Страница:
секунд, видите ли!.. Он круто обошел другую машину, не сразу рванувшуюся у
светофора, когда мигнул зеленый свет, и смуглый шофер, видно, марокканец,
оставленный позади, яростно прокричал вслед: -- Хамор! Здесь тебе не Грузия!
-- Яша поежился, словно это его обозвали ишаком. "Вольво" затормозил так
круто, что Яшу сорвало с сидения. Он проснулся. Оказывается, всю дорогу
дремал. Шоссе в Ашдод было перегорожено баррикадой из машин. Ни одна из них,
впрочем, не была перевернута или изуродована. В беспорядке расставлены
красные, зеленые "Фиаты", "Форды" с номерами в белой кайме, старенькие
"Мерседесы" с надписью "Такси", огромные самосвалы "Вольво" с грузом земли
или бетона в железных кузовах. Машины-бетономешалки, заляпанные раствором.
Ни раскидать, ни объехать!.. Яша выскочил из "Вольво". Его ждали. За
баррикадой стоял "Форд" с заведенным мотором. -- Сюда, сюда, дорогой! --
кричали ему со всех сторон. . .."Форд" влетел на площадь с огромной
клумбой-розарием. Возле нее толпились женщины, многие -- в черных одеждах.
Курчавые босоногие мальчишки бежали за машиной, крича: -- Доктора везут!
Доктора!.. "Доктора ждут, как мессию..." -- Яша поймал себя на том, что он
пристально вглядывается в лица женщин, стоявших кучками. В огромных угольных
глазах грузинок стыли тревога и боль. "Она не может быть тут! -- Яша
рассердился на самого себя. -- Нашел время..." Воздух стал влажнеть,
чувствовались запахи моря, нефти, тавота. К порту, что ли? Машина
остановилась около группы взлохмаченных мужчин. Одни жестикулировали
яростно, доказывая что-то друг другу. Другие сидели на земле. Возле них
лежал на земле мужчина с окровавленным лицом. Под запавшими глазами синюшные
тени, губы сухие потрескавшиеся. Яша шагнул к лежавшему, расстегивая
докторский баульчик. Склонился над ним и -- не мог удержаться от
восклицания: -- Сандро?! Может, померещилось?.. Нет, точно... Лежал
взлохмаченный, с седыми висками, Сандро, отец шестерых детей, с которым он
познакомился в Вене. Губы у Сандро спекшиеся, в крови. -- Он упал в обморок,
-- объяснил кто-то. -- И Абрахам тоже, -- показали на костистого человека с
ободранным лицом, прислоненного к стене дома. -- Голодная забастовка? -
спросил Яша утвердительным тоном. -Какой день голодовки?.. Третий! Почему у
всех сухие спекшиеся губы? И -- обмороки? Как-то вы странно начали. --
Голодовка, доктор, - прошелестел Сандро. -- Мы не едим и не пьем. -- Как?!
-- Яша, склонившийся над Сандро, распрямился. -- При голодной забастовке
необходимо пить! Чем больше, тем лучше! В такое пекло -- не пить?! -- А
разве можно? - неуверенно спросил рыжебородый великан, который, похоже, был
тут заводилой. -- Обязательно! Без воды -- это сухая забастовка. Совсем
другое... -- Это написано в еврейских книгах? -- настороженно спросил
рыжебородый... -- Ты сам голодал?.. Где? -- У Стены Плача. И пяти минут не
прошло, пикапы, "Вольвы", "Фиаты" стали сгружать ящики фруктовой воды,
кока-колы* Пока забастовщики пили, смеялись, лили на себя воду прямо из
бутылок, закрыв глаза от наслаждения, рыжебородый рассказал Яше, что
произошло. В Ашдодском порту начались увольнения. Первыми уволили 21
человека, "из них, понимаешь, 16 наших". Объявили, что нет работы. Это было
враньем: на другое утро порт принял 36 новых грузчиков; по городу разнеслось
немедля: "Наших гонят, берут марроканцев..."Начальник порта, не привыкший
объясняться с грузчиками, выгнал делегацию из кабинета, бросив им вслед, что
они сезонники. Сезон кончился -- вон!.. И это было враньем: они работали в
порту год и два месяца. ...Голда, видно, начала уставать от демонстраций и
забастовок. Все бастуют! Зубные врачи, шоферы автобусов, летчики компании
"Эль-Аль", учителя, грузчики. Если так пойдет дальше, глядишь, забастуют и
министры... Она выслала к грузчикам улыбчивого, веселого чиновника, который
обещал во всем разобраться. Через две недели он прикатил к грузчикам на
большой машине с высокими антеннами и заявил, что он не привез ничего.
Тогда-то и началось. Тридцать четыре грузчика Ашдода объявили, что будут
голодать до смерти. "Израиль или смерть!" -- сказал рыжебородый. За воротами
порта толпились женщины в черном и голосили, как могут только голосить
грузинки на кладбище. На третий день, когда голодавшие стали падать в
обморок, в Ашдод съехались почти все грузины, старательно разбросанные по
стране. Яша обследовал голодавших и установил, что шестеро из тридцати
четырех -- на грани гибели. Особенно плох был Сандро, израненный, потерявший
много крови. Яша пытался отправить его в свою больницу -- тот и слышать об
этом не хотел. -- Умру среди своих, -- произнес он с трудом. -- Умереть я
тебе не дам, -- сказал Яша. Но для этого нужна была, по крайней мере,
вакцина от столбняка. Он написал рецепт, начертав поперек него по латыни
С1ТО (быстро), и гонцы на двух машинах рванулись в ближайшую поликлинику,
где была аптека. За спиной Яши творилось невообразимое. Жены и детишки
голодающих голосили, рвали на себе одежду, умоляя отцов прекратить
голодовку. За ними начали всхлипывать, а затем выть сотни грузинок,
примчавшихся из Хайфы, Тель-Авива, Бершевы. Уехавшие за лекарством вернулись
с пустыми руками. Объяснили, что аптекарь грубо отшвырнул рецепт с надписью
С1ТО, сказал, чтоб встали в очередь. А очередь там на час-два... -- Цхе! --
послышалось от ворот. -- Чэловек умирает, а они -- "в очередь". Это было
последней каплей. Схватив железные пруться, грузинские евреи выгнали из
порта всех. С дикими гортанными криками толпа взяла штурмом муниципалитет,
Гистрадрут и все другие государственные и "рабочие" организации, которые до
этого часа еще не были заняты. Чиновники были в ужасе. Где-то пустили
"красного петуха". Яша между тем съездил на одной из машин в аптеку, привез
вакцину от столбняка и, наверное, первый раз в жизни поднял глаза к небу,
чтобы ОН не дал умереть отцу шестерых детей, прибывших в свою страну, где
можно жить честно. От пирса, где дымили пароходы, потянуло утренним
холодком. Первыми заметили полицейские джипы мальчишки. Яшу как обожгло: "С
ума сошли?!.. Не хватает еще "зеленых беретов" с автоматами!.. Достаточно
кому-либо из полицейских взмахнуть резиновой дубинкой, как начнется кровавая
баня, которую Израиль не знал и во время войн: полицию начнут резать во всех
городах Израиля -- по законам кровной мести -- у гор свои законы. Яша вытер
лицо и кинулся к какому-то сухонькому невысокому начальнику, который стоял у
большой машины под охраной автоматчиков. -- Не дай Бог кому-нибудь
выстрелить! -- кричал Яша. -- Не смейте стрелять! -- Кто вы?! -- сурово
спросил офицер охраны, перекладывая автомат "Узи" с плеча на руку. -- Доктор
Гур! Умоляю, ни одного выстрела!.. Даже холостого!.. Кто прибыл? -- Не знаю!
-- Я -- доктор Гур! -- изо всех сил, так что надулись на шее жилы, проорал
Яша невысокому человеку через голову охраны. -- Кто вы?.. Кто вы?!.. --
Месяца три назад ему и в голову не могло придти, что он способен крикнуть
так властно и так исступленно: -- Отвечайте, кто вы?!.. Невысокий худощавый
человек скользнул по нему взглядом, чуть подтянулся: -- Я -- Шимон Перес,
министр транспорта. -- Умоляю, никакого насилия! Люди хотят работы! Самой
простой, черной работы! Семьи голодают!.. Но Шимон Перес, видно, и сам
понял, что происходит. Когда Яша возвращался к порту, полицейские джипы
исчезли, словно их языком слизнули.К концу дня забастовщики подписывали с
Шимоном Пересом соглашение. Они получают работу в порту, обычную тяжелую
работу грузчиков. Кто-то сказал, что в Ашдоде существуют районы, в которых
нет ни детских садов, ни школ, ни клуба -- ничего. Министр произнес расхожее
слово государственных мужей: - Совланут! (Терпение!) Забастовщиков развезли
по домам в полночь. Редкие фонари освещали лишь тротуары и первые этажи
домов на столбах, которые казались в полумраке кавказскими саклями.
"Незамиренные горцы, -- мелькнуло у Яши удовлетворенно. -- Пожалуй, только
они заставят Израиль себя уважать... И вот что странно! Евреи в изгнании,
оказывается, сохранили чувство локтя сильнее, чем израильтяне. Израильтянина
гонят с работы, кто встает на его защиту? Никто!.. Израильтяне сжимаются в
кулак, когда идет война. Война -- не показатель. И зверь защищает свое
логово. А нет войны -- даже солдат, толпящихся у дорог на адском солнцепеке,
не подвозят". Яшу доставили к Сандро, он перебинтовал его, ободрил: кажется,
больше ничего ему не грозит, вынул записную книжку, чтобы на всякий случай
оставить свой телефон. Надо объехать еще четверых, к часу ночи, наверное,
справится... Он закрывал свой докторский баул, когда в квартиру вбежала
Мирра. Руки у нее были в чем-то белом: видно, как услыхала о нем, бросилась
тут же, рук не успела помыть. -- Быть здесь, в Ашдоде, и не заехать?! --
вырвалось у нее. -- Глазам своим не верю!.. Яша объяснил, что крутится, как
белка в колесе. До часу точно занят. По правде говоря, целесообразно
задержаться здесь до утра возле самых тяжелых... Если освободится заполночь,
звонить? -- О, Господи! Конечно!.. Яша сообщил домой, что задержится до
утра, волноваться нечего, оставил у Сандро телефон Мирры и вывалился во
влажную израильскую ночь, пахнущую нечистотами и магнолиями. ...У Мирры было
розовое от возбуждения, чуть примятое подушкой лицо. Когда он позвонил, что
выезжает, на ее голове, видно, были накручены "бигуди". Она успела их снять,
но жесткие и почти седые волосы не желали укладываться, торчали пучками.
Увидел бы такой впервые, пожалуй, стал бы тихо пятиться назад. Дама из
психушки. Точно. Заметив в его глазах недоумение, едва ль не испуг, она
быстро ушла в другую комнату. Яша уселся на табуретку и тут же вернулся
мысленное тому, что тревожило. Он, признаться, не ждал грузинского "взрыва".
Да и забыл об этих странных евреях в кепках-аэродромах. "Чужую беду руками
разведу", -- корил он себя. А ведь над ними глумились с первого шага...
Вспомнились торжественные, добрые лица семьи Сандро в замке ШЕНАУ,
освещенные желтым казенным светом. Сандро позвал его выпить перед отъездом
на родную землю по глотку сухого вина.. Он угощал всех рахат-лукумом,
который зачем-то вез в Израиль, и говорил растроганно: -- Батоно Гур! Я
никогда не был так счастлив! Я счастлив за детей, которым не придется никого
обманывать. Никогда! Мы едем в свою страну. Вместе с раввином. У своих не
крадут. Своих не обманывают Со склада аэропорта Лод им выдали чемоданы,
набитые камнями. Что не отняли в аэропорту Шереметьево, то украли в
аэропорту Лод... До сих пор в ушах Яши стоит гортанный крик семьи Сандро,
обобранной до нитки "своими".. Той ночью Сандро стало плохо, и старший сын
Сандро Ицхак, тоненький, розоволицый, похожий на девушку, бросился к врачу.
Врач не явился ни ночью, ни утром. Ицхак забежал в полицию: "Отец умирает,
врач не идет!" В полиции разъяснили, что Израиль -- свободная страна.
Полиция здесь на врачей давление не оказывает. -- Свободная? -- воскликнул
парень в отчаянии. -- Помирай свободно, да? -- И, войдя в поликлинику,
вытащил нож, приставил его к горлу дежурного врача. Врач к отцу не шел, а
бежал... Случаи опустошающих грабежей на складах Лода израильские газеты не
замечали долго. Печать сообщила лишь о том, что некто из Грузии угрожал
врачу ножом... Обыватель улюлюкал, кричал проходящим грузинам: Какашвили! А
жители гор стали жить с того дня в Израиле по законам гор. Хорошему человеку
-- душа нараспашку, негодяю -- нож... Газеты запестрели "фактами насилия",
главным образом, после громкого процесса в Назарете, где араб соблазнил
горянку, муж которой служил в израильском флоте. Арабу -- нож. Горянке
засветили такой фонарь под глазом, что ее портрет обошел все газеты, словно
фотография кинозвезды. Израиль был потрясен не столько самим убийством,
сколько тем, что никто из горских евреев не признал себя виновным. Более
того, один из них спросил судью, как это он может считать его виновным.
=Если бы я не убил прохвоста, меня презирал бы весь мир. Все Кутаиси. Все
Поти. Весь Назарет и весь Ашдод... Каждый уважаемый горец сделал бы то же
самое. Или он не горец!.. И зал, набитый горскими евреями, аплодировал стоя.
-- Обманщику -- нож! Обидчику -- нож!.. Голда Меир обратилась в суд со
специальным посланием. Просила судью учесть, что люди веками жили по другим
законам. Судью уводили через чердак, по крышам соседних домов, хотя он и
внял просьбе Голды Меир. Теперь Ашдод... Когда-то марокканцев называли в
Израиле "сакинИм" (ножи). Теперь так все чаще кричат грузинам: "Какашвили!
Сакиним!.." Нет, он, Яков, не сторонник кинжального правосудия... Но в порту
никто и не грозил расправой. Они даже не пили-- так боялись отступить от
закона. ...Мирра вышла к Яше в цветастом шелковом платке, губы чуть тронуты
розовой помадой. Ну, теперь не из психушки, точно! Он улыбнулся, подал руку.
Она прижала ее к своей щеке. Щека пахла ночным кремом. Чужой сладковатый
запах. И коридор чужой, с примятым окурком на полу. И желтые гардины с
какими-то грубыми кружевами. -- Мирра! -- воскликнул он, взяв ее за влажные
руки. -- Сегодня я впервые видел людей, перед которыми готов стать на
колени. Да-да, девчонка! Мы - европейцы, супермены-хлюпики. Эгоцентрики,
дерьмо! Что ты думаешь об этом? -- Я поставлю кофе, -- сказала Мирра
оторопело. Она застегнула на верхние пуговицы ночной зеленый халат. Халат
был длинным, до лодыжек. Зашлепала босыми ступнями по каменному полу. Он
двинулся за ней, невольно глядя на маленькие босые ноги и чувствуя себя, как
мальчишка, который подглядывает в щелку забора на женский пляж: халат чуть
просвечивал, рубашечка у нее коротенькая, выше колен, коленки острые, как
локти... -- Сегодня у меня было такое ощущение, будто я не выезжал из
России!.. Мирра, тебе никогда не приходила мысль об общности большевизма и
сионизма? Те разглагольствуют о светлом будущем человечества. Эти скромнее:
только для евреев. И тут и там доктрина выше человека... Мы в последнее
время только об этом и спорим: Дов, и я... Наум после своего визита к Бен
Гуриону швырнул идею и улетел. А мы тут кипим... А что ты думаешь? Мирра
понесла в комнату кофейник, он за ней, как привязанный. Разлила кофе, вынула
из буфета пачку печенья. -- Я, признаться, никогда не думала об этом... --
Зеленые глаза ее стали серьезными, глядели куда-то далеко-далеко. -- Ты не
подымешь меня насмех? Де, дура "зубница"! В отношениях людей... да? я не
нахожу ничего общего с Россией. Я из города Сапожка, из глубинки. В Твери
жила, в Вологде. Глубинная Россия добрее к человеку, мягче. Незнакомого не
оскорбят, не обзовут... да?.. Только пьяное хулиганье, бывает,влепит сходу:
"Жид!" "Вонючий армяшка!".. Так это пьянь! Отребье человечества... да?.. А
здесь?.. Он откинулся на спинку стула, плеснув на колени кофе. Она не права?
Достаточно пройтись по пригородной улице, куда не заглядывают туристы, войти
в задымленное кафе, куда забегают шоферы и прочий рабочий люд, чтобы
наслушаться споров о том, кто есть кто на незримой этнической лестнице.
"Курди" упрямы, как ослы. Годятся только таскать кирпичи. "Парсюки" (иранцы)
-- барышники, торговцы коврами, жмоты. Марокканцы -- воры, проститутки. Хуже
них только "Какашвили". А в госпиталях? Здесь своя элита: "еки" и
англосаксы. Затем идут чехи, венгры, поляки, румыны с их железной круговой
порукой и мелким расчетом. Русские замыкают. Это - "славянские китайцы"...
Сколько раз он это слышал! Ниже только восточные евреи- сефарды: йеменцы,
иракцы, "парсюки", индийцы... Теперь, он где-то читал, образовалось новое
движение -- неоханаане... Декларируют на всех углах: "Мы - Восток...
Пришельцы нам не нужны. Восточно-европейские евреи, в том числе русские,
вообще не евреи, а хазары. Когда монголы прошли, они смешались с монголами.
Это - татаро-монгольско-хазарские люди, разрушающие исконный левантизм..."
И, главное, придумали это потомки европейских евреев, испугавшиеся
конкуренции "хазарских" интеллектуалов... О Бог! Он вытер лоб тыльной
стороной ладони. -- А что, если государственный национализм Израиля,
законный, втемяшиваемый в школах, сам по себе оживляет распри, придает им
лагерную жестокость?.. И от этого никуда не деться? -- Мирра, дай водки! -
он пристукнул пальцем по столу. -- Налей стакан! По-русски! -- Яшенька, что
с тобой, а?.. Есть только медицинский спирт. Я купила зубной кабинет,
промываю оборудование. Мне "ришайон" дали. Первой... -- Гони медицинский! В
честь твоего кабинета, который мы откричали... Говорят, ни одна
профессиональная группа из иммигрантов не смогла отвоевать себе полного
равенства. Только зубные врачи. И только в Израиле. И, помедлив: -- Я был в
порту, Мирра. Целый день провел в порту... Она присела к нему, как к
маленькому. -- Яшенька, кончат! Сперва за нас в глотку вцепился, теперь...
Кончат! -- В голосе ее звучали и страх, и жалость, и мольба не ходить больше
по острию. Яша круто повернулся к ней. Глаза ее от расширившихся зрачков
стали черными. Привычным жестом отвернул веки, поглядел в зрачки. Она была
явно не т а м, а здесь, в этой свежепобеленной комнате с дурацкими гардинами
из города Сапожка. -- Кончат, Яшенька! Они не прощают ничего. Ты же видел!
Это грязь! Грязь! Если б не ты... -- Я врач. Мирра! Врач идет туда, куда
зовут. -- Яшенька, ты с самого утра с ними? Тебя могли убить!.. Она как-то
сразу изменилась, положила горячую ладонь на его спутанные, влажные волосы,
погладила всей рукой, от кисти до локтя, так, что лицо Яши оказалось возле
самой шеи Мирры. Щека -- у груди, упругой, с острым соском -- грудь
девчонки, сохнущей без любви. "Похоже, кого-то хотят соблазнить", --
отстраненно- весело мелькнуло у него и он не ощутил в себе чувства
протеста... Мирра двинулась к кухоньке, на ходу расстегивая халат, из кухни
вскоре послышались шорохи вялого душа. Яша пытался думать о ней. Что-то было
в ней общего с тем Яшей, который, возможно, умер. Он вначале не мог постичь,
а затем понял. Это ее неуверенное, к месту и не к месту, "да?" после каждой
фразы оставляло впечатление о человеке, который не уверен ни в чем. Яша
хотел успокоиться в думах о ней, приблизиться к ней. Но ничто не возвращало
ему покоя. Напротив, все вокруг начало раздражать. К желтым, в цветочках,
гардинам из города Сапожка повернулся спиной. Уселся возле кровати. Потянуло
непривычно-отвратным мускусным запахом потного тела, сохраненного откинутой
простыней. Отодвинулся от железной кровати, взгляд упал на розовые трусы,
брошенные на стул. Трусы были оторочены аляповатыми и крупными, как дубовые
листья, кружевами. Он в досаде зашвырнул их на шкаф; еще б чуть, и они бы
вылетели в окно, в которое сочился запах прибоя. Шлепанье босых ног на кухне
вызвало вдруг острое чувство утраты чего-то неопределенно-желанного,
радостного... Захотелось уйти из этой комнаты. И побыстрее! Яша вскочил со
стула, шагнул к дверям, но тут же вспомнил, что у всех раненых оставлен
телефон Мирры. Если что, звонить будут сюда. Раздосадованный, он толкнул
балконную дверь. Балкон был узким, захламленным, но на нем тем не менее
как-то размещалась старенькая тахта с продавленным валиком. Ночь теплая,
сырая. Не умрешь и без одеяла. Яша быстро вернулся в комнату и, оторвав от
своей книжечки рецепт, написал на нем привычной докторской скорописью. Нет,
пожалуй, более торопливо: "Мирра, дорогая! Не откажи в любезности разбудить
меня в семь ноль-ноль". Не спалось. Дверь балкона скрипнула. Спросили
шепотом: "Яшунь! Дать снотворное?" Яша замер. Так и лежал, скрюченный, с
затекшей ногой, пока не забарабанили во входную дверь. -- К Сандро! Быстрее
к Сандро, дорогой! Машина ждет... -- У Сандро дым коромыслом. Сидят вокруг
стола, кричат... Выяснилось, Сулико выведал у верного человека, почему
уволили грузин. Чтобы не давать "квиют", постоянства. Сезонники -- это
мусор. Мусор выбрасывают и сжигают. И в новом договоре тоже ничего не
сказано о постоянстве. Значит, они были мусором и остались мусором... Кому
жаловаться? -- Голде? -- неуверенно предложил юный доктор Дарико,
прилетевший из далекого Шарм-аш-Шейха, где он служил в армии. -- Цхе! --
Гистрадут? -- Вы их видели в Ашдоде, когда была стачка?! -- Доктор, --
воскликнул Сандро, держась за окровавленную повязку, -- ты знаешь людей, у
которых об этом болит? -- Он и раньше был сухим, жилистым, а сейчас... краше
в гроб кладут. -- Назови хоть одного исраэли, у кого это болит? -- Цхе-э! --
Крики продолжались до тех пор, пока Яша не взглянул на часы. Он опоздал на
работу...Ицхак гнал белую "Вольво" так, что Яша вбежал в больничный коридор
вовремя. Больного перекладывали с каталки на операционный стол. Стол на
колесиках двинулся в блестящие недра операционной. Яша быстро разделся до
белья. Натянул на себя стерильную зеленого цвета рубашку и штаны, бахилы на
ноги, чтобы закрыть туфли. Вытер ноги о клейкую ленту, снимающую грязь с
ботинок. Вздохнул бодрящий запах йодоформа и -- ушел из этого нестерильного
мира до четырех часов дня. Когда он вернулся в раздевалку, чуть пошатываясь,
ему протянули газету. Судя по газете, в Ашдоде восстали обезьяны. Оказалось,
на какой-то улице разбили витрину овощной лавки. Вокруг этой витрины и
плясали. Яша отшвырнул газету, как скорпиона. Домой попал он поздно и -- не
было сил даже есть -- упал на кровать. -- Спи! -- сказала Регина, поднося к
нему чашку куриного бульона. -- Я про тебя все знаю... Она кивнула в сторону
газет, наваленных на столе. -- Ну, еще глоток. Еще! Когда он проснулся, ее
уже не было дома. Натан кричал, суча ножками. Олененок успокаивал его: --
Папу разбудишь! Папу разбудишь! Он окликнул Олененка, дал ему склеившихся
ирисок, которые купил вчера, по дороге домой. Расспросил, как у него в
садике, не обижает ли кто. Олененок отвечал на хорошем восточном иврите,
такое "Ха" не у всякого сабры услышишь. "Заброшенный ребенок", -- у Яши
кольнуло сердце. Все вокруг профессора, все заняты с утра до ночи -- некому
с ребенком поговорить по-русски. Скоро мы с ним перестанем друг друга
понимать... К приходу Регины Яша приготовил цыплят-табака, это было в Москве
его кухонное хобби. Яша притащил со двора тяжелые камни и наладил
"производство". Регина была так рада цыплятам "в честь Ашдода", как она их
окрестила, что не спросила даже, где он ночевал в Ашдоде. И лишь через
неделю вдруг подступила к нему: -- Слушай, ты ночевал в Ашдоде у какой-то
своей "зубной крали"!.. Яша вздохнул тяжело. Начинается. -- Я познакомился с
женщиной, бывшей зечкой, Регина. Ее бросили в лагерь, когда ей не было
восемнадцати... Он хотел объяснить, как было дело, но Регина вдруг стала
белой. Губы посинели. Яша быстро высыпал на ладонь горошину нитроглицерина,
протянул ей. Она отшвырнула его руку и сказала до неправдоподобия спокойно:
-- Это может случиться со всяким...- Она словно глотала что-то, зоб ее
заходил вверх-вниз. "Не увеличилась ли щитовидка?" -- в испуге подумал Яша,
шагнул к ней, приглядываясь к дрожащему зобу. -- Но... -- наконец вырвалось
у нее, -- но надеюсь, ты не собираешься нас бросать? -- Куда же я вас брошу,
на помойку? -- машинально ответил он, щупая пальцами ее горло. -- Слушай,
тебе надо сделать "общий обмен"! Мне не нравится твоя щитовидка.. Регина
заплакала. -- Я этого заслуживаю... Я этого заслуживаю, чтобы ты в кого-то
втюрился. -- Да ни в кого я... -- Ты добряк, мягкий, как воск, человек. --
Регина его не слушала. -- А мы живем в несчастной стране. Что ни человек --
трагедия... Я заслуживаю этого, но, пожалуйста, не оставляй нас. Я тоже
нашла было в Москве идиота, надолго ли? Неизвестно, прошли бы они это минное
поле, не взорвалось ли что, но, к счастью, прозвучал телефонный звонок.
Регина сунула Яше трубку и ушла, стараясь не разреветься в голос, заперлась
в спальне. Звонил Дов. -- Поздравляю! -- пробасил он с какой-то нервной
веселостью. -- Только что вернулся с рынка "Кармель". Слышал своими ушами:
тебя арестовали, как шпиона. Разоблачили, понимаешь. Были свидетели, видели
воочию, как тебя засунули в полицейский джип... Как, почему? Зубных врачей
на бунт спровоцировал, грузин на власть натравливал. Не исключено,
брательник, скоро тебя повысят в заместители Арафата... Ладно, брательник!
Плюй на все! Дома порядок?.. Ну, покедова, со шпионским приветом!
-- Все, что у нас творят, давным-давно написано в древнерусских
летописях, -- на другое утро вскричал мне Дов по телефону. -- Это ты мне дал
копию? Три странички? Переснятые с книги... Нет? У кого же я заначил? Ладно,
разберемся! В общем, в летописи, что ни случись, конец один: "А Ивашку
бросили с раската..." Слушай, опять все заварилось. Как в древности... Не
пришелся ко двору, -- в Ивашки. И точь-в-точь по моему следу... В совейские
шпионы мы с Яшей вышли... Что? Век свободы не видать, коли вру! И не боятся,
суки, что за спиной Яши уже целый батальон спасенных им... За шутливым тоном
Дова чувствовалась тревога. Выдержит ли мягкий Яша то, что вынес Дов,
прошедший и Крым и Нарым?.. В конце разговора он обронил, что мне предстоит
лететь в Париж. Точно! Был в Министерстве иностранных дел, вызовы в Москву
посылал кой-кому, как раз слышал разговор, что следует оповестить Григория
Свирского. Кто-то настаивает, что послать в Париж нужно именно тебя, ну, а
кто-то, конечно, отталкивает тебя "под раскат" ... Телеграмму из
Министерства я получил недели через две. Международная лига по борьбе с
расизмом и антисемитизмом (ЛИКА) просила меня немедля вылететь в Париж,
чтобы участвовать в судебном процессе против советского посольства в Париже.
"Подробности узнать в Министерстве иностранных дел Израиля". Я позвонил в
Тель-Авив. Шауля бен Ами не было, хотя я слышал, как секретарша спросила его
светофора, когда мигнул зеленый свет, и смуглый шофер, видно, марокканец,
оставленный позади, яростно прокричал вслед: -- Хамор! Здесь тебе не Грузия!
-- Яша поежился, словно это его обозвали ишаком. "Вольво" затормозил так
круто, что Яшу сорвало с сидения. Он проснулся. Оказывается, всю дорогу
дремал. Шоссе в Ашдод было перегорожено баррикадой из машин. Ни одна из них,
впрочем, не была перевернута или изуродована. В беспорядке расставлены
красные, зеленые "Фиаты", "Форды" с номерами в белой кайме, старенькие
"Мерседесы" с надписью "Такси", огромные самосвалы "Вольво" с грузом земли
или бетона в железных кузовах. Машины-бетономешалки, заляпанные раствором.
Ни раскидать, ни объехать!.. Яша выскочил из "Вольво". Его ждали. За
баррикадой стоял "Форд" с заведенным мотором. -- Сюда, сюда, дорогой! --
кричали ему со всех сторон. . .."Форд" влетел на площадь с огромной
клумбой-розарием. Возле нее толпились женщины, многие -- в черных одеждах.
Курчавые босоногие мальчишки бежали за машиной, крича: -- Доктора везут!
Доктора!.. "Доктора ждут, как мессию..." -- Яша поймал себя на том, что он
пристально вглядывается в лица женщин, стоявших кучками. В огромных угольных
глазах грузинок стыли тревога и боль. "Она не может быть тут! -- Яша
рассердился на самого себя. -- Нашел время..." Воздух стал влажнеть,
чувствовались запахи моря, нефти, тавота. К порту, что ли? Машина
остановилась около группы взлохмаченных мужчин. Одни жестикулировали
яростно, доказывая что-то друг другу. Другие сидели на земле. Возле них
лежал на земле мужчина с окровавленным лицом. Под запавшими глазами синюшные
тени, губы сухие потрескавшиеся. Яша шагнул к лежавшему, расстегивая
докторский баульчик. Склонился над ним и -- не мог удержаться от
восклицания: -- Сандро?! Может, померещилось?.. Нет, точно... Лежал
взлохмаченный, с седыми висками, Сандро, отец шестерых детей, с которым он
познакомился в Вене. Губы у Сандро спекшиеся, в крови. -- Он упал в обморок,
-- объяснил кто-то. -- И Абрахам тоже, -- показали на костистого человека с
ободранным лицом, прислоненного к стене дома. -- Голодная забастовка? -
спросил Яша утвердительным тоном. -Какой день голодовки?.. Третий! Почему у
всех сухие спекшиеся губы? И -- обмороки? Как-то вы странно начали. --
Голодовка, доктор, - прошелестел Сандро. -- Мы не едим и не пьем. -- Как?!
-- Яша, склонившийся над Сандро, распрямился. -- При голодной забастовке
необходимо пить! Чем больше, тем лучше! В такое пекло -- не пить?! -- А
разве можно? - неуверенно спросил рыжебородый великан, который, похоже, был
тут заводилой. -- Обязательно! Без воды -- это сухая забастовка. Совсем
другое... -- Это написано в еврейских книгах? -- настороженно спросил
рыжебородый... -- Ты сам голодал?.. Где? -- У Стены Плача. И пяти минут не
прошло, пикапы, "Вольвы", "Фиаты" стали сгружать ящики фруктовой воды,
кока-колы* Пока забастовщики пили, смеялись, лили на себя воду прямо из
бутылок, закрыв глаза от наслаждения, рыжебородый рассказал Яше, что
произошло. В Ашдодском порту начались увольнения. Первыми уволили 21
человека, "из них, понимаешь, 16 наших". Объявили, что нет работы. Это было
враньем: на другое утро порт принял 36 новых грузчиков; по городу разнеслось
немедля: "Наших гонят, берут марроканцев..."Начальник порта, не привыкший
объясняться с грузчиками, выгнал делегацию из кабинета, бросив им вслед, что
они сезонники. Сезон кончился -- вон!.. И это было враньем: они работали в
порту год и два месяца. ...Голда, видно, начала уставать от демонстраций и
забастовок. Все бастуют! Зубные врачи, шоферы автобусов, летчики компании
"Эль-Аль", учителя, грузчики. Если так пойдет дальше, глядишь, забастуют и
министры... Она выслала к грузчикам улыбчивого, веселого чиновника, который
обещал во всем разобраться. Через две недели он прикатил к грузчикам на
большой машине с высокими антеннами и заявил, что он не привез ничего.
Тогда-то и началось. Тридцать четыре грузчика Ашдода объявили, что будут
голодать до смерти. "Израиль или смерть!" -- сказал рыжебородый. За воротами
порта толпились женщины в черном и голосили, как могут только голосить
грузинки на кладбище. На третий день, когда голодавшие стали падать в
обморок, в Ашдод съехались почти все грузины, старательно разбросанные по
стране. Яша обследовал голодавших и установил, что шестеро из тридцати
четырех -- на грани гибели. Особенно плох был Сандро, израненный, потерявший
много крови. Яша пытался отправить его в свою больницу -- тот и слышать об
этом не хотел. -- Умру среди своих, -- произнес он с трудом. -- Умереть я
тебе не дам, -- сказал Яша. Но для этого нужна была, по крайней мере,
вакцина от столбняка. Он написал рецепт, начертав поперек него по латыни
С1ТО (быстро), и гонцы на двух машинах рванулись в ближайшую поликлинику,
где была аптека. За спиной Яши творилось невообразимое. Жены и детишки
голодающих голосили, рвали на себе одежду, умоляя отцов прекратить
голодовку. За ними начали всхлипывать, а затем выть сотни грузинок,
примчавшихся из Хайфы, Тель-Авива, Бершевы. Уехавшие за лекарством вернулись
с пустыми руками. Объяснили, что аптекарь грубо отшвырнул рецепт с надписью
С1ТО, сказал, чтоб встали в очередь. А очередь там на час-два... -- Цхе! --
послышалось от ворот. -- Чэловек умирает, а они -- "в очередь". Это было
последней каплей. Схватив железные пруться, грузинские евреи выгнали из
порта всех. С дикими гортанными криками толпа взяла штурмом муниципалитет,
Гистрадрут и все другие государственные и "рабочие" организации, которые до
этого часа еще не были заняты. Чиновники были в ужасе. Где-то пустили
"красного петуха". Яша между тем съездил на одной из машин в аптеку, привез
вакцину от столбняка и, наверное, первый раз в жизни поднял глаза к небу,
чтобы ОН не дал умереть отцу шестерых детей, прибывших в свою страну, где
можно жить честно. От пирса, где дымили пароходы, потянуло утренним
холодком. Первыми заметили полицейские джипы мальчишки. Яшу как обожгло: "С
ума сошли?!.. Не хватает еще "зеленых беретов" с автоматами!.. Достаточно
кому-либо из полицейских взмахнуть резиновой дубинкой, как начнется кровавая
баня, которую Израиль не знал и во время войн: полицию начнут резать во всех
городах Израиля -- по законам кровной мести -- у гор свои законы. Яша вытер
лицо и кинулся к какому-то сухонькому невысокому начальнику, который стоял у
большой машины под охраной автоматчиков. -- Не дай Бог кому-нибудь
выстрелить! -- кричал Яша. -- Не смейте стрелять! -- Кто вы?! -- сурово
спросил офицер охраны, перекладывая автомат "Узи" с плеча на руку. -- Доктор
Гур! Умоляю, ни одного выстрела!.. Даже холостого!.. Кто прибыл? -- Не знаю!
-- Я -- доктор Гур! -- изо всех сил, так что надулись на шее жилы, проорал
Яша невысокому человеку через голову охраны. -- Кто вы?.. Кто вы?!.. --
Месяца три назад ему и в голову не могло придти, что он способен крикнуть
так властно и так исступленно: -- Отвечайте, кто вы?!.. Невысокий худощавый
человек скользнул по нему взглядом, чуть подтянулся: -- Я -- Шимон Перес,
министр транспорта. -- Умоляю, никакого насилия! Люди хотят работы! Самой
простой, черной работы! Семьи голодают!.. Но Шимон Перес, видно, и сам
понял, что происходит. Когда Яша возвращался к порту, полицейские джипы
исчезли, словно их языком слизнули.К концу дня забастовщики подписывали с
Шимоном Пересом соглашение. Они получают работу в порту, обычную тяжелую
работу грузчиков. Кто-то сказал, что в Ашдоде существуют районы, в которых
нет ни детских садов, ни школ, ни клуба -- ничего. Министр произнес расхожее
слово государственных мужей: - Совланут! (Терпение!) Забастовщиков развезли
по домам в полночь. Редкие фонари освещали лишь тротуары и первые этажи
домов на столбах, которые казались в полумраке кавказскими саклями.
"Незамиренные горцы, -- мелькнуло у Яши удовлетворенно. -- Пожалуй, только
они заставят Израиль себя уважать... И вот что странно! Евреи в изгнании,
оказывается, сохранили чувство локтя сильнее, чем израильтяне. Израильтянина
гонят с работы, кто встает на его защиту? Никто!.. Израильтяне сжимаются в
кулак, когда идет война. Война -- не показатель. И зверь защищает свое
логово. А нет войны -- даже солдат, толпящихся у дорог на адском солнцепеке,
не подвозят". Яшу доставили к Сандро, он перебинтовал его, ободрил: кажется,
больше ничего ему не грозит, вынул записную книжку, чтобы на всякий случай
оставить свой телефон. Надо объехать еще четверых, к часу ночи, наверное,
справится... Он закрывал свой докторский баул, когда в квартиру вбежала
Мирра. Руки у нее были в чем-то белом: видно, как услыхала о нем, бросилась
тут же, рук не успела помыть. -- Быть здесь, в Ашдоде, и не заехать?! --
вырвалось у нее. -- Глазам своим не верю!.. Яша объяснил, что крутится, как
белка в колесе. До часу точно занят. По правде говоря, целесообразно
задержаться здесь до утра возле самых тяжелых... Если освободится заполночь,
звонить? -- О, Господи! Конечно!.. Яша сообщил домой, что задержится до
утра, волноваться нечего, оставил у Сандро телефон Мирры и вывалился во
влажную израильскую ночь, пахнущую нечистотами и магнолиями. ...У Мирры было
розовое от возбуждения, чуть примятое подушкой лицо. Когда он позвонил, что
выезжает, на ее голове, видно, были накручены "бигуди". Она успела их снять,
но жесткие и почти седые волосы не желали укладываться, торчали пучками.
Увидел бы такой впервые, пожалуй, стал бы тихо пятиться назад. Дама из
психушки. Точно. Заметив в его глазах недоумение, едва ль не испуг, она
быстро ушла в другую комнату. Яша уселся на табуретку и тут же вернулся
мысленное тому, что тревожило. Он, признаться, не ждал грузинского "взрыва".
Да и забыл об этих странных евреях в кепках-аэродромах. "Чужую беду руками
разведу", -- корил он себя. А ведь над ними глумились с первого шага...
Вспомнились торжественные, добрые лица семьи Сандро в замке ШЕНАУ,
освещенные желтым казенным светом. Сандро позвал его выпить перед отъездом
на родную землю по глотку сухого вина.. Он угощал всех рахат-лукумом,
который зачем-то вез в Израиль, и говорил растроганно: -- Батоно Гур! Я
никогда не был так счастлив! Я счастлив за детей, которым не придется никого
обманывать. Никогда! Мы едем в свою страну. Вместе с раввином. У своих не
крадут. Своих не обманывают Со склада аэропорта Лод им выдали чемоданы,
набитые камнями. Что не отняли в аэропорту Шереметьево, то украли в
аэропорту Лод... До сих пор в ушах Яши стоит гортанный крик семьи Сандро,
обобранной до нитки "своими".. Той ночью Сандро стало плохо, и старший сын
Сандро Ицхак, тоненький, розоволицый, похожий на девушку, бросился к врачу.
Врач не явился ни ночью, ни утром. Ицхак забежал в полицию: "Отец умирает,
врач не идет!" В полиции разъяснили, что Израиль -- свободная страна.
Полиция здесь на врачей давление не оказывает. -- Свободная? -- воскликнул
парень в отчаянии. -- Помирай свободно, да? -- И, войдя в поликлинику,
вытащил нож, приставил его к горлу дежурного врача. Врач к отцу не шел, а
бежал... Случаи опустошающих грабежей на складах Лода израильские газеты не
замечали долго. Печать сообщила лишь о том, что некто из Грузии угрожал
врачу ножом... Обыватель улюлюкал, кричал проходящим грузинам: Какашвили! А
жители гор стали жить с того дня в Израиле по законам гор. Хорошему человеку
-- душа нараспашку, негодяю -- нож... Газеты запестрели "фактами насилия",
главным образом, после громкого процесса в Назарете, где араб соблазнил
горянку, муж которой служил в израильском флоте. Арабу -- нож. Горянке
засветили такой фонарь под глазом, что ее портрет обошел все газеты, словно
фотография кинозвезды. Израиль был потрясен не столько самим убийством,
сколько тем, что никто из горских евреев не признал себя виновным. Более
того, один из них спросил судью, как это он может считать его виновным.
=Если бы я не убил прохвоста, меня презирал бы весь мир. Все Кутаиси. Все
Поти. Весь Назарет и весь Ашдод... Каждый уважаемый горец сделал бы то же
самое. Или он не горец!.. И зал, набитый горскими евреями, аплодировал стоя.
-- Обманщику -- нож! Обидчику -- нож!.. Голда Меир обратилась в суд со
специальным посланием. Просила судью учесть, что люди веками жили по другим
законам. Судью уводили через чердак, по крышам соседних домов, хотя он и
внял просьбе Голды Меир. Теперь Ашдод... Когда-то марокканцев называли в
Израиле "сакинИм" (ножи). Теперь так все чаще кричат грузинам: "Какашвили!
Сакиним!.." Нет, он, Яков, не сторонник кинжального правосудия... Но в порту
никто и не грозил расправой. Они даже не пили-- так боялись отступить от
закона. ...Мирра вышла к Яше в цветастом шелковом платке, губы чуть тронуты
розовой помадой. Ну, теперь не из психушки, точно! Он улыбнулся, подал руку.
Она прижала ее к своей щеке. Щека пахла ночным кремом. Чужой сладковатый
запах. И коридор чужой, с примятым окурком на полу. И желтые гардины с
какими-то грубыми кружевами. -- Мирра! -- воскликнул он, взяв ее за влажные
руки. -- Сегодня я впервые видел людей, перед которыми готов стать на
колени. Да-да, девчонка! Мы - европейцы, супермены-хлюпики. Эгоцентрики,
дерьмо! Что ты думаешь об этом? -- Я поставлю кофе, -- сказала Мирра
оторопело. Она застегнула на верхние пуговицы ночной зеленый халат. Халат
был длинным, до лодыжек. Зашлепала босыми ступнями по каменному полу. Он
двинулся за ней, невольно глядя на маленькие босые ноги и чувствуя себя, как
мальчишка, который подглядывает в щелку забора на женский пляж: халат чуть
просвечивал, рубашечка у нее коротенькая, выше колен, коленки острые, как
локти... -- Сегодня у меня было такое ощущение, будто я не выезжал из
России!.. Мирра, тебе никогда не приходила мысль об общности большевизма и
сионизма? Те разглагольствуют о светлом будущем человечества. Эти скромнее:
только для евреев. И тут и там доктрина выше человека... Мы в последнее
время только об этом и спорим: Дов, и я... Наум после своего визита к Бен
Гуриону швырнул идею и улетел. А мы тут кипим... А что ты думаешь? Мирра
понесла в комнату кофейник, он за ней, как привязанный. Разлила кофе, вынула
из буфета пачку печенья. -- Я, признаться, никогда не думала об этом... --
Зеленые глаза ее стали серьезными, глядели куда-то далеко-далеко. -- Ты не
подымешь меня насмех? Де, дура "зубница"! В отношениях людей... да? я не
нахожу ничего общего с Россией. Я из города Сапожка, из глубинки. В Твери
жила, в Вологде. Глубинная Россия добрее к человеку, мягче. Незнакомого не
оскорбят, не обзовут... да?.. Только пьяное хулиганье, бывает,влепит сходу:
"Жид!" "Вонючий армяшка!".. Так это пьянь! Отребье человечества... да?.. А
здесь?.. Он откинулся на спинку стула, плеснув на колени кофе. Она не права?
Достаточно пройтись по пригородной улице, куда не заглядывают туристы, войти
в задымленное кафе, куда забегают шоферы и прочий рабочий люд, чтобы
наслушаться споров о том, кто есть кто на незримой этнической лестнице.
"Курди" упрямы, как ослы. Годятся только таскать кирпичи. "Парсюки" (иранцы)
-- барышники, торговцы коврами, жмоты. Марокканцы -- воры, проститутки. Хуже
них только "Какашвили". А в госпиталях? Здесь своя элита: "еки" и
англосаксы. Затем идут чехи, венгры, поляки, румыны с их железной круговой
порукой и мелким расчетом. Русские замыкают. Это - "славянские китайцы"...
Сколько раз он это слышал! Ниже только восточные евреи- сефарды: йеменцы,
иракцы, "парсюки", индийцы... Теперь, он где-то читал, образовалось новое
движение -- неоханаане... Декларируют на всех углах: "Мы - Восток...
Пришельцы нам не нужны. Восточно-европейские евреи, в том числе русские,
вообще не евреи, а хазары. Когда монголы прошли, они смешались с монголами.
Это - татаро-монгольско-хазарские люди, разрушающие исконный левантизм..."
И, главное, придумали это потомки европейских евреев, испугавшиеся
конкуренции "хазарских" интеллектуалов... О Бог! Он вытер лоб тыльной
стороной ладони. -- А что, если государственный национализм Израиля,
законный, втемяшиваемый в школах, сам по себе оживляет распри, придает им
лагерную жестокость?.. И от этого никуда не деться? -- Мирра, дай водки! -
он пристукнул пальцем по столу. -- Налей стакан! По-русски! -- Яшенька, что
с тобой, а?.. Есть только медицинский спирт. Я купила зубной кабинет,
промываю оборудование. Мне "ришайон" дали. Первой... -- Гони медицинский! В
честь твоего кабинета, который мы откричали... Говорят, ни одна
профессиональная группа из иммигрантов не смогла отвоевать себе полного
равенства. Только зубные врачи. И только в Израиле. И, помедлив: -- Я был в
порту, Мирра. Целый день провел в порту... Она присела к нему, как к
маленькому. -- Яшенька, кончат! Сперва за нас в глотку вцепился, теперь...
Кончат! -- В голосе ее звучали и страх, и жалость, и мольба не ходить больше
по острию. Яша круто повернулся к ней. Глаза ее от расширившихся зрачков
стали черными. Привычным жестом отвернул веки, поглядел в зрачки. Она была
явно не т а м, а здесь, в этой свежепобеленной комнате с дурацкими гардинами
из города Сапожка. -- Кончат, Яшенька! Они не прощают ничего. Ты же видел!
Это грязь! Грязь! Если б не ты... -- Я врач. Мирра! Врач идет туда, куда
зовут. -- Яшенька, ты с самого утра с ними? Тебя могли убить!.. Она как-то
сразу изменилась, положила горячую ладонь на его спутанные, влажные волосы,
погладила всей рукой, от кисти до локтя, так, что лицо Яши оказалось возле
самой шеи Мирры. Щека -- у груди, упругой, с острым соском -- грудь
девчонки, сохнущей без любви. "Похоже, кого-то хотят соблазнить", --
отстраненно- весело мелькнуло у него и он не ощутил в себе чувства
протеста... Мирра двинулась к кухоньке, на ходу расстегивая халат, из кухни
вскоре послышались шорохи вялого душа. Яша пытался думать о ней. Что-то было
в ней общего с тем Яшей, который, возможно, умер. Он вначале не мог постичь,
а затем понял. Это ее неуверенное, к месту и не к месту, "да?" после каждой
фразы оставляло впечатление о человеке, который не уверен ни в чем. Яша
хотел успокоиться в думах о ней, приблизиться к ней. Но ничто не возвращало
ему покоя. Напротив, все вокруг начало раздражать. К желтым, в цветочках,
гардинам из города Сапожка повернулся спиной. Уселся возле кровати. Потянуло
непривычно-отвратным мускусным запахом потного тела, сохраненного откинутой
простыней. Отодвинулся от железной кровати, взгляд упал на розовые трусы,
брошенные на стул. Трусы были оторочены аляповатыми и крупными, как дубовые
листья, кружевами. Он в досаде зашвырнул их на шкаф; еще б чуть, и они бы
вылетели в окно, в которое сочился запах прибоя. Шлепанье босых ног на кухне
вызвало вдруг острое чувство утраты чего-то неопределенно-желанного,
радостного... Захотелось уйти из этой комнаты. И побыстрее! Яша вскочил со
стула, шагнул к дверям, но тут же вспомнил, что у всех раненых оставлен
телефон Мирры. Если что, звонить будут сюда. Раздосадованный, он толкнул
балконную дверь. Балкон был узким, захламленным, но на нем тем не менее
как-то размещалась старенькая тахта с продавленным валиком. Ночь теплая,
сырая. Не умрешь и без одеяла. Яша быстро вернулся в комнату и, оторвав от
своей книжечки рецепт, написал на нем привычной докторской скорописью. Нет,
пожалуй, более торопливо: "Мирра, дорогая! Не откажи в любезности разбудить
меня в семь ноль-ноль". Не спалось. Дверь балкона скрипнула. Спросили
шепотом: "Яшунь! Дать снотворное?" Яша замер. Так и лежал, скрюченный, с
затекшей ногой, пока не забарабанили во входную дверь. -- К Сандро! Быстрее
к Сандро, дорогой! Машина ждет... -- У Сандро дым коромыслом. Сидят вокруг
стола, кричат... Выяснилось, Сулико выведал у верного человека, почему
уволили грузин. Чтобы не давать "квиют", постоянства. Сезонники -- это
мусор. Мусор выбрасывают и сжигают. И в новом договоре тоже ничего не
сказано о постоянстве. Значит, они были мусором и остались мусором... Кому
жаловаться? -- Голде? -- неуверенно предложил юный доктор Дарико,
прилетевший из далекого Шарм-аш-Шейха, где он служил в армии. -- Цхе! --
Гистрадут? -- Вы их видели в Ашдоде, когда была стачка?! -- Доктор, --
воскликнул Сандро, держась за окровавленную повязку, -- ты знаешь людей, у
которых об этом болит? -- Он и раньше был сухим, жилистым, а сейчас... краше
в гроб кладут. -- Назови хоть одного исраэли, у кого это болит? -- Цхе-э! --
Крики продолжались до тех пор, пока Яша не взглянул на часы. Он опоздал на
работу...Ицхак гнал белую "Вольво" так, что Яша вбежал в больничный коридор
вовремя. Больного перекладывали с каталки на операционный стол. Стол на
колесиках двинулся в блестящие недра операционной. Яша быстро разделся до
белья. Натянул на себя стерильную зеленого цвета рубашку и штаны, бахилы на
ноги, чтобы закрыть туфли. Вытер ноги о клейкую ленту, снимающую грязь с
ботинок. Вздохнул бодрящий запах йодоформа и -- ушел из этого нестерильного
мира до четырех часов дня. Когда он вернулся в раздевалку, чуть пошатываясь,
ему протянули газету. Судя по газете, в Ашдоде восстали обезьяны. Оказалось,
на какой-то улице разбили витрину овощной лавки. Вокруг этой витрины и
плясали. Яша отшвырнул газету, как скорпиона. Домой попал он поздно и -- не
было сил даже есть -- упал на кровать. -- Спи! -- сказала Регина, поднося к
нему чашку куриного бульона. -- Я про тебя все знаю... Она кивнула в сторону
газет, наваленных на столе. -- Ну, еще глоток. Еще! Когда он проснулся, ее
уже не было дома. Натан кричал, суча ножками. Олененок успокаивал его: --
Папу разбудишь! Папу разбудишь! Он окликнул Олененка, дал ему склеившихся
ирисок, которые купил вчера, по дороге домой. Расспросил, как у него в
садике, не обижает ли кто. Олененок отвечал на хорошем восточном иврите,
такое "Ха" не у всякого сабры услышишь. "Заброшенный ребенок", -- у Яши
кольнуло сердце. Все вокруг профессора, все заняты с утра до ночи -- некому
с ребенком поговорить по-русски. Скоро мы с ним перестанем друг друга
понимать... К приходу Регины Яша приготовил цыплят-табака, это было в Москве
его кухонное хобби. Яша притащил со двора тяжелые камни и наладил
"производство". Регина была так рада цыплятам "в честь Ашдода", как она их
окрестила, что не спросила даже, где он ночевал в Ашдоде. И лишь через
неделю вдруг подступила к нему: -- Слушай, ты ночевал в Ашдоде у какой-то
своей "зубной крали"!.. Яша вздохнул тяжело. Начинается. -- Я познакомился с
женщиной, бывшей зечкой, Регина. Ее бросили в лагерь, когда ей не было
восемнадцати... Он хотел объяснить, как было дело, но Регина вдруг стала
белой. Губы посинели. Яша быстро высыпал на ладонь горошину нитроглицерина,
протянул ей. Она отшвырнула его руку и сказала до неправдоподобия спокойно:
-- Это может случиться со всяким...- Она словно глотала что-то, зоб ее
заходил вверх-вниз. "Не увеличилась ли щитовидка?" -- в испуге подумал Яша,
шагнул к ней, приглядываясь к дрожащему зобу. -- Но... -- наконец вырвалось
у нее, -- но надеюсь, ты не собираешься нас бросать? -- Куда же я вас брошу,
на помойку? -- машинально ответил он, щупая пальцами ее горло. -- Слушай,
тебе надо сделать "общий обмен"! Мне не нравится твоя щитовидка.. Регина
заплакала. -- Я этого заслуживаю... Я этого заслуживаю, чтобы ты в кого-то
втюрился. -- Да ни в кого я... -- Ты добряк, мягкий, как воск, человек. --
Регина его не слушала. -- А мы живем в несчастной стране. Что ни человек --
трагедия... Я заслуживаю этого, но, пожалуйста, не оставляй нас. Я тоже
нашла было в Москве идиота, надолго ли? Неизвестно, прошли бы они это минное
поле, не взорвалось ли что, но, к счастью, прозвучал телефонный звонок.
Регина сунула Яше трубку и ушла, стараясь не разреветься в голос, заперлась
в спальне. Звонил Дов. -- Поздравляю! -- пробасил он с какой-то нервной
веселостью. -- Только что вернулся с рынка "Кармель". Слышал своими ушами:
тебя арестовали, как шпиона. Разоблачили, понимаешь. Были свидетели, видели
воочию, как тебя засунули в полицейский джип... Как, почему? Зубных врачей
на бунт спровоцировал, грузин на власть натравливал. Не исключено,
брательник, скоро тебя повысят в заместители Арафата... Ладно, брательник!
Плюй на все! Дома порядок?.. Ну, покедова, со шпионским приветом!
-- Все, что у нас творят, давным-давно написано в древнерусских
летописях, -- на другое утро вскричал мне Дов по телефону. -- Это ты мне дал
копию? Три странички? Переснятые с книги... Нет? У кого же я заначил? Ладно,
разберемся! В общем, в летописи, что ни случись, конец один: "А Ивашку
бросили с раската..." Слушай, опять все заварилось. Как в древности... Не
пришелся ко двору, -- в Ивашки. И точь-в-точь по моему следу... В совейские
шпионы мы с Яшей вышли... Что? Век свободы не видать, коли вру! И не боятся,
суки, что за спиной Яши уже целый батальон спасенных им... За шутливым тоном
Дова чувствовалась тревога. Выдержит ли мягкий Яша то, что вынес Дов,
прошедший и Крым и Нарым?.. В конце разговора он обронил, что мне предстоит
лететь в Париж. Точно! Был в Министерстве иностранных дел, вызовы в Москву
посылал кой-кому, как раз слышал разговор, что следует оповестить Григория
Свирского. Кто-то настаивает, что послать в Париж нужно именно тебя, ну, а
кто-то, конечно, отталкивает тебя "под раскат" ... Телеграмму из
Министерства я получил недели через две. Международная лига по борьбе с
расизмом и антисемитизмом (ЛИКА) просила меня немедля вылететь в Париж,
чтобы участвовать в судебном процессе против советского посольства в Париже.
"Подробности узнать в Министерстве иностранных дел Израиля". Я позвонил в
Тель-Авив. Шауля бен Ами не было, хотя я слышал, как секретарша спросила его