Свирский Григорий. Прорыв

нормальных инженеров, врачей и совслужащих густо пошли Хлестаковы, сыновья
лейтенанта Шмидта и турецкого подданого Остапа Бендера, а также просто
сумасшедшие, которых советское правительство охотно отпускало на все четыре
стороны. Но они "занимали площадку" действительно неделю или две, не более,
-- позднее исчезли, пританцовывая там, где выдавали субсидии, пенсии, деньги
на заграничные поездки и прочий "приварок", а вперед вышли самые общительные
одесситы и почти одесситы. Тема, казалось, была предопределена. Мужчина в
клетчатом пиджаке стремительно подошел ко мне и начал сходу, косясь
почему-то в сторону хлопавшей двери: -- Я -- Исай Младенчик, ремонт лифтов с
гарантией. Имею жену, двоих детей и фамильный склеп в Одессе. Теперь вы обо
мне знаете все!.. Я взглянул на него настороженно, ожидая, что возобновится
тема "гойки"... Но -- нет! Тема "гойки" увяла, и на смену ей выступила
волнующая тема -- секс. Она тлела потихоньку, особенно, когда кто-либо
приносил на веранду порнографические журналы, которые продавались в Израиле
на каждом углу. Мамы вскрикивали и умоляли не показывать детям, иногда рвали
журналы, топтали их, понося "идиотов из правительства", которые разрешают...
Но подлинный взрыв произошел от искры непредвиденной. В одной из комнат жили
студентки из Дании. Они прибыли на лето, кажется, для изучения иврита, и им
дали в пустующей школе- ульпане комнату. Я их видел как-то. Тоненькие
девчушки с льняными волосами до плеч Пробегают по каменному полу коридора со
стулом: на ногах шлепанцы на толстой деревянной колодке. Не пробег, а сюита
для кастаньет Ульпан убирали за небольшие деньги две тумбообразные одесситки
Одна из них, жена Исай Младенчика, женщина добрая и трудовая, решила заодно
прибрать и комнату датчанок. На девичьем столе, .украшенном тюльпанами,
лежали... таблетки от беременности. По группам. В том порядке, в котором их
надо принимать. Жена Исая Млаладенчика хотела стряхнуть со стола пыль.
Девчушки подскочили: "Не смешайте!" И спокойно объяснили, что это за
таблетки. Суд вершили: "ремонт с гарантией", тетя Бася из Ужгорода, гигант в
тапочках, "работник советского прилавка", как она написала в графе
"профессия", и еще двое. трое гигантов, не покидавшие веранды, казалось, ни
днем, ни ночью. Приговор был единодушным: -- Или они девушки?.. Клейма негде
ставить! Следующей ночью ульпан был разбужен стенаниями и матерщиной Стонал
и матерился широченный детина с переломанным носом, Профессиональный боксер
из Киева, выползая от датчанок на четвереньках. Оказалось, девчушки знали
каратэ... Боксер на карачках -- это было зрелище! Споры разгорелись с новой
силой. Веранда стояла, как скала. -- Где у боксера деньги? Или он не такой
же, как все русские. Но через неделю нечто подобное произошло и с отставным
генералом, который подвез девочек на своей машине и попытался задержаться в
их комнате. -- Генерал! Денег куры не клюют. Рушились все представления,
привезенные из России. Н е д о т р о г и и ...п и л юли от беременности?!
Как понять? Совместить несовместимое? Младенчик подкараулил Яшу Гура, втащил
за рукав в круг ошеломленных земляков. Яша выслушал недоуменные восклицания,
склонив по обыкновению голову. Пожевал губами. Оглядел окружавших его
пристально, словно впервые увидел и -- покраснел. -- Датчанка -- свободный
человек. Она спит, с кем ей нравится, и не стесняется этого... -- Так она же
незамужняя! -- вскричал Младенчик. -- Или девичий стыд -- плохо?! О том, что
каменная веранда перешла к теме воспитания детей, мы тоже узнали от Яши. Он
влетел к нам измученный, глаза его блуждали. Сказал с порога: -- Дайте
водки!: Выпил залпом стакан. Оказалось, спор о детях завершился тем что одна
из матерей, исчерпав все аргументы, ткнула свою оппонентку ножницами для
маникюра. Яше пришлось перевязывать рану, унимать. В конце концов она нам
осточертела, наша каменная веранда. Она мешала отдыхать, беседовать. Когда
кто-то вопил, мы вскакивали, бежали разнимать, мирить. Ульпан не спал всю
ночь, возможно, две, после того, как нас впервые возили в супермаркет.
Обычный, городской супермаркет в Нетании. Говоря по-- российски, "продмаг".
Мы шли плотной толпой, порой раскрыв рты от изумления, словно в Москве
попали в валютную "Березку". Сыры голландские, швейцарские, "Рокфор",
"Хаварти"... несть им числа! Шпроты всех сортов, севрюга горячего копчения,
угри. Карпы бьют хвостом так, что брызги долетают до покупателей... Так мы
двигались из одного отдела в другой, радуясь изобилию, пока сзади не
раздался странный, почти нечеловеческий хохот. Оказалось, что наш толстяк--
гойкофоб увидел колбасный отдел супермаркета... Вначале он что-- то
вышептывал. Оказалось, он подсчитывал сорта сухих колбас, развешенных как
спасательные круги, на стенах: кроме "охотничьих сосисок" и прочей мелочи,
двадцать три сорта... Затем вдруг начал нервно похохатывать, все более
громко. Наконец, во все горло. Его вывели из супермаркета и отправили в
поликлинику, или "Купат-холим", как она тут называется. Выяснилось, наш
сосед впал в истерику... Бог мой, что творилось вечером, когда его привезли
домой! "Лифт с гарантией" одолжил у Каплуна ручной компьютер, подсчитал, что
жить в Израиле дешевле, чем в СССР, в три раза. Все налоги учел, и нынешние
и будущие, все равно получалось -- в три раза. Это вызвало на веранде такой
вопль, такие всплески нервного восторга, что о сне не могло быть и речи. Яша
призывал ничему не удивляться и, главное, проявить понимание и широту: --
Слушайте, столичные гордецы! На каменном пятачке столкнулись неожиданно для
самих себя сытый Центр и голодные окраины. Европа с Азией. Спесь
ассимилированной Московии и нетерпимость еврейского местечка, тысячелетиями
сторонившегося "гоев"... Все стереотипы мышления и предрассудки в одном
котле. Хлебайте супчик, не зажимая носа. В области морали, нравов, быта --
это действительно столкновение планет, сорвавшихся со своих орбит. Поэтому
столько искр. У Дова, который заезжал к нам, куда бы ни ехал, взгляд на этот
счет сложился давно. Постояв на веранде с полчаса, он отыскал Яшу и меня в
саду, выходящем к морю, пробасил сердито, махнув рукой в сторону веранды: --
Чекисты! -- Что-о?! -- Ч е к и с т ы, говорю. Черновцы-- Кишинев--
Тьмутаракань. Окраинная цивилизация. Когда и как мы станем единым народом,
знает только Отец небесный... То-то Шауль твердит: "Нам нужны не вы, даже не
ваши дети, а ваши внуки". -- Вот как! Мы с тобой, значит, проходим по графе
"навоз"? -- Яша засмеялся. Но смеялся он недолго. Как и мы... Первые
тревожные вести принесли дети. Мой сын и сын Каплуна Левушка, кое-как
говорившие на иврите, отправились путешествовать по стране. Вернулись
обеспокоенные. Однажды они укладывались спать на крылечке почты.
Полицейские, подъехавшие на джипе, проверили документы и, узнав, что у ребят
одна лира на двоих, отвезли их отсыпаться в огромный, густой парк военного
санатория.
-- Знаете, что говорят о нас в армии, -- рассказывали они, вернувшись в
ульпан. -- "Русским все дают бесплатно..." Объясняем летчикам: бесплатно не
дают даже тухлого яйца. Все в долг... Не верят! Смеются! -- "У нас есть
сведения...". Значит, им врут. Зачем? ...Дов над нами подтрунивал,
двинулись,де, его путем: с каждым днем понимаем окружающее все меньше и
меньше. А как постичь что-либо за стенами школы, когда ты попал в "узилище"
расписания? С утра мы торопились в узкие, как каюты, классы, где вместе с
румынами и аргентинцами изучали язык по принципу "Рак иврит!" (Только
иврит). Веселая молодая солдатка взбиралась на стул и плавно шевелила
руками. "Догадайтесь, что это такое?" Мы кричали хором на трех языках:
"Спрут!", "Балет "Лебединое озеро"!", "Плывем, не знаем куда!" Она слезала
со стула и рисовала мелком на доске бабочку... Через месяц-полтора мы с
женой попросили шофера маршрутного такси высадить нас столь грамматически
правильно и длинно, что такси остановилось гораздо ранее, чем мы завершили
фразу. Мы складывали простые предложения, как детские кубики, но
представление об Израиле у нас пока что не складывалось никак. Ульпан
напоминал большой корабль, приставший к Обетованной земле. Пассажирам выдали
разговорники для взаимного общения и, как водится, возили на экскурсии. Мы,
россияне, помнили, что такое экскурсия для иностранцев. , Многое ли
почерпнешь? По сути мы общались не с Израилем, а с соседями по палубе,
пытаясь привыкнуть к ним. А страна... страна едва проглядывала из случайных
наблюдений, возводившихся многими в абсолют, и -- слухов. Поэтому и восторги
наши -- взахлеб, и страхи -- выше головы. Мы и вовсе заскучали после того,
как за нами прибыли автобусы, повезли в кибуц. Объявили -- на праздник
Первого Мая! Что ж, праздник, привычный с детства. Отправились целой
кавалькадой. Такая автобусная кавалькада обычно мчит по городам России,
когда везут детей в пионерские лагеря. К солнцу, к речке. Спереди и сзади
летят милицейские мотоциклы. Так возят президентов и детей. И сейчас
теплынь. Весна. Все гомонят, как настоящие израильтяне. И вдруг пробилось
сквозь гомон совершенно непостижимое, потустороннее:
"...Позабыт, позаброшен с молодых юных лет..." -- Тише! -- закричал я.
-- Песня времен моей молодости. "...Я остался сиротою, счастья-- доли мне
нет..." Все точно, только на иврите.
За Хайфой началось попурри из кавалерийских буденновских песен: "И в
воде мы не утонем, И в огне мы не сгорим..." Кончилось попурри, для придания
достоверности, ржанием коней. Я попросил сына узнать у шофера: он подготовил
это ржание специально для нас? Откуда у него такие записи? Сын вернулся
смущенным: -- Это не магнитофон. Передачи "Кол Исраэль"!
Я был несколько ошарашен. "Я остался сиротою..." -- на весь Израиль?!
Повернулся к Гурам, сидевшим сзади. -- Ребята, у вас нет ощущения, что мы
приехали в тридцатые годы? Как в романе Уэллса. На машине времени. -- В
двадцатые! -- мрачно поправил меня Яша. -Добавил с горечью, заставившей меня
внутренне сжаться: -- В тридцатые уже не пели -- плакали... На повороте Яша
заметил, что на переднем автобусе полощется большой красный флаг. -- К-куда
нас везут? -- воскликнул он. Автобус грохнул от хохота. Оглянулась теща
Каплуна, морщинистое доброе лицо, платок на голове, повязанный
по-деревенски. Еще перед посадкой представилась всем благодушно: "Я --
Дарья. По-вашему, Дора". Сейчас спросила участливо: -- В Сибири побывал,
родимый? -- Нет, а что? -- Дак еще не оттаял!.. ...Когда нас привели в клуб
кибуца, утопающий в зелени, сын обратил внимание на мальчиков возле знамени.
Они были в красных галстуках и отдали нам салют. Первомайский митинг поверг
нас в ужас. Только-только от этого уехали. Малограмотное чтение по бумажке.
Типовая речь -- стереотипные фразы газеты "Правда" с еврейским акцентом. В
конце -- призыв идти к ним в кибуц. Дают дом. Еда, ясли, кино -- все
бесплатно. Земля общая. Можно сказать, полный коммунизм. -- Ето что, вроде
колхоза? -- спрашивала всех бабушка Дора, встревоженная тем, что ей не дали
взглянуть на поля, потереть в пальцах землицы, а сразу на собрание. Господи,
как все сразу заскучали от "полного коммунизма"! Бабушка Дора первой
заторопилась к автобусу, чуть припадая на ушибленную ногу. ...Когда
вернулись в ульпан, нас ждала на каменной веранде тетя Бася, гигант в
тапочках, известная ныне еще и тем, что родственник-израильтянин привез ей
грузовик старой мебели и люстру со стеклянными подвесками. Бася с нами не
ездила: стерегла мебель и хрусталь. -- Идиеты! -- воскликнула она с
усмешкой. -- Вас увезли, а сюда тут же привезли американскую делегацию. Все,
как один, гладкие и в книжечках своих перьями чик-чик. Сообщение это привело
Яшу в еще большую растерянность: -- Значит, герои Лода ведают, что творят.
Потому разводят встречные потоки, не так ли? Вовсе мы перестали понимать
хоть что-нибудь месяца через два, когда те, кто немного освоил иврит,
принялись искать работу. Смех в ульпане начал стихать. Люди становились
молчаливее. Израильский чиновник, который занимается твоими проблемами, --
иголка в груде слежавшегося, прелого компоста. Отыскать его -- удача, найти
сразу -- фантастика. Первой ощутила это на себе яшина теща, которая была в
Москве, в одном из институтов, заведующей кафедрой иностранных языков.
Начала она с худющего, в черной кипе, молчуна, который в ульпане занимался
"устройством на работу". Уселась рядышком и выложила ему все свои горести.
Подробно. Так выплакивают свое, может быть, раз или два в жизни. И о том,
как она вырвалась из Инъяза, где приходилось натаскивать "будущих шпионов и
интуристских стукачей", и о том, как ее вытолкали из России... Молчун внимал
ей более получаса, задал два-три стимулирующих вопроса. Ему было интересно.
Человек с другой планеты! Выслушав, сказал: -- Это не ко мне. Это к Ривке.
Ривка из Министерства принимала раз в неделю. Она тоже узнала о бедах тещи
все. А затем заявила, что она не решает, решают в Тель-Авиве.
Когда теща прорвалась к тому, кто, возможно, мог бы ей помочь, она уже
кричала. Ее довели. А тель-авивский зав. выставил ее за дверь: истеричек в
школу?! Никогда!
Единственным утешением было: последний начальник тоже оказался не тем,
кого она пыталась найти...Через полгода она, наконец, отыскала того, кто
может решить ее проблему. Однако с ней не пожелали даже разговаривать. "В
Израиле достаточно американцев, чтобы учить английскому. Представляю ее
вятское произношение, -- смеялся начальник отдела, возвращая ее документы
своему чиновнику. -- Передайте, чтоб больше не приходила". Тот так и
передал, даже про вятское произношение не преминул добавить...
Три года тещу отгоняли палкой не только от университета, но даже от
средних школ. Спустя три года тещу отправили на какой-то женский конгресс в
Лондон: требовался делегат от русских эмигрантов, сносно говорящий
по-английски. И там выяснилось, что у тещи оксфордское произношение, без
"мусорного" американского сленга. Ее английскому аплодировал конгресс, и,
когда она вернулась, ее ждало место в университете. Тещины "хождения по
мукам" впервые принесли нам смутное понимание того, что израильская
бюрократия, в отличие от всех иных, -- бюрократия н е п р о ф е с с и о н а
л ь н а я. Но мы еще не вполне осознали это, слышали только вокруг стенания
и проклятия людей, которых посылают туда, не знаю куда. И новички
запутываются, как в колючей проволоке. Яша Гур, пожалуй, был единственным,
кто сразу выяснил, где решаются его проблемы: в стране существует
министерство здравоохранения. В течение трех дней он установил фамилию
человека, к которому надо записаться на прием. "Ремонт с гарантией" приходил
интересоваться, так ли это? "За три дня найти свою иглу в чиновной куче? Где
он, ваш ясновидящий?" Яша все последние дни где-то пропадал. В парк не
выходил. О море забыл. Я постучал к ним вечером. "Приехал из Тель-Авива и
свалился, -- шепотом говорила Регина в приоткрытую дверь. -- Ужинать не
стал. Хлопнул стакан водки и все! -- И со слезами: -- Пося помирает. Третий
день не ест, не пьет. Даже хвостом не шевелит. Думает, у нас в семье
разлад..." Утром я наткнулся на Яшу в умывальной комнате, крикнул шутливым
тоном, с зубной щеткой во рту: -- Ты до чего Посю довел? Яша постоял возле
меня и не подхватил собачьей темы. В тот же день я зашел к нему, спросил
прямо: -- В чем дело? Не могу ли помочь? Яша сидел на железной кровати.
Кивнул мне. Молчал, поджав губы и опустив голову к коленям. Только сейчас я
обратил внимание: он начал седеть. Виски как морозцем прихватило. -- Дов
знает о твоих бедах? -- Рано давать сигнал SOS. Мы еще на плаву... -- И
улыбнулся своей виноватой улыбкой. Обычно, когда Яша рассказывает, он жует
губами, медлит. Низкий, добрый, гудящий голос его -- голос раздумья. Он не
рубит, как Дов. Не иронизирует, как Сергуня. Говорит, как и раньше,
полувопросительными интонациями: "Может быть, я ошибаюсь, но..." Но он
никогда не ошибался, насколько я помнил. Не ошибался и сейчас, когда мы
вышли с ним побродить и, утомившись, приткнулись на одной из скамеек в
сыроватой темноте июньского вечера. За спиной, на море, звучали тревожные
гудки судов, идущих в густом, теплом тумане, который наползал на берег. --
Может быть, я ошибаюсь, -- начал он, -- но, по-моему, мы здесь нежеланны.
Это возможно, а?.. Говорят, Зевс превращался в быка. Не знаю. Но то, что я
из человека превращен в корову... Впрочем, -- перебил он самого себя, --
никто в этом не виноват. Вы знаете мой иврит. Я мычу, как корова. Из
человека, который в Москве мог отстаивать свои права в ЦК или даже на
Лубянке, я отброшен в существо оскорбительно-безгласное. Да, никто в этом не
виноват, но... я замечаю удовольствие чиновника. Он рад моему унижению. Рад,
сволочь! -- вдруг вырвалось у него, и он надолго замолчал. Чтоб Яша вскричал
"сволочь", земле нужно сорваться с оси. Я притих, чувствуя холодок на спине.
-- Треть Израиля говорит по-русски, -- наконец продолжал он. -- Но ни в
Министерстве здравоохранения, ни в Министерстве абсорбции нет
переводчиков... Газеты кричат о русской алии, а чиновники словно не слыхали
об этом. Хотите знать о первых шагах на Святой земле бывшего хирурга Якова
Натановича Гурова, а ныне яловой российской буренки, по кличке "Гур"?
Слушайте! Яша пробился на прием к начальнику отдела Министерства
здравоохранения. Это было для него не просто. Вошел. Начальник пьет кофе.
Глаз не поднял. "Ну?" -- сказал. Сесть не предложил. Яша покраснел, но
заставил себя сесть. Хамов не любил. Объяснил своим медленным, спокойным
голосом, что он специалист по общей хирургии и онкологии. Сделал за свою
жизнь восемь тысяч операций. А здесь ему не доверяют скальпеля... Начальник
поставил чашку на бумаги, лежавшие перед ним. Сказал резко: -- Не доверяют
скальпеля -- принимайте больных гриппом. Большое дело! -- И снова принялся
за кофе. "Дова на тебя нет", -- подумал Яша. Голос его был по-прежнему
ровен: -- В Израиле надо ждать операции по полгода, а вы мне советуете
лечить грипп... Кофе плеснулось на бумаги. -- Сколько лет вы проходили
специализацию? -- спросил начальник отдела тоном откровенно-глумливым: он
знал, что в СССР специализация после института не существует. Это
американская система. -- ...Ага, не проходили! Только в институте учили.
Значит, вы не специалист... В Америке, например... -- Простите, тысячу раз
простите за то, что перебил вас. Законы в Америке известны. Я должен был бы
сдать там врачебный экзамен. И я бы сделал это, не тревожа, Министерство
здравоохранения. Однако здесь -- не Америка! Здесь наши дипломы признаются.
Официально. Я по диплому -- хирург. По многолетнему стажу -- хирург. На
основании какого закона вы меня отбрасываете? Может быть, я ошибаюсь, но
ведь это же открытое нарушение израильских законов! Начальник отхлебнул
кофе, спросил со скрытой усмешкой: -- Вы все сказали?.. После института вы
НЕ проходили специализации, как то принято во всем мире. -- И резко: -- Вы
не хирург! К операционному столу я вас не подпущу! Вы не можете претендовать
ни на что... и нигде. -- Добавил с брезгливой усмешкой: -- Кроме как у
немцев, в их Вест Джермани, и в государстве кенгурушников... Все!
Яша заставил себя остаться. Не встать. Он понимал, что его откровенно,
не стесняясь этого, выталкивают из страны. А он вот не уедет!.. Голос его
остался спокойным, только говорил он еще медленнее. Отчасти, впрочем,
оттого, что свое вступительное слово выучил наизусть, а разговор ушел в
сторону...
-- Хорошо, господин начальник! Допустим, я вам подчинюсь; выбрасываю
скальпель в окно и иду в амбулаторию Купат-Холима лечить грипп. Можете дать
мне разрешение лечить грипп в Израиле? Для этого, как вы сами считаете, у
меня бумаг достаточно.
-- Вполне достаточно! Принесите справку с места работы -- я вам дам
разрешение на врачебную практику
-- Позвольте, господин начальник! Но ведь без вашей подписи меня не
возьмут ни в одну амбулаторию. Даже халата не выдадут.
-- Возможно! -- И начальник снова принялся за кофе.
-- Может быть, я не прав, но... мне кажется, что вы поступаете с
русскими врачами, как московская милиция с нежелательными элементами... --
Поступи на работу -- получишь прописку. Но... без прописки никто в Москве на
работу не возьмет. -- Яша говорил все медленнее, чуть покачиваясь, как на
молитве -- значит, был уже в таком состоянии, когда иные, даже спокойные
люди кричат. -- Заколдованный круг!.. Начальник допил кофе, вытер салфеткой
толстые, вывернутые губы, углубился в бумаги. Посетитель для него больше не
существовал. Под дверью начальника сидели, понурясь, врачи. Сидели часами,
неподвижно, как куры на жердочке в проливень, от которого не спрячешься.
Специалистов, работавших по 15-- 20 лет, специалистами не считали. Поскольку
в СССР иная система медицинского образования... -- Как видите, Гриша, нас и
в грош не ставят... -- в голосе Яши впервые зазвучала нотка отчаяния. --
Допустим невозможное! Прибыл бы сюда академик Бакулев, гений русской
медицины. Женился бы он на своей аспирантке Розочке и прилетел... его бы
тоже посадили в эту "медицинскую кутузку" до выяснения личности? Посадили
бы! Какое невежество! -- воскликнул Яша, не ведая еще, что это были дальние
подступы конкурентной поножовщины. Бандитизм, попросту говоря... Вскоре
после визита к начальнику отдела ему позвонили из Министерства и заявили,
что бумаги его рассмотрены комиссией, он может идти работать в Купат Холим
амбулаторным врачом. -- От гриппа будете лечиться сами. Без меня! -- ответил
Яша. -- Я хирург и по документам, и по опыту, и останусь им до смерти. --
... И вот результат, -- уныло сказал Яша, шурша в темноте какой-то бумагой,
которую он достал из кармана. Это была копия сегодняшней телеграммы на имя
директора ульпана, отставного полковника. Яша пыхнул папироской, осветившей
на мгновение телеграфный бланк. Яша помнил текст наизусть со всеми
пометками, читал по памяти: "Телеграмма от 28 июня 1972 года. Дана Ривкой
Шано из Министерства интеграции..." Не давать Гурам квартиры поскольку не
соглашается в Купат-Холим ". Яша смял в кулаке бумажку, сказал мертвым
голосом: -- Это капкан! Что же остается? Уезжать в Австралию? Или во
Франкфурт, откуда мне прислали уже второе приглашение? Не поеду к немцам!..
Может быть, я ошибаюсь, но они загоняют меня в угол профессионально. Ни
работы по специальности, ни квартиры... Ты говоришь -- не мафия ли? После
двух тысяч лет слез и крови создать собственное государство, чтоб в нем
бесчинствовали и, более того, главенствовали мафии, -- от складов Лода до
Министерства здравоохранения? Это трагедия почище разрушения второго
Храма... ' С моря наполз такой туман, что собственных рук не было видно. Мы
сидели, как в сырой вате. -- Нет, это невозможно! -- Яша поднялся и двинулся
к дому по тропинке, которую не различал, наощупь. У террасы Яша едва не
упал, наткнувшись на кого-то. Оказалось, на каменных ступенях сидел сын
Каплуна Левушка. Я нашарил на террасе выключатель, зажег свет. Левушка сидел
на ступеньках в одних трусах, босой. Вскочил, морщась от боли, двигая
пальцами ноги, на которую Яша наступил. Яша принялся извиняться, вгляделся в
него и -- нервно повел плечами. Розовое, почти младенческое лицо Левушки
было в слезах. -- Левушка, ты что? Оказалось, Левушку не приняли в школу.
Точнее, в выпускной класс. Он окончил в Москве девять классов; экзамен на
аттестат зрелости не успел сдать: пришлось уехать в Израиль раньше, чем
предполагали. Практически средняя школа за спиной. А сейчас его зачислили в
десятый класс израильской школы, в которой образование -- двенадцатилетнее.
-- В Израиле все кончают школу в восемнадцать, а я, значит, в двадцать один.
За что мне такое? -- всхлипнул он совсем по-мальчишечьи, утирая лицо тыльной
стороной ладони. Яша положил ладонь на широкое, костистое плечо Левушки,
сказал, что все образуется. Язык в их школе преподает директор ивритской
школы. Они с ним соберут учителей из России и составят схему: какой класс в
Израиле -- по учебным программам -- соответствует классам в СССР. Отнесут в
Министерство просвещения, где, видимо, ничего о том не ведают. -- Левушка,
вытри нос и веди себя, как подобает выпускнику израильской школы. Левушка
улыбнулся сквозь слезы, недоверчиво, и отправился спать, шлепая голыми
пятками по каменному полу. Зашел за дверь и, слышим, побежал. Когда затихло
левушкино шлепанье, Яша развел руками в полном недоумении. -- Ну, хорошо,
отвергают -- по разным причинам -- меня. Допустим, не доверяют. Но зачем
мучить детей? С нами приехал методист из Ленинграда, давно бы все
выяснили... По правде говоря, я не мог предположить, что возможна в
Министерстве образования Израиля такая степень невежества. Но все это
оказалось правдой. Яша Гур и его учитель иврита были первыми, кто объяснил
чиновникам систему школьного образования в СССР. На глазах Гура они
перечертили принесенную им схему, написали пояснения и прикнопили к стенке.
Тысячи мам были избавлены от истерии, а Левушка Каплун стал заниматься
осенью в двенадцатом -- выпускном -- классе... Эта первая наша победа
придала надежду на то, что так, шаг за шагом здесь можно исправить многое.
Злой воли здесь нет -- неразбериха и сказочное незнание...Порой -- культ
невежества, который в России царил разве после гражданской войны: " Мы
университетов не кончали..." -- горделиво заявляли высокие чины... Тревожило
-- и чем дальше, тем больше -- совсем другое. Почти каждый день, когда мы
переступали порог класса, кто-либо сообщал шопотом иммигрантские новости