Страница:
остались отношения самые дружеские, почти душевные. Доктор Гур был, по
словам Розенгарда, самым лучшим человеком, которого он только встречал...Яша
сказал Розенгарду, что он выжат, как лимон, а оставить отделение не на кого.
Розенгард немедля прислал Яше своего старшего врача. Яков познакомил его с
больными, сел в свою "форд-кортину", посадил рядышком Регину, и порулили
вниз к Мертвому морю, где заказали номер в гостинице.
Дальше этого места Яша, которого я отыскал в больничной палате,
рассказывать не мог. По большому доброму лицу его, наполовину скрытому
повязкой, потекли слезы. Досказала Регина, кусая губы, страясь не
разреветься.
Дорога к Мертвому морю трудная. Теплый провал в земной коре, ниже нет
на земле места. Крутой серпантин. Вниз и вниз... И вдруг Яша, на одном из
поворотов, говорит Регине: -- Я не вижу дороги!
Регина стала корректировать, сама не водила машину, дотянула Яшу до
гостиницы, как поводырь слепца. Прибыли, внесли в номер чемоданы.
Отдышались: номер хороший, с кондиционером. Ветерок дует. Яша спросил жену,
который час. Был полдень. А для Яши -- наступила ночь...
...Спустя месяц я уезжал. Приехал прощаться. Яша сказал, что глаза --
ничего. Правда, очень узкое поле зрения. И какой-то туман...
Установили, воспаление сетчатой оболочки глаза. Перенапрягся. Нервные
стрессы... Он принялся наливать мне коньяк и стал лить мимо рюмки. Я взял у
него бутылку. Он попросил виноватым голосом: -- Налей мне тоже. Справим по
хирургу Якову Гуру поминки. Не встревай, жена! Поминки дело тихое...
Я объехал всех Гуров. Наум просил меня вернуться. Убеждал, что в
Америке я не уживусь. Да и как ужиться? -- Понимаешь, Гриш, американцы --
рабовладельцы. Раньше у них рабы были черные, теперь -- зеленые. Рассказал,
что работал в Штатах, рядом с ним, югослав. Хороший инженер, на такой же
позиции, как и он. Ему, Науму, как и остальным американцам на подобных
должностях, платили шестьдесят тысяч в год. А югославу -- пятнадцать.
Спросил он, Наум, у босса, почему такая несправедливость? -- Так он же
зеленый! -- воскликнул босс. -- В Америке без году неделя, и десяти лет нет.
-- А я? -- Ты -- гость. Прилетел-улетел, а югослав -- иммигрант. Я ж тебе
сказал -- зе-ле-ный!
Очень просил Наум, чтоб не остался в Америке. -- ...Они рабовладельцы,
-- кричал он, когда я садился в машину. -- Как были, так и остались!..
Дова я отыскал в его комбинате. Он стеклил крышу. От застывающих в
формах бетонных панелей подымался белый парок, духотища. Спустился ко мне,
буркнул со свойственной Гурам определенностью: -- Гриша, если зацепишься
там, молись! В Израиле выживает кто? Кто с нашим еб...ным правительством
шары-вары крутит. Или как я: от ихнего "изьма" в сторонке. Своя крыша --
свои мыши. А ты кто? Ты, извини, гуманитарий, значит, навсегда подмогильный.
На крючке. Так что, если зацепишься... -- И он сунул мне свою жесткую, как
коряга, и почти черную руку.
Геула и Сергей не отвечали. Я звонил, стучал кулаком в дверь. Никого.
Заехал к ним раз, другой. Наконец в день отлета. Стучал в дверь так долго,
что из соседней квартиры вышла соседка-марокканка.
-- Они уехали, -- буркнула она мрачно. -- Навсегда уехали!.. Третий
день, как уехали!
-- Кто? -- воскликнул я оторопело. -- Геула?! Сергей?! Этого не может
быть! Геула сидела за Израиль в тюрьме!
-- Уехали, говорю! Все русские бегут. Вот и они...
Я был так ошеломлен, что, отыскав телефонную будку, набрал номер Лии.
Услышав ее тихий голос, сообразил, что новость может оказаться для нее
роковой: она только что поднялась после второго инфаркта. Нажав на рычажок,
позвонил Дову. Не знаю, рулил он на своей "пожарке" или летел, но через
полчаса он подъехал к дому Геулы. Дернул дверь квартиры на себя, она
открылась безо всяких ключей. На пустом столе белела записка.
"Лия, дорогая наша мама. Мы уезжаем из Израиля. Иначе погибнем. Полетим
в Италию или в Вену, или еще куда, где есть "Хаяс". Появится адрес; сразу
напишем. Мама, умоляем, не волнуйся!
Обнимаем всех наших. Целуем тебя, мама. Гуля, Сергей."
Дов взглянул на меня, я -- на него.
-- В-вот, дали год... -- Он, наконец, обрел дар речи. -- Серегу кто-то
трахнул пыльным мешком из-за угла, испугался, сердечный... Но -- Гуля?
Гу-уля?! -- Он повертел обескураженно бумажку в руках; письмо Геулы было
написано на обратной стороне официального бланка Иерусалимского
университета. Дов впился в него глазами.
-- Да это договор!.. Не о "Черной книге"?! Черта с два! "Евреи в
Киевской Руси". Тема, конечно, актуальнее "Черной книги"... Слушай, не тут
ли собака зарыта?
Мы принялись переводить. Договор был между Геулой и "подвальным
царством Шмуэля", как называли Центр по исследованию еврейских проблем,
расположенный в полуподвале одного из университетских корпусов. Судя по
дате, договор прибыл день или два назад.
Договор был позорный, казуистический. Эмигрантский. Пожалуй, он
выделялся и среди эмигрантских. Исполнительница Геула Гур-Левитан,
естественно, никаких прав на работу не имела. "Денежное вознаграждение"
назначалось вдвое меньше минимальной зарплаты в Израиле. К индексу цен не
прикреплялось. Это означало, что при нынешних темпах девальвации израильской
лиры, "вознаграждение" уже через полгода-год стало бы грудой мусора. Об этом
Шмуэль Митингер и его канцелярия знали точно, и потому в договор был включен
пункт N 2-б: "Вышеуказанная сумма... не изменится ни по какой причине, хотя
бы исключительной". Более того, чтоб исполнитель навсегда остался
невидимкой, безымянным "сезонником", не вздумал вдруг апеллировать к
профсоюзу, добавлен специальный пункт No8: "Настоящим провозглашается... что
отношения между сторонами -- это не отношения между работником и
работодателем, хозяином и помощником, но исключительно отношения между
обслуживающим и обслуживаемым... госпожа Геула Гур-Левитан не будет
претендовать каким-либо способом на получение от "центра" прав, вытекающих
из рабочих отношений..."
-- Плантаторы! Гады! -- прорычал Дов. -- Распоясались до того, что в
официальных документах возглашают, что нанимают раба... И не стыдятся, а?
Слушай, да это почище Ашдода? Кого в вечные сезонники? Гулю!.. Ашдод! Ашдод
им нужен, сукам! Кол в задницу! Врубил же им Володька-математик:
"Ничтожества! Большевистские гниды!" И не дал себя обобрать!..
Забаррикадировалась бы в кабинете Шмуэля, объявила бы голодовку... Э-эх!..
Я усомнился, правильно ли перевели? Постучался к соседу-сабре... Все
точно! Похоже, Митингеры перешли в общее наступление. Только что его жена,
преподаватель Ривка Митингер, катапультировала двух ученых, не пожелавших
приписать ее имя к своим открытиям. В тот же день подвальный "Центр"
отправил Геуле это "свидетельство раба".
Дов исследовал брошенную квартиру; мебель и холодильник не продали, на
плите сережкин зеленый чайник со свистком, в ванне -- гулины духи, расчески.
В раковине -- сажа. Жгли бумаги. Все это походило на паническое отступление
во время войны. Танки врага ворвались в город -- хозяева бежали... Дов снова
взглянул на записку. "Мы уезжаем... Иначе погибнем..." У него вырвалось с
болью:
-- Кого испугались?! Да звякни они мне...
Я тяжело опустился на стул.
Иммигранты из России называли подвальное царство Шмуэля доильным
аппаратом системы "Елочка". "Елочки" стоят в СССР в совхозных коровниках.
Стойла расположены под углом, и все вместе напоминает по форме елку.
Иммигрантов из России, как коров, отдаивали партиями. Отдоили -- иди
гуляй...
Доильный аппарат "Елочка" работал бесперебойно, пока не стали приезжать
профессионалы. Доктора наук не хотели, чтобы с ними обращались, как с
животными. Не желали подписывать контракты, в которых юридически точно
указывалось, кто они есть...
Не желают подписывать "свидетельства раба" -- пусть таскают уголь.
Свободными людьми...
-- Вы нам не нужны, -- заявил моему знакомому, журналисту из Москвы,
один из "дояров". -- Вы человек пишущий. А нам нужны поставщики сырых
фактов. Информационные доноры. А писать и исследовать будем сами. Са-ми!..
Если с Наумом не церемонились, то уж в "гуманитарном углу!.."
Мы вышли из квартиры, которую Дов запер и поставил на дверь печать при
помощи сургуча и монеты в пять лир. Затем позвонили Науму. Тот прихватил
Яшу, заявившегося со своим докторским саквояжем. Поохали, отправились к Лие.
Лия мяла в руках записку и плакала. Наум дважды снимал телефонную
трубку и клал на место. Не хотелось ему звонить Могиле. Ох, не хотелось!..
Но как иначе узнать, куда их прибило? Куда ему, Науму, лететь?
В голосе Шауля не было удивления: -- Убежали?.. Даже матери не сказали?
Нет, он не хотел звонить ни в Рим, ни в Вену. С "Хаясом" он дела не
имеет.Однако голос его стал обеспокоенным, едва он узнал о записке на
оборотной стороне "подвального" контракта. -- Приезжайте ко мне! -- сказал
он резко. -- Подумаем вместе. Наум направился к дверям под наставления
семейства: -- Не унижайся перед ним, сынок!
-- Не давай ему договора в руки! Ух, сука с арабского шУка.
Шауль бен Ами прочитал мятую записку, изучил договор. В одном месте
Лия, теребя бумагу, затерла буквы, поглядел сквозь лупу.
-- М-да!.. Рабский, говорите, контрактик? Допустим... Но из-за этого
уезжать? Позвонила бы мне.
-- На похоронах все умные и добрые! -- вырвалось у Наума. -- Помогите
хоть теперь. Я хочу немедля вылететь к ним. В каком они "Хаясе"? В Риме,
Вене, Брюсселе? Для вас узнать -- минута времени.
Шауль сцепил свои руки, хрустнул пальцами.-- Спешка тут не нужна! Раз
они не предупредили даже вас, состояние их легко представить. Поругаетесь с
ними, и только. У меня есть к вам предложение.
Предложение было заманчивое. Он, Шауль, дает деньги. Наум объезжает все
отделения Хаяса. Во всех городах и странах. Много людей едут мимо Израиля,
потому что ничего о нем не знают. Не все же историки или экономисты! Многие
устроились бы сходу. Особенно ремесленники.
-- У нас с вами, Наум, общие интересы.
-- Не убежден, господин Шауль бен Ами!
-- Напрасно! -- Шауль открыл пачку американских сигарет, протянул Науму
сигарету. -- Если русская алия хлынет мимо, зачем государству Израиль Шауль
бен Ами...
Наум усмехнулся. "Зачем?.. Голды нет, Могила вот он. Рабин уйдет,
Могила останется. Неваляшка!.. Может, только Бегин его сковырнет. И отдаст
под суд, за гибель русской алии... " Наум поднял глаза на озабоченного
корректного Шауля, сказал, что денег не возьмет, перед "прямиками" выступит.
Будет признателен Шаулю, если тот все же выяснит, какое отделение Хаяса
приняло Гуров?
-- Это не в моих силах!
Наум поднял глаза к потолку, зажмурился. "Не в его силах?! Тогда -- в
чьих?" Вспомнился вдруг некстати давний иронический возглас: "А к кому вы
будете звонить в Израиле?" Наум выругался почти вслух.
-- Вы с Богом разговариваете? -- ухмыльнулся Шауль бен Ами.
-- Это мое старое хобби, общаться с богами! Был бы умнее, давно бы
перешел на филателию.
Вернулся к своей машине злой. Рядом приткнулся красный автомобиль Дова.
В нем Дов и Яша. Примчал, неугомонный!
Накрапывал дождь. Капли крупные, холодные. Ветер рвет полы старенького
плаща. Сволочь-погода!.. Сел в машину Дова, скрючился, коленки у носа.
Говорил же Яша, не ходи... В какую страну податься? Наконец Дов не выдержал.
-- Ну, что ты не мычишь, не телишься?
Наум промакнул платком лысину.-- Дышать нечем! Как в хамсин...
Позавчера Сергуня выступал по телевизору. Клеймил тех, кто едет мимо
Израиля. Вопил, чтоб им не помогали. Ни в коем разе. -- Яша повернул к нему
голову. -- Не в этом ли дело, Наум? Ты же знаешь Гулю...
Он был прав, полуслепой и прозорливый Яша. Утром, двумя днями ранее,
Геула достала из почтового ящика конверт со штампом Иерусалимского
университета. Контракт... Посидела над ним горестно. О "Черной книге" ни
слова. Отказаться?.. Ей когда-то хотелось написать работу о ветхозаветных
корнях русского славянофильства. "Библейские мифы о родине, морали и XX
век", так бы она назвала ее. Отберут! Все материалы... Естественно, когда
основной принцип "научной работы" -- обобрать!.. Она-то, дура, думала, что
это просто афоризм Дова: "Банда спустилась с гор..." Хорош афоризм! Одна
надежда оставалась -- не по зубам банде тема. Помусолит и отбросит.
Вздохнув, она накинула свой парадный синий плащ, синюю шапочку до
бровей и отправилась в библиотеку, просматривать материалы.
Едва вернулась, позвонил Сергуня, сказал, чтоб не ждала к обеду. Их
везут на телевиденье. Выступит -- приедет. Геула включила по этому случаю
телевизор, пылившийся в углу. Гладила сергунины рубашки, искоса поглядывая
на экран. Выступали активисты из комитета Подликина. Они сидели тесно, как
на семейной фотографии. Но вот камера остановилась на одном из них, укрупняя
его руки. Уже на весь экран корявые пальцы со сбитыми ногтями. Руки сварщика
или водопроводчика. Голос низкий, глухой, как из трубы. -- ...А я этих гадов
-- "прямиков" презираю. Я никому не пошлю вызова, зная, что тот не приедет
сюда...
-- Но ведь надо спасать евреев? -- осторожно осведомился репортер.
-- По израильскому вызову?! -- загремел ящик.
-- "Кто сегодня поет не с нами, тот против нас?" - репортер усмехнулся.
-- Чего?
Камеру перебросили на круглолицого лоснящегося Подликина, который,
судорожно держа бумажки, негодовал, что из Израиля идут плохие письма. -- В
Израиль, понимаете, едут, как домой, и требуют... А в Америке кому придет в
голову требовать. Чужбина. Потому письма оттуда хорошие... -- Он замолчал,
шаря глазами по бумажке, наконец, нашел нужный абзац и принялся развивать
свою генеральную тему, -- какие они евреи!..
Закончить ему не дали: Подликина больше трех минут можно слушать только
за большое вознаграждение, -- говаривал Сергуня. И точно. Камера ушла от
Подликина. На экране появился Сергуня. Он сидел отдельно, за круглым
столиком, на котором лежали листочки его исследования. Сергуня начал его,
как сообщил он, по просьбе государственных инстанций.
Геула выдернула штепсель утюга, бросила гладишь. Сергуня говорил тоном
человека убежденного, языком наукообразным, который, казалось, и сам по
себе, свидетельствовал о глубине подхода. -- Каковы факторы, от которых
зависит приток алии? Перечислим их, чтобы затем построить график:
1. Безопасность.
2. Экономические проблемы.
3. Социальные проблемы.
4. Засилье религии.
5. Климат.
6. Язык...
Факторов была чертова дюжина, не меньше, и, помянув каждый, Сергей
поднимал глаза и как бы смотрел в глаза телезрителей.
Геула внимала с нарастающей тревогой, а когда он произнес "что получим
на оси координат?", ее начала бить дрожь; этой "оси координат" она уже
вынести не могла; едва Сергуня переступил порог дома, она сказала резко: --
Зачем врешь?! Ты что, не понимаешь, что эта псевдонаучность -- дымовая
завеса, скрывающая государственных преступников, творцов "ада абсорбции"...
Порядочный человек всюду остается порядочным, а шпана летит, как пух во
время погрома.
Сергей ел борщ, не подымая глаз. Чуть утолив голод, начал огрызаться:
-- Почему я должен воевать за "прямиков". Их стрельба испугала!
-- Неправда! Во время войны советские послали сразу четыре тысячи
эмигрантов. Отсев в Вене был всего-навсего пятнадцать процентов. Ты сам
знаешь, что дело не в этом... Я бы на твоем месте сказала о "дружелюбии
власти"... О нашем опыте... Не хочешь о нашем? Вспомнил бы, к примеру,
Кузьковского. В страну прибыл огромный талант...
Сергей закрыл глаза. Он пережил смерть Кузьковского, как личную беду.
Он любил его картины, радовался его приезду. Рижский художник Кузьковский
попросил у Сохнута взаймы две тысячи лир. Чтобы устроить выставку. Чиновники
Сохнута поинтересовались, сможет ли художник вернуть деньги? Старик
Кузьковский, не знавший иврита, написал на листочке -- 20 000. Мол, это даст
выставка. Картины продадут. Чиновник взял ручку и зачеркнул почти все нули.
Вот, чего ты стоишь!
Гуров такое хамло не убило бы. А Кузьковский, старый человек, прибывший
в страну своей мечты и ничего еще не знавший о ней, схватился за сердце. На
другой день скончался. Теперь его картину "Последний путь (Бабий Яр)"
повесили в Кнессете, -- вот, де, как у нас ценят художников из России...
-- ...Ты забыл о Кузьковском, забыл о Лоде, ставшем притчей во
языцех?.. А ведь для многих Лод -- страшнее Лубянки. Это я тебе точно
говорю. Там ты знаешь, что тебя привезли не в страну Обетованную. Ты не
ждешь цветов и поздравлений. Ты готов к бедам... А тут? Лубянское хамство,
окрики, беззаконие, разделение семей: молодых в Хайфу, стариков -- куда
подальше. Нас взяли за горло. Нас вышибают. Доводят до Акко. До бегства из
родной страны. Какая-то еврейская нечаевщина: "Чем хуже, тем лучше!", "Не
привыкнешь -- сдохнешь!". --
Геула год не курила, а тут взяла со стола пачку Сергуни, задымила.--
Русские евреи мчат мимо Израиля сломя голову из-за твоих, что ли, "научных"
первое-второе? Они письма получили отсюда. От дочек-сыновей, соседей,
однокашников. А в письмах -- факты. О судьбе Кузьковского. О
физике-профессоре, который работает смотрителем на кладбище. Три-четыре
подобных факта, и все! Сотни семей едут мимо Израиля... А сотни таких
фактов?!
А стрессы, поджидающие новичка в стране! Это звучит ведь так научно --
стрессы. Упомянул бы! Стрессы-то ведь вызваны конкретными фактами -- потому
обошел? В письмах из Израиля их не обходят... Хитро придумали "н а у ч н ы е
п р о б л е м ы". "Нучные проблемы" -- никто не виноват.
Ты что, не знаешь, что ли, истории израильского истаблишмента? Всегда,
в каждой алии, покупали людей, которые говорили потом от имени алии. Купили
"геройского майора"; купили сорокалетнего сиротку Маркитанта, которого за
муки отца приняли в Израиле как недоноска, положили в вату, оклад назначили,
а теперь он пишет в ивритской печати (чтоб русские не узнали), что
иммигранты из России -- рвачи и негодяи. Чем ты лучше Давида Маркитанта,
нагнетающего враждебность к русской алии?! Вот вы уже вместе выступаете!..
Сергей вскочил на ноги, опрокинув тарелку; шагнул к жене, как слепой,
протянул перед собой руки. -- Гу-уля! Гуленок! С кем ты меня сравниваешь?! Я
даже не знал, что там была вся капелла. Я сидел в отдельной студии. Шауль
попросил меня...
-- Сядь, Сергуня! -- В голосе Геулы прозвучали нотки умиротворения. --
Ты не профессиональный оболтус. Ты -- труженик. Ты даже раскопал для меня
работы историка Бен Цви! Что бы я без них делала?
В самом деле, до Бен Цви она и знать не знала, ведать не ведала о
расколе 1905 года... Оказывается, у евреев был свой 1905 год. Свое Кровавое
Воскресенье. Именно тогда, когда Россия принялась стрелять-резать и правого,
и виноватого, русские сионисты гневно обрушились на Теодора Герцля, который
считал, что русских евреев надо спасать от погромов, увозя куда угодно, хоть
в Уганду.
-- Нет, нет и нет! - ответили сионисты. - Если не в Палестину, то лучше
не ехать никуда, сидеть в своих местечках и ждать у моря погоды. Только в
Палестину!
Так и случилось, что сие исступленное "Нет, нет и нет!" стало в
сионизме догмой, "краеугольным камнем"... Повесили себе на шею камушек и
поплыли... Не сняли даже в годы гитлеризма.
Можно было спасти горстку польских евреев, собиравшихся в Доминиканскую
республику, единственную страну, принимавшую евреев, -- не стали... Раз не в
Палестину!.. Бен Цви сравнил статьи газеты "Едиот Ахронот", опубликованные в
1939 году и - ныне. В 1939-ом "Едиот" требовал не оказывать помощи тем, кто
бежит от наци... не в Палестину. И сейчас сей доблестный рыцарь "в той же
позицьи на камне сидит..."
-- Сидит и вопит, -- .вырвалось у Геулы в сердцах: "Не дава-ать!" А
что, собственно, не давать? От Израиля ничего не требуется для спасения
людей, кроме вызова, то есть листка бумаг и...
Сергей оборвал ее с необычной агрессивностью: -- Я отметаю твою
параллель! Тогда бежать было некуда. Сейчас есть Израиль. Еврейское
государство. Законное убежище...
-- Спасибо! В убежище, как известно, не живут, а прячутся. П е р е ж и
д а ю т!... Пережидают, а потом -- кто куда?! Ты додумывай до конца
подброшенные тебе идейки, сразу видно, -- не твои они...
Сергей хлопнул ладонью по столу. -- Хватит, Гуля! Я -- экономист, я
знаю больше, чем ты. Израиль -- вот-вот примут в Общий рынок. На самых
льготных условиях. Пятнадцать лет он сохранит таможенный барьер. А для него
самого барьер будет снят. Но через пятнадцать лет его обяжут снять пошлины с
товаров стран Общего рынка... Если Израиль станет конкурентно-способным,
тогда все о'кей! Если нет -- будет затоплен товарами Западной Германии,
Англии, Франции. А это -- крах израильской промышленности, безработица.
Единственный шанс Израиля в этой лотерее -- использовать для
неправдоподобного скачка ученых, науку. Пятнадцать лет. Или-или...
Геула налила апельсинового соку себе и мужу. -- Вот как, Сергуня!
Значит, правительство знает даже сроки гибели Израиля. Двадцать веков евреи
отмечают день девятого аба -- разгром римлянами второго Храма. Мы станем
очевидцами гибели третьего Храма?..
Сергуня вскочил на ноги, расплескав сок. -- Потому я был там! Этот
поток мимо... это... бросить нас тут одних -- это историческая измена!
Измена, бетах! -- Он опустил глаза и, сжав кулаки, выпалил
затверженно-гладко: -- Потому мы не можем относиться к "прямикам"
безразлично. Я могу понять тех, кто говорит: "Мы создадим им такую жизнь в
их Канадах и Америках, что они будут счастливы приползти к нам на
коленях..."
В глазах Геулы и всегда было что-то от выражения ребенка, говорящего:
"Как вам не стыдно?" А сейчас глаза ее расширились в ужасе. От лица отлила
кровь, оно стало иссиня-белым, как тогда, когда она увидела на полу, в
Бершевском кино, распластанного Иосифа.
-- Это слова Шауля бен Ами, партийная кличка "Могила"?
Сергей поежился. -- Ну, и что?
-- У тебя хватило пороху на один-единственный протест? В комиссии
Кнессета? Открыл рот и... захрипел. Он, что, за горло тебя держит?
Сергей протянул к ней руки. -- Гуля, успокойся! Умоляю, успокойся! За
что ты так?!
Гуля молчала долго. Сидела неподвижно, только ее полураспустившаяся
коса покачивалась. Глаза закрыты. Сергей почти физически ощущал, как начала
давить на уши тишина квартиры. Смотрел на жену все в большем страхе, --
сейчас она встанет, откроет дверь и скажет, чтоб его ноги здесь не было...
Геула медленно, не глядя на мужа, взяла со стола стакан с соком и
произнесла подавленно, устало: -- Какой кошмар!
Сергея наполнила какая-то ошалелая радость. Этот "кошмар" уж не
относился к нему, Сергею. Еще ничего не погибло. Ничего не погибло.
-- Гуленок, я противоречив, я знаю. Но надо же как-то спасать
положение! Часы запущены. Осталось пятнадцать лет.
Геула заговорила тихо, словно для самой себя. Услышит -- хорошо. Не
услышит, значит, не услышит... -- Голда все уши прожужжала мне об общности
мирового еврейства. Я ей поверила. Пожалуй, верю и сейчас, хоть не столь
безоглядно. Но, если она права и, в то же самое время, существует опасность
гибели хоть одного еврея в СССР, как может израильское правительство
препятствовать спасению? Не чудовищно ли, что поколение, пережившее
Катастрофу, сознательно способствует новой Катастрофе?.. Да это тот же
большевизм, только там делили нацию по классовому признаку, а не по месту
посадки авиалайнера! "Хорошие евреи",вообще "не евреи"... Еврейским судом
установлено: Бен Гурион предал миллион венгерских евреев, отказалсят
выкупить их у Эйхмана. Слышал, наверное, как бен гурионы до сих пор
выгораживают "отца нации", правившего евреями по горло в еврейской крови:
"Они ( венгерские евреи) не евреи"! -- вопят "Не евреи"!!!." Мне
отвратителен этот безмозглый истерический национализм, который все решает за
других. Человек решает! Он -- мера всех вещей!.. Сначала личность, а потом
уж ваши транспаранты и гимны.
Г и м н ю к и!.
Подняла глаза на притихшего мужа. -- Сергуня, история "Черной книги"
открыла мне глаза на многое. Нас здесь хотели?! Нас здесь ждали?!..Сохнут,
как известно, получает от американских евреев с головы. А головы двинулись
мимо Израиля. Вот он и вопит, как резаный. А ты здесь в какой роли?
Сергуня, правительство, которое заявляет и словом, и делом: "Либо в
Израиль, либо сидите в России", -- правительство Иуды Искариота... Когда
застрявших в СССР евреев погонят в Биробиджан или в какой-нибудь другой
Бабий Яр, как ты себя будешь чувствовать, ты, нанесший им самый страшный
удар?.. Ты не хочешь наносить им удара? Верю! Но тогда скажи мне, чем
отличается Шауль от того сирийского офицера, который заставлял тебя и других
израильских солдат бить друг друга в кровь?..
Сергей закрыл лицо ладонями, затем шагнул к Геуле, протянул перед собой
руки. - Не-эт! Нет! Я не буду жить, как в сирийском плену... Не буду!.. Да,
правильно! Шауль заставляет одних евреев бить других... как этот рябой
сириец. Я не смогу здесь жить! Уедем, Гуля!
-- Ку-уда?!
-- Куда глаза глядят! В Америку, Австралию. Чем дальше, тем лучше!
Слушай, я... я не могу здесь жить. Я не врач с частным приемом, не Дов с его
бетонным заводиком. Я не могу сказать Могиле: "Пошел вон!" Хотя он и не
стреляет в ноги... впрочем, а что такое мой контракт, который перезаключают
каждые два месяца? Он выбросит меня отовсюду... А -- тебя? Сколько они будут
глумиться над нами? Уедем!
Геула встала, подошла к окну, долго молчала, глядя на Иудейские горы в
розоватой дымке. Когда обернулась, в глазах ее стыли слезы... Заставила себя
сказать: -- Ну, так, Сергуня. Я и ты, как пальцы на одной руке. Нас не
разлучишь. Раз мы здесь не можем остаться самими собой, -- уедем! Пусть о
словам Розенгарда, самым лучшим человеком, которого он только встречал...Яша
сказал Розенгарду, что он выжат, как лимон, а оставить отделение не на кого.
Розенгард немедля прислал Яше своего старшего врача. Яков познакомил его с
больными, сел в свою "форд-кортину", посадил рядышком Регину, и порулили
вниз к Мертвому морю, где заказали номер в гостинице.
Дальше этого места Яша, которого я отыскал в больничной палате,
рассказывать не мог. По большому доброму лицу его, наполовину скрытому
повязкой, потекли слезы. Досказала Регина, кусая губы, страясь не
разреветься.
Дорога к Мертвому морю трудная. Теплый провал в земной коре, ниже нет
на земле места. Крутой серпантин. Вниз и вниз... И вдруг Яша, на одном из
поворотов, говорит Регине: -- Я не вижу дороги!
Регина стала корректировать, сама не водила машину, дотянула Яшу до
гостиницы, как поводырь слепца. Прибыли, внесли в номер чемоданы.
Отдышались: номер хороший, с кондиционером. Ветерок дует. Яша спросил жену,
который час. Был полдень. А для Яши -- наступила ночь...
...Спустя месяц я уезжал. Приехал прощаться. Яша сказал, что глаза --
ничего. Правда, очень узкое поле зрения. И какой-то туман...
Установили, воспаление сетчатой оболочки глаза. Перенапрягся. Нервные
стрессы... Он принялся наливать мне коньяк и стал лить мимо рюмки. Я взял у
него бутылку. Он попросил виноватым голосом: -- Налей мне тоже. Справим по
хирургу Якову Гуру поминки. Не встревай, жена! Поминки дело тихое...
Я объехал всех Гуров. Наум просил меня вернуться. Убеждал, что в
Америке я не уживусь. Да и как ужиться? -- Понимаешь, Гриш, американцы --
рабовладельцы. Раньше у них рабы были черные, теперь -- зеленые. Рассказал,
что работал в Штатах, рядом с ним, югослав. Хороший инженер, на такой же
позиции, как и он. Ему, Науму, как и остальным американцам на подобных
должностях, платили шестьдесят тысяч в год. А югославу -- пятнадцать.
Спросил он, Наум, у босса, почему такая несправедливость? -- Так он же
зеленый! -- воскликнул босс. -- В Америке без году неделя, и десяти лет нет.
-- А я? -- Ты -- гость. Прилетел-улетел, а югослав -- иммигрант. Я ж тебе
сказал -- зе-ле-ный!
Очень просил Наум, чтоб не остался в Америке. -- ...Они рабовладельцы,
-- кричал он, когда я садился в машину. -- Как были, так и остались!..
Дова я отыскал в его комбинате. Он стеклил крышу. От застывающих в
формах бетонных панелей подымался белый парок, духотища. Спустился ко мне,
буркнул со свойственной Гурам определенностью: -- Гриша, если зацепишься
там, молись! В Израиле выживает кто? Кто с нашим еб...ным правительством
шары-вары крутит. Или как я: от ихнего "изьма" в сторонке. Своя крыша --
свои мыши. А ты кто? Ты, извини, гуманитарий, значит, навсегда подмогильный.
На крючке. Так что, если зацепишься... -- И он сунул мне свою жесткую, как
коряга, и почти черную руку.
Геула и Сергей не отвечали. Я звонил, стучал кулаком в дверь. Никого.
Заехал к ним раз, другой. Наконец в день отлета. Стучал в дверь так долго,
что из соседней квартиры вышла соседка-марокканка.
-- Они уехали, -- буркнула она мрачно. -- Навсегда уехали!.. Третий
день, как уехали!
-- Кто? -- воскликнул я оторопело. -- Геула?! Сергей?! Этого не может
быть! Геула сидела за Израиль в тюрьме!
-- Уехали, говорю! Все русские бегут. Вот и они...
Я был так ошеломлен, что, отыскав телефонную будку, набрал номер Лии.
Услышав ее тихий голос, сообразил, что новость может оказаться для нее
роковой: она только что поднялась после второго инфаркта. Нажав на рычажок,
позвонил Дову. Не знаю, рулил он на своей "пожарке" или летел, но через
полчаса он подъехал к дому Геулы. Дернул дверь квартиры на себя, она
открылась безо всяких ключей. На пустом столе белела записка.
"Лия, дорогая наша мама. Мы уезжаем из Израиля. Иначе погибнем. Полетим
в Италию или в Вену, или еще куда, где есть "Хаяс". Появится адрес; сразу
напишем. Мама, умоляем, не волнуйся!
Обнимаем всех наших. Целуем тебя, мама. Гуля, Сергей."
Дов взглянул на меня, я -- на него.
-- В-вот, дали год... -- Он, наконец, обрел дар речи. -- Серегу кто-то
трахнул пыльным мешком из-за угла, испугался, сердечный... Но -- Гуля?
Гу-уля?! -- Он повертел обескураженно бумажку в руках; письмо Геулы было
написано на обратной стороне официального бланка Иерусалимского
университета. Дов впился в него глазами.
-- Да это договор!.. Не о "Черной книге"?! Черта с два! "Евреи в
Киевской Руси". Тема, конечно, актуальнее "Черной книги"... Слушай, не тут
ли собака зарыта?
Мы принялись переводить. Договор был между Геулой и "подвальным
царством Шмуэля", как называли Центр по исследованию еврейских проблем,
расположенный в полуподвале одного из университетских корпусов. Судя по
дате, договор прибыл день или два назад.
Договор был позорный, казуистический. Эмигрантский. Пожалуй, он
выделялся и среди эмигрантских. Исполнительница Геула Гур-Левитан,
естественно, никаких прав на работу не имела. "Денежное вознаграждение"
назначалось вдвое меньше минимальной зарплаты в Израиле. К индексу цен не
прикреплялось. Это означало, что при нынешних темпах девальвации израильской
лиры, "вознаграждение" уже через полгода-год стало бы грудой мусора. Об этом
Шмуэль Митингер и его канцелярия знали точно, и потому в договор был включен
пункт N 2-б: "Вышеуказанная сумма... не изменится ни по какой причине, хотя
бы исключительной". Более того, чтоб исполнитель навсегда остался
невидимкой, безымянным "сезонником", не вздумал вдруг апеллировать к
профсоюзу, добавлен специальный пункт No8: "Настоящим провозглашается... что
отношения между сторонами -- это не отношения между работником и
работодателем, хозяином и помощником, но исключительно отношения между
обслуживающим и обслуживаемым... госпожа Геула Гур-Левитан не будет
претендовать каким-либо способом на получение от "центра" прав, вытекающих
из рабочих отношений..."
-- Плантаторы! Гады! -- прорычал Дов. -- Распоясались до того, что в
официальных документах возглашают, что нанимают раба... И не стыдятся, а?
Слушай, да это почище Ашдода? Кого в вечные сезонники? Гулю!.. Ашдод! Ашдод
им нужен, сукам! Кол в задницу! Врубил же им Володька-математик:
"Ничтожества! Большевистские гниды!" И не дал себя обобрать!..
Забаррикадировалась бы в кабинете Шмуэля, объявила бы голодовку... Э-эх!..
Я усомнился, правильно ли перевели? Постучался к соседу-сабре... Все
точно! Похоже, Митингеры перешли в общее наступление. Только что его жена,
преподаватель Ривка Митингер, катапультировала двух ученых, не пожелавших
приписать ее имя к своим открытиям. В тот же день подвальный "Центр"
отправил Геуле это "свидетельство раба".
Дов исследовал брошенную квартиру; мебель и холодильник не продали, на
плите сережкин зеленый чайник со свистком, в ванне -- гулины духи, расчески.
В раковине -- сажа. Жгли бумаги. Все это походило на паническое отступление
во время войны. Танки врага ворвались в город -- хозяева бежали... Дов снова
взглянул на записку. "Мы уезжаем... Иначе погибнем..." У него вырвалось с
болью:
-- Кого испугались?! Да звякни они мне...
Я тяжело опустился на стул.
Иммигранты из России называли подвальное царство Шмуэля доильным
аппаратом системы "Елочка". "Елочки" стоят в СССР в совхозных коровниках.
Стойла расположены под углом, и все вместе напоминает по форме елку.
Иммигрантов из России, как коров, отдаивали партиями. Отдоили -- иди
гуляй...
Доильный аппарат "Елочка" работал бесперебойно, пока не стали приезжать
профессионалы. Доктора наук не хотели, чтобы с ними обращались, как с
животными. Не желали подписывать контракты, в которых юридически точно
указывалось, кто они есть...
Не желают подписывать "свидетельства раба" -- пусть таскают уголь.
Свободными людьми...
-- Вы нам не нужны, -- заявил моему знакомому, журналисту из Москвы,
один из "дояров". -- Вы человек пишущий. А нам нужны поставщики сырых
фактов. Информационные доноры. А писать и исследовать будем сами. Са-ми!..
Если с Наумом не церемонились, то уж в "гуманитарном углу!.."
Мы вышли из квартиры, которую Дов запер и поставил на дверь печать при
помощи сургуча и монеты в пять лир. Затем позвонили Науму. Тот прихватил
Яшу, заявившегося со своим докторским саквояжем. Поохали, отправились к Лие.
Лия мяла в руках записку и плакала. Наум дважды снимал телефонную
трубку и клал на место. Не хотелось ему звонить Могиле. Ох, не хотелось!..
Но как иначе узнать, куда их прибило? Куда ему, Науму, лететь?
В голосе Шауля не было удивления: -- Убежали?.. Даже матери не сказали?
Нет, он не хотел звонить ни в Рим, ни в Вену. С "Хаясом" он дела не
имеет.Однако голос его стал обеспокоенным, едва он узнал о записке на
оборотной стороне "подвального" контракта. -- Приезжайте ко мне! -- сказал
он резко. -- Подумаем вместе. Наум направился к дверям под наставления
семейства: -- Не унижайся перед ним, сынок!
-- Не давай ему договора в руки! Ух, сука с арабского шУка.
Шауль бен Ами прочитал мятую записку, изучил договор. В одном месте
Лия, теребя бумагу, затерла буквы, поглядел сквозь лупу.
-- М-да!.. Рабский, говорите, контрактик? Допустим... Но из-за этого
уезжать? Позвонила бы мне.
-- На похоронах все умные и добрые! -- вырвалось у Наума. -- Помогите
хоть теперь. Я хочу немедля вылететь к ним. В каком они "Хаясе"? В Риме,
Вене, Брюсселе? Для вас узнать -- минута времени.
Шауль сцепил свои руки, хрустнул пальцами.-- Спешка тут не нужна! Раз
они не предупредили даже вас, состояние их легко представить. Поругаетесь с
ними, и только. У меня есть к вам предложение.
Предложение было заманчивое. Он, Шауль, дает деньги. Наум объезжает все
отделения Хаяса. Во всех городах и странах. Много людей едут мимо Израиля,
потому что ничего о нем не знают. Не все же историки или экономисты! Многие
устроились бы сходу. Особенно ремесленники.
-- У нас с вами, Наум, общие интересы.
-- Не убежден, господин Шауль бен Ами!
-- Напрасно! -- Шауль открыл пачку американских сигарет, протянул Науму
сигарету. -- Если русская алия хлынет мимо, зачем государству Израиль Шауль
бен Ами...
Наум усмехнулся. "Зачем?.. Голды нет, Могила вот он. Рабин уйдет,
Могила останется. Неваляшка!.. Может, только Бегин его сковырнет. И отдаст
под суд, за гибель русской алии... " Наум поднял глаза на озабоченного
корректного Шауля, сказал, что денег не возьмет, перед "прямиками" выступит.
Будет признателен Шаулю, если тот все же выяснит, какое отделение Хаяса
приняло Гуров?
-- Это не в моих силах!
Наум поднял глаза к потолку, зажмурился. "Не в его силах?! Тогда -- в
чьих?" Вспомнился вдруг некстати давний иронический возглас: "А к кому вы
будете звонить в Израиле?" Наум выругался почти вслух.
-- Вы с Богом разговариваете? -- ухмыльнулся Шауль бен Ами.
-- Это мое старое хобби, общаться с богами! Был бы умнее, давно бы
перешел на филателию.
Вернулся к своей машине злой. Рядом приткнулся красный автомобиль Дова.
В нем Дов и Яша. Примчал, неугомонный!
Накрапывал дождь. Капли крупные, холодные. Ветер рвет полы старенького
плаща. Сволочь-погода!.. Сел в машину Дова, скрючился, коленки у носа.
Говорил же Яша, не ходи... В какую страну податься? Наконец Дов не выдержал.
-- Ну, что ты не мычишь, не телишься?
Наум промакнул платком лысину.-- Дышать нечем! Как в хамсин...
Позавчера Сергуня выступал по телевизору. Клеймил тех, кто едет мимо
Израиля. Вопил, чтоб им не помогали. Ни в коем разе. -- Яша повернул к нему
голову. -- Не в этом ли дело, Наум? Ты же знаешь Гулю...
Он был прав, полуслепой и прозорливый Яша. Утром, двумя днями ранее,
Геула достала из почтового ящика конверт со штампом Иерусалимского
университета. Контракт... Посидела над ним горестно. О "Черной книге" ни
слова. Отказаться?.. Ей когда-то хотелось написать работу о ветхозаветных
корнях русского славянофильства. "Библейские мифы о родине, морали и XX
век", так бы она назвала ее. Отберут! Все материалы... Естественно, когда
основной принцип "научной работы" -- обобрать!.. Она-то, дура, думала, что
это просто афоризм Дова: "Банда спустилась с гор..." Хорош афоризм! Одна
надежда оставалась -- не по зубам банде тема. Помусолит и отбросит.
Вздохнув, она накинула свой парадный синий плащ, синюю шапочку до
бровей и отправилась в библиотеку, просматривать материалы.
Едва вернулась, позвонил Сергуня, сказал, чтоб не ждала к обеду. Их
везут на телевиденье. Выступит -- приедет. Геула включила по этому случаю
телевизор, пылившийся в углу. Гладила сергунины рубашки, искоса поглядывая
на экран. Выступали активисты из комитета Подликина. Они сидели тесно, как
на семейной фотографии. Но вот камера остановилась на одном из них, укрупняя
его руки. Уже на весь экран корявые пальцы со сбитыми ногтями. Руки сварщика
или водопроводчика. Голос низкий, глухой, как из трубы. -- ...А я этих гадов
-- "прямиков" презираю. Я никому не пошлю вызова, зная, что тот не приедет
сюда...
-- Но ведь надо спасать евреев? -- осторожно осведомился репортер.
-- По израильскому вызову?! -- загремел ящик.
-- "Кто сегодня поет не с нами, тот против нас?" - репортер усмехнулся.
-- Чего?
Камеру перебросили на круглолицого лоснящегося Подликина, который,
судорожно держа бумажки, негодовал, что из Израиля идут плохие письма. -- В
Израиль, понимаете, едут, как домой, и требуют... А в Америке кому придет в
голову требовать. Чужбина. Потому письма оттуда хорошие... -- Он замолчал,
шаря глазами по бумажке, наконец, нашел нужный абзац и принялся развивать
свою генеральную тему, -- какие они евреи!..
Закончить ему не дали: Подликина больше трех минут можно слушать только
за большое вознаграждение, -- говаривал Сергуня. И точно. Камера ушла от
Подликина. На экране появился Сергуня. Он сидел отдельно, за круглым
столиком, на котором лежали листочки его исследования. Сергуня начал его,
как сообщил он, по просьбе государственных инстанций.
Геула выдернула штепсель утюга, бросила гладишь. Сергуня говорил тоном
человека убежденного, языком наукообразным, который, казалось, и сам по
себе, свидетельствовал о глубине подхода. -- Каковы факторы, от которых
зависит приток алии? Перечислим их, чтобы затем построить график:
1. Безопасность.
2. Экономические проблемы.
3. Социальные проблемы.
4. Засилье религии.
5. Климат.
6. Язык...
Факторов была чертова дюжина, не меньше, и, помянув каждый, Сергей
поднимал глаза и как бы смотрел в глаза телезрителей.
Геула внимала с нарастающей тревогой, а когда он произнес "что получим
на оси координат?", ее начала бить дрожь; этой "оси координат" она уже
вынести не могла; едва Сергуня переступил порог дома, она сказала резко: --
Зачем врешь?! Ты что, не понимаешь, что эта псевдонаучность -- дымовая
завеса, скрывающая государственных преступников, творцов "ада абсорбции"...
Порядочный человек всюду остается порядочным, а шпана летит, как пух во
время погрома.
Сергей ел борщ, не подымая глаз. Чуть утолив голод, начал огрызаться:
-- Почему я должен воевать за "прямиков". Их стрельба испугала!
-- Неправда! Во время войны советские послали сразу четыре тысячи
эмигрантов. Отсев в Вене был всего-навсего пятнадцать процентов. Ты сам
знаешь, что дело не в этом... Я бы на твоем месте сказала о "дружелюбии
власти"... О нашем опыте... Не хочешь о нашем? Вспомнил бы, к примеру,
Кузьковского. В страну прибыл огромный талант...
Сергей закрыл глаза. Он пережил смерть Кузьковского, как личную беду.
Он любил его картины, радовался его приезду. Рижский художник Кузьковский
попросил у Сохнута взаймы две тысячи лир. Чтобы устроить выставку. Чиновники
Сохнута поинтересовались, сможет ли художник вернуть деньги? Старик
Кузьковский, не знавший иврита, написал на листочке -- 20 000. Мол, это даст
выставка. Картины продадут. Чиновник взял ручку и зачеркнул почти все нули.
Вот, чего ты стоишь!
Гуров такое хамло не убило бы. А Кузьковский, старый человек, прибывший
в страну своей мечты и ничего еще не знавший о ней, схватился за сердце. На
другой день скончался. Теперь его картину "Последний путь (Бабий Яр)"
повесили в Кнессете, -- вот, де, как у нас ценят художников из России...
-- ...Ты забыл о Кузьковском, забыл о Лоде, ставшем притчей во
языцех?.. А ведь для многих Лод -- страшнее Лубянки. Это я тебе точно
говорю. Там ты знаешь, что тебя привезли не в страну Обетованную. Ты не
ждешь цветов и поздравлений. Ты готов к бедам... А тут? Лубянское хамство,
окрики, беззаконие, разделение семей: молодых в Хайфу, стариков -- куда
подальше. Нас взяли за горло. Нас вышибают. Доводят до Акко. До бегства из
родной страны. Какая-то еврейская нечаевщина: "Чем хуже, тем лучше!", "Не
привыкнешь -- сдохнешь!". --
Геула год не курила, а тут взяла со стола пачку Сергуни, задымила.--
Русские евреи мчат мимо Израиля сломя голову из-за твоих, что ли, "научных"
первое-второе? Они письма получили отсюда. От дочек-сыновей, соседей,
однокашников. А в письмах -- факты. О судьбе Кузьковского. О
физике-профессоре, который работает смотрителем на кладбище. Три-четыре
подобных факта, и все! Сотни семей едут мимо Израиля... А сотни таких
фактов?!
А стрессы, поджидающие новичка в стране! Это звучит ведь так научно --
стрессы. Упомянул бы! Стрессы-то ведь вызваны конкретными фактами -- потому
обошел? В письмах из Израиля их не обходят... Хитро придумали "н а у ч н ы е
п р о б л е м ы". "Нучные проблемы" -- никто не виноват.
Ты что, не знаешь, что ли, истории израильского истаблишмента? Всегда,
в каждой алии, покупали людей, которые говорили потом от имени алии. Купили
"геройского майора"; купили сорокалетнего сиротку Маркитанта, которого за
муки отца приняли в Израиле как недоноска, положили в вату, оклад назначили,
а теперь он пишет в ивритской печати (чтоб русские не узнали), что
иммигранты из России -- рвачи и негодяи. Чем ты лучше Давида Маркитанта,
нагнетающего враждебность к русской алии?! Вот вы уже вместе выступаете!..
Сергей вскочил на ноги, опрокинув тарелку; шагнул к жене, как слепой,
протянул перед собой руки. -- Гу-уля! Гуленок! С кем ты меня сравниваешь?! Я
даже не знал, что там была вся капелла. Я сидел в отдельной студии. Шауль
попросил меня...
-- Сядь, Сергуня! -- В голосе Геулы прозвучали нотки умиротворения. --
Ты не профессиональный оболтус. Ты -- труженик. Ты даже раскопал для меня
работы историка Бен Цви! Что бы я без них делала?
В самом деле, до Бен Цви она и знать не знала, ведать не ведала о
расколе 1905 года... Оказывается, у евреев был свой 1905 год. Свое Кровавое
Воскресенье. Именно тогда, когда Россия принялась стрелять-резать и правого,
и виноватого, русские сионисты гневно обрушились на Теодора Герцля, который
считал, что русских евреев надо спасать от погромов, увозя куда угодно, хоть
в Уганду.
-- Нет, нет и нет! - ответили сионисты. - Если не в Палестину, то лучше
не ехать никуда, сидеть в своих местечках и ждать у моря погоды. Только в
Палестину!
Так и случилось, что сие исступленное "Нет, нет и нет!" стало в
сионизме догмой, "краеугольным камнем"... Повесили себе на шею камушек и
поплыли... Не сняли даже в годы гитлеризма.
Можно было спасти горстку польских евреев, собиравшихся в Доминиканскую
республику, единственную страну, принимавшую евреев, -- не стали... Раз не в
Палестину!.. Бен Цви сравнил статьи газеты "Едиот Ахронот", опубликованные в
1939 году и - ныне. В 1939-ом "Едиот" требовал не оказывать помощи тем, кто
бежит от наци... не в Палестину. И сейчас сей доблестный рыцарь "в той же
позицьи на камне сидит..."
-- Сидит и вопит, -- .вырвалось у Геулы в сердцах: "Не дава-ать!" А
что, собственно, не давать? От Израиля ничего не требуется для спасения
людей, кроме вызова, то есть листка бумаг и...
Сергей оборвал ее с необычной агрессивностью: -- Я отметаю твою
параллель! Тогда бежать было некуда. Сейчас есть Израиль. Еврейское
государство. Законное убежище...
-- Спасибо! В убежище, как известно, не живут, а прячутся. П е р е ж и
д а ю т!... Пережидают, а потом -- кто куда?! Ты додумывай до конца
подброшенные тебе идейки, сразу видно, -- не твои они...
Сергей хлопнул ладонью по столу. -- Хватит, Гуля! Я -- экономист, я
знаю больше, чем ты. Израиль -- вот-вот примут в Общий рынок. На самых
льготных условиях. Пятнадцать лет он сохранит таможенный барьер. А для него
самого барьер будет снят. Но через пятнадцать лет его обяжут снять пошлины с
товаров стран Общего рынка... Если Израиль станет конкурентно-способным,
тогда все о'кей! Если нет -- будет затоплен товарами Западной Германии,
Англии, Франции. А это -- крах израильской промышленности, безработица.
Единственный шанс Израиля в этой лотерее -- использовать для
неправдоподобного скачка ученых, науку. Пятнадцать лет. Или-или...
Геула налила апельсинового соку себе и мужу. -- Вот как, Сергуня!
Значит, правительство знает даже сроки гибели Израиля. Двадцать веков евреи
отмечают день девятого аба -- разгром римлянами второго Храма. Мы станем
очевидцами гибели третьего Храма?..
Сергуня вскочил на ноги, расплескав сок. -- Потому я был там! Этот
поток мимо... это... бросить нас тут одних -- это историческая измена!
Измена, бетах! -- Он опустил глаза и, сжав кулаки, выпалил
затверженно-гладко: -- Потому мы не можем относиться к "прямикам"
безразлично. Я могу понять тех, кто говорит: "Мы создадим им такую жизнь в
их Канадах и Америках, что они будут счастливы приползти к нам на
коленях..."
В глазах Геулы и всегда было что-то от выражения ребенка, говорящего:
"Как вам не стыдно?" А сейчас глаза ее расширились в ужасе. От лица отлила
кровь, оно стало иссиня-белым, как тогда, когда она увидела на полу, в
Бершевском кино, распластанного Иосифа.
-- Это слова Шауля бен Ами, партийная кличка "Могила"?
Сергей поежился. -- Ну, и что?
-- У тебя хватило пороху на один-единственный протест? В комиссии
Кнессета? Открыл рот и... захрипел. Он, что, за горло тебя держит?
Сергей протянул к ней руки. -- Гуля, успокойся! Умоляю, успокойся! За
что ты так?!
Гуля молчала долго. Сидела неподвижно, только ее полураспустившаяся
коса покачивалась. Глаза закрыты. Сергей почти физически ощущал, как начала
давить на уши тишина квартиры. Смотрел на жену все в большем страхе, --
сейчас она встанет, откроет дверь и скажет, чтоб его ноги здесь не было...
Геула медленно, не глядя на мужа, взяла со стола стакан с соком и
произнесла подавленно, устало: -- Какой кошмар!
Сергея наполнила какая-то ошалелая радость. Этот "кошмар" уж не
относился к нему, Сергею. Еще ничего не погибло. Ничего не погибло.
-- Гуленок, я противоречив, я знаю. Но надо же как-то спасать
положение! Часы запущены. Осталось пятнадцать лет.
Геула заговорила тихо, словно для самой себя. Услышит -- хорошо. Не
услышит, значит, не услышит... -- Голда все уши прожужжала мне об общности
мирового еврейства. Я ей поверила. Пожалуй, верю и сейчас, хоть не столь
безоглядно. Но, если она права и, в то же самое время, существует опасность
гибели хоть одного еврея в СССР, как может израильское правительство
препятствовать спасению? Не чудовищно ли, что поколение, пережившее
Катастрофу, сознательно способствует новой Катастрофе?.. Да это тот же
большевизм, только там делили нацию по классовому признаку, а не по месту
посадки авиалайнера! "Хорошие евреи",вообще "не евреи"... Еврейским судом
установлено: Бен Гурион предал миллион венгерских евреев, отказалсят
выкупить их у Эйхмана. Слышал, наверное, как бен гурионы до сих пор
выгораживают "отца нации", правившего евреями по горло в еврейской крови:
"Они ( венгерские евреи) не евреи"! -- вопят "Не евреи"!!!." Мне
отвратителен этот безмозглый истерический национализм, который все решает за
других. Человек решает! Он -- мера всех вещей!.. Сначала личность, а потом
уж ваши транспаранты и гимны.
Г и м н ю к и!.
Подняла глаза на притихшего мужа. -- Сергуня, история "Черной книги"
открыла мне глаза на многое. Нас здесь хотели?! Нас здесь ждали?!..Сохнут,
как известно, получает от американских евреев с головы. А головы двинулись
мимо Израиля. Вот он и вопит, как резаный. А ты здесь в какой роли?
Сергуня, правительство, которое заявляет и словом, и делом: "Либо в
Израиль, либо сидите в России", -- правительство Иуды Искариота... Когда
застрявших в СССР евреев погонят в Биробиджан или в какой-нибудь другой
Бабий Яр, как ты себя будешь чувствовать, ты, нанесший им самый страшный
удар?.. Ты не хочешь наносить им удара? Верю! Но тогда скажи мне, чем
отличается Шауль от того сирийского офицера, который заставлял тебя и других
израильских солдат бить друг друга в кровь?..
Сергей закрыл лицо ладонями, затем шагнул к Геуле, протянул перед собой
руки. - Не-эт! Нет! Я не буду жить, как в сирийском плену... Не буду!.. Да,
правильно! Шауль заставляет одних евреев бить других... как этот рябой
сириец. Я не смогу здесь жить! Уедем, Гуля!
-- Ку-уда?!
-- Куда глаза глядят! В Америку, Австралию. Чем дальше, тем лучше!
Слушай, я... я не могу здесь жить. Я не врач с частным приемом, не Дов с его
бетонным заводиком. Я не могу сказать Могиле: "Пошел вон!" Хотя он и не
стреляет в ноги... впрочем, а что такое мой контракт, который перезаключают
каждые два месяца? Он выбросит меня отовсюду... А -- тебя? Сколько они будут
глумиться над нами? Уедем!
Геула встала, подошла к окну, долго молчала, глядя на Иудейские горы в
розоватой дымке. Когда обернулась, в глазах ее стыли слезы... Заставила себя
сказать: -- Ну, так, Сергуня. Я и ты, как пальцы на одной руке. Нас не
разлучишь. Раз мы здесь не можем остаться самими собой, -- уедем! Пусть о