Свирский Григорий. Прорыв

проклюнулось.
"Совесть -- чисто русская проблема... " Ах, сволочи! -- Я не обратил
внимания на то, что последние слова произнес вслух.
-- Уот из ит сыволочи? -- буркнули откуда-то сбоку. Я вздрогнул от
неожиданности, поглядел на подвыпившего джентельмена в дорогом костюме
"тройка" в широкую полоску. Чего порой нет у американских бизнесменов, так
это вкуса! У этого хоть галстук без голой дивы или заката на фоне леса...
Ответил незнакомцу, тщательно подбирая слова:
-- Сволочи -- это часть сегодняшнего Еврейского конгресса, которая
прибыла сюда не ради советских евреев, а ради собственного бизнеса.
-- О-о! -- воскликнул любознательный джентльмен. -- Значит, это именно
я называюсь "сыволочи"... Очень интересно! Миссис и мистер Сыволочи!.. Это
хорошо звучит, не так ли?
Подбежал Сергей, сообщил возбужденно, что пытается организовать встречу
нашего "задверного" доктора наук с председателем Еврейского конгресса США.
Он, Сергей, сидит рядом с председателем за столом президиума, чем черт не
шутит...
Поздоровался с джентльменом в костюме-тройка. Шепнул: Ты что, схватился
с кем-то? Красен, как вареный рак.
Да, сегодня на моем пути оказалось слишком много "сыволочи"; поведал
Сергею, как родился этот английский неологизм русского корня.
Мы двинулись к бару, Сергей кивнул в сторону бизнесмена: -- Сей мистер
по фамилии длинной, как сама еврейская история. Кончается не то на
"...шефер", но то на"...шафер". Он уже построил себе в Израиле, на всякий
случай, виллу и полунебоскреб, правда, беспокоясь, что к его воцарению там
Израиль разграбят полностью. Как-то на одном из конгрессов в Иерусалиме он
имел неосторожность поинтересоваться, на что идут его деньги? Пинхас Сапир
-- участники конгресса рассказывали -- как гаркнет на него: "Кому не
нравится положение вещей, пусть забирает свои деньги и убирается к черту!"

С той поры мистер "Еврейская история" подписывает чеки "на Израиль" с
закрытыми глазами.
Мы спустились в бар, выпили водки "за успех нашего безнадежного дела",
как заметил Сергуня с усмешкой. Вдруг он бросился к промелькнувшему в дверях
человеку с кожаной папкой. Вскоре они вернулись в бар вдвоем. Сергей
пригласил его за наш столик, но тот, взглянув на часы, остался стоять у
входа, чуть в сторонке, говоря о чем-то взволнованно и быстро, "на
пулеметном иврите", как называл такую скороговорку Дов. Я не понимал ни
слова, "отключился", искоса озирая незнакомца. Высокий, седой до снежной
белизны еврей, с плечами волжского бурлака... Боже, нос-то перебит! Торчит
вверх острым хрящиком. Переносица вдавлена глубоко, от этого маленькие серые
глазки кажутся выпученными. Смотрят жизнерадостно, цепко. Лицо, несмотря на
торчащий хрящик, выглядит интеллигентно. Лоб о семи пядей.
По тому, как Сергей коснулся его руки (так он разве в Москве к Гулиному
локтю прикасался), понял, что это дорогой Сергуне человек. Он, видно, очень
торопился, еще раз взглянул на часы, но Сергей, возбужденный, взмокший,
продолжал говорить на своей смеси английского, русского и иврита. Наконец он
отпустил собеседника, вернулся к столику явно другим. Напевает что-то. Глаза
счастливые.
Ты почему такой малохольный? -- спросил я, наливая ему пива.
-- Это же раббай Бернштейн!
-- Раббай? Без кипы?!..
-- В синагоге он в кипе. Дома суровый кошер. Нет, все без дураков.

-- А кипы что, отменили? У меня как-то в последние годы ослабли
контакты с раввинатом.
Сергей захохотал во весь голос. Захлебнулся пивом.
-- Раввинатом на улице Яфо? Это, старик, другая галактика. Рабби
Бернштейн! Его не знают только такие дикари, как ты. Это американская
знаменитость. Какой человек! -- Он еще долго и восторженно клокотал,
наконец, прояснилось то, с чего надо было начать.
-- Он здешний. Рабай в одной из нью-йоркских общин. Энтузиаст. Ездил
много лет в Союз. К отказникам". Возил деньги, собранные в синагогах,
литературу. Я с ним встречался еще в Москве. Получил от него Танах. В Киеве
рабби проследили, вывернули руки за спину, и -- в ГБ. Потребовали, чтоб
назвал имена тех, к кому приехал. Рабби усмехнулся. Тогда его, американского
гражданина, повалили на пол, топтали ногами. Сломали каблуком сапога
переносицу... Рабби пришел в себя через двое суток. Лежал на сыром цементном
полу. Весь в крови... Едва поднял голову, -- щелкнул замок карцера -- снова
били. Ни одного имени не выбили. Ни одного! Тогда затолкали в камеру с
уголовниками, где у рабби, естественно, случился инфаркт...
-- Оклемался, как видишь! - радостно заключил Сергей -- ...Что? Да,
снова занимается "отказниками", звонит в Москву, Киев. "Железный рабби"!
-- И много таких?
-- Старик, а кто тянет весь состав? Четверть миллиона евреев вырвалось
из Союза. А сколько неевреев... Где бы мы были, если б не рабби Бернштейн и
его ребята? В мордовских лагерях. Все вытолкнутые из СССР граждане должны в
его честь писать оды. Не говоря уж о семитах.
Возбуждение Сергуни передалось мне. Я вдруг иначе почувствовал себя,
словно солнце грело теплее. Искал рабби взглядом в коридоре, в фойе.

На лестнице нам встретился "бой" в голубой кастрюльке. Он так летел,
что едва не сшиб нас.
-- Кто из вас мистер Серж Гур?.. Срочный пакет! Вас всюду ищут-ищут.
На пакете был штамп израильского военного предприятия, поэтому я
поднялся в фойе, оставив Сергея наединес посланием. Через несколько минут он
подошел ко мне, швырнул в урну надорванный конверт, в руках у него осталась
черная, с металлическими скрепками, папка израильских канцелярий.

-- Видал, какой маневр задуман? Могила сунул мне свой текстик... через
босса военной индустрии. Чтоб не кинул конверта в мусор, не распечатав.
Так-то я и буду читать могильную блевотину! Кадиш по русским евреям, еще
живым, еще полным надежд. Смотри, а? Завтра над ним громкий суд, упекут
сударика, как пить дать: сколько душ загубил?! А -- он?.. А еще русские
поговорки-пословицы изучал. Не доучился Могила, точно. Мамаш! А то бы знал:
"К о г д а с и д и ш ь в г о в н е, н е ч и р и к а й". Ишь, расчирикался!..
Мы свернули в боковую комнатку, где несколько человек перелистывали
газеты. Читальня, что ли? Уселись на ковровую тахту, в которой утонули, как
в пуховиках. Тихо. Прохладно. Сергей шепнул:
-- Коль рабби Бернштейн тут, то мне сам Бог велел собраться с силами...
-- Сергей вытащил из кармана пачку писем из России. -- Вот, старик, у меня в
руках не чернила, а человеческая кровь... "Отказники". Сидят по
восемь-десять лет. Столько дают за убийство, а за что им-то?! Со вчерашнего
дня Москва стала принимать вызовы только от прямых родственников, живущих в
Израиле. Свечу жгут с обеих сторон... Сюда подтянуты все "могильные
подстилки", в шелку и бриллиантах, с некоторыми ты перекинулся словечком.
Боюсь, наше "римское гетто" -- это будущее советского еврейства, к которому
поворачиваются спиной, коль оно едет не туда... Не перебивай, я тебе
расскажу, что значит для нас сегодняшний конгресс.
Более года назад, Меир Гельфонд, врач, ты знаешь его! примчал к Дову,
сразу после работы. Новости ошеломляющие. В Цюрихе состоялось срочное
заседание президиума Брюссельской сионистской конференции. При закрытых
дверях. Заготовлено вчерне решение ликвидировать в Вене отделения "Хаяса" и
"Джойнта"..
. -- То есть как?!
-- Как-как?.. Самолет "Джамбо", набитый советскими евреями, взлетает в
аэропорту Шереметьево и садится ваэропорту Бен Гурион. Чик-чак! Не удастся
нон-стоп рейсами, договорятся о пересадке в Бухаресте или Вене. Прямехонько
от ковра-самолета "Аэрофлот" к коврику "Эль-Аля". Под усиленной охраной
(Охранять будут от террористов, конечно!)... Меир Гельфонд, старый зек,
святая душа, тут же отправил Премьер-министру Ицхаку Рабицу письмо, я взял
копию, вот. Он быстро, шепотком, прочитал:
'Так как израильское правительство и, в том числе, министерство
иностранных дел, возглавляет акцию против евреев, названных "прямиками",
позорную акцию, которая наносит непоправимый вред советскому еврейству и не
делает чести Израилю и израильскому правительству, я не считаю возможным
дальнейшее политическое сотрудничество, ни прямое, ни косвенное, с подобными
учреждениями..."
Гриша, мы еще в Риме были, когда Дов узнал о "цюрихском сговоре".
Прислал нам письмо: "Что придумали наши сионизьменные гении! -- писал. --
Евреев в Израиль э т а п и р о в а т ь, чтоб никакого римства... Шаг в
сторону считается побег. Сучья школа!"
Если б ты знал, что сейчас творится в Израиле! Яша и Володя Розенблюм
объехали полстраны, собирают подписи, чтоб русских евреев в Вене не лишать
главного человеческого права - "права выбора". Наум днюет и ночует на
заводе, помогать не может или не хочет, острит по телефону: "Заговор врачей
против заговора сионских мудрецов"?
-- Слушай, а твоя Гуля? Она верит в этот заговор "сионских мудрецов"?
-- В заговор верит, а в мудрецов нет! И правильно делает: колесо вроде
завертелось. Вмешалось американское правительство. Президент США. Многие
еврейские общины.
Даже "дубовые патриоты", как Дов называет официальные или "замогильные"
организации, стали раскалываться, как плахи под ударами топора. Не веришь?..
"Союз ветеранов войны" выступил против оказания помощи едущим мимо , а
Тель-Авивское отделение, самое большое, -- за помощь.
Ложа "Бней-Брита" в Тель-Авиве -- против помощи, ложа "Бней-Брита" в
Иерусалиме -- за!
Организация бывших "Узников Сиона" клокотала -- не помогать! А двадцать
два бывших зека, во главе с Довом, назвали это актом самоубийства.
"Недосидели, суки" -- бросил Дов в лицо руководителям.
Цюрихское решение тогда отложили. А сегодня решается все! Все, Гриша!..
-- Сергей вдруг привстал, огляделся, достал из своей папки листочки. --
Слушай, хочешь почитать мой сегодняшний доклад? Я всегда стараюсь, чтоб в
зале находился человек, который, если надо, поддержал бы. Хоть репликой!
Чтоб "могильные подстилки" не прервали. А?
Я взял листки и принялся пробегать их взглядом:
"Организаторы еврейского гетто в Риме дождутся скамьи подсудимых, я в
это верю. Но любопытно, на чем оно было основано, их преступление против
человечности?.. Как сообщили мне в правительстве Израиля, на идейном
постулате: "Бегство евреев из еврейского государства -- это крах
сионизма"... Крах сионизма, как единственно правильного учения, уже
наступил. Это -- аксиома. 4/5 мирового еврейства не пожелали жить в Израиле.
В 1972-- 73-ем годах мой убитый в Бершеве отец, Иосиф Гур, старый
зек-воркутинец и сионист, первым сказал о смерти государственного сионизма
Голде Меир и ее министрам - они отмахнулись от правды. Зачем им она?!"
Читальня опустела, видно, кончился перерыв. Лицо Сергея стало
сосредоточенно-жестким, напоминало мне лицо военного пилота, получившего по
радио приказ на взлет... Времени для чтения не оставалось. Я перевернул
сразу несколько страниц. Задержался на одной из последних, на которую
Сергуня ткнул пальцем. Она, и в самом деле, была мольбой, криком, сгустком
всех Сергуниных переживаний, воистину "кровавым сгустком".
"Партийные интересы все годы выдаются за интересы страны, потому и
затыкают рты и русским, и американским евреям, озабоченным будущим Израиля.
Но стране нужны не подачки, стране нужна современная индустрия. Подачки
выколачиваются для партий... Ваши щедрые подачки губят Израиль, плодя
бюрократию и воров.
Хотите помогать -- создайте комиссию контроля -- мы просим вас об этом
-- и не слушайте истериков: громче всех протестуют те, кто воруют!..
Если беды советского еврейства, в экономических переговорах Запада с
СССР, будут отодвинуты на задний план, то евреи СССР будут, просто
-напросто, преданы. Отданы на поругание и убийство...
Сионизм был создан для спасения еврейства, а не для его убийства."
"...Не торгуйте людьми и принципами. Ибо, в таком случае, вам придется
открыто солидаризироваться с величайшими злодеями XX века, которых
человеческие жизни и судьбы не интересовали".
Я поглядел на Сергея с восхищением и тревогой: понимает он, какой
подымется в ответ вой? Сергей подмигнул мне обоими глазами, в которых
теплилось глубоко выстраданное удовлетворение. -- Мечта жизни... За все наши
муки. За Гулю, за Яшу, за отца. Дать меж рогов, чтобы искры посыпались.
Хочешь помочь?.. Если что, защитишь, как отец защитил тебя в Лоде? 0'кэй?
Мы заспешили в зал. У дверей проверяли документы, меня снова оттолкнули
в сторону, наконец, отыскали в списке. Когда я занял свое место, Сергей уже
сидел в президиуме рядом с седым высоколобым джентльменом, похожим на
стареющего киноактера. На трибуне бушевал профессор из Гарварда в черной
кипе и роговых очках с толстыми квадратными линзами, который почти кричал о
том, что евреи Америки, если в них осталось что-то человеческое, не имеют
права отказывать в приеме евреям из СССР.
....-- После того, как наши отцы покинули европейских евреев на
растерзание наци!..
Я обрадовался его экспрессии, его убежденности. Повернулся лицом к
залу. Меня поразила полная отрешенность людей от говорившего. Почти никто не
слушал. Одни подмахивали золотыми перьями какие-то бумаги, затем вынимали
чековые книжки, подписывали чеки, другие просматривали биржевые таблицы или
давали указания каким-то молодым людям, подскакивавшим к ним от дверей.
Двое-трое жевали, допивали кофе, рассказывали своим соседям что-то веселое.
А вот и тот самый тип в бархатной кипе, который на предыдущем Еврейском
конгрессе оттаскивал меня за .штаны от микрофона, когда я поведал
американцам, что Шауль бен Ами и его служба раскололи еврейское движение в
Москве.
"...Зачем нам ваша правда! -- раздраженно выговаривал он мне после
заседания. -- Вся правда вредна".
Я отвел от него глаза, отыскивая взглядом Сергуню, приготовившего
сюрприз и для этого джентльмена. Рядом со мной, с краю, присел человек с
жестким бронзовым лицом. Толстые губы поджаты в иронической усмешке. Очень
знакомое лицо. Я даже собирался поздороваться. И вдруг меня как током
дернуло: "Деньги дороже крови". Кафе преподавателей в Иерусалиме.
Действительно, знакомое лицо...
Тут будет, похоже, сегодня такая драка!
И точно! К президиуму торопливо прошагал заместитель Шауля, леший с
голубыми глазами. За ним пыхтел, в черной паре, Дулькин, нынешний главарь
израильского Сохнута. Сергей окрестил его "Бровеносцем", как они называли
ранее Брежнева, Угольные и точно плохо налепленные, как в театральной
самодеятельности, брови торчат во все стороны ежиком. Мистер Дулькин был
главным врагом "прямиков". Он суровым голосом потребовал прекратить всякую
финансовую помощь советским евреям, которые едут не в Израиль, а в Америку,
Канаду, Австралию и другие страны...
... -- Этого требуют все сто двадцать тысяч новых израильтян-олим из
СССР, воля которых изложена вписьме, ему, Дулькину....
Гудит зал. Переговаривается. Притих только тогда, когда на трибуну
поднялся раббай с переломленным носом. Перестали жевать, пить сок.
Английский у раббая Бернштейна тоже был "пулеметный". Как и иврит. Все ж я
сумел, кажется, ухватить главное:
-- Несколько лет назад до нас дошла весть о фальшивых мандатах на
каком-то съезде в Израиле, не помню каком... Мы верили и не верили. Но вот
появляется один из руководителей Сохнута и угощает нас такой фальшивкой,
рядом с которой прежние -- детские игры, репетиция. 120 тысяч новых
иммигрантов из СССР и все против "прямиков"! -- категорически утверждает
господин Дулькин.
А вот... -- И он достал из своей черной папки другую истерханную,
картонную, которую еще в баре вручил ему Сергуня. Раскрыв папку, заметил
негромко, что в выступлении уважаемого господина Дулькина вкралась некоторая
неточность... Затем прочитал -- бесстрастным тоном, как читают приговоры, --
петицию из Израиля: "...П о м о г а т ь в с е м е в р е я м, в ы р в а в ш е
м с я н а с в о б о д у"; назвал, сколько тысяч человек ее подписали и
показал конференции листы с подписями.
-Как же так? -- председательствующий в черной ермолке воздел руки к
небу . Повернулся к побагровевшему Дулькину.
-- Ты говорил, что тебя все поддерживают. Оказывается, совсем
наоборот...
-- Меня поддерживают сионисты! -- прокричал с места уязвленный Дулькин,
вскакивая на ноги. -- Если правы не мы, то несостоятелен наш и ваш главный
политический лозунг: "Освободи народ мой!"... Овободить ради страны -- дада!
и да!..
-- Очень верное замечание! -- воскликнул с трибуны раббай Бернштейн. --
Нужно только уточнить. Чтоб советских евреев везли в Израиль без пересадок,
хотят они этого или не хотят, на семь лет. Как сказано в Библии, раб должен
отработать семь лет. И лишь потом, если рвется вон, отпустить на все четыре
стороны.
Зал грохнул от хохота, начал аплодировать рабби Бернштейну, но тот
снова попросил тишины, продолжил: -- С кем вы, делегаты Конгресса, с
жертвами или палачами, решать вам! Я могу вам сказать, с ем лучшие из нас,
герои из героев, к которым приковано ныне внимание всего мира...
Сразу после заседания в Цюрихе, более года назад, из Москвы в Израиль
передано по телефону письмо, оно было записано на магнитную пленку.
Почему-то оно попало сюда только сейчас... -- Рабби обернулся к Сергею, и
тот включил свой карманный магнитофон; в зале зазвучал далекий, звенящий от
напряжения женский голос, чуть приглушенный помехами:
-- Мы навсегда связали свое будущее с Израилем, но надо помогать всем,
кто хочет покинуть СССР. АлександрЛернер, Ида Нудель, Лев Овсищер, Владимир
Слепак, Анатолий Щаранский, и другие. Сентябрь 1976 года.
Это было сенсацией. Из Москвы голос!.. Несколько корреспондентов
кинулись из зала к телефонам и автомобилям, остальные обступили рабби
Бернштейна, который продолжал напористо, протягивая руку в сторону
апоплексически багрового Дулькина:
-- Мы крайне обеспокоены тем, что в израильском истаблишменте
отказывает "нравственный барометр". Отказывает не только сегодня.... Между
тем, Израиль говорит, и все чаще, от имени всех евреев. За ошибки и
нравственную глухоту того или иного израильского министра расплачиваются,
как известно, все евреи, взрываются бомбы у синагог Парижа, Рима, Брюсселя.
В прессе Запада появляются антисемитские нотки..Евреи всего мира имеют право
требовать морального поведения людей, ответственных за израильскуюполитику,
в том числе политику абсорбции...
Израиль погибал, когда терял мораль, сказано в Библии. Израиль не
должен погибнуть!
Зал рукоплескал долго и бурно. Председатель Конгресса обнял рабби,
прошелся с ним до ступенек, ведущих в зал. Демонстративно. Я помахал Сергею.
Тот ответил.
Зашептал что-то горячо председателю Конгресса, который вытирал платком
лобастое дряблое лицо. Наконец, председатель вытащил свой блокнот, сделал в
нем пометку, черкнул что-то на визитной карточке. Лицо Сергея просияло, он
вздохнул удовлетворенно.
Перед председателем Конгресса положили длинную бумагу, похожую на ленту
с телетайпа. Он пробежал ее взглядом и сказал что-то сидевшим в президиуме.
Лицо Сергея вытянулось, улыбка пропала. Когда очередной оратор завершил свою
речь, Сергей схватил со стола карточку и, мотнувшись в зал, быстрыми шагами
приблизился ко мне.
-- Отнеси тому, "задверному доктору". Добился для него приема у
самого...
Я двинулся к дверям, у выхода оглянулся. Сергуня энергично
проталкивался вслед за мной, лицо встревоженное: -- Заказал разговор с
Израилем. На полдвенадцатого. Чуть было не забыл... -- И он кинулся в
соседний холл.
Я вышел на лестничную площадку, к измученному человеку, который стоял,
прислонясь спиной к стене. Отдал ему визитную карточку президента Еврейского
конгресса, с пометкой президента. Тот схватил ее двумя руками, прочитал и --
бросился вниз по лестнице, забыв, что в этом дворце лифты на каждом шагу.
Я задержался у дверей зала заседания, налив себе в бумажный стаканчик
кофе. Вернулся обратно, когда председательствующий предоставил слово доктору
Сержу Гуру-Кагану, представителю Израиля.
Сергей приблизился к трибуне, расстегивая пиджак, видно, чтобы достать
из бокового кармана листочки,свернутые трубочкой. Пристально оглядел жующий,
подписывающий бумаги и чеки, смеющийся чему-то зал; долго смотрел, будто
выискивал кого-то... Что с ним стряслось? Такие глаза, безумные,
лихорадочные, были у него, когда он только что прилетел в Канаду, еще не
веря тому, что вырвался из гетто". Что стряслось?.. Я даже привстал, -- от
сострадания, от нетерпения увидеть, как он, пугаясь чего-то, тем не менее,
швырнет всю эту сбившуюся сейчас возле трибуны "могильную" клаку на адскую,
в огне, сковородку.
Сергуня, давай! Бой продуман во всех деталях. Поднял руку, потряс
кулаком, мол, "Железный рабай" тут. И большинство в зале, сам говорил, за
него...
Однако листочки Сергей достал вовсе не из бокового кармана, а из черной
казенной папки, врученной ему "боем" в синей кастрюльке на голове. Они были
сцеплены черной скрепкой израильского учреждения.
Когда Сергей, помедлив и, чувствовалось, сделав над собой усилие,
принялся читать -проборматывать текст,-- я не поверил своим ушам. Слова были
"государевы", -- все те же высмеянные им слова о "вечно живом" сионизме,
который будет нокаутирован, если поток русских евреев в США не остановят.
Пусть едут в Израиль! Только туда!
-- Прекрр... -- Он сбился, начал снова: -- Прекратите принимать
советских евреев -- это просьба Израиля, это воля Еврейской Истории: только
библейский исход из Мицраима возродил землю Ханаанскую...
Я взглянул на него оторопело, в испуге, лицо у него стало белым, ни
кровинки; когда же он возопил"прекр-ратите!"... глаза его округлила такая
злобная тоска, что, казалось, врежет он сейчас кулаком по полированной
кафедре и начнет снова, совсем другое... Нет, он шуршал все теми же листами
папиросной бумаги, которые чуть ранее намеревался оставить в дворцовом
сортире вместо туалетной.
Зал несколько секунд прислушивался к выверенно- гладким официальным
фразам, затем полностью отключился от оратора, говорившего, к тому же, с
акцентом, начал обсуждать что-то свое, подписывать бумаги, пить кофе.
Я поднялся и ушел, не задерживаясь. Сбежал с лестницы, забыв про лифты.
Когда вспомнил внизу Сергея, перед моими глазами предстало вдруг не это его
лицо, с округлыми, розовыми щеками, а виденное в Торонто, арестантское, с
серыми костистыми щеками, искаженное ужасом и мольбой.
Снаряд сделал свое дело. Был человек. Не стало человека...
... Год был нелегким. Началась весенняя сессия. Оформление тонны бумаг.
В перерывах между экзаменами я носился по Вашингтону, пытаясь
застраховать, на случай болезни, мою маму, прилетевшую ко мне из Израиля еще
зимой. Оказалось, чужестранка после шестидесяти пяти лет в США страхованию
не подлежит. Ни за какие деньги!.. Затем в мою машину, блокированную у
Белого Дома уличным потоком, врезался "кадиллак", огромный, как катафалк. И
я, не ведая американских правил, тут же признал себя виновным. Затем у меня
рвали зуб, а прислали счет такой, будто вырвали всю челюсть. Словом, Сергей
Гур как-то отошел на задний план, тем более, что мысль о нем радости не
доставляла.
И вдруг он приблизился ко мне почти вплотную, разрастаясь до огромных
размеров, как бывает разве в кино; это произошло в жаркий и теперь уж
навсегда памятный день девятого мая 1978 года.
Меня вызвал декан факультета и попросил отправиться на встречу с
делегацией советских писателей. Делегация правительственная, обменная, в
СССР побывали американские классики, теперь нагрянули советские: так уж не
откажи, голубчик!
Я никогда не отказывался. Тем более, правда, очень редко, в
писательской делегации оказывались моимосковские друзья, и тогда я несся,
как на крыльях.
И вот профессора-слависты пяти или шести университетов, расположенных в
Вашингтоне и его пригородах, сгрудились в специально подготовленном зале
университета имени Джорджа Вашингтона. Стоим кучкой. За нами у стен, по
углам незнакомые лица. Трое или четверо. Я человек советский. Раз
незнакомцы, значит, о т т у д а... СIА прислали или FBI. Словом,
таинственные три буквы. Захотелось мне подурачиться - постучать по стенке,
возле заранее расставленных стульев, и сказать, как бывало, Александр Бек
говаривал в Клубе писателей СССР, барабаня по ножке ресторанного столика:
"Раз-два-три!.. Даю техническую пробу".
На столах сухие вина, бутерброды. Мы то на них поглядывали, то на
дверь. Задерживаются что-то писатели.
Пока они не вошли, я рассказываю коллегам, как меня недели две назад
интервьюировали на радиостанции "Голос Америки". Интервьюер попался ушлый,
настоящий профессионал. "Григорий Цезаревич, -- вкрадчиво спросил он. -- За
двадцать пять лет работы в СССР вы опубликовали три книги... Ну, большие,
романы или повести . Три! Так? На Западе вы пять с небольшим лет, и тоже
издали три больших книги. Чем объяснить такую странную кривую в вашей
творческой биографии? Двадцать лет -- три, и пять лет -- три, а?"
Профессора засмеялись тому, как умело загнал меня интервьюер в угол.
Даже если бы я не хотел этого, мне бы все равно пришлось коснуться советской
цензуры.
Но я как раз и хотел этого. Цензура, по сути, и вытолкала меня из
России.
И подробно рассказал тогда журналисту из "Голоса..." о том, о чем не
раз говорил в Москве, на писательских собраниях: о том, как убивают
советскую литературу. Спокойно рассказывал, без злопыхательства. До
злопыхательства ли, когда убивают! Интервью мое "Голос Америки" транслировал