Арсенов Яков. Тринити

   - Вы же сдаете безвозмездно! - возмутилась сестра.
   - Это я к слову, - отвертелся Фельдман.
   - У него резус-фактор заело, - сказал продолжавший руководить действом Бирюк. Он всем советовал не торопиться, побольше пить чаю с печеньем, что повышает содержание в крови какой-то ерунды, которая делает кровь крайне ценной. Все так и делали, пожилая медсестра не успевала выставлять на стол питье и сласти.
   Мат бравировал перед входом в клиническую лабораторию. Пошевеливал бицепсами, надувал и снова спускал живот, делал махи обеими ногами по очереди. Сардельки его пальцев мелькали то тут, то там, выказывая полнейшую невозмутимость. В моменты душевных взлетов речевые акты Мата свертывались до нуля и в информационном потоке, истекающем из него, начинали преобладать неязыковые данные.
   - Мне, собственно, чего-чего, а это - пара пустяков, тем более лежа, выводил он прощальную тираду.
   У самой кушетки его объяло что-то вроде катаральной горячки, и сардельки его пальцев заметно обмякли. Пунктаты его речи, взятые наугад из любого места, совсем перестали смешиваться с соседними словами. Мат грозился упасть на стойку с пробирками и наполненными пузырьками, но сестра нацелила его на кушетку, и он, как показалось лежащему рядом Реше, совершенно безрадостно, словно мёнух, рухнул на нее.
   Мата вынесли.
   - Адипозо-генитальная дистрофия, - установил диагноз Бирюк и призвал остальных не волноваться. - Такое случается каждый год. Есть люди, которые просто не выносят запаха крови и самой мысли о кровопотере. Но талон и справку на его персону я пробью. Это не должно зависеть от результата. Клянусь.
   Подтолкнув Артамонова на ложе, предназначавшееся Мату, Бирюк сам улегся вслед за Решей. Несмотря на бирюковскую худосочность, сестра только с третьей попытки воткнула иглу куда надо и резко включила отбор жидкости.
   - Вы хоть каким-нибудь видом спорта занимаетесь? - с острасткой спросила она у Бирюка, спросила тихо-тихо, словно находясь в морге.
   - Тяжелой атлетикой, - ответил за Бирюка Нинкин. - Видите, как тяжело дышит. - Нинкин встрял в разговор, чтобы отвлечь себя от невыносимой густой струи, бьющей ключом из вены тяжелоатлета, тщедушная фигура которого могла переломиться пополам при одном только виде штанги.
   Мукин пообещал Министерству здравоохранения целый литр самой ходовой и отборной крови первой группы и отрицательной принадлежности, но у него не взяли ни капли - подвела перенесенная в детстве желтуха.
   - Вот так всегда: задумаешь какое-нибудь доброе дело, а его возьмут и обосрут, - сказал Мукин с сожалением.
   - Принц крови, - охарактеризовал его Рудик. - Хочет, но не может.
   - А у нас в группе одного лечили от желтухи, а он оказался китайцем, сказал Бирюк.
   Клинцов отнесся к сдаче крови брезгливо, как к клизме. Ему было в лом сдавать, но он мог пойти на любые страдания, лишь бы отмазаться от подозрений, что он, как комсорг, не потянул такого простенького дельца. Клинцов боялся, что его за что-нибудь этакое морально-этическое возьмут да и отчислят из комсомола, а значит, и из института. А два года таскать сапоги в армии было для него страшнее потери всей крови.
   Большинство доноров расстались со своими кровяными тельцами более-менее бесстрастно.
   Фельдман просунулся в дверь последним. Его лицо сразу занялось красной волчанкой. Предвкушая реализацию обеденного талона и перспективного червонца, которые маячили впереди в обмен на сдачу, он заставил себя улечься на кушетку даже с некоторым подобием удовольствия. Он пытался даже улыбаться сестре, ненавидя ее уже за то, что она без всякого чувства жалости воткнула иголку и принялась читать книгу, ожидая наполнения пузырька.
   Но Фельдман слишком плохо знал свой организм, который, постоянно находясь в граничных условиях, выработал добротную барьерную функцию без всякого ведома хозяина. Сколько Фельман ни дулся, сколько ни пыжился, ритмически сжимая и разжимая кулак, больше трети стакана его кровеносная система выделить пострадавшим не смогла.
   Покидая лабораторию, Фельдман нечаянно умыкнул книгу, которую читала медсестра, и тем самым положил начало небольшой комнатной библиотеке.
   Стало понятно, что нет таких ситуаций, в которых Фельдману не удалось бы остаться самим собой. Он всегда был горой за друзей, заботился об их пропитании, об оснащенности 540-й комнаты предметами первой, второй и даже третьей необходимости, всегда что-то доставал, выбивал через профком - одним словом, был классным провайдером, но из своего кармана на кон не выложил ни рубля. И при этом умудрялся слыть за друга. Он поставил себя так, что все прощали ему путаницу в словах "бесценный" и "бесплатный", а также в понятиях "рукоблудие" и "рукоприкладство".
   Разные бывают организмы.
   После Дня донора к Фельдману стала активнее прирастать кликуха Нужник, потому что нужнее его на потоке было не найти.
   Завершая мероприятие по сдаче крови, Бирюк сказал, отведя глаза к горизонту:
   - Это дело надо проинтегрировать, что ли...
   Реновацию обескровленных тел проводили в 535-й комнате.
   Гудеж происходил в границах восторга, четко очерченных количеством питья. К высокому собранию была допущена даже Наташина Алеша. Восстанавливались все - и те, кто сдавал кровь, и те, кто воздержался.
   Неожиданно на мероприятие напоролся студсовет. Участники нажора получили по последнему предупреждению перед выселением из общежития без права переписки с комендантом и надежды поселиться туда когда-либо еще.
   - Н-да, с этим студсоветом надо что-то решать, - призадумался вслух Рудик.
   - Я буду говорить об этом на ближайшей сессии ООН, - сказал Артамонов.
   - Есть только один способ, - сказал Бирюк. - Вам необходимо купить настенный календарь, повесить его на стену и выделить красными кружочками все более или менее знаменательные даты. Допустим, в один прекрасный вечерок, типа сегодняшнего, заходит к вам с тыла студсовет и спрашивает, по какому поводу банкет. На самом деле у вас проводится обмывка степухи. Но вы подводите его к календарю и тычете носом в дату рождения или смерти такого-то или такой-то. И все - проблема снята. Принимать меры не имеют права. Наказывать за бокал, поднятый в честь Бабушкина, или, скажем, какой-нибудь там Парижской коммуны просто нельзя. Это будет котироваться как политическое заявление со стороны студсовета, и с ним по вашей жалобе грамотные парни из органов разберутся в один момент.
   Завершение Дня донора пошло как по маслу. Бирюка отвели в его комнату только к полуночи. На протяжении всего пути он порывался вниз по лестнице в сторону поймы, чтобы сбить температуру, поднявшуюся так высоко, словно ему вместо двух пузырей охлажденной "Медвежьей крови" влили три флакона горячей крови Мурата.
   Глубоко за полночь в 535-ю комнату в желтой майке лидера с закономерным разрезом сзади вошла пропадавшая где-то Татьяна. Она набросилась на всех с обидой, что ее никто не удосужился предупредить о готовящемся мероприятии, в результате чего День донора прошел без нее! Красные кровяные тельца Татьяны явно уставали циркулировать по большому кровяному кругу ее необъятного баскетбольного тела. Они утомились снабжать килокалориями периферические закоулки, отстоящие от сердца дальше, чем III крайнесеверный пояс в системе Союзглавснаба от Москвы. Некоторые эритроциты здоровой Татьяны, будучи перелитыми больному, с превеликим удовольствием отдохнули бы недельку-другую в каком-нибудь лилипуте на малом артериальном круге.
   - Наташу, я вижу, вы предупредили! Она свою кровь сдала! - сучила ногами Татьяна. - А меня почему нет?!
   - Алешину? Да она - как мужик! - сказал Реша. - А ты у нас, Танечка, субтильная!
   - Не называй меня Танечкой! - нависла она над Решетовым.
   Наташе пришла в голову мысль отпустить Реше "леща" за оскорбление, но до морды его лица было не достать - Реша возлежал на подоконнике в противоположном конце комнаты. И тогда Алешина икнула.
   - Ик - это заблудившийся пук, - как всегда, пояснил Артамонов.
   Не обратив внимания на ремарку и не утруждая себя поиском, Наташа выписала оплеуху кому-нибудь - а именно сидевшему с ней бок о бок Фельдману. Фельдман хотел опешить, но не успел.
   Воспользовашись неразберихой, Татьяна с вызовом развернулась и направилась к выходу. Крутанутый каблуком ее сапога-чулка длинный домотканый половик с вихрем свился в архимедову спираль. Татьяна удалилась, хлопнув дверью. Бирюку еще предстояло ответить за то, что она, будучи непроинформированной, не смогла выступить на Дне донора. Провести столь ответственное мероприятие и не задействовать в нем Татьяну - такое Бирюку сойти с рук не могло.
   С Нинкиным и Пунктусом после Дня донора стало твориться что-то неладное, словно они сдали кровь не государству, а просто перелили ее друг в друга, обменялись ею. Если встретились они на абитуре примерно одинаковой упитанности молодыми людьми, то теперь их диполь, словно устав держаться на сходстве сторон, перешел к новой форме симбиоза - контрастной. У Нинкина стал появляться пикантный дамский животик, округлились щеки и бедра, но самое страшное - ему перестали идти его всегдашние лыжные палки и противогаз. Пунктус же, наоборот, стал более поджарым и смуглым, его суточный профиль сильно изменился, кисти его рук стали принимать характерное положение руки акушера. К нему отошла вся их суммарная суетливость, а за Нинкиным осталась и вдвое круче закрепилась извечная сонливость и бесстрастный взгляд на жизнь. Втихаря от группы они еще несколько раз ходили сдавать кровь на станцию переливания.
   Глава 10
   БИБЛИОТЕКА им._ФЕЛЬДМАНА
   - Все на выбры! Все на выборы! - разносилось по коридору общежития.
   Группа агитаторов из местных шла вдоль комнат, стучала кулаками в двери и подсовывала под них листовки в пользу какого-то значительного кандидата. И если бы на дворе было не пять часов утра, этому рейду никто бы и не удивился. Но расчет оракулов был верен - не разбуди они электорат заранее, он найдет причину и проскользнет мимо урны в "красном уголке" на первом этаже прямо в пивной зал "девятнарика".
   К восьми утра все выборщики продрали зенки и начали сползаться вниз. Поднятые в выходной ни свет ни заря, студенты рыскали, на ком бы или на чем бы отыграться. Но их ждал сюрприз - на длинных столах в "красном уголке" лежали бутерброды с икрой - сплошным махровым полотенцем. Завидев бесплатное угощение, пытливые избиратели сразу потянулись за халявой, но дежурные нацеливали всех сначала на урну, в которую требовалось бросить бюллетень, а уж потом допускал к закуске.
   Многоопытные студенты умудрились проголосовать по два и по три раза.
   Кандидат, которому надлежало быть избранным, нравился всем, тем более что никто о нем ничего не знал и не желал знать.
   Парни из 540-й комнаты под вожделенным предводительством Фельдмана спустились вниз и вновь поднялись на свой этаж такое бесконечное количество раз, что выдохлись не на шутку. Теперь они лежали и переваривали добытое своими личными голосами.
   - А знаешь, какой первый признак переедания черной икрой? - спросил Фельдмана Мукин.
   - Нет, а что? - чесанул живот Фельдман.
   - Ломается дикция и густеют брови, - сообщил Мукин.
   - Ну и что? - спросил Фельдман.
   - А то, что Мат опять пополз вниз, - пояснил Мукин. - К ночи он совсем не сможет говорить.
   - Ничего страшного, - зевнул Фельдман. - Лишь бы у нашего кандидата перебора не было.
   - Ну, выборы - это же не игра в очко, - возразил ему Мукин.
   - Отчего же? - не согласился Фельдман.- Как раз в очко и есть.
   А в 535-ю комнату, которая располагалась напротив, как обычно, без стука, но шумно вошла Татьяна. Она считала себя хозяйкой мужского общежития и свободно мигрировала по этажам с таким грохотом, что дежурной Алисе Ивановне с вахты казалось, будто наверху идут ходовые испытания седельных тягачей.
   - Нам тебя просто бог послал! - обрадованно встретил Татьяну Артамонов. - Мы как раз получили новый холодильник, и нам надо сделать небольшую перестановку мебели.
   - Мне сейчас не до мебели, - пропустила Татьяна намек мимо ушей. - Я к вам за cвоей книгой.
   - Книгу взял почитать Фельдман, - сообщил чистейшую правду Артамонов.
   - Тогда идем заберем, - стала давить Татьяна и, взяв Артамонова за руку, как понятого, потащила его с койко-места в комнату напротив.
   - Если только он дома, - попытался отвертеться Артамонов.
   Фельдман, как мы уже поняли, был дома. Он завершил прения с Мукиным, еще немного перекусил под одеялом принесенным из "красного уголка" и, улегшись поудобнее, весь отдался пищеварению.
   - Ты, помнится, брал книгу, - начал наезжать на него Артамонов.
   - Какую? - попытал его Фельдман. - У меня тут не регистрационная палата!
   - Красная такая, "Анжелика и король" называется, - напомнила Татьяна.
   - Что-то я не помню такой, - сморщил лоб Фельдман и перебросил ногу на ногу.
   - Да ты что! - набросилась на него Татьяна. - Мне ее с таким треском дали почитать всего на неделю!
   - Красная? - переспросил Фельдман. - Да, да, постой-ка, я как раз припоминаю что-то такое. Ее, по-моему, у нас украли. Точно, украли. Я еще пытался вычислить кто.
   - Ты в своем уме? Мне ведь больше вообще ничего не дадут! - закудахтала Татьяна.
   - А ты скажи им, что книга совершенно неинтересная, - нисколько не сочувствуя, промолвил Фельдман.
   - Ты вспомни, кто к вам в последнее время заходил, - уже мягче заговорила Татьяна. - Может, книга и отыщется.
   - Я уже вспоминал - бесполезно. Здесь проходной двор, - снял с себя ответственность Фельдман. - Разве уследишь, кто приходит, кто уходит.
   - Что же теперь делать? - приуныла Татьяна.
   - Ничего. Это уже глухо, - оборвал Фельдман последние надежды на возврат. - В общаге если что уводят, то с концами, - дал он понять, что разговор исчерпан.
   - Если вдруг объявится, верни, пожалуйста, - попросил Артамонов.
   - Конечно, - обнадежил его Фельдман. - Если объявится.
   Артамонов с Татьяной вышли, а сожители Фельдмана прыснули в подушки комедия пришлась как раз на тихий час. В сотый раз Фельдман разыграл перед высоким собранием из Мукина и Мата подобную драму. Реша, как человек зависимый, любил прихватывать из общественных питейных заведений что-нибудь из посуды - бокалы, рюмки, пивные кружки и даже вазы из-под цветов, при условии, если из последних только что пилось спиртное. А Фельдман, будучи человеком тонким, имел пристрастие собирать книги и другие информационные носители - просил почитать и любыми правдами и неправдами не возвращал. В его чемодане под кроватью собралась уже порядочная библиотека. Фельдман ни разу не повторился в причинах пропажи взятых напрокат книг. Они исчезали из комнаты гетерогенными путями - их сбрасывали с подоконника обнаглевшие голуби, Мукин случайно сдавал их в макулатуру, Мат возвращал по ошибке в читальный зал вместо учебников, и вот теперь новость - книгу просто украли. Взяли и самым беспардонным образом стибрили.
   По поводу пропажи книг Фельдман всегда объяснялся самым невинным образом, так что все виндикации хозяев теряли последнюю юридическую силу.
   - Моли бога, что книга Татьянина, а не Артамонова, - сказал Мукин Фельдману. - Я бы тебя вмиг сдал. С Артамоновым у нас договор о невмешательстве во внутренние дела.
   - Как будто я собираю эти книги для себя! - возмутился Фельдман. - Вы что, не читаете их?! Никто из вас шагу не сделал в публичную библиотеку! Все кормитесь отсюда! - пнул он ногой чемодан под кроватью. В минуты возмущения у Фельдмана открывалось парадоксальное дыхание - при выдохе отделы грудной клетки втягивались, а живот, наоборот, вздувался.
   - Мы, мля, это... в смысле... вернуть, - заворочался проснувшийся Мат.
   - Зачем? Если вернуть, книги все равно потеряются и затреплются. И сгинут, - рассуждал Фельдман. - А тут они все целы, все в полном порядке. Я, конечно, отдам, но потом, после института. Если их захотят взять. В чем лично я сомневаюсь.
   В обозримом будущем Фельдман намеревался приобрести на профкомовские деньги с рук или в комиссионном магнитофон "Снежеть-202" и проигрыватель-вертушку "Арктур-520" с комбиком - динамиками и усилителем, а то вон какие драки приключаются из-за отсутствия музыкальной техники в 540-й комнате. На базе этого оборудования он намеревался приступить к беспримерному и филигранному собирательству фирменных пластов. Он замышлял брать их напрокат как бы для перегонки содержимого на мастер-ленту, а уж каким образом не возвратить - потом придумается само собой. Готовясь к проекту, он умудрился поиметь на халяву рулон дефицитного толстого целлофана. Срослось это дело вот каким замечательным образом: вскрыв в ходе проверочного рейда в одной из "промфакультетских" комнат подпольный цех по производству целлофановых пакетов с усиленными ручками и плакатными подклейками, на которых изображалось взлохмаченное зеркало души Аллы Пугачевой и Михаил Боярский с гитарой на яхте, Фельдман снял с подпольщиков штуку материала в обмен на молчание до конца учебного года. Из добытого целлофана и при помощи общественного утюга Фельдман начал тайно клепать конверты для хранения будущих трофейных пластов, предполагая, что пласты будут сильно попилены и в тонком родном полиэтилене долго не проживут, что повлечет за собой новую заботу - тайно сбывать их или, еще хуже, возвращать. Своей активной пакетной химией Фельдман полностью запорол рабочую плоскость утюга.
   - Я тебе говорю, через марлю отпаривай свои дурацкие штаны! - негодовал Мукин, чаще других по делу обращавшийся к утюгу и постоянно не находивший его на месте. - А ты как будто через какую-то клеенку их гладишь!
   - Потерпи, - попросил его Фельдман, - осталось штук двести. А потом я его отскоблю.
   - Потом будет поздно, - лечил друга Мукин. - Придется утюг о твою задницу отчищать.
   - Да ладно тебе, для всех же стараюсь.
   - Как это "для всех"?! - не понял Мукин. - Ты что, собираешься свои шаровары на хор пустить? И на фиг ты их паришь? Ведь стрелки там не требуются...
   - Да я не стрелки навожу, - чуть не выдал себя Фельдман - свою затею с пластами он хранил в тайне.
   - А что, лямки гладишь? Ты еще шнурки погладь!
   - Надо будет для всех - поглажу!
   - Нужник ты наш.
   Но Фельдман не обращал внимания и терпел - он готовил сюрприз.
   Глава 11
   НЕВЕЖЛИВОСТЬ КОРОЛЕВЫ НАУК
   - Сил нет! - пожаловался как-то Гриншпон Бирюку во время репетиции ансамбля. - Переводы замучили. Карпова нас просто взнуздала!
   - Переводы? - переспросил Бирюк. - А кто у вас по математике?
   - При чем здесь математика? - напрягся Гриншпон.
   - А вот при том, - сделал паузу интриган Бирюк. - Тут есть один нюанс.
   - Не тяни, - предупредил его Гриншпон.
   - Кто у вас ведет математику?
   - Лекции читает Гуканова, а по практике - Знойко.
   - Дмитрий Василич? Ба! И ты плачешь? - выразил Бирюк полнейшее удивление. - А тебе, например, известно, что Знойко - человек с большой буквы?
   - Нет, - признался Миша, - неизвестно.
   - Он знает три языка, - сообщил Бирюк. - Вы его привлеките к переводам. Прямо так и скажите: довольно, мол, Дмитрий Васильевич, ваших интегралов! По английскому - сплошные завалы! И смело подсаживайтесь с текстом. Прямо на занятиях по математике. Никуда не денется - он безотказный. Будет переводить как трансформатор! Тыщи, хе-хе, вот проблему нашел!
   Гриншпон опрометчиво поделился новостью с группой.
   На Знойко насели.
   Дмитрий Васильевич попыжился, помялся и начал переводить. Без словаря, прямо с листа.
   Поначалу группе это представлялось какой-то игрой, несерьезностью, шуткой. Но, когда кто-нибудь переигрывал и в просьбу перевести пару абзацев подбавлял толику веселой наглятинки, чувствительные единицы впадали в неловкость.
   Обстановка на практической математике стала отступать от нравственных начал, заложенных группой в Меловом.
   Особенно на ниве ускоренного перевода преуспевал Клинцов. Он испытывал наслаждение от того, что взрослый человек безропотно подчиняется ему. Когда Клинцов подсаживался с текстом, Знойко терял последнюю волю. Клинцов бесцеремонно обращался к нему на "ты" и совершенно не задумывался, откуда у гениальногo человека столько безволия. Было непонятно, зачем Клинцов вообще втянулся в игру, ведь английский он знал лучше других - спецшкола все-таки.
   - Знаете, - сказал как-то Кравец на привале, - а ведь Дмитрий Васильевич не всегда был таким. Если верить моему брату Эдику, еще совсем не так давно Знойко представлял собой интересной наружности мужчину.
   - Заливай! Что-то не верится, чтобы у него так быстро выпали волосы и распухли щеки! - высказался Соколов.
   - Нехорошо смеяться над физическими дефектами, - прямо в лоб вступилась за Знойко Татьяна.
   - А у него не дефекты, у него одни эффекты! - сказал Клинцов.
   - Так вот, - сказал Кравец и стал поудобнее устраиваться на подоконнике, - в свое время Дмитрий Васильевич женился по любви и прилежно занялся наукой. Он сотворил в срок кандидатскую диссертацию и намеревался представить ее в двух вариантах - на русском и на английском. Но не успел он перевести, как жена стибрила диссертацию и сбагрила ее своему близкому другу. Знойко любил жену и простил ей первый серьезный промах, после чего состряпал еще одну кандидатскую. Теперь уже на французском. Жена сплавила налево и этот скромный труд. На третий рывок, в немецком исполнении, у Дмитрий Василича не хватило морали. За одну ночь он поседел и посерел, а потом зажил отшельником и деградирует посейчас.
   - Байки, - сеял сомнение Артамонов. - Из-за таких пустяков человек не может сделаться почти параноиком. Тут что-то не то. Наверняка есть какие-то другие серьезные причины.
   - Если он деревянный, то почему нет, - с пониманием отнесся к донесению Кравца Соколов, который наряду с Клинцовым тоже был одним из активнейших пользователей Знойко.
   - Вспомни свою начерталку, - навел его на доказательную мысль Кравец. Уведи у тебя пару раз перед защитой набор каких-нибудь чертежей или курсовой проект - ты обошел бы Знойко по темпам падения!
   - Очень даже может быть, - согласился Артамонов. - В таком случае я предлагаю больше не издеваться над ним.
   - А кто над ним издевается? Мы просто шутим, - состроил невинность Клинцов. - Колхоз - дело добровольное.
   - Если человек не против помогать нам, то почему нет, - поддержал Клинцова Соколов. - Может, человеку нравится переводить. Мы ж его силой не заставляем. Какой-никакой, а тренинг. Ну а если он действительно не в состоянии понять шутки...
   - Эти ваши шуточки добьют его, - сказал Артамонов.
   - Если б одна только наша группа... Все равно остальные дотюкают, пессимистически заметил Нинкин.
   - Может, если его не трогать, на занятиях с нами он хоть чуточку придет в себя, - рассудила Марина.
   - Он не поймет, в чем дело, - отмел вариант Клинцов.
   - А как же английский? - спохватился Пунктус.
   - Вот именно. Что вы все расходились? - не отступал Клинцов. - Ну пошутили немного, что здесь такого? - Он влез в разговор исключительно из чувства противоречия. Внутренне он соглашался, что с ездой верхом на Знойко пора кончать, но внешне держался до последнего.
   - Мне кажется, что все эти дела со Знойко - это даже не предмет для разговора, - попытался опустить планку спора Соколов. - Известно, что нашего математика весь институт пользует.
   - А что, если нам его на эту тему попытать, пусть он сам скажет, нравится ему это или нет, - предложил Кравец. - Если нет, то следует оставить его в покое. - Кравец выучил английский язык по песням "Битлов" и в помощи Знойко не нуждался. Ну а даже если бы и нуждался, то вряд ли сподобился.
   - Да тебе ж говорят, что по большому счету - это шутка, своеобразный прикол, - продолжал свое Соколов.
   - Эти шуточки похожи на игрушечный фашизмик! - сказала Марина. Рядом с Кравцом она могла выиграть любую битву и у кого угодно.
   - Во загнула, фашизмик! Рассуждаешь, как инфантилка! - притормозил ее Клинцов. Сухая керамика его голоса была неприятной в жаркой аудитории и походила на скрежет лопаты о кирпич.
   - Просто нет более подходящих слов!
   - Ну, раз нет слов, зачем соваться, когда разговаривают взрослые! сказал Клинцов. - Человек - это личность, и никто не имеет права мешать ее становлению. Может, Знойко - нравственный мазохист и, когда его бичуют, испытывает кайф. А вы лезете в его жизнь и пытаетесь ее переделать!
   - Я знаю, кто такие фашики, - продолжила свою тему Марина, - я их видела в работе. Милые такие мальчуганы в коричневой форме и с геббельсовским блеском в голубых глазах.
   - Их надо перевоспитывать на ринге, - сказал Реша, - пока глаза не станут коричневыми, как форма, а глаза, наоборот.
   - В дальнейшем я лично буду пресекать поползновения на Дмитрий Василича! - твердо сказал Рудик, обращаясь к Соколову.
   - Если от этого будет толк, - щелкнул языком Соколов.
   - Будет, - пообещал Артамонов.
   - А тебе-то какое дело? - спросил Артамонова Соколов.
   - Да так...
   - Я, это, ну, еп-тать, - сказал Мат. - В смысле, мля, завязывайте.
   После разборок шутки на математике временно прекратились. Знойко с опаской прислушивался к тишине. Ее никто не тревожил, а его никто не разыгрывал. Но ожидаемого не произошло. От тишины Дмитрий Васильевич свернулся, как трехмесячный эмбрион. Почувствовав снисхождение, он стал заикаться и конфузиться еще сильнее. Теперь он стирал рукавом мел с доски не только за собой, но и за всеми отвечающими. Словно ждал более крутого подвоха.
   - Я же говорил, - радовался своему прогнозу Соколов, - он не поймет, в чем дело. Знойко - это еще то творение! Вам его ходы не по зубам!
   - Ясный перец, - оказывался тут как тут Клинцов. - Ботва она и есть ботва!