Страница:
пор, пока они не поняли, что весь его багаж -- сумка на плече. Да мятая
квитанция на одно "место"...
Улыбнулись дружелюбно и вышли на ветер, к микроавтобусу, который, по
уверению встречавших, ждал их у выхода. У выхода стоял полицейский с бляхой.
И больше никого не было. И ничего...
Накрапывал дождь. Подошел, сверкая огнями, большой, как пароход,
автобус, высадил старика в коротких штанах из кожи. Ноги у старика были
синие, цыплячьи. -- Европа! -- благодушно прогудел Дов. -- Старики в трусах
бегают, молодые нагишом.
Унеслись легковушки, в одной из них Дов заметил встречавших его женщин.
Дов оглядел богоданных польских евреев. Одеты легко, видать, сборы были
недолги. Как и у него... Снял куртку, накинул на юнца, который от холода
стал зеленоватым. Пока подкатил микроавтобус, у Дова зуб на зуб не попадал.
Рубашку хоть выжимай. Дов подсадил стариков, хлопнул по спине юнца: "Грейся,
Польша!" Затем помог шоферу, губастому левантийцу, побросать в микроавтобус
чемоданы и баулы.
Покатили. Зеленый глаз светофора был огромен. Вдвое больше советского.
И яркий-яркий...
Не старик с цыплячьими ногами, не прохожие под большими черными
зонтами, не теснящиеся дома Вены, а именно этот "неземной глаз" вызвал
острое ощущение заграницы.
- Вырвались, а? -- воскликнул Дов ошалело. -- Выр-ва-лись,
господа-граждане!.. Без ВОХРы мчим по миру!..
Поляки молчали подавленно. Юноша взглянул на него сочувственно. --
Дядьзя! А вы не волнуйтесь так, ладно?
Дов не сразу заметил, что микроавтобус вел себя странно. Он сворачивал
в какие-то дворы, затем выезжал задним ходом. "Следы заметает?.. От кого?.."
- Эй, друг! -- весело крикнул он краснокожему шоферу на иврите. -- Они
там остались! В ТУ-- 104... Кого ты боишься?
Тот ответил, что везет, как приказано.
-- Ну, бойся! -- добродушно разрешил Дов, поглядывая в забрызганные
окна. -- Страхи кончились, понял?
Наверное шофер не понял. Петлял, кружил, два раза на одну и ту же
площадь выехал. Привез затемно. Проводил в квартиру, которую открыл своим
ключом. Хороша квартира. Не "хрущоба". Сортир вдвое больше, чем его
московский закуток. Холодно, правда. Дов нашарил взглядом батареи отопления,
открыл кран. Взяв свою про-рабскую сумку, в которую мать натолкала пирожков
с капустой, постучал к соседям. -- Харч есть. Поделимся!
Зазвонил телефон. Дов посмотрел на него оторопело. У Дова было
ощущение, что он залетел на луну. И вдруг -- телефон. Неуверенно поднял
трубку.
-- Дов?! -- спросили по-русски. -- Я сейчас приеду за вами. Вас хочет
видеть важное лицо. Выговор был московский, не иностранный.
-- Из советского посольства? -- спросил Дов на всякий случай... -- В
гробу я видел это важное лицо, в белых тапочках. - В трубке засмеялись.
Повторили приглашение на иврите... -- Откуда оно, важное лицо?.. -
недоверчиво воскликнул Дов - ... Из Израиля? Годится!
Дова увезли в темноту, где мигали неземные светофоры. Бесшумный лифт
поднял его на площадку из черно-белых плиток. Дов попробовал плитки ногой.
Не "гуляют" ли?.. Здесь была только одна дверь, темная, из мореного дуба.
В большой и теплой квартире его ждали двое людей. Маленький, с гусиным
задком, оказался секретарем израильского посольства, второй, высоколобый,
генеральской стати, привстал и назвал себя твердо, точно докладывал: --
Шауль бен Ами!
И так как Дов никаких чувств не выразил, добавил: -- Я -- специальный
представитель израильского правительства. "От Голды, значит", --
удовлетворенно хмыкнул Дов. Тут же подкатили столик на колесиках. С винами и
сэндвичами. Хлопотал секретарь посольства. Не хлопотал, а скорее суетился.
Видно, гость был действительно важным.
-- А вы меня, наверное, помните, -- произнес Шауль бен Ами. -- Я долгие
годы работал в израильском посольстве в Москве. -- А! -- воскликнул Дов. --
Я вам фото передавал. Голда у московской синагоги. Думаю, где встречал?..
Тогда меня, наверное, и проследили. Недели не прошло, сгребли... Зима 1949,
так?.. Это я почему вспомнил. А потому... Когда вас из Москвы турнули после
шестидневной войны, в газете писали, что вы - полковник израильской
разведки.
Шауль усмехнулся как-то криво, встал, открыл шкафчик из темного дуба.
Достал пожелтевшую брошюру, в которой было напечатано это сообщение ТАСС и
добавил с неподдельным сожалением: -- О, если бы я получал зарплату
полковника разведки! Дов вскинул недоуменно брови, хотел было по привычке
подтрунить: мол, что же вам Голда не добавит, но промолчал. Начальство-то,
оно теперь не чужое, а свое. "А как ждут нас, -- подумал радостно. -- Кого
встречать прислали!" Представитель Голды спросил, какое вино налить. Дов
махнул рукой. -- Какое покрепче...
Представитель засмеялся, поднял бокал "за прилет первой ласточки", как
он окрестил появление Дова в Вене. Спросил с места в карьер:
-- ...Будет алия из России? Поедут евреи?
-- Да! -- убежденно пробасил Дов и даже брови вскинул: мол, вы что --
сомневаетесь?
-- Откуда ты знаешь?
Дов объяснял пространно, перечислил города, из которых прежде всего
поедут. И что за народ.
-- Я был подопытным кроликом. Кролика удав не заглотнул, теперь
остальные ка-ак хлынут!..
-- Хлынут, -- недоверчиво перебил Дова Шауль бен Ами. -- Ты скажи вот
что: может быть, вас, сионистскую головку, выпустят, а никакой алии не
будет?..
-- Будет! -- стукнул сжатым кулаком по столу. -- Бросят все и поедут.
Пружину чем сильнее давят, тем она стремительнее распрямляется. А уж евреев
давили-давили... Ждите полмиллиона, не меньше!
-- Полмиллиона?! -- Шауль бен Ами от изумления откинулся на спинку
стула.
Посольский секретарь торопливо вынул из ящика стола анкету Сохнута и
стал заполнять. -- Что везешь с собой?
-- Пирог с капустой... Еще? Охотничье ружьишко в багаже.
-- Оружие? -- Оба подняли головы, посерьезнели. -- Какое? -- Тщательно
записали. Год производства. Тип. Калибр.
"Ты смотри, -- удивился Дов. -- Как власть, так оружия страшится... Что
там, что здесь!.. Вскинулись, как пойнтеры".
-- Значит, полмиллиона, -- стараясь скрыть усмешку, возобновил прежний
разговор Шауль бен Ами. -- У тебя второй кандидат есть на примете?..
Дов снял пиджак, новенький, клетчатый, никогда в России так не
наряжался, надорвал изнутри лацкан, вытянул из-под подкладки письма отца и
Геулы. Протянул письмо Геулы специальному представителю Израиля. В руки
отдал. Как наказывали.
-- Значит, так, господин специальный представитель! Это опубликовать
срочно. -- Срочно? -- переспросил Шауль не то с недоверием, не то с иронией.
Дов не вслушивался в интонацию: не до того было. Он -- здесь, они --
там. Ждут...
-- Да, господин Шауль, вот это, Геулы, завтра же!.. Она отказывается от
советского гражданства. Официально. Отсылает паспорт и прочее. Опубликуете
ее письмо Брежневу, где она объясняет причины -- она спасена. Нет -- запрут.
Три года уже отсидела. В лагере под Читой. Теперь меньше десятки не дадут.
Рецидив. Запрут, как меня, к полосатикам... Кто такие полосатики? Лучше вам
их не знать... Ну, штаны-куртка полосатые. В общем, бандиты... Можно от вас
домой позвонить? Отцу?.. Там ждут -- где я? У вас или на Лубянке?.. Значит,
московский номер такой...
Утром он вылетел в Израиль. В том же самолете оказался специальный
представитель. Расположился впереди, просматривая какие-то бумаги. Писал на
полях страницы, видать, резолюции накладывал. Работки, похоже, невпроворот.
А сидел, словно штык проглотил. Генерала хоть в мешок затолкни, сразу видно
-- генерал. Место у Дова было почти в хвосте, в противоположном конце от
генерала. Самолет забили до отказа какие-то пестрые пиджаки, американцы,
вроде. Немцы в кожаных шортах, дамочки с задами, которые едва затискивались
в кресла.
Загалдели, море увидали! Мать честная, это ж Средиземное!.. Дов забыл
обо всем на свете. Наконец, показалась земля Израиля. Береговая полоса.
Песчаная отмель. Два небоскреба торчат среди навала крыш. Зажглась надпись
пристегнуть ремни. И тут кто-то тронул его за плечо. Представитель Голды.
Дов покосился удивленно. Белая рубашка с отложным воротником. Волосы на
груди курчавятся. Запросто притопал. Будто и не генерал. -- На тебя бумаги
оформлены, сказал. Тебя ждут...
В аэропорту Лод его встречали рижане, Вероничка, с которой познакомился
еще в Москве. Посватался бы, если б не ждал тюряги... Длинный Боб, с которым
его запирали в один карцер. Казалось, где-то за чертой они, израильтяне
воркутинского корня. А вон стоят, рукой машут... Счастье корешам-рижанам. Их
стали выпуливать в Израиль еще год назад. Мол, буржуазные недобитки.
Дов замахал руками, закричал в восторге первое, что пришло в голову: --
Хинди-руси-бхай-бхай!
Те захохотали, стали пробиваться к Дову. Однако солдат с коротеньким
автоматом ("Узи", наверное!) почему-то оттеснил их назад. Только Вероничка
проскочила.
Быстро подошел неизвестный парень в белой косоворотке, сказал Дову: --
Тебя ждет амбуланс! Поедешь в санаторий. -- Дов изумился: -- Какой
санаторий? Я здоров, как бык. Я работать приехал.
-- У тебя, здоровый, все кости переломаны. -- Это сказал добродушно
Шауль бен Ами, задержавшийся возле него. -- Мы о каждом твоем переломе
наслышаны. С поезда летел - нога. Второй раз взяли -рука. Так что пусть
врачи тебя пощупают...
"Во! Про все знает. Ровно отец..." -- Дов был смущен вниманием, почти
умилился, но к санитарной машине не пошел.
-- Вначале к дружкам. В тюрьме вместе сидели, господин генерал.
Зеки-закадыки!
Генерал ушел, и Дов огляделся освобожденно. В Москве сейчас ноябрьская
слякотня. Кому парад, кому руки назад. Даже в Вене дуло студено. А здесь --
теплынь. Благодать. И вообще, где тут кусок израильской земли? Чтоб можно
было поцеловать! Кругом один асфальт. -- Ребята! -- вырвалось у него в
восторге. -- Обо всем потом. Свозите в Иерусалим!..
Вероника улыбнулась, кивнула на сиденье рядом со своим. Сзади еще
кто-то из зеков протиснулся. Вначале дорога была узка и петляла, словно
где-то под Курском. А вокруг-то не Курск. Шалишь! И справа, и слева
колышутся багровые, оранжевые, зеленые плоды. Апельсины, лимоны, вроде?
Конца им нет, плантациям. Листья ярко-зеленые, свежие. А вот и вовсе зеленое
поле. Все, как... зеленый светофор!.. Мир открыт!.. -- Ура! -- вдруг
заголосил Дов.
-- Ты чего? -- Я-то думал, Израиль пустыня. Желтый песок.
Оазисы-города. А страна, оказывается, зеленая. Вся!
-- Вечно-зеленая! -- поправили сзади. -- Аж до Негева. Он с
проплешинами...
По обеим сторонам шоссе раскиданы оранжевые и красные апельсины. А где
навалом лежат, как в России картошка. Домчались до долины. Кинул взгляд
влево, вправо -- сплошь золотисто-желтая. Только вдали примостилось что-то,
белеет. "Монастырь молчальников, -- заметила Вероника. -- Не для тебя
место..." Дов от возбуждения аж привстал.
-- Я-то думал, страна тесная. А тут просторы! Мать честная!.. --
Взмахнув руками, он повалился на сиденье: дорога, прорубленная в скалах,
круто взяла вверх. -- Куда несетесь?! Дайте поглядеть!
-- Взгляни на часы, - отрезала Вероника. -- До заката полчаса... --
Мелькнули сбоку, в белой скале, глубокие ниши: видать, древние ходы,
поросшие мохом. -- Вот где прятаться, -- машинально отметил Дов. -- От
римлян, что ли тут хоронились? Все захохотали, объяснили, что здесь каменные
карьеры. Вырубают камень для строек.
У первого светофора Вероника чуть притормозила. -- Ну, так, Дов. Прямо
-- Храм Московской епархии и городская полиция. Вкупе и влюбе. Знакомиться
повременишь? -- И круто взяла направо, понеслась во всю мочь, ныряя в тесные
улочки, мимо кипарисов, пальм, кустарников. Дорога вдруг раздвоилась,
посредине островок, багровый от роз. Розы колышутся у самой обочины, вдоль
домов. Ничего не огорожено... И снова мимо домов из древнего камня, вдоль
которых густится зелень. Да и растет она, похоже, прямо из обомшелых стен.
Камень розовато-белый; где обтесан большими брусками, где в натуре,
глыбастый. -- Господи! Всю жизнь с камнем работал. А такого никогда не
видал. Все истлевает, только наша работа остается.
Выскочили на какое-то шоссе, крутанулись, задерживаясь на минуту у
странного становища. Лавки из неотесанного дерева. К одной осел привязан,
грызет доску желтыми зубами. Надпись сбоку: "Кафе бедуинов". Хлебнули по
глотку горчайшего кофе, отъехали в сторонку и встали у откоса. Город внизу,
как на ладони.
Дов много читал об Иерусалиме, вглядывался, болезненно морщась. Слева
купола мечетей слепят. Эль-Акса серебрится... -- А стена Плача где? Все
арабские святыни, а наши где?.. Напротив что? Масличная гора? А где гора
Дурного совета?.. А это, внизу! Самое древнее еврейское кладбище?
Притихли, ответили не сразу. Волнение Дова передалось всем. Солнце
точно плавит иерусалимские холмы. Тени, отброшенные ими, меняются на глазах.
Розовато-сиреневые скаты гор вдруг краснеют, становятся фиолетовыми, затем
темно-коричневыми. Наконец, черными, ночными. И вдруг снова
серебристо-белыми. Тона мягкие, пастельные. Только небо ярко-голубое. Не
вечернее, вроде.
Бывал Дов в горах, встречал и рассветы, и закаты, но такого не
видывал... Острое, неведомое ранее чувство охватило его: небесная голубизна
распространилась вокруг, сливаясь с Масличной горой и с дальними холмами,
постройками, минаретами, придавая всему вокруг необычайную легкость. И дома
из белого иерусалимского камня, и кустистые холмы, и даже торчащие, как
пальцы, минареты повисли над землей, парили в теплой и сказочно прозрачной
голубизне. Небо опустилось, стало Священной землей, земля -- небом... --
Ребята! -- воскликнул Дов в ошеломлении, ликующим тоном. -- Если Моисей был,
то он был именно здесь! Обетованная, ребята! Без туфты!..
...Едва Дов, вернувшись из Иерусалима, вошел в тесную квартиру
Вероники, она положила руку на его плечо: -- Ты Шауля о чем-нибудь просил?
-- Нет... Передал только письма Геулы и отца. Еще в Вене. Чтоб
напечатали немедля...
-- Напечатают?
-- А как же! Если утаят, Геуле врежут десятку. Она отослала Брежневу
свой серпастый-молоткастый"... Бросила ему в морду!..
-- Так обещал Шауль опубликовать или нет?
Дов ошалело оглядел Веронику и ее друзей-рижан. К Веронике набилось уже
человек десять. Почти все воркутинцы. Один, правда, магаданский, другой
Якутии отведал. Полюса холода..-- Спроси, спроси, -- раздалось со всех
сторон. Длинный, костистый Моше, второй муж Вероники, совсем мальчишка, лет
на десять моложе ее, угрюмо сказал: -- Надо держать их так! -- И он обхватил
свое горло жесткими пальцами рабочего. -- Иначе... Тут не Воркута. Карцера
нет. За неделю захрипишь. Безо всякого карцера...
-- Да вы что, ребята? Вы серьезно?
Вероника, деловой человек, открыла записную книжку, набрала номер
Министерства Иностранных Дел. Передала трубку Дову. Соединили не сразу.
Спросили, кто таков, да по какому делу... Наконец, в трубке раздался голос
Шауля. Голос был дружелюбный. -- Что стряслось, Дов?
Дов не сразу заставил себя заговорить. Генерал Голды, а его за горло
хватать?.. Выдавил из себя хрипло:
-- Письма... эти... посланы в печать?.. Геулы, говорю, письмо,
отправлено? -- повторил он, так как в трубке молчали. -- Опубликуют
сегодня-завтра или нет??! -- вскричал он.
-- Ну-у, Дов... Что вы! Сразу печатать. Выпустить такое письмо из рук
-- это все равно, что отдать приказ об аресте Геулы.
-- Как раз наоборот! -- Дов проглотил слюну. От волнения у него сел
голос. -- Можно я приеду? Немедля! -- Он бросил трубку.
Пытались набиться в "Вольву" одного из друзей Вероники -- не
втиснулись. Тогда Моше завел свой белый автобусик с надписями по бортам:
"Установка кондиционеров". Туда влезли. Автобусик крутанулся в воротах. Все
попадали друг на друга. Затем встали по стенкам, положив руки на плечи друг
другу. Держались прочно. Вероника сказала своим певучим голосом:
-- Итак, захватываем Министерство-о, почту-у, телегра-аф. Я въезжаю в
Иерусалим на белом ишаке. - Захохотали, кто-то произнес горьковато-улыбчиво:
-- Пока что мы все в белом воронке.
Вероника сказала, что они будут ждать Дова полчаса. Если дело
затянется, пусть звонит к ней домой.
Наконец, протарахтели по улице Гимел к небольшому бетонному кубу, в
котором размещался русский отдел Министерства Иностранных дел.
Толстячок-охранник, позвонив куда-то и схватив медлительного посетителя
двумя пальцами за рукав, подвел к лестнице и подробно объяснил, куда
идти-заворачивать.
Коридоры узкие, заставлены столами. На одном из них сидят
девчонки-секретарши, ногами болтают. Узнали, что посетитель к Шаулю, сразу
притихли, одна спрыгнула со стола и, убедившись, что не сам притащился, а
вызывали, проводила к дверям.
Шауль приподнялся из-за большого письменного стола, заваленного
папками. Кабинет тесный. Кондиционер старый, рычит, как голодный лев.
Похоже, Русский отдел в израильском Министерстве иностранных дел не был
отделом-фаворитом. Дов это позднее заметил. Сейчас ему было не до этого.
- Как же так? - засипел он с порога. Я же вам русским языком объяснил
иль вы не поняли? Я в Вене - она тут же относит в приемную ЦК письмо
Брежневу... Если текст письма не будет сегодня-завтра передан по всем
радиостанциям, все, Геулы нет.
Шауль бен Ами промакнул какую-то свою бумагу мраморным пресс-папье и
заявил официальным тоном:
-- Государство Израиль на себя такую ответственность взять не может.
-- Какую ответственность?! Письмо нынче в приемной ЦК. Завтра утром --
в КГБ. Лубянка-то через дорогу... Отец сказал: стой на коленях, но чтоб
письмо Геулы облетело мир. Встать что ли на колени?!
Красноватое, с глубоко сидящими глазами и высоким лбом, лицо Шауля бен
Ами снова излучало доброту и приязнь. -- Дов, перестань ребячиться. То, что
мы посылаем в международную прессу, должно быть точным на все 100 процентов.
Даже на 120... А вдруг она раздумала?.. Или ее машина сбила? - Он поджал
тонкие губы в усмешке.
Не понравилась эта усмешка Дову: так кривят губы, когда что-то
недоговаривают, таят. Следователи так улыбаются, мелькнуло у него. -- Могу я
отсюда позвонить? Отцу...
Шауль бен Ами руки выкинул перед собой белыми ладонями кверху: мол, о
чем разговор...
Москву дали не сразу. Часа два пришлось мытариться. Дов издергался,
ругался так, что толстенький чиновник, из кабинета которого звонили, стал
записывать бранные слова: такого он, специалист по России, не слыхал
никогда.
Наконец, послышался свистящий-булькающий голос отца: -- Как с-свобода,
Дов, как она выглядит? Что?.. Конечно, отправила!..
-- Когда отправила? -- Дов не узнал своего голоса, шипит, словно
надорвал его. В голосе не было обычной силы, в нем звучали тревога, почти
страх, и отец сразу уловил это.
-- Дов, случилось что-нибудь? -- всполошенно донеслось из Москвы.
-- Нет, все в порядке, отец!.. Мать где?.. Не волнуйтесь! Будет хорошо,
отец! -- Последнюю фразу он повторил на иврите, как мог, бодро. Чтоб верили
всерьез. Ведь ежели в это не верить, что тогда?! -- Ихие беседер, аба!
Будет! Будет хорошо! -- Вытерев платком шею, Дов направился к Шаулю бен Ами.
Дверь в кабинет специального представителя правительства открыта. Секретарша
сказала, что господин Шауль бен Ами уехал на заседание Правительства...
Когда вернется? Может, в конце дня. Может, сюда не придет. С утра он
вылетает в Европу.
Дов выбрел из Министерства. Толстячок-охранник вгляделся в его лицо и
хлопнул Дова по плечу: - Руси? Ихие беседер!..- Он, похоже, и в самом деле
хотел, чтоб у русского все было хорошо. И два солдата в измятой тропической
униформе, разрезанной для проветривания подмышками, возившиеся в моторе
джипа около входа в отдел, распрямили спины и воскликнули с энтузиазмом: --
Руси?.. Ихие беседер!
Дов быстро сошел, почти скатился вниз к гремящему, забитому машинами
проспекту. Голова гудела. А что, специально исчез? На что ему темнить? Кто я
и кто он... Но почему, почему?! Бля, на второй день понимаю все вдвое
меньше, чем в первый! Если и дале так пойдет-покатится..." -- он поглядел на
стоящих у автобусных остановок девчонок-солдат с папками, на мастеровых в
синих комбинезонах, вытиравших паклей руки, и воскликнул мысленно, в
изумлении: "Что за народ перегретый?! Понятия не имеют, отчего на морде
тощища, а галдят: "Ихие беседер!" А может, оттого и выжили, а?.. Освенцимы
научат..."
Он позвонил Веронике, сказал, что машина не нужна. Отсюда к ней прямой
автобус. В автобусе гремело радио. Но слушать его можно было только подле
водителя. Кругом стоял такой гомон, что заглушал даже репродуктор. Машина
помчала бешено, развернулась круто, словно это был военный джип, а не
автобус. Шофера лихие, сразу видать! И вдруг за спиной -- дикий вопль, крик,
проклятия... Дов взмок от страха, не понимая, чего он так испугался. Снова
крик, гортанный, дикий, словно душат кого. Изо всех звуков только и услышал
"Х-х-р-р!" Это вроде на него кричат. Задел кого-то локтем, что ли? Преодолев
страх, Дов как рявкнет, как рванет двухэтажным матерком. И руку в карман, по
лагерной привычке... А внутри, под сердцем, ледяной ком.
-- В чем дело? -- услышал он почти добродушное. -- Хочешь сесть, вот
тебе место, садись, пожалуйста... Или у тебя украли что? Или убили?.. Не
хочешь сесть, пожалуйста, иди. -- Только выскочив из остановившегося
автобуса и постояв неподвижно, Дов понял, отчего он весь мокрый. Когда там,
за лагерной колючкой, раздавался такой крик, он знал доподлинно: сейчас
начнут задевать, полоснут бритвой. Крик -- предвестье драки, которая без
крови не окончится. И ему, хочешь не хочешь, придется кидаться на блатного,
рвать ему рот, ломать кости. Увертываться от ножа... Когда увернешься, когда
нет... Как-то чуть не убили железной миской с отточенными краями, метнули
издали, на уровне шеи, попали б, голова бы скатилась, как на гильотине.
Успел дернуться в сторону, мышцы на плече срезало ровненько.
Мысль о миске, режущей, как финский нож, принесла успокоение. "О
Господи Боже! Здесь просто такая манера разговаривать. Криком. А уж выражать
недовольство?! Темперамент у них такой... Восток! Хоть и Ближний".
Добрел он до Вероники измученный. Она ни о чем не спрашивала. Налила
томатного соку из холодильника. Принесла сольцы. Сказала: "Отдышись..." И
умчалась куда-то.
Каждые полчаса он звонил Шаулю. Секретарша, едва расслышав его голос,
отвечала механически, без всякого выражения: "Еще не приехал... Еще не
приехал... Еще не..."
Учить иврит его поселили возле Иерусалима, туда ехать смысла не было.
Он ушел от Вероники и ночь проспал в чьем-то дворе на скамейке: под утро его
подняли полицейские в черных кепи. Видно, кто-то вызвал. Они проверили
документы и, узнав, что он из России, только приехал, воскликнули, как
заведенные: "Будет хорошо!" -и хлопнули его по плечу.
У Дова в душе потеплело: "Полиция, бля, но своя..." Было только пять
утра, и, едва полицейские умчали, Дов задремал снова. Увидел, как вживе: на
отца валится дверь, сорванная с петель, и Геулу волокут...
В восемь утра он был уже на улице Гимел. Около десяти прикатил Шауль.
Как Дов и предполагал, ни в какую Европу тот не улетел. "Брешут, как в
России..." Дов встал у калитки, расставив ноги. Пробасил вместо
"Здравствуйте": -- Отправила! Вчера! Отец сообщил! Сегодня ее письмо и
паспорт уже на Лубянке.
Шауль нервно перебросил свою кожаную папку из одной руки в другую. --
Но ведь это еще не значит, что ее тут же потащат на расправу! -- И
спокойнее, со вчерашним добродушием: -- Не будем пороть горячку, Дов. Каждый
шаг должен быть обдуман.
-- Уже обдуман! -- вырвалось у Дова. -- Я хочу знать все! И лично от
вас!..
-- Все! И лично от меня? Ваши друзья из партии Херут не смогли
объяснить? Или не захотели?.. Хорошо!.. -- Он снова перебросил папку с одной
руки на другую. -- Если отказ вашей Гули от гражданства печатаем мы, то это
не Гуля вступает в конфликт с советским правительством, а государство
Израиль вступает в конфликт, и острый конфликт, с советским правительством.
Возможно, этот акт целесообразен, не знаю. Во всяком случае, он должен быть
обсужден и одобрен кабинетом министров. А возможно, и Кнессетом... За один
день такое не делается.
-- Вы ее продаете! - прохрипел Дов в ужасе. Он шагнул вперед со сжатыми
кулаками. - Она уже сидела три года. За иврит. Недосидела, что ли? Коли ее
убьют -- вашей рукой убьют!..
Лицо Шауля бен Ами окаменело. Он поглядел на коренастого Дова с высоты
своего роста. Спокойно. Холодно. И молча прошагал в Министерство.
-- Суки! -- прокричал Дов закрытой двери. -- Незеленые фраера!
Полосатики!..
Спустя полчаса он был у Вероники. Повезло, что она безработная. А то
жди до вечера... Уж как она бушевала, услышав об ответе Шауля. Заранее
знала, чем окончится дело, а успокоиться не могла. Наконец, раскрыла свою
растрепанную донельзя телефонную книжицу
Спустя час, не более, они были на улице Каплан, в Доме журналистов, где
их ждал, попивая содовую со льдом, корреспондент лондонской газеты
"Обзервер". Счастье, что привез Гулино письмо в двух экземплярах! А то б
хана!..
.Корреспондент "Обзервер" тут же передал письмо Геулы к Брежневу по
телефону, объяснил, в чем дело, и письмо поставили в номер.
-- Сегодня о Гуле узнает Англия. Завтра -- весь мир... Закручено,
Дов!..
Дов поехал к себе, прилег на клеенчатый диван, который стоял у входа в
их гостиницу-школу и заснул, как провалился. До утра. Его разбудил
телефонный звонок. Женский голос просил срочно разыскать Дова Гура. Он в
комнате номер семь...
-- Тута я, -- прохрипел Дов... -- Куда приехать? К господину Шаулю бен
Ами? ... Нет, не могу. У меня через два часа выступление перед студентами
Иерусалимского университета. Заранее запланировано... Не мною... После
квитанция на одно "место"...
Улыбнулись дружелюбно и вышли на ветер, к микроавтобусу, который, по
уверению встречавших, ждал их у выхода. У выхода стоял полицейский с бляхой.
И больше никого не было. И ничего...
Накрапывал дождь. Подошел, сверкая огнями, большой, как пароход,
автобус, высадил старика в коротких штанах из кожи. Ноги у старика были
синие, цыплячьи. -- Европа! -- благодушно прогудел Дов. -- Старики в трусах
бегают, молодые нагишом.
Унеслись легковушки, в одной из них Дов заметил встречавших его женщин.
Дов оглядел богоданных польских евреев. Одеты легко, видать, сборы были
недолги. Как и у него... Снял куртку, накинул на юнца, который от холода
стал зеленоватым. Пока подкатил микроавтобус, у Дова зуб на зуб не попадал.
Рубашку хоть выжимай. Дов подсадил стариков, хлопнул по спине юнца: "Грейся,
Польша!" Затем помог шоферу, губастому левантийцу, побросать в микроавтобус
чемоданы и баулы.
Покатили. Зеленый глаз светофора был огромен. Вдвое больше советского.
И яркий-яркий...
Не старик с цыплячьими ногами, не прохожие под большими черными
зонтами, не теснящиеся дома Вены, а именно этот "неземной глаз" вызвал
острое ощущение заграницы.
- Вырвались, а? -- воскликнул Дов ошалело. -- Выр-ва-лись,
господа-граждане!.. Без ВОХРы мчим по миру!..
Поляки молчали подавленно. Юноша взглянул на него сочувственно. --
Дядьзя! А вы не волнуйтесь так, ладно?
Дов не сразу заметил, что микроавтобус вел себя странно. Он сворачивал
в какие-то дворы, затем выезжал задним ходом. "Следы заметает?.. От кого?.."
- Эй, друг! -- весело крикнул он краснокожему шоферу на иврите. -- Они
там остались! В ТУ-- 104... Кого ты боишься?
Тот ответил, что везет, как приказано.
-- Ну, бойся! -- добродушно разрешил Дов, поглядывая в забрызганные
окна. -- Страхи кончились, понял?
Наверное шофер не понял. Петлял, кружил, два раза на одну и ту же
площадь выехал. Привез затемно. Проводил в квартиру, которую открыл своим
ключом. Хороша квартира. Не "хрущоба". Сортир вдвое больше, чем его
московский закуток. Холодно, правда. Дов нашарил взглядом батареи отопления,
открыл кран. Взяв свою про-рабскую сумку, в которую мать натолкала пирожков
с капустой, постучал к соседям. -- Харч есть. Поделимся!
Зазвонил телефон. Дов посмотрел на него оторопело. У Дова было
ощущение, что он залетел на луну. И вдруг -- телефон. Неуверенно поднял
трубку.
-- Дов?! -- спросили по-русски. -- Я сейчас приеду за вами. Вас хочет
видеть важное лицо. Выговор был московский, не иностранный.
-- Из советского посольства? -- спросил Дов на всякий случай... -- В
гробу я видел это важное лицо, в белых тапочках. - В трубке засмеялись.
Повторили приглашение на иврите... -- Откуда оно, важное лицо?.. -
недоверчиво воскликнул Дов - ... Из Израиля? Годится!
Дова увезли в темноту, где мигали неземные светофоры. Бесшумный лифт
поднял его на площадку из черно-белых плиток. Дов попробовал плитки ногой.
Не "гуляют" ли?.. Здесь была только одна дверь, темная, из мореного дуба.
В большой и теплой квартире его ждали двое людей. Маленький, с гусиным
задком, оказался секретарем израильского посольства, второй, высоколобый,
генеральской стати, привстал и назвал себя твердо, точно докладывал: --
Шауль бен Ами!
И так как Дов никаких чувств не выразил, добавил: -- Я -- специальный
представитель израильского правительства. "От Голды, значит", --
удовлетворенно хмыкнул Дов. Тут же подкатили столик на колесиках. С винами и
сэндвичами. Хлопотал секретарь посольства. Не хлопотал, а скорее суетился.
Видно, гость был действительно важным.
-- А вы меня, наверное, помните, -- произнес Шауль бен Ами. -- Я долгие
годы работал в израильском посольстве в Москве. -- А! -- воскликнул Дов. --
Я вам фото передавал. Голда у московской синагоги. Думаю, где встречал?..
Тогда меня, наверное, и проследили. Недели не прошло, сгребли... Зима 1949,
так?.. Это я почему вспомнил. А потому... Когда вас из Москвы турнули после
шестидневной войны, в газете писали, что вы - полковник израильской
разведки.
Шауль усмехнулся как-то криво, встал, открыл шкафчик из темного дуба.
Достал пожелтевшую брошюру, в которой было напечатано это сообщение ТАСС и
добавил с неподдельным сожалением: -- О, если бы я получал зарплату
полковника разведки! Дов вскинул недоуменно брови, хотел было по привычке
подтрунить: мол, что же вам Голда не добавит, но промолчал. Начальство-то,
оно теперь не чужое, а свое. "А как ждут нас, -- подумал радостно. -- Кого
встречать прислали!" Представитель Голды спросил, какое вино налить. Дов
махнул рукой. -- Какое покрепче...
Представитель засмеялся, поднял бокал "за прилет первой ласточки", как
он окрестил появление Дова в Вене. Спросил с места в карьер:
-- ...Будет алия из России? Поедут евреи?
-- Да! -- убежденно пробасил Дов и даже брови вскинул: мол, вы что --
сомневаетесь?
-- Откуда ты знаешь?
Дов объяснял пространно, перечислил города, из которых прежде всего
поедут. И что за народ.
-- Я был подопытным кроликом. Кролика удав не заглотнул, теперь
остальные ка-ак хлынут!..
-- Хлынут, -- недоверчиво перебил Дова Шауль бен Ами. -- Ты скажи вот
что: может быть, вас, сионистскую головку, выпустят, а никакой алии не
будет?..
-- Будет! -- стукнул сжатым кулаком по столу. -- Бросят все и поедут.
Пружину чем сильнее давят, тем она стремительнее распрямляется. А уж евреев
давили-давили... Ждите полмиллиона, не меньше!
-- Полмиллиона?! -- Шауль бен Ами от изумления откинулся на спинку
стула.
Посольский секретарь торопливо вынул из ящика стола анкету Сохнута и
стал заполнять. -- Что везешь с собой?
-- Пирог с капустой... Еще? Охотничье ружьишко в багаже.
-- Оружие? -- Оба подняли головы, посерьезнели. -- Какое? -- Тщательно
записали. Год производства. Тип. Калибр.
"Ты смотри, -- удивился Дов. -- Как власть, так оружия страшится... Что
там, что здесь!.. Вскинулись, как пойнтеры".
-- Значит, полмиллиона, -- стараясь скрыть усмешку, возобновил прежний
разговор Шауль бен Ами. -- У тебя второй кандидат есть на примете?..
Дов снял пиджак, новенький, клетчатый, никогда в России так не
наряжался, надорвал изнутри лацкан, вытянул из-под подкладки письма отца и
Геулы. Протянул письмо Геулы специальному представителю Израиля. В руки
отдал. Как наказывали.
-- Значит, так, господин специальный представитель! Это опубликовать
срочно. -- Срочно? -- переспросил Шауль не то с недоверием, не то с иронией.
Дов не вслушивался в интонацию: не до того было. Он -- здесь, они --
там. Ждут...
-- Да, господин Шауль, вот это, Геулы, завтра же!.. Она отказывается от
советского гражданства. Официально. Отсылает паспорт и прочее. Опубликуете
ее письмо Брежневу, где она объясняет причины -- она спасена. Нет -- запрут.
Три года уже отсидела. В лагере под Читой. Теперь меньше десятки не дадут.
Рецидив. Запрут, как меня, к полосатикам... Кто такие полосатики? Лучше вам
их не знать... Ну, штаны-куртка полосатые. В общем, бандиты... Можно от вас
домой позвонить? Отцу?.. Там ждут -- где я? У вас или на Лубянке?.. Значит,
московский номер такой...
Утром он вылетел в Израиль. В том же самолете оказался специальный
представитель. Расположился впереди, просматривая какие-то бумаги. Писал на
полях страницы, видать, резолюции накладывал. Работки, похоже, невпроворот.
А сидел, словно штык проглотил. Генерала хоть в мешок затолкни, сразу видно
-- генерал. Место у Дова было почти в хвосте, в противоположном конце от
генерала. Самолет забили до отказа какие-то пестрые пиджаки, американцы,
вроде. Немцы в кожаных шортах, дамочки с задами, которые едва затискивались
в кресла.
Загалдели, море увидали! Мать честная, это ж Средиземное!.. Дов забыл
обо всем на свете. Наконец, показалась земля Израиля. Береговая полоса.
Песчаная отмель. Два небоскреба торчат среди навала крыш. Зажглась надпись
пристегнуть ремни. И тут кто-то тронул его за плечо. Представитель Голды.
Дов покосился удивленно. Белая рубашка с отложным воротником. Волосы на
груди курчавятся. Запросто притопал. Будто и не генерал. -- На тебя бумаги
оформлены, сказал. Тебя ждут...
В аэропорту Лод его встречали рижане, Вероничка, с которой познакомился
еще в Москве. Посватался бы, если б не ждал тюряги... Длинный Боб, с которым
его запирали в один карцер. Казалось, где-то за чертой они, израильтяне
воркутинского корня. А вон стоят, рукой машут... Счастье корешам-рижанам. Их
стали выпуливать в Израиль еще год назад. Мол, буржуазные недобитки.
Дов замахал руками, закричал в восторге первое, что пришло в голову: --
Хинди-руси-бхай-бхай!
Те захохотали, стали пробиваться к Дову. Однако солдат с коротеньким
автоматом ("Узи", наверное!) почему-то оттеснил их назад. Только Вероничка
проскочила.
Быстро подошел неизвестный парень в белой косоворотке, сказал Дову: --
Тебя ждет амбуланс! Поедешь в санаторий. -- Дов изумился: -- Какой
санаторий? Я здоров, как бык. Я работать приехал.
-- У тебя, здоровый, все кости переломаны. -- Это сказал добродушно
Шауль бен Ами, задержавшийся возле него. -- Мы о каждом твоем переломе
наслышаны. С поезда летел - нога. Второй раз взяли -рука. Так что пусть
врачи тебя пощупают...
"Во! Про все знает. Ровно отец..." -- Дов был смущен вниманием, почти
умилился, но к санитарной машине не пошел.
-- Вначале к дружкам. В тюрьме вместе сидели, господин генерал.
Зеки-закадыки!
Генерал ушел, и Дов огляделся освобожденно. В Москве сейчас ноябрьская
слякотня. Кому парад, кому руки назад. Даже в Вене дуло студено. А здесь --
теплынь. Благодать. И вообще, где тут кусок израильской земли? Чтоб можно
было поцеловать! Кругом один асфальт. -- Ребята! -- вырвалось у него в
восторге. -- Обо всем потом. Свозите в Иерусалим!..
Вероника улыбнулась, кивнула на сиденье рядом со своим. Сзади еще
кто-то из зеков протиснулся. Вначале дорога была узка и петляла, словно
где-то под Курском. А вокруг-то не Курск. Шалишь! И справа, и слева
колышутся багровые, оранжевые, зеленые плоды. Апельсины, лимоны, вроде?
Конца им нет, плантациям. Листья ярко-зеленые, свежие. А вот и вовсе зеленое
поле. Все, как... зеленый светофор!.. Мир открыт!.. -- Ура! -- вдруг
заголосил Дов.
-- Ты чего? -- Я-то думал, Израиль пустыня. Желтый песок.
Оазисы-города. А страна, оказывается, зеленая. Вся!
-- Вечно-зеленая! -- поправили сзади. -- Аж до Негева. Он с
проплешинами...
По обеим сторонам шоссе раскиданы оранжевые и красные апельсины. А где
навалом лежат, как в России картошка. Домчались до долины. Кинул взгляд
влево, вправо -- сплошь золотисто-желтая. Только вдали примостилось что-то,
белеет. "Монастырь молчальников, -- заметила Вероника. -- Не для тебя
место..." Дов от возбуждения аж привстал.
-- Я-то думал, страна тесная. А тут просторы! Мать честная!.. --
Взмахнув руками, он повалился на сиденье: дорога, прорубленная в скалах,
круто взяла вверх. -- Куда несетесь?! Дайте поглядеть!
-- Взгляни на часы, - отрезала Вероника. -- До заката полчаса... --
Мелькнули сбоку, в белой скале, глубокие ниши: видать, древние ходы,
поросшие мохом. -- Вот где прятаться, -- машинально отметил Дов. -- От
римлян, что ли тут хоронились? Все захохотали, объяснили, что здесь каменные
карьеры. Вырубают камень для строек.
У первого светофора Вероника чуть притормозила. -- Ну, так, Дов. Прямо
-- Храм Московской епархии и городская полиция. Вкупе и влюбе. Знакомиться
повременишь? -- И круто взяла направо, понеслась во всю мочь, ныряя в тесные
улочки, мимо кипарисов, пальм, кустарников. Дорога вдруг раздвоилась,
посредине островок, багровый от роз. Розы колышутся у самой обочины, вдоль
домов. Ничего не огорожено... И снова мимо домов из древнего камня, вдоль
которых густится зелень. Да и растет она, похоже, прямо из обомшелых стен.
Камень розовато-белый; где обтесан большими брусками, где в натуре,
глыбастый. -- Господи! Всю жизнь с камнем работал. А такого никогда не
видал. Все истлевает, только наша работа остается.
Выскочили на какое-то шоссе, крутанулись, задерживаясь на минуту у
странного становища. Лавки из неотесанного дерева. К одной осел привязан,
грызет доску желтыми зубами. Надпись сбоку: "Кафе бедуинов". Хлебнули по
глотку горчайшего кофе, отъехали в сторонку и встали у откоса. Город внизу,
как на ладони.
Дов много читал об Иерусалиме, вглядывался, болезненно морщась. Слева
купола мечетей слепят. Эль-Акса серебрится... -- А стена Плача где? Все
арабские святыни, а наши где?.. Напротив что? Масличная гора? А где гора
Дурного совета?.. А это, внизу! Самое древнее еврейское кладбище?
Притихли, ответили не сразу. Волнение Дова передалось всем. Солнце
точно плавит иерусалимские холмы. Тени, отброшенные ими, меняются на глазах.
Розовато-сиреневые скаты гор вдруг краснеют, становятся фиолетовыми, затем
темно-коричневыми. Наконец, черными, ночными. И вдруг снова
серебристо-белыми. Тона мягкие, пастельные. Только небо ярко-голубое. Не
вечернее, вроде.
Бывал Дов в горах, встречал и рассветы, и закаты, но такого не
видывал... Острое, неведомое ранее чувство охватило его: небесная голубизна
распространилась вокруг, сливаясь с Масличной горой и с дальними холмами,
постройками, минаретами, придавая всему вокруг необычайную легкость. И дома
из белого иерусалимского камня, и кустистые холмы, и даже торчащие, как
пальцы, минареты повисли над землей, парили в теплой и сказочно прозрачной
голубизне. Небо опустилось, стало Священной землей, земля -- небом... --
Ребята! -- воскликнул Дов в ошеломлении, ликующим тоном. -- Если Моисей был,
то он был именно здесь! Обетованная, ребята! Без туфты!..
...Едва Дов, вернувшись из Иерусалима, вошел в тесную квартиру
Вероники, она положила руку на его плечо: -- Ты Шауля о чем-нибудь просил?
-- Нет... Передал только письма Геулы и отца. Еще в Вене. Чтоб
напечатали немедля...
-- Напечатают?
-- А как же! Если утаят, Геуле врежут десятку. Она отослала Брежневу
свой серпастый-молоткастый"... Бросила ему в морду!..
-- Так обещал Шауль опубликовать или нет?
Дов ошалело оглядел Веронику и ее друзей-рижан. К Веронике набилось уже
человек десять. Почти все воркутинцы. Один, правда, магаданский, другой
Якутии отведал. Полюса холода..-- Спроси, спроси, -- раздалось со всех
сторон. Длинный, костистый Моше, второй муж Вероники, совсем мальчишка, лет
на десять моложе ее, угрюмо сказал: -- Надо держать их так! -- И он обхватил
свое горло жесткими пальцами рабочего. -- Иначе... Тут не Воркута. Карцера
нет. За неделю захрипишь. Безо всякого карцера...
-- Да вы что, ребята? Вы серьезно?
Вероника, деловой человек, открыла записную книжку, набрала номер
Министерства Иностранных Дел. Передала трубку Дову. Соединили не сразу.
Спросили, кто таков, да по какому делу... Наконец, в трубке раздался голос
Шауля. Голос был дружелюбный. -- Что стряслось, Дов?
Дов не сразу заставил себя заговорить. Генерал Голды, а его за горло
хватать?.. Выдавил из себя хрипло:
-- Письма... эти... посланы в печать?.. Геулы, говорю, письмо,
отправлено? -- повторил он, так как в трубке молчали. -- Опубликуют
сегодня-завтра или нет??! -- вскричал он.
-- Ну-у, Дов... Что вы! Сразу печатать. Выпустить такое письмо из рук
-- это все равно, что отдать приказ об аресте Геулы.
-- Как раз наоборот! -- Дов проглотил слюну. От волнения у него сел
голос. -- Можно я приеду? Немедля! -- Он бросил трубку.
Пытались набиться в "Вольву" одного из друзей Вероники -- не
втиснулись. Тогда Моше завел свой белый автобусик с надписями по бортам:
"Установка кондиционеров". Туда влезли. Автобусик крутанулся в воротах. Все
попадали друг на друга. Затем встали по стенкам, положив руки на плечи друг
другу. Держались прочно. Вероника сказала своим певучим голосом:
-- Итак, захватываем Министерство-о, почту-у, телегра-аф. Я въезжаю в
Иерусалим на белом ишаке. - Захохотали, кто-то произнес горьковато-улыбчиво:
-- Пока что мы все в белом воронке.
Вероника сказала, что они будут ждать Дова полчаса. Если дело
затянется, пусть звонит к ней домой.
Наконец, протарахтели по улице Гимел к небольшому бетонному кубу, в
котором размещался русский отдел Министерства Иностранных дел.
Толстячок-охранник, позвонив куда-то и схватив медлительного посетителя
двумя пальцами за рукав, подвел к лестнице и подробно объяснил, куда
идти-заворачивать.
Коридоры узкие, заставлены столами. На одном из них сидят
девчонки-секретарши, ногами болтают. Узнали, что посетитель к Шаулю, сразу
притихли, одна спрыгнула со стола и, убедившись, что не сам притащился, а
вызывали, проводила к дверям.
Шауль приподнялся из-за большого письменного стола, заваленного
папками. Кабинет тесный. Кондиционер старый, рычит, как голодный лев.
Похоже, Русский отдел в израильском Министерстве иностранных дел не был
отделом-фаворитом. Дов это позднее заметил. Сейчас ему было не до этого.
- Как же так? - засипел он с порога. Я же вам русским языком объяснил
иль вы не поняли? Я в Вене - она тут же относит в приемную ЦК письмо
Брежневу... Если текст письма не будет сегодня-завтра передан по всем
радиостанциям, все, Геулы нет.
Шауль бен Ами промакнул какую-то свою бумагу мраморным пресс-папье и
заявил официальным тоном:
-- Государство Израиль на себя такую ответственность взять не может.
-- Какую ответственность?! Письмо нынче в приемной ЦК. Завтра утром --
в КГБ. Лубянка-то через дорогу... Отец сказал: стой на коленях, но чтоб
письмо Геулы облетело мир. Встать что ли на колени?!
Красноватое, с глубоко сидящими глазами и высоким лбом, лицо Шауля бен
Ами снова излучало доброту и приязнь. -- Дов, перестань ребячиться. То, что
мы посылаем в международную прессу, должно быть точным на все 100 процентов.
Даже на 120... А вдруг она раздумала?.. Или ее машина сбила? - Он поджал
тонкие губы в усмешке.
Не понравилась эта усмешка Дову: так кривят губы, когда что-то
недоговаривают, таят. Следователи так улыбаются, мелькнуло у него. -- Могу я
отсюда позвонить? Отцу...
Шауль бен Ами руки выкинул перед собой белыми ладонями кверху: мол, о
чем разговор...
Москву дали не сразу. Часа два пришлось мытариться. Дов издергался,
ругался так, что толстенький чиновник, из кабинета которого звонили, стал
записывать бранные слова: такого он, специалист по России, не слыхал
никогда.
Наконец, послышался свистящий-булькающий голос отца: -- Как с-свобода,
Дов, как она выглядит? Что?.. Конечно, отправила!..
-- Когда отправила? -- Дов не узнал своего голоса, шипит, словно
надорвал его. В голосе не было обычной силы, в нем звучали тревога, почти
страх, и отец сразу уловил это.
-- Дов, случилось что-нибудь? -- всполошенно донеслось из Москвы.
-- Нет, все в порядке, отец!.. Мать где?.. Не волнуйтесь! Будет хорошо,
отец! -- Последнюю фразу он повторил на иврите, как мог, бодро. Чтоб верили
всерьез. Ведь ежели в это не верить, что тогда?! -- Ихие беседер, аба!
Будет! Будет хорошо! -- Вытерев платком шею, Дов направился к Шаулю бен Ами.
Дверь в кабинет специального представителя правительства открыта. Секретарша
сказала, что господин Шауль бен Ами уехал на заседание Правительства...
Когда вернется? Может, в конце дня. Может, сюда не придет. С утра он
вылетает в Европу.
Дов выбрел из Министерства. Толстячок-охранник вгляделся в его лицо и
хлопнул Дова по плечу: - Руси? Ихие беседер!..- Он, похоже, и в самом деле
хотел, чтоб у русского все было хорошо. И два солдата в измятой тропической
униформе, разрезанной для проветривания подмышками, возившиеся в моторе
джипа около входа в отдел, распрямили спины и воскликнули с энтузиазмом: --
Руси?.. Ихие беседер!
Дов быстро сошел, почти скатился вниз к гремящему, забитому машинами
проспекту. Голова гудела. А что, специально исчез? На что ему темнить? Кто я
и кто он... Но почему, почему?! Бля, на второй день понимаю все вдвое
меньше, чем в первый! Если и дале так пойдет-покатится..." -- он поглядел на
стоящих у автобусных остановок девчонок-солдат с папками, на мастеровых в
синих комбинезонах, вытиравших паклей руки, и воскликнул мысленно, в
изумлении: "Что за народ перегретый?! Понятия не имеют, отчего на морде
тощища, а галдят: "Ихие беседер!" А может, оттого и выжили, а?.. Освенцимы
научат..."
Он позвонил Веронике, сказал, что машина не нужна. Отсюда к ней прямой
автобус. В автобусе гремело радио. Но слушать его можно было только подле
водителя. Кругом стоял такой гомон, что заглушал даже репродуктор. Машина
помчала бешено, развернулась круто, словно это был военный джип, а не
автобус. Шофера лихие, сразу видать! И вдруг за спиной -- дикий вопль, крик,
проклятия... Дов взмок от страха, не понимая, чего он так испугался. Снова
крик, гортанный, дикий, словно душат кого. Изо всех звуков только и услышал
"Х-х-р-р!" Это вроде на него кричат. Задел кого-то локтем, что ли? Преодолев
страх, Дов как рявкнет, как рванет двухэтажным матерком. И руку в карман, по
лагерной привычке... А внутри, под сердцем, ледяной ком.
-- В чем дело? -- услышал он почти добродушное. -- Хочешь сесть, вот
тебе место, садись, пожалуйста... Или у тебя украли что? Или убили?.. Не
хочешь сесть, пожалуйста, иди. -- Только выскочив из остановившегося
автобуса и постояв неподвижно, Дов понял, отчего он весь мокрый. Когда там,
за лагерной колючкой, раздавался такой крик, он знал доподлинно: сейчас
начнут задевать, полоснут бритвой. Крик -- предвестье драки, которая без
крови не окончится. И ему, хочешь не хочешь, придется кидаться на блатного,
рвать ему рот, ломать кости. Увертываться от ножа... Когда увернешься, когда
нет... Как-то чуть не убили железной миской с отточенными краями, метнули
издали, на уровне шеи, попали б, голова бы скатилась, как на гильотине.
Успел дернуться в сторону, мышцы на плече срезало ровненько.
Мысль о миске, режущей, как финский нож, принесла успокоение. "О
Господи Боже! Здесь просто такая манера разговаривать. Криком. А уж выражать
недовольство?! Темперамент у них такой... Восток! Хоть и Ближний".
Добрел он до Вероники измученный. Она ни о чем не спрашивала. Налила
томатного соку из холодильника. Принесла сольцы. Сказала: "Отдышись..." И
умчалась куда-то.
Каждые полчаса он звонил Шаулю. Секретарша, едва расслышав его голос,
отвечала механически, без всякого выражения: "Еще не приехал... Еще не
приехал... Еще не..."
Учить иврит его поселили возле Иерусалима, туда ехать смысла не было.
Он ушел от Вероники и ночь проспал в чьем-то дворе на скамейке: под утро его
подняли полицейские в черных кепи. Видно, кто-то вызвал. Они проверили
документы и, узнав, что он из России, только приехал, воскликнули, как
заведенные: "Будет хорошо!" -и хлопнули его по плечу.
У Дова в душе потеплело: "Полиция, бля, но своя..." Было только пять
утра, и, едва полицейские умчали, Дов задремал снова. Увидел, как вживе: на
отца валится дверь, сорванная с петель, и Геулу волокут...
В восемь утра он был уже на улице Гимел. Около десяти прикатил Шауль.
Как Дов и предполагал, ни в какую Европу тот не улетел. "Брешут, как в
России..." Дов встал у калитки, расставив ноги. Пробасил вместо
"Здравствуйте": -- Отправила! Вчера! Отец сообщил! Сегодня ее письмо и
паспорт уже на Лубянке.
Шауль нервно перебросил свою кожаную папку из одной руки в другую. --
Но ведь это еще не значит, что ее тут же потащат на расправу! -- И
спокойнее, со вчерашним добродушием: -- Не будем пороть горячку, Дов. Каждый
шаг должен быть обдуман.
-- Уже обдуман! -- вырвалось у Дова. -- Я хочу знать все! И лично от
вас!..
-- Все! И лично от меня? Ваши друзья из партии Херут не смогли
объяснить? Или не захотели?.. Хорошо!.. -- Он снова перебросил папку с одной
руки на другую. -- Если отказ вашей Гули от гражданства печатаем мы, то это
не Гуля вступает в конфликт с советским правительством, а государство
Израиль вступает в конфликт, и острый конфликт, с советским правительством.
Возможно, этот акт целесообразен, не знаю. Во всяком случае, он должен быть
обсужден и одобрен кабинетом министров. А возможно, и Кнессетом... За один
день такое не делается.
-- Вы ее продаете! - прохрипел Дов в ужасе. Он шагнул вперед со сжатыми
кулаками. - Она уже сидела три года. За иврит. Недосидела, что ли? Коли ее
убьют -- вашей рукой убьют!..
Лицо Шауля бен Ами окаменело. Он поглядел на коренастого Дова с высоты
своего роста. Спокойно. Холодно. И молча прошагал в Министерство.
-- Суки! -- прокричал Дов закрытой двери. -- Незеленые фраера!
Полосатики!..
Спустя полчаса он был у Вероники. Повезло, что она безработная. А то
жди до вечера... Уж как она бушевала, услышав об ответе Шауля. Заранее
знала, чем окончится дело, а успокоиться не могла. Наконец, раскрыла свою
растрепанную донельзя телефонную книжицу
Спустя час, не более, они были на улице Каплан, в Доме журналистов, где
их ждал, попивая содовую со льдом, корреспондент лондонской газеты
"Обзервер". Счастье, что привез Гулино письмо в двух экземплярах! А то б
хана!..
.Корреспондент "Обзервер" тут же передал письмо Геулы к Брежневу по
телефону, объяснил, в чем дело, и письмо поставили в номер.
-- Сегодня о Гуле узнает Англия. Завтра -- весь мир... Закручено,
Дов!..
Дов поехал к себе, прилег на клеенчатый диван, который стоял у входа в
их гостиницу-школу и заснул, как провалился. До утра. Его разбудил
телефонный звонок. Женский голос просил срочно разыскать Дова Гура. Он в
комнате номер семь...
-- Тута я, -- прохрипел Дов... -- Куда приехать? К господину Шаулю бен
Ами? ... Нет, не могу. У меня через два часа выступление перед студентами
Иерусалимского университета. Заранее запланировано... Не мною... После