Свирский Григорий. Прорыв

встреча. -- Это им в подарок, -- Дов махнул рукой в сторону кузова. --
Психов надо поощрять! Пока я усаживался на заднее сиденье, рядом с Яшей и
Иосифом, Дов объяснил мне, где он "оторвал" такой хитрый грузовичок. --
Пошли блоки, пошли панели. Военные заявились, охреновели... Где, говорят, ты
был раньше? Мы тебя двадцать лет ждали... -- Он хохотнул сипло. --
Заталкивают в буржуи... Двинулись? На первом ухабе утрясетесь! И в самом
деле, утряслись. -- Соскуцились, -- сказала Лия, которая сидела впереди
рядом с Довом. -- Везу сынку пироги. -- И поглядела на нас неодобрительно. Я
встревожился было, но вскоре понял, что неодобрительно она смотрит на Яшу.
Хочет с ним потолковать, видно. Чувствовалось, ей не терпится спросить Яшу о
его семейных делах и выговорить ему свое, но она молчала. И мне почему-то
вспомнились ее давние сетования на то, как трудно работать в Израиле.
Спросила она как-то у паренька, заполняя его карточку, имя отца. Он
разрыдался. Отец погиб два года назад на Суэцком канале. Поинтересовалась у
пациентки, нет ли у нее сестры в Германии: лечила там во время войны женщину
с такой же фамилией. С пациенткой началась истерика. "Боишься коснуться
человека, чтоб не вызвать боли, -- рассказывала Лия. - И такое почти каждый
день... Когда-то нас называли в России сестрами милосердия. Здесь надо быть
именно сестрой милосердия. Такая страна..." И я понял, что в ней боролись
резкая на язык и зоркая мать, хранительница семьи, и -- сестра милосердия,
которая знает, что в Израиле все сложнее. Она ждала, что Яша заговорит
первым. Но он молчал... Так она и не сказала Яше ничего. Отвернулась от нас
и стала смотреть на дорогу. Затем спросила Дова строго, как у него с учетом.
Деньги потекли большие... -- Учет? -- усмехнулся Дов придурковато. -- Как
только Пинхас Сапир из Америки прилетает, я его на аэродроме встречаю,
деньги отнимаю. -- Я серьезно спрашиваю! -- рассердилась Лия. -- Серьезно?
-- скосил глаза на Иосифа. -- Бардак, как в Эсесерии. Коль главная идея
сдохла, ты же сам говорил, отец... Лицо Иосифа становилось багровым.
Чувствовалось, что он, выстрадавший свой сионизм, был глубоко оскорблен. --
Спасибо, сын! Понял меня! -- Он приложил ко лбу руку с изуродованным в
Воркуте, торчавшим пальцем. Долго шевелил этим пальцем с черным ногтем. --
Понимаете, дети, "единственное правильное учение" здесь ничего не убило: в
еврейских поселениях Израиля всегда существовал плюрализм. Вся российская
политическая палитра - от эсеров до эсдеков, близких к большевизму или
меньшевикам... Были выходцы из религиозной Америки - у них своя идеология;
наконец, множились кибуцы, находившиеся под воздействием религии труда
Гордона...-- Он обвел всех взглядом, и Яша вдруг понял, чем его так
обеспокоило лицо отца. Углы губ опустились вниз. Это изменило лицо Иосифа.
Оно стало скорбным. Яша толкнул Дова в плечо: мол, взгляни на отца, какой у
него вид...Хватит спорить! Дов лег грудью на руль, подумал, что отец говорит
об идеологии, как винодел о бутылке старинного вина. Все знает: каков букет,
где и как зрел виноград, из которого сделано вино. А потом бутылочку
откупорили, понюхали и брр... Уксус... Потому мы нежеланны. И там, и тут: с
идеями приехали. А на хрена попу гармонь. Тем более ребе... Долго молчал, не
утерпел все-таки, пробасил тихо и как-то тяжело, словно на стройке подымал
огромный камень: -- Я, отец, передумываю сейчас свою жизнь. За то ли
сидел?.. Кто мне ближе: дядя Ваня-печник, который в Воркуте за меня Змию
голову проломил, или Шауль -- единокровный со своей бл-л... -- покосился на
мать, - бр... кодлой? Иосиф собирался что-то сказать, но Лия перебила
шутливо: -- Иоселе, ты хочешь переспорить своих сыночков? Машина скатывалась
к Мертвому морю так быстро, что закладывало уши. Справа остался библейский
город Иерихо, зеленый и недружелюбный, дорога сделала петлю возле
блеснувшего, как лезвие, Иордана... На память пришли есенинские строчки:
"Буду тебе я молиться, славить твою Иордань", но они как-то не вязались ни с
шелестевшей речушкой-ручейком, ни с колючей проволокой, которая тянулась
вдоль нее. Иногда "колючка" в два ряда, иногда в пять. Машина мчалась
вплотную к ржавой пограничной ограде. "Колючка" отражалась в воде, и Иосиф
сказал вдруг: -- Иордан-то -- наш брат, лагерник... Дорога была пустынна,
долина -- безжизненна, и каждый из нас углубился в свои мысли. Проскочили
какие-то ворота, видно, запирающие на ночь шоссе, я оглянулся и замер. Глаза
Иосифа расширены, он глядит в упор на "колючку", которой конца нет. Подпер
свой плохо выбритый подбородок коричневато-красным кулаком с торчащим
пальцем: -- Иордан-то -- наш брат, -- повторил он. -- И даже вышки есть.. --
. Глаза его были далеко. И я подумал, что напрасно Дов поехал этой дорогой.
Два часа колючей проволоки! На черта Иосифу эти радостные воспоминания! Вся
жизнь у него, можно сказать, "колючкой" опутана. Войну отбурлачил в пехоте.
Сколько друзей оставил висеть на колючей ограде?.. Затем лагерь... Губы у
Иосифа были синими. -- Слушайте, я расскажу вам веселую историю! --
воскликнул я голосом рыжего, выскакивающего на ковер. -- О том, как бежал в
Турцию... Машина вильнула, мы едва не врезались в покосившийся столб. --
Ты?! -- вскричал Дов, выправляя руль. -- В Турцию? Через границу? Мать
честная! Я всю жизнь мечтал!.. Иосиф тихо засмеялся. Наверное, он слыхал об
этом моем побеге. От дяди Исаака, что ли?.. "Расскажи, расскажи! -- сказал.
-- Только со всеми подробностями... Как зачем?! Мы живем в мире ловушек...
Ловушки всюду одинаковы; только на той границе они материализованы.
Предельно. Концентрат человеческого вероломства. -- Он порозовел, отвел
глаза от проволоки, располосовавшей и Иордан, и желтое небо. -- Занятная
история... История действительно была занятной. Однажды я попал на границу
по писательским делам, и вечером, когда мы "усидели" вдвоем с начальником
заставы два пол-литра столичной, я спросил его, на кой черт они тут
существуют, пограничники. В век массового туризма и спутников-шпионов... --
То-то вы на всех заставах убиваете время шагистикой да развели огороды и
свинарники. Что еще делать? Кого ловить-хватать? Помогаете колхозам, и на
том спасибо! Начальник допил свою водку и уложил меня спать. Пробудился я
оттого, что меня сильно тормошат. Продрал глаза, взглянул на часы. Три часа
ночи. И снова голову на подушку. -- Вставайте, -- шепчет. -- Зачем? --
Бежать! -- Куда? -- В Турцию!.. Я уставился на него изумленно, а он говорит
почти с обидой, что все устроено, округ знает, Москва дала "добро"... Я
начал тихо трезветь. Вспомнил, что существует в пограничных войсках так
называемый институт "условных нарушителей". Приезжает на заставу какой-либо
полковник из округа, надевает ватник потолще и "бежит" через границу.
Проверка. Обиделся, значит, начальник на мои слова -- мол, зря они хлеб
жуют, позвонил в Округ, а те в Москву, и Столица разрешила пустить писателя
Свирского "условным нарушителем". Пусть понюхает границу. -- А солдаты
знают, что я... это... только до погранстолба? -- спросил я дрогнувшим
голосом. -- Что вы! Какая же это будет проверка! Я поежился. Непривычное
дело в Турцию бегать. -- Слушайте, а пограничники вооружены? -- А как же! У
каждого автомат Калашникова. С полным боекомплектом. -- А они меня... не
того, а? -- Нет, что вы! Пограничник, если обнаружит вас, вначале должен
крикнуть: "Стой!" Правда, один раз. А уж потом... У вас слух хороший? Я
понял, что меня не спасет ничто. Если не побегу, все погранвойска СССР будут
смеяться целый год. Я брошу тень сразу и на Союз писателей, и на москвичей,
и на еврейский народ. И я побежал... Господи, как они слушали, Гуры!.. Дов
время от времени восклицал возбужденно: "Ну, точно!.. Ну, как со мной!.." А
когда я рассказывал о кобеле, который неподалеку от пограничного столба едва
не скрутил меня в бараний рог, оживился Яша. Он простонал от восторга,
узнав, что Акбар, так звали кобеля, вообще-то "псина" добрейшая. На нем дети
катаются. Но служба есть служба... А уж если входит в питомник начальник
зэставы, Акбар вообще начинает зубами клетку рвать -- лютость изображать.
"Кормят-то за злобность", -- объяснил солдат-собаковод. Яша даже руками
прихлопнул: "Ну, умен, как Пося. У меня все проблемы дома не с Региной, а с
Посей..." Лия круто повернулась к нам, дождалась, наконец, своей минуты. Но
было поздно. Машина объехала Тивериадское озеро и стала подниматься по
зеленому склону. Начинались Голаны. Иосиф положил Лие руку на плечо.
Обожженное солнцем дубленое лицо его стало спокойным. И я вздохнул с
чувством исполненного долга: "рыжий" свое дело сделал, не ведая, правда,
какое это может иметь продолжение. Дорога стала круче, мотор взвыл; сверху,
на зеленой террасе, показались легкие строения, почти карточные домики.
Крыши круты, горят на солнце. Нечто вроде праздничного базара из фанеры и
теса. Казалось, рвани ветер посильнее -- подымутся домишки в воздух, точно
вспугнутый чем-либо птичий базар. -- Ничо! Я Сергуниной компашке дома
отгрохаю, -- просипел Дов удовлетворенно. -- Буду на Голаны блоки возить,
сюда заверну. Как не порадеть родному человечку!.. В поселении "Алия-70"
Сергуни не было. Позавчера его взяли на ввоенные сборы, "мелуим", на иврите.
Он звонил, сказал -- доберется через час. Прикатил тут же, и двадцати минут
не прошло. Его "Виллис" промчал напрямик, по проселку. Сергуня обнялся с
родными, представил парня, который его привез. Парень был поджарый, рослый,
с бронзовым, гордым лицом вождя индейского племени. На затылке маленькая,
домашней вязки, белая кипа, приколотая булавкой. Он застенчиво подал темную
руку. -- Абрахам! -- представился. У меня от пожатия слились пальцы. --
Господи, какой красавец! -- воскликнула Гуля. -- Белые такими красавцами не
бывают... -- М-мда... -- произнес Сергуня уязвленно. -- Тебя всегда тянуло к
летчикам и абиссинцам. -- Гуры захохотали. Оказалось, в Москве у Геулы дома
висел портрет негуса Хайле Селассие -- подарок какого-то студента-абиссинца,
мечтавшего увезти Геулу в свою солнечную Аддис-Абебу. Иосиф поинтересовался,
далеко ли здесь до сирийской границы. Абрахам посадил нас на свой "Виллис",
помчал вверх еще километра два, пока дорога не кончилась. Лощина, однако,
горбатилась дальше к сирийской границе, и Иосиф показал рукой в этом
направлении: -- Если советские танки хлынут, то отсюда! С севера! Бог мой,
сколько раз затем я вспоминал это восклицание полковника Иосифа Гура!..
Затем мы вернулись в "шалашный городок", где все время что-то лопотал на
иврите полевой телефон, стоявший на полу в самом большом домике,
превращенном в столовую. -- Не беспокойтесь, он объявит, если что, -- сказал
Сергуня, когда мы стали напряженно прислушиваться к бормотаниям и командам
телефонной трубки. Грузовик Дова уже был пуст, кто-то из парней резал толь,
мерил, прикидывал. Мы достали из багажников машин свои запасы. Дов развел у
домика жаровню, сделали шашлык, который Лия заранее отмачивала в уксусе и
еще каких-то снадобьях по рецептам Регины. Дов отыскал в своем грузовике
заветную фляжку со спиртом. Сергуня сказал, что Абрахам умеет сооружать из
двух капель спирта и яичной скорлупы коктейли. Закусили, кое-кто поспал. А
затем Иосиф попросил вынести из дома стулья, надо потолковать...Расселись на
стульях, на доске, положенной на обломки камней, не остывших от дневного
жара. Солнце снижалось над Тивериадским озером, которое зажглось желтым
огнем, слепило. Гряда у Сирии лиловела. Иосиф поднялся на ноги: -- Я
попросил Сергея подумать о нашем доме, -- начал он, опираясь ладонями о
спинку стула. -- Что нас ждет, кроме льгот на покупку холодильника, -- он
усмехнулся печально. -- Какие ловушки придуманы на нашу голову. И главное,
зачем?!.. Когда Израиль терял мораль, он шел к гибели... Это стержневая
мысль Библии -- от Авраама до изгнания евреев из Палестины. Где корень зла?
В экономике? Морали? Политике? Я знаю?.. Есть ли возможность каких-то
изменений? Чтобы мы ощутили себя дома... как дома. Вы не возражаете, чтобы
все евреи сегодня, в порядке исключения, помолчали и дали высказаться
специалисту... Захохотали. Кто-то встал, и Дов полетел со скамьи, тут уж все
развеселились. Иосиф не сердился. Горный воздух. Тепло. Уютно. Почему не
посмеяться?.. -- Так вот, оказывается, зачем мы приехали, -- послышался
задиристый возглас Гули, когда все затихли. -- Военный совет в Филях!..
Изба, правда, не кутузовская... Сергуня поглядел тоскливо в сторону
Тивериадского озера, которое на глазах гасло, затем на братьев, сказал тихо:
-- Я не вижу никаких возможностей быстрых перемен. Вы предложите что-то,
о'кей! По моим наблюдениям, превращение "ада абсорбции" в рай или хотя бы в
чистилище невозможно. Люди всюду люди... Алия всегда будет прорываться так,
как мы, оставляя на "колючке" кровь, кожу, а порой и погибших. Как можно
изменить, не знаю действительно, мамаш... -- Уничижение паче гордости! -
просипел Дов. - Это у тебя есть... Ты скажи, кто виноват? Кто натравливает
на нас? Боишься, что ли чего? -- Дов, -- произнес Иосиф с досадой, -- еще
слово -- и ты отправишься прогуляться в сторону Сирии... Сергуня молчал.
Лия, вскрикнув, показала в сторону озера. Все поглядели на Тивериадское
озеро, которое слепило, как белое пламя. Не вода -- разлившийся огонь... --
Господи, какое счастье, что все мы уже здесь! -- Геула вздохнула, откинулась
на камне, в глазах ее горел закат. -- Сергуня, я назначаю себя твоим
стражем. И пускай хоть Могила меня накажет... Снова грохнули от хохота, это
сразу сняло напряжение, а Сергуня на глазах преобразился. Походил
взад-вперед, поболтал руками, словно ребенок, которому вручили долгожданный
подарок, и сказал то, что от него-то уж точно не ждали. -- Мы все сидим на
вулкане. Шестьдесят пять процентов -- черные. Правда, сейчас они еще не
очень агрессивны. Но в том, что их натравливают на нас, у меня и сомнения
нет... Не верите, спросите, вот, Абрахама. Он сказал как-то, что
"ашкеназим", то-есть мы, белы, как покойники, и это Божий знак... Абрахам! Я
тебя правильно понял? -- Сергуня перешел на иврит. -- Белые белы, как
смерть, и это... Абрахам распрямился пружиной. Решил, что его заманили в
ловушку, что ли? Гордо откинувшись, он направился на тонких и длинных, как у
танцора, ногах к машине. -- Ну вот, -- Сергуня воздел руки к небу. -- Ни за
что обидел человека. Не понимаем мы друг друга. Чужие они мне, азиаты! Яша
поднял руку, как школьник, спросил, правда ли, что черные евреи в Израиле
дискриминированы. -- Ты видел демонстрацию "Черных пантер"? Они несли
плакат: "Г о л д а, н а у ч и н а с и д и ш у." Дело, кончено, не в идише...
Сергуня потер щеку, как всегда, когда вопрос был труден, и сказал, что
ощущение дискриминации может создаться оттого, что европейские поселенцы, на
треть беглецы из Освенцима, вылезли, благодаря репарациям, из бараков.
Черным же никто не помогал. Это так, о'кей! Но главное не в этом... --
Прибыли мы, и прибыл гордый проводник верблюдов Абрахам, который знает
пустыню Сахару, как свои пять пальцев. Его здесь научили шоферить, о'кей,
это его возвысило в глазах семьи, где он тринадцатый ребенок. Зачем играть в
прятки, "ашкеназим", европейские евреи по своим образовательным параметрам,
по привычке оперировать научно-техническими достижениями XX века оказались,
естественно, намного выше проводников верблюдов... В условиях равноправия
вперед выходит белый ребенок. Это не вина азиатов, а их беда. Но это-то и
вызвало ощущение, что они, азиаты, дискриминированы. Нет, Яша, если
всерьез... это не дискриминация. Это, пожалуй, встречи разных культур... О
'к ей? -- Нет, совсем не о'кей! -- негромко возразил Яша. -- В таком
случае... может быть, я ошибаюсь, но целесообразно открыть университет для
черных? Как в Вашингтоне. -- Яша, дорогой, кто об этом думает! В Израиле что
ни проблема, то взрывпатрон... Но гораздо раньше, чем нас сожжет вулкан, мы
провалимся в болото. -- Да не пугай ты к ночи, черт бы тебя побрал! --
ругнулся Дов, и все опять развеселились. -- Такие страхи на ночь, это
действительно ни к чему, -- Геула поднялась, кинула Лие свой теплый платок
и... направилась к Абрахаму, который одиноко сидел за колесом своего
"Виллиса". Сергуня сделал вид, что это его никак не озаботило. И глазом не
повел. Но произнес вдруг с таким остервенением, что Иосиф вздрогнул: --
Болото, которое нас засосет... уже засосало... вот оно! -- И показал на
досчатые домишки своего поселения с картинно-крутыми театральными крышами.
-- Спятил! -- пробасил Дов. -- Дов, пройдись в сторону Сирии! -- сказал
Иосиф жестко. -- На танке -- пожалуйста, -- Дов насупился и долго молчал,
заворачиваясь в одеяло, которое дала ему мать, а Сергуня продолжал говорить
столь же остервенело и убедительно, что их замысел поселения на Голанах
вырождается в пшик... Началось ведь с того, что они хотели создать в Цфате
институт для тех ученых, которые пока что работают сторожами или уезжают. Не
дали! Сколько вырывали у властей разрешения жить здесь, кровью харкали, пока
Голду не осенило: "Еврейское присутствие на Голанах -- это же хорошо!" Еще
два года их будут мытарить в министерствах, и они останутся здесь по закону.
Но -- в каком качестве? Все, кроме него, Сергуни, инженеры, двое -- доктора
наук. Физик и математик. Существуй исследовательский центр, о котором они
просили, все было бы "беседер", в порядке!.. Здесь могло бы быть его
отделение. Для теоретиков условия идеальные. Тишина. Уединение... Это --
похоронено. Ученых превратили в обыкновенных кустарей из артели "За
напрасный труд". Один домик перестроен в мастерскую, которая делает, вернее,
доделывает ручные фонарики. И то счастье, получили заказ!.. .. Вот основа
всех бед Израиля. Наша индустрия. О военной не говорю. Не знаю. Остальная,
за исключением нескольких предприятий, могу их перечислить по пальцам, --
Сергуня, действительно, перечислил их, пальцев хватило, - все остальное --
заводики-лавочки. Их техническая оснащенность на уровне Того и Камеруна.
Говоря языком экономических стереотипов, Израиль отстает по производству
национального продукта на душу населения от европейских стран в два раза.
Сергуня почти выкрикнул: -- Вы хотели всей правды?.. Вот она! В Израиле,
где, казалось бы, море кустарей, про-из-водят только 28% населения, занятого
в хозяйстве... Остальные -- сервис. О паразитах и говорить нечего. Ни одна
страна в мире, промышленность которой... пых-пых!.. на уровне сегодняшнего
Израиля, не могла бы удержаться на плаву, если только треть работающих
участвует в производстве. Это нонсенс! -- Вздохнув, он принялся
рассказывать, как же так получилось, что Израиль превратился в проржавелый
корабль, который удерживается на поверхности лишь при помощи понтонов. Это
была обстоятельная историко-теоретическая лекция о политике Бен Гуриона,
считавшего иностранный капитал страшнее холеры: "задушит социализм"; о
давнем споре Пинхаса Сапира и директора Государственного банка Израиля
Замбара, который требовал вложения средств в промышленность. Победил министр
финансов Сапир, и вот на всех углах появились "дети Сапира"... --
Подкованный ты, собака, -- уважительно прогудел Дов, когда Сергуня покончил
с историческим обзором. -- Что же получается, а? Евреев двадцать веков
презирали за ростовщичество. Основали еврейское государство, и тем же
путем?.. Сергуня покосился в сторону "Виллиса", где голоса затихли. В машине
никого не было. Он огляделся растерянно, наконец, заметил в сумерках белую
точку -- кипу Абрахама, затем, присмотревшись, две фигурки, бредущие по
дороге; Абрахам, видно, что-то рассказывал, размахивая руками. -- Страну,
которую евреи ждали две тысячи лет! Нет им оправдания... -- воскликнул
Сергуня, и такая горечь отразилась в его синих глазах, что все затихли. --
Пришельцев из России выталкивают, выбрасывают... Измордовали Яшу, Наума,
меня. Сколько нужно сил и ухищрений, чтоб зацепиться, не уехать куда глаза
глядят. Выталкивают и тех, кто не нужен, и тех, кто нужен, как воздух. Вот,
вытолкали нашу мать. Стара, о'кей! Я заинтересовался статистикой. В Израиле
сейчас 1500 вакантных мест медицинских сестер. Госпитали вопят: нет сестер.
Яша, так?.. В 1971-72 годах из СССР прибыли только 802 сестры. В чем дело?
Газеты объясняют стыдливо: "Наблюдается отсутствие терпимости медсестер к их
коллегам из России..." Эскимосы на севере убивали своих стариков. Оставляли
их у костров на съедение волкам. Это честнее, чем убивать израильским
способом, выбрасывая медсестру на улицу за год или пять до пенсии. Откуда
такая бесчеловечность? Дикость это, варварство, а не отсутствие
терпимости... -- Перейди, пожалуйста, на другие темы, -- перебила его Лия
голосом, в котором звучали слезы. -- 0'кей! Извини, мама!.. Вернемся к
научному анализу. Поставим вопрос прямо: выгодна ли Израилю алия? Если
невыгодна, мы можем вопить до седьмого пришествия: нахлебники никому не
нужны!.. Тем более, что алия из СССР отличается от других. У нас нет
сакраментальных 20% средств, которые надо вложить в дело, чтоб государство
его поддержало. Бывшие советские граждане прилетают обобранными до нитки, по
сути нищими. Кому нужны нищие? -- Сергуня оглядел притихших слушателей,
затем посмотрел в сторону "Виллиса", потом на проселок. Темнело быстро, а
вокруг, сколько видел глаз, никого не было. Острая бородка его метнулась
туда-сюда. -- Сергуня, дорогой, -- произнес Яша с печальной иронией,
обращенной, похоже, к самому себе. -- Поверь моему опыту: женщины от Гуров
уходят, но всегда возвращаются... Сергуня улыбнулся смущенно, потоптался,
сказал: -- Вернемся к нашим баранам. -- Он еще раз оглянулся и, пересилив
себя, продолжал тоном университетского лектора: -- Человек -- это
инфраструктура, которая под него создана. Каждый экономист вам скажет, что
любой новоприбывший -- это столько-то метров шоссе, место в школе, на
заводе, в театре и пр. Инфраструктура в Израиле стоит очень дорого: камни
носят на спине, а раствор в брезентовых шайках... о'кей!.. Я подсчитал, хотя
реальные цифры достать почти так же трудно, как в СССР: бюджет Сохнута
засекречен. Когда я пытался однажды просмотреть финансовый ежегодник
Сохнута, мне показали на дверь... Конечно, бетах! Это настораживает. Не
засекречивают ли махинации? Воровство? Изучение американского бюджета
показало, что из сотен миллионов долларов, выделяемых на алию, в дело идет
примерно половина. Остальное -- на чиновничий аппарат, помещается в
иностранные банки для спекуляций и попросту раскрадывается... О'кей! Ворам
нищая алия выгодна, однако выгодна ли она стране? -- Он полез в задний
карман выгоревших, мятых армейских брюк. Щеголеватый Сергуня выглядел в них
бродягой. Достал небольшие карточки. -- Вот американские данные. Сколько бы
общество ни вложило в устройство одного человека, пусть даже сто тысяч, это
неплохое капиталовложение. Примерно 7% годовых. Я признаю цинизм этого
подхода, бетах! Но алия, особенно квалифицированная, -- это хорошее
вложение... К тому же случается, что два-три ученых вообще могут -- своими
патентами -- оправдать затраты на алию. С лихвой! -- Сергуня по-прежнему
держал в руках свои карточки, но больше не взглянул на них ни разу. -- В
1972 году процент лиц с высшим образованием из СССР равнялся 42%. В этом
году, судя по первым месяцам, выше 50%. А в среднем по Израилю лиц с высшим
образованием 18%... Большая алия выгодна всегда. Вызывает подъем и расцвет
страны. О'кей? Тогда в чем же дело? На нас спустили всех собак, нашвыряли
под ноги капканы, ловушки... Почему открыто, цинично предаются интересы
Израиля как государства? Мой ответ -- п е р е р о ж д е н и е ! Перерождение
Рабочей партии МАПАЙ, которая называется израильтянами не иначе, как партия
КЕДАЙ. "Кедай" на иврите имеет смысл однозначный: "выгодно, стоит..." Партия
энтузиастов, пробыв у власти четверть века, переродилась в партию
оплачиваемых должностей... А коли так, то власть и захватили те, с которыми
мы так часто встречаемся в канцеляриях... Кто нагнетает враждебность, если
не они? ...Что? Согласен, отец, не все они. Но сколько таких! Сколько ушатов
грязи опрокинуто на нас?! Дезинформируется и армия, и население: "русским
все дают бесплатно". Сатирики упражняются на своих подмостках: "Русская алия
- это два "В": "Вилла-Вольво... "Государственное телевидение показывает их
профессиональный гогот крупным планом... Недавно обнаружили у грузинского
еврея сомнительные водительские права - аршинные заголовки во всех газетах.
От кого, думаете, я это узнал? От моего Абрахама. Он газет не читает, но как
только появляется что-либо подобное... Он копит свое доброе чувство к нам,
он копит... Кто подбрасывает дровишки в костер?.. Они губят все, к чему ни
прикасаются. Понастроили в Израиле города без промышленности,
города-спальни, скажем, Маолот на границе с Ливаном. Стоят пустые здания.
Разбросаны по всей стране. Как памятники культа некомпетентности. Никто не
хочет там жить: негде работать! У меня как экономиста просто иногда волосы
встают дыбом . -- Социализм -- это учет, -- усмехнулся Дов, посасывая
сигаретку; он держал ее в кулаке, как привык в лагере. -- Перерождение
народной толщи, Дов, пожалуй, опаснее, чем партии "Кедай". Университет
закончил исследование, в котором меня тоже пригласили принять участие: три
четверти опрошенных сказали по сути, что мы им ни к чему. Вот точные цифры,
-- он протянул перед собой карточку с видом несколько ошарашенным, словно
ему могли не поверить. -- За алию только четверть населения. Половина
израильтян ответила: "Ло ихпатли!", по-русски говоря, алия им "до лампочки".
Четверть -- открыто враждебна... Отчего так? Мы несем изменения -- им