Страница:
шулеров между глаз, а, значит, выживает. Моя боль -- Сергуня... Он любит
говорить о себе стихами Назыма Хикмета: "хитер, как вода, которая форму
сосуда принимает всегда..." Ничего подобного! Он слаб и раним, как никто. Он
смог бы уцелеть только за спиной Гули, дай ему Бог! Наверное, он это
чувствует инстинктивно, потому, не рассуждая, помчался в свой Магадан.
Впрочем, любовь алогична... Я вижу будущее семьи, но только не свое. Я мог
выстоять против КГБ. Но могу ли я выстоять против мафии, которая не грозит,
не полемизирует. Сразу стреляет в живот. Ты любишь Галича, Рыжик! Ставь в
память обо мне "Облака": "Им тепло, небось, облакам, А я продрог насквозь,
на века! Прости, что пишу сумбурно. Сердце точно жжет. Рыжик, нас учили, что
есть рабовладельческий строй, капитализм, социализм... Ничего этого нет! Все
это сказки, придуманные историками и разными "истами". Все эти премьер
министры и президенты -- только театральные декорации. Миром управляет
мафия. Медицинская мафия. Университетская мафия. Строительная мафия. Банда
политиканов... Мафии поделили землю и воюют между собой. Иногда торгуют,
продают друг другу зерно, компьютеры, евреев -- на что есть спрос... Ты
думаешь, я сошел с ума? Суди сама: Москва все уши прожужжала о русском
народе, но кто озабочен судьбой конкретного русского Ивана или Петра? В
Иерусалиме все время талдычат о еврействе. Но есть ли им дело до конкретного
еврея где-нибудь в Ленинграде или Баку? Во времена Гитлера все фабричные
стены были исписаны лозунгами: "Народ -- все, ты -- ничто". У мафии, как они
себя ни окрести, одни и те же повадки: доктрина выше человеческой личности.
Чтобы бороться с мафией за самого себя, за еврейское государство, нужна
точка опоры. Может быть, я не прав, но под моими ногами... помойка без дна.
Трясина... Я безъязык. Мне не на что опереться. Мне не на кого опереться.
Те, кто убил нашу мечту о доме, -- преступники. Прости, тысячу раз прости.
Рыжик! У тебя есть работа, связи, друзья. Береги детей... И да живет Израиль
моих детей, даже если в нем не нашлось места хирургу Якову Гуру!
Прощай..."Глаза Яши остановились на слове "Итого" внизу листка. Это "И того"
на иврите и на английском было из какого-то иного мира. Яша уставился на
него, не понимая, откуда оно... Наконец, понял. Резко зачеркнул "итого" и
приписал:
"...Ты сегодня вечером дежуришь, а дети у тещи. Я вернусь в пустой дом.
Так-то лучше..."
Над подъездом тусклила лампочка, забрызганная краской, и Яша еще издали
увидел, что дверь, всегда запертая, распахнута настежь, словно кого-то
выносили. Узкая лестница в огоньках папирос. Забита людьми?! Вонь, как в
курилке. Яша протянул руку к кнопке, чтобы осветить ступени, но кто-то
сделал это раньше и сразу несколько человек вскричало: -- Это он! -- Яков
Натанович! -- Знакомый протезист протянул к нему свои тонкие, как жерди,
руки. -- Мы вас ждем... уже пятый час ждем... Я из Самарканда, помнишь
меня?.. Из Самарканда, жил возле караван-сарай, вы шутил -- все ишаки
собираются мой улиц на партсобрание... -- И его круглое узбекское лицо
расширилось вдвое. На узбеке была тюбетейка, наушники из ватина, а поверх
всего капюшон из куска прозрачного пластика. Яша уставился на него, как на
привидение. Затем молча двинулся к лестнице, выставив вперед руку, чтобы
расступились. Молодая женщина чуть подвинулась, а когда он поровнялся с ней,
взвизгнула истерично: -- Вы работаете, вам хорошо! А нам пропадать?! -- Да,
мне хорошо! -- машинально бросил Яша, не останавливаясь. И тут подъезд точно
взорвался. Все заговорили разом. Лампочка на лестничной площадке, которая по
обыкновению горела лишь несколько секунд, погасла, кромешная тьма разила
человеческим потом и дымом, орала на все голоса. Яша кинулся вверх, ступая
по ногам. Кто-то схватил его за полу пиджака. Швы треснули; женский голос
вскричал, рыдая, в лицо Яше, что он турок и русских ненавидит. Кто турок,
Яша не понял, но в этот миг он словно "разморозился", стал воспринимать
окружающее. Гневно: "Что за бедлам!?" Подъезд гудел теперь, как пустая
бочка, по которой бьют кувалдой. За спиной прокричал узбек, перекрывая гул,
от которого ломило уши: -- Яков Натанович! Спаси лудей! В чем они виноваты?!
-- Он так и прокричал: "Лудей!", и Яша впервые подумал, а каково здесь
"лу-дям из Самарканда", которые не знают даже русского.. Кто-то нажал
кнопку, подъезд снова осветило. Яша огляделся. Вокруг незнакомые лица,
измученные, иные истощенные. На всех отпечаток беды. -- Евреи, ша! -- заорал
снизу узбек и принялся что-то объяснять. Из его объяснений Яша уловил
только, что это зубные врачи и они "пропадают ни за понюшку табаку..." Если
и существовала разновидность врачей, которых Яша не любил, так это были
именно зубные. Конечно, он знал дельных стоматологов, порядочных людей. Не
рвачей... Но сколько попадалось "зубни-ков", которые рвали и с живого и с
мертвого! "Духовные золотарики!" -- окрестил он их. И тут только до него
дошло, почему зубные врачи сгрудились в его подъезде. Об этом кричали со
всех сторон. Они избрали делегацию. Идут в правительство. А господин Гур
выдвинут руководителем.
-- Что? - У Яши бессильно опустились руки. -- Я? Я... Я же не зубной...
Снова погас свет, и нервный голос спросил из темноты: -- Вы доктор Яков
Гур, который не берет с иммигрантов денег?
-- Не беру, так что?
Подъезд снова как взорвался. -- Тогда о чем говорить!.. Пойдемте к
вам!.. Вы подымете их на казацкой пике! Пусть все видят, какие они лжецы! --
Н-нет, я не подыму на казацкой пике. Никого... - Яша пытался вырваться
наверх, пиджак его снова треснул. -- Вы что, не из семьи Гуров?! Вы не
врач?! Яша бессильно схватился за перила. -- Если вам угодно знать, кто я,
отвечу: я -- коровье дерьмо, которое в Москве считалось врачом. -- Стойте!
-- закричало сразу несколько голосов. - Это вы... лично вы, доктор
Гур-Каган... не берете с олим за прием?.. Лечите за так?.. Тогда вы не
крутите нам" голову! Вы нам поможете! -- Я никогда не был руководителем! --
Яша поставил ногу на следующую ступеньку. -- Ваш выбор, скорее всего,
ошибка. Я руководил только за операционным столом. Со скальпелем в руке. Вот
если бы нужно кого оперировать... -- Нужно! -- воскликнул молодой женский
голос, в котором угадывались слезы. -- И немедленно! - Кого? -- Министра
здравоохранения! -- Яша усмехнулся недобро. -- Министры в Израиле -- муляжи.
В инвалидной коляске... Что они могут? -- Нет! -- возразил тот же голос. --
Признать или не признать дипломы -- это их дело, разве вы не в курсе? -- Да,
-- Яша впервые остановился. -- Это входит в юрисдикцию государства, вы
правы. Но я-то что могу? Плетью обуха не перешибешь! -- Если вы нам не
поможете, мы погибнем! -- И женщина зарыдала горько. Тут снова зажегся свет,
и Яша увидел, что она почти лежит на ступеньках, ухватив его за
полуоторванную полу пиджака. Лицо у нее щекастое, с выщипанными бровями. --
Кто вы? -- спросил он с неприязнью. -- Я Лола Кац-Иванова, из Черновиц! --
сообщила она, давясь слезами. -- Турок, эта черная задница, хочет, чтоб я
подметала улицы... -- И она вдруг разразилась бранью, как базарная торговка:
-- Ишаки израильские. Мы в Германию уедем, там наши дипломы признают. Яша
шагнул вверх сразу на две ступеньки. Еще пролет, он захлопнет за собой дверь
квартиры и -- кончено! Пусть этот базар катит в Германию. У каждого свой
финал... И тут его взгляд упал на серое, истощенное лицо, прикрытое седыми,
взлохмаченными волосами до бровей. Мирра Гринберг -- его соседка, бывшая
зечка. Позже он прочтет о Мирре в "Архипелаге Гулаг", что она едва не сошла
с ума, когда ее вместе с другими студентами калининского мединститута
запихнули во время дела врачей в уголовный лагерь. Мирра травмирована
навсегда. Ей время от времени начинает казаться, что такой-то врач --
переодетый гебист, другой -- лагерный надзиратель. И что вообще кругом одни
зеки и вохра... . Лагерные галлюцинации посещают ее в Израиле почему-то
чаще, чем в родном патриархальном городе Сапожке. Если Яша видел ее возле
дома или в поликлинике одну, забившуюся в угол, значит, она в этот момент
снова была там, в лагерном кошмаре. Вохра хорошо знает русский язык и
специально говорит на какой-то фене, чтоб ее не раскрыли... Порой кажется,
что больница "Ихикот", куда ее взяли санитаркой, -- это завуалированный
лагерь. Вот-вот "врачи" снимут халаты, и тогда начнется...
Измученное лицо Мирры точно ударило его: он вправе распоряжаться своей
жизнью, но если он безучастен к гибели других, то чем он лучше местных
мафиозо? Тогда он таков же, как вся эта "медицинская" падаль...Яша спустился
на несколько ступеней и, трудно вздохнув, сказал в лестничный пролет: --
Господа зубодралы! Подымайтесь ко мне и расскажите все по порядку. Снимайте
у дверей обувь! Скоро явится жена, а в квартире культ чистых полов. Через
десять минут не осталось никаких неясностей. Его собственная история
дробилась на сотни и тысячи других... В СССР существуют пятилетние медфаки,
выпускники которых получают диплом стоматологов, и трехлетние институты
зубных врачей. А коли так, зубных врачей -- на помойку... О, конечно, им
обещали "все выяснить", "все уладить", "организовать курсы"; к новому 1973
году отчаявшиеся люди поняли, что их загнали в тупик. Точь-в-точь, как и
его, Якова Гура. Но сколько прибыло в Израиль хирургов? ...А зубные врачи
хлынули в Израиль, как поток сквозь рухнувшую вдруг плотину. Конечно,
медицинскую мафию не смыть даже потоком. А все же... Зубные врачи отобрали
для визита к министру пять самых, по их мнению, "жестоковыйных евреев". Яша
с ужасом увидел, что включили одних горластых истеричек. Не удалось отбиться
только от Лолы Кац-Ивановой из Черновиц. Черновицы требовали, чтобы от них
была Лола и никто другой. От остальных кликуш Яше удалось избавиться. Вместо
них по его просьбе избрали иссохшего узбека и лагерницу Мирру, которые умели
и помолчать. К полудню измученная автобусными пересадками делегация
добралась, наконец, до чистого, благоустроенного района Иерусалима
Сен-Симон, где располагалось Министерство здравоохранения. Здания из белого
камня высветили улицы, создали праздничный фон. Надежда сверкнула даже в
глазах Мирры, которая всю дорогу угрюмо молчала. Как и Яша, который ничего
хорошего не ожидал и сейчас. Более того, чем ближе подходил к министерству,
тем неувереннее становились его шаги. Он опасался все провалить одним своим
появлением. Министры не любят встречаться с теми, кому они лгали. Яша сказал
о своих опасениях зубным врачам: "Если вы хотите, чтобы ваша миссия
оказалась провальной с первой минуты, я пойду!" -- честно предупредил он. Но
они ничего не хотели слышать. "На миру и смерть красный", -- заявил узбек.
Министр Шемтов, худощавый, подтянутый, белый отложной воротничок рубашки
поверх пиджака, на посетителей не взглянул. Что-то читал. Поднял неулыбчивое
мужицкое лицо, увидел Якова Гура и снова уткнулся в бумаги. В первый раз Яша
от такого приема растерялся. А сейчас вдруг ощутил волну негодования,
которая поднимается в нем: "Чует кошка, чье мясо съела..." Он показал жестом
своей обескураженной делегации -- садитесь! -- Сколько в Израиле зубных
врачей, отданных псам на растерзание? -- спросил Яша у своей делегации.
Спросил достаточно громко. Министр, не отрывая ручки от бумаги, поднял один
глаз. Яща подождал, пока он положит ручку, и сказал, что он изумлен
профессионализмом людей, которые загоняют в Израиле врачей из СССР в беличье
колесо. Работать не дают, так как нет израильского диплома. И, с другой
стороны, мешают этот диплом получить. Яша говорил сдержанно, с подавленной
яростью, минут пять. Заметил в заключение, что, по-видимому, следует принять
немедленные меры, иначе это вызовет катастрофу русской алии... Министр
вскочил на ноги. -- Ты меня учить не будешь! Ты разговариваешь с министром,
а не с кем-либо. Оставь свои советы для себя!.. Яша сдержался, ответил, как
мог спокойно-улыбчиво: -- Я разговаривал с министрами в России, и челюсть у
меня от страха не дрожала. Почему бы ей дрожать в Израиле?.. Министр Шемтов
пристукнул кулаком по столу и крупным шагом вышел из кабинета. Яша посмотрел
ему вслед и невольно остановил взгляд на круглом лице Лолы Кац-Ивановой,
перекошенном от ужаса. Все пропало! -- кричали ее округлившиеся базедовые,
навыкате, глаза. -- Все и все!.. Яша заставил себя подняться и, обойдя
широкий полированный стол, сесть в кресло господина Шемтова. -- У меня нет
другого выхода, как стать министром, -- произнес он с мрачноватой веселостью
в голосе. Он взял ручку министра, кинул ее небрежно в стаканчик с остро
отточенными карандашами. Быстро сделал из чистого листика кораблик, который
каждое утро сооружал для Олененка. Лола улыбнулась."Так-то лучше..." --
подумал Яша, чувствуя, что сам он еще не успокоился. Мысль работала четко,
словно встал за операционный стол, на который положили человека, истекающего
кровью. -- Вот что, други, -- тяжело произнес он. -- Судя по королевскому
приему, нам оказанному, нас здесь хотят, как невеста у Шолом-Алейхема хотела
себе чирьев на голове. Возможно, я не прав, но в этих условиях у нас нет
другого выхода, кроме итальянской забастовки. Прямо на рабочих местах,
которых мы, по милости господина министра, не имеем. Так что не выходим
отсюда, пока нас не выслушает Голда Меир или кто-либо по ее прямому
указанию. Понятно? Лола открыла рот от изумления и захлопала в ладоши. Мирра
взбила нервно прическу "мальчик без мамы". Узбек, похоже, устал сидеть на
стуле. Он походил по кабинету, устроился у батареи отопления на полу, сложив
ноги калачиком, и заключил решительно русской пословицей, -- видно, он очень
любил русские пословицы: "Семь бед -- один обед!.." Минут через двадцать
вернулся господин министр. Увидев в своем кресле Якова Гура, он постоял у
двери оторопело, затем бочком-бочком шмыгнул вдоль стены к вешалке. Забыл
свое пальто, сердечный... Снял с крюка пальто, выпачканное побелкой, стал
надевать неторопливо, ожидая, видимо, что к нему обратятся. Но никто даже
головы не повернул в его сторону. Словно его тут не было. Яша протянул руку
к телефону министра, почти убежденный, что телефон уже отключен. Ничего
подобного!..До вечера Яков связался примерно со ста пятьюдесятью врачами в
разных ульпанах, поликлиниках, квартирах. Со всеми редакциями газет.
Оповестил Гуров. Сергуня аж присвистнул: "Кабинет министра захватили? А
почту-телеграф как же?" Дов воскликнул с восторгом: "Ну, суки, ну,
придумали! А что же мне делать? Подымаю на ноги иностранных "корров", лады?"
На другое утро весть о забастовке русских врачей в кабинете
марксиста-ленинца Шемтова облетела Израиль. В десятках ульпанов врачи
развесили плакаты, протестующие против гонений интеллигенции из России.
Чиновники из Министерства вначале открывали дверь без стука, кричали, затем
вежливо стучали, в конце третьих суток забастовки -- скреблись одним
пальцем. Предложения, которые они приносили, было одно другого заманчивее:
"Вы все получите работу".-- "Израильские дипломы вам выдадут сегодня, ...
нет, завтра. Что, завтра суббота? Значит, послезавтра". Наконец, решили
воздействовать на упрямцев индивидуально: "Лола Кац! У вас трое детей, что
вам думать о всех! Вот ваш диплом! Вы теперь работаете прямо у дома!.." Лола
поерзала, поглядела на Яшу, на Мирру, а когда чиновники ушли, принялась
постанывать, затем пугать всех полицией, которая с минуты на минуту нагрянет
и вышвырнет всех на улицу. -- Нэ знаю, как всех, -- взорвался узбек Соломон,
-- а тебя я точно выброшу из окна. Ты -- луди, остальные -- нэ луди?!
Делегаток, называется, ... -- В голосе его было столько презрения, что Лола
затихла. Чиновников первая неудача не обескуражила. В распахнутую кем-то
дверь вошел коротенький человечек с толстой папкой.-- Мирра Гринберг, -
произнес он торжественно и достал из папки бумагу, - У вас есть право на
работу... Вот ваш "ришайон". - Последнее слово он почти пропел:
"ришай-о-он". Подняв над головой бумагу с гербовой печатью, он шагнул к
Мирре. -- Вы -- узница Сиона, и вам не о чем более беспокоиться... Ну,
Мирра? Время-- деньги... Яша не заметил, как Мирра оказалась возле него. Она
дрожала. -- Они нас кончат! Они нас кончат!.. - повторяла она сдавленным
голосом. Яша взял Мирру за руку, сжал до боли, глядя в ее расширившиеся
зрачки: -- Мирра! Побег удался! Мы уже не т а м... Мирра ткнулась лицом в
его плечо, дрожа всем своим худющим телом и причитая: -- ...кончат! Сейчас
начнется!.. -- Мы не там, Мирра. Мы - здесь!.. -- ...кончат!.. -- Так до
конца Яша не смог бы сказать определенно: она т а м? Или здесь? Кто знает,
как бы развивались события дальше, если бы на четвертый день не распахнулась
без стука дверь и влетел темнокожий джентльмен, державшийся за сердце,
взмыленный, с белым, как у министра Шемтова, отложным воротничком поверх
пиджака. В униформе рабочей партии, как называл эти "воротнички" Иосиф.
Посланец в униформе передал Яше официальный, на бланке премьер-министра,
документ, который Яша громко и неторопливо прочитал своим товарищам по
борьбе: "От 20 декабря 1972 года Уважаемому доктору Гуру, представителю
бастующей алии в кабинете Министра здравоохранения в Иерусалиме. Уважаемый
доктор Гур. Сообщаю вам, что Глава Правительства госпожа Голда Меир
попросила меня пригласить представителей бастующей алии на встречу с ней 21.
12. 72 в 16. 00 в ее оффис...
Эли Мизрахи, начальник канцелярии Главы Правительства"Эли Мизрахи едва
уцелел. Женщины целовали его истерично. ...Яша позвонил в Тель-Авив доктору
Меиру Гельфонду, которого отец называл "кристалл моей души". Меира
Гельфонда, воркутинского зека, любила Голда, и, конечно, его было
целесообразно включить в делегацию забастовщиков. Затем он протелефонировал
в мэрию Иерусалима инженеру-архитектору Володе Розенблюму, который в свое
время прославился тем, что отказался от взятки в тысячу своих зарплат. В три
часа дня у Военного министерства толпились "зубницы" в своих лучших платьях.
Над ними колыхалась, словно тычинка в бутоне, голова Володи Розенблюма,
грозы иерусалимских подрядчиков. -- Слава Богу, появились, - воскликнул он,
увидев Яшу и Меира. -- А то, думаю, что я буду делать с этой свадьбой! Прямо
оторопь взяла... -- Это тебя-то? - спросил Яша, и все захохотали. Их ждали,
отвели в угол двора, впустили в добротный особнячок типа "обкомовских вилл"
в Крыму. Свет не сильный. Обивка кресел сероватая. Не броская. Тона
подобраны со вкусом. Во всю длину кабинета стол человек на двадцать пять.
Вокруг него можно ходить, если нервничаешь. Голда вошла почти сразу,
приткнула рядом свой неизменный ридикюль. Вздохнула тяжко и, "не замечая"
протянутых рук "зубниц", попросила высказаться Меира Гельфонда, лицо
которого было непроницаемым. Меир излагал свои мысли на хорошем иврите --
Яша не понял ни слова. Но от того, что поджатые губы Голды не распустились в
приязненной улыбке, а, пожалуй, поджались еще сильнее, он понял, что Меир,
как всегда, надежен... -- Хорошо, -- сказала Голда, выслушав всех до единого
и не мешая "зубницам" выкричаться, - я создаю Государственную комиссию, в
которую войдут Министр здравоохранения Шемтов, Генеральный директор Подэ...
-- И она принялась перечислять имена правительственных сановников... -- Вот
это да! -- процедил Яша сквозь зубы. -- Создают очередную комиссию
могильщиков, а мы хлопаем ушами. Видно, Дов прав: логикой на Ближнем Востоке
ничего не возьмешь. Только палкой по голове! Меир посмотрел на Якова Гура
долгим взглядом: -- такого Яшу он не знал... Яша встал и попросил Голду
тоном самым сдержанным, но твердым включить в комиссию кого-либо из зубных
врачей. -- Этого не будет! -- воскликнула Голда. -- Вы не государственные
лица. И даже не общественные. Вы не представляете никого. Только самих себя.
И никто рядом с министром в Государственной комиссии сидеть не будет...
Этого не будет! -- Минутку, дорогая Голда! -- вскричала Лола Кац-Иванова и
бросилась к дверям с криком: -- Совещание представителей!.. "Зубницы"
умоляли Яшу сдаться. Не перечить ей. Хватит! Всего достигли! -- Вы верите ее
похоронной комиссии? -- удивился Яша. -- Тем же самым людям, которые вас
зарывали, не успели только могильного холмика поставить? Да ведь они уже
убили нас. Вы понимаете, уже убили, осталось несколько взмахов лопат... Лола
Кац-Иванова -- в рев. Узбек Соломон сказал смятенно, что большинство боится.
"Мы только луды... А они - все!" - добавил он и заморгал. Яша был измучен,
как, может быть, никогда. Его пошатывало. Подступила та запредельная
усталость, которая вызывала дурноту и боль в сердце. "Ну, решили, так ваше
дело, - тупо сказал он самому себе. -- Будете мыть пол в больницах. Или
кинетесь к немцам". Он принялся ощупывать карманы, чтоб закурить. Где-то
забыл, видно, пачку. Полез во внутренний карман пиджака, не там ли? И пальцы
наткнулись на письмо, которое начиналось со слов: "Я виноват перед тобой,
Рыжик..." Выдернул руку, точно его ударило током. -- Проклятые рабы! --
вскричал он. -- Вам что, уши заложило. Мы для нее -- черная кость. Даже не
представители общественности. Никто рядом с его превосходительством
министром сидеть не смеет! Вождь рабочих и крестьян, чтоб ее... Пропадите вы
пропадом! Я ухожу! У меня работа есть, мне хорошо!.. Лола Кац-Иванова
вцепилась в Яшу мертвой хваткой: "Делай, как знаешь!" -- Ну, что ж, --
сказал Яша, вернувшись в кабинет Голды, преодолевая дурноту. -- Коль русское
еврейство даже не представители общественности, мы остаемся здесь. У нас уже
есть опыт сидения в министерском кресле. -- Как здесь? -- оторопело спросила
Голда. -- Так, госпожа Голда Меир. Забастовка врачей переносится в кабинет
Премьер-министра государства Израиль. Встань Голда Меир с кресла, Яков Гур
немедля бы занял его. Но Голда не поднялась. Дураков нема!.. Посмотрела на
Якова пристально: -- А ты думаешь, что справишься с обязанностями Главы
правительства? Яша вспомнил, как стушевался на первой встрече с ней, и он
заставил себя на этот раз ответить с подчеркнутой убежденностью: -- Конечно!
Но пока что мы требуем минимума: в правительственную комиссию будет включен
один из нас или мы отсюда не выйдем. За окнами особняка было достаточно
военной полиции, чтобы всю общественность протащить за ноги по синайской
пустыне. И затем утопить в Суэцком канале. По сталинским меркам и это было
бы слабым наказанием. Захват кабинета Главы государства?! Впрочем, в любом
государстве была бы вызвана полиция... Не позвала полиции Голда.
Единоборствовала одна, героически. Сражалась, как Илья Муромец с Идолищем
поганым. Многое простил ей Яша за это... "Сиденье казаков под турецкой
крепостью Азов", как позднее окрестила Гуля это совещание у Голды, началось
в 15.45. Сейчас был двенадцатый час ночи. Голда выкурила несколько пачек
сигарет, выпила, по подсчетам Лолы, 12 чашек кофе. И ни разу -- за восемь
часов -- не поднялась со стула. Общественность выскакивала время от времени,
а Голда -- нет. -- У нее плохие почки, -- печалился Яша. -- Меир, ты --
терапевт, объяви "медицинский перерыв", а мы клянемся, что за это время
власти не захватим... Около полуночи вперед стал осторожно выдвигаться
профессор Подэ, Генеральный директор Министерства здравоохранения. -- Вы --
врачи, как вы можете так задерживать Голду? Ей пора отдыхать. -- Ах, мы
врачи! - вызверился на него Яша. -- Признали! А что ж тянули с признанием,
мы бы сюда не пришли. Бездельники! Сели Голде на шею... Господин Подэ
взмахнул ручками и бросился на свое место. В половине первого ночи Голда,
наконец, поднялась со стула и быстро вышла. Яша встал тоже, -- Меир вынул
носовой платок и вытер взмокший лоб. Однако она тут же окликнула своих
министров и спустя четверть часа вернулась с правительственным решением о
составе комиссии. Последним был допечатан доктор Яков Гур. Многое забывала
Голда, куда более важное для государства, а вот этого забыть не могла до
самой смерти... Недели две у Яши не было сил искать работу. Он стал домашней
хозяйкой. "Тыбой", как он себя называл. ('Ты бы сбегал за молоком..." 'Ты бы
сдал бутылки...") Вдруг в десять вечера звонок. Госпиталь, из которого --
Яша считал -- его выгнали в шею, вызывал его на ночное дежурство.
Немедленно! "Машина за вами выехала!" Яша улыбнулся измученно, опустился на
первый попавшийся стул, ноги не держали. "Как лошадь распрягли; как лошадь
запрягают... Ни слова человеческого..." На автобусной остановке, где он ждал
госпитальную машину, случайно увидел Мирру. Автобус уже подходил, Яша
кинулся к ней, взял Мирру за холодные, как лед, руки и произнес пересохшим
от волнения голосом: -- Спасибо тебе, Мирабель! -- За что? -- Спасибо,
Мирра!.. Спасибо, седая моя девочка!.. -- Да за что?! -- Ты куда сейчас?.. В
Ашдод?.. Ты там живешь? Она побежала к автобусу, ее короткий зеленый плащик
ветер раздул, как крылья. Оглянулась! Яша помахал старому, скрипящему
автобусу. ...Он раздевался, мыл руки после очередного дежурства, когда из
дома позвонили. -- Яша! -- кричала Регина. -- Примчались грузины! В Ашдоде
резня!.. Ничего не знаю! Гортанный голос поодаль от трубки вскричал: --
Дарагой, нужен хороший доктор! Душа-доктор! Это я -- Сулико! В Ашдоде льется
кровь!.. Как выйдешь, гляди белый "Вольво"... Льется кровь, дарагой! У руля
пригибался знакомый Яше паренек, Ицхак, раньше работавший на "скорой
помощи". На перекрестке Ицхак спросил у чистенького беловолосого шофера
соседней машины, сколько сейчас времени. Тот ответил: щесть шестнадцать. Без
двадцати секунд... -- Еки! -- иронически прокомментировал Ицхак. ( Восток, и
российский, и черный, относились к "немцам" без любви) -- Без двадцати
говорить о себе стихами Назыма Хикмета: "хитер, как вода, которая форму
сосуда принимает всегда..." Ничего подобного! Он слаб и раним, как никто. Он
смог бы уцелеть только за спиной Гули, дай ему Бог! Наверное, он это
чувствует инстинктивно, потому, не рассуждая, помчался в свой Магадан.
Впрочем, любовь алогична... Я вижу будущее семьи, но только не свое. Я мог
выстоять против КГБ. Но могу ли я выстоять против мафии, которая не грозит,
не полемизирует. Сразу стреляет в живот. Ты любишь Галича, Рыжик! Ставь в
память обо мне "Облака": "Им тепло, небось, облакам, А я продрог насквозь,
на века! Прости, что пишу сумбурно. Сердце точно жжет. Рыжик, нас учили, что
есть рабовладельческий строй, капитализм, социализм... Ничего этого нет! Все
это сказки, придуманные историками и разными "истами". Все эти премьер
министры и президенты -- только театральные декорации. Миром управляет
мафия. Медицинская мафия. Университетская мафия. Строительная мафия. Банда
политиканов... Мафии поделили землю и воюют между собой. Иногда торгуют,
продают друг другу зерно, компьютеры, евреев -- на что есть спрос... Ты
думаешь, я сошел с ума? Суди сама: Москва все уши прожужжала о русском
народе, но кто озабочен судьбой конкретного русского Ивана или Петра? В
Иерусалиме все время талдычат о еврействе. Но есть ли им дело до конкретного
еврея где-нибудь в Ленинграде или Баку? Во времена Гитлера все фабричные
стены были исписаны лозунгами: "Народ -- все, ты -- ничто". У мафии, как они
себя ни окрести, одни и те же повадки: доктрина выше человеческой личности.
Чтобы бороться с мафией за самого себя, за еврейское государство, нужна
точка опоры. Может быть, я не прав, но под моими ногами... помойка без дна.
Трясина... Я безъязык. Мне не на что опереться. Мне не на кого опереться.
Те, кто убил нашу мечту о доме, -- преступники. Прости, тысячу раз прости.
Рыжик! У тебя есть работа, связи, друзья. Береги детей... И да живет Израиль
моих детей, даже если в нем не нашлось места хирургу Якову Гуру!
Прощай..."Глаза Яши остановились на слове "Итого" внизу листка. Это "И того"
на иврите и на английском было из какого-то иного мира. Яша уставился на
него, не понимая, откуда оно... Наконец, понял. Резко зачеркнул "итого" и
приписал:
"...Ты сегодня вечером дежуришь, а дети у тещи. Я вернусь в пустой дом.
Так-то лучше..."
Над подъездом тусклила лампочка, забрызганная краской, и Яша еще издали
увидел, что дверь, всегда запертая, распахнута настежь, словно кого-то
выносили. Узкая лестница в огоньках папирос. Забита людьми?! Вонь, как в
курилке. Яша протянул руку к кнопке, чтобы осветить ступени, но кто-то
сделал это раньше и сразу несколько человек вскричало: -- Это он! -- Яков
Натанович! -- Знакомый протезист протянул к нему свои тонкие, как жерди,
руки. -- Мы вас ждем... уже пятый час ждем... Я из Самарканда, помнишь
меня?.. Из Самарканда, жил возле караван-сарай, вы шутил -- все ишаки
собираются мой улиц на партсобрание... -- И его круглое узбекское лицо
расширилось вдвое. На узбеке была тюбетейка, наушники из ватина, а поверх
всего капюшон из куска прозрачного пластика. Яша уставился на него, как на
привидение. Затем молча двинулся к лестнице, выставив вперед руку, чтобы
расступились. Молодая женщина чуть подвинулась, а когда он поровнялся с ней,
взвизгнула истерично: -- Вы работаете, вам хорошо! А нам пропадать?! -- Да,
мне хорошо! -- машинально бросил Яша, не останавливаясь. И тут подъезд точно
взорвался. Все заговорили разом. Лампочка на лестничной площадке, которая по
обыкновению горела лишь несколько секунд, погасла, кромешная тьма разила
человеческим потом и дымом, орала на все голоса. Яша кинулся вверх, ступая
по ногам. Кто-то схватил его за полу пиджака. Швы треснули; женский голос
вскричал, рыдая, в лицо Яше, что он турок и русских ненавидит. Кто турок,
Яша не понял, но в этот миг он словно "разморозился", стал воспринимать
окружающее. Гневно: "Что за бедлам!?" Подъезд гудел теперь, как пустая
бочка, по которой бьют кувалдой. За спиной прокричал узбек, перекрывая гул,
от которого ломило уши: -- Яков Натанович! Спаси лудей! В чем они виноваты?!
-- Он так и прокричал: "Лудей!", и Яша впервые подумал, а каково здесь
"лу-дям из Самарканда", которые не знают даже русского.. Кто-то нажал
кнопку, подъезд снова осветило. Яша огляделся. Вокруг незнакомые лица,
измученные, иные истощенные. На всех отпечаток беды. -- Евреи, ша! -- заорал
снизу узбек и принялся что-то объяснять. Из его объяснений Яша уловил
только, что это зубные врачи и они "пропадают ни за понюшку табаку..." Если
и существовала разновидность врачей, которых Яша не любил, так это были
именно зубные. Конечно, он знал дельных стоматологов, порядочных людей. Не
рвачей... Но сколько попадалось "зубни-ков", которые рвали и с живого и с
мертвого! "Духовные золотарики!" -- окрестил он их. И тут только до него
дошло, почему зубные врачи сгрудились в его подъезде. Об этом кричали со
всех сторон. Они избрали делегацию. Идут в правительство. А господин Гур
выдвинут руководителем.
-- Что? - У Яши бессильно опустились руки. -- Я? Я... Я же не зубной...
Снова погас свет, и нервный голос спросил из темноты: -- Вы доктор Яков
Гур, который не берет с иммигрантов денег?
-- Не беру, так что?
Подъезд снова как взорвался. -- Тогда о чем говорить!.. Пойдемте к
вам!.. Вы подымете их на казацкой пике! Пусть все видят, какие они лжецы! --
Н-нет, я не подыму на казацкой пике. Никого... - Яша пытался вырваться
наверх, пиджак его снова треснул. -- Вы что, не из семьи Гуров?! Вы не
врач?! Яша бессильно схватился за перила. -- Если вам угодно знать, кто я,
отвечу: я -- коровье дерьмо, которое в Москве считалось врачом. -- Стойте!
-- закричало сразу несколько голосов. - Это вы... лично вы, доктор
Гур-Каган... не берете с олим за прием?.. Лечите за так?.. Тогда вы не
крутите нам" голову! Вы нам поможете! -- Я никогда не был руководителем! --
Яша поставил ногу на следующую ступеньку. -- Ваш выбор, скорее всего,
ошибка. Я руководил только за операционным столом. Со скальпелем в руке. Вот
если бы нужно кого оперировать... -- Нужно! -- воскликнул молодой женский
голос, в котором угадывались слезы. -- И немедленно! - Кого? -- Министра
здравоохранения! -- Яша усмехнулся недобро. -- Министры в Израиле -- муляжи.
В инвалидной коляске... Что они могут? -- Нет! -- возразил тот же голос. --
Признать или не признать дипломы -- это их дело, разве вы не в курсе? -- Да,
-- Яша впервые остановился. -- Это входит в юрисдикцию государства, вы
правы. Но я-то что могу? Плетью обуха не перешибешь! -- Если вы нам не
поможете, мы погибнем! -- И женщина зарыдала горько. Тут снова зажегся свет,
и Яша увидел, что она почти лежит на ступеньках, ухватив его за
полуоторванную полу пиджака. Лицо у нее щекастое, с выщипанными бровями. --
Кто вы? -- спросил он с неприязнью. -- Я Лола Кац-Иванова, из Черновиц! --
сообщила она, давясь слезами. -- Турок, эта черная задница, хочет, чтоб я
подметала улицы... -- И она вдруг разразилась бранью, как базарная торговка:
-- Ишаки израильские. Мы в Германию уедем, там наши дипломы признают. Яша
шагнул вверх сразу на две ступеньки. Еще пролет, он захлопнет за собой дверь
квартиры и -- кончено! Пусть этот базар катит в Германию. У каждого свой
финал... И тут его взгляд упал на серое, истощенное лицо, прикрытое седыми,
взлохмаченными волосами до бровей. Мирра Гринберг -- его соседка, бывшая
зечка. Позже он прочтет о Мирре в "Архипелаге Гулаг", что она едва не сошла
с ума, когда ее вместе с другими студентами калининского мединститута
запихнули во время дела врачей в уголовный лагерь. Мирра травмирована
навсегда. Ей время от времени начинает казаться, что такой-то врач --
переодетый гебист, другой -- лагерный надзиратель. И что вообще кругом одни
зеки и вохра... . Лагерные галлюцинации посещают ее в Израиле почему-то
чаще, чем в родном патриархальном городе Сапожке. Если Яша видел ее возле
дома или в поликлинике одну, забившуюся в угол, значит, она в этот момент
снова была там, в лагерном кошмаре. Вохра хорошо знает русский язык и
специально говорит на какой-то фене, чтоб ее не раскрыли... Порой кажется,
что больница "Ихикот", куда ее взяли санитаркой, -- это завуалированный
лагерь. Вот-вот "врачи" снимут халаты, и тогда начнется...
Измученное лицо Мирры точно ударило его: он вправе распоряжаться своей
жизнью, но если он безучастен к гибели других, то чем он лучше местных
мафиозо? Тогда он таков же, как вся эта "медицинская" падаль...Яша спустился
на несколько ступеней и, трудно вздохнув, сказал в лестничный пролет: --
Господа зубодралы! Подымайтесь ко мне и расскажите все по порядку. Снимайте
у дверей обувь! Скоро явится жена, а в квартире культ чистых полов. Через
десять минут не осталось никаких неясностей. Его собственная история
дробилась на сотни и тысячи других... В СССР существуют пятилетние медфаки,
выпускники которых получают диплом стоматологов, и трехлетние институты
зубных врачей. А коли так, зубных врачей -- на помойку... О, конечно, им
обещали "все выяснить", "все уладить", "организовать курсы"; к новому 1973
году отчаявшиеся люди поняли, что их загнали в тупик. Точь-в-точь, как и
его, Якова Гура. Но сколько прибыло в Израиль хирургов? ...А зубные врачи
хлынули в Израиль, как поток сквозь рухнувшую вдруг плотину. Конечно,
медицинскую мафию не смыть даже потоком. А все же... Зубные врачи отобрали
для визита к министру пять самых, по их мнению, "жестоковыйных евреев". Яша
с ужасом увидел, что включили одних горластых истеричек. Не удалось отбиться
только от Лолы Кац-Ивановой из Черновиц. Черновицы требовали, чтобы от них
была Лола и никто другой. От остальных кликуш Яше удалось избавиться. Вместо
них по его просьбе избрали иссохшего узбека и лагерницу Мирру, которые умели
и помолчать. К полудню измученная автобусными пересадками делегация
добралась, наконец, до чистого, благоустроенного района Иерусалима
Сен-Симон, где располагалось Министерство здравоохранения. Здания из белого
камня высветили улицы, создали праздничный фон. Надежда сверкнула даже в
глазах Мирры, которая всю дорогу угрюмо молчала. Как и Яша, который ничего
хорошего не ожидал и сейчас. Более того, чем ближе подходил к министерству,
тем неувереннее становились его шаги. Он опасался все провалить одним своим
появлением. Министры не любят встречаться с теми, кому они лгали. Яша сказал
о своих опасениях зубным врачам: "Если вы хотите, чтобы ваша миссия
оказалась провальной с первой минуты, я пойду!" -- честно предупредил он. Но
они ничего не хотели слышать. "На миру и смерть красный", -- заявил узбек.
Министр Шемтов, худощавый, подтянутый, белый отложной воротничок рубашки
поверх пиджака, на посетителей не взглянул. Что-то читал. Поднял неулыбчивое
мужицкое лицо, увидел Якова Гура и снова уткнулся в бумаги. В первый раз Яша
от такого приема растерялся. А сейчас вдруг ощутил волну негодования,
которая поднимается в нем: "Чует кошка, чье мясо съела..." Он показал жестом
своей обескураженной делегации -- садитесь! -- Сколько в Израиле зубных
врачей, отданных псам на растерзание? -- спросил Яша у своей делегации.
Спросил достаточно громко. Министр, не отрывая ручки от бумаги, поднял один
глаз. Яща подождал, пока он положит ручку, и сказал, что он изумлен
профессионализмом людей, которые загоняют в Израиле врачей из СССР в беличье
колесо. Работать не дают, так как нет израильского диплома. И, с другой
стороны, мешают этот диплом получить. Яша говорил сдержанно, с подавленной
яростью, минут пять. Заметил в заключение, что, по-видимому, следует принять
немедленные меры, иначе это вызовет катастрофу русской алии... Министр
вскочил на ноги. -- Ты меня учить не будешь! Ты разговариваешь с министром,
а не с кем-либо. Оставь свои советы для себя!.. Яша сдержался, ответил, как
мог спокойно-улыбчиво: -- Я разговаривал с министрами в России, и челюсть у
меня от страха не дрожала. Почему бы ей дрожать в Израиле?.. Министр Шемтов
пристукнул кулаком по столу и крупным шагом вышел из кабинета. Яша посмотрел
ему вслед и невольно остановил взгляд на круглом лице Лолы Кац-Ивановой,
перекошенном от ужаса. Все пропало! -- кричали ее округлившиеся базедовые,
навыкате, глаза. -- Все и все!.. Яша заставил себя подняться и, обойдя
широкий полированный стол, сесть в кресло господина Шемтова. -- У меня нет
другого выхода, как стать министром, -- произнес он с мрачноватой веселостью
в голосе. Он взял ручку министра, кинул ее небрежно в стаканчик с остро
отточенными карандашами. Быстро сделал из чистого листика кораблик, который
каждое утро сооружал для Олененка. Лола улыбнулась."Так-то лучше..." --
подумал Яша, чувствуя, что сам он еще не успокоился. Мысль работала четко,
словно встал за операционный стол, на который положили человека, истекающего
кровью. -- Вот что, други, -- тяжело произнес он. -- Судя по королевскому
приему, нам оказанному, нас здесь хотят, как невеста у Шолом-Алейхема хотела
себе чирьев на голове. Возможно, я не прав, но в этих условиях у нас нет
другого выхода, кроме итальянской забастовки. Прямо на рабочих местах,
которых мы, по милости господина министра, не имеем. Так что не выходим
отсюда, пока нас не выслушает Голда Меир или кто-либо по ее прямому
указанию. Понятно? Лола открыла рот от изумления и захлопала в ладоши. Мирра
взбила нервно прическу "мальчик без мамы". Узбек, похоже, устал сидеть на
стуле. Он походил по кабинету, устроился у батареи отопления на полу, сложив
ноги калачиком, и заключил решительно русской пословицей, -- видно, он очень
любил русские пословицы: "Семь бед -- один обед!.." Минут через двадцать
вернулся господин министр. Увидев в своем кресле Якова Гура, он постоял у
двери оторопело, затем бочком-бочком шмыгнул вдоль стены к вешалке. Забыл
свое пальто, сердечный... Снял с крюка пальто, выпачканное побелкой, стал
надевать неторопливо, ожидая, видимо, что к нему обратятся. Но никто даже
головы не повернул в его сторону. Словно его тут не было. Яша протянул руку
к телефону министра, почти убежденный, что телефон уже отключен. Ничего
подобного!..До вечера Яков связался примерно со ста пятьюдесятью врачами в
разных ульпанах, поликлиниках, квартирах. Со всеми редакциями газет.
Оповестил Гуров. Сергуня аж присвистнул: "Кабинет министра захватили? А
почту-телеграф как же?" Дов воскликнул с восторгом: "Ну, суки, ну,
придумали! А что же мне делать? Подымаю на ноги иностранных "корров", лады?"
На другое утро весть о забастовке русских врачей в кабинете
марксиста-ленинца Шемтова облетела Израиль. В десятках ульпанов врачи
развесили плакаты, протестующие против гонений интеллигенции из России.
Чиновники из Министерства вначале открывали дверь без стука, кричали, затем
вежливо стучали, в конце третьих суток забастовки -- скреблись одним
пальцем. Предложения, которые они приносили, было одно другого заманчивее:
"Вы все получите работу".-- "Израильские дипломы вам выдадут сегодня, ...
нет, завтра. Что, завтра суббота? Значит, послезавтра". Наконец, решили
воздействовать на упрямцев индивидуально: "Лола Кац! У вас трое детей, что
вам думать о всех! Вот ваш диплом! Вы теперь работаете прямо у дома!.." Лола
поерзала, поглядела на Яшу, на Мирру, а когда чиновники ушли, принялась
постанывать, затем пугать всех полицией, которая с минуты на минуту нагрянет
и вышвырнет всех на улицу. -- Нэ знаю, как всех, -- взорвался узбек Соломон,
-- а тебя я точно выброшу из окна. Ты -- луди, остальные -- нэ луди?!
Делегаток, называется, ... -- В голосе его было столько презрения, что Лола
затихла. Чиновников первая неудача не обескуражила. В распахнутую кем-то
дверь вошел коротенький человечек с толстой папкой.-- Мирра Гринберг, -
произнес он торжественно и достал из папки бумагу, - У вас есть право на
работу... Вот ваш "ришайон". - Последнее слово он почти пропел:
"ришай-о-он". Подняв над головой бумагу с гербовой печатью, он шагнул к
Мирре. -- Вы -- узница Сиона, и вам не о чем более беспокоиться... Ну,
Мирра? Время-- деньги... Яша не заметил, как Мирра оказалась возле него. Она
дрожала. -- Они нас кончат! Они нас кончат!.. - повторяла она сдавленным
голосом. Яша взял Мирру за руку, сжал до боли, глядя в ее расширившиеся
зрачки: -- Мирра! Побег удался! Мы уже не т а м... Мирра ткнулась лицом в
его плечо, дрожа всем своим худющим телом и причитая: -- ...кончат! Сейчас
начнется!.. -- Мы не там, Мирра. Мы - здесь!.. -- ...кончат!.. -- Так до
конца Яша не смог бы сказать определенно: она т а м? Или здесь? Кто знает,
как бы развивались события дальше, если бы на четвертый день не распахнулась
без стука дверь и влетел темнокожий джентльмен, державшийся за сердце,
взмыленный, с белым, как у министра Шемтова, отложным воротничком поверх
пиджака. В униформе рабочей партии, как называл эти "воротнички" Иосиф.
Посланец в униформе передал Яше официальный, на бланке премьер-министра,
документ, который Яша громко и неторопливо прочитал своим товарищам по
борьбе: "От 20 декабря 1972 года Уважаемому доктору Гуру, представителю
бастующей алии в кабинете Министра здравоохранения в Иерусалиме. Уважаемый
доктор Гур. Сообщаю вам, что Глава Правительства госпожа Голда Меир
попросила меня пригласить представителей бастующей алии на встречу с ней 21.
12. 72 в 16. 00 в ее оффис...
Эли Мизрахи, начальник канцелярии Главы Правительства"Эли Мизрахи едва
уцелел. Женщины целовали его истерично. ...Яша позвонил в Тель-Авив доктору
Меиру Гельфонду, которого отец называл "кристалл моей души". Меира
Гельфонда, воркутинского зека, любила Голда, и, конечно, его было
целесообразно включить в делегацию забастовщиков. Затем он протелефонировал
в мэрию Иерусалима инженеру-архитектору Володе Розенблюму, который в свое
время прославился тем, что отказался от взятки в тысячу своих зарплат. В три
часа дня у Военного министерства толпились "зубницы" в своих лучших платьях.
Над ними колыхалась, словно тычинка в бутоне, голова Володи Розенблюма,
грозы иерусалимских подрядчиков. -- Слава Богу, появились, - воскликнул он,
увидев Яшу и Меира. -- А то, думаю, что я буду делать с этой свадьбой! Прямо
оторопь взяла... -- Это тебя-то? - спросил Яша, и все захохотали. Их ждали,
отвели в угол двора, впустили в добротный особнячок типа "обкомовских вилл"
в Крыму. Свет не сильный. Обивка кресел сероватая. Не броская. Тона
подобраны со вкусом. Во всю длину кабинета стол человек на двадцать пять.
Вокруг него можно ходить, если нервничаешь. Голда вошла почти сразу,
приткнула рядом свой неизменный ридикюль. Вздохнула тяжко и, "не замечая"
протянутых рук "зубниц", попросила высказаться Меира Гельфонда, лицо
которого было непроницаемым. Меир излагал свои мысли на хорошем иврите --
Яша не понял ни слова. Но от того, что поджатые губы Голды не распустились в
приязненной улыбке, а, пожалуй, поджались еще сильнее, он понял, что Меир,
как всегда, надежен... -- Хорошо, -- сказала Голда, выслушав всех до единого
и не мешая "зубницам" выкричаться, - я создаю Государственную комиссию, в
которую войдут Министр здравоохранения Шемтов, Генеральный директор Подэ...
-- И она принялась перечислять имена правительственных сановников... -- Вот
это да! -- процедил Яша сквозь зубы. -- Создают очередную комиссию
могильщиков, а мы хлопаем ушами. Видно, Дов прав: логикой на Ближнем Востоке
ничего не возьмешь. Только палкой по голове! Меир посмотрел на Якова Гура
долгим взглядом: -- такого Яшу он не знал... Яша встал и попросил Голду
тоном самым сдержанным, но твердым включить в комиссию кого-либо из зубных
врачей. -- Этого не будет! -- воскликнула Голда. -- Вы не государственные
лица. И даже не общественные. Вы не представляете никого. Только самих себя.
И никто рядом с министром в Государственной комиссии сидеть не будет...
Этого не будет! -- Минутку, дорогая Голда! -- вскричала Лола Кац-Иванова и
бросилась к дверям с криком: -- Совещание представителей!.. "Зубницы"
умоляли Яшу сдаться. Не перечить ей. Хватит! Всего достигли! -- Вы верите ее
похоронной комиссии? -- удивился Яша. -- Тем же самым людям, которые вас
зарывали, не успели только могильного холмика поставить? Да ведь они уже
убили нас. Вы понимаете, уже убили, осталось несколько взмахов лопат... Лола
Кац-Иванова -- в рев. Узбек Соломон сказал смятенно, что большинство боится.
"Мы только луды... А они - все!" - добавил он и заморгал. Яша был измучен,
как, может быть, никогда. Его пошатывало. Подступила та запредельная
усталость, которая вызывала дурноту и боль в сердце. "Ну, решили, так ваше
дело, - тупо сказал он самому себе. -- Будете мыть пол в больницах. Или
кинетесь к немцам". Он принялся ощупывать карманы, чтоб закурить. Где-то
забыл, видно, пачку. Полез во внутренний карман пиджака, не там ли? И пальцы
наткнулись на письмо, которое начиналось со слов: "Я виноват перед тобой,
Рыжик..." Выдернул руку, точно его ударило током. -- Проклятые рабы! --
вскричал он. -- Вам что, уши заложило. Мы для нее -- черная кость. Даже не
представители общественности. Никто рядом с его превосходительством
министром сидеть не смеет! Вождь рабочих и крестьян, чтоб ее... Пропадите вы
пропадом! Я ухожу! У меня работа есть, мне хорошо!.. Лола Кац-Иванова
вцепилась в Яшу мертвой хваткой: "Делай, как знаешь!" -- Ну, что ж, --
сказал Яша, вернувшись в кабинет Голды, преодолевая дурноту. -- Коль русское
еврейство даже не представители общественности, мы остаемся здесь. У нас уже
есть опыт сидения в министерском кресле. -- Как здесь? -- оторопело спросила
Голда. -- Так, госпожа Голда Меир. Забастовка врачей переносится в кабинет
Премьер-министра государства Израиль. Встань Голда Меир с кресла, Яков Гур
немедля бы занял его. Но Голда не поднялась. Дураков нема!.. Посмотрела на
Якова пристально: -- А ты думаешь, что справишься с обязанностями Главы
правительства? Яша вспомнил, как стушевался на первой встрече с ней, и он
заставил себя на этот раз ответить с подчеркнутой убежденностью: -- Конечно!
Но пока что мы требуем минимума: в правительственную комиссию будет включен
один из нас или мы отсюда не выйдем. За окнами особняка было достаточно
военной полиции, чтобы всю общественность протащить за ноги по синайской
пустыне. И затем утопить в Суэцком канале. По сталинским меркам и это было
бы слабым наказанием. Захват кабинета Главы государства?! Впрочем, в любом
государстве была бы вызвана полиция... Не позвала полиции Голда.
Единоборствовала одна, героически. Сражалась, как Илья Муромец с Идолищем
поганым. Многое простил ей Яша за это... "Сиденье казаков под турецкой
крепостью Азов", как позднее окрестила Гуля это совещание у Голды, началось
в 15.45. Сейчас был двенадцатый час ночи. Голда выкурила несколько пачек
сигарет, выпила, по подсчетам Лолы, 12 чашек кофе. И ни разу -- за восемь
часов -- не поднялась со стула. Общественность выскакивала время от времени,
а Голда -- нет. -- У нее плохие почки, -- печалился Яша. -- Меир, ты --
терапевт, объяви "медицинский перерыв", а мы клянемся, что за это время
власти не захватим... Около полуночи вперед стал осторожно выдвигаться
профессор Подэ, Генеральный директор Министерства здравоохранения. -- Вы --
врачи, как вы можете так задерживать Голду? Ей пора отдыхать. -- Ах, мы
врачи! - вызверился на него Яша. -- Признали! А что ж тянули с признанием,
мы бы сюда не пришли. Бездельники! Сели Голде на шею... Господин Подэ
взмахнул ручками и бросился на свое место. В половине первого ночи Голда,
наконец, поднялась со стула и быстро вышла. Яша встал тоже, -- Меир вынул
носовой платок и вытер взмокший лоб. Однако она тут же окликнула своих
министров и спустя четверть часа вернулась с правительственным решением о
составе комиссии. Последним был допечатан доктор Яков Гур. Многое забывала
Голда, куда более важное для государства, а вот этого забыть не могла до
самой смерти... Недели две у Яши не было сил искать работу. Он стал домашней
хозяйкой. "Тыбой", как он себя называл. ('Ты бы сбегал за молоком..." 'Ты бы
сдал бутылки...") Вдруг в десять вечера звонок. Госпиталь, из которого --
Яша считал -- его выгнали в шею, вызывал его на ночное дежурство.
Немедленно! "Машина за вами выехала!" Яша улыбнулся измученно, опустился на
первый попавшийся стул, ноги не держали. "Как лошадь распрягли; как лошадь
запрягают... Ни слова человеческого..." На автобусной остановке, где он ждал
госпитальную машину, случайно увидел Мирру. Автобус уже подходил, Яша
кинулся к ней, взял Мирру за холодные, как лед, руки и произнес пересохшим
от волнения голосом: -- Спасибо тебе, Мирабель! -- За что? -- Спасибо,
Мирра!.. Спасибо, седая моя девочка!.. -- Да за что?! -- Ты куда сейчас?.. В
Ашдод?.. Ты там живешь? Она побежала к автобусу, ее короткий зеленый плащик
ветер раздул, как крылья. Оглянулась! Яша помахал старому, скрипящему
автобусу. ...Он раздевался, мыл руки после очередного дежурства, когда из
дома позвонили. -- Яша! -- кричала Регина. -- Примчались грузины! В Ашдоде
резня!.. Ничего не знаю! Гортанный голос поодаль от трубки вскричал: --
Дарагой, нужен хороший доктор! Душа-доктор! Это я -- Сулико! В Ашдоде льется
кровь!.. Как выйдешь, гляди белый "Вольво"... Льется кровь, дарагой! У руля
пригибался знакомый Яше паренек, Ицхак, раньше работавший на "скорой
помощи". На перекрестке Ицхак спросил у чистенького беловолосого шофера
соседней машины, сколько сейчас времени. Тот ответил: щесть шестнадцать. Без
двадцати секунд... -- Еки! -- иронически прокомментировал Ицхак. ( Восток, и
российский, и черный, относились к "немцам" без любви) -- Без двадцати