он не может больше выносить остроту момента. Чтобы не уплыть в стрессы бездонные, - продолжал далее Артамонов, - мы отъезжаем в нашу загородную резиденцию. В Миколино. Шарлотта Марковна там уже все подготовила! На ферму милосердия! Или, как там, - благолепия? Как правильно? - спросил Артамонов у меня уже на лету.
   - И милосердия, и долголетия, и красоты - все вместе - сказал я.
   - И пусть мне туда привезут собаку, - попросил Владимир Сергеевич. - Я соскучился по Беку.
   Коридоры гостиницы "Россия" были очищены. Всех случайных прохожих, зевак, стаффов и проплативших за полгода вперед жильцов служба безопасности оттерла к западному подъезду, а носилки с Макароном, покрытые белой простыней, были спешно вкачены в машину "скорой помощи", поданную к восточному. Белую "скорую", как черные мухи, облепили тачки с мигалками. Кортеж без всяких визгов направился в Миколино.
   На огромном земельном участке вовсю возводилась задуманная Пересветом ферма красоты, милосердия и долголетия. Наряду с фундаментами домиков для будущей клиентуры имелось уже совсем почти выстроенное местечко - домик для гостей. Там планировалось укладывать спать веселых товарищей, которые в перспективе должны будут приезжать на капустники к своим стареющим учителям.
   Настя поселилась с Владимиром Сергеевичем в деревянном бунгало. К вечеру туда доставили Бека. Собака не нашла в хозяине никаких изменений запросто кинулась на грудь Макарону и своей страшной массой свалила его на землю. Не рассчитал Бек. Он не ожидал, что хозяин, обыкновенно выдерживающий подобные собачьи нежности и припадки, теперь вдруг надломится и упадет. Но все закончилось благополучно - Бек вылизал лицо хозяина, и шалость была ему прощена.
   - Бек, милый, родной, дорогой! - ластился к нему Макарон.
   На свете сегодня было два существа, которые оставались любимыми и преданными Владимиру Сергеевичу до конца - Настя и Бек. Если брать по большому счету. На уровне белка.
   Когда все рассредоточились по спальным точкам, Бек для ночлега выбрал место на пороге бунгало, где уединились Настя с Макароном.
   Настя сегодня как-то особенно волновалась перед сном. Готовилась, долго купалась в ванне с душистыми ароматами трав. В полночь она пробралась к Владимиру Сергеевичу в кровать и приникла - нежно и тепло, чтобы, как она задумала, ласками вернуть его на землю, в мужественное и твердое существование, о котором они мечтали, когда сходились. Он был не против и даже очень старался, только смущался, и от смущения у него как-то все смазывалось, сразу куда-то все исчезало. От стыда он бросился к компьютеру, распаролил дневник и начал по электронной почте гнать куда-то гигабайты писем. Потом пустился в объяснения. Настя успокаивала его, и это его еще больше раздражало. Усугубило ситуацию то, что он вспомнил момент из своей жизни. Как в отрочестве его откупорила девица, будучи старше на три года ей был 21 год, а ему, соответственно, 18. Она его подловила. Тогда-то у него все и случилось впервые. Она - этот рыжий UP! - была тощей и гибкой. Они уединились на каком-то чердаке и, когда она уселась сверху, а ему велела гладить ее повсюду, он попросил ее включить свет, чтобы рассмотреть детали. Для этого ей требовалось изловчиться, нащупать в темноте над головой лампочку Ильича, и ввернуть ее поглубже в патрон. Она долго крутилась на нем, ища лампочку, и все на этом и закончилось. Ему стало не до чувств и до не ощущений, он просто не хотел уже ничего видеть. А ей как раз наоборот хотелось результата. Свет загорелся. В первый раз в жизни Макарон видел воочию женское тело. Его только одно смущало - рыжие волосы там, куда рывками устремлялся его взгляд. Ему стало противно. На следующую ночь девица снова влезла на чердак и стала затаскивать подростка Макарова на себя. Он был до того обескуражен случившимся вчера, что ударил ее головой в подбородок, как парня. У нее пошла кровь, и она назавтра рассказала всем на улице о том, что произошло. Наутро Макарон уехал поступать в военно-медицинское училище.