Свирский Григорий. Прорыв

Я попросил израильтянина, по виду европейца, прочесть мне ивритские
тексты, начертанные белой краской. Он перевел торопливо и куда-то исчез, Я
не поверил его словам. Остановил студенток. Те прочитали для меня все
лозунги и призывы, которые клокотали ненавистью к русским. Впрочем, не
только к русским. Несколько картонок, болтавшихся на тощих шеях, проклинали
"ашкеназим" На одном из самодельных плакатов, который нес огромный бородатый
парень, было начертано острым почти готическим ивритом: "В ы п ь е т е н а ш
у к ро в ь!.."
Наверное лицо мое от этого воспоминания стало белым: Яшин сосед кинулся
на кухню, принес мне воды.
Почему-то невольно вспомнились в эту минуту наши первые дни в Израиле.
Недоумение сына, ночевавшего в доме отдыха израильских летчиков. Летчикам
убедительно врали, что русским все дается бесплатно... Затем изгнание
женщины-волонтера, помогавшей нам в ульпане: "ВЫ НЕ С НАМИ, ВЫ С НИМИ..."
Черные не лютовали тогда против русских. Они протестовали против Голды,
позже против Рабина. Ненависть ширится?
Регина закричала: -- У меня двое детей. Я увезла их от русского
погрома... куда?! Нас восемь лет загоняют в петлю, а чего добились? Треть
врачей в Израиле - русские. Теперь местечковые неучи... они не ведают, что
творят! Теперь они бросят на нас разъяренную Африку... такая передача... это
же искра в пороховой бочке... Яша! Что ты молчишь?!
-- Без паники, - тихо ответил Яша, присев на корточки у хрипящего
приемника. -- Что ты на меня уставилась, Рыжик?! Ненависть посеяли еще
тогда, когда нам и американцам вручали ключи от льготных квартир. А
черным-то - от ворот поворот... Тогда-то и начался "холодный погром". Обиды,
неприязнь, клички "вус-вусники"... Будущим цезарям, видно, невдомек, что он
может стать горячим, со сверканием ножей. Прольется кровь...
-- Плевать мне на всех цезарей! - в голосе Регины появились яростные
нотки. Надо спасать детей! Русский погром может начаться с часу на час, а он
теоретизирует...
Я сидел, признаться, ни жив-ни мертв. Никогда не думал, что мои слова в
"Маариве" в 1972 году, вынесенные газетой в заголовок, обретут вдруг столь
горячее, как хлещущая из артерий кровь, наполнение:
"В России мы были евреями, в Израилем мы русские..."

Позвонил дверной звонок, ввалился Наум, раскаленный, как стальная
болванка. Казалось, плесни водой -- зашипит. Отлепил от мокрого лба волосы,
возгласил: -- Выключите шампунь!
Яша, прижимаясь ухом к приемнику, поднял руку. -- Т-с-с! Русские
дела...
Я вскочил с кресла, мы расцеловались с Наумом, и он присел на корточках
рядом с Яшей, который уж вовсе сполз на пол, к хрипящему приемничку.
Машинально выпил стакан холодного сока, поданного Региной. Затем плеснул в
рот коньяку, не разобрав, что он королевский. И только после этого, придя в
себя, Наум стал осмысливать хрипящий звук.
Он тут же полистал телефонную книгу и, набрав номер государственной
радиостанции, начал что-то быстро говорить на иврите; бросил Яше по-русски:
-- Это у них китайский уклон: "Пусть расцветают все цветы..." Яша,
поскольку ты у Гуров цветик - ты, бери трубку и жарь. До спора не унижайся.
Тут словами не поможешь...
Яша взял трубку и, встав с корточек, отправился, вместе с телефоном на
длинном шнуре, в соседнюю комнатку.
Сосед прислушался к голосу Яши и вдруг забубнил: -- Чо он
несет-молотит? Доктор Гур -- уважаемый человек... "Израиль должен быть
духовным центром мирового еврейства... Это -- единственный шанс Израиля
выжить". Ха! Я человек рабочий, слесарь по металлу. Мне мировое еврейство до
фени. Меня интересуют цены на курей и чтоб границы не у самого курятника, да
еще буду я собачиться под ружьем кажный год или нет? А мировое еврейство...
духовитый центр... это мне, извините, как рыбке зонтик. -- И он двинулся к
выходу, размахивая в раздражении огромными кулачищами. -- У дверей
оглянулся: -- Позовите меня, я доктору запоры поставлю, как на банковском
сейфе. С музыкой. По-соседски, за полцены. Стальные запоры -- это дело при
двоих детишках, а не, извините, это мировое... ХА-ХА!
Регина, все еще багровая от тревог, поставила на стол тарелку
украинского борща с накрошенным зеленым луком, присела за стол, и мы
заговорили о Канаде, о Полине. Подсел, наконец, Яша, еще не остывший после
разговора по телефону. Губы поджаты. И тут снова звонок. Звонил Дов, из
Бершевы, просил дать мне трубку.
-- Гриш-ш! -- донесся его сипатый бас. -- Я по дороге в Сдом к
Вероничке заезжал. В офис. Ее партия у власти, ну, и она там в верхах
плавает. Сказала, что сегодня в Сохнут звонили четверо, сообщили, что
приехал Свирский Григорий писать об Израиле, и чтоб отговорили... Ну?! Чтоб
ты их, сук, распотрошил аж до селезенки! Партийные унитазы. Привыкли
шу-шу-шу по телефону, а ты уж висишь -- язык синий... Еще потолкуем, лады?!
Я положил трубку, сказал Гурам, о чем была речь, и тут Наум вдруг
отложил ложку и сказал, вытирая губы тыльной стороной ладони:
-- Вы будете ржать, но я прикатил по той же причине. Гриша, ты у меня
запланирован на завтра и на субботу, как договорились, а тут вызывает меня
самый, самый и сообщает точь-в-точь, что информаторы Сохнута: "Приехал...
отговорите..." Я так понимаю, ему звонил Могила, с которым они вместе
загибались в Синае. Дружок! Теперь сам Шауль к Гурам ни-ни, только через
дружков. Такова метода... Я так понимаю, Могила, как социалист, опасается,
как бы ты не вышел за рамки социалистического реализма...
Регина расхохоталась -- закашлялась, спросила, что я собираюсь
писать?.. О шпионах? Чего вдруг?! Наум сразу сообразил, о чем речь:
-- Григорий, давай потолкуем об этом серьезно. Алеф! Поедут ли после
твоей книги в Израиль? И без того девять десятых эмигрантов из СССР мчит
мимо нас, не оглядываясь. При нынешнем положении, нужно ли выносить сор из
избы?
-- А-а, "сор из избы"? -- язвительно заметил Яша. -- Добавь еще, на чью
мельницу льем воду? Будто в Москву вернулся... Там с начальством не поладил,
тебе лепят "антисоветские настроения". А, Боже упаси, напечатался за
границей -- все! Вражеская вылазка... И тут хочешь так же?! Я тебе, Наум,
вот что скажу. Социалисты у власти были, считай, полвека. Еще до образования
Израиля имели свою армию, свой Гистадрут. Ты разве не видишь -- социалисты
успели связать себя, в головах многих, даже с самой идеей еврейской
государственности. "Государство -- это я!" Ну, просто не евреи, а
Людовики... Не так? Ругаешь Могилу - ругаешь Израиль. Да что Могилу, любого
фиксю тронешь -ругаешь Израиль. А уж Голду покритиковал -- поднял руку на
весь еврейский народ... Нема, дорогой, не на этом ли держится коррупция? Без
ветра мы сгнием...
-Не-эт! Ты меня не так понял! -- нервно вырвалось у Наума. -- Ругайся,
критикуй! Хоть криком кричи! Но - здесь! В самом Израиле!
Яша улыбнулся грустно.
-- Наум, ты что, в самом деле хочешь видеть Израиль зеркальным
отражением Союза?!. Кого привлечет тоталитарный Израиль. Забыл, кто нас
спасал? И тебя, возможно, более, чем других. Все радиостанции мира. Теперь
ты спасен и ухожен, и не прочь метнуться... к кому?
-- Понимае-эшь, Яша, сионизм и так держится на кислородных подушках...
-- Может быть, хватит об "измах"! - воскликнула Регина, напряженно
внимавшая разговору. -- Миллиард людей уже погиб из-за "измов"... Люди
должны знать, что их ждет! "Кол Исраэль" искричалось до хрипу, какой тут
рай. Для всех! И молодых, и старых! О Яше они обмолвились? Об Иосифе они
обмолвились?.. Не врали бы так оголтело, было бы легче... Приедут те, кого
не испугает правда... Другие тут нужны?!
Яша долго прислушивался к препирательствам жены и Наума, который
по-прежнему опасался, следует ли потенциального иммигранта огорошивать всей
правдой-маткой? Наконец, произнес своим мягким голосом, с едва сдерживаемым
гневом:
-- Может быть, я снова ошибаюсь, Наум, но в эту треклятую минуту ты
мыслишь, как убийцы нашего отца... Вот кто страшится правды! До холода в
желудке! Их не проучила даже война Судного дня. Оставим монополию вранья
Могиле и героям Сохнута, которым платят с доставленной головы, как
опричникам Ивана Грозного... К книге еще не приступили, а уж Могила поднял
на ноги своих дружков. И, думаю, не только в Израиле. Все безмозглые им
подвоют, все рептилии: "Зачем ворошить старое?" "Кто помнит Бершевский
съезд?"...Мы! Мы его помним, Наум! Я, ты, Дов, Лия... И не забудем! До конца
жизни не забудем!.. А что будут голосить рептилии... На-пле-вать!
Там, в России, должны знать в с ю правду. Женщины мудрее нас: хватит
суетиться вокруг "измов". Мы перестали видеть за ними людей. Было время,
даже собственных отцов... -- Он стал задыхаться, выпил сока, поданного ему
Наумом; продолжал с тоскливым беспокойством: -- Моя боль -- прямики. Если
Израиля не будет, и им жизни не будет...
-- А я о чем говорю! -- перебил Наум. -- Если бы нас было здесь
полмиллиона-миллион, думаешь, мы не справились бы с окаменелым чиновничьим
дерьмом?
-- Для этого идти в ногу с Могилой? -- непримиримо сказал Яша. - Врать
на всех волнах? Заманивать? Ты помнишь, что говорил отец: "Нас не убьют
арабы, нас не прикончат дезертиры; если нас что-то убьет, так это наш
собственный аморализм. "
Наум не ответил, посидел молча, в раздумье, взял ложку, зачерпнул борщ,
взглянув на часы, втянул в себявоздух, точно обжегся горячим. Похлебал стоя
и сказал, что он меня забирает. Они созвонились с Вероничкой, гостю надо
проветрить мозги...
-- Правда-то нашим патриотам, как попу гармонь!.. -- Мы сбежали с
лестницы под хохот.
Новый "форд-континенталь" Наума рванулся, как со старта. -- Слышал глас
народа -- глас Божий? -- спросил Наум, когда мы пробивались по провонявшим
бензиновой гарью улочкам Тель-Авива. Я думал, он снова вернется к
пресловутому разговору -- "брать зонтик -- не брать зонтик", но нет, более
ни о "прямиках", ни о литературных делах и слова не вымолвили... Заговорил о
соседе в длинных "семейных трусах", прибегавшем к Яше включить радио.
Мировое еврейство ему до фени... Индеец чертов! А ведь парень-то с
биографией. Аушвиц, "Маки", говорит на пяти языках -- лагерная школа.
Учиться, правда, не стал - пятеро по лавкам. Словом, "простой"
советско-антисоветский рабочий. Душа-парень. - Наум повернул ко мне свой
опухший от хамсина нос, сморкнулся; в хамсин нос Наума всегда припухал. -- А
ведь он -- враг! Заклятый! Тут, Гриша, смысл философии всей: победим мы --
Израиль станет научным и культурным маяком -- к нему потянется и русское, и
европейское, и американское еврейство. Только тогда он наполнится молодой
кровью и -- выживет!.. Победит наш индеец -- конец! У Израиля нет
"серединного решения"... Или-или... "Запад есть Запад, Восток есть. Восток,
и с места они не сойдут..."
Наконец машина вырвалась из Тель-Авива. Куда мчим? "Прикатим, --
ответил Наум, чихнув, -- увидишь... Понимаешь, колесо совершило полный
оборот. Когда мы приехали, дома стояли пустыми. Работы не было. Сейчас
наоборот. Спасибо Бегину - домов нет... За то технари на вес золота... Не
веришь?
-- Чудес на свете не бывает.
-- Израиль без чудес -- не Израиль. Сто или двести москвичей,
ленинградцев, киевлян достигли примерно таких же позиций, как я... Нанимаем
мы! Скажем, в Бершеве Фима Файнблюм, бородач. Местные "господа бершевцы"
окрестили его "руководителем русской мафии". Берет русских с ходу-- как же
не руководитель мафии? Каждую новую фамилию вводит в компьютер. Компьютер
"женит..." Мы устроили уже тысячи людей. Без нервотрепки, семейных драм.
-- Слишком сладко ты поешь... А если прибыл такой ученый, как ты, и
ходит по Израилю, как ты. В одном тапочке. Из-под всех заборов лает
местечковое кодло, что тогда?
-- "Эзра!".
-- Какая еще, к лешему, Эзра?
-- "Эзра" на иврите значит -- помощь. Когда мы организовали "Эзра" пять
лет назад, нас было трое: я, Дов и Яша... Мы отчисляем от своей зарплаты три
процента. Теперь в обществе более пятисот душ. На сундук с деньгами посадили
Яшу. Регина не понимает, бранится, а для него это спасение. Живая вода.
Только потому и вышел из депрессии... Мы не одалживаем деньги, а просто
даем. "Эзра!" Мы раскидали, наверное, сотни безвозвратных ссуд, и не было
случая, чтоб человек, устроившись на работу, не вернул деньги... Нет,
никаких расписок не берем. Ученый или инженер приходит, рассказывает и --
получает деньги.
Машина свернула в сторону моря. Потянуло свежестью, запахом иода,
водорослей. Заскрежетали тормоза. Уперлись в шлагбаум, полосатый, как в
николаевской России. Наум показал какую-то карточку в плексигласе. Часовой с
автоматом "Узи" протянул руку и за моими бумагами.
-- Со мной! -- бросил Наум; шлагбаум открылся мгновенно. Мы рванулись с
места, ветер засвистел, влажный, теплый.
-- Слушай, Наум! А как вы ладите с правительственными учреждениями?

-- Вывели их за скобки.
-- То есть? Они все-таки власть на Святой земле.
-- В этом и парадокс! Мы на одной земле существовать не можем. На
Святой тем более. Государственныйчиновник породит тысячу бумаг прежде, чем
одолжит человеку тысячу лир под зверские "старушечьи" проценты... Мы, как я
сказал, не одалживаем. Даем. Чистыми руками Яши. Никаких процентов и
обязательств...
-- Наум, а есть еще подобные "Эзра"? На других комбинатах? Если бы вы
все объединились...
-- Чтоб все русские объединились?! Скорее, Иордан потечет вспять!
Могила и советская власть свою работу сделали...
-- Идея, возможно, сплотит ?.
-- Какая идея?
-- Избавить Израиль от "ада абсорбции"...
-- Отогнать чиновников от кормушки?! -- Наум хмыкнул. -- Это никому не
удавалось, ни в одной стране. Даже Хруща из-за этого скинули.
-- Но в Израиле необычная ситуация. Чиновничество, по сути, кормится не
государством, а деньгами американских евреев. Послать людей "Эзра" во все
еврейские общины, дать общинам то, что никогда не давал Сохнут: отчет за
каждый доллар. Начать с малых сумм, завоевать доверие и, в конце концов,
перебросить американские деньги от Сохнута на всеизраильский комитет "Эзра",
волонтерский, избранный, свободный от чиновничьей...
Наум усмехнулся: -- Прирежут! Немедля!
Я глядел на пустынные берега с желтыми песчаными буграми. Куда же мы
все-таки едем? ...Наум заговорил о другом, о том, что, видимо, его мучило.
-- Наша боль, Гриша, "прямики". Яков не преувеличивает... Мы дорогу
сюда пробили грудью, голово-о-ой. А кто за нами пошел?.. Теперь вступили в
действие новые законы. Уж не только слухи о смерти Иосифа или омытарствах
Гуров и других порождают "прямика". Сейчас едут к родным, друзьям, соседям
-- нынешним американцам, австралийцам. Едут даже самые законопослушные, рабы
по духу... Россия опротивела даже им. Бытовым антисемитизмом. Отсутствием
колбасы, молока... -- Он усмехнулся. -- Словом, едут сплошные шпиены...
Кстати, ты знаешь, чем кончил "настоящий шпио-он"?.. Да был такой старик...
как его? Семен.. Семен, как его? Бог с ней, с фамилией! летел с нами в
Израиль, а через год, как ему было предписано, вернулся в Москву, выступал
по телеку, клеймил сионистов... Вспомнил эту историю?.. Так вот! Отравился
старик свободой. Все ему стало в Москве немило. Туда не ступи, то не скажи.
К тому же соседи сторонятся, родные дети и вовсе не разговаривают.
Запросился снова в Израиль, настоящим иммигрантом. Гебисты похохотали над
ним и... дали визу в Израиль. Из Вены позвонил Могиле, просит денег на
дорогу. Могила аж руками развел. Дал денег. Здесь помыкался Семен
один-одинешенек. Кто только в него ни плевал! С горя женился в Хайфе на
портовой проститутке, а недавно -- повесился... Ну, скажи, шпион это? Или
еще одна еврейская судьба-а?..
Ладно, вернемся к главному. Что делать с "прямиками". Алеф! Евреи, о
которых твердят, что они хитры, оказались наивно-податливы глобальным
обманам: Ленину и прочим утопиям. Не делают выводов, хотя бы на два-три
поколения вперед. Если существует национальный характер, то именно это в нем
есть. Бет! Обожглись на советской мякине, так уж и от собственного дома
рысцой-рысцой. Скачут, негодники, из галута в галут. Отстраиваться -- до
новой резни. Наум обхватил руль изо всех сил, пальцы побагровели, и
вскричал, видно, выстраданное, хранившееся где-то в глубине души:
-- Ка-аждый, кто едет мимо Израиля, плюет мне в лицо! Ка-аждый плюет в
лицо! Бросают нас на расклев жулья, от которого не продохнуть... Что? --
вскричал он необычно пронзительным, почти визгливым голосом. -- Оставь свои
хьюмэн райты Яше. Он всегда был с "пунктиком". "Зе-емский доктор"... Или
Дову. У того лагерные раны гудят к непогоде... Челове-эческая личность! Это
звучит гордо... Слыхали-читали. Нам государство надо строить! Раз в две
тысячи лет такое выпало... Евреям надо удержаться, любой ценой... Что? Все
государства основаны на крови! Но крови черных, белых, желтых! Гегель не
самый последний идиот, - он писал черным по белому, ВСЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ
РАЗУМНО... Да, возможно, кровью писал. Своей и чужой вперемешку. Других
путей нет!.. Мало, что я раньше говорил. Я в евреев верил, в русских евреев!
На американских давно рукой махнул! Жалеть дезертиров?.. Рано или поздно --
устраиваются все! "Эзра" поддержит! Получил вызов из Израиля -- будь
любезен... Будь я проклят, если я не придумаю вызов евреев из России
напрямую... По этапу? Как зеков? Как хочешь, так и называй. Напрямую --
Москва -- аэропорт Бен Гуриона. Или в Израиль -- или ты не еврей... подохни
в столице нашей бывшей родины. Подохни вместе с выводком своим. -- В голосе
Наума послышались истерические ноты. -- Продают нас за чечевичную похлебку,
про-одают!.. -- Он задохнулся от ярости. -- А будешь в своих писаниях
защищать "прямика", мол, гуманизм, свободный выбор и прочее, желаю тебе в
будущей книге какого-нибудь скандального ляпа. Такого ляпа желаю, чтоб все
погонщики мулов увидели, что ты в Израиле не разглядел сути, вообще, не
понял ни аза! Чтоб над тобой ржали все ослы Ближнего Востока...
Гуманисты-онанисты! -- Голос его пресекся. -- Ты цифры знаешь, грамотей?..
Из Москвы в этом году 100% мимо Израиля, из Ленинграда -- 99,8%.
Мимо-мимо-мимо Третьего Хра-ама!.. -- Это уж была истерика. -- Куда ни
уползут дезертиры, мы им та-ам создадим та-акую жизнь!..
Я прервал его вопросом о Сергее. -- Что это был за звонок в Вашингтон?
Что сообщили Сергуне?.. Могила остался? Это и устрашило парня?
Наум затормозил. Меня бросило вперед, едва головой в ветровое стекло не
ткнулся. Он снял очки. Глубокие глазницы его были полны слез.
-- Я во всем-всем винова-ат. Один я! Зачем я их притащил назад?! Жили
бы, как люди, в твоей Канаде... -- Наум остановил машину, и не мог вести ее.
Сгорбился почти до руля и вдруг разрыдался.
Я ругал себя на чем свет стоит. Влез все-таки! Наверное, Гуры спустили
Сергуню с лестницы... А Геула? Ей тридцать пять, поздняя любовь. Ведь сказал
себе -- не касайся открытых ран. Идиот!
Наум выбрался из машины, постоял возле нее, на обочине, затем снова сел
за раскаленный солнцем руль, отдернул ладони, наконец, преодолел боль
обожженных рук, сказал обессиленно: "Извини, Гриша!", и вот мы подъехали,
наконец, к зеленым армейским машинам, к странному сооружению из труб,
похожих на перископы. Вокруг белые вагончики с кондиционерами. Ящики с
кока-колой и соками стоят прямо на земле. Двое военных спорят о чем-то,
прихлебывая кофе из бумажных стаканчиков.
Оказалось, мы прибыли на испытание нового оружия. Катерок тащил -- в
багровом закатном Средиземноморье -- на длинном канате щиты. Грохот
реактивного самолета обрушился с неба обвалом. Отгрохотал гром небесный.
Щитов на воде больше не было.
Наум припал глазами к своим "перископам". Недалеко от берега все время
вертелась маленькая моторная лодка. Делала вид, что ее нет, но, как только
море вставало на дыбы, тут же приближалась к опадающим "смерчам".
Наум оторвался от трубы и сказал: -- Если б я не знал, что это
любопытный еврей, я бы мог подумать, что это шпион.
От нашего бивуака отделился зеленый "джип". Никто не обратил на него
внимания. Через некоторое время "джип" вернулся, и офицер, выпрыгнувший из
него, сказал: -- Проверили! Действительно, любопытный еврей. Едва прогнали.

Солнце зашло, ветер стал холодным, я начал пританцовывать, тереть
посиневшие пальцы. Взрывов этих я нагляделся-наслушался за свою юность --
жизней на десять.
-- Н-наум, -- сказал я ему. -- Зачем ты меня сюда привез? Тут военные
секреты. Супер оптика. Наум засмеялся. -- Этот военный секрет я повезу через
неделю в Париж. На международную авиационную выставку. Израильский
истребитель "Битфаер". И беспилотный разведчик, похожий на авиамодель.
Рабочее название "Муха-цокотуха, позолоченное брюхо". Точно "позолоченное".
Оптики насовали в брюхо на сто тысяч долларов. - Наум улыбнулся, хлопнул
меня по плечу. -- Старик, а как иначе прокормить родных паразитов.
Приходится ишачить. -- Он налил мне из термоса горячего кофе и, спустя
полчаса, мы двинулись прочь от берега. Свернули в сторону ржавой железной
стрелки со сверкнувшими от света фар буквами: Бершева... км.
На дверях Дова была прикреплена записка. "Остался в Сдоме. Вези Гришу к
Фиме Файнблюму. Или еще куда...Утром жду его автобусом 5.10..."
-- Сдом -- это действительно библейский Содом?
-- Конечно! Дову только там и работать! -- Наум засмеялся. -- Кто еще
выдержит?
Голубой автобус с зашторенными окнами подошел к остановке ровно в 5.10
утра. Я окоченел в своей рубашечке-апаш, поджидая его. Не пустыня, а
холодильник.
Когда я взобрался по его высоким ступенькам, показалось, что попал в
Москву. На заднем сиденье расположился русоволосый, точно владимирский или
рязанский, паренек, брат Слепака, с которым мы переписывались; и этого
ширококостого бородача я видел. Не то в ОВИРе, не то возле московской
синагоги, на "собачьей площадке". Он поднялся и назвал себя: -- Эфраим!
Не сразу понял, что это и есть легендарный Фима Файнблюм, "глава
русской мафии", за которого в Москве, помнится, поднялись горой русские
рабочие, весь заводской цех. Отстояли родного Фиму от родной партии... Лицо
у него, действительно, сильное, широкое, со смешинкой в глазах.
-- Мне было легче, чем Науму, -- сказал он позднее. -- Здесь ведь не
университет, а Содом. Летом бывает до пятидесяти по Цельсию. В гиблых местах
хороших людей больше.
В автобусе стоял полумрак. Над головой урчал кондиционер. Почти все
спали. Я чуть сдвинул занавеску, на сантиметр, не более. Огляделся. Нет,
никто не проснулся. Вскоре после Димоны автобус начал спускаться к Мертвому
морю, кружить, натужно ревя мотором. Сколько видел глаз -- выжженная
пустыня, пересохшие "вади" -- каменные распадки. На одном из поворотов вдруг
показался, далеко внизу, весь Содом... Над ним дымка. Ощущение такое, будто
летишь на самолете. На посадку заходишь, только почему-то штопором...
Появилось несколько сверкающих на солнце бассейнов, которые трудно отличить
от самого Мертвого моря. Проскакивают у окна коричневые лессовые скалы.
Осколки камней. Спуск -- круче, дымка -- гуще. Ощущение, будто и в самом
деле спускаешься в преисподнюю... Деревьев почти нет. Изредка мелькают --
низенькие, скрюченные, точно в Воркуте, за станцией Сивая Маска, только
листва другая -- раскидисто-плотная, прижатая пеклом к самой земле, вроде
бы, деревца пытались защититься от жара, да не успели поднять над собой
плотного зеленого зонта. Стволы тянутся куда-то в сторону, а не вверх. Даже
деревьям здесь тяжело...
-- Тут все пробивается с трудом, -- сонным голосом произнес брат
Слепака, разлепляя рыжие ресницы. -- Пока Эфраим наладил дело, у него
кровушки попили -- ой-ой!
-- Я у Дова больше попил, -- буркнул Эфраим. -- Я заказчик, я принимаю
его корпуса... Если говорить серьезно, мы выжили в Содоме потому, что
прибыли из России. От большой индустрии. Русских инженеров здесь --
половина, рабочих -- две трети.
-- Так это ж вы сами набираете... Эфраим усмехнулся, не ответил.
Когда я спрыгнул со ступеньки автобуса, у меня было ощущение, что меня
завезли в финские бани. Я сразу стал мокрым. От слепящих глаза бассейнов
тянуло каким-то аптекарским запахом. Оказалось, преисподняя пахнет бромом.
Дова не было. Кто-то положил мне руку на плечо. Эфраим. -- Пошли!..
Он привел меня в огромный, еще не завершенный зал. Пахло масляной
краской
-- Здесь будет столовая-кафе- ресторан -- работяги должны не просто
поесть, а -- отдышаться. Порой придти в себя. Здесь все должно радовать
глаз. Ну, вот, я предложил заказать панно Льву Сыркину* художнику из Москвы.
Знаешь его, наверное? Толстенький, добродушный... Начальство заулыбалось,
мол, опять своего русского тащишь. Улыбки и колкости продолжались, пока Лев
Сыркин не принес на утверждение эскизы. Эскизы были на исторические темы.
Одна стена, из керамики, изображала не огонь, -- огнь, рвущийся из недр
земли. А другая -- Всемирный Потоп. Когда люди увидели, что сделал этот
взятый "по блату" художник, все разговоры о протекции прекратились.
-- ...Вот так и со всеми, -- Эфраим усмехнулся. -- СодОм. Он блата не
терпит. Как Памир. Как Эверест. Подсадишь по блату? С о д о м...
Дов появился, когда я уж совсем не мог бороться со сном. Задремал за
чьим-то столом.
-- Это бром, сука! -- пояснил Дов. -- Нутряной запах Мертвого моря.
Новички спят, как сурки.
Двинулись по раскаленному песку, клюка Дова врезалась в песок глубоко.
-- Дов, ты всех знаешь, как облупленных, не только Эфраима. Знакомые,
соседи за те девять лет, которые ты в Израиле -- стали лучше или хуже?..
Нет, не в Содоме. Здесь -- провал в земной коре. На глубине дерьмо не
держится. Вообще...
Он задумался. -- Ты каких имеешь в виду? Из России которые?.. Кто там
лепился к власти, как банный лист к жопе, тот и здесь. Тут сволоте, правда,