Свирский Григорий. Прорыв

Наума летят вместе со мной не его отец, не мать, не его брат, а известный
барыга, стукач? Кого вы посылаете? Какими принципами руководствуетесь?.. Мой
интерес не праздный, уверяю вас!.. Я слежу за жизнью Израиля много лет...
Когда-то ваша партия заткнула рот Юрию Марголину. Он написал "Путешествие в
страну Зека", свой "Архипелаг Гулаг". Напечатал в 46-ом году. В Париже был
процесс, где Марголина уличали во лжи... Вы предали Марголина, отбросили
его, сделали его жизнь невыносимой... А теперь? Какая-то яичница-болтушка.
Воров, стукачей, сионистов-зеков -- всех в одну упряжку... Я не желаю быть в
одной упряжке с ворами и доносчиками. Это, извините, мое право. -- И вдруг
вырвалось у нее, Сергей аж похолодел: -- Вы хотите объединить или
перессорить?! -- Геула, дорогая, -- Шауль говорил медленно, спокойно. Сергей
видел: спокойствие давалось ему ценой титанических усилий, он умел не
показывать своих чувств, Шауль бен Ами... -- Меламуд отсидел свое. Не десять
лет и даже не пять, но достаточно... Стукач, меньшевик, большевик... Давайте
большевистскую терминологию оставим там, за железным занавесом. Договоримся:
"Кто старое помянет, тому..." -- Я не поеду с Меламудом! -- прервала его
Геула... -- Впрочем, поеду. Но каждую встречу, каждую пресс-конференцию буду
начинать с таких слов: -- "Вот сидит стукач, предавший всех нас..." Лицо
Шауля, и без того удлинненное, узкое, вытянулось еще больше. От горной козы,
которая прыгает через границу, как через веревочку, можно ждать всего. Много
сил потребовалось от него, чтобы изменить собственное решение, но он
заставил себя сделать это. В эту минуту он возненавидел Геулу, -- так он
ненавидел, пожалуй, только Дова. В детстве весь класс Шауля жил идеей
Великой Литвы, весь класс из местечка возле Каунаса бредил этим; письма
князя Курбского, спасшегося в Великой Литве от Ивана Грозного, помнили
наизусть. Но... Шауля они в свою "Великую Литву" не брали. Он чувствовал
себя уязвленным. Это чувство прошло лишь в Израиле... Израиль был для него,
Шауля бен Ами, новорожденным, едва выхоженным младенцем. Любой ветер мог его
застудить... А эти, "с мороза". Мало того, что перепархивают границы, так
еще кричат о разных Буковских-- Григоренко. Теперь все помешались на
Сахарове. Они вытаскивают из тюрем своих дружков, надо отдать им
справедливость, но почему никто из них не думает об Израиле? Израиль как
изделие гончара. Почему никто из них не вспомнит о еврейской притче: "Камень
упадет на горшок -- горе горшку. Горшок упадет на камень -- горе горшку.
"Эти опять столкнут нас с Иваном Грозным! Опять столкнут нас с Иваном. Как
пять веков назад, когда рухнули Великий Новгород, Великая Литва... Неважно,
какой идиот напялит на себя в тот момент шапку Мономаха, они столкнут нас с
Иваном Грозным, безумные Гуры, думающие только о себе. Рубят сук, приютивший
их, и не понимают, завороженные своими "гоями", ни черта. Голда права. Как
она права!.. И зачем только согласился он на эту адскую работу. Можно сойти
с ума! Едут сотни, двинутся, похоже, тысячи, десятки тысяч... И каждый тычет
в лицо чьим-то письмом и требует, чтоб мы немедленно погрозили Москве
кулаком. Его боль -- ему больнее всего. А там хоть трава не расти... Эти и
подобные им размышления обострили его ненависть к Геуле, но голос Шауля бен
Ами даже не дрогнул. -- Будь по-вашему, Геула! Нет Меламуда!.. -- Добавил,
чтоб уж не очень воспарила: -- Он поедет не с вами... Но на всякий случай
вам нужен попутчик. С кем бы вы хотели поехать? Геула подняла глаза на
Сергея, который от избытка чувств даже привстал. -- Да вот с Сергуней! Шауль
не скрыл усмешки. -- Серж заявил, и очень торжественно! что он не поедет --
от нашего министерства -- никуда и никогда... -- С Гулей поеду! -- вырвалось
у Сергея. -- Н-ну... -- Шауль ответил не сразу, продлил Сергею наказание,
насладился паникой, мольбой, которую Сергей и не скрывал. -- Ну, будь по
сему!.. После еды Шауль предложил взглянуть на столовую кибуца. -- Не хуже,
чем кремлевская. Геула засмеялась. -- Не знаю, не бывала... Вечер точно на
апельсиновых корках настоен. Не хочется с улицы уходить. Столовая с
огромными окнами. Как в дорогих черноморских санаториях. Геулу познакомили
со стариком в фартуке, который собирал со столов посуду. -- Это министр
транспорта, -- шепнул Сергей. -- Кто-о? -- оторопело воскликнула Геула, хотя
и слышала о равенстве в кибуцах. Равенство равенством, но чтоб настолько!..
Нет, какая-то во. всем этом липа. Кухарка, управляющая государством...
"Еврейский мужик" с белыми руками... -- И вы тоже со столов убираете? Вот
так, тряпочкой? -- спросила она Шауля, которому проходившие кибуцники кивали
второпях, небрежно, словно он не был представителем Голды на земле. -- У
раздаточной списочек, подойдем?.. Вот я... каждый третий четверг со столов
убираю я. И мою посуду. И подметаю. -- Фантастика! -- воскликнула Геула. На
стене напротив дверей, где в СССР обычно висят портреты вождей, она заметила
на обоях темный квадрат. Геула приотстала от Шауля и спросила пожилую
кибуцницу в платочке, повязанном, как и в русской деревне, под подбородком.
-- У вас здесь что, картина висела? -- Нет, не картина. Портрет... -- Чей?
-- Да Сталина!- И вдруг попросту, по-бабьи: -- Только четыре года как сняли.
Как раз после Шестидневной войны. У кого ребята погибли, кто сам пришел с
костылем... Тогда и сняли!.. Что? А до того никому не верили. Геулу точно
холодным ветром обдало, она обхватила ладонями локти. "Та-ак!"... Значит,
усатый красовался здесь после XX съезда еще лет двенадцать. Рты нам
затыкали, как смертникам перед казнью. Укусы гадючьи, сталинские. Только яд
выдохся. Не смертелен... В ней проснулась дерзкая, рисковая отвага зечки,
которая обескураживала и приводила в ярость следователей Лубянки. Она быстро
нагоняла по полутемной аллее Шауля и Сергея. Шауль ушел недалеко; вечер был
сыроватым, вокруг тишина первозданная, доносилось почти каждое его слово,
которое он не говорил, а шипел: -- Оставь свои штуки-- шуточки!.. Ты
отвечаешь за каждый ее шорох. Пеняй на себя, если... Землю будешь есть!
Наконец, она настигла их, и, когда заговорила, в голосе ее послышалось такое
бешенство, что Сергей испугался. -- Что с тобой? -- перебил он ее. Перебил
он ее, пожалуй, вовремя. Она замолчала, а затем сказала небрежно и
спокойнее: -- Вспомнила гадюк из курятника. А что расползлись? Мрак вокруг.
Гляжу под ноги... И все ж не удержалась, врезала Шаулю на прощанье. Взглянув
в его настороженные, льдистые глаза, добавила с весело-злой бесшабашностью
"девы лубянской", которой нечего терять: -- Знаете, какая была среди
московских активистов ваша партийная кличка? -- Какая? Любопытно... --
Могила!.. 7. ВЫКУП .Радио в аэропорту било, как колокол" Нон-стоп Тель-Авив
- Нью-Йорк. Геула едва успела дозвониться в Иерусалим, Иосу и Лие, чтоб не
беспокоились. -Дай С-сергея! -- просипел Иосиф встревоженно. -- Сергуня, она
первый день на Западе. Оберегай! Но на мозги не дави, с-слышишь?! У нее своя
голова на плечах... Если опять подбросят какую-нибудь дохлую кошку, как
Дову, звони немедля. Смотри в оба, зри в три! Едва Иосиф положил трубку,
снова раздался звонок. Дов басил тек, что отец чуть отдалил трубку от уха.
-- Отец! У меня в руках свежий номер "Едиота" Голда на Сионистском
конгрессе. Приветствует приезд Гули в Израиль, сообщает, что Гуля -- героиня
еврейского народа, а кончает речу так: "Нам сообщили, что она собирается в
Америку с серией лекций против Советского Союза и"... -- ты слышишь, отец?!
-- и что-де это может только повредить евреям, которые остались там. Ты
чуешь, чем пахнет?! Гуля еще не долетела до Штатов, а наша дорогая Голда уже
от нее открещивается. Как бы сообщает советским: не обращайте внимания! Она
не выражает точки зрения правительства Израиля... Я это к чему, отец? Я в
Тель-Авиве. Буду через сорок минут. -- Сейчас? На ночь глядя? Дов прикатил в
полночь. Узнав, что матери нет дома -- ночует у Яши, пробасил
удовлетворенно: -- Это-то лучше! -- Залез в холодильник, выпил из горла
бутылочку "кока-колы", сказал, вытирая рукавом губы: -- Наум -- это нешто
только Наум? Выпустят Наума -- поедут специалисты самого высокого класса:
физики, математики, конструкторы. Лицо Израиля изменится. Так вот! Если
Голда закроет дорогу Науму, я пришью Могилу... У Иосифа дрогнули руки. --
Напишу заранее документ в Кнессет и во все газеты. За что я убил Могилу.
Всех перечислю, кого он продал, все его преступления, и -- пришью!.. Отец, я
кончал стукачей в воркутинском бараке, ты знаешь! Это было спасением. --
Дов! -- Иосиф уже стоял на ногах, схватил книгу в толстых обложках и, не
открывая, просипел единым выдохом: -- "И простер Авраам руку свою, и взял
нож, чтобы заколоть сыи" своего..." С той минуты, Дов, что Бог отвел нож
Авраама, у евреев да! запрещены человеческие жертвоприношения... --
Струхнул? -- мрачно пробасил Дов. -- Получу пожизненное заключение? Я пойду
на это, отец! Будет процесс. Я там все скажу. И все напечатают! Только так
можно приковать внимание к этой "панаме". Без громкого суда два миллиона
русских евреев останутся там и в конце концов погибнут в лагерях или в новом
Биробиджане, по сути таком же лагпункте!.. Без процесса они остановят алию.
И быстро... Письма пошли в Россию, ты знаешь? Потоком хлынули. Люди
выплакивают свое. На чужой роток не накинешь платок. Да и надо ли? С какой
стороны ни взгляни... -- Ты с нормальной стороны взгляни. -- Иосиф начал
приходить в себя, поставил чайник на плиту, достал зачерствелые пирожки с
капустой. -- С человеческой. И так слух идет, что в обществе Узников Сиона
половина -- воры, выдавшие себя за политических. Теперь скажут: одна
половина -- воры, другая -- убийцы. Тебя проклянут, как Ирода. Все! И воры,
и сионисты... Ай, что я говорю?! Разве в этом дело! Дов, бери пирог и слушай
меня, мальчик! Т а м мы были среди врагов. Тюремщиков. Убийц. Там нож в
рукаве был единственной возможностью выжить. Здесь мы дома. Среди своих. Ты
об этом мечтал всю жизнь. И да! хочешь войти сюда в русских сапогах и
наследить?.. Хватит резать евреев! Это делали без тебя. И успешно. Мы дома,
Дов, мы -- дома, и другого дома у нас нет. -- Отец, Могила -- не еврей!
Могила, если хочешь знать, это двойное предательство. И русских кончает, и
Израиль, которому евреи, как воздух. Дом он продает, кровавая сука, ты
согласен? -- Сядь, сын. Не мельтеши, -- тихо сказал Иосиф, в голосе его
прозвучала такая боль, что Дов шагнул к нему, присел на краешке стула. Губы
у отца шевелились, похоже, он произносил слова молитвы. -- Могила, сын,
маленький чиновник, -- наконец, заговорил Иосиф. -- Маленький чиновник за
большим столом и только. Никакой Иван Каляев русских евреев не спасет. Да
хоть возроди ты времена "Народной воли" или -- зачем далеко ходить, "Эцеля"
и "Штерна": эти ребята умели и стрелять, и гордо умирать на эшафоте, -- что
изменится? Могила останется, даже если ты изрешетишь его армейским "Узи"...
У нас не было, никогда не было, сын, такого разговора. А теперь да! время.
-- Иосиф встал, налил себе и сыну чаю, хотел размешать в стакане сахар,
ложечка звякала о стакан. Отхлебнул, не размешав. -- В 1949 ты
сфотографировал Голду, а потом начались аресты евреев. Ушли в лагеря тысячи.
На меня кричали на допросе: "Участвовал, погань, в этой вакханалии?!" Снимок
твой сверху: головы, головы, лиц почти не видно... Сколько раз тебе кричали
в лицо, что брали по твоему снимку? Что ты убийца? Чуть не прирезали? У них
это просто. А здесь винят Голду -- отдала-де советскому правительству
фамилии людей, желающих уехать в Израиль, по ее списку брали. Какой-то
старик -- репатриант плюнул в нее: он убежден, что она сгубила его сына...
Давай разберемся. Правда, она сверху не лежит... Ты должен отвечать за чужую
вину? Голда должна отвечать за чужую вину? Могила должен отвечать за чужую
вину?.. Давай разберемся. Все выкладываю на твой суд, Дов. Не торопи меня, я
расскажу подробно: об этом не знает никто... Дов ткнул папиросу в стакан,
отставил чай, а раньше слушал вполуха. Иосиф понимал: не убедит Дова --
конец. Ему что втемяшется в голову... Иосиф разволновался, свистел и
булькал, как никогда. -- С-списки действительно существовали, сын, но ни
Голда, ни Могила никакого отношения к ним не имели... Суди с-сам, какой
советский человек подаст заявление в иностранное посольство? Во времена
Иосифа Прекрасного. Его немедля объявили бы англо-японо-германо-диверсано...
Куда люди писали? Иосиф долго перечислял советские учреждения, в которые
приходили заявления. Больше всего таких бумаг, сказал он, хлынуло в
Еврейский антифашистский комитет: куда еще писать евреям, коли власти не
отвечают? Председатель комитета Ицик Фефер спросил в ЦК партии, что делать с
этим потоком бумаг? Ответили: регистрируйте... Списки изъяли у Фефера во
время обыска в Еврейском комитете. Это вызвало первую волну арестов. Затем
сажали по регистрационным книгам Министерства иностранных дел СССР, куда к
тому же стекались бумаги, попавшие в обкомы-- горкомы. Солдаты и офицеры -
евреи, подававшие рапорты в Министерство обороны, пошли в лагеря по третьему
кругу. МГБ работало, как траулеры, забрасывая невод за неводом... Дов
погасил в стакане вторую папиросу. -- Отец, ты испугался за меня, вижу, и
сам не знаешь, что молотишь! Как можешь ты знать, кто что подавал? Ты в ГБ
не работал. И в канцелярии Сталина тоже. -- Дов, что я знаю, то я да! знаю.
Я встречался в лагерях и пересылках с сотнями людей, взятых по этим спискам.
Я сопоставил даты облав... А что касается списка, забранного у Ицика Фефера,
то мне говорил об этом в горьковской тюрьме ответственный секретарь газеты
"Эйникайт", который знал все достоверно. Дов, я рубил уголь и грузил баланы
с представителями всех волн послевоенных репрессий против евреев. Я не
встречал ни одного человека, который бы помчался в израильское посольство к
Голде Меир с просьбой ускорить их переселение в Израиль: самоубийцы
устраиваются как-то иначе... Дов натолкал уже полный стакан папирос, когда
Иосиф исчерпал все свои тюремные доказательства. Он глядел в темное окно,
думая о своем. Наконец пробасил тоном человека, открывшего для себя что-то
новое: -- Лагерные факты -- дело верное... Коли наладить связь с нынешними
зеками, все советское вранье можно вывернуть кверху мехом. Иначе Западу --
хана. Хорошую мысль ты заронил в меня, отец... Лады, но при чем тут Могила?
-- Что ты еще надумал, Дов? -- встревоженно спросил Иосиф. -- Отец, не будем
отвлекаться. При чем тут Могила? Ему нет места на земле, а ты все сыплешь и
сыплешь. Ну, не совались евреи к Голде, так что? -- Не спеши, сын. Эта тема
ключевая. Голда никого не выдала, никого не предала. Она не виновата в том,
что измученные московские евреи, столкнувшись с ней в синагоге, аплодировали
ей и кричали: "Вы наш посол!".. Но вскоре началась резня, запланированная
давно, о чем она естественно не знала. Эта резня евреев спустя четыре года
после Освенцима вызвала у нее шок. Панический ужас перед русским медведем,
который, играючи,, сдирает скальпы. Не дай Бог, он дотянется до Ихраиля -
руками арабов... А вместе с тем -то в подсознанини остался сентимент к
России, стране ее детства Я называю это к о м п л е к с о м Г о л д ы. Пела
с кибуцниками "Выходка на берег Катюша", а думала о русских "катюшах,
которые могут сжечь Израиль... Резня русских евреев на ее глазах вызвала у
нее - в этом нет сом.нения - неискоренимый комплекс вины. Надо отдать ей
справедливость,.она не стала утешать себя латинской пословицей: -- После
этого не значит -- по причине этого..." Словом, Голда Меирсон, израильский
посол в Москве, 'невиновна, чего не могу сказать о Голде Меир, премсьер-
министре. Шоковое состояние Голды и ее свиты после того, как общение с
евреями СССР вызвало удар по этим евреям, это шоковое состояние переродилось
в шоковое мышление, а затем в шоковую политику. "Боже упаси задеть СССР. Мы
-- страна маленькая, Если израильская красная шапочка будет хорошей
девочкой, то советский волк ее не скушает..." Эту шоковую политику Голды,
чтоб избежать позора, окрестили политикой тихой дипломатии. Практика нам да!
известна...-- Иосиф сгорбился. засунув руки между колеями, продолжал тихо:
-- У меня этот "комплекс Голды" вызывает чувство неловкости за нее Порой
гадливости. Ее земные поклоны советским, -- да! из благих намерений Но...
благими намерениями вымощена дорога в ад! К Биробиджану и братским могилам
русского еврейства... Иосиф помолчал, взглянул искоса на Дова, превращавшего
в пепельницу уже второй стакан -- Дов, подумай теперь: при чем тут Могила?
Вышколенный чиновник. Пусть даже политикан... -- Сука!-- Дов не мог не
высказаться. -- С - сука не спорю. Самый хитрый еврей в еврейском
государстве как его окрестили. Не будет Могилы, пусть будет по-твоему, так
что? Будет другой. Свято место пусто не бывает. А вокруг него все те же
"шестерки", которых хоть посади голым задом на раскаленные уголья, без
команды не вскочат... Сын, можно ударом ножа искоренить комплекс Голды,
которым Рабочая партия поражена вот уже четверть века? Наума мы, дай
Богвытащим. Всех, кто ринется в ОВИРы в годы гнилого "детанта", мы будем
тянуть за уши. Не мытьем, так атаньем... Ложись спать, сын! Иосиф постелил
Дову на диване, и он, по тюремной привычке, захрапел едва голова коснулась
подушки. Иосиф не сомкнул глаз до утра. Встав, надел кипу, накинул талес и
принялся молиться. Никогда он не молился так страстно... Затем снова лег.
Думал в тревоге. Убедил ли Дова? Не выпустят Наума -- Дов возьмется за нож.
"Ты остановил нож Авраама, Господи, не дай сверкнуть ножу..." Утром голова
Иосифа была обмотана влажным полотенцем. Размотав полотенце, Иосиф побрился,
бросил в кипящую воду сосиски, которые у Гуров назывались "-выручалочки" и,
накормив Дова, отправился с ним в Тель-Авив. Комитет выходцев из СССР. Если
существует официальное учреждение, целый Комитет, -- он должен противостоять
дуракам и стравливателям? Председатель Комитета не принимал. Но очередь под
его дверьми сидела. Светловолосый парень, судя по выговору, из Риги,
рассказывал свежий израильский анекдот: "К Голде прибегает Аба Эвен.
Докладывает: "У меня для вас две новости. Одна прекрасная: евреям России
разрешено ехать! Вторая -- ужасная: они едут!" Очередь усмехнулась
горестно... Секретарша бросила Иосифу, не подымая накрашенных ресниц -- По
вопросу о займе в 500 лир на холодильники -- по понедельникам! -- Я по
вопросу об идиотах! -- прорычал Иосиф. -- Я -- Иосиф Гур!.. Секретарша
метнулась в кабинет, высунулась оттуда испуганно: -- Пожалуйста!
Председатель Комитета господин Киска, похожий на вяленую рыбу, сидел в
кабинете с видом на Средиземное море. И смотрел туда, в голубую даль... В
рыбьих глазах Киски -- печаль. Во рту -- сталинская трубка. Стекла в
кабинете как в капитанской каюте. Не иллюминаторы, правда. А большие, в
полстены, окна. Но за ними -- волны в белой пене. Полнейшее ощущение, что
вот-вот капитан Киска подаст команду -- и корабль тронется, рассекая
волны... Выйдя из кабинета, Иосиф обернулся, постоял на свежем ветру. Дом--
корабль слишком глубоко сидел в земле и, увы, двинуться никуда не мог.
Раздраженный голос капитана Киски преследовал его всю дорогу: "А это
государственная политика! Это не наш вопрос..." Двинулся, увязая в сыром
песке, к прибою, сел на камень, глядя на редких купальщиков. "Не наш
вопрос"... Тогда чей?! В автобусе радио, как всегда, было включено на полную
мощность: вначале оно выхрипывало какую-то восточную мелодию, затем начались
"последние известия". И вдруг Иосиф втянул голову в плечи, огляделся
стыдливо: диктор сообщил скороговоркой, что новый оле из России Серж Гур дал
в Нью-Йорке на аэродроме Лагардия интервью для прессы, в котором осудил от
имени русских евреев ребе Кахане. Иосиф выскочил из автобуса на первой же
остановке. Едва добрался, взмокший, держась за сердце, до тихой улочки
Гимел, где стоял серый кубик -- русский отдел Министерства иностранных дел.
Ни к Шаулю, ни к его заму идти не собирался. Хватит!.. И все же нарвался на
зама -- голубоглазого лесного Пана в английском пиджаке, из нагрудного
кармашка которого торчал голубой платочек. -- Что лопочет по радио мой
Сергей? -- просипел Иосиф, машинально пожимая протянутую руку. -- Мы бы не
вырвались, если бы не поддержка таких, как Меир Кахане.. Лесной Пан покаянно
приложил ладонь к своей груди. -- Иосиф, ты должен меня понять! Это не Серж
виноват. Это я! Звонили из Американского еврейского конгресса, просили
осудить Меира Кахане. Я дал Сержу текст. -- И он двинулся дальше быстрым,
пружинящим шагом. Иосиф постучал в кабинет, где сидел маленький чиновник с
большим носом и комедийным именем Муля. Муля рубил уголь вместе с Иосифом в
городе Инте, выскочил из Гулага как поляк. К нему-то Иосиф и собирался. --
Муля, что творится? -- воскликнул Иосиф, присаживаясь возле мулиного стола,
заваленного советскими газетами. -- Сперва какой-то мудак, а скорее,
провокатор выстрелил в окно советского посольства в Вашингтоне. Приписали
Кахане. Теперь Кахане от нашего имени осуждают... Тебе не шибает в нос
старая лагерная липа? Муля втянул лысую голову в плечи и сказал бесцветным
голосом: -- Я чиновник Министерства иностранных дел и, как таковой, своего
мнения не имею... Иосифа как подбросило. Он закричал-засвистал, размахивая
руками. -- Ты там с-сидел под нарами и здесь сидишь под нарами! Потому и
держат?! Ужасный день! Один сын готов убить "наместника Голды на земле",
другой стал его холуем, марионеткой. Проституткой!.. Было такое у Гуров?! Но
только к вечеру, когда Иосиф вернулся в Иерусалим, выяснилось, что день этот
-- действительно ужасный... Вечерние "х а д а ш о т" (новости) начались с
того, что Советский Союз ввел налог на образование. Дов позвонил из
Тель-Авива тут же. -- Отец! -- кричал он. -- Они играют траурный марш Шопена
в четыре руки... Как это, кто? Наша парочка: баран да ярочка. Голда и
Брежнев. Чья это идея, а? -- Не делай поспешных выводов, сын! Не делай
поспешных выводов! -- кричал Иосиф, чувствуя, что сердце его готово
разорваться. Ночью его, наконец, соединили с Москвой. -- Я засел прочно,
отец, -- откуда-- то издалека, бубняще, словно у него рот был забит кляпом,
доносился голос Наума. -- Мне сегодня сказала товарищ Акула: лети хоть
сегодня... Даже если это правда, в чем я сильно сомневаюсь, я подсчитал, что
нам, чтоб выбраться, нужны 26 тысяч рублей... Нонка кончила университет, я
вообще, страшно вымолвить, доктор технических наук... 26 тысяч. Я таких
денег не только в руках не держал, но и не видел никогда! -- С-сынок, не
беспокойся! -- воскликнул Иосиф, понятия не имея, как он поможет сыну. В
доме всего 300 лир. 80 долларов по нынешнему курсу. Но -- свято верил.
Поможет! Весь мир объедет, все еврейские общины подымет -- соберет! Дов
позвонил, едва Иосиф положил трубку. -- Отец, что у Наума?.. Так?! У меня
наличными ни шиша: деньги в бизнесе крутятся... но в лепешку разобьюсь,
достану к утру! Только вот кто вручит ему там в рублях -- корешков в Москве
у меня много, но, насколько я помню, они все не миллионеры... Иосиф хлопнул
себя по лбу и сказал в трубку: -- Дов, не надо разбиваться в лепешку. Ты дал
мне хорошую идею. Спасибо, сынок! -- Иосиф тут же набрал мой номер, спросил,
не знаю ли я, где живет толстячок-боровичок с телевизором КВН, перевязанным
бечевкой: "помнишь его "Асса-- асса!" в замке Шенау?", и спустя два часа мы
отыскали "нашего грузина", хотя забыли не только его фамилию, но даже город,
в который его направили. Оказалось, он жил тут же, в предместье Иерусалима,
в религиозном квартале Санедрия. Мы выяснили это в первой же лавочке
грузина-ювелира. В самом деле, трудно ли найти миллионера?.. Грузинский
миллионер встретил нас с подлинным грузинским гостеприимством. Из его окна
были видны Иудейские горы в раскаленной почти добела синеве. Могила Пророка
темнела на хребте, как перст указующий. У подножья паслись библейские
барашки. -- У такого окна хочется писать стихи, -- мечтательно произнес
Иосиф. -- В чем дело, дорогой! -- воскликнул хозяин. -- Приходи каждый день!
Наладим общий бизнес! Ты пишешь и подписываешь, заработок фифти-фифти. О
главном почти не говорили. -- В чем дело, дорогой! -- прервал мои объяснения
Сулико Фифти-фифти, как мы с той поры его называли. Он схватил суть
мгновенно. -- У меня там брат. Дело взаимовыгодное. Тебе нужен в России
миллион -- бери миллион. Нужно десять миллионов -- бери десять ... Я
торопливо пояснил, что не нужно десять. Достав бумажку с цифрами, прочел,
что нам нужно -- на всех друзей и знакомых -- восемьдесять шесть тысяч. --
Цхе! -- заключил господин Сулико с откровенной досадой. -- Я звоню в Сухуми.
Дайте имя или кличку человека, который прибудет к брату за деньгами. Я
получаю в лирах по прибытии каждого уплатившего налог -- с кого получаю,
извините?.. С Дова Гура? С частного лица?.. Зачем? Сохнут дает лиры для
выкупа. В долг, конэчно!.. Разве вы не слышали? Американцы создали
специальный фонд... На другой день мы подписали в Сохнуте все нужные бумаги.
Но то было на другой день. А сегодня мы пили "Цинандали", которое разливали
из огромной бутыли в плетеной корзинке; в таких обычно перевозится серная
кислота. Это было хорошее "Цинандали"!...Когда мы порядком захмелели,
толстяк Сулико спросил нас, что мы делаем в этой жизни.? -- Цхе! -- перебил
господин Сулико мечтательный голос Иосифа. Под кукольный театр вам никто не
даст ни гроша. Даже я... Вашему Яше под рак? Кто знает, что такое рак? Я
могу вычислить "рак" на своем калькуляторе? Поверьте, генацвале, насчет
кредитов я знаю все. -- И, подняв пухлый палец, заключил почти торжественно: