Свирский Григорий. Прорыв

вода. Утвердились еще на четыре года.
-- Господи, Боже мой! -- воскликнула Геула, когда я позвонил ей
вечером. -- А мы их за людей принимали! Да ведь эти "идейные наследники" Бен
Гуриона просто уголовники! Жулье! Ох, яблоко от яблони... -- Не досказала
пословицу, задумалась....
Наверное, месяц, не менее, мы ходили, как пришибленные. Бершевский
съезд, оказывается, не имел конца. Мы и раньше догадывались о том, что наши
рабочие вожди -- не рыцари чести, но чтоб до такой степени!..
Послевоенная жизнь Израиля обрела ускорение, возможное только после
новой "победы правящей партии" на выборах. Наума, без лишних церемоний,
вытолкнули из Техногона. Да и как было не вытолкнуть; все израильские
университеты и вузы, вся израильская "технократия" получила, наконец,
долгожданный документ, который узаконил и надул все паруса ненависти,
ждавшие в Израиле своего часа...
Комиссия Кнессета создала "исторический документ" от 24 мая 1974 года,
в котором было сказано прямо, что квалификация инженеров-иммигрантов с
высшим образованием ниже, чем требуют израильские стандарты. И, более того,
их, этих пришлых, с дипломами инженеров, нельзя использовать даже в качестве
техников -- из-за протеста профсоюза техников. Одним словом, уезжают
инженеры, и слава Богу!
В Техногоне был праздник. В лаборатории Наума были врезаны слесарями
новые замки, а сама лаборатория передана другому факультету. На радостях,
Науму и сам документ показали: правда, слово "ниже" декан закрыл пальцем.
Какое, в самом деле, имеет значение, специалист из России "ниже" или "выше"
израильских стандартов. Главное, не соответствует стандартам...

Наум постоял печально у дверей своей бывшей лаборатории, с чужими
замками, с железной перекладиной по диагонали, так запирают в Израиле лавки,
и позвонил Геуле -- единственной, у чьих коленей ему хотелось выплакаться.
-- Гуля! -- кричал он в телефон, счастливый от того, что она не ввдит в
этот момент его лица. -- Что твой "коэн"!.. У меня теперь фамилия, как у
английского лорда: доктор сэр Наум И. Гур-Оверквалифайд!..
Доктор Наум Гур-Оверквалифайд ходил безработным три дня. На третий день
его разыскали и привезли в израильский авиационный концерн "Таасия Аверит",
предложили возглавить группу ученых и инженеров для проектирования
израильского истребителя-перехватчика. Президенту Никсону по-прежнему свято
верила только Голда Меир, всем остальным стало ясно, что на "воздушные
мосты" более полагаться нельзя. Надо срочно создавать свою военную
индустрию, которая оградит Израиль от случайностей.
Наум сказал мне, что страна обязана этим Моше Даяну. "За одного битого
двух небитых дают", усмехнулся он, добавив, что и лично он, Наум, остался бы
на улице, если бы не Даян, с которым он проговорил пол-ночи...Даян позвонил
Ювалу Нееману, ученому с мировым именем, который отвечал за научный аспект
обороны Израиля, и все обрело конкретные формы.
Наум представил список будущих сотрудников, из которых вычеркнули
русских. Безапелляционно вычеркнули, без объяснения причин, точь-в-точь, как
ранее, несколько севернее, их вычеркивали, как евреев...
"Бит босс", как называли седого, с подбритыми усиками шефа, на эту тему
разговаривать отказался. "Это секьюрити", -- бросил он. Служба безопасности,
о чем тут спорить! Наума ли испугать словами?! Он знал, что надо делать. На
другое утро его приняла Сарра Борисовна (так Гуры по-прежнему называли
Шин-Бет), и в тот же день, вечером, товарищ Ицхак бен Аарон, огромный
мясистый мужчина -- глава израильского Гистадрута, самого могущественного в
мире профсоюза. А еще через сутки Наума вызвал Бит босс. Поглаживая усики
белым пальцем с розовым холеным ногтем, он листал второй рукой папку с
наклейкой "Д-р Н. Гур" и удовлетворенно кивал. И вдруг перестал листать.
-- А это что такое? -- строго спросил он. В папке было подшито письмо
властительного бен-Аарона о том, что у него, председателя Гистадрута, был
сотрудник "Таасии Аверит" и жаловался на то, что на завод не принимают олим
из России. Наум от неожиданности даже взмок. Все было, как в Москве.
Точь-в-точь! На кого жалуешься, к тому бумага и возвращается...
Бит босс небрежно закрыл папку. Сказал жестко краем губ: --
Траблмейкеры нам не нужны. Еще один такой разговор и нам придется
расстаться...
Наум поднялся и ответил спокойно, таким тоном желают доброго здоровья:
-- Если такой разговор повторится, я приду на него с корреспондентами газет
"Маарив" и "Хаарец".
Израильские чиновники не боятся ничего. Если ты скажешь, что
пожалуешься на них Главе правительства, в Кнессет, в Верховный суд, в ООН,
американскому президенту, тебя выпроводят с брезгливой усмешкой. Но...
газеты?! Газет опасаются, тем более, "Маарива", органа явно не
правительственного, или "Хаареца" -- трибуны интеллигенции. Вопьются газеты,
как клещи. Стоит попасть на их страницы, как о тебе заговорит весь Израиль.
Нет, с печатью лучше не связываться в стране, где тебя знает добрая половина
интеллигенции.
Наум ушел от Бит босса, не повернув в его сторону головы. А через
неделю Сарра Борисовна разрешила ему включить в свою группу русских, за
которых он ручается.

6. "ЧЕРНАЯ КНИГА"

Сразу после злополучных "выборов" в Кнессет мне позвонил старик Керен.-
Гриша, ты не знаешь, где доктор Геула? Ее телефон не отвечает... Я очень
встревожен. Она была в нашем "Яд Вашеме" и перевернула там все вверх дном.
Всю документацию музея... Просто новое восстание Бар Кохбы.
Геула сидела на кровати зареванная. Никогда не видел ее такой. Глаза
блуждали. Она явно была в шоке. Не могла унять слез.-- Неужели у них нет
сердца? -- Взглянула на меня, словно впервые заметила. Всплеснула руками. -
Ты ничего не знаешь?!
Оказывается, Ури Керен, порасспросив своих бывших учеников, нынешних
профессоров и архивариусов, выяснил, что "Черная книга" , которую ищет
Геула, лежит, точнее, валяется в "Яд Вашеме". Валяется без инвентарного
номера, бумага истлела, порвана.
Геула начала было восстанавливать ее, подклеивать листы и немедленно
была изгнана из "Исследовательского центра" профессора Митингера. Митингер,
казалось, к "Яд Вашему" никакого отношения не имеет. Что-то тут было
запутано и нечисто.
Я осторожно взял фотокопии листов, протянутые мне Геулой. На бумаге с
трудом можно было разглядеть остатки заснятого текста. Скорее, не листы, а
какие-то обрывки, надорванные, изгрызанные мышами, что ли? Едва разобрал
блеклые строки
"Вступительная статья -- Василий Гроссман...
Сопротивление в Помолицах.- готовил к печати Илья Эренбург..."
Геула то рассказывала спокойно, то вновь начинала плакать: она нашла
среди истлевших листов свидетельство о том, как убивали евреев в Керчи.
Значит, тогда же расстреляли мать и отца, который, как рассказывали в Керчи,
пытался спрятать мать, а, когда не удалось, пошел с ней в ров...
Только к вечеру, когда позвонил из Бершевы Сергуня (он был там в
командировке), Геула подобралась, заговорила менее сбивчиво, и я стал
непостижимое, невероятное -- постигать...
Я перебирал страницы, на которых случайно выжившие люди рассказывали о
расстрелах и их семей, и целых городов, и чувствовал, как меня пронизывает
холодом.
Книгу о поголовном уничтожении нацистами советских евреев не публикуют,
скрывают от мира тридцать лет... в еврейском государстве? Зачем?
-- Сталин распорядился, тут исполняют! -- почти выкрикнула Геула.
-- Геула, перестань! Это какое-то недоразумение...
Оказалось, никакого недоразумения не было. В послевоенном 1946 Сталин и
Жданов начинали гонения на "безродных космополитов", и книга о гитлеровском
геноциде была им некстати. Из Москвы в Палестину последовала директива:
издание присланной рукописи прекратить! И тотчас член рабочей партии, верный
Соломон Цирюльников*-- будущий председатель общества "Израиль-СССР" - о
книге... забыл. Вспомнил о ней лишь через пятнадцать лет: в Израиле, в Доме
Правосудия начался процесс Эйхмана...
Кто знает, застыдился Соломон Цирюльников или испугался ответственности
-- начал собирать розданные переводчикам главы. Что-то собрал, далеко не
все; не прошло и пяти лет, сын Цирюльникова принес остатки "Черной книги" в
Государственный институт Израиля "Яд Вашем". Это было в 1965 году... "Яд
Вашем" дал ее на отзыв "главному знатоку России" профессору Шмуэлю
Митингеру, затем в Министерство иностранных дел, Шаулю бен Ами, после чего
рукопись "Черной книги" швырнули в угол, даже не зарегистрировав. Там, среди
ненужных бумаг, и нашла ее Геула... Ей бы никогда не сказали о существовании
"мусорной рукописи" (так отозвался о ней Шауль бен Ами), но старику Керену
архивариус солгать не мог.
Геула написала в "Яд Вашем" официальную просьбу передать ей рукопись
для подготовки к публикации, и вот ждала, что скажут. Она заранее знала
ответ: главным консультантом "Яд Вашема" был все тот же профессор Митингер;
и потому уединилась, плача и не зная, что предпринять.
-- Как "что предпринять"? -- удивленно воскликнул я.-- А газеты?!
Геула достала с книжной полки и молча протянула мне газетную отписку,
которая, ссылаясь на мнение "выдающегося ученого, историка русского
еврейства профессора Шмуэля Митингера", сообщала категорическим тоном о том,
что "рукопись неисторична. В своем большинстве, материал рукописи устарел...
Составители этой книги не отличаются знанием быта и традиций еврейского
народа..."Затем достала вторую отписку, третью: "...неисторична...",
"...устарела".Схватила дрожавшей рукой страничку фотокопии и, кусая губы,
стала читать записанный поэтом Львом Квитко рассказ спасшегося рыбака,
которого, казалось ей, она помнила:
"... С нас начали срывать верхнюю одежду и гнать в яму -- прямо на
расстрелянных... Солдаты гнали нас в могилу живьем, чтоб не нужно было потом
таскать наши тела... Нас оттеснили к самому краю ямы, так что мы в нее
свалились. В это мгновение раздались выстрелы, и упавших тут же начали
засыпать землей. Я распрощался с женой. В то время, как мы стояли,
обнявшись, пуля попала в голову жены, и кровь ее хлынула мне в лицо. Я
подхватил ее... Но в эту минуту я был сшиблен с ног, на меня упали другие...
Первое ощущение, которое я, очнувшись, испытал, было такое, что меня
покачивает горячая масса, на которой я лежу. Меня давила тяжесть. Хотелось
вытереть лицо, но я не знал, где моя рука. Вдруг я раскрыл глаза и увидел
звезды, светящиеся в великой вышине. Я вспомнил обо всем, собрал все силы и
сбросил лежавшую на мне землю..."
-- Это неисторично?! - горько воскликнула Геула. - Это устарело?!
Смерть моей матери, моего отца. Два миллиона уничтоженных советских евреев
-- устарело?! Если еврейское государство не будет судить Цирюльникова,
Митингера, Могилу, то это... -- Она разрыдалась и, закрыв лицо руками, вышла
из комнаты.
Я понял, надо ехать к Науму. Звать Дова. И подымать еврейство Штатов. И
Наум и Дов большие специалисты по этой части. Я отправился домой
предупредить жену и связаться с Наумом. Он позвонил мне сам. -- Гриша! --
сообщил он сенсационным тоном. -- В наших краях сегодня сам Илья
Приворотский.* Вечером мы все у Гули.
-- "Сам"? -- спросил я. -- Это кто же?
-- Писатели все либо негодяи, либо идиоты! -- Вдруг заорал Наум. -- Ты
знаешь, кто такой Приворотский?! В "Черноголовке"^ -- двадцать восемь
сотрудников, все физики с мировым именем. Приворотский был там заведующим
отделом. Кретин!!! (Это "кретин" относилось явно ко мне). Физики такого
класса еще в Израиль не заглядывали... Только Эйнштейн, реши он поселиться
здесь, был бы классом выше, да и то, кто знает?.. Илья Приворотский -- это
праздник для Израиля. В Техногоне он выше всех на пять голов. Ты
представляешь себе, какая там паника... Я сегодня буду у Гули, придешь?
Когда я вечером явился к Гуле, в комнате дым стоял коромыслом.
Пепельница перед Наумом и Сергуней набита доверху. Дымил и Илья
Приворотский, закуривая папиросу от папиросы. Выцветшие джинсы, протертые на
коленях. Спутанные гривастые волосы. Я приглядывался к его мощному,
бугристому лбу, к папироске, которую он держал двумя пальцами. Папироска
колыхалась вверх-вниз, сопровождая его мысли, как палочка дирижера
музыкальную фразу. Завершит мысль, и папироска отметит в воздухе огненную
точку.
Наум тоже закурил и устало продолжал разговор о "Черной книге", который
начался, видно, задолго до моего прихода. Затем он стал уговаривать Илью
Приворотского плюнуть на Техногон и пойти в военный концерн. -- Поймите! --
вскричал Наум. -- Я их знаю, как облупленных. Они топчут и мертвых, и живых.
Через три года, когда государство перестанет вам платить, Техногон вас
вышвырнет! На улицу!
Илья Приворотский не ответил ничего. Только дым выпустил куда-то вверх,
и тот потянулся сизым облаком. Столько в этом его движении было уверенности,
что его, профессора-доктора Илью Приворотского, которого знает весь научный
мир, поработай он в Техногоне хотя бы год, никто и пальцем не тронет, что у
Наума даже лысина вспотела, и он промакнул ее черной кипой. "Тебя, доктора
Гура, могли прогнать, -- словно говорил тающий дымок, -- а я - другое
дело..." Илья Приворотский взглянул на часы и начал прощаться. Когда в
парадном затихли его шаги, Наум швырнул папироску мимо пепельницы и процедил
сквозь зубы:
-- Он гений, он пропадет! -- Вскочил, заходил из угла в угол, бормоча
все тревожнее: - Он гений! Он пропадет!.. Он гений, он... И тут я
раскричался. Почему раскричался? Да из-за "Черной книги", наверное. А
закушенные в кровь губы Геулы!.. Одного этого достаточно, чтобы взвиться. И
все это вылилось на оторопевшего Наума: -- Что ты все время каркаешь, как
ворон: "Он гений, он пропадет!" О Толе Якобсоне каркал! Сейчас опять за
свое! Что ты за человек! Ради красного словца не пожалеешь и родного отца!..
Гений! Пропадет!
Сейчас, когда я пишу эти строки, чувствую, как горит мое лицо. От
стыда, от раскаяния...Прошло всего несколько лет, и вынули из петли
бездыханного Анатолия Якобсона. Он был болен, говорят те, кто его не терпел,
и это правда. Профессор Илья Приворотский не был болен. Но ему зато, когда
его вытолкали из Техногона, и он захотел уехать, был выдан заграничный
израильский паспорт со специальным штампом Министерства внутренних дел
Израиля: "Продлевать только с разрешения Министерства абсорбции". Иными
словами, вне Израиля такой паспорт продлить нельзя...
И вот 16 мая 1980 года Илья Приворотский, всемирно известный физик,
написав письмо-завещание матери, пустил себе пулю в лоб. В городе Майями,
штат Флорида, где у него, очередного изгоя Техногона, кончился контракт с
Флоридским университетом, и Илья Приворотский оказался вдруг нелегальным
эмигрантом...
А я кричал на Наума, и он, смущенный своими пророчествами,
бубнил-извинялся, что никому плохого не желает...
Мы сидели после ухода Ильи Приворотского от Геулы придавленные,
растерянные. Конечно, мы не провидели будущего, но осталось после этого
вечера и острое ощущение страха за судьбу таланта, брошенного псам на
разрыв, и непроходящее чувство глубокого страха за судьбу Израиля, в котором
вот уже четверть века прячут "Черную книгу". Плюют на наших убитых...
Сергуня, промолчавший весь вечер, вдруг поднялся рывком и отвернулся к
окну, заложив руки за спину. Иосиф, помнится, не любил сергуниной привычки
закладывать в раздумьи руки за спину. "Что ты, как зек, -- говорил, -- все
за спину и за спину..." Сергуня стоял так, пока Геула не метнулась к нему,
не обняла, притиснув его носом к своей груди. "Ты чего, мальчуган?" --
встревоженно спросила она. Не обмануло ее предчувствие. На другой день
позвонила из библиотеки, куда ее взяли временно. Сергуня должен был быть
дома. Телефон не отвечал. Никто не поднял трубки и через полчаса. Звонила и
звонила, -- все с большим беспокойством. После работы помчалась домой, едва
"фиат" не запорола. Нашла записку, написанную мельчайшим сергуниным
почерком, каким он писал, в тайне от всех, дневник:
"Ночевать останусь у Дова. Решил взвалить на свои плечи куль, который,
боялся, переломит мне спину. Как прежде, жить не могу. Прости, Гуленок,
сердце мое!" Ноги стали ватными. Геула присела на край стула. "Боже мой, что
он надумал?"
Дов встретил Сергуню с беспокойством: "Где Гуля?.. " Сергуня молча
сдирал с себя мокрую рубашку. -- Ты что, не в себе, гражданин начальник...
Чаю? Или чего покрепче? Пташка, поставь чайник! Гость-водохлеб нагрянул. Дов
накрывал на стол, поглядывая на Сергуню. До войны Судного дня он с ним
вообще не разговаривал, окрестив "Могильной подстилкой". Война их примирила,
но... чтоб вот так врываться с ошалелыми глазами? -- Признайся, брательник!
Гуля клизму тебе вставила, из огуречного рассола?

В старых тель-авивских домах не топят. Зимой холод в каменных комнатах,
сырой, ревматический. Летом -- парная баня. Дов кинул Сергуне полотенце, тот
вытер лицо, шею. Выпил прямо из горлышка бутылку ледяной кока-колы. И только
тогда ответил, что дело не в этом... -- Горит алия, Дов... Уголовные выборы,
пожары, кражи... Собралось все, как в фокусе... 0'кэй! Терпение было на
грани... Теперь эта книга. Все во мне перевернулось! Значит, всех топчут. И
живых, и мертвых... -- Сергей снова обтер полотенцем шею, грудь; и без того,
хоть рубашку отжимай, а уж когда нервничает...-- Мне завтра, Дов, держать
речь. В комиссии Кнессета по иностранным делам и обороне. Гуров никого не
позвали, о чем говорить? Только меня. Речь я представил Шаулю. На русском.
Для перевода на иврит. Сегодня получил назад проутюженную...
Дов молчал тяжело, посасывал трубочку, которую недавно завел. Наконец
пробасил настороженно: -- Ну? -- Речь ту я повесил в уборной, на гвоздик.
Тем более, что она на папиросной бумаге. И решил сказать, что думаю.
Дов пыхнул трубкой, затем подошел к Сергуне, пощупал мышцы на руках. --
Слабые у тебя мыщцы, Сергуня... Ты им войну объявляешь? А если сил у тебя,
не дай Бог! только на один замах? Схарчат...
-- Похороните, значит. А жить так, лежа на пузе, больше не могу... Не
могу, понимаешь?! -- Он приподнялся, достал из кармана блокнот, ручку,
сказал, что понаслышан о драке Дова с Могилой, до приезда всех Гуров.-- А
потом что, Дов? Гуля как-то намекала, что тебя тут молотят, как на току.
Каждый месяц. А ты... не обратился снова в газеты? Не поднял шума? Знаю
тебя, потому не могу понять. Но... может, завтра смогу помочь? Расскажи все
подробно.
-- Как на страшном суде? -- Дов пыхнул трубкой, затем выколотил ее о
бронзовую голову Владимира Ильича Ленина, которую Дов купил в каком-то
кибуце за большие деньги и поставил специально для этой цели на край стола.
Владимир Ильич был круглые сутки в золе и яичной скорлупе. -- Решил,
Сергуня, закрыть грудью амбразуру?.. Ох, схарчат! -- Дов положил раненную, с
чуть искривленной вывернутой ступней ногу на стул. -- Не передумал, отец
Сергий? -- Он долго молчал. - Ну тогда слушай!.. В начале семьдесят второго,
кажись, да, только что вы прилетели, прихожу в Лод. Фея в паспортном
контроле поглядела на мои документы, затем в свой кондуитик и нажимает
кнопку. Отводят меня в комнатушку. Обыскали, как на Лубянке. Пытаются отнять
бумаги. -- "Xу..! -- кричу. -- Так вот и разбегусь!" В общем, поднял жуткий
хипеж. Улетел... Прилетел обратно. Предъявляю фее паспорт. А фея, что за
черт! на кнопку. Обыск!.. Я как закричу: "Люди! На помощь! Коммунисты
захватили Израиль!" Сбежался народ, объясняю, что я -- политзаключенный из
Советского Союза... -- "Что у вас, пока меня не было, коммунисты власть
захватили?!" -Кричу, меня несут, как лиса петушка, а я только лапками
дрыг-дрыг, две хари между делом раскровянил..." -- Дов прыгнул кошкой на
пол, достал из книжного ящика старую папку, протянул Сергею пачку протоколов
обыска. -- На, отец Сергий. Помолись за погибшую душу... Еще? Вот, мое
недавнее письмо Голде и Даяну. Прочитать?.. М-м... такого-то числа 1974 года
я вылетаю в Вашингтон, как делегат антикоммунистического конгресса. До
настоящего времени меня подвергали унизительному обыску в Лоде пять раз. Я,
стыдясь за репутацию Израиля, никогда еще не говорил об этом на Западе. Если
я буду подвергнут обыску и при вылете на конгресс, первое, что я сделаю --
это прессконференцию в Вашингтоне. С уважением, Дов Гур."
Прихожу в Лод. Подаю чемоданчик на бомбовую проверку. Подходит офицер
Шин-Бета, такой весь галантный: "Дов, -- говорит, -- опять летишь?"... Он
отстраняет фею, сам наклеивает зеленую бумажку, мол, проверено, и говорит
фее доверительно: -- Это свой человек! Открывать не надо..." -- Дов протянул
Сергею письмо и вскочил -- захромал по комнате: -- Бить их нужно, сук
мороженных! -- Схватил клюку и Владимиру Ильичу по бронзовой голове
раз-другой. -- Отвел душу, снова уселся, закинул больную ногу на стул. --
Одним словом, Сергуня, такое у меня впечатление, будто меня Галина Борисовна
Сарре Борисовне по акту передала.
-- Кому ты обязан, Дов? Имя?
-- Пиши, тут секретов нет. Был у меня парень из Би-Би-Си. Еще в Москве
наведывался. Писал о Гурах часто, передавал по радио. Вошел ко мне и
говорит: "Спросил я у господина Шауля бен Ами твой адрес, а тот мне в ответ:
"Я бы на вашем месте к нему не ездил. Неизвестно, на кого он работает..." И
это не впервой. Из Франс Пресс искали... Э, да что говорить! Шауль бен
Собака, дорогой Серега, профессионал. И говном поливает профессионально, без
устали.
-- Зачем ему это? Ты же строитель, домовой, на его кресло не
заришься!..

-- Серега, ну ты что, как маленький! Шауль, еще со времен подпольных
отрядов, привык к полной глухой подчиненности. Такая в России, наверное,
была при Павле 1. И вдруг какая-то тля... рядовой кривоногий зек танцует
собственный танец. И посылает его на х... хутор бабочек ловить! Как
стерпеть! У меня была идейка с ним... поговорить. Отец взял с меня слово,
что я к Шаулю приближаться не буду ближе, чем на два лаптя. Коли так,
поговори ты... если не передумал. Передумаешь, слова не скажу. Груз не по
тебе! Но, Серега, и не отговариваю. Бой -- дело славное. Тем более
штыковой..
. Без стука, открыв дверь своим ключом, вошла Вероничка, окликнула
Руфь, отдала ей какие-то покупки, кинула на вешалку пыльник, выпила
бутылочку кока-колы из холодильника, взяла одну из папок и, ни слова не
говоря, села за пишущую машинку. Тут только Сергей обратил внимание на ширму
у окна, а за ней, видно на просвет, десятки картонных папок, приколотых к
веревочке, как белье для сушки. Папками забит платяной шкаф. Над головой
Веронички висит большая карта СССР. Сверху ученическим почерком Веронички,
большими буквами: "КАРТА ЛАГЕРЕЙ И ТЮРЕМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА". Почти у каждого
города -- кружочек, в кружочке -- номер лагеря, тюрьмы или "психушки". И на
папках, висящих и лежащих на столах и подоконниках -- соответствующие
номера. Судя по номерам, на карту нанесены 1300 концлагерей, существующих в
СССР сегодня. А в папках -- точные данные, которые, Сергуня знал, Дов
собирал у всех бывших советских зеков, оказавшихся на Западе.
Сергуня приблизился к Вероничке, строчившей что-то на машинке своими
маленькими пухлыми пальцами. В строчку укладывалось: "Черновцы. Рядом с
памятником освобождения Буковины, куда привозят туристов, поставлен щит --
плакат длиной в сто метров и высотой в четыре этажа. Щит с пропагандными
цифрами закрывает собой тюрьму, которую можно увидеть, сфотографировать...
-- Далее Вероничка подробно излагала, откуда можно сфотографировать тюремный
двор...
Затем Вероничка заложила следующий листок и принялась строчить:
"Краснодарский край. Рядом с сочинской здравницей с о р о к лагерей. От
пятисот до 2-- 3 тысяч заключенных в каждом лагере. Тюрьма "Кресты".
Ленинград. Над воротами надпись: "Картонажная фабрика"...
Рядом с Вероничкой, на полу, громоздилась целая стопа папок с
одинаковыми названиями: "Женщины и дети в советских лагерях..." Видно, к
этой работе только приступали. Сергуня взглянул на папки, висящие на
бельевых и канцелярских прищепках. Как быстро Дов восстанавливал потерю. И
как много успел! Года два занимался советскими лагерями, не больше, а уж
напал на след исчезнувшего шведского дипломата Валленберга. Убили
Валленберга, а шведы не верят никому все еще ищут его... Открыл случаи и
вовсе неведомые: сидит во Владимирской тюрьме лесник Катынского леса. Он
видел расстрел поляков. Лесник со всеми перестукивался, все зеки Владимира
знают об увиденном лесником. Несколько бывших зеков Владимира уже на Западе,
и сообщили миру все, что хотел бы сказать лесник. А лесника по-прежнему
держат в одиночной камере. Тридцать один год...Да, было о чем порассказать
Дову в комиссии Сената США!
-- Слушай, Вероничка, -- воскликнул Сергуня, оглядев комнату, -- ты
работаешь на эту капиталистическую акулу?
-- Акула хорошо платит! -- ответила Вероничка, не прекращая свой
пулеметный треск.
Дов закинул больную ногу на стул, протянул басовито:-- Комбинат пошел.
Оказывается, он военным, как хлеб... В контрактах столько нулей выводят!..
-- И бросил искоса взгляд на Вероничку. -- Вероничка -- замужем, ухажеров
бьет по мордасам. Думаю: а я стану ее боссом. Боссов же по мордасам не бьют?
-- Еще как! -- сказала Вероничка без улыбки и усилила свой пулеметный треск.
"Постреляла" часа три и исчезла по-английски, не попрощавшись.
Сергуня полистал несколько новых папок с документами, присланными Дову
со всех стран, приютивших советских зеков, заметил с состраданием -- Да,
возможно, ты прав, Дов. Когда дом горит, в НАЦИОНАЛЬНОЙ квартире не
запрешься... Только... ведь нельзя объять необъятное. Я ставлю перед собой