Страница:
-- Гори-гори-гори ясно, чтобы не погасло!..
"Только б не спохватились! Не закрутили колесо назад!" -- повторял про
себя Наум, складывая пальцы на руке крестиком. Увы, закрутили назад! Чего
боишься, того не избежать! Поздно вечером, за девять часов до отлета, Науму
позвонили из ОВИРа: срочно явиться в Колпачный переулок. -- Ваши визы, Наум
Иосифович, не в порядке. Наум понял, что повис на волоске. Кто может
перешибить волю административного отдела ЦК КПСС? Военный министр? Шеф КГБ
Андропов? Брежнев? Чтоб им ни дна, ни покрышки!.. Наум ответил мертвым
голосом, что уже поздно и в ОВИРе ему делать нечего.
Ему ответили тоном, не предвещающим ничего хорошего, что его ждут!
-- Ой, Муха! -- Нонка заплакала. -- Я давно знаю. С советской властью
не поиграешь. Раз они решили кого угробить, тут уж правды не ищи.
Пришлось поехать. Откажешься -- отберут визы утром, в аэропорту
Шереметьево. Наум набрал номер Льва Шинкаря. Лева Шинкарь, все знали, во
время самолетного процесса ходил с огромным магендовидом из серебряной
бумаги. У него визы не отберут, даже поднеся к носу пистолет... Шинкарь
примчался тут же. Наум сунул ему бумажник и наказал хранить, как зеницу ока.
-- Отдашь только, если лично я тебе скажу. А нет -- нет! Прикатили в ОВИР
втроем. Лев Шинкарь и Нонка остались внизу, а Наума провели наверх, где его
ждали начальник ОВИРа полковник Смирнов и плотный мужчина в
стереотипно-черном "свадебном" костюме. По углам стояла служба. Похоже,
никого домой не отпустили... Мужчина в черном, видно, был очень важной
особой, и Смирнов и все остальные искоса на него поглядывали. Когда Наум
вошел, кто-то сбоку от него сделал едва уловимое профессиональное движение:
оба внутренних кармана Наума оказались вывернутыми. Наум опешил.
-- Ну, мастера! Вам только в трамваях работать. Положи на стол визы! --
пробасил "свадебный". Наум усмехнулся.
-- Я не идиот! Виз здесь нет. Они на улице. Во мраке ночи. -- Положи
визы! -- проревел черный костюм. -- Я свои визы не положу. Они выданы на
законном основании. "Свадебный" колыхнулся на стуле.
-- Если ты не отдашь визы, ты умрешь так, как никто еще не умирал в
СССР.
Наум вынул из кармана очешник, вытянул роговые очки, напялил на
широкий, с раздутыми ноздрями, нос. Лицо у "свадебного" было упитанным и
непроницаемым. Строго говоря, лица у него не было. Оплывшая номенклатурная
харя.
-- Вот теперь вижу, как выглядит Малюта Скуратов! -- произнес Наум в
бешенстве. -- Ваши предшественники отрывали у живого человека голову. Вы
можете повторить все это, я знаю. Кто вы, если вы смеете так говорить? --
Меня знают! Наум нервно повел длинной шеей.
-- С непредставившимися мне незнакомыми людьми я не разговариваю!.. Вот
начальник ОВИРа Смирнов -- это представитель советской власти. Его имя
известно и здесь, и за границей. А кто вы? Кто приказал вывернуть мне
карманы, чтобы визы сами выпали? Пришли поучить МВД, как разделываться с
"жидочками" во мгновение ока?
Позднее Наум узнал по описаниям друзей, что это был начальник
еврейского отдела КГБ. -- Я вас спрашиваю, кто вы?
Тишина становилась угрожающей. Наум демонстративно постукивал ногой по
полу, ждал, пока тот уйдет...
Что говорить, это была в жизни Наума нелегкая минута. Он не выдержал
устрашающего молчания, заговорил первым:
-- Приказа о моем аресте у вас нет! То, что вы хотите отнять у меня
визы, я понял еще днем. Моя жена позвонила в Голландское посольство,
говорила по-немецки... О вашем самоуправстве известно там, известно моим
друзьям, сразу станет известно корреспондентам. Так просто это вам не
пройдет!.. Но, прежде всего, ваше имя? С людьми без имени я разговаривать не
буду!
"Свадебный" тяжело поднялся и, поведя широченными плечами, точно
намереваясь броситься на Наума, вышел из кабинета.
Старшим остался начальник ОВИРа Смирнов. Он достал пачку папирос,
зажег, протянул пачку Науму (остальные стояли по углам, не шелохнувшись).
Уставясь на Наума удивленными серыми глазами, принялся уламывать его с
сердечными интонациями в голосе: -- Я говорю тебе, как отец. Положи визы,
тебе же лучше будет... Наум взял из пепельницы обрывок бумаги, поджег от
папиросы и, протянув руку над столом, ладонью книзу, поднес желтое пламя к
ладони.
-- Я оставлю вам свою руку, но не визы!
-- Хватит! -- воскликнул Смирнов, когда кожа на руке Наума стала
чернеть от копоти и огня. -- Не надо! -- И вытер лицо платком. -- Вот
Федосеев визу отдал, а ты чего-то сопротивляешься. -- Федосеев русский, а я
-- еврей! Есть разница? -- Наум, ты не расист. Нам это известно. Не
прикидывайся! -- Да, не расист!.. Просто евреев травят две тысячи лет.
Раньше начали... Это -- Алеф! -- Он загнул палец. -- Бет! -- Он загнул
второй. -- Я из той семьи, где один дед был комиссаром, второй раввином,
который не пожелал уехать при подходе немцев, потому что еще не были
вывезены дети. Гимел! -- Я сын Иосифа Гура. Его вам не надо характеризовать?
-- Не надо! -- торопливо ответил Смирнов и снова вытер платком лицо,
шею.
-- Далет! Гуры попали в тиски между Сталиным и Гитлером и на две трети
уничтожены. Уцелевшие имеют право на самооборону? Смирнов замахал обеими
руками: мол, хватит, хватит... Наум вглядывался в широкое, лопатой,
морщинистое лицо Смирнова. Лицо крестьянина, а вернее, затурканного
председателя колхоза, которого зачем-то нарядили в милицейский мундир с
погонами полковника. Красные глаза Смирнова слезились, лицо было предельно
усталым, но не злым. Наум пытался постичь: они хотят его сгноить в Сибири,
как обещали на заводе, или это просто какая-то задержка? Что происходит?
Курили молча.
-- Вот что, товарищ Смирнов, -- предложил Наум. -- Визы я не отдам. Но,
если по каким-либо причинам мой отъезд завтра невозможен, я могу согласиться
только на одно: мой отъезд будет отложен! Виза будет продлена. Здесь же. И
возвращена.
Смирнов, вздохнув и поднявшись со стула, сказал, чтоб Наум подождал
полчаса. В приемной ОВИРа.
Наум вышел в приемную, где сидела, сжавшись в комок, Нонка с еще не
стертыми грузинскими бровями, а поодаль, совершенно независимо от Нонки,
вполоборота от нее, бородатый Шинкарь со скрещенными на груди руками
штангиста-тяжеловеса. -- Горим? -- шепнула Нонка.
-- Пока еще тлеем, -- едва слышно ответил Наум и стал в удивлении
озираться. По приемной начали сновать какие-то высокие чины, прибыл и
торопливо поднялся по лестнице незнакомый генерал КГБ. С его делом, понял
Наум, связаны большие чины. Знать бы, что стряслось. Смирнов намекнул бы,
будь это во власти ОВИРа... Наум принес Нонке стакан воды на случай, если ей
станет плохо. Тут, наконец, Наума позвали.
-- Мы согласны, -- объявил Смирнов изнеможенно. -- Мы продлим вашу
визу.
В углу колыхнулся подтянутый, молодцеватый капитан МВД Золотухин,
спросил, может ли Наум дать слово джентльмена, что он не попытается уехать в
течение десяти дней, на которые будет продлена виза?
-- Даю! -- ответил Наум, чувствуя, как бросилась в лицо кровь. Наум не
верил ни одному слову чиновников, поэтому процедура подписания виз была не
совсем обычной. Он сбегал вниз, взял у Льва Шинкаря только свою визу.
Принес, положил перед Смирновым. И тут выскочил из своего угла Золотухин.
Бойко выскочил он, по-скоморошьи, воскликнул весело: -- Давай, я подпишу!
Полковник Смирнов сказал мрачно: -- Брось шутки! Надо звать Окулову.
В России без имени-отчества называют либо малознакомых людей, либо тех,
кого очень не любят. -- Окулову зови, говорю! -- повторил Смирнов. Неслышно
вошла Окулова в "партикулярном платье", как говаривали в старину. Не в
обычном своем платье-костюме цвета беж. А в черном, со складочками,
плиссе-гоффре. Похоже, собиралась в гости или в кино, а ее завернули на
работу... Дальше началось нечто неземное. Наум глазам своим не верил.
Подполковник КГБ Окулова взяла ручку и, тряхнув своим плиссе-гоффре,
написала на визе своею собственной рукой: СМИРНОВ. После чего начальник
ОВИРа полковник Смирнов достал большую государственную печать и, подышав на
нее, приложил ее к документу.
"Боже! -- мелькнуло у Наума. -- Право подписи у Ведьмы с Лубянской
горы! А советская власть только на печать дышит... Ведьма-то сидит на ней
верхом обеими своими половинками".
У Наума появилось ощущение, что он попал в подземное царство. Увидел
то, что советский гражданин видеть не должен. 'Теперь точно -- или выпустят
или убьют. Ведьму подглядел... на работе!" Он протянул руку, еще не веря,
что виза с ведьмикой подписью "Смирнов" окажется у него. Нет, дали. Он
взглянул на дату выезда -- все так, через десять суток! И -- повернулся к
Окуловой, которая, как всегда, смотрела куда-то вбок отсутствующим взглядом.
Спросил, как шпагой кольнул: -- А если в тот день не будет самолета, что
тогда?
Окулова впервые взглянула на него в упор. В пронзающих человека
ведьминых очах таилось бешенство. Оно прорвалось и в голосе, дрогнувшем от
бессильной злобы: -- Ни одного лишнего дня держать мы вас не будем! Тут
только Наум поверил, что, похоже, когти подобрали. Выпустят жертву...
Спокойненько спустился к Шинкарю, сидевшему в той же позе, недвижимо.
-- Господин памятник Льву Шинкарю, -- громко сказал он. -- Вольно!
Гоните остальные бумаги.
Когда продлили остальные визы и вышли из ОВИРа, "топтун" наружного
охранения в шляпе, натянутой на уши, сказал Науму мрачно, вынырнув на
мгновение из темноты: -- Что? Свою "я" показал?! И тут же исчез.
Наум постоял оторопело и сказал вполголоса: -- Ребята! Мы в
преисподней. Бегом отсюда!.. -- И он припустился бежать вверх к Маросейке.
Только в такси, прижимая влажной рукой визы, лежащие в боковом кармане,
Наум сообразил, из-за чего эта вся катавасия. Через два дня открывается
Международный сионистский конгресс. И он на него приглашен. Телефонировала
из Израиля "Вероничка с планеты Марс", спрашивала, согласен ли он. Значит,
кто-то решил не пустить Наума Гура на "сионистский шабаш", как называет
газета "Правда" все еврейские конгрессы и конференции. Видно, был звонок из
ЦК, и потому так забегали генералы.
"Господи! Дела-то -- говна-пирога, а двадцать генералов по кругу
носятся, держась за сердце".
Последние десять дней он чувствовал себя, как заключенный, у которого
кончается двадцатипятилетний срок заключения. Нанес на бумагу десять
квадратиков и перед сном перечеркивал по одному.
Восемь осталось, семь, шесть... Последние двое суток Наум уж не смыкал
глаз. Ходил по разворошенной комнате из угла в угол. Из угла в угол.
...В Вене Наума встречало "Евровидение". Молодцы с телекамерами снимали
полуспящего Наума, зеленую, почти прозрачную Нонку и Динку-картинку,
портившую все кадры: она показывала операторам язык. Пухлая дамочка из
"Евровидения" спросила Наума на плохом русском языке, что чувствовал он,
Наум Гур, когда покидал Россию..., летел в самолете..., ступил в свободный
мир.
Наум поглядел на сметанного отлива щеки дамы, источавшей аромат дорогих
французских духов "Шанель-5" (это Нонка определила), на массивные золотые
подвески в ее ушах и усмехнулся. Этого ей, голубе, не понять.
-- Извините, это большой разговор, а я смертельно устал, -- и он
галантно выгнул свою жирафью шею.
-- Два слова! -- дама заволновалась. -- Вам делают паблисити! -- Не
надо паблисити! Дайте закурить!..
Пока он закуривал невиданно-длинную папиросу, телеоператоры работали,
как черти. Присаживались, скрючивались, пытались поймать худющее, с
заострившимся носом, лицо Наума.
-- Правда ли, что вы записали на пластинку Гимн покидающих страну
социализма? -- взволнованно спросила дама, поднося к губам Наума микрофон.
-- Ги-имн? На пластинку?.. Где записал? Во Всесоюзном Радиокомитете? --
Наум захохотал, закачался от смеха. -- Под Лубянский оркестр записал. -- И
только тут он остро осознал, что свободен. Свободен! Больше не будет Ведьмы!
Дирижеров в свадебных костюмах!.. Свободен!.. Он взболтнул длинными ногами,
как стреноженная лошадь, ударил ладонью по подошве своего испытанного
туристского башмака, отбил матросскую чечетку и пошел по кругу, выкрикивая в
восторге слова своего "гимна"...
Тюр-лю-лю, тюр-лю-лю, тюр-лю-лю,
Тель-Авивскую тетю люблю!..
...Мы прибыли встречать Наума затемно. Припали носами к толстым
пуленепробиваемым стеклам аэропорта Лод, его "застеклили" после стрельбы по
людям японцев-смертников из "Красной Армии". На ленточных транспортерах
выплывал багаж. Туристские, из крокодильей кожи или цветного пластика,
саквояжи и -- изредка -- картонные, трехрублевые, с обитыми краями,
"еврейские" чемоданы, как их называли тогда в Москве.
Объявили о посадке самолетов "Сабена" из Копенгагена, "Эль-Франс" из
Цюриха. Из Вены самолетов не было.
-- Спокойнее, граждане Гуры, -- возбужденно произнес Дов. -- Самолеты
компании "Эль-Аль" -- это наши, еврейские, самолеты. Им не к спеху.
Явилась Геула, которую встретили добрыми ухмылками. Человек не
религиозный, она неделю назад отправилась к Стене Плача, незаметно, как ей
казалось, запихнула в стену, между белыми глыбами, записку к Господу, чтоб
Науму удалось вырваться...
Когда Наум появился часов через пять после нашего приезда, он, обняв
сразу и отца, и мать, которая плакала на его плече, отыскал взглядом Геулу и
закричал:
-- Гуля! Ленинградское ГБ тебя ищет по сей день, чтоб присобачить к
очередному процессу...
Оказалось, Гиллель Шур, который сидит по "кишиневскому", передал из
лагеря, что видел в своем следственном деле вкладыш -- запрос: "Левитан
Геула, проехала контрольно-пропускной пункт в одном направлении..."
-- Не успели тебя прирезать, гуманисты!" -- восторженно проорал Наум.
Он целовался со всеми, тряс, ощупывал. И года нет, как расстались. А
мать подалась, под глазами тени. Отец, Дов просто обуглились. Отец, вроде,
усох, шея худая, жилистая. У Дова проседь в бороде.
Вспомнилось, как в одной из сходок под Москвой, когда собрались евреи,
подошел к ним старый цыган из табора и принял их за сородичей из табора по
соседству. "Романы?" -- спросил. "Нет, евреи!" -"Ай, врешь, романы!" --
Романы? -- весело спросил Наум.
Захохотали, закрутили Наума. Дов, не теряя времени, дернул Наума за
руку и принялся объяснять, кто за этот год скурвился, с кем не надо
разговаривать. Чаще всего он произносил слова "Мисрад Ахуц". Наум на
радостях не воспринимал ничего. Потрогал бороду Дова. -- Как проволока! Как
тебя бабы терпят?
-- Не терпят, -- Дов вздохнул, хотел что-то добавить, но тут вдали
раздался глухой взрыв.
Солдат с автоматом "Узи" спросил носильщика деловито: -- Внутри?
Снаружи?
Носильщик ответил, что снаружи, и солдат зашагал спокойнее: не его
участок.
Наум поглядел на аэропорт, спросил без удивления: -- Галина Борисовна и
тут достает? Любовь до гробовой доски... А где Сергуня? Сергуня жив?!..
Выяснилось, что Сергуня остался дома. Он, известно, гастроном. Взялся
готовить по случаю приезда Наума острые израильские закуски Салаты.
Сергуня встретил Наума в белом бумажном колпаке, полез целоваться.
-- Погоди, -- сказал Наум, отталкивая его. -- Ты чего плел по "Голосу
Америки" насчет Меира Кохане? А?! Попадись ты мне тогда под горячую руку...
-- С-сыны, сегодня не надо! -- просвистел-прошелестел Иосиф. Больше об
этом не говорили. Но у Сергуни лицо погрустнело, хотя салаты и острые
израильские "хацилим" хвалили громче обычного.
Когда графины были опорожнены, Дов сбегал за добавкой, принес
отвратительную сивуху с наклейкой "Водка прекрасная". Наум по-пробовал,
изумился: -- И тут наклейки врут?
Дов разлил сивуху по стаканам, Иосиф встал и сказал со слезами в
голосе.
-- Ну, теперь, слава Господу, все Гуры на воле. В своем государстве.
Споем, евреи?
И запели евреи в своем еврейском государстве: -- По До-ону гуляет, по
До-ону гуляет, да э-эх! по До-ону гуляет казак молодо-ой!..
Наум начал искать работу с первого дня. "Вправе ли я пойти в ульпан,
учить иврит, если в Москве я объявил себя преподавателем иврита?" Гуры
решили, что Наум, как всегда, шутит. Какое! Он оставил в ульпане под
Иерусалимом Нонку и дочь, а сам решил двинуться вдоль Израиля.
-- За меня золотом плачено, -- сказал он отцу. -- Бедная страна, а не
поскупилась. Обязан вкалывать с первой минуты.
Для начала он позвонил Шаулю бен Ами, поблагодарил за "выкуп". Голос у
Шауля потеплел:
-- Слушай, ты первый русский, который сказал мне спасибо... Что ты
привез? Два изобретения. Электронный прибор "поиск"? Поиск чего? Нефти?
Газа? Урана?.. Локатор дальнего обнаружения? Это все не по моей части. Иди
на "Таасию Аверит"! Это наш исследовательский центр.
И на другой день голос Шауля не потерял прежней теплоты. -- Что?..
Требуют двенадцать характеристик от старожилов? Теперь, вроде, шесть?! Нет,
двенадцать?! Слушай, Наум! Ты -- ученый. Ты можешь стать на их точку зрения.
Тебя они не знают...
-- Меня не знают. Но истребитель "МИГ-25", где использовано одно мое
вовсе не военное изобретение, они должны знать?! На черта им двенадцать
старожилов. "МИГа-25" даже в Штатах нет...
-- Советские самолеты! Советские самолеты! -- перебил Шауль с внезапным
раздражением. -- Только один наш летчик сбил над Суэцким каналом четыре
советских истребителя. Что стоит такая техника?! Не берут -- иди туда, где
требуется меньше рекомендаций от старожилов. Десять! Шесть!
Наум с силой нацепил трубку на рычажок. Вспомнилось невольно:
"Принесите справку из домоуправления и... 26 тысяч рублей..."
"Так! Государство привередничает... Пойдем по частникам! Черт побери,
мир свободный. Конкуренция. Кому-нибудь-то захочется на мне нажиться?.."
Быстро проглядел газеты. Фирме "Мороз", вроде бы, нужен электронщик.
Наум был почти благодушен в тряском автобусе, который вез его через весь
Тель-Авив в большую частную фирму, выпускающую холодильники. "Из социализма
в капитализм -- на железной кляче", -улыбнулся он. Мемуары, что ли, начать
писать?
Наума принял пухлощекий, с выпученными добрыми глазами, хозяин. Он снял
пиджак и, оставшись в жилетке, приказал принести кофе и торт. Пододвинул
Науму кожаное кресло и сообщил, что его родители из Шепетовки.
-- Ты не из Шепетовки, между прочим? Ты просто вылитый сын ребе
Шломо!.. Да, я-таки встречал русских, но кто может поверить тому, что они
говорят?! -- Он нарезал торт, пододвинул его к Науму, налил кофе себе и
гостю, отхлебнул глоток, уставясь на Наума с неистребимым интересом:
-- Нет, ты только мне не скажи, что в каждом городе нет раввина!.. Ой,
только не скажи, что не видел хулу!.. -- Хулу?.. Это ...балахон над
новобрачными? Не видал! Пухлощекий стал дико хохотать, сполз от смеха на
самый краешек кресла.
-- Так уж не скажи, что всем владеет государство!.. Такси тоже в
государственном владении?.. Ну, а рестораны?.. Нет, этого ты не скажи
никому! Как может ресторан управляться государством? Кельнеры --
государственные служащие?
Науму стало скучно, он раскрыл толстую папку с копиями своих дипломов и
патентов. 84 патента, к счастью, все удалось вывезти...
Документы Наума хозяин отстранил так, словно тот всовывал ему фальшивые
деньги.
-- Иоселе! -- закричал хозяин, убирая остатки торта в холодильник. --
Позовите Иоселе! -- И объяснил горделиво: -- Мой Иоселе из Аргентины. В Рио
был профессором, о!
Пришел Иоселе, маленький еврей лет сорока в синем халате, увел Наума в
свое бюро -- стеклянный куб, в котором работали за громадными кульманами
чертежники. На столе Иоселе лежали какие-то сгоревшие сопротивления,
электродетали, и Наум приободрился. Положил перед Иоселе свои документы.
-- Вы русский доктор технических наук? -- удивился Иоселе. -- А что
такое русский доктор? Насколько это ниже международного звания доктора -- ПИ
ЭЙЧ ДИ?.. Выше?! Вы убеждены в этом? -- Лицо Иоселе как-то поскучнело. Он
спросил, а что такое ПИ ЭЙЧ ДИ в русском эквиваленте. Кандидат?! Он вдруг
понесся вскачь как хозяин:
-- Ты только не скажи никому, что "кандидат" -- это пи эйч ди! Можно
быть кандидатом в парламент, кандидатом... я знаю?.. на Нобелевскую премию.
Но... кандидатом в науку?.. Нонсенс!.. Нет, ты только не скажи... -- Он
взглянул на Наума и осекся на полуслове. -- Ну, не надо сердиться! Все
эмигранты предлагают себя выше рыночной цены.
По знаку Иоселе принесли огромный рулон кальки. Развернули. Иоселе
разъяснил, что это схема новейшего оборудования, которое поступит на завод.
Была заказана в Англии, есть темные места.
-- Слушайте, как вас?.. Гур? Вы не родственник генерала Гура?.. Нет?
Господин-товарищ Гур, я даю вам два часа! Затем мы соберемся, и вы
прочитаете схему, ответите, если сможете на наши вопросы. Наум бросил взгляд
на схему. -- Зачем два часа. Давайте сразу!
Иоселе поглядел на него искоса, снизу вверх, ткнул рукой в правый угол.
-- Начните отсюда.
По мере того, как Наум говорил, Иоселе перемещался вокруг стола, весь
живот у него был в мелу, он не замечал этого. Когда Наум кончил, Иоселе
глядел на него, приподнявшись на цыпочках.
-- Я возьму тебя консультантом! -- воскликнул он восхищенно. -Один раз
в месяц, хочешь? Плачу, как профессору-американцу! Толстяк заплатит!
-- Спасибо, но я ищу постоянную работу...
Иоселе сел верхом на стул, не отрывая возбужденного взгляда от схемы, и
сказал честно:
-- Слушай, Гур! Ты здесь пропадешь!.. Ты, -- он произнес по складам, --
ты овер-ква-ли-файд!
-- Что-что?
-- О эти русские! Он нашел в лондонской схеме две ошибки и не знает,
что такое "оверквалифайд"...
Иоселе дергался на стуле так, словно он впервые скакал верхом на коне.
И скакать боязно, и слезать боязно... -- Слушай меня, доктор Гур, -- наконец
произнес он. -- Ой-вой-вой! Мне тяжело тебе это сказать... Я тут Спиноза. Ты
придешь, -- и -- я знаю? -- окажется, что я не Спиноза... Зачем мне это? Вот
тебе телефон Ицика. Ицик начинает компьютерный бизнес. Кто знает, возможно,
там ты подойдешь!
К Ицику надо было ехать через весь Израиль. В маленьком городке возле
Бершевы, где на главной площади возле газетного ларька верблюды щипали
колючки, к Науму вышел темнокожий надменный человек в безрукавке и,
отстранив взмахом руки документы Наума, процедил сквозь зубы:
-- Олим ми Руссия? Ищешь работу?.. Похвально! У нас работают только три
категории: бельгийские лошади, американские тракторы и русские евреи... -- И
он захлопнул за собой дверь.
Наум присел на разбитый ящик, валявшийся у шоссе. Голова как чугуном
налита. На зубах скрипел песок. Стучали оконные триссы. И горячий воздух
пустыни ("а там зима, все бело!"), и песок во рту, который уже надоело
сплевывать, и верблюды на главной площади, где продают газеты всех стран, и
надменные темные люди, которые отшвыривают тебя, как собаку, -- все казалось
нереальным. Страшный сон.
"Оверквалифайд"... Чем лучше специалист, тем ему... хуже? Как Америка
стала Америкой, если эта премудрость оттуда? Врет, проклятый аргентинец!..
Из конторы Ицика выглянула лысая голова. Пожилой человек, щеки обвисли.
Тоже, видать, хватил горячего до слез. Приблизился к Науму.
-- Товарищ русский, можно тебя спросить? -- Тамбовский волк тебе
товарищ!
-- Ай, не обижайся! -- Лысый всплеснул руками. -- Звонил Иоселе.
Сказал, что ты "мумхе"... Как это по-русски? Рили специалист!.. Не
обманщик!.. Знаешь, у меня вопрос. У русских есть специалисты, что даже выше
пи эйч ди? Это может быть?
Наум поднялся с ящика, шагнул к автобусной остановке. Обернулся в
ужасе.
-- Откуда вы все?! Из каменного века?! Из тундры?! Где вы храните свои
представления о России -- в вечной мерзлоте, чтоб не провоняли?.. Глушь
нерадиофицированная!
Подошел дребезжащий, в песке и глине, автобус на Бершеву. Лысый побежал
за автобусом, крича: -- Русский, иди к Меиру! На "Хеврат Хашмаль!" Его все
знают! Меир! "Хеврат Хашмаль"!
В Бершеве на указанной ему остановке Наум сошел не сразу. Поставил одну
ногу на землю, огляделся -- тут ли? Автоматические двери закрылись, защемили
вторую ногу Наума, и автобус тронулся. Наума протащило по пыльной обочине
метр, не больше. К счастью, его огромные полуботинки всегда были
полурасшнурованы. Наум выдернул ногу, а ботинок уехал.
Сгоряча он встал, да, видно, подвернул ступню, охнув, повалился. Вокруг
него тут же собралась пестрая толпа, кричавшая на арабском, иврите,
румынском, фарси.
-- Ша-ша! -- крикнул Наум, пытаясь подняться. -- Кажется, обойдется...
Он помассировал ступню, шагнул раз, другой, произнес по возможности
веселым тоном главную утешительную фразу Израиля: "Ихие беседер!" (Будет
хорошо). Южане переменчивы -- тут же стали хохотать. А как не хохотать!
Ковыляет длинный, как сосиска, человек, одна нога в ботинке, вторая в
полусорванном носке с дырявой пяткой. -- Подожди! -- закричал кто-то из
толпы. -- Я принесу тебе ботинки!
Минут через пять-десять возле Наума, усевшегося на песок, громоздилась
куча старой обуви. От лаковых полуботинок с искрошившимся лаком до сандалет
с веревочными завязками. Увы, на его разлапистую ногу не налезало ничего. --
Тут нужны лапти, -- сказал он самому себе. -- Э! -- прозвучало из толпы на
чистом русском языке. -- Да ты из наших?.. У меня есть лапти.
Оказалось, парень из Ленинграда. Дома на стене у него висят лапти,
купленные им в магазине' "Художник". Добротные декоративные лапти.
-- Погоди! Принесу чего-нибудь...
Он притащил огромные, как тазы, шлепанцы. В другой руке держал, правда,
розовые лапти, но Науму их не дал. Повертел перед носом, мол, не врал,
видишь. Но Наум уже загорелся.
-- Дай примерить! Не бойся, ничего с ними не сделается! Поднялся с
земли в лаптях, привстал на цыпочках, как бегун на старте, сказал
решительно:
-- Иду наниматься!.. Да, в лаптях! Это отвечает их представлению о
"Только б не спохватились! Не закрутили колесо назад!" -- повторял про
себя Наум, складывая пальцы на руке крестиком. Увы, закрутили назад! Чего
боишься, того не избежать! Поздно вечером, за девять часов до отлета, Науму
позвонили из ОВИРа: срочно явиться в Колпачный переулок. -- Ваши визы, Наум
Иосифович, не в порядке. Наум понял, что повис на волоске. Кто может
перешибить волю административного отдела ЦК КПСС? Военный министр? Шеф КГБ
Андропов? Брежнев? Чтоб им ни дна, ни покрышки!.. Наум ответил мертвым
голосом, что уже поздно и в ОВИРе ему делать нечего.
Ему ответили тоном, не предвещающим ничего хорошего, что его ждут!
-- Ой, Муха! -- Нонка заплакала. -- Я давно знаю. С советской властью
не поиграешь. Раз они решили кого угробить, тут уж правды не ищи.
Пришлось поехать. Откажешься -- отберут визы утром, в аэропорту
Шереметьево. Наум набрал номер Льва Шинкаря. Лева Шинкарь, все знали, во
время самолетного процесса ходил с огромным магендовидом из серебряной
бумаги. У него визы не отберут, даже поднеся к носу пистолет... Шинкарь
примчался тут же. Наум сунул ему бумажник и наказал хранить, как зеницу ока.
-- Отдашь только, если лично я тебе скажу. А нет -- нет! Прикатили в ОВИР
втроем. Лев Шинкарь и Нонка остались внизу, а Наума провели наверх, где его
ждали начальник ОВИРа полковник Смирнов и плотный мужчина в
стереотипно-черном "свадебном" костюме. По углам стояла служба. Похоже,
никого домой не отпустили... Мужчина в черном, видно, был очень важной
особой, и Смирнов и все остальные искоса на него поглядывали. Когда Наум
вошел, кто-то сбоку от него сделал едва уловимое профессиональное движение:
оба внутренних кармана Наума оказались вывернутыми. Наум опешил.
-- Ну, мастера! Вам только в трамваях работать. Положи на стол визы! --
пробасил "свадебный". Наум усмехнулся.
-- Я не идиот! Виз здесь нет. Они на улице. Во мраке ночи. -- Положи
визы! -- проревел черный костюм. -- Я свои визы не положу. Они выданы на
законном основании. "Свадебный" колыхнулся на стуле.
-- Если ты не отдашь визы, ты умрешь так, как никто еще не умирал в
СССР.
Наум вынул из кармана очешник, вытянул роговые очки, напялил на
широкий, с раздутыми ноздрями, нос. Лицо у "свадебного" было упитанным и
непроницаемым. Строго говоря, лица у него не было. Оплывшая номенклатурная
харя.
-- Вот теперь вижу, как выглядит Малюта Скуратов! -- произнес Наум в
бешенстве. -- Ваши предшественники отрывали у живого человека голову. Вы
можете повторить все это, я знаю. Кто вы, если вы смеете так говорить? --
Меня знают! Наум нервно повел длинной шеей.
-- С непредставившимися мне незнакомыми людьми я не разговариваю!.. Вот
начальник ОВИРа Смирнов -- это представитель советской власти. Его имя
известно и здесь, и за границей. А кто вы? Кто приказал вывернуть мне
карманы, чтобы визы сами выпали? Пришли поучить МВД, как разделываться с
"жидочками" во мгновение ока?
Позднее Наум узнал по описаниям друзей, что это был начальник
еврейского отдела КГБ. -- Я вас спрашиваю, кто вы?
Тишина становилась угрожающей. Наум демонстративно постукивал ногой по
полу, ждал, пока тот уйдет...
Что говорить, это была в жизни Наума нелегкая минута. Он не выдержал
устрашающего молчания, заговорил первым:
-- Приказа о моем аресте у вас нет! То, что вы хотите отнять у меня
визы, я понял еще днем. Моя жена позвонила в Голландское посольство,
говорила по-немецки... О вашем самоуправстве известно там, известно моим
друзьям, сразу станет известно корреспондентам. Так просто это вам не
пройдет!.. Но, прежде всего, ваше имя? С людьми без имени я разговаривать не
буду!
"Свадебный" тяжело поднялся и, поведя широченными плечами, точно
намереваясь броситься на Наума, вышел из кабинета.
Старшим остался начальник ОВИРа Смирнов. Он достал пачку папирос,
зажег, протянул пачку Науму (остальные стояли по углам, не шелохнувшись).
Уставясь на Наума удивленными серыми глазами, принялся уламывать его с
сердечными интонациями в голосе: -- Я говорю тебе, как отец. Положи визы,
тебе же лучше будет... Наум взял из пепельницы обрывок бумаги, поджег от
папиросы и, протянув руку над столом, ладонью книзу, поднес желтое пламя к
ладони.
-- Я оставлю вам свою руку, но не визы!
-- Хватит! -- воскликнул Смирнов, когда кожа на руке Наума стала
чернеть от копоти и огня. -- Не надо! -- И вытер лицо платком. -- Вот
Федосеев визу отдал, а ты чего-то сопротивляешься. -- Федосеев русский, а я
-- еврей! Есть разница? -- Наум, ты не расист. Нам это известно. Не
прикидывайся! -- Да, не расист!.. Просто евреев травят две тысячи лет.
Раньше начали... Это -- Алеф! -- Он загнул палец. -- Бет! -- Он загнул
второй. -- Я из той семьи, где один дед был комиссаром, второй раввином,
который не пожелал уехать при подходе немцев, потому что еще не были
вывезены дети. Гимел! -- Я сын Иосифа Гура. Его вам не надо характеризовать?
-- Не надо! -- торопливо ответил Смирнов и снова вытер платком лицо,
шею.
-- Далет! Гуры попали в тиски между Сталиным и Гитлером и на две трети
уничтожены. Уцелевшие имеют право на самооборону? Смирнов замахал обеими
руками: мол, хватит, хватит... Наум вглядывался в широкое, лопатой,
морщинистое лицо Смирнова. Лицо крестьянина, а вернее, затурканного
председателя колхоза, которого зачем-то нарядили в милицейский мундир с
погонами полковника. Красные глаза Смирнова слезились, лицо было предельно
усталым, но не злым. Наум пытался постичь: они хотят его сгноить в Сибири,
как обещали на заводе, или это просто какая-то задержка? Что происходит?
Курили молча.
-- Вот что, товарищ Смирнов, -- предложил Наум. -- Визы я не отдам. Но,
если по каким-либо причинам мой отъезд завтра невозможен, я могу согласиться
только на одно: мой отъезд будет отложен! Виза будет продлена. Здесь же. И
возвращена.
Смирнов, вздохнув и поднявшись со стула, сказал, чтоб Наум подождал
полчаса. В приемной ОВИРа.
Наум вышел в приемную, где сидела, сжавшись в комок, Нонка с еще не
стертыми грузинскими бровями, а поодаль, совершенно независимо от Нонки,
вполоборота от нее, бородатый Шинкарь со скрещенными на груди руками
штангиста-тяжеловеса. -- Горим? -- шепнула Нонка.
-- Пока еще тлеем, -- едва слышно ответил Наум и стал в удивлении
озираться. По приемной начали сновать какие-то высокие чины, прибыл и
торопливо поднялся по лестнице незнакомый генерал КГБ. С его делом, понял
Наум, связаны большие чины. Знать бы, что стряслось. Смирнов намекнул бы,
будь это во власти ОВИРа... Наум принес Нонке стакан воды на случай, если ей
станет плохо. Тут, наконец, Наума позвали.
-- Мы согласны, -- объявил Смирнов изнеможенно. -- Мы продлим вашу
визу.
В углу колыхнулся подтянутый, молодцеватый капитан МВД Золотухин,
спросил, может ли Наум дать слово джентльмена, что он не попытается уехать в
течение десяти дней, на которые будет продлена виза?
-- Даю! -- ответил Наум, чувствуя, как бросилась в лицо кровь. Наум не
верил ни одному слову чиновников, поэтому процедура подписания виз была не
совсем обычной. Он сбегал вниз, взял у Льва Шинкаря только свою визу.
Принес, положил перед Смирновым. И тут выскочил из своего угла Золотухин.
Бойко выскочил он, по-скоморошьи, воскликнул весело: -- Давай, я подпишу!
Полковник Смирнов сказал мрачно: -- Брось шутки! Надо звать Окулову.
В России без имени-отчества называют либо малознакомых людей, либо тех,
кого очень не любят. -- Окулову зови, говорю! -- повторил Смирнов. Неслышно
вошла Окулова в "партикулярном платье", как говаривали в старину. Не в
обычном своем платье-костюме цвета беж. А в черном, со складочками,
плиссе-гоффре. Похоже, собиралась в гости или в кино, а ее завернули на
работу... Дальше началось нечто неземное. Наум глазам своим не верил.
Подполковник КГБ Окулова взяла ручку и, тряхнув своим плиссе-гоффре,
написала на визе своею собственной рукой: СМИРНОВ. После чего начальник
ОВИРа полковник Смирнов достал большую государственную печать и, подышав на
нее, приложил ее к документу.
"Боже! -- мелькнуло у Наума. -- Право подписи у Ведьмы с Лубянской
горы! А советская власть только на печать дышит... Ведьма-то сидит на ней
верхом обеими своими половинками".
У Наума появилось ощущение, что он попал в подземное царство. Увидел
то, что советский гражданин видеть не должен. 'Теперь точно -- или выпустят
или убьют. Ведьму подглядел... на работе!" Он протянул руку, еще не веря,
что виза с ведьмикой подписью "Смирнов" окажется у него. Нет, дали. Он
взглянул на дату выезда -- все так, через десять суток! И -- повернулся к
Окуловой, которая, как всегда, смотрела куда-то вбок отсутствующим взглядом.
Спросил, как шпагой кольнул: -- А если в тот день не будет самолета, что
тогда?
Окулова впервые взглянула на него в упор. В пронзающих человека
ведьминых очах таилось бешенство. Оно прорвалось и в голосе, дрогнувшем от
бессильной злобы: -- Ни одного лишнего дня держать мы вас не будем! Тут
только Наум поверил, что, похоже, когти подобрали. Выпустят жертву...
Спокойненько спустился к Шинкарю, сидевшему в той же позе, недвижимо.
-- Господин памятник Льву Шинкарю, -- громко сказал он. -- Вольно!
Гоните остальные бумаги.
Когда продлили остальные визы и вышли из ОВИРа, "топтун" наружного
охранения в шляпе, натянутой на уши, сказал Науму мрачно, вынырнув на
мгновение из темноты: -- Что? Свою "я" показал?! И тут же исчез.
Наум постоял оторопело и сказал вполголоса: -- Ребята! Мы в
преисподней. Бегом отсюда!.. -- И он припустился бежать вверх к Маросейке.
Только в такси, прижимая влажной рукой визы, лежащие в боковом кармане,
Наум сообразил, из-за чего эта вся катавасия. Через два дня открывается
Международный сионистский конгресс. И он на него приглашен. Телефонировала
из Израиля "Вероничка с планеты Марс", спрашивала, согласен ли он. Значит,
кто-то решил не пустить Наума Гура на "сионистский шабаш", как называет
газета "Правда" все еврейские конгрессы и конференции. Видно, был звонок из
ЦК, и потому так забегали генералы.
"Господи! Дела-то -- говна-пирога, а двадцать генералов по кругу
носятся, держась за сердце".
Последние десять дней он чувствовал себя, как заключенный, у которого
кончается двадцатипятилетний срок заключения. Нанес на бумагу десять
квадратиков и перед сном перечеркивал по одному.
Восемь осталось, семь, шесть... Последние двое суток Наум уж не смыкал
глаз. Ходил по разворошенной комнате из угла в угол. Из угла в угол.
...В Вене Наума встречало "Евровидение". Молодцы с телекамерами снимали
полуспящего Наума, зеленую, почти прозрачную Нонку и Динку-картинку,
портившую все кадры: она показывала операторам язык. Пухлая дамочка из
"Евровидения" спросила Наума на плохом русском языке, что чувствовал он,
Наум Гур, когда покидал Россию..., летел в самолете..., ступил в свободный
мир.
Наум поглядел на сметанного отлива щеки дамы, источавшей аромат дорогих
французских духов "Шанель-5" (это Нонка определила), на массивные золотые
подвески в ее ушах и усмехнулся. Этого ей, голубе, не понять.
-- Извините, это большой разговор, а я смертельно устал, -- и он
галантно выгнул свою жирафью шею.
-- Два слова! -- дама заволновалась. -- Вам делают паблисити! -- Не
надо паблисити! Дайте закурить!..
Пока он закуривал невиданно-длинную папиросу, телеоператоры работали,
как черти. Присаживались, скрючивались, пытались поймать худющее, с
заострившимся носом, лицо Наума.
-- Правда ли, что вы записали на пластинку Гимн покидающих страну
социализма? -- взволнованно спросила дама, поднося к губам Наума микрофон.
-- Ги-имн? На пластинку?.. Где записал? Во Всесоюзном Радиокомитете? --
Наум захохотал, закачался от смеха. -- Под Лубянский оркестр записал. -- И
только тут он остро осознал, что свободен. Свободен! Больше не будет Ведьмы!
Дирижеров в свадебных костюмах!.. Свободен!.. Он взболтнул длинными ногами,
как стреноженная лошадь, ударил ладонью по подошве своего испытанного
туристского башмака, отбил матросскую чечетку и пошел по кругу, выкрикивая в
восторге слова своего "гимна"...
Тюр-лю-лю, тюр-лю-лю, тюр-лю-лю,
Тель-Авивскую тетю люблю!..
...Мы прибыли встречать Наума затемно. Припали носами к толстым
пуленепробиваемым стеклам аэропорта Лод, его "застеклили" после стрельбы по
людям японцев-смертников из "Красной Армии". На ленточных транспортерах
выплывал багаж. Туристские, из крокодильей кожи или цветного пластика,
саквояжи и -- изредка -- картонные, трехрублевые, с обитыми краями,
"еврейские" чемоданы, как их называли тогда в Москве.
Объявили о посадке самолетов "Сабена" из Копенгагена, "Эль-Франс" из
Цюриха. Из Вены самолетов не было.
-- Спокойнее, граждане Гуры, -- возбужденно произнес Дов. -- Самолеты
компании "Эль-Аль" -- это наши, еврейские, самолеты. Им не к спеху.
Явилась Геула, которую встретили добрыми ухмылками. Человек не
религиозный, она неделю назад отправилась к Стене Плача, незаметно, как ей
казалось, запихнула в стену, между белыми глыбами, записку к Господу, чтоб
Науму удалось вырваться...
Когда Наум появился часов через пять после нашего приезда, он, обняв
сразу и отца, и мать, которая плакала на его плече, отыскал взглядом Геулу и
закричал:
-- Гуля! Ленинградское ГБ тебя ищет по сей день, чтоб присобачить к
очередному процессу...
Оказалось, Гиллель Шур, который сидит по "кишиневскому", передал из
лагеря, что видел в своем следственном деле вкладыш -- запрос: "Левитан
Геула, проехала контрольно-пропускной пункт в одном направлении..."
-- Не успели тебя прирезать, гуманисты!" -- восторженно проорал Наум.
Он целовался со всеми, тряс, ощупывал. И года нет, как расстались. А
мать подалась, под глазами тени. Отец, Дов просто обуглились. Отец, вроде,
усох, шея худая, жилистая. У Дова проседь в бороде.
Вспомнилось, как в одной из сходок под Москвой, когда собрались евреи,
подошел к ним старый цыган из табора и принял их за сородичей из табора по
соседству. "Романы?" -- спросил. "Нет, евреи!" -"Ай, врешь, романы!" --
Романы? -- весело спросил Наум.
Захохотали, закрутили Наума. Дов, не теряя времени, дернул Наума за
руку и принялся объяснять, кто за этот год скурвился, с кем не надо
разговаривать. Чаще всего он произносил слова "Мисрад Ахуц". Наум на
радостях не воспринимал ничего. Потрогал бороду Дова. -- Как проволока! Как
тебя бабы терпят?
-- Не терпят, -- Дов вздохнул, хотел что-то добавить, но тут вдали
раздался глухой взрыв.
Солдат с автоматом "Узи" спросил носильщика деловито: -- Внутри?
Снаружи?
Носильщик ответил, что снаружи, и солдат зашагал спокойнее: не его
участок.
Наум поглядел на аэропорт, спросил без удивления: -- Галина Борисовна и
тут достает? Любовь до гробовой доски... А где Сергуня? Сергуня жив?!..
Выяснилось, что Сергуня остался дома. Он, известно, гастроном. Взялся
готовить по случаю приезда Наума острые израильские закуски Салаты.
Сергуня встретил Наума в белом бумажном колпаке, полез целоваться.
-- Погоди, -- сказал Наум, отталкивая его. -- Ты чего плел по "Голосу
Америки" насчет Меира Кохане? А?! Попадись ты мне тогда под горячую руку...
-- С-сыны, сегодня не надо! -- просвистел-прошелестел Иосиф. Больше об
этом не говорили. Но у Сергуни лицо погрустнело, хотя салаты и острые
израильские "хацилим" хвалили громче обычного.
Когда графины были опорожнены, Дов сбегал за добавкой, принес
отвратительную сивуху с наклейкой "Водка прекрасная". Наум по-пробовал,
изумился: -- И тут наклейки врут?
Дов разлил сивуху по стаканам, Иосиф встал и сказал со слезами в
голосе.
-- Ну, теперь, слава Господу, все Гуры на воле. В своем государстве.
Споем, евреи?
И запели евреи в своем еврейском государстве: -- По До-ону гуляет, по
До-ону гуляет, да э-эх! по До-ону гуляет казак молодо-ой!..
Наум начал искать работу с первого дня. "Вправе ли я пойти в ульпан,
учить иврит, если в Москве я объявил себя преподавателем иврита?" Гуры
решили, что Наум, как всегда, шутит. Какое! Он оставил в ульпане под
Иерусалимом Нонку и дочь, а сам решил двинуться вдоль Израиля.
-- За меня золотом плачено, -- сказал он отцу. -- Бедная страна, а не
поскупилась. Обязан вкалывать с первой минуты.
Для начала он позвонил Шаулю бен Ами, поблагодарил за "выкуп". Голос у
Шауля потеплел:
-- Слушай, ты первый русский, который сказал мне спасибо... Что ты
привез? Два изобретения. Электронный прибор "поиск"? Поиск чего? Нефти?
Газа? Урана?.. Локатор дальнего обнаружения? Это все не по моей части. Иди
на "Таасию Аверит"! Это наш исследовательский центр.
И на другой день голос Шауля не потерял прежней теплоты. -- Что?..
Требуют двенадцать характеристик от старожилов? Теперь, вроде, шесть?! Нет,
двенадцать?! Слушай, Наум! Ты -- ученый. Ты можешь стать на их точку зрения.
Тебя они не знают...
-- Меня не знают. Но истребитель "МИГ-25", где использовано одно мое
вовсе не военное изобретение, они должны знать?! На черта им двенадцать
старожилов. "МИГа-25" даже в Штатах нет...
-- Советские самолеты! Советские самолеты! -- перебил Шауль с внезапным
раздражением. -- Только один наш летчик сбил над Суэцким каналом четыре
советских истребителя. Что стоит такая техника?! Не берут -- иди туда, где
требуется меньше рекомендаций от старожилов. Десять! Шесть!
Наум с силой нацепил трубку на рычажок. Вспомнилось невольно:
"Принесите справку из домоуправления и... 26 тысяч рублей..."
"Так! Государство привередничает... Пойдем по частникам! Черт побери,
мир свободный. Конкуренция. Кому-нибудь-то захочется на мне нажиться?.."
Быстро проглядел газеты. Фирме "Мороз", вроде бы, нужен электронщик.
Наум был почти благодушен в тряском автобусе, который вез его через весь
Тель-Авив в большую частную фирму, выпускающую холодильники. "Из социализма
в капитализм -- на железной кляче", -улыбнулся он. Мемуары, что ли, начать
писать?
Наума принял пухлощекий, с выпученными добрыми глазами, хозяин. Он снял
пиджак и, оставшись в жилетке, приказал принести кофе и торт. Пододвинул
Науму кожаное кресло и сообщил, что его родители из Шепетовки.
-- Ты не из Шепетовки, между прочим? Ты просто вылитый сын ребе
Шломо!.. Да, я-таки встречал русских, но кто может поверить тому, что они
говорят?! -- Он нарезал торт, пододвинул его к Науму, налил кофе себе и
гостю, отхлебнул глоток, уставясь на Наума с неистребимым интересом:
-- Нет, ты только мне не скажи, что в каждом городе нет раввина!.. Ой,
только не скажи, что не видел хулу!.. -- Хулу?.. Это ...балахон над
новобрачными? Не видал! Пухлощекий стал дико хохотать, сполз от смеха на
самый краешек кресла.
-- Так уж не скажи, что всем владеет государство!.. Такси тоже в
государственном владении?.. Ну, а рестораны?.. Нет, этого ты не скажи
никому! Как может ресторан управляться государством? Кельнеры --
государственные служащие?
Науму стало скучно, он раскрыл толстую папку с копиями своих дипломов и
патентов. 84 патента, к счастью, все удалось вывезти...
Документы Наума хозяин отстранил так, словно тот всовывал ему фальшивые
деньги.
-- Иоселе! -- закричал хозяин, убирая остатки торта в холодильник. --
Позовите Иоселе! -- И объяснил горделиво: -- Мой Иоселе из Аргентины. В Рио
был профессором, о!
Пришел Иоселе, маленький еврей лет сорока в синем халате, увел Наума в
свое бюро -- стеклянный куб, в котором работали за громадными кульманами
чертежники. На столе Иоселе лежали какие-то сгоревшие сопротивления,
электродетали, и Наум приободрился. Положил перед Иоселе свои документы.
-- Вы русский доктор технических наук? -- удивился Иоселе. -- А что
такое русский доктор? Насколько это ниже международного звания доктора -- ПИ
ЭЙЧ ДИ?.. Выше?! Вы убеждены в этом? -- Лицо Иоселе как-то поскучнело. Он
спросил, а что такое ПИ ЭЙЧ ДИ в русском эквиваленте. Кандидат?! Он вдруг
понесся вскачь как хозяин:
-- Ты только не скажи никому, что "кандидат" -- это пи эйч ди! Можно
быть кандидатом в парламент, кандидатом... я знаю?.. на Нобелевскую премию.
Но... кандидатом в науку?.. Нонсенс!.. Нет, ты только не скажи... -- Он
взглянул на Наума и осекся на полуслове. -- Ну, не надо сердиться! Все
эмигранты предлагают себя выше рыночной цены.
По знаку Иоселе принесли огромный рулон кальки. Развернули. Иоселе
разъяснил, что это схема новейшего оборудования, которое поступит на завод.
Была заказана в Англии, есть темные места.
-- Слушайте, как вас?.. Гур? Вы не родственник генерала Гура?.. Нет?
Господин-товарищ Гур, я даю вам два часа! Затем мы соберемся, и вы
прочитаете схему, ответите, если сможете на наши вопросы. Наум бросил взгляд
на схему. -- Зачем два часа. Давайте сразу!
Иоселе поглядел на него искоса, снизу вверх, ткнул рукой в правый угол.
-- Начните отсюда.
По мере того, как Наум говорил, Иоселе перемещался вокруг стола, весь
живот у него был в мелу, он не замечал этого. Когда Наум кончил, Иоселе
глядел на него, приподнявшись на цыпочках.
-- Я возьму тебя консультантом! -- воскликнул он восхищенно. -Один раз
в месяц, хочешь? Плачу, как профессору-американцу! Толстяк заплатит!
-- Спасибо, но я ищу постоянную работу...
Иоселе сел верхом на стул, не отрывая возбужденного взгляда от схемы, и
сказал честно:
-- Слушай, Гур! Ты здесь пропадешь!.. Ты, -- он произнес по складам, --
ты овер-ква-ли-файд!
-- Что-что?
-- О эти русские! Он нашел в лондонской схеме две ошибки и не знает,
что такое "оверквалифайд"...
Иоселе дергался на стуле так, словно он впервые скакал верхом на коне.
И скакать боязно, и слезать боязно... -- Слушай меня, доктор Гур, -- наконец
произнес он. -- Ой-вой-вой! Мне тяжело тебе это сказать... Я тут Спиноза. Ты
придешь, -- и -- я знаю? -- окажется, что я не Спиноза... Зачем мне это? Вот
тебе телефон Ицика. Ицик начинает компьютерный бизнес. Кто знает, возможно,
там ты подойдешь!
К Ицику надо было ехать через весь Израиль. В маленьком городке возле
Бершевы, где на главной площади возле газетного ларька верблюды щипали
колючки, к Науму вышел темнокожий надменный человек в безрукавке и,
отстранив взмахом руки документы Наума, процедил сквозь зубы:
-- Олим ми Руссия? Ищешь работу?.. Похвально! У нас работают только три
категории: бельгийские лошади, американские тракторы и русские евреи... -- И
он захлопнул за собой дверь.
Наум присел на разбитый ящик, валявшийся у шоссе. Голова как чугуном
налита. На зубах скрипел песок. Стучали оконные триссы. И горячий воздух
пустыни ("а там зима, все бело!"), и песок во рту, который уже надоело
сплевывать, и верблюды на главной площади, где продают газеты всех стран, и
надменные темные люди, которые отшвыривают тебя, как собаку, -- все казалось
нереальным. Страшный сон.
"Оверквалифайд"... Чем лучше специалист, тем ему... хуже? Как Америка
стала Америкой, если эта премудрость оттуда? Врет, проклятый аргентинец!..
Из конторы Ицика выглянула лысая голова. Пожилой человек, щеки обвисли.
Тоже, видать, хватил горячего до слез. Приблизился к Науму.
-- Товарищ русский, можно тебя спросить? -- Тамбовский волк тебе
товарищ!
-- Ай, не обижайся! -- Лысый всплеснул руками. -- Звонил Иоселе.
Сказал, что ты "мумхе"... Как это по-русски? Рили специалист!.. Не
обманщик!.. Знаешь, у меня вопрос. У русских есть специалисты, что даже выше
пи эйч ди? Это может быть?
Наум поднялся с ящика, шагнул к автобусной остановке. Обернулся в
ужасе.
-- Откуда вы все?! Из каменного века?! Из тундры?! Где вы храните свои
представления о России -- в вечной мерзлоте, чтоб не провоняли?.. Глушь
нерадиофицированная!
Подошел дребезжащий, в песке и глине, автобус на Бершеву. Лысый побежал
за автобусом, крича: -- Русский, иди к Меиру! На "Хеврат Хашмаль!" Его все
знают! Меир! "Хеврат Хашмаль"!
В Бершеве на указанной ему остановке Наум сошел не сразу. Поставил одну
ногу на землю, огляделся -- тут ли? Автоматические двери закрылись, защемили
вторую ногу Наума, и автобус тронулся. Наума протащило по пыльной обочине
метр, не больше. К счастью, его огромные полуботинки всегда были
полурасшнурованы. Наум выдернул ногу, а ботинок уехал.
Сгоряча он встал, да, видно, подвернул ступню, охнув, повалился. Вокруг
него тут же собралась пестрая толпа, кричавшая на арабском, иврите,
румынском, фарси.
-- Ша-ша! -- крикнул Наум, пытаясь подняться. -- Кажется, обойдется...
Он помассировал ступню, шагнул раз, другой, произнес по возможности
веселым тоном главную утешительную фразу Израиля: "Ихие беседер!" (Будет
хорошо). Южане переменчивы -- тут же стали хохотать. А как не хохотать!
Ковыляет длинный, как сосиска, человек, одна нога в ботинке, вторая в
полусорванном носке с дырявой пяткой. -- Подожди! -- закричал кто-то из
толпы. -- Я принесу тебе ботинки!
Минут через пять-десять возле Наума, усевшегося на песок, громоздилась
куча старой обуви. От лаковых полуботинок с искрошившимся лаком до сандалет
с веревочными завязками. Увы, на его разлапистую ногу не налезало ничего. --
Тут нужны лапти, -- сказал он самому себе. -- Э! -- прозвучало из толпы на
чистом русском языке. -- Да ты из наших?.. У меня есть лапти.
Оказалось, парень из Ленинграда. Дома на стене у него висят лапти,
купленные им в магазине' "Художник". Добротные декоративные лапти.
-- Погоди! Принесу чего-нибудь...
Он притащил огромные, как тазы, шлепанцы. В другой руке держал, правда,
розовые лапти, но Науму их не дал. Повертел перед носом, мол, не врал,
видишь. Но Наум уже загорелся.
-- Дай примерить! Не бойся, ничего с ними не сделается! Поднялся с
земли в лаптях, привстал на цыпочках, как бегун на старте, сказал
решительно:
-- Иду наниматься!.. Да, в лаптях! Это отвечает их представлению о