Страница:
к дверям и второй "клакер", из другого ряда: понял, наверное, что пришла
пора бежать. Я не слышал больше слов Иосифа, заметил лишь краем глаза: он
покачнулся и, не докончив фразы, стал медленно спускаться по лестнице. Не
останавливаясь, ушел из душного зала. Яша привстал, проводил его
встревоженным взглядом, но тут назвали его имя -- отчет мандатной комиссии.
Отчет уже не был секретом для многих. Подтвердилось, что, по крайней мере,
около ста "делегатов" срочно доставлены из кибуцев и не имеют никакого
отношения ни к выборам, ни к иммигрантам из Советского Союза. Более сорока
мандатов -- просто аляповатые фальшивки-самоделки. Видать, запас "настоящих"
фальшивок оказался недостаточным. Естественно, отчитаться доктору Гуру не
дали, хотя он, как председатель мандатной комиссии, имел право на
пятнадцатиминутное выступление. Едва он упомянул о фальшивых мандатах, белые
кудряшки закричали, что вопрос о мандатах передан на рассмотрение
президиума. И тогда зал превратился в одну людскую волну, хлынувшую к сцене,
как цунами... Президиум точно смыло. Ни одной души за столом. Откуда-то от
дверей белые кудряшки прокричали в микрофон, который не выпускался им из
рук, как трофей, что работа съезда прерывается, делегатов просят идти на
ужин! -- ...А назад вход только по мандатам"! - вскричал он фальцетом. -- По
фальшивым?! -- откликнулся зал, как эхо. -- Жу-улье! ГанавИм!.. Смэрть за
смэрть!.. Око за око!.. Старички в испуге выкатились из зала, крикнув что-то
полицейским. И тут произошло неожиданное. Как только руководящий стол
опустел, за него немедля уселись полицейские, устало сняв свои черные кепи.
Видать, ошибка министра здравоохранения Израиля, бросившего свое кресло на
произвол судьбы, была учтена. Яков Гур отнесся к этому благодушно: -- Пускай
посидят, с утра на ногах! -- Затем он шагнул к авансцене и произнес совсем
иным тоном: - Может быть, я ошибаюсь, но здесь, по-моему, остались подлинные
олимы из СССР. Без фальшивых делегатов. Продолжим работу съезда! А они пусть
ужинают. И минуты не прошло, погас свет. Яша протянул руку к микрофону.
Микрофон тоже оказался выключенным. Вскоре стало невыносимо душно. Похоже, и
вентиляцию выключили, гуманисты. -- Надо избрать президиум, - сказали из
темноты зала. Яша показал на полицейских. -- У нас уже есть президиум.
Раздался хохот, полицейские, не привыкшие еще к новой роли, застеснялись,
встали, потянулись к выходу. Начальник стражи старательно запер дверь
зрительного зала с противоположной стороны. И вот мы остались одни, во мраке
и страшной духоте. Время от времени кто-либо зажигал спичку; она тут же
гасла. Но порой можно было заметить в желтоватом, неверном огне спички лицо
говорящего. Врач из пограничного кибуца в Галилее, один из немногих
иммигрантов из России, согласившийся работать с кибуцниками, крепкий
бородатый парень говорил: -- Я спрашиваю моего старика, который почти мой
приемный отец. Он прекрасный человек. Почему вы-то едете на съезд, вы в
стране почти полвека? Он поднял глаза к небу и ответил: "Я маленькая птичка.
Там решили. Вот и еду". И мой старик показал пальцем на небо... Я тридцать
лет слышал в России: "Наверху решили!.. Там сказали!.." Хватит нам советской
власти плюс электрификация. -- Минус электрификация!.. Грохнули разом. Какая
тут электрификация. Сидим на своей исторической родине в кромешной тьме.
Будь это там, на доисторической родине, нас бы быстренько погрузили в
"черные вороны". Не дали бы задохнуться... Спасли бы! А тут сидим,
задыхаемся вполне добровольно. Демократия!.. Слова просили многие; из
Ашдода, из Хайфы, из кибуца. Но вскоре решили не говорить, а действовать. В
вонючем, с сернистыми запахами, мраке (слышалось лишь чирканье и вспышки
спичек, похоже, подожгли сразу целый коробок) избрали новый президиум и
подготовительную комиссию Съезда подлинных олим из СССР. Как только
послышался шорох отпираемых дверей, молодые ребята, избранные в президиум,
кинулись к сцене и быстро заняли места за столом. Куда провалилось
израильское телевиденье? Вот были б кадры!.. Старики пытались выдернуть
из-под молодых стулья. Одни из них хватались за спинки стульев, другие -- за
ножки обеими руками. Присев и наливаясь кровью, старики кряхтели, как борцы
на спортивном ковре. А один из вождей, дядя килограммов на сто двадцать,
разогнался и-- с разбега столкнул щуплого паренька на пол. И развалился на
отвоеванном стуле, улыбаясь победно... Увы, это был, кажется, единственный
успех "совета старейшин". Тогда какой-то налитый жиром и рослый сановник с
жестким, неулыбчивым лицом отставного генерала стал вдруг кружиться на
месте, затягивая безголосо самую известную и любимую песню Израиля: "Хава!
Нагила хава!..", ощупывая всех острым и злым взглядом, пойдут за ним в пляс?
Сколько раз удавалась эта копеечная хитрость!.. На этот раз даже "Хава
Нагила" не вызвала чувства единения. Тучному хитрецу похлопали в такт
иронически. Закружились вместе с ним только белые кудряшки. Партийная
присядка не удалась. Однако у простодушного Ицхака из Ашдода начала было
подергиваться нога в такт песне, я шагнул к куцряшкам и, положив ему ладонь
на плечо, спросил: "Вам плохо? Вызвать скорую помощь?" Он кинулся от меня
прочь и забегал по сцене, размахивая ручками и с разочарованием глядя на
своих коллег, которые не смогли выдернуть из-под нового президиума стулья.
Молодые и средних лет парни сидели за столом с красными, напряженными
лицами, точно они не за столом восседали, а бежали в штыковую атаку. Более
года назад из ульпана, в котором мы занимались, уволили Пнину,
женщину-волонтера; заявили ей гневно: "Вы не с нами, вы с ними..." Мы
удивлялись, не хотели верить в такое... Сегодня точно землетрясение
колыхнуло Израиль. Зазмеилась в пустыне Негев пропасть-трещина. С одной
стороны -- мы, с другой -- о н и. П р е д с т а в и т е л и н а р о д а,
прости Господи... Не выходил у меня из памяти Шауль бен Ами, который
просидел у дверей в темных очках весь Съезд, не вставая, и вновь и вновь,
будто наяву, я слышал его слова, сказанные Иосифу и мне в канцелярии Главы
Правительства: "Новый Моисей нам не нужен!.. И русская элита тоже!".. Ну, а
Ури Керен? А кибуцник Мансековский? А Беня Маршак? Коренные израильтяне,
оставшиеся честными, тебе нужны? Господи, как они нас боятся!.. А что такое
наш поганый Комитет?! Это же не Кнессет. Не правительственная комиссия.
Сборище земляков. Без прав что-либо решать. И даже тут непременно должны
быть "свои ребята"... Алия из России не должна стать политической силой! Ни
в этом поколении! Ни в последующих! Стоят одной ногой в могиле и отпихивают
Гуров и тех, кто с ними, пухлой ручкой. Они очень точно представляли себе,
что делали, господа из Партии труда, удивляя нас не своими ухватками, этого
мы навидались и в СССР, а скорее крикливой наглостью и карикатурностью своих
действий. И они добились своего, толкнули камень с горы... Стали уезжать из
Израиля даже те, у кого до Бвршевы об этом и мысли не было. Первым на другой
день к нам забежал Каплун, инженер-мостовик, с которым мы летели из Москвы.
"Не поминайте лихом. -- Он усмехнулся горестно. -- Смазываю лыжи... Не зря
их вез..." Каплун был тружеником. Из тружеников тружеником. Еще в ульпане,
чтоб семья как-то свела концы с концами, он отправился к строительному боссу
Менахему, которого знала вся Нетания. Тот отвел небрежным движением руки
документы Каплуна и сказал, что стройке нужен рабочий-электромонтер. Положил
он Каплуну две с половиной лиры в час, в два раза меньше того минимума,
который получал на его стройке рабочий-араб. Когда Каплун вскоре заявил
боссу, что он с ним, слава Богу, расстается, тот вскочил со стула, крича:
"Никуда не уходи! Я твой оклад удесятерю!.. Не хочешь, увеличиваю в
пятнадцать раз!" Каплун усмехнулся, спросил босса Менахема, почему же тот
раньше не увеличил зарплату, он ведь знал и его полное безденежье, и его,
Каплуна, квалификацию. Менахем и глазом не моргнул: -- А зачем? Ты и так
хорошо работаешь! И вот сейчас, за нашим столом, пригубляя "посошок на
дорогу", он произнес с той болезненной горечью и насмешкой над самим собой,
которая звучит в голосе тогда, когда взрослые люди расстаются со своими
иллюзиями, самыми дорогими, выношенными годами: -- Я из семьи верующих
евреев. Избранный народ -- это было аксиомой. Краеугольным камнем... Ребята,
почти все крупнейшие мосты через Енисей построены мною. Уникальный мост
через Обь перекинул. Новый мост у Куйбышева через Волгу-матушку... Если б вы
только представить могли, как издевались тут надо мной, услыхав, что я
мостостроитель!.. Но сейчас дело не в этом!.. Я простил их, видевших в своей
жизни только Иордан. Я о другом... Зачем я приехал на Бершевский Съезд,
знаете? -- продолжал он убито. -- В Хайфском порту начинается какая-то
афера. Босс продает все пассажирские пароходы, принадлежащие Израилю. Что-то
здесь нечисто. Прибыл на Съезд, чтобы сказать, хотя бы крикнуть об этом.
Здесь пресса, телевиденье. Думаю, заинтересуются, предотвратят
преступление... А тут?!? Моисей Каплун улетел в тот же день. Среди русских
распространились слухи (почти подтвердившиеся затем), что Хиас в Риме
принимает с израильскими паспортами только до тридцатого сентября. Одни
прибегали с нами прощаться второпях, другим казалось постыдным бросать своих
друзей и удирать куда глаза глядят, и они присылали нам открытки. Из Рима,
из Нью-Йорка, из Австралии... А какой поток "плохих писем" хлынул в Россию!
"Бершева" стала символом, п о в о р о т н ы м з н а к ом Последствия Бершевы
Израилю придется расхлебывать еще много лет, но об этом в своем месте...
А пока что мы выходили из кинотеатра "Керен", ошарашенные увиденным, и
на другой день узнали из ивритских газет, что земля колыхалась не только в
пустыне Негев. Толчки разошлись по всей стране, обрастая слухами и страхами.
Газеты противопоставили русских всему Израилю. Всей стране, а не только
партийным геронтократам. Аршинные заголовки газет взывали к небу: "Русская
алия против старого Израиля"... "Бомба русской алии"... "Голда Меир лицом к
лицу с русской алией"... И снимки, полно снимков: искаженные яростью,
кричащие лица, сжатые кулаки. Поработали телевизионщики. На славу!Лишь одна
газета осмелилась щелкнуть в нос правящую партию: опубликовала заметочку под
заголовком: "Я фиктивный делегат Съезда с фальшивым мандатом", -- заявил
один из делегатов МАПАМА" Но более всего "старый Израиль" был ошеломлен
доктором Гуром. Местечковый люд был воспитан в уважении к доктору. Доктор не
может быть бунтарем. И вдруг во главе бунта, как объяснила пресса, стоит
доктор. Врач-повстанец, как писали. Доктор Яков Гур. Это вызвало
дополнительный шок. Каковы же русские, если доктора... доктора! бунтари,
хулиганы, вот-вот за ножи возьмутся. Да они страшнее всех этих Какашвили!..
Страшнее марокканского ворья. "Сакиним!" (Ножи!) "Еженедельник Бершевы"
опубликовал даже статью израильского врача о Якове Гуре под, увы,
неоригинальным названием: "Преступник в белом халате ". Если б это было лишь
газетным бредом! Когда я выходил из зала, мне показалось, что Яшу сажали в
большую машину, которая сразу куда-то рванулась. Оказалось, мне не
померещилось. Якова Гура доставили на казенной машине, в сопровождении
"искусствоведа в штатском", в Шин-Бет, израильскую контрразведку (такого не
удостаивался даже Дов) и сказали прямо: -- У нас есть подозрение, что вы
агент КГБ. -- Что-о?! -- Не понял? Засланный в Израиль агент КГБ. Тут только
Яша пришел в себя. -- Я думал до сих пор, что вы -- не рынок "Кармель". И не
кибуцные фальшивки. Что Шин-Бет не занимается политическими инсинуациями. А
вы такое же дерьмо, как и все!.. Ты что, в самом деле считаешь, что я шпион?
-- спросил оскорбленный Яша у молодого, подтянутого "искусствоведа". Тот
усмехнулся и сказал, что лично он убежден, что доктор Гур не агент КГБ, а
честный человек. Но... к ним поступил документ от члена правительства они
обязаны дать отчет. А начальство любит перестраховаться... Словом, --
заключил он, щелкнув каблуками, -- если доктор Гур хочет спокойно продолжать
свою активность в Израиле, то Шин-Бет мог бы получить при помощи детектора
лжи документальные данные, агент или не агент доктор ГУР Первая мысль
обиженного Яши была послать их всех куда подальше... Потом подумал: а почему
разом не выбить из рук этих гуманистов крапленую карту? Ведь уже всех Гуров
обляпали грязью! И потом, признаться, его, Яшу, разбирало любопытство: а как
это делается? Тем более, что "искусствовед" сказал, видать, для утешения,
что месяц назад на "детекторе лжи" сидел Ицхак Рабин, герой Шестидневной
войны, давал показания в связи с делом Ашера Ядлина,
человека...ого-гокакого! Часов через шесть измученный, голодный Яша выбрел,
наконец, из коридоров Шин-Бет и позвонил из автомата домой. Никого не
застал. Тогда он набрал номер отца. Рыдающий лиин голос ответил: -- Умер
Иосиф! Нет у нас отца!.. Там умер, в вашем дурацком кино. Его отвезли в
больницу уже мертвым... Яша выронил трубку и долго стоял, прислонясь лбом к
стеклу кабинки. Его спина в мокрой на лопатках рубашке содрогалась. Снаружи
кто-то колотил в стекло жетоном. Яша не слышал.
Из части второй. ТРЕТИЙ ИСХОД ИЗ ТРЕТЬЕГО РИМА
Главы 8,16
-- Что, по Орвеллу, должно находиться после победы социализма на улицах
имени Герцена и Огарева? -- спросил Наум жену, когда троллейбус стал
притормаживать возле Московской консерватории.
-- Тюрьма! -- ответствовала Нонка мрачно.
-О, ты не безнадежна! -- воскликнул Наум, вскакивая с сиденья. -- Нам
здесь выходить. Быстрее!
Они протолкались к дверям, затем, перебежав улицу Герцена,
прошествовали мимо облупленных дверей, на которых ранее висела скромная
табличка "Управление ГУЛАГом..." Свернули на улочку Огарева. Здесь, на
Огарева, 6, широко раскинулось добротное, старинной постройки, с колоннами и
высоченными воротами, здание, напоминающее своей архитектурой университет
имени Ломоносова, который примыкал к нему. Оно казалось естественным
продолжением университета и называлось Министерством внутренних дел СССР.
После очередного отказа Наум решил посетить улицу Огарева, 6. Его и Нонку
принял генерал Версии, "генерал -- выше некуда", как объяснил Наум жене. Не
дослушав Наума, генерал перебил его:
-- Почему вы ваши письма адресуете американским евреям? Вы же хотите в
Израиль. -- В его голосе звучало раздражение, и Наум окончательно убедился в
том, что адресат выбран ими правильно. Нонка вдруг как с цепи сорвалась,
закричала пронзительно, по-бабьи: что вы нас мучаете? Вы не нас убиваете, мы
живучие, вы убиваете русскую историю! Разместили на улицах Герцена и
Огарева, борцов за светлое будущее, все пыточные управления! Какая пища для
Запада!.. -- Она визжала до тех пор, пока генерал Вереин не закрыл глаза,
сказав Науму настороженно, с досадой:
-- Все образуется, только, пожалуйста, уведите отсюда свою жену!..
Наум вытолкал из кабинета Нонку, а потом, завершив разговор с предельно
вежливым, ускользающим от ответов генералом, сказал Нонке, которую бил
нервный озноб:
-- Истерика-истерикой, а про Запад упомянуть не забыла. Нет, ты
определенно не безнадежна!
В те дни к ним зашел реб Менахем, мужской и дамский портной. Наум любил
насупленного носатого старика, который, сам того не ведая, первый заставил
Наума задуматься об Израиле. Реб Менахем на этот раз выглядел озабоченным.
Он выпил чай с нонкиным ореховым тортом, посмотрел в окно и сказал: --
Хочется погулять, а? Я бы хотел... На улице он зашептал, озираясь:
-- Нюма, у меня есть прямая связь с Израилем. Мои дети уже там... Так
вот, зачем ты пишешь все время в Америку? Нюма, старые сионисты против.
Израиль против. И зачем ты связался с этими гоями. Этот Петренко или
Григоренко... Наум уставился на старика ошалело.
-- Реб Менахем, вы так хорошо шили штаны. Зачем вы сменили профессию?
У старика заслезились глаза, стали совсем мутными. Наум попытался
смягчить свой ответ, принялся объяснять, что речь идет о защите гражданских
прав и, если у человека есть сердце, он будет с людьми, а не с обезьянами...
Старик обиделся еще больше, прошамкал решительно:
-- Нюма, если тебя посадят за гоев, Израиль защищать тебя не будет. От
о зой!
Наум простился с ребе Менахемом, молча смотрел на его сгорбленную и
чуть кособокую спину и, повернув домой, воскликнул в изумлении:
"Нет, а все же? Кто у кого в подчинении? МВД у Могилы? Или Могила у
МВД?.. Это ж какая-то фантасмагория! Чтоб танцевали они один и тот же танец?
И чтоб совпадало каждое па?!" Он всплеснул руками, выпятив губы, как реб
Менахем. -- От о зой! Спустя неделю Наума вызвали к директору завода. Там
был и Никанорыч -- лысый профсоюз, и парторг, а кроме них, еще какие-то
незнакомые лица.
И у директора, и у парторга светятся желтоватым огнем значки лауреатов
Ленинской премии, которые они получили за его, Наума, "всевидящий
прожектор", как они его условно называли. Наум посмотрел на лауреатские
значки с удовольствием: его, Наума, работа...
Директор вытер платком серое, лоснящееся лицо, поднялся, протянул Науму
руку.
-- Наум, поздравляю вас! Ваша лаборатория расширяется настолько, что не
исключено, вскоре отпочкуется в отдельный институт. Мы бы вас, ясное дело,
не отдали. Но вот... -- он кивнул в сторону незнакомых людей. -- Они
настаивают...
-- Извините, а кто они?
-- Наум, ты всегда отличался большим тактом... -- иронически начал
директор, промакнув лицо платком.
-- Нет, почему же, -- отозвался один из незнакомцев. -- Можно сказать.
Министерство обороны СССР. -- У-у! Богатый дядя!
Тут все сразу повеселели; незнакомец, костлявый, седой до желтизны,
открывший, откуда он, подошел к Науму, представился, протягивая руку: --
Академик ... -- Он назвал известное имя. -- На организацию института и
опытного завода при нем отпущено 180 миллионов, -- добавил он. -- Институт
будете возглавлять вы. -- Я? -- испуганно воскликнул Наум. -- У меня пятый
пункт! -- А у меня какой? -- ответил академик с усмешкой. -- А вы полезный
еврей! -- вырвалось у Наума. -- Поздравляю! В кабинете сразу затихло. Даже
воздух, казалось, стал иным. Более плотным. Тишина сгущалась.
"Ловушка, -- мелькнуло у Наума. -- директора-евреи в России повырезаны
уже лет тридцать с гаком. Замов по науке -- по пальцам пересчитаешь...
Блатари!"
Директор завода, видно, по лицу Наума понял его мысли. Помедлив,
спросил с утвердительной интонацией: -- Значит, по-прежнему безумны? "Э,
запахло психушкой", -- мелькнуло у Наума. -- Объединение семей -- не
безумие! -- выпалил он. -- Все Гуры, отец-мать... -- Он перечислил также
всех братьев и других родственников, -- все т а м!
Директор поднял набрякшие старческие веки, произнес тяжело: -- Наум, вы
понимаете, что никуда не уедете. -- И даже рукой провел над столом, повторяя
со значением. -- Никуда и никогда! ..-И обычным тоном, устало: -- Если мы
вас уволим, вас не возьмут даже электромонтером. -- Пойдете грузчиком -- на
Курскую товарную. Или уедете. Ясное дело, не в Израиль... -- Это вместо
спасибо, дорогие Ленинские лауреаты? -- Мы не отдадим вас, с вашим научным
потенциалом, противнику, -- сказал молчавший доселе человек в черном
свадебном костюме, который стоял позади академика с пятым пунктом. -- Это в
интересах России, которую вы предаете.
Наум круто повернулся и вышел из кабинета. Домой не поехал. В голове
гудело. Себя погубил, ладно! Нонка-то, бедняжка... А Динке-картинке
института не видать, как своих ушей.
Домой вернулся поздно, обрадовался тому, что Нонка уснула. Оставил
записку, чтоб его не будили, так как в лабораторию ему идти не надо...
Его разбудил телефонный звонок. Наум прошлепал босыми ногами к
аппарату.
-- Говорят из Комитета государственной безопасности! -- отчеканила
трубка. -- Вам заказан пропуск. Ждем вас сегодня в 13 ноль-ноль!
Наум ответил с хрипотцой, со сна, что ему не о чем говорить с Комитетом
государственной безопасности.
-- Почему? -- И голос такой, словно и в самом деле человек удивился.
Актеры!.. Науму вдруг ясно представилось вчерашнее, и в нем поднялось
бешенство. Он прорычал:
-- С потомками Малюты Скуратова мне разговаривать не о чем! Трубка
помолчала, затем удивилась, на этот раз искренне: -- Зачем же вы так, Наум
Иосифович? -- А вот так! -- И Наум положил трубку.
Надо действовать немедля. Иначе конец... Наум метнулся к кровати, сунул
ноги в тапочки, отыскал в своем растрепанном блокноте номер справочной ЦК
партии.
-- Говорит доктор технических наук Гур. С кем мне говорить? Меня
преследует ГБ!"
-- Одну минуточку, -- отозвался женский голос, и тут же включился
мужской голос, переспросил, кто говорит и в чем дело... В конце концов Науму
назвали номер телефона и объяснили, что он может говорить с начальником
Административного отдела ЦК КПСС товарищем Галкиным.
Наум принялся рассказывать товарищу Галкину суть дела, скрестив на руке
средний и указательный пальцы.
-- ...Вся семья у меня в Израиле. Здесь мне жизни нет. Секретности
тоже. Ни первой, ни второй... Никакой! Четыре года дергают. То увольняют, то
принимают. То с кнутом, то с пряником. Зачем мучают? Не отпускают к семье?..
А теперь еще КГБ приглашает меня на беседу. Я хорошо знаю ГБ, и у меня нет
никакого желания с ними встречаться. Ответил голос спокойный, даже
добродушный: -- Ну, что такое! Вас же приглашают. Пойдите поговорите. Ничего
в этом такого нет. -- Простите, это не просто приглашение... -- Ну,
почему... Это приглашение. Ну, как чай пить. -- Когда приглашают пить чай, я
вправе не пойти. Это не одно и то же.
-- Ну, что такое. Можете пойти! Наум почувствовал, что звереет. --
Знаете что, товарищ Галкин, -- жестко произнес он. -- Я хочу знать, кто
сейчас командует в стране: вы или КГБ? Если КГБ, то сегодня я, а завтра --
вы! Вы должны это знать! -- Трубка ответила медленно, похоже, через силу: --
Вы можете не идти... -- и вдруг язвительно, с нескрываемой усмешкой:
-- Но, скажите, кому вы будете звонить там, в своем Израиле?.. Голос
Окуловой прозвучал в трубке на другой день в 9 утра. Какой-то необычный для
нее голос, вялый. Он сообщил, что Гур Наум Иосифович может придти в ОВИР МВД
СССР за визами. Разрешение получено. В 12 ноль-ноль все будет готово.
Наум схватил такси и через десять минут был в Колпачном переулке.
-- На выезд даем семь дней, -- столь же вяло объявила Окулова, глядя,
как всегда, вбок, мимо собеседника. -- Вы должны принести паспорта,
орденские документы, водительские права... -- она долго перечисляла, какие
документы он обязан принести и сдать. Затем Окулова мельком взглянула на
разгоряченного, от лысинки аж пар шел, Наума и заключила тем же бесцветным
тоном, в котором угадывалось торжество: -- ... и 26 тысяч рублей...
У Наума подогнулись ноги. Он присел изнеможенно на край стула, наконец,
взглянул на Окулову. Она снова смотрела куда-то вбок, в глазах ее была
скука. Только на щеках выступил румянец.
"Убивают гады, -- спокойно, как будто не о себе, подумал Наум. -- Ишь,
разрумянилась... Эльза Кох".
Наум тут же отправился на улицу Горького, на Центральный телеграф,
вызвал Иерусалим, чтобы сказать отцу, что, видно, не вырваться ему никогда.
Поиздеваются и загребут... А спустя сутки по звонку из Израиля Нонка,
подкрасив свое узкое, гордое лицо "под грузинку", как она считала, вылетела
в Сухуми. Деньги из аэропорта она несла в ободранном чемоданчике, с которым
в Москве ходят разве что в баню. В такси не села, затиснулась в городской
автобус. Дома, в коридорчике, подле сохраненной на всякий случай поленницы
березовых дров, сунула Науму чемоданчик и только тут, позеленев, грохнулась
в обморок.
В сберкассе неподалеку от ОВИРа Наум выгрузил из боковых карманов пачки
сотенных бумажек. Старуха-кассирша взглянула на груду денег, и серое,
измученное нищетой и невзгодами лицо ее погрустнело. Она сказала, вздохнув:
-- Чего вам, евреям, бояться! Тут вы жили богато и там будете жить
богато.
-- Мы не за богатством уезжаем, мать, -- ответил Наум, вытягивая
провалившуюся под рваную подкладку пиджака связку сотенных. -- Уезжаем за
равноправием. -- Эх, мил человек, неужто мы не понимаем!.. Визы в ОВИРе были
готовы. Наум сунул их, мельком оглядев, в боковой карман и тут же кинулся к
выходу. -- А что это у вас подмышкой? -- остановила его Окулова. -- Боже,
чуть не забыл! -- воскликнул Наум. -- Дарю вам плакат, который висел в моем
доме пять лет. Советский плакат! Вот номер Главлита... -- Наум развернул
его, выскреб из кармана кнопки и прикрепил на дверь старшего лейтенанта МВД
Израилевой, оформлявшей его визы.
"Отечество славлю, которое есть, но трижды -- которое будет. В.
Маяковский".
Подполковник КГБ Окулова рванулась к плакату, но Наум остановил ее
жестом.
-- Руку на Маяковского подымать?! Владимир Владимыча?.. О котором сам
Сталин сказал, что это лучший, талантливейший!.. Да это же статья 70, пункты
АБЛГДЖ... Ответом ему был треск рвущейся бумаги.
Когда на руках клочки бумажек, которые называются визами, оказывается,
можно купить билеты в Вену, в Париж, Лондон... И так же просто, как билет в
кино. Чудеса!
Хорошие вещи Наум отнес ребе Менахему и соседкам сверху -многодетным
вдовам, а рухлядь вынес во двор и запалил.
Мальчишкам-то радость! Сбежались со всего переулка, визжали, прыгали
через огонь. Весело глядели то на приятеля дяди Наума, низкорослого, борода
лопатой, от которого разило вином, то на длинного, лысоватого дядю Наума --
трезвого, горланившего хриплым голосом:
пора бежать. Я не слышал больше слов Иосифа, заметил лишь краем глаза: он
покачнулся и, не докончив фразы, стал медленно спускаться по лестнице. Не
останавливаясь, ушел из душного зала. Яша привстал, проводил его
встревоженным взглядом, но тут назвали его имя -- отчет мандатной комиссии.
Отчет уже не был секретом для многих. Подтвердилось, что, по крайней мере,
около ста "делегатов" срочно доставлены из кибуцев и не имеют никакого
отношения ни к выборам, ни к иммигрантам из Советского Союза. Более сорока
мандатов -- просто аляповатые фальшивки-самоделки. Видать, запас "настоящих"
фальшивок оказался недостаточным. Естественно, отчитаться доктору Гуру не
дали, хотя он, как председатель мандатной комиссии, имел право на
пятнадцатиминутное выступление. Едва он упомянул о фальшивых мандатах, белые
кудряшки закричали, что вопрос о мандатах передан на рассмотрение
президиума. И тогда зал превратился в одну людскую волну, хлынувшую к сцене,
как цунами... Президиум точно смыло. Ни одной души за столом. Откуда-то от
дверей белые кудряшки прокричали в микрофон, который не выпускался им из
рук, как трофей, что работа съезда прерывается, делегатов просят идти на
ужин! -- ...А назад вход только по мандатам"! - вскричал он фальцетом. -- По
фальшивым?! -- откликнулся зал, как эхо. -- Жу-улье! ГанавИм!.. Смэрть за
смэрть!.. Око за око!.. Старички в испуге выкатились из зала, крикнув что-то
полицейским. И тут произошло неожиданное. Как только руководящий стол
опустел, за него немедля уселись полицейские, устало сняв свои черные кепи.
Видать, ошибка министра здравоохранения Израиля, бросившего свое кресло на
произвол судьбы, была учтена. Яков Гур отнесся к этому благодушно: -- Пускай
посидят, с утра на ногах! -- Затем он шагнул к авансцене и произнес совсем
иным тоном: - Может быть, я ошибаюсь, но здесь, по-моему, остались подлинные
олимы из СССР. Без фальшивых делегатов. Продолжим работу съезда! А они пусть
ужинают. И минуты не прошло, погас свет. Яша протянул руку к микрофону.
Микрофон тоже оказался выключенным. Вскоре стало невыносимо душно. Похоже, и
вентиляцию выключили, гуманисты. -- Надо избрать президиум, - сказали из
темноты зала. Яша показал на полицейских. -- У нас уже есть президиум.
Раздался хохот, полицейские, не привыкшие еще к новой роли, застеснялись,
встали, потянулись к выходу. Начальник стражи старательно запер дверь
зрительного зала с противоположной стороны. И вот мы остались одни, во мраке
и страшной духоте. Время от времени кто-либо зажигал спичку; она тут же
гасла. Но порой можно было заметить в желтоватом, неверном огне спички лицо
говорящего. Врач из пограничного кибуца в Галилее, один из немногих
иммигрантов из России, согласившийся работать с кибуцниками, крепкий
бородатый парень говорил: -- Я спрашиваю моего старика, который почти мой
приемный отец. Он прекрасный человек. Почему вы-то едете на съезд, вы в
стране почти полвека? Он поднял глаза к небу и ответил: "Я маленькая птичка.
Там решили. Вот и еду". И мой старик показал пальцем на небо... Я тридцать
лет слышал в России: "Наверху решили!.. Там сказали!.." Хватит нам советской
власти плюс электрификация. -- Минус электрификация!.. Грохнули разом. Какая
тут электрификация. Сидим на своей исторической родине в кромешной тьме.
Будь это там, на доисторической родине, нас бы быстренько погрузили в
"черные вороны". Не дали бы задохнуться... Спасли бы! А тут сидим,
задыхаемся вполне добровольно. Демократия!.. Слова просили многие; из
Ашдода, из Хайфы, из кибуца. Но вскоре решили не говорить, а действовать. В
вонючем, с сернистыми запахами, мраке (слышалось лишь чирканье и вспышки
спичек, похоже, подожгли сразу целый коробок) избрали новый президиум и
подготовительную комиссию Съезда подлинных олим из СССР. Как только
послышался шорох отпираемых дверей, молодые ребята, избранные в президиум,
кинулись к сцене и быстро заняли места за столом. Куда провалилось
израильское телевиденье? Вот были б кадры!.. Старики пытались выдернуть
из-под молодых стулья. Одни из них хватались за спинки стульев, другие -- за
ножки обеими руками. Присев и наливаясь кровью, старики кряхтели, как борцы
на спортивном ковре. А один из вождей, дядя килограммов на сто двадцать,
разогнался и-- с разбега столкнул щуплого паренька на пол. И развалился на
отвоеванном стуле, улыбаясь победно... Увы, это был, кажется, единственный
успех "совета старейшин". Тогда какой-то налитый жиром и рослый сановник с
жестким, неулыбчивым лицом отставного генерала стал вдруг кружиться на
месте, затягивая безголосо самую известную и любимую песню Израиля: "Хава!
Нагила хава!..", ощупывая всех острым и злым взглядом, пойдут за ним в пляс?
Сколько раз удавалась эта копеечная хитрость!.. На этот раз даже "Хава
Нагила" не вызвала чувства единения. Тучному хитрецу похлопали в такт
иронически. Закружились вместе с ним только белые кудряшки. Партийная
присядка не удалась. Однако у простодушного Ицхака из Ашдода начала было
подергиваться нога в такт песне, я шагнул к куцряшкам и, положив ему ладонь
на плечо, спросил: "Вам плохо? Вызвать скорую помощь?" Он кинулся от меня
прочь и забегал по сцене, размахивая ручками и с разочарованием глядя на
своих коллег, которые не смогли выдернуть из-под нового президиума стулья.
Молодые и средних лет парни сидели за столом с красными, напряженными
лицами, точно они не за столом восседали, а бежали в штыковую атаку. Более
года назад из ульпана, в котором мы занимались, уволили Пнину,
женщину-волонтера; заявили ей гневно: "Вы не с нами, вы с ними..." Мы
удивлялись, не хотели верить в такое... Сегодня точно землетрясение
колыхнуло Израиль. Зазмеилась в пустыне Негев пропасть-трещина. С одной
стороны -- мы, с другой -- о н и. П р е д с т а в и т е л и н а р о д а,
прости Господи... Не выходил у меня из памяти Шауль бен Ами, который
просидел у дверей в темных очках весь Съезд, не вставая, и вновь и вновь,
будто наяву, я слышал его слова, сказанные Иосифу и мне в канцелярии Главы
Правительства: "Новый Моисей нам не нужен!.. И русская элита тоже!".. Ну, а
Ури Керен? А кибуцник Мансековский? А Беня Маршак? Коренные израильтяне,
оставшиеся честными, тебе нужны? Господи, как они нас боятся!.. А что такое
наш поганый Комитет?! Это же не Кнессет. Не правительственная комиссия.
Сборище земляков. Без прав что-либо решать. И даже тут непременно должны
быть "свои ребята"... Алия из России не должна стать политической силой! Ни
в этом поколении! Ни в последующих! Стоят одной ногой в могиле и отпихивают
Гуров и тех, кто с ними, пухлой ручкой. Они очень точно представляли себе,
что делали, господа из Партии труда, удивляя нас не своими ухватками, этого
мы навидались и в СССР, а скорее крикливой наглостью и карикатурностью своих
действий. И они добились своего, толкнули камень с горы... Стали уезжать из
Израиля даже те, у кого до Бвршевы об этом и мысли не было. Первым на другой
день к нам забежал Каплун, инженер-мостовик, с которым мы летели из Москвы.
"Не поминайте лихом. -- Он усмехнулся горестно. -- Смазываю лыжи... Не зря
их вез..." Каплун был тружеником. Из тружеников тружеником. Еще в ульпане,
чтоб семья как-то свела концы с концами, он отправился к строительному боссу
Менахему, которого знала вся Нетания. Тот отвел небрежным движением руки
документы Каплуна и сказал, что стройке нужен рабочий-электромонтер. Положил
он Каплуну две с половиной лиры в час, в два раза меньше того минимума,
который получал на его стройке рабочий-араб. Когда Каплун вскоре заявил
боссу, что он с ним, слава Богу, расстается, тот вскочил со стула, крича:
"Никуда не уходи! Я твой оклад удесятерю!.. Не хочешь, увеличиваю в
пятнадцать раз!" Каплун усмехнулся, спросил босса Менахема, почему же тот
раньше не увеличил зарплату, он ведь знал и его полное безденежье, и его,
Каплуна, квалификацию. Менахем и глазом не моргнул: -- А зачем? Ты и так
хорошо работаешь! И вот сейчас, за нашим столом, пригубляя "посошок на
дорогу", он произнес с той болезненной горечью и насмешкой над самим собой,
которая звучит в голосе тогда, когда взрослые люди расстаются со своими
иллюзиями, самыми дорогими, выношенными годами: -- Я из семьи верующих
евреев. Избранный народ -- это было аксиомой. Краеугольным камнем... Ребята,
почти все крупнейшие мосты через Енисей построены мною. Уникальный мост
через Обь перекинул. Новый мост у Куйбышева через Волгу-матушку... Если б вы
только представить могли, как издевались тут надо мной, услыхав, что я
мостостроитель!.. Но сейчас дело не в этом!.. Я простил их, видевших в своей
жизни только Иордан. Я о другом... Зачем я приехал на Бершевский Съезд,
знаете? -- продолжал он убито. -- В Хайфском порту начинается какая-то
афера. Босс продает все пассажирские пароходы, принадлежащие Израилю. Что-то
здесь нечисто. Прибыл на Съезд, чтобы сказать, хотя бы крикнуть об этом.
Здесь пресса, телевиденье. Думаю, заинтересуются, предотвратят
преступление... А тут?!? Моисей Каплун улетел в тот же день. Среди русских
распространились слухи (почти подтвердившиеся затем), что Хиас в Риме
принимает с израильскими паспортами только до тридцатого сентября. Одни
прибегали с нами прощаться второпях, другим казалось постыдным бросать своих
друзей и удирать куда глаза глядят, и они присылали нам открытки. Из Рима,
из Нью-Йорка, из Австралии... А какой поток "плохих писем" хлынул в Россию!
"Бершева" стала символом, п о в о р о т н ы м з н а к ом Последствия Бершевы
Израилю придется расхлебывать еще много лет, но об этом в своем месте...
А пока что мы выходили из кинотеатра "Керен", ошарашенные увиденным, и
на другой день узнали из ивритских газет, что земля колыхалась не только в
пустыне Негев. Толчки разошлись по всей стране, обрастая слухами и страхами.
Газеты противопоставили русских всему Израилю. Всей стране, а не только
партийным геронтократам. Аршинные заголовки газет взывали к небу: "Русская
алия против старого Израиля"... "Бомба русской алии"... "Голда Меир лицом к
лицу с русской алией"... И снимки, полно снимков: искаженные яростью,
кричащие лица, сжатые кулаки. Поработали телевизионщики. На славу!Лишь одна
газета осмелилась щелкнуть в нос правящую партию: опубликовала заметочку под
заголовком: "Я фиктивный делегат Съезда с фальшивым мандатом", -- заявил
один из делегатов МАПАМА" Но более всего "старый Израиль" был ошеломлен
доктором Гуром. Местечковый люд был воспитан в уважении к доктору. Доктор не
может быть бунтарем. И вдруг во главе бунта, как объяснила пресса, стоит
доктор. Врач-повстанец, как писали. Доктор Яков Гур. Это вызвало
дополнительный шок. Каковы же русские, если доктора... доктора! бунтари,
хулиганы, вот-вот за ножи возьмутся. Да они страшнее всех этих Какашвили!..
Страшнее марокканского ворья. "Сакиним!" (Ножи!) "Еженедельник Бершевы"
опубликовал даже статью израильского врача о Якове Гуре под, увы,
неоригинальным названием: "Преступник в белом халате ". Если б это было лишь
газетным бредом! Когда я выходил из зала, мне показалось, что Яшу сажали в
большую машину, которая сразу куда-то рванулась. Оказалось, мне не
померещилось. Якова Гура доставили на казенной машине, в сопровождении
"искусствоведа в штатском", в Шин-Бет, израильскую контрразведку (такого не
удостаивался даже Дов) и сказали прямо: -- У нас есть подозрение, что вы
агент КГБ. -- Что-о?! -- Не понял? Засланный в Израиль агент КГБ. Тут только
Яша пришел в себя. -- Я думал до сих пор, что вы -- не рынок "Кармель". И не
кибуцные фальшивки. Что Шин-Бет не занимается политическими инсинуациями. А
вы такое же дерьмо, как и все!.. Ты что, в самом деле считаешь, что я шпион?
-- спросил оскорбленный Яша у молодого, подтянутого "искусствоведа". Тот
усмехнулся и сказал, что лично он убежден, что доктор Гур не агент КГБ, а
честный человек. Но... к ним поступил документ от члена правительства они
обязаны дать отчет. А начальство любит перестраховаться... Словом, --
заключил он, щелкнув каблуками, -- если доктор Гур хочет спокойно продолжать
свою активность в Израиле, то Шин-Бет мог бы получить при помощи детектора
лжи документальные данные, агент или не агент доктор ГУР Первая мысль
обиженного Яши была послать их всех куда подальше... Потом подумал: а почему
разом не выбить из рук этих гуманистов крапленую карту? Ведь уже всех Гуров
обляпали грязью! И потом, признаться, его, Яшу, разбирало любопытство: а как
это делается? Тем более, что "искусствовед" сказал, видать, для утешения,
что месяц назад на "детекторе лжи" сидел Ицхак Рабин, герой Шестидневной
войны, давал показания в связи с делом Ашера Ядлина,
человека...ого-гокакого! Часов через шесть измученный, голодный Яша выбрел,
наконец, из коридоров Шин-Бет и позвонил из автомата домой. Никого не
застал. Тогда он набрал номер отца. Рыдающий лиин голос ответил: -- Умер
Иосиф! Нет у нас отца!.. Там умер, в вашем дурацком кино. Его отвезли в
больницу уже мертвым... Яша выронил трубку и долго стоял, прислонясь лбом к
стеклу кабинки. Его спина в мокрой на лопатках рубашке содрогалась. Снаружи
кто-то колотил в стекло жетоном. Яша не слышал.
Из части второй. ТРЕТИЙ ИСХОД ИЗ ТРЕТЬЕГО РИМА
Главы 8,16
-- Что, по Орвеллу, должно находиться после победы социализма на улицах
имени Герцена и Огарева? -- спросил Наум жену, когда троллейбус стал
притормаживать возле Московской консерватории.
-- Тюрьма! -- ответствовала Нонка мрачно.
-О, ты не безнадежна! -- воскликнул Наум, вскакивая с сиденья. -- Нам
здесь выходить. Быстрее!
Они протолкались к дверям, затем, перебежав улицу Герцена,
прошествовали мимо облупленных дверей, на которых ранее висела скромная
табличка "Управление ГУЛАГом..." Свернули на улочку Огарева. Здесь, на
Огарева, 6, широко раскинулось добротное, старинной постройки, с колоннами и
высоченными воротами, здание, напоминающее своей архитектурой университет
имени Ломоносова, который примыкал к нему. Оно казалось естественным
продолжением университета и называлось Министерством внутренних дел СССР.
После очередного отказа Наум решил посетить улицу Огарева, 6. Его и Нонку
принял генерал Версии, "генерал -- выше некуда", как объяснил Наум жене. Не
дослушав Наума, генерал перебил его:
-- Почему вы ваши письма адресуете американским евреям? Вы же хотите в
Израиль. -- В его голосе звучало раздражение, и Наум окончательно убедился в
том, что адресат выбран ими правильно. Нонка вдруг как с цепи сорвалась,
закричала пронзительно, по-бабьи: что вы нас мучаете? Вы не нас убиваете, мы
живучие, вы убиваете русскую историю! Разместили на улицах Герцена и
Огарева, борцов за светлое будущее, все пыточные управления! Какая пища для
Запада!.. -- Она визжала до тех пор, пока генерал Вереин не закрыл глаза,
сказав Науму настороженно, с досадой:
-- Все образуется, только, пожалуйста, уведите отсюда свою жену!..
Наум вытолкал из кабинета Нонку, а потом, завершив разговор с предельно
вежливым, ускользающим от ответов генералом, сказал Нонке, которую бил
нервный озноб:
-- Истерика-истерикой, а про Запад упомянуть не забыла. Нет, ты
определенно не безнадежна!
В те дни к ним зашел реб Менахем, мужской и дамский портной. Наум любил
насупленного носатого старика, который, сам того не ведая, первый заставил
Наума задуматься об Израиле. Реб Менахем на этот раз выглядел озабоченным.
Он выпил чай с нонкиным ореховым тортом, посмотрел в окно и сказал: --
Хочется погулять, а? Я бы хотел... На улице он зашептал, озираясь:
-- Нюма, у меня есть прямая связь с Израилем. Мои дети уже там... Так
вот, зачем ты пишешь все время в Америку? Нюма, старые сионисты против.
Израиль против. И зачем ты связался с этими гоями. Этот Петренко или
Григоренко... Наум уставился на старика ошалело.
-- Реб Менахем, вы так хорошо шили штаны. Зачем вы сменили профессию?
У старика заслезились глаза, стали совсем мутными. Наум попытался
смягчить свой ответ, принялся объяснять, что речь идет о защите гражданских
прав и, если у человека есть сердце, он будет с людьми, а не с обезьянами...
Старик обиделся еще больше, прошамкал решительно:
-- Нюма, если тебя посадят за гоев, Израиль защищать тебя не будет. От
о зой!
Наум простился с ребе Менахемом, молча смотрел на его сгорбленную и
чуть кособокую спину и, повернув домой, воскликнул в изумлении:
"Нет, а все же? Кто у кого в подчинении? МВД у Могилы? Или Могила у
МВД?.. Это ж какая-то фантасмагория! Чтоб танцевали они один и тот же танец?
И чтоб совпадало каждое па?!" Он всплеснул руками, выпятив губы, как реб
Менахем. -- От о зой! Спустя неделю Наума вызвали к директору завода. Там
был и Никанорыч -- лысый профсоюз, и парторг, а кроме них, еще какие-то
незнакомые лица.
И у директора, и у парторга светятся желтоватым огнем значки лауреатов
Ленинской премии, которые они получили за его, Наума, "всевидящий
прожектор", как они его условно называли. Наум посмотрел на лауреатские
значки с удовольствием: его, Наума, работа...
Директор вытер платком серое, лоснящееся лицо, поднялся, протянул Науму
руку.
-- Наум, поздравляю вас! Ваша лаборатория расширяется настолько, что не
исключено, вскоре отпочкуется в отдельный институт. Мы бы вас, ясное дело,
не отдали. Но вот... -- он кивнул в сторону незнакомых людей. -- Они
настаивают...
-- Извините, а кто они?
-- Наум, ты всегда отличался большим тактом... -- иронически начал
директор, промакнув лицо платком.
-- Нет, почему же, -- отозвался один из незнакомцев. -- Можно сказать.
Министерство обороны СССР. -- У-у! Богатый дядя!
Тут все сразу повеселели; незнакомец, костлявый, седой до желтизны,
открывший, откуда он, подошел к Науму, представился, протягивая руку: --
Академик ... -- Он назвал известное имя. -- На организацию института и
опытного завода при нем отпущено 180 миллионов, -- добавил он. -- Институт
будете возглавлять вы. -- Я? -- испуганно воскликнул Наум. -- У меня пятый
пункт! -- А у меня какой? -- ответил академик с усмешкой. -- А вы полезный
еврей! -- вырвалось у Наума. -- Поздравляю! В кабинете сразу затихло. Даже
воздух, казалось, стал иным. Более плотным. Тишина сгущалась.
"Ловушка, -- мелькнуло у Наума. -- директора-евреи в России повырезаны
уже лет тридцать с гаком. Замов по науке -- по пальцам пересчитаешь...
Блатари!"
Директор завода, видно, по лицу Наума понял его мысли. Помедлив,
спросил с утвердительной интонацией: -- Значит, по-прежнему безумны? "Э,
запахло психушкой", -- мелькнуло у Наума. -- Объединение семей -- не
безумие! -- выпалил он. -- Все Гуры, отец-мать... -- Он перечислил также
всех братьев и других родственников, -- все т а м!
Директор поднял набрякшие старческие веки, произнес тяжело: -- Наум, вы
понимаете, что никуда не уедете. -- И даже рукой провел над столом, повторяя
со значением. -- Никуда и никогда! ..-И обычным тоном, устало: -- Если мы
вас уволим, вас не возьмут даже электромонтером. -- Пойдете грузчиком -- на
Курскую товарную. Или уедете. Ясное дело, не в Израиль... -- Это вместо
спасибо, дорогие Ленинские лауреаты? -- Мы не отдадим вас, с вашим научным
потенциалом, противнику, -- сказал молчавший доселе человек в черном
свадебном костюме, который стоял позади академика с пятым пунктом. -- Это в
интересах России, которую вы предаете.
Наум круто повернулся и вышел из кабинета. Домой не поехал. В голове
гудело. Себя погубил, ладно! Нонка-то, бедняжка... А Динке-картинке
института не видать, как своих ушей.
Домой вернулся поздно, обрадовался тому, что Нонка уснула. Оставил
записку, чтоб его не будили, так как в лабораторию ему идти не надо...
Его разбудил телефонный звонок. Наум прошлепал босыми ногами к
аппарату.
-- Говорят из Комитета государственной безопасности! -- отчеканила
трубка. -- Вам заказан пропуск. Ждем вас сегодня в 13 ноль-ноль!
Наум ответил с хрипотцой, со сна, что ему не о чем говорить с Комитетом
государственной безопасности.
-- Почему? -- И голос такой, словно и в самом деле человек удивился.
Актеры!.. Науму вдруг ясно представилось вчерашнее, и в нем поднялось
бешенство. Он прорычал:
-- С потомками Малюты Скуратова мне разговаривать не о чем! Трубка
помолчала, затем удивилась, на этот раз искренне: -- Зачем же вы так, Наум
Иосифович? -- А вот так! -- И Наум положил трубку.
Надо действовать немедля. Иначе конец... Наум метнулся к кровати, сунул
ноги в тапочки, отыскал в своем растрепанном блокноте номер справочной ЦК
партии.
-- Говорит доктор технических наук Гур. С кем мне говорить? Меня
преследует ГБ!"
-- Одну минуточку, -- отозвался женский голос, и тут же включился
мужской голос, переспросил, кто говорит и в чем дело... В конце концов Науму
назвали номер телефона и объяснили, что он может говорить с начальником
Административного отдела ЦК КПСС товарищем Галкиным.
Наум принялся рассказывать товарищу Галкину суть дела, скрестив на руке
средний и указательный пальцы.
-- ...Вся семья у меня в Израиле. Здесь мне жизни нет. Секретности
тоже. Ни первой, ни второй... Никакой! Четыре года дергают. То увольняют, то
принимают. То с кнутом, то с пряником. Зачем мучают? Не отпускают к семье?..
А теперь еще КГБ приглашает меня на беседу. Я хорошо знаю ГБ, и у меня нет
никакого желания с ними встречаться. Ответил голос спокойный, даже
добродушный: -- Ну, что такое! Вас же приглашают. Пойдите поговорите. Ничего
в этом такого нет. -- Простите, это не просто приглашение... -- Ну,
почему... Это приглашение. Ну, как чай пить. -- Когда приглашают пить чай, я
вправе не пойти. Это не одно и то же.
-- Ну, что такое. Можете пойти! Наум почувствовал, что звереет. --
Знаете что, товарищ Галкин, -- жестко произнес он. -- Я хочу знать, кто
сейчас командует в стране: вы или КГБ? Если КГБ, то сегодня я, а завтра --
вы! Вы должны это знать! -- Трубка ответила медленно, похоже, через силу: --
Вы можете не идти... -- и вдруг язвительно, с нескрываемой усмешкой:
-- Но, скажите, кому вы будете звонить там, в своем Израиле?.. Голос
Окуловой прозвучал в трубке на другой день в 9 утра. Какой-то необычный для
нее голос, вялый. Он сообщил, что Гур Наум Иосифович может придти в ОВИР МВД
СССР за визами. Разрешение получено. В 12 ноль-ноль все будет готово.
Наум схватил такси и через десять минут был в Колпачном переулке.
-- На выезд даем семь дней, -- столь же вяло объявила Окулова, глядя,
как всегда, вбок, мимо собеседника. -- Вы должны принести паспорта,
орденские документы, водительские права... -- она долго перечисляла, какие
документы он обязан принести и сдать. Затем Окулова мельком взглянула на
разгоряченного, от лысинки аж пар шел, Наума и заключила тем же бесцветным
тоном, в котором угадывалось торжество: -- ... и 26 тысяч рублей...
У Наума подогнулись ноги. Он присел изнеможенно на край стула, наконец,
взглянул на Окулову. Она снова смотрела куда-то вбок, в глазах ее была
скука. Только на щеках выступил румянец.
"Убивают гады, -- спокойно, как будто не о себе, подумал Наум. -- Ишь,
разрумянилась... Эльза Кох".
Наум тут же отправился на улицу Горького, на Центральный телеграф,
вызвал Иерусалим, чтобы сказать отцу, что, видно, не вырваться ему никогда.
Поиздеваются и загребут... А спустя сутки по звонку из Израиля Нонка,
подкрасив свое узкое, гордое лицо "под грузинку", как она считала, вылетела
в Сухуми. Деньги из аэропорта она несла в ободранном чемоданчике, с которым
в Москве ходят разве что в баню. В такси не села, затиснулась в городской
автобус. Дома, в коридорчике, подле сохраненной на всякий случай поленницы
березовых дров, сунула Науму чемоданчик и только тут, позеленев, грохнулась
в обморок.
В сберкассе неподалеку от ОВИРа Наум выгрузил из боковых карманов пачки
сотенных бумажек. Старуха-кассирша взглянула на груду денег, и серое,
измученное нищетой и невзгодами лицо ее погрустнело. Она сказала, вздохнув:
-- Чего вам, евреям, бояться! Тут вы жили богато и там будете жить
богато.
-- Мы не за богатством уезжаем, мать, -- ответил Наум, вытягивая
провалившуюся под рваную подкладку пиджака связку сотенных. -- Уезжаем за
равноправием. -- Эх, мил человек, неужто мы не понимаем!.. Визы в ОВИРе были
готовы. Наум сунул их, мельком оглядев, в боковой карман и тут же кинулся к
выходу. -- А что это у вас подмышкой? -- остановила его Окулова. -- Боже,
чуть не забыл! -- воскликнул Наум. -- Дарю вам плакат, который висел в моем
доме пять лет. Советский плакат! Вот номер Главлита... -- Наум развернул
его, выскреб из кармана кнопки и прикрепил на дверь старшего лейтенанта МВД
Израилевой, оформлявшей его визы.
"Отечество славлю, которое есть, но трижды -- которое будет. В.
Маяковский".
Подполковник КГБ Окулова рванулась к плакату, но Наум остановил ее
жестом.
-- Руку на Маяковского подымать?! Владимир Владимыча?.. О котором сам
Сталин сказал, что это лучший, талантливейший!.. Да это же статья 70, пункты
АБЛГДЖ... Ответом ему был треск рвущейся бумаги.
Когда на руках клочки бумажек, которые называются визами, оказывается,
можно купить билеты в Вену, в Париж, Лондон... И так же просто, как билет в
кино. Чудеса!
Хорошие вещи Наум отнес ребе Менахему и соседкам сверху -многодетным
вдовам, а рухлядь вынес во двор и запалил.
Мальчишкам-то радость! Сбежались со всего переулка, визжали, прыгали
через огонь. Весело глядели то на приятеля дяди Наума, низкорослого, борода
лопатой, от которого разило вином, то на длинного, лысоватого дядю Наума --
трезвого, горланившего хриплым голосом: