Страница:
ребенка. В память о погибшем. Теперь у меня дочурка... А где твои родители?
Яша не рассказывал о родителях никому; нет родителей, и все! А тут она
с таким доверием рассказала о себе, что он, впервые за долгие годы, сказал
безжизненно-глухо:
-- Я ЧСИР...
-- Чего-чего?
-- Член семьи изменников родине. Все мое детство связано с Лубянкой.
-- О, Господи! Живы родители?.. Значит, круглый сирота... Вот мой дом,
-- показала она на серый шестиэтажный дом напротив Парка культуры имени
Горького. -- Подымайся! Пообедаем. Оснуем "дом сирот"! Хотя я сиротка и не
круглая...
Так он в доме и остался, у жизнерадостной и властной Регины, которая не
испугалась страшных букв ЧСИР, преследовавших его всю жизнь. Не расставались
ни на день. Потом начались беды, дочь Регины пропала. Девочку изнасиловали и
швырнули в Москву-реку. Через неделю река рыбросила труп. И когда он сказал
вскоре, что хотел бы уехать от этих убийц, она ответила просто: "Я за тобой,
как нитка за иголкой..."
Накрывая на стол, сообщала новости. Новости были, в основном, одни и те
же: очередное их предложение похоронено. В этот раз отвергли идею научного
центра или, по крайней мере, лаборатории, исследующей причины необычно
частых в Израиле заболеваний печени, желчных путей, аллергии.
По правде говоря, Яша и Регина знали, что им откажут. Они ни на что не
рассчитывали с тех пор, как встретились с врачом из Швейцарии по фамилии
Ротшильд. Тот сказал, что к известным Ротшильдам он отношения не имеет, но
деньги у него есть. У Ротшильда была мысль создать больницу для религиозных
людей, их порой лечат шарлатаны. Он купил надел земли. Сделал проект, тоже
за свои деньги. Предложил на строительство десять миллионов долларов. И вот
уже пять лет не может сдвинуть дело с мертвой точки...
Значит, дело не в деньгах, о чем им талдычат постоянно. Медицина в
руках мафии, теперь Яшу в этом не разубедит никто, даже Регина, которая
считает, что он в плену "головных приливов", как она это называла.
Утром его вызвал к себе доктор Розенгард, американец, ставший до войны
заведующим отделением. Розенгард был энтузиастом бейсбола. Он и походил на
профессионального бейсболиста -- широкая спина, большие сильные руки.
"Хирургия и бейсбол, -- говаривал он, -- профессии родственные". Розенгард
был человеком прямым и резким. -- Яков, - сказал он. - Звонил некто и долго
внушал мне, что ты человек сомнительный, в Москве занимал должность, к
которой еврея не подпустят и на пушечный выстрел. Неизвестно, каков твой
настоящий бизнес... И хорошо бы, чтоб ты укатил куда-нибудь в Австралию...
-- Розенгард всплеснул своими большими руками: -- Зачем ты лезешь в
политическую помойку?
-- Боже упаси!.. -- Яша бессильно опустился на краешек стула. "К кому
ходил за правдой? На Лубянку?.. Идиот!" -- Боже упаси! -- воскликнул он
громче. -- Я политики боюсь, как огня. Она лезет ко мне, а не я к ней.
Розенгард засмеялся и сказал, хлопнув Яшу по плечу: -- Пусть они
сдохнут, все эти израильские Никсоны! Любого заморочат. Вот что, Яков!
Отныне ты будешь старшим хирургом.
Вначале Розенгард оставлял свой телефон (на случай особо сложных
операций), а затем перестал. Он играл в бейсбол, его любили женщины всех
вероисповеданий; Яков Гур был просто находкой для доктора Розенгарда. Он
даже послал бумаги, чтоб Якову Гуру дали "постоянство". И распорядился, чтоб
Якову Гуру дали "махшир" -- никелированный радиозвонок, который у Яши уже
был при прежней власти. "Не дергайся, Яков, если нужен, вызовут..." -- Он
взял Яшу под руку, и они вместе пошли на ланч.
В больнице была общая столовая, где "ланчевались" и ведущие хирурги, и
нянечки. Большая и чисто побеленная столовая с разноцветными столами из
пластика была гордостью больницы и символизировала торжество демократии,
которой в больнице не было никогда. Яша давно заметил, еще до "эры
Розенгарда", нигде люди не были столь продуманно, изощренно разделены и
противопоставлены друг Другу, как здесь. На врачах не было ни армейских
погон, ни государственных орденов и нашивок. Роль знаков отличия выполняли
простейшие предметы обихода -- стул, телефон, карманные приборы связи.
Вначале у Яши не было даже своего стула, чего он, впрочем, не замечал.
Затем поставили венский стул с гнутой спинкой, сказали -- это ваш! Вроде,
как наградили. Он уже был врачом со своим собственным стулом. Затем сунули в
маленькую комнатку письменный стол -- один на трех врачей. И на дверях
комнатки появилась, среди других, фамилия: "д-р Я. Гур". Наконец, Яшу
удостоили личного кабинета, вначале крошечного, вроде кладовки, затем --
побольше. Розенгард сказал, что тут Яков мог бы развесить, по примеру
других, все свои дипломы и награды. "Как в парикмахерской?" -- убито
воскликнул Яша. Только теперь он понял, почему, поступая на работу, врачи
ставят условия, а то и торгуются, как на рынке Кармель: "У меня будет
собственный стол...", "собственный кабинет...", "телефон без коммутатора..."
Особенно дрались за телефоны.
Оказалось, телефоны -- это целая империя. Ничто так не подчеркивает
положение врача, как телефон. Какой у него? Обычный, через коммутатор? Или
-- прямой? Нажимает кнопку и говорит с любым городом Израиля? А если он "бит
босс", сам Розенгард, -- его телефон не связан ни с какими "учетными
кнопками". Большой босс вправе разговаривать хоть с папой римским. Сутками!
Каждый врач в госпитале знает, у кого какой телефон. А если кто случайно не
постиг даже этого, все поймет мгновенно, взглянув на белый халат коллеги. У
большинства в кармашке нет ничего. У влиятельных -- "махшир" или
"моторолла"... "Махшир" -- это только радиозвонок. Звякнул, значит, тебя
ищут. Соединяйся с коммутатором с любого телефона. Куда более "весома"
моторолла -- поблескивающая никелем широкая железка. При ее помощи с тобой
разгова-вают непосредственно, без посторонних ушей, где бы ты ни находился.
Моторолла -- это уже нечто вроде полковничьих погон...
Боже, какая борьба идет за эти "знаки различия"! Да и как не бороться,
когда все, что здесь дают, в отличие от России, не отнимают никогда. Получил
отдельный стол -- навсегда. Прицепил к халату мотороллу, тебя не смогут
вызвать только из могилы. Все знают, что в Израиле это -- не побрякушки,
тешить тщеславие. За "полутаинственными знаками" -- степень твоего влияния,
твоей независимости. Но, Бог мой, сколько в этом заложено взрывчатки!..
Когда Яша и Розенгард кончили свой ланч, недорогой, по "больничной"
цене, Розенгард сказал, отодвинув в сторону обглоданную куриную ножку:
-- "Махшир" у тебя есть. Кабинет есть. Получишь постоянство и --
работай спокойно.
Но именно это-то оказалось невозможным.
Как-то в соседнем, терапевтическом, отделении Яша увидел больную,
молодую женщину, почти девочку с изможденным лицом старухи. Лицо было темнее
лимонной желтизны. На глаз видно, больная его, хирургическая. Почему лежит в
терапии? Яше объяснили, что она здесь уже третий год. И не помирает, и не
живет. Выяснилось, что женщину, еще школьницей, оперировали в Аргентине и
повредили желчную протоку. Затем последовала серия операций в разных
странах, одна за другой. Последняя была в Европе, где было дано
окончательное заключение. На бланке клиники, о которой сам академик Бакулев
говорил с восторженным придыханием, был напечатан смертный приговор без
права обжалования. "Намеков на существование желчных путей не обнаружено,
технической возможности восстановить их нет".
Яша взял больную к себе. Он ничего не придумал. Сделал тривиальную
операцию, правда с небольшим дополнением. Поставил кишку вместо желчной
протоки. Своеобразный протез. В Москве такие операции, в безнадежных
случаях, делали всегда, хотя и не всегда успешно... Но уж в случае успеха
докладывали на научных конференциях и в СССР, и в Америке.
На этот раз операция оказалась удачной. Розенгард примчал прямо со
спортивного поля. -- Я всегда верил в твою звезду! -- воскликнул он и
приказал выдать доктору Якову Гуру "мотороллу". Сам прицеплял ее к кармашку
яшиного халата.
Через неделю доставили паренька лет семнадцати, умиравшего от рака
желчных путей. Яша взглянул на дату диагноза и обомлел. Его поставили во
Франции три года назад. -- Почему жив?! -- воскликнул он и тут же положил
паренька на свой стол. Как Яша и предполагал, рака не обнаружили. Был
жесткий рубцовый процесс. Без прохода желчи. Мальчик вскоре выписался из
больницы. Якова признала даже старшая операционная сестра, царь и бог
хирургического отделения, старая дева, которая носила хирургические ножницы
на шее, на длинной перевязи из марли, как маршальскую звезду. Она
подчинялась только профессору Розенгарду, остальных не замечала, и вот, к
изумлению хирургов, обняла Яшу. Это было выше "мотороллы"...
На годичной всеизраильской конференции профессор Розенгард доложил эти
и некоторые другие случаи из практики Яши. Доложил, естественно, как свои
собственные, иначе и быть не могло! В Израиле -- Яша давно понял -- система
здравоохранения феодальная, то есть министр здравоохранения - фигура
партийная, по горло увязшая в политической сваре. Независимы и известны как
специалисты только начальники отделений. Остальные врачи, как правило,
невидимки...
Но... земля слухами полнится. После доклада Розенгарда к Яше подошел
хмурый ушастый толстяк с бегающими глазками, по кличке Небожитель. Он был в
такой силе, что стоило ему подать рядовому врачу руку, как того тут же
отмечали. Личным стулом или "махширом". Небожитель взял Яшу за отворот
халата и произнес хриплым голосом армейского взводного:
-- Доктор Гур, а ты, оказывается, орешек! Если бы ты с самого начала не
выступил против Голды Меир... против нас!.. ты давно бы стал начальником
отделения. Ты понял меня? Камикадзе -- это не для еврея. Ты понял меня?
Яша улыбнулся скептически. Ни один хирург из России пока что "феодалом"
не стал, хотя, кроме него, никто из них Голде и слова поперек не сказал.
Небожитель вышел с Яшей в фойе, пройдя мимо Розенгарда, будто его и не
существовало, подвел к Генеральному директору Министерства и громко
представил: "Яков Гур, розенгардовские руки".
На другое же утро после конференции профессор Розенгард промчал
широкими шагами в ординаторскую и... отменил все назначения доктора Якова
Гура. Вскричал вдруг: -- Ты заведующий отделением или я?!
Яша поднялся со своего "именного стула". От изумления и испуга он не
мог выговорить ни слова.
Розенгард как-то сразу подобрался, пришел в себя, покинул госпиталь,
твердо, по-хозяйски ступая по каменному полу желтыми спортивными ботинками.
На другой день он вызвал доктора Гура в свой кабинет, сказал, едва тот
закрыл за собой дверь: -- Ты здесь больше работать не будешь! Ищи себе
место!
Но тут зазвонили мотороллы, сверкавшие никелем в кармашках Яши и
Розенгарда, в приемный покой прибыли сразу три машины скорой помощи, и
разговор прервался. Розенгард к нему не возвращался, но Яша твердо знал, что
тот его выгонит. Несмотря на обещанное постоянство...
После одной из операций он опустился на стул и, испугав до полусмерти
сестер, простонал: "Бож-же мой!" Он тут прижился. И опять -- взашей! Так до
самой смерти, что ли? Чем удачнее завершались самые сложные операции, чем
лучше к нему относились и мальчики-доктора, и больные, тем чаще звучал, в
ответ на радостные поздравления, стон: "Бож-же мой!"
В больнице шептались: наверное, у него что-нибудь дома. Костили на чем
свет стоит Регину: у нее установилась твердая репутация, шел слух, что после
беседы с известным ребе, ворвавшимся в патологию, у нее в руках остался клок
его бороды.
...Кто-то постучал. В кабинет Яши вошел доктор Фарум, высокий,
поджарый, лет тридцати, в отглаженном, снежной белизны халате. Доктор Фарум
-- араб-европеец, воспитанник Кембриджа; его семья владеет многими землями в
городах Иудеи. Его дядя - председатель Высшего совета палестинских
организаций, которому подчинен Ясер Арафат... Хотя Фарума, когда он входит в
больницу, обыскивают, а Якова Гура -- нет, Фарум не чувствует себя
уязвленным, глядит на охранника, обыскивающего его, с улыбкой.
Доктор Фарум остановился возле двери и, сложив руки на груди, сказал:
-- Доктор Гур, я могу дать вам письмо. В Новую Зеландию. Вы получите место
заведующего хирургическим отделением сразу по приезде.
Яша поднял на него глаза. Лицо Фарума не выражало участия... -- Доктор
Фарум. Вам же самому нужно место заведующего. Приберегите для себя.
У доктора Фарума ни один мускул не дрогнул. Он был европейцем, доктор
Фарум.
Через несколько дней Розенгард спросил у Якова как бы мельком: -- У
тебя был доктор Фарум. Чего он хочет?
-- Может быть, я ошибаюсь, но... он хочет того же, что и ты. Чтоб я
уехал из Израиля. Неожиданное единство, не правда ли?
Доктор Розенгард не был европейцем. Он был американцем. Он процедил
сквозь зубы: -- Нам в одной лодке тесно! Можем перевернуться... Если хочешь,
я позвоню в Дюссельдорф.
Яша шагнул было к дверям, и вдруг рука его, казалось, сама по себе,
поднялась к широкому, в рыжих веснушках, лицу профессора Розенгарда. Белые
огромные пальцы, каждый палец, как два, сложились в увесистую фигу. --
Обоим! Из Москвы с приветом!
Профессор Розенгард крикнул в спину доктору Гуру взбешенно: -- Через
две недели ты получишь последний чек! И чтоб духу твоего не было.
Но судьбе было угодно распорядиться иначе...
Когда Яша возвращался домой, никелированная моторолла в кармашке его
пиджака позвонила. Яша стал рулить одной рукой, - нажал кнопку;
взволнованный голос сообщил, что его ждут в приемном покое. Срочно... Имени
не назвали, прокричали нервно: "Вас ждут..." Это значит, вызывают и
других...Яша круто развернул свою "форд-кортину", вызвав вокруг скрежет
тормозов и брань на всех языках; примчал первым.
Сбросить с себя все, вплоть до нижнего белья, было делом минутным.
Быстро надел стерильное. Зеленого цвета рубашку, штаны и на ноги бахилы,
прикрывающие туфли. Натянул зеленую шапочку, пахнущую свежестью и наркозом.
Уже стоял на клейкой ленте, вытирая о нее туфли, когда за спиной послышался
резкий командный голос профессора Розенгарда.
Все! Клейкая лента -- граница. Предоперационная. К начальству не
выглянешь. Вдохнул густой терпкий запах стерильных вещей и наркозных
материалов. Поглядел вдоль коридора. Четверо санитаров тянули по каменному
полу каталку с больным. С нее капала кровь. Наконец ее закатили в
операционную. Пока Яша мыл специальными жесткими щеточками руки, затем
расправлял на своем лице марлевую повязку, ему рассказали, что санитарный
вертолет доставил генерала Рафаэля Эйтана, командующего Северным округом.
Рафуль (как называют его израильтяне) был человеком легендарным. Он
руководил операциями "коммандос", недавно высаживался с десантниками в
Бейруте. Взял штурмом дом, где жили руководители палестинских террористов,
всполошив стрельбой Бейрут, зашел затем, в форме израильского генерала, в
ресторан Бейрутского аэропорта и попросил налить себе виски. Неторопливо
выпил и заплатил израильскими деньгами. В другой раз генерал, в белой
униформе авиамеханика, штурмовал самолет компании "Сабена", захваченный
террористами. Все чудеса израильских коммандос были связаны с именами Шарона
и Рафаэля Эйтана.
Рана у генерала Эйтана была рваная, осколочная. Много таких ран зашил
Яша в войну Судного дня.
Через полчаса подкатило все руководство госпиталя. Столпились
полукругом возле операционной. Бледный Розенгард и еще кто-то начали
одеваться для операции. Толстый ушастый "небожитель" в халате, как в белом
куле, приоткрыл дверь операционной. Доктор Гур показал рукой в хирургической
перчатке: "Закрыть дверь!"
Спустя час-полтора в коридоре толпилась половина израильского
правительства. Шимон Перес спросил, едва войдя: -- Кто оперирует? Какой
профессор?
Начальник госпиталя, почтительно склонив лысую голову, сообщил, что
оперирует не профессор, а доктор Яков Гур. И добавил проникновенным голосом,
приложив для убедительности руку к груди: -- Руси, ахад, аваль тов! (Русский
один, но хороший...)
Яша оставил рану открытой: предстояла затем пластическая операция.
Каталку с генералом увезли. Начальство сказало ему, что закрыть рану можно
лишь через месяц или два. -- Пират, -- хрипловато произнес Рафуль, когда Яша
утром зашел в его палату. -- Мне передали, что ты победил даже Голду.
Неужели мне лежать тут месяц?
Яша объяснил почему-то виноватым голосом, что существует русский метод.
Со времен второй мировой. Дается общий наркоз, рана очищается щеточкой и
зашивается. Но, добавил он смущенно, он, Гур, здесь не старший.
-- ...Решения принимаю не я, генерал. Тем более, русские решения,
которые здесь непривычны, а потому дики.
Генерал Эйтан посмотрел на него одним глазом, но ничего не сказал.
Через сутки он приковылял, опираясь на костыль, в кабинет доктора Гура. -- Я
решил. Ты закрываешь мне рану. По твоему методу. Мне нужно быстрее отсюда
выйти.
Риск был большой. Начальство рисковать не желало. Вокруг генерала
Эйтана начали описывать круги знаменитости Израиля. Один из них вошел в
палату и сказал: -- Здравствуйте, Эйтан. Я -- профессор... (и он назвал имя,
известное во всех клиниках мира).
-- Ну и что? -- ответил Эйтан. Знаменитость потопталась и --
бочком-бочком выкатилась из палаты.
Яша часа три, не менее, чистил щеточкой рану Эйтана. В операционную
набились едва ли не все хирурги, во главе с Розенгардом, -- смотреть русский
метод. Доктор Гур выписал генерала Эйтана из больницы через пять дней...
Недели через две зазвонила в кармашке доктора Гура моторолла.
Взволнованный голос госпитальной телефонистки сообщил, что его просит
позвонить по такому-то номеру генерал Рафаэль Эйтан. -- Зажило, как на
собаке! -- послышался в трубке хриплый и веселый голос. -- Сейчас заеду!
Рафуль прикатил в госпиталь, зашел в кабинет Яши с деревянной
скамеечкой подмышкой. На высокой спинке скамеечки был вырезан ножом
пиратский корабль, несущийся под всеми парусами. -- Это тебе! Поставь сюда,
начальство войдет, носом прямо в корабль. -- Снял с плеча громадный
пистолет-пулемет: не захотел оставлять его в машине. Оперся о стол, стол
зашатался. -- Будет время, приеду, сделаю распорки. Негоже, чтоб у тебя
шатался стол. А как стул? Тоже? Все обновим! Ждем тебя в субботу. Моя жена и
я приглашаем на шабат.
Подружились Яков и Рафуль. То Рафуль к Яше, то Яша к Рафулю, захватив,
по русскому обычаю, пол-литра. Как-то Яша приехал в поселок, где жила семья
Рафаэля Эйтана. Эйтан возился в столярной мастерской, клеил какие-то стулья.
Похоже, и впрямь, в знаменитом генерале израильской армии жил
столяр-краснодеревщик. -- Ты чего принес? -- Он кивнул на пакет в руках Яши.
-- Опять?
-- Опять, -- виновато подтвердил Яша. Рафуль взял бутылку, выбил
ладонью пробку, запрокинул коротко подстриженную голову и -- в бутылке
осталась треть, не более. Выдул, словно он не генерал, а русский мастеровой.
-- А я и есть русский мастеровой, -- подтвердил Рафуль. Оказывается, в
этом поселке все из России. И фамилия родителей Эйтана была некогда - Орлов.
Да и внешне он походил на сибирского мужика. Чалдон из глубинки. Невысокий,
плечи крупные, лицо красноватое, обветренное. Взгляд прямой, пристальный. --
Когда гуляли еврейские праздники, -- сказал Эйтан, отрываясь от ножки стула,
-- то три дня вся деревня была в стельку!
-- Значит, и вы еврейский мужик! -- вырвалось у Яши почти испуганно.
-- А что, есть еврейский мужик, который доставляет тебе неприятности?
-- Есть один, -- неохотно признал Яша.
-- Считай, что его нет! - пробасил Рафаэль Эйтан. -- Израильская армия
берет тебя под свою защиту... Подождешь? -- Он показал на последний
колченогий стул.
Яша с удовольствием вдыхал запахи столярного клея, сосновых досок,
припасенных для чего-то. Рафуль оторвал сломанную ножку стула, взял доску.
Пощупал ее, поглядел края на свет.
Мужик! Яше было приятно, что Рафуль похож на сибирского мужика.
Сибирский мужик бескомпромиссен, прост. А какой и мудр. Он глядел на то, как
шаркает Рафуль рубанком, и думал о том, как повезло Израилю, что Голаны во
время войны Судного дня оборонял Рафаэль Эйтан. Многие ли могут оставаться в
траншее, не побежать, когда на них лезет восемьсот танков Т-54...
-- Пират, ты по-прежнему воюешь с правительством? -- Эйтан приподнял
голову.
-- Нет!
-- Ослаб?
-- Н-не думаю. После войны Судного дня ежу ясно, что перед нами за
люди. -- Он помолчал. -- Не заблуждаются они, а не желают перемен. Хотят,
чтоб мы так и гнили. Стоя!
-- Вот как? Что же делать?
-- Ну, поскольку меня теперь поддерживает израильская армия, я знаю,
что мне делать...
Рафуль расхохотался, положил руку на плечо Яши. Ручка у него была
тяжелая, крестьянская. -- Расскажи, пират, почему русские едут мимо? Знаешь?
Это меня беспокоит, пират. Каждый кричит свое, а -- в чем дело?..
Доктор Розенгард теперь каждый раз хлопал Якова по спине и спрашивал,
как жена, сынки? Очень за них беспокоился... Спустя некоторое время обронил:
-- У тебя нет гордости!.. В Израиле освободились два места заведующих
отделениями, а ты не подаешь документы. Подавай, и - уходи.
Яша обессиленно плюхнулся на свой венский стул, проклеенный только что
Рафулем. -- Доктор Розенгард, а почему? Что я, бельмо на глазу? Все ребята,
все сестры ко мне чудно относятся. Я их учил и -- выучил. Никаких грубых
ошибок у меня, по-моему, не было.
Розенгард был питомцем американской школы, впитал в себя все ее
особенности. -- Какие-то вы, русские, непонятливые! -- сказал он. -- Тебе
надо слетать в Штаты... хотя бы на месяц. Опаснее всех тот, кто знает больше
тебя, умеет -- лучше! Ясно? Нет?! У тебя опыта больше, чем у меня. И делаешь
ты многое лучше меня. Так кто ты мне -- друг или враг?! Я здесь заведующий!
Через неделю он сказал уже с раздражением: -- Я звонил в комиссию! Ты
не подал бумаги. У тебя что, нет желания работать самостоятельно?..
-- Есть! Но я не сторонник авантюр. У нас есть хирурги, которые
родились в Израиле. Учились в Штатах. Воевали во всех войнах. Наверное, они
имеют больше прав стать заведующими.
-- Оставь эти свои советские штучки! В хирургии решает талант, а не
анкета. -- И вдруг как закричит: -- Ты что, не понимаешь, нам вместе не
работать! Садись, заполняй анкеты! Я привез все, что надо! Проси у этих
скотов себе должность!
Через месяц Яков Гур получил официальное извещение. Такого-то
числа-месяца заседала Центральная комиссия Купат-Холима. Доктор Яков Гур
единогласно избран заведующим хирургическим отделением в городе Афула.
Яша, по правде говоря, не поверил. Решил, кто-то из дружков
разыгрывает. Не было еще русских олим заведующих отделениями. Не подпускали
к "феодальным" должностям. Заставил перечитать бумагу Регину, у которой, как
считал, с ивритом получше. Она пробежала взглядом, кинулась обнимать. Гуры
гуляли почти неделю: гости катили волнами. Со всех городов Израиля.
В те дни мне прислали приглашение из Канады, из Торонтского
университета. Просили прочитать в новом учебном году курс лекций о
современной русской литературе. Гуляние продлили...
Затем мы с женой уехали в отпуск на границу с Ливаном. Вернувшись, раз
в неделю звонили Яше, слыша в ответ неизменное: "Тянем!" Только голос у Яши
становился все глуше, порой в нем угадывалось отчаяние: 'Тянем, потянем,
вытянуть не..."
Однажды набрал яшин номер, -- трубку взяла Регина. Ответила каким-то
зажатым, незнакомым голосом: -- У нас беда!
Мы мчали к Яше, срезая углы. Поворачивая, на полупустых улицах, на
красный свет.-- Передо мной все время горит красный свет! -- закричал я
оторопевшему полицейскому в лицо. -- Так и ждать?!
Пришла беда -- отворяй ворота. Внезапно пришла только для меня. И Яша,
и Регина ждали чего-либо подобного давно...Когда Яша приступил к работе в
дальней старенькой больнице, ему "забыли" дать ассистентов, на которых можно
было оставить больницу хоть на час. Он умолял прислать старшего врача.
Приходили с направлениями почему-то только вчерашние студенты, от которых в
операционной нельзя было отойти ни на шаг.
И недели не прошло, в больниуе началась забастовка, Забастовали сразу и
врачи, и сестры, и санитары. По Израилю поплыл слух, что с русским
отказываются работать...Яша собрал врачей и сестер, спросил устало, с
досадой: -- Вы рук моих не видели, словом со мной не перекинулись, почему вы
требуете, чтоб я ушел с работы?
Оказалось, лично против доктора Гура израильтяне ничего не имели. Но в
тот день, когда Гур прибыл, из Купат-Холима сообщили, что открывается второе
отделение хирургии -- ради него-то Гур и появился, -- а людей не добавят. А
в больнице и без того работали порой по двенадцать часов в сутки.
Яша сказал, что это вранье. Никакого второго отделения не будет. И все
же вышла на работу только половина. Остальные ждали официального разъяснения
из Купат-Холима.
Яше редко удавалось ночевать дома, он крутился, не присаживаясь,
"нянькой для всех". Один -- на вечном дежурстве. Через несколько месяцев
сплошного аврала, нервотрепки, перебоев с медикаментами Яша почувствовал,
что "выжат" до предела. Даже подняться после короткого сна было трудно.
Регина пыталась подбодрить: -- Ты всегда говорил, мафию не одолеешь. А вот
ведь!.. -- И готовила ему бифштексы "с полкоровы", с зеленой травкой, как он
любил.
В конце концов Яша позвонил профессору Розенгарду, с которым у него
Яша не рассказывал о родителях никому; нет родителей, и все! А тут она
с таким доверием рассказала о себе, что он, впервые за долгие годы, сказал
безжизненно-глухо:
-- Я ЧСИР...
-- Чего-чего?
-- Член семьи изменников родине. Все мое детство связано с Лубянкой.
-- О, Господи! Живы родители?.. Значит, круглый сирота... Вот мой дом,
-- показала она на серый шестиэтажный дом напротив Парка культуры имени
Горького. -- Подымайся! Пообедаем. Оснуем "дом сирот"! Хотя я сиротка и не
круглая...
Так он в доме и остался, у жизнерадостной и властной Регины, которая не
испугалась страшных букв ЧСИР, преследовавших его всю жизнь. Не расставались
ни на день. Потом начались беды, дочь Регины пропала. Девочку изнасиловали и
швырнули в Москву-реку. Через неделю река рыбросила труп. И когда он сказал
вскоре, что хотел бы уехать от этих убийц, она ответила просто: "Я за тобой,
как нитка за иголкой..."
Накрывая на стол, сообщала новости. Новости были, в основном, одни и те
же: очередное их предложение похоронено. В этот раз отвергли идею научного
центра или, по крайней мере, лаборатории, исследующей причины необычно
частых в Израиле заболеваний печени, желчных путей, аллергии.
По правде говоря, Яша и Регина знали, что им откажут. Они ни на что не
рассчитывали с тех пор, как встретились с врачом из Швейцарии по фамилии
Ротшильд. Тот сказал, что к известным Ротшильдам он отношения не имеет, но
деньги у него есть. У Ротшильда была мысль создать больницу для религиозных
людей, их порой лечат шарлатаны. Он купил надел земли. Сделал проект, тоже
за свои деньги. Предложил на строительство десять миллионов долларов. И вот
уже пять лет не может сдвинуть дело с мертвой точки...
Значит, дело не в деньгах, о чем им талдычат постоянно. Медицина в
руках мафии, теперь Яшу в этом не разубедит никто, даже Регина, которая
считает, что он в плену "головных приливов", как она это называла.
Утром его вызвал к себе доктор Розенгард, американец, ставший до войны
заведующим отделением. Розенгард был энтузиастом бейсбола. Он и походил на
профессионального бейсболиста -- широкая спина, большие сильные руки.
"Хирургия и бейсбол, -- говаривал он, -- профессии родственные". Розенгард
был человеком прямым и резким. -- Яков, - сказал он. - Звонил некто и долго
внушал мне, что ты человек сомнительный, в Москве занимал должность, к
которой еврея не подпустят и на пушечный выстрел. Неизвестно, каков твой
настоящий бизнес... И хорошо бы, чтоб ты укатил куда-нибудь в Австралию...
-- Розенгард всплеснул своими большими руками: -- Зачем ты лезешь в
политическую помойку?
-- Боже упаси!.. -- Яша бессильно опустился на краешек стула. "К кому
ходил за правдой? На Лубянку?.. Идиот!" -- Боже упаси! -- воскликнул он
громче. -- Я политики боюсь, как огня. Она лезет ко мне, а не я к ней.
Розенгард засмеялся и сказал, хлопнув Яшу по плечу: -- Пусть они
сдохнут, все эти израильские Никсоны! Любого заморочат. Вот что, Яков!
Отныне ты будешь старшим хирургом.
Вначале Розенгард оставлял свой телефон (на случай особо сложных
операций), а затем перестал. Он играл в бейсбол, его любили женщины всех
вероисповеданий; Яков Гур был просто находкой для доктора Розенгарда. Он
даже послал бумаги, чтоб Якову Гуру дали "постоянство". И распорядился, чтоб
Якову Гуру дали "махшир" -- никелированный радиозвонок, который у Яши уже
был при прежней власти. "Не дергайся, Яков, если нужен, вызовут..." -- Он
взял Яшу под руку, и они вместе пошли на ланч.
В больнице была общая столовая, где "ланчевались" и ведущие хирурги, и
нянечки. Большая и чисто побеленная столовая с разноцветными столами из
пластика была гордостью больницы и символизировала торжество демократии,
которой в больнице не было никогда. Яша давно заметил, еще до "эры
Розенгарда", нигде люди не были столь продуманно, изощренно разделены и
противопоставлены друг Другу, как здесь. На врачах не было ни армейских
погон, ни государственных орденов и нашивок. Роль знаков отличия выполняли
простейшие предметы обихода -- стул, телефон, карманные приборы связи.
Вначале у Яши не было даже своего стула, чего он, впрочем, не замечал.
Затем поставили венский стул с гнутой спинкой, сказали -- это ваш! Вроде,
как наградили. Он уже был врачом со своим собственным стулом. Затем сунули в
маленькую комнатку письменный стол -- один на трех врачей. И на дверях
комнатки появилась, среди других, фамилия: "д-р Я. Гур". Наконец, Яшу
удостоили личного кабинета, вначале крошечного, вроде кладовки, затем --
побольше. Розенгард сказал, что тут Яков мог бы развесить, по примеру
других, все свои дипломы и награды. "Как в парикмахерской?" -- убито
воскликнул Яша. Только теперь он понял, почему, поступая на работу, врачи
ставят условия, а то и торгуются, как на рынке Кармель: "У меня будет
собственный стол...", "собственный кабинет...", "телефон без коммутатора..."
Особенно дрались за телефоны.
Оказалось, телефоны -- это целая империя. Ничто так не подчеркивает
положение врача, как телефон. Какой у него? Обычный, через коммутатор? Или
-- прямой? Нажимает кнопку и говорит с любым городом Израиля? А если он "бит
босс", сам Розенгард, -- его телефон не связан ни с какими "учетными
кнопками". Большой босс вправе разговаривать хоть с папой римским. Сутками!
Каждый врач в госпитале знает, у кого какой телефон. А если кто случайно не
постиг даже этого, все поймет мгновенно, взглянув на белый халат коллеги. У
большинства в кармашке нет ничего. У влиятельных -- "махшир" или
"моторолла"... "Махшир" -- это только радиозвонок. Звякнул, значит, тебя
ищут. Соединяйся с коммутатором с любого телефона. Куда более "весома"
моторолла -- поблескивающая никелем широкая железка. При ее помощи с тобой
разгова-вают непосредственно, без посторонних ушей, где бы ты ни находился.
Моторолла -- это уже нечто вроде полковничьих погон...
Боже, какая борьба идет за эти "знаки различия"! Да и как не бороться,
когда все, что здесь дают, в отличие от России, не отнимают никогда. Получил
отдельный стол -- навсегда. Прицепил к халату мотороллу, тебя не смогут
вызвать только из могилы. Все знают, что в Израиле это -- не побрякушки,
тешить тщеславие. За "полутаинственными знаками" -- степень твоего влияния,
твоей независимости. Но, Бог мой, сколько в этом заложено взрывчатки!..
Когда Яша и Розенгард кончили свой ланч, недорогой, по "больничной"
цене, Розенгард сказал, отодвинув в сторону обглоданную куриную ножку:
-- "Махшир" у тебя есть. Кабинет есть. Получишь постоянство и --
работай спокойно.
Но именно это-то оказалось невозможным.
Как-то в соседнем, терапевтическом, отделении Яша увидел больную,
молодую женщину, почти девочку с изможденным лицом старухи. Лицо было темнее
лимонной желтизны. На глаз видно, больная его, хирургическая. Почему лежит в
терапии? Яше объяснили, что она здесь уже третий год. И не помирает, и не
живет. Выяснилось, что женщину, еще школьницей, оперировали в Аргентине и
повредили желчную протоку. Затем последовала серия операций в разных
странах, одна за другой. Последняя была в Европе, где было дано
окончательное заключение. На бланке клиники, о которой сам академик Бакулев
говорил с восторженным придыханием, был напечатан смертный приговор без
права обжалования. "Намеков на существование желчных путей не обнаружено,
технической возможности восстановить их нет".
Яша взял больную к себе. Он ничего не придумал. Сделал тривиальную
операцию, правда с небольшим дополнением. Поставил кишку вместо желчной
протоки. Своеобразный протез. В Москве такие операции, в безнадежных
случаях, делали всегда, хотя и не всегда успешно... Но уж в случае успеха
докладывали на научных конференциях и в СССР, и в Америке.
На этот раз операция оказалась удачной. Розенгард примчал прямо со
спортивного поля. -- Я всегда верил в твою звезду! -- воскликнул он и
приказал выдать доктору Якову Гуру "мотороллу". Сам прицеплял ее к кармашку
яшиного халата.
Через неделю доставили паренька лет семнадцати, умиравшего от рака
желчных путей. Яша взглянул на дату диагноза и обомлел. Его поставили во
Франции три года назад. -- Почему жив?! -- воскликнул он и тут же положил
паренька на свой стол. Как Яша и предполагал, рака не обнаружили. Был
жесткий рубцовый процесс. Без прохода желчи. Мальчик вскоре выписался из
больницы. Якова признала даже старшая операционная сестра, царь и бог
хирургического отделения, старая дева, которая носила хирургические ножницы
на шее, на длинной перевязи из марли, как маршальскую звезду. Она
подчинялась только профессору Розенгарду, остальных не замечала, и вот, к
изумлению хирургов, обняла Яшу. Это было выше "мотороллы"...
На годичной всеизраильской конференции профессор Розенгард доложил эти
и некоторые другие случаи из практики Яши. Доложил, естественно, как свои
собственные, иначе и быть не могло! В Израиле -- Яша давно понял -- система
здравоохранения феодальная, то есть министр здравоохранения - фигура
партийная, по горло увязшая в политической сваре. Независимы и известны как
специалисты только начальники отделений. Остальные врачи, как правило,
невидимки...
Но... земля слухами полнится. После доклада Розенгарда к Яше подошел
хмурый ушастый толстяк с бегающими глазками, по кличке Небожитель. Он был в
такой силе, что стоило ему подать рядовому врачу руку, как того тут же
отмечали. Личным стулом или "махширом". Небожитель взял Яшу за отворот
халата и произнес хриплым голосом армейского взводного:
-- Доктор Гур, а ты, оказывается, орешек! Если бы ты с самого начала не
выступил против Голды Меир... против нас!.. ты давно бы стал начальником
отделения. Ты понял меня? Камикадзе -- это не для еврея. Ты понял меня?
Яша улыбнулся скептически. Ни один хирург из России пока что "феодалом"
не стал, хотя, кроме него, никто из них Голде и слова поперек не сказал.
Небожитель вышел с Яшей в фойе, пройдя мимо Розенгарда, будто его и не
существовало, подвел к Генеральному директору Министерства и громко
представил: "Яков Гур, розенгардовские руки".
На другое же утро после конференции профессор Розенгард промчал
широкими шагами в ординаторскую и... отменил все назначения доктора Якова
Гура. Вскричал вдруг: -- Ты заведующий отделением или я?!
Яша поднялся со своего "именного стула". От изумления и испуга он не
мог выговорить ни слова.
Розенгард как-то сразу подобрался, пришел в себя, покинул госпиталь,
твердо, по-хозяйски ступая по каменному полу желтыми спортивными ботинками.
На другой день он вызвал доктора Гура в свой кабинет, сказал, едва тот
закрыл за собой дверь: -- Ты здесь больше работать не будешь! Ищи себе
место!
Но тут зазвонили мотороллы, сверкавшие никелем в кармашках Яши и
Розенгарда, в приемный покой прибыли сразу три машины скорой помощи, и
разговор прервался. Розенгард к нему не возвращался, но Яша твердо знал, что
тот его выгонит. Несмотря на обещанное постоянство...
После одной из операций он опустился на стул и, испугав до полусмерти
сестер, простонал: "Бож-же мой!" Он тут прижился. И опять -- взашей! Так до
самой смерти, что ли? Чем удачнее завершались самые сложные операции, чем
лучше к нему относились и мальчики-доктора, и больные, тем чаще звучал, в
ответ на радостные поздравления, стон: "Бож-же мой!"
В больнице шептались: наверное, у него что-нибудь дома. Костили на чем
свет стоит Регину: у нее установилась твердая репутация, шел слух, что после
беседы с известным ребе, ворвавшимся в патологию, у нее в руках остался клок
его бороды.
...Кто-то постучал. В кабинет Яши вошел доктор Фарум, высокий,
поджарый, лет тридцати, в отглаженном, снежной белизны халате. Доктор Фарум
-- араб-европеец, воспитанник Кембриджа; его семья владеет многими землями в
городах Иудеи. Его дядя - председатель Высшего совета палестинских
организаций, которому подчинен Ясер Арафат... Хотя Фарума, когда он входит в
больницу, обыскивают, а Якова Гура -- нет, Фарум не чувствует себя
уязвленным, глядит на охранника, обыскивающего его, с улыбкой.
Доктор Фарум остановился возле двери и, сложив руки на груди, сказал:
-- Доктор Гур, я могу дать вам письмо. В Новую Зеландию. Вы получите место
заведующего хирургическим отделением сразу по приезде.
Яша поднял на него глаза. Лицо Фарума не выражало участия... -- Доктор
Фарум. Вам же самому нужно место заведующего. Приберегите для себя.
У доктора Фарума ни один мускул не дрогнул. Он был европейцем, доктор
Фарум.
Через несколько дней Розенгард спросил у Якова как бы мельком: -- У
тебя был доктор Фарум. Чего он хочет?
-- Может быть, я ошибаюсь, но... он хочет того же, что и ты. Чтоб я
уехал из Израиля. Неожиданное единство, не правда ли?
Доктор Розенгард не был европейцем. Он был американцем. Он процедил
сквозь зубы: -- Нам в одной лодке тесно! Можем перевернуться... Если хочешь,
я позвоню в Дюссельдорф.
Яша шагнул было к дверям, и вдруг рука его, казалось, сама по себе,
поднялась к широкому, в рыжих веснушках, лицу профессора Розенгарда. Белые
огромные пальцы, каждый палец, как два, сложились в увесистую фигу. --
Обоим! Из Москвы с приветом!
Профессор Розенгард крикнул в спину доктору Гуру взбешенно: -- Через
две недели ты получишь последний чек! И чтоб духу твоего не было.
Но судьбе было угодно распорядиться иначе...
Когда Яша возвращался домой, никелированная моторолла в кармашке его
пиджака позвонила. Яша стал рулить одной рукой, - нажал кнопку;
взволнованный голос сообщил, что его ждут в приемном покое. Срочно... Имени
не назвали, прокричали нервно: "Вас ждут..." Это значит, вызывают и
других...Яша круто развернул свою "форд-кортину", вызвав вокруг скрежет
тормозов и брань на всех языках; примчал первым.
Сбросить с себя все, вплоть до нижнего белья, было делом минутным.
Быстро надел стерильное. Зеленого цвета рубашку, штаны и на ноги бахилы,
прикрывающие туфли. Натянул зеленую шапочку, пахнущую свежестью и наркозом.
Уже стоял на клейкой ленте, вытирая о нее туфли, когда за спиной послышался
резкий командный голос профессора Розенгарда.
Все! Клейкая лента -- граница. Предоперационная. К начальству не
выглянешь. Вдохнул густой терпкий запах стерильных вещей и наркозных
материалов. Поглядел вдоль коридора. Четверо санитаров тянули по каменному
полу каталку с больным. С нее капала кровь. Наконец ее закатили в
операционную. Пока Яша мыл специальными жесткими щеточками руки, затем
расправлял на своем лице марлевую повязку, ему рассказали, что санитарный
вертолет доставил генерала Рафаэля Эйтана, командующего Северным округом.
Рафуль (как называют его израильтяне) был человеком легендарным. Он
руководил операциями "коммандос", недавно высаживался с десантниками в
Бейруте. Взял штурмом дом, где жили руководители палестинских террористов,
всполошив стрельбой Бейрут, зашел затем, в форме израильского генерала, в
ресторан Бейрутского аэропорта и попросил налить себе виски. Неторопливо
выпил и заплатил израильскими деньгами. В другой раз генерал, в белой
униформе авиамеханика, штурмовал самолет компании "Сабена", захваченный
террористами. Все чудеса израильских коммандос были связаны с именами Шарона
и Рафаэля Эйтана.
Рана у генерала Эйтана была рваная, осколочная. Много таких ран зашил
Яша в войну Судного дня.
Через полчаса подкатило все руководство госпиталя. Столпились
полукругом возле операционной. Бледный Розенгард и еще кто-то начали
одеваться для операции. Толстый ушастый "небожитель" в халате, как в белом
куле, приоткрыл дверь операционной. Доктор Гур показал рукой в хирургической
перчатке: "Закрыть дверь!"
Спустя час-полтора в коридоре толпилась половина израильского
правительства. Шимон Перес спросил, едва войдя: -- Кто оперирует? Какой
профессор?
Начальник госпиталя, почтительно склонив лысую голову, сообщил, что
оперирует не профессор, а доктор Яков Гур. И добавил проникновенным голосом,
приложив для убедительности руку к груди: -- Руси, ахад, аваль тов! (Русский
один, но хороший...)
Яша оставил рану открытой: предстояла затем пластическая операция.
Каталку с генералом увезли. Начальство сказало ему, что закрыть рану можно
лишь через месяц или два. -- Пират, -- хрипловато произнес Рафуль, когда Яша
утром зашел в его палату. -- Мне передали, что ты победил даже Голду.
Неужели мне лежать тут месяц?
Яша объяснил почему-то виноватым голосом, что существует русский метод.
Со времен второй мировой. Дается общий наркоз, рана очищается щеточкой и
зашивается. Но, добавил он смущенно, он, Гур, здесь не старший.
-- ...Решения принимаю не я, генерал. Тем более, русские решения,
которые здесь непривычны, а потому дики.
Генерал Эйтан посмотрел на него одним глазом, но ничего не сказал.
Через сутки он приковылял, опираясь на костыль, в кабинет доктора Гура. -- Я
решил. Ты закрываешь мне рану. По твоему методу. Мне нужно быстрее отсюда
выйти.
Риск был большой. Начальство рисковать не желало. Вокруг генерала
Эйтана начали описывать круги знаменитости Израиля. Один из них вошел в
палату и сказал: -- Здравствуйте, Эйтан. Я -- профессор... (и он назвал имя,
известное во всех клиниках мира).
-- Ну и что? -- ответил Эйтан. Знаменитость потопталась и --
бочком-бочком выкатилась из палаты.
Яша часа три, не менее, чистил щеточкой рану Эйтана. В операционную
набились едва ли не все хирурги, во главе с Розенгардом, -- смотреть русский
метод. Доктор Гур выписал генерала Эйтана из больницы через пять дней...
Недели через две зазвонила в кармашке доктора Гура моторолла.
Взволнованный голос госпитальной телефонистки сообщил, что его просит
позвонить по такому-то номеру генерал Рафаэль Эйтан. -- Зажило, как на
собаке! -- послышался в трубке хриплый и веселый голос. -- Сейчас заеду!
Рафуль прикатил в госпиталь, зашел в кабинет Яши с деревянной
скамеечкой подмышкой. На высокой спинке скамеечки был вырезан ножом
пиратский корабль, несущийся под всеми парусами. -- Это тебе! Поставь сюда,
начальство войдет, носом прямо в корабль. -- Снял с плеча громадный
пистолет-пулемет: не захотел оставлять его в машине. Оперся о стол, стол
зашатался. -- Будет время, приеду, сделаю распорки. Негоже, чтоб у тебя
шатался стол. А как стул? Тоже? Все обновим! Ждем тебя в субботу. Моя жена и
я приглашаем на шабат.
Подружились Яков и Рафуль. То Рафуль к Яше, то Яша к Рафулю, захватив,
по русскому обычаю, пол-литра. Как-то Яша приехал в поселок, где жила семья
Рафаэля Эйтана. Эйтан возился в столярной мастерской, клеил какие-то стулья.
Похоже, и впрямь, в знаменитом генерале израильской армии жил
столяр-краснодеревщик. -- Ты чего принес? -- Он кивнул на пакет в руках Яши.
-- Опять?
-- Опять, -- виновато подтвердил Яша. Рафуль взял бутылку, выбил
ладонью пробку, запрокинул коротко подстриженную голову и -- в бутылке
осталась треть, не более. Выдул, словно он не генерал, а русский мастеровой.
-- А я и есть русский мастеровой, -- подтвердил Рафуль. Оказывается, в
этом поселке все из России. И фамилия родителей Эйтана была некогда - Орлов.
Да и внешне он походил на сибирского мужика. Чалдон из глубинки. Невысокий,
плечи крупные, лицо красноватое, обветренное. Взгляд прямой, пристальный. --
Когда гуляли еврейские праздники, -- сказал Эйтан, отрываясь от ножки стула,
-- то три дня вся деревня была в стельку!
-- Значит, и вы еврейский мужик! -- вырвалось у Яши почти испуганно.
-- А что, есть еврейский мужик, который доставляет тебе неприятности?
-- Есть один, -- неохотно признал Яша.
-- Считай, что его нет! - пробасил Рафаэль Эйтан. -- Израильская армия
берет тебя под свою защиту... Подождешь? -- Он показал на последний
колченогий стул.
Яша с удовольствием вдыхал запахи столярного клея, сосновых досок,
припасенных для чего-то. Рафуль оторвал сломанную ножку стула, взял доску.
Пощупал ее, поглядел края на свет.
Мужик! Яше было приятно, что Рафуль похож на сибирского мужика.
Сибирский мужик бескомпромиссен, прост. А какой и мудр. Он глядел на то, как
шаркает Рафуль рубанком, и думал о том, как повезло Израилю, что Голаны во
время войны Судного дня оборонял Рафаэль Эйтан. Многие ли могут оставаться в
траншее, не побежать, когда на них лезет восемьсот танков Т-54...
-- Пират, ты по-прежнему воюешь с правительством? -- Эйтан приподнял
голову.
-- Нет!
-- Ослаб?
-- Н-не думаю. После войны Судного дня ежу ясно, что перед нами за
люди. -- Он помолчал. -- Не заблуждаются они, а не желают перемен. Хотят,
чтоб мы так и гнили. Стоя!
-- Вот как? Что же делать?
-- Ну, поскольку меня теперь поддерживает израильская армия, я знаю,
что мне делать...
Рафуль расхохотался, положил руку на плечо Яши. Ручка у него была
тяжелая, крестьянская. -- Расскажи, пират, почему русские едут мимо? Знаешь?
Это меня беспокоит, пират. Каждый кричит свое, а -- в чем дело?..
Доктор Розенгард теперь каждый раз хлопал Якова по спине и спрашивал,
как жена, сынки? Очень за них беспокоился... Спустя некоторое время обронил:
-- У тебя нет гордости!.. В Израиле освободились два места заведующих
отделениями, а ты не подаешь документы. Подавай, и - уходи.
Яша обессиленно плюхнулся на свой венский стул, проклеенный только что
Рафулем. -- Доктор Розенгард, а почему? Что я, бельмо на глазу? Все ребята,
все сестры ко мне чудно относятся. Я их учил и -- выучил. Никаких грубых
ошибок у меня, по-моему, не было.
Розенгард был питомцем американской школы, впитал в себя все ее
особенности. -- Какие-то вы, русские, непонятливые! -- сказал он. -- Тебе
надо слетать в Штаты... хотя бы на месяц. Опаснее всех тот, кто знает больше
тебя, умеет -- лучше! Ясно? Нет?! У тебя опыта больше, чем у меня. И делаешь
ты многое лучше меня. Так кто ты мне -- друг или враг?! Я здесь заведующий!
Через неделю он сказал уже с раздражением: -- Я звонил в комиссию! Ты
не подал бумаги. У тебя что, нет желания работать самостоятельно?..
-- Есть! Но я не сторонник авантюр. У нас есть хирурги, которые
родились в Израиле. Учились в Штатах. Воевали во всех войнах. Наверное, они
имеют больше прав стать заведующими.
-- Оставь эти свои советские штучки! В хирургии решает талант, а не
анкета. -- И вдруг как закричит: -- Ты что, не понимаешь, нам вместе не
работать! Садись, заполняй анкеты! Я привез все, что надо! Проси у этих
скотов себе должность!
Через месяц Яков Гур получил официальное извещение. Такого-то
числа-месяца заседала Центральная комиссия Купат-Холима. Доктор Яков Гур
единогласно избран заведующим хирургическим отделением в городе Афула.
Яша, по правде говоря, не поверил. Решил, кто-то из дружков
разыгрывает. Не было еще русских олим заведующих отделениями. Не подпускали
к "феодальным" должностям. Заставил перечитать бумагу Регину, у которой, как
считал, с ивритом получше. Она пробежала взглядом, кинулась обнимать. Гуры
гуляли почти неделю: гости катили волнами. Со всех городов Израиля.
В те дни мне прислали приглашение из Канады, из Торонтского
университета. Просили прочитать в новом учебном году курс лекций о
современной русской литературе. Гуляние продлили...
Затем мы с женой уехали в отпуск на границу с Ливаном. Вернувшись, раз
в неделю звонили Яше, слыша в ответ неизменное: "Тянем!" Только голос у Яши
становился все глуше, порой в нем угадывалось отчаяние: 'Тянем, потянем,
вытянуть не..."
Однажды набрал яшин номер, -- трубку взяла Регина. Ответила каким-то
зажатым, незнакомым голосом: -- У нас беда!
Мы мчали к Яше, срезая углы. Поворачивая, на полупустых улицах, на
красный свет.-- Передо мной все время горит красный свет! -- закричал я
оторопевшему полицейскому в лицо. -- Так и ждать?!
Пришла беда -- отворяй ворота. Внезапно пришла только для меня. И Яша,
и Регина ждали чего-либо подобного давно...Когда Яша приступил к работе в
дальней старенькой больнице, ему "забыли" дать ассистентов, на которых можно
было оставить больницу хоть на час. Он умолял прислать старшего врача.
Приходили с направлениями почему-то только вчерашние студенты, от которых в
операционной нельзя было отойти ни на шаг.
И недели не прошло, в больниуе началась забастовка, Забастовали сразу и
врачи, и сестры, и санитары. По Израилю поплыл слух, что с русским
отказываются работать...Яша собрал врачей и сестер, спросил устало, с
досадой: -- Вы рук моих не видели, словом со мной не перекинулись, почему вы
требуете, чтоб я ушел с работы?
Оказалось, лично против доктора Гура израильтяне ничего не имели. Но в
тот день, когда Гур прибыл, из Купат-Холима сообщили, что открывается второе
отделение хирургии -- ради него-то Гур и появился, -- а людей не добавят. А
в больнице и без того работали порой по двенадцать часов в сутки.
Яша сказал, что это вранье. Никакого второго отделения не будет. И все
же вышла на работу только половина. Остальные ждали официального разъяснения
из Купат-Холима.
Яше редко удавалось ночевать дома, он крутился, не присаживаясь,
"нянькой для всех". Один -- на вечном дежурстве. Через несколько месяцев
сплошного аврала, нервотрепки, перебоев с медикаментами Яша почувствовал,
что "выжат" до предела. Даже подняться после короткого сна было трудно.
Регина пыталась подбодрить: -- Ты всегда говорил, мафию не одолеешь. А вот
ведь!.. -- И готовила ему бифштексы "с полкоровы", с зеленой травкой, как он
любил.
В конце концов Яша позвонил профессору Розенгарду, с которым у него