Арсенов Яков. Тринити

   В разгар схватки с первого этажа поступило экстренное сообщение:
   - Полундра! На вахте милиция!
   Служители порядка прибыли более чем кстати - факультеты "метелили" друг друга до умопомрачения и не могли остановиться. К моменту прибытия милиции драка охватывала уже несколько этажей.
   От возгласа "полундра!" созревший чирей драки лопнул и стал вытекать наружу. Бойцы, продолжая месить и метелить друг друга, рванули кто куда кто на пожарную лестницу, в туалеты и умывальники, кто на кухню и по ближайшим комнатам.
   Милицейскому наряду удалось скрутить и препроводить в участок горстку зазевавшихся зрителей, никакого отношения к драке не имевших. Им досталось за то, что, находясь в комнатах, они высунулись по самое некуда. Мало того, что, желая досмотреть все до конца, были избиты обеими сторонами, так они еще и в ментовку загремели.
   Чтобы замять инцидент, Рудик обратился к старосте "промышленников" с ящиком кальвадоса. Потерпевшие в качестве откупного потребовали в свое ведение "красный уголок", ключами от которого распоряжался Фельдман. В "красном уголке" было удобно проводить "огоньки", а через окна, поскольку "уголок" был на первом этаже, беспрепятственно проникать в общежитие в любое время суток.
   На следующий день, проведя операцию "хрусталь", другими словами - сдав бутылки, Фельдман отхватил у общежитской фарцы, недорого и в рассрочку, прекрасную в клеточку концепт-версию очень креативных джинсовых шаровар с резинками внизу и с лямками-плечиками и нагрудником вверху. Как у Карлсона.
   Татьяна по-своему готовилась к балу. Она прикупила себе моднючие сапоги-чулки, мимо-юбку, которая заканчивалась, не успев начаться, и классическое боа. Кроме всего прочего, она записалась в салон красоты на прическу а ля Теличкина "Встретимся у фонтана". После такого тюнинга она могла покорить любой топ-салон.
   Как все уже успели заметить, ее очередной жертвой и надеждой стал Мукин. В 540-ю комнату она сама входить не решалась, не в силах придумать подходящий предлог, поэтому все справки наводила через Решу. Она опасалась, что Борис Мукин не придет на бал или, чего хуже, вообще явится с какой-нибудь девушкой, и тогда она, Татьяна, останется не у дел.
   - А что, на балу все вместе будут, весь институт? - спрашивала она Решу, прикидываясь не очень осведомленной в деталях.
   - Как же иначе? - беседовал с ней Реша. - Права у всех одинаковые.
   - И где же сможет уместиться столько народу? - прикидывалась она ветошью.
   - В спортзале, - встревал Гриншпон, хотя никто его об этом не просил.
   - Наши, конечно же, явятся на все сто процентов? - не слыша Мишу, продолжала допрос Татьяна.
   - Планируют все, а вот дойдут или нет, неизвестно.
   - Я слышала, из нашей группы не все пойдут, - соврала Татьяна.
   - С чего ты взяла? - поинтересовался Рудик.
   - Говорили, - неопределенно отвечала Чемерис.
   - Нет, мы на все сто, - заверил Реша. - Семьдесят шесть тэ три по этой части самая показательная группа. И Мукин, и все остальные придут обязательно.
   - И конечно же с девочками? - попыталась угадать Татьяна.
   - Боже, какие у нас девочки?! - утешительно произнес Реша. - Кроме тебя одна Наташина, вернее, Алешина, но Борис на нее даже и не смотрит. Впрочем, как и на всех остальных.
   - Почему? - удивилась Татьяна. - Внешне все наши девочки очень даже ничего.
   - Потому.
   Реше было лень рассказывать, как с самых первых дней Алешина Наташа, единственная дама, которая попала в колхоз "на картошку" в другую деревню, заявила: "Прошу относиться ко мне как к парню! Никаких ухаживаний, никаких специфических знаков внимания, никаких запретов на вольные темы в моем присутствии!" И она все это так серьезно обосновала и повела себя согласно декларации, что вскоре ее действительно перестали считать девушкой. Особенно в этом смысле она проявила себя на вечеринках, где ни в чем не отставала от парней, будь то праздник или будни, день или ночь, крепленое или самогон, с фильтром или без фильтра. И Мукин стал потихоньку называть ее не Алешиной Наташей, а Наташиной Алешей.
   - А почему именно Мукин? - Татьяна выдавала себя с головой.
   - Такая у него конституция, - загадочно отвечал Реша.
   - Эт точно, - сказал вечно гостюющий в 535-й Нинкин.
   - А-а, - Татьяна понимающе кивала головой и уходила прочь, чтобы завтра снова заявиться в 535-ю и выяснить, не нашел ли себе Мукин девушку за истекшие сутки.
   - Кажется, наша Таня поступила в институт, чтобы сделать партию, сказал как-то Реша своим сожителям.
   - Не кажется, а так оно и есть, - поддержал его Гриншпон. - Прознала, что вуз более-менее машиностроительный, парней предостаточно...
   - Бросается в глаза то, что ее до и после любого мало-мальски увеселительного мероприятия всегда тянет на потрашки, - продолжал Реша.
   - Да никуда ее не тянет, просто у человека необычная психология, вот и все, - возразил Рудик. - Что поделаешь, если она желает познать своего собеседника сразу и всецело. И внешне, так сказать, и внутренне. А терять время на бирюльки и годами разбирать завалы наших сложных душ и характеров это на самом деле ей кажется скучным и неэффективным. И по-своему она права. А чтобы определиться по жизни, времени у нас у всех, действительно, не так уж и много. Вот ты, - обратился он к Реше, - выдержал бы ты со своим здравым смыслом столько подколов, сколько выдерживает она? Нет. А ей - как об стенку горох.
   - Но, согласись, в ее систематических стремлениях кого-нибудь иметь есть что-то патологическое, - сказал Гриншпон.
   - Ничего подобного, - возразил Рудик. - Просто она из тех плюралистических невинниц, которые всю ночь напролет позволяют себя уговаривать, наутро второпях отдаются в дверях, а к полудню приходят с мамой и двумя чемоданами.
   - Как раз напротив, она сдается накануне, авансом и сразу! - высказался Реша.
   - Ну, вот видишь, сам к этому заключению и пришел, - сказал староста.
   - Она сестра сексуального милосердия, - резюмировал Реша. - Неброская красота да декольте на двенадцать персон. Чтобы встречной публике было удобнее совершать экскурсии по ленинским местам.
   - Татьяне надо все прощать, она действует чисто. - Рудик никак не мог натянуть простыню одновременно и на ноги, и на плечи. - А вы посмотрите на других девушек - хитрят, мудрят, играют. А Татьяна идет на сближение, как рыцарь, с поднятым забралом. Что ж в этом нездорового? Скорее, мы больные.
   - Побыстрей бы уж она сыскала свой верный шанс, - произнес, уходя в себя, Артамонов. - Она даже несколько осунулась в последнее время.
   - А я вам скажу так, - заметил Рудик. - Опасаться надо не широких женских бедер, а мужских яиц ниже пояса!
   Сидевший в комнате Нинкин сразу вышел.
   Не прав тот, кто думает, что точить лясы - это удел женщин. Парни и здесь далеко обошли слабый пол, но, чтобы окончательно запутать мир, пустили утку, что женщины - сплетницы.
   Бал, как и обещал Татьяне Гриншпон, состоялся в спортивном зале.
   535-я комната, как и вся группа 76-Т3 в целом, пришла на праздник с некоторым опозданием, но в полном составе.
   Публика толпилась у стен и танцевала прямо там, где заставала музыка.
   В углу, на эстраде, сооруженной из спортивных скамеек в несколько ярусов, громыхали "Спазмы".
   76-Т3 с гордостью следила за игрой ансамбля, ведь в нем, почитай, половина была своих.
   Гриншпон на паленой лопате бас-гитары подыгрывал руководителю группы Бирюкову, Кравец вел соло, еще один дятел стучал на ударных, а через колонки, подвешенные к баскетбольным щитам, струились звуки, в которых угадывался голос Марины. Ее среднекайфовый вокал как бы взращивал бабушкино непротивление в каком-то старообрядческом разрезе. Этот смелый закос Марины под Аллу Борисовну воодушевлял всю тусовку.
   - Она может стать второй Пугачевой, - сказал Клинцов сообразительному Забелину.
   - Лучше бы стала первой Коровиной, - выказал нелюбовь к торным дорогам Забелин. По заказу деканата он готовил фотостенд "Учимся. Работаем. Отдыхаем". Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее характерные жесты "Спазмов", но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший у барабанов Нинкин, которого в самом начале вечера на произвол судьбы оставил Пунктус. Оставил, променяв на угловатую победительницу областной олимпиады по математике. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нинкину и сказал:
   - Послушай, Сань, сними ты с себя этот противогаз и пересядь куда-нибудь в тень, а то ты мне всю малину портишь! Куда ни сунусь, все ты да ты.
   Сине-зеленое, словно прорезиненное лицо Нинкина было таким ровным, гладким, вытянутым и невыразительным, что казалось, будто его владелец постоянно находится в противогазе. Однако, несмотря на столь невыгодное сходство, Нинкин был невздорным и несклочным. Выслушав замечание Забелина насчет помехи, он дернул хоботом и молча перебрался к брусьям, где после танца его с трудом отыскал Пунктус.
   - Ты что, лунатиком стал? С открытыми глазами спишь! - поправил он под головой друга гимнастический мат. - Меня сегодня не жди - дела. Ну давай, я полетел.
   Рудик смотрел на бледные ноги танцующих и с грустью вспоминал загорелую Машу.
   Татьяне везло. Она выступала с тесемочкой на голове, которая мешала волосам собраться в прическу "я с покоса". Мукин пригласил Татьяну три раза подряд. Один раз сам и два - по просьбе Реши. "Тебе все равно, а ей приятно", - сказал Реша Мукину перед балом, и Татьяна возомнила себя звездой осеннего мероприятия. Она даже стала заострять внимание на продолжении отношений, ведь ее поведенческим принципом было выражение: "Взялся за грудь - говори что-нибудь".
   Сам же Реша не сводил глаз с Рязановой, стоявшей в одиночестве у шведской стенки, и все не решался пригласить ее на танец. Словно чего-то боялся. "Если мне открыть забрало, - думал он, вспомнив слова Рудика, - то от такой открытости партнер может упасть в обморок". Из-за испещренного прыщами лица Реша относился к себе излишне критично, отчего возникал замкнутый круг - его не любят девушки потому, что морда в прыщах, а морда в прыщах потому, что девушки не любят.
   Воздух настолько наэлектризовался стараниями "Спазмов", что у Реши поминутно возникала дрожь, но желание пригласить избранницу наполнялось решимостью только тогда, когда девушку уже кто-то занимал. Она была старшекурсницей, и, похоже, именно это одновременно и увлекало, и тормозило Решу. Каждый медляк - так величались медленные танцы - воодушевлял его на подвиг, которым можно было бы опровергнуть постулат: рожа есть - ума не надо. И он действительно несколько раз направлялся к ней - но как будто что-то не срабатывало, и он приглашал первую попавшуюся. Танцевал и таращил глаза в сторону шведской стенки: как там эта одинокая, с кленовым листочком в руке? Реше вспоминались географические карты крупного масштаба - отдельно стоящее дерево, обозначаемое очень правдоподобным грустным значком.
   Он откладывал, откладывал - успею, мол, еще пригласить, успею, но не успел. "Спазмы" доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на Студенческий бульвар.
   Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Реша вышел вслед за Рязановой. Она уходила с праздника одна. "Проводить ее, что ли, без всякой подготовки?" - прикинул он и тут же забраковал мысль. Выражение "в жизни надо срываться" он узнал позднее, от Бирюкова, а сейчас смотрел вслед уходящей в темень непоправимо одинокой девушке и клял себя за нерешительность. Откуда ему было знать, что в таких случаях надо действовать смелее.
   Это была та самая Рязанова, которой в сумерках привиделись голые люди и которая скоро станет победительницей конкурса "Краса института".
   - Ну что, домой? - подошли к Реше Мурат с Артамоновым в качестве переводчика. - Толчея ужасная на этом дурацком балу!
   - Да, сплошной базар, - согласился Реша, глядя в конец бульвара. Теснота подавляла его сильнее, чем других, и больше, чем все остальное.
   - Устроили бы этот осенний бал раздельно, по курсам, - поразмыслил вслух Артамонов. - Было бы лучше!
   - Видишь ли, бал - это такая штука, которую нельзя дробить, - отклонил идею Реша.
   - Тогда бы устроили на натуре, посреди бульвара, - придумал Артамонов, - и стены оформлять не надо.
   - И то верно, - согласился Реша. В эту минуту он мог бы согласиться даже с геоцентричностью солнечной системы - настолько был занят своей неудачей.
   - Я буду говорить об этом в четвертой Государственной Думе! - сказал Артамонов.
   Докурив пачку "Примы", Реша ушел в постель. Сквозь сон донеслось, как в комнату сначала забрел сонный Нинкин в поисках ключа, потом с грохотом вошел Гриншпон, праздничный и довольный, и уже среди ночи приперся Пунктус в поисках Нинкина.
   Глава 7
   ЧТОБЫ ПОЗНАТЬ ЖИЗНЬ, НУЖНО СЛОМАТЬ НОГУ
   Ежегодное отчетно-перевыборное профсоюзное собрание проходило в актовом зале.
   Отчитались, как и было положено, потом, как и подобало, переизбрали, после чего заместитель ректора по административно-хозяйственной части занудил про какую-то новую систему эксплуатации жилищных помещений. По завершении он опрометчиво обратился к профсоюзному братству:
   - Может быть, кто-то желает выступить?
   По опыту лет он знал, что выступить не пожелает никто. Потому что выступать нет никакого смысла. Но в этот раз с последней скамьи поднялся пухлый от природы Фельдман и, пробравшись сквозь тесные ряды профсоюзов, вскарабкался на трибуну. Он вовсе не прочил себя в профсоюзные деятели - в ораторы его вывела постоянная сырость в 540-й комнате.
   Фельдман был едва заметен из-за трибуны, и для нормального контакта с залом ему не хватало одного только вставания на цыпочки, так что приходилось постоянно подпрыгивать. За недолгое время учебы Фельдман обнаружил столько несовершенств в бытовом секторе, что никак не мог остановиться. За какой-то баррель мутной воды, просочившейся в его комнату через потолочную щель, он полчаса крыл заместителя ректора по административно-хозяйственной части и прочих причастных к промоине. Его выступление вызвало целый тайфун - такова была мгновенная реакция зала, хотя в принципе публика спешила завершить собрание.
   - Сливай кипяток! - услышал он совет заканчивать речь. И народ был прав - текста и так уже было достаточно.
   Инвектива Фельдмана получилась настолько убойной, что исключила все последующие прения - возразить на нее и в самом деле было нечем. Фельдман, как спикер всея Руси, взглянул на президиум. По опущенным взорам он понял, что надолго зарекомендовал себя в профсоюзной среде. Осадив свое негодование на самом экстремуме, он покинул_сцену. В Риме за такие речи возводили в консулы, а нашего трудника взяли в профбюро института дополнительным рабочим членом.
   - Нам такие нужны, - пояснил заместитель ректора, то ли радуясь, то ли улыбаясь. - Пусть борются!
   У Фельдмана пошел карьерный рост - ему прочили пост профсоюзного босса. Фельдман не замедлил воспользоваться служебным положением и выбил для себя в штатном расписании профкома полставки сантехника. И тут же на четверть ставки нанял себе в помощники Мата, которому дал в пользование канализацию, как наиболее масштабное и ответственное дело. А себе оставил водопровод и крышу, чтобы лично заняться прорехой.
   - Слесарю - слесарево, - пояснил он Мату свое предложение, - а по говну главным будешь ты. Мастерства тебе не занимать!
   Мат, как всегда, не нашелся с быстрым ответом, и получилось, что согласился.
   Заделать прореху в потолке комнаты до конца учебы Фельдману так и не удалось, поскольку все его рабочее время уходило на рейды по проверке комнат на предмет несданной посуды или чрезмерной перенаселенности приживалами. Боролась эта комиссия и со всякой другой левизной типа устройства временных притонов или мастерских по переливанию отечественного парфюма в западные флаконы с последующим сбытом после насыщения другими запахами.
   Эта комиссия, которую возглавлял Фельдман, трясла жилища сотоварищей денно и нощно.
   Как-то непогожим вечером в 540-й комнате спетая компания во главе с Матом гоняла бледные чаи по банкам из-под майонеза. Слабо обставленное чаепитие позволяло участникам пялиться на стены и рассматривать портреты, на которых были широко представлены мерины, мулы и другие лошади. Коллекция репродуктивных полотен принадлежала Фельдману. Он говорил, что мечтает стать конезаводчиком. Скорее всего, врал. Но по дружбе такое заяление легко проходило. Тем более что мечтать не вредно.
   - Хоть бы, еп-тать, какой кусок халвы, ну, или лимон, что ли, - всосал в себя теплую и постную струю Мат. - А то живот, ну, это, прямо раздувает, мля, от пустоты.
   - На днях я обнаружил под кроватью Фельдмана какую-то заначку, сообщил Мукин. - Целостный ящик с какими-то делами. Наверное, кто-то комнаты перепутал и занес предмет не туда.
   Компания замерла и перестала хлюпать.
   - Показывай, - сказал Пунктус.
   - Я давно слежу за этим ящиком, - продолжил Мукин. - Уже месяц стоит. И никто его не трогает.
   - А вдруг бомба? - запереживал Нинкин.
   - Откуда ей быть? - успокоил его Мукин.
   - Да припрятал кто-нибудь, чтобы потом рыбу глушить, - сочинил на ходу Нинкин.
   - При чем здесь рыба? - не врубался Мукин.
   - Действительно, - согласился Нинкин и спросил: - А сам ящик закрыт?
   - Да нет, там есть щель для руки, - доложил Мукин.
   - Так давай его сюда! - поторопил его Пунктус. - Рукополагаем тебя открывай!
   В ящике оказалось множество пакетиков. После встряски из него покатились всевозможные орехи и сухофрукты. Очищенные грецкие орехи, похожие на человеческий мозг, жареный арахис, кешью, мексиканские орешки - все в приятной и удобной пропорции. Сплошная невидаль! В бумажных кулечках ломтики сушеной дыни, бананов, цельный инжир, курага. Как будто здесь побывал сам начальник ПТО!
   - Ничего себе, мля, живем! Полна коробушка, еп-тать, а мы, ну, это... пустой чай распиваем! - промурчал Мат.
   - При таких запасах издеваемся над собой! - пристроился к замечанию Нинкин.
   Слово за слово - заседатели разметали больше половины неожиданно открывшейся заначки.
   - Ай да Мукин, еп-тать, ай да сукин сын! - хвалил Бориса Мат. - Тебе бы, мля, собственно говоря, в сыскном бюро, это... работать, а ты, по сути, в слесари все норовишь. Заниженная самооценка, мля. Однозначно! - на редкость явственно поощрял друга Мат и велел жестом распаковать оставшиеся вкусности.
   В комнату постучали. Чаевщики замерли и опять прекратили хлюпать. Дверь открыли молодчики-подростки с подготовительного отделения и впустили председателя комиссии Фельдмана.
   - Проверка! - по-деловому коротко сказал Фельдман. - Прошу предъявить тумбочки и шкафы! - начал он сам лично все открывать и проверять. - Отлично. Ничего лишнего. Запасных матрацев и раскладушек в шкафах не вижу, значит, никто из залетных тут не ночует. Так, стены - все пристойно, все в рамочках, - Фельдман выказывал абсолютную непредвзятость и готовился поставить своей комнате самую высокую оценку за порядок и прочее приличие, за что в конце года можно было отхватить небольшую премию в виде новой кровати или даже кассетный магнитофон на батарейках. Проскочив по опорным точкам проверки, он начал уводить комиссию, давая понять, что в комнате, - а то, что это его комната, он никак не обозначал, - в комнате полный порядок и пора двигать дальше.
   И тут его взгляд упал на растерзанные кулечки и пакетики от экзотических яств.
   - А это где взяли? - спросил он у компании, обомлев.
   - Под кроватью нашли. В ящике. Наверное, кто-то случайно оставил, ну, просто комнаты перепутал, - озвучил версию Мукина Пунктус.
   - Под какой кроватью? - загоревал Фельдман.
   - Под этой, - указал Мукин на кровать Фельдмана, - рядом с чемоданом.
   - Вот именно! - взвинтился Фельдман. - Под этой, а не под той! - пнул он ногой удлиненную с помощью чертежной доски лежанку Бориса Мукина.
   - Да вы присаживайтесь, попейте чаю, - предложил Нинкин всей комиссии. - Этого добра еще пол-ящика!
   - Запакуйте все назад! Быстро! - потребовал Фельдман. - Это мне прислали, чтобы я передал знакомым.
   - Предупреждать надо, - сказал Мукин. - Откуда мы знали, что знакомым?! А мы что - не знакомые? Целый месяц под кроватью стоит. Весь в пыли.
   - Я же говорю: попросили передать, - прятал глаза Фельдман.
   - Так и надо было передать! - произнес Мукин. - А то ведь там щель была для руки!
   - А ты вообще молчи! - взорвался Фельдман. - Все! Комнате ставится двойка за полный беспорядок! Завтра поголовно на студсовет! Будем разбираться.
   Комиссия спешно проследовала в 535-ю комнату, которая располагалась через коридор.
   - Весь этот коллаж надо убрать! Понавешали шлюх, понимаешь ли! - ни с того ни с сего набросился на соседей Фельдман, обозревая вырезку. Обклеивать стены запрещено!
   - И жить, как в тюрьме?! - возник Реша, надеясь на поддержку одногруппника, но тот сделал вид, что впервые видит всю эту голытьбу и сейчас исключительно по долгу службы неотрывно рассматривает ее без всякого интереса.
   - В оформлении интерьера нужно брать пример с пятьсот сороковой, сквозь зубы и как бы между прочим сказал Фельдман. - Комната тематическая, вся выдержана в стиле конюшни, то есть имеется какая-то идея. А вам - два балла!
   Выпал долгожданный снег. Первокурсники оказались перед ним сущими детьми. Под окнами общаги кто-то вылепил похожего на Пунктуса снеговика: в руках тубус, вместо глаз - роговые очки, на шее, удавкой до самой земли красный шарф из несписанной шторы, а сзади - смелый разрез до копчика.
   К обеду снега набралось по колено. Один немолодой и почти трезвый человек впал в незадачу. Без пальто, в светлом, почти маскировочном костюме он барахтался в свежем снегу неподалеку от снежной бабы и пытался встать, терпя при этом бесконечную "фетяску". Наряду с этим он кричал, словно кого-то передразнивая:
   - Парниковый эффект! Парниковый эффект! Окись углерода! Экран! Всемирное потепление! Нобелевские премии пополучали, а тут леднику впору! Они теории толкают, а мы мерзни! - Товарищ, явно не угадав погоды, ушел с утра в гости и, возвращаясь, попал в полное распоряжение стихии.
   Эскортируя друг друга, Реша, Фельдман и Мат залюбовались снеговиком. Мысль Реши, оттолкнувшись от скульптуры, устремилась... Но тут все заметили плавающего в снегу бедолагу из младшего преподавательского состава. Ему помогли встать. Тот в знак благодарности начал выдавать соображения насчет состояния атмосферы за последние сто веков.
   - Кандидат наук какой-нибудь, - небрежно бросила проходящая мимо старуха. - Из наших.
   Укрепив товарища в вертикальном положении, компания нацелила его на первый подъезд "китайской стены", куда тот время от времени и порывался. Поборник честной погоды побрел домой синусоидальной походкой.
   Все та же мысль Реши, повторно оттолкнувшись от снеговика, устремилась по особым ассоциативным каналам и взошла к тому, что гулёнам во что бы то ни стало, несмотря на поздний час и лютую вахтершу, необходимо проникнуть на ночь в женский корпус, чтобы довести до ума начатую с утра концептуальную операцию по мотивам известного произведения Пикассо "Девочка на шару".
   - Иначе весь вечер пойдет насмарку, - дооформил свою крамольную мысль Реша.
   - Может, попытаться уговорить дежурную? - замялся Фельдман, осматривая недоступный пожарный лаз на втором этаже женского общежития. - Вдруг пропустит?
   - Бабка, мг-м, того... немолодая, мля, - не уговоришь, так сказать, промямлил Мат, зачерпнув пригоршню из своего личного и безутешного опыта. Будем, ну, это... пробиваться здесь, еп-тать. - И, на удивление легко воспрянув телом, откормленным по беконному методу, с прослоечкой, Мат вмиг оказался на козырьке балкона. На его лице вызрела самодовольная улыбка, будто он установил рекорд мира для закрытых помещений.
   - Оппаньки! - подзадорил себя Реша и, безошибочно повторив трюк Мата, тоже завис на двухметровой высоте. У Фельдмана на такого рода полеты наяву сноровки не хватило. Он заметался под балконом, как лиса под виноградом, и начал шепотом умолять друзей придумать что-либо. Ему пошли навстречу и подсказали найти поблизости какой-нибудь ящик или бревно. Фельдман не поспешил бы на поиски подставы с такой прытью, поучаствуй он в последнем всесоюзном смотре имитации беззаветного труда, в этом субботнике, плавно переходящем в воскресник, - во время которого все нужные и ненужные предметы были собраны в кучу и спалены вместе с мусором. Но самое главное - в этот раз трудоголики зачем-то уперли с глаз основную приспособу - бревно эзотерический символ, который в память о надувном прообразе и о том означенном легендарном ленинском трудовом почине студенты ежегодно таскали по местности туда-сюда, имитируя Ильича с соратниками. Это бревно-подстава под окна было утащено и сожжено!
   Прочувствовав невыполнимость затеи, Фельдман вспомнил, что он дополнительный рабочий член профкома, и отправился восвояси. "А ну его, этот ваш бабслей и пилинг! - решил он уже в постели. - В этих злачных местах, где все чувства и деяния нараспашку, подхватить бытовую венерку, от которой не застраховано ни одно поколение икс - как два пальца об асфальт! И таскайся потом по преамбулаториям!" Фельдман неустанно помнил, что его три метра сухостоя всегда при нем и что в ста процентах случаев мятущийся организм не подводит. Он уснул, и во сне ему привиделось пенистое море бесцельно марширующих мажоров, которые исполняли бравурную песню "Смело, товарищи, в руку!". Поехали!