Страница:
и прыгнула в бассейн, обдав служительницу водой с ног до головы. Бассейн был
предательски мелок. Геула больно ударилась вятками, у нее вырвалось: "Ч-черт
побери!"
Дама в халате потребовала, чтоб Геула вышла и спустилась в бассейн
заново, степенно, как подобает дочери Исраэля... Затем Геула, повторяя за
дамой слова молитвы, должна была окунуться трижды. С головой. Однако белые
волосы Геулы плыли по поверхности, обряд нарушался: омовение не было полным.
Раз пять окуналась Геула, пока ее выпустили.
Полуутопленную невесту со справкой в мокрой руке засунули в пожарный
машинчик Дова и повезли наряжать; наконец, свадебная процессия рванулась
вперед, гудя и вызывая улыбки прохожих. Лапидус перехватил невесту в дверях
и куда-то утащил. -- На сто процентов! -- крикнул он Лие, которая пожелала
взглянуть на раввина. Лия, стараясь не наступать на подол своего выходного
платья из оранжевого шелка, все же пошла убедиться: настоящий? И
закручинилась, засомневалась. Попросила старика Керена посмотреть на ребе:
не жулик ли?
Ури Керен взглянул наверх на пунцовое лицо Лии в таком изумлении, что
его "капитанская", в серебряных вензелях, кипа едва не слетела с головы. Он
поймал ее на лету. Но странную просьбу выполнил. Ури Керена привез я. Мы с
женой заходили к нему часто, тянулись к нему, а после войны порой оставались
заполночь. Старик был плох. И всегда-то он был худ, а сейчас высох, торчат
ключицы, да нос. Неделю не вставал с постели, а затем вскочил, точно не
болел, развесил фотографии сына по стенам и стал подробно рассказывать
историю каждого снимка. Вот он, Ури, только что вернулся после войны за
освобождение, качает люльку сына. За плечами чешская винтовка. -- Я тогда
кибуцником был. Сталин прислал нам пулеметы, мы молились на него, вы можете
в это поверить?
А вот панорама Суэцкого канала. Ближний танк -- Додика. От него
протянута к каким-то ящикам веревка, на которой сушится бельишко.
Спустя неделю прилетела дочь из Лос-Анжелеса, глазастая, в отца;
патлата. Решила забрать в Штаты и отца, и мать, которая жила сейчас в Хайфе,
с вдовой Додика и внуками. Отца в Штатах знали: два университета приглашали
его заведывать кафедрой иудаики. Ури положил прозрачные руки на колени,
ответил тихо: -- Нет, дочь. Я останусь с сыном. Мы будем лежать в земле
Израиля.
Спустя недели три, дочь спросила у меня, у кого это свадьба: на улице
машины взбесились -- кто кого перегудит. Я сказал, внутренне сжавшись, о
Сергуне, который побывал в сирийском плену...
-- Он воевал на Голанах? -- встрепенулся старик. -- Тогда я пойду. А
кто невеста? Доктор Геула?! Обязательно пойду! Знаете, я для нее кое-что
нашел. Кое-что нашел. Когда свадьба?.. Кто раввин? -- И он принялся
расчесывать свою белую, со спутанными волосами, бороду.
Когда мы прибыли, раввин требовал жениха. Лапидус подпихивал Сергея в
спину, втолковывая на ходу-- Имейте в виду, каждый человек имеет фамилию. Но
-- одну! Таки не задуривайте раввину голову.
-- Он тоже может отказаться? -- упавшим голосом спросил Сергей.
-- Я знаю? Вы -- Гур? По закону? Этого достаточно. -- У дверей своего
кабинета он выскочил вперед и прошептал: -- Вы поняли меня, Сергей?..
Советским евреям впо-олне хватит одного Кагановича Лазаря Моисеевича.
Никаких больше Кагановых, вы-таки поняли меня?
Наконец показались те, кого Сергей выглядывал. Густой толпой шли
марокканцы в праздничных костюмах. Зал был полон, но перед черными евреями
расступились, и они, потоптавшись у входа, втянулись, наконец, в зал,
который вдруг притих.
Соорудили хупу. Белую, атласную, расшитую золотом. Подняли ее на
четырех палках. Задние палки держали грустный Наум и возбужденный ликующий
Яша в своем лучшем московском костюме, который висел на нем мешком; передние
-- Дов и черный, как вакса, паренек со взбитой прической -- брат убитого
Абрахама. Так захотел жених.
Это вызвало перешептывание. Пышнотелая дама из Черновиц, излагавшая
свои мысли сентенциями, заявила безаппеляционно и достаточно громко: --
Черный еврей - не еврей! - Она заявила это по-русски, и все бы обошлось, но
в это время выглянул Сергей, позвать братьев. Они заменяли отца и свекра,
которым, по обряду, полагалось сопровождать жениха. Сергей услышал сентенцию
черновицкой дамы и вдруг закричал на весь зал совсем не по-жениховски: Марш
отсюда! ..Вы! С кружевами! В лодочках на белой подошве! Вам говорю! Чтоб на
моей свадьбе ноги вашей не было. -- И уже спокойнее: -- Если есть еще
расисты, прошу уйти!
Никто не ушел, но гости удивились. Такое услышать от жениха!
Геулу внесли в свадебном кресле из гнутых железных прутьев четыре
рослых сына Лапидуса, до этого потчевавшие гостей вином. Она плыла, как
царевна лебедь, над головами евреев, багровая от смущения, с влажными белыми
волосами. На голове у нее была кружевная наколка. И только! Фаты,
прикрывающей лицо, не было, поскольку справку о том, что девица, не
представила, "Секонд тайм брайд", -- упрямо повторял ребе-американец
Лапидусу, который был очень огорчен тем, что без фаты, и нудил свое: -- По
второму разу невеста, по десятому, кто считает? Такой случай! Зачем обижать
девушку?
Но отсутствие фаты было оценено взопревшей толпой, как достоинство
-- Зачем фата? Под фатою жарко! -- воскликнули по-румынски.
-- И почти ничего не видно! -- поддержали на идиш.
-- Королева! -- оценили басовито по-русски. -- Дай ей Бог здоровья!..
Появился жених, подталкиваемый братьями, и все пошло по древнему
закону. Молодой раввин с тонким интеллигентным лицом и холеной бородкой
читал многовековой давности текст брачного договора, по которому женщину
отдают мужу в собственность. Текст был на арамейском языке и точно
устанавливал сумму, которую муж обязан выплатить жене, когда решит ее
изгнать.Геула к контракту не прислушивалась. Сергуня, правда, что-то бубнил
вслед за раввином. Геула стояла под хупой полузакрыв глаза, напряженно
вытянувшись, как приземляющийся парашютист, которого вот-вот встретит земля.
Наум очень боялся, что она от нахлынувших чувств вдруг подхватит
Сергуню на руки, как тогда, у самолетного трапа; он чуть подался вперед,
чтобы, если что, пресечь ее порыв. Но плавное течение обряда нарушила не
Геула, а он сам, произнеся с озорством: -- Сергуня, подержи палку, а я
постою вместо тебя!..
Русская часть зала грохнула от хохота, братья закачались, едва не
обрушив белый атласный парашют на голову невесты. Обряд прервался. Раввина
успокоили, объяснили, он сам посмеялся, затем продолжал чтение свадебного
договора, время от времени поглядывая на Наума настороженно.
Наконец жених разбил каблуком стакан, который, за отсутствием отца,
сунул ему под ноги старик Керен. Кажется, это символизировало разрушение
Храма. Но точно никто не знал. Хотели спросить у Керена, но почему-то
застеснялись. Сергей и Геула обменялись кольцами, и вся улица имени
Шестидневной войны, набившаяся в зал, закричала: "Мазал тов!.. Счастья!.."
Тучная марокканка со слезами на глазах, мать Абрахама, вдруг издала
горловой переливающийся звук: -- А-а-а-а!.. Все вздрогнули и переглянулись.
Но Лапидус объяснил, что это означает радость и приветствие невесте. --
...А-а-а-а-а!.. -- Гортанный звук не умолкал, в нем слышались и слезы, и
доброта, и мольба к Богу.
-- Африка! -- не сказали, а выдохнули из толпы восхищенно. -- Во дает!
С реплики "во дает!" возобладал русский язык. Столы кричали: "Горько!",
как в России. К этим возгласам подключилось вскоре даже Марокко.
Понравилось, видно, что после каждого выкрика жених и невеста должны
целоваться. -- Хо-ор-р-х-хо! -- весело кричали братья Абрахама и хлопали в
ладоши.
Но, в конце концов, от Геулы и Сергея отстали. Сергей подошел к
длинному отощавшему Леве -- физику-теоретику, который жил в Меашеариме, в
ешиве, нигде не появляясь, и которому Сергей послал специальное приглашение.
Потолковав о пустяках, Сергуня спросил его, понизив голос, что он думает о
религиозных ортодоксах... с общечеловеческой точки зрения. -- Скажем,
возьмем Меашеарим. По сравнению с остальным Израилем, жители его лучше или
хуже... как люди, а?
-- По моим наблюдениям, -- задумчиво произнес Лева, -- в Меашеариме --
по сравнению с остальным Израилем -- честных больше и жулья больше.
Серединки, болота -- меньше... Строго говоря, этот аспект для социолога --
непочатый край...
Геула отыскала глазами Сергуню, который провожал Леву и раввина к
дверям. Сергуня о чем-то возбужденно выспрашивал раввина. Тот остановился,
ответил, вызвав на лице Сергуни горькую усмешку.
С рассветом, когда Сергей и Геула отправились на своем синем,
полуободранном "фиате" в свадебное путешествие, Геула спросила, о чем он
вчера так взбудораженно разговаривал с ребе. -- Гуленок, я спросил его о нас
с тобой... Галаха, о'кэй! Древний закон, но зачем он соблюдается вами столь
скрупулезно? Ведь это тексты тысячелетней давности. Сейчас многие пункты
только осложняют жизнь. Более того, приносят несчастье, ...Фанатики из секты
Натурей Карта не признают Израиль лишь потому, что его возродил к жизни не
Мессия, а люди. Но вы-то, говорю, не фанатики. Вы дети двадцатого века, за
вашими спинами Оксфорд и Гарвард, почему вы так держитесь за Га-лаху? За
каждую ее запятую! Это же абсурд! Нонсенс!.. Ты знаешь, что он мне ответил,
наш интеллигентный ребе? "Тут только тронь что-нибудь. Столько
посыплется!.."
Часа через три Сергуня сменил Геулу у руля, она прикорнула,
отодвинувшись к самой двери и опустив голову на его плечо. Они мчались по
прямому, как струна, и чуть бугристому шоссе на Эйлат, которое называется
"дорогой любви". Ветер свистел. Машина подскакивала порой, как челнок на
море. Они были счастливы, забыв раввинат, как забывают дурной сон.
Израильская зима с ее дождями и ветрами осталась за спиной. Здесь все
было наоборот. Пустыня цвела.
Геула и Сергей бродили по эйлатскому пляжу, на котором спали, в мешках,
туристы изо всех стран. Заросшие хиппи пытались угостить их огромными
цыгарками и никак не могли понять, почему русские пугаются слова гашиш?..
Затем решили искупаться в Красном море. Геула чуть не заплыла в Иорданию,
синевшую по другую сторону Акабского залива. Она могла плавать часами.
Сергуня бегал по песчаному пляжу, стараясь не потерять из виду ее головы в
красной резиновой шапочке. Попробовал воду ногой. Холодна! Только позднее,
когда, отъехав от Эйлата, сидели на безлюдном пляже с надписью "КОРАЛ БИЧ",
Сергуня, пристыженный Геулой, вошел в воду. И, нырнув, едва не захлебнулся
от восторга: оказалось, если нырнуть и открыть под водой глаза, попадешь в
неправдоподобное царство ракушек и черно-синих, красных, золотых рыб.
Под вечер позвонили Лие. Лии не было. Набрали номер Яши: Регина
вечерами всегда дома... Никого!.. У Наума откликнулась дочка,
Динка-картинка. Прокричала в трубку с паническими нотками в голосе: -- Горит
Дов!.. Что?.. Папа звонил! Все там!..
-- Та-ак!.. Голому собраться -- только подпоясаться! -- сказала Геула.
Это было решением. Чемоданы уложили мгновенно, благо еще не разбирали.
Поздно вечером подкатили к окраине Тель-Авива, где Дов запустил свой
домостроительный комбинат. Вроде, все на месте. На плоской крыше горит
большой прожектор, похожий на паровозный. Освещает желтым огнем площадку в
песке, с черным пятном старого пожара; черный угол стены. Это когда еще
пытались поджечь, до войны, когда в газетах написали о "чудо-заводе..."
Кто-то кинул через ограду из "колючки" бидон с бензином, а затем горящую
тряпку.
Комбинат Дова -- не банк. Не отель. Швеллерные балки. Металлические
фермы, бетонные плиты и блоки -- попробуй-ка воспламени!.. К тому же ночной
патруль мимо ехал, на "виллисе" с пулеметом, "зеленые береты" выскочили, в
пять лопат закидали коптящий огонь. Не пришлось даже пожарных звать.
Геула с Сергеем оглядели завод кругом - цел пока! И рванулись дальше...
Когда они примчались в маленький городок под Тель-Авивом, где Дов
недавно купил дом с каменистым садиком, полиция уже уехала. Сосед рассказал,
что в полночь залаяла собака и тут же замолкла. Когда начало рассветать, он
вышел, видит, дверь Дова Гура распахнута. Терьер Дова лежит, уткнувшись
мордой в песок... Сергей обошел комнаты. Чешские, со стеклами, полки пусты,
шкафы пусты. Сброшенные на каменный пол книги валяются грудой, с раскрытыми
обложками, отлетевшими страницами. Перетряхивали каждую книгу, что ли?
Бумаги увезли все. Все папки с материалом о советских лагерях. "Мешков
восемь-десять набили, суки", -- определил Дов. Ящик с конвертами и марками
вытряхнут на пол, чек на две тысячи восемьсот долларов и тугие пачки с
израильскими лирами не взяли. Колечко, браслетики, купленные Довом для жены,
-- все на месте. Иностранного паспорта нет. Чтоб получить его вторично,
нужно потратить полгода. Поломанную "спидолу" забрали. Новый "грюндик" и
дорогой немецкий телевизор не тронули. Кассеты, записные книжки, альбомы с
фотографиями Орловской психушки, личные письма -- все как ветром выдуло. - А
полиция-то что? -- спросил Сергей. Дов махнул рукой. -- Писали протокол и
повторяли, как заведенные: "А украли-то что?!" Так и уехали на своих черных
"форд-кортинах" расстроенные. Весь дом вывезен, кроме ценных вещей. Как
понять?"
Гуры стали прощаться. Задержались Наум, да Геула с Сергуней. Наум
говорил по-английски с женой Дова Руфью. Руфь вернулась к мужу после войны
Судного дня, удрав от матери, не желавшей даже слышать об "этом русском
хаме"... Дов окликал Руфь "пташкой" или в раздражении -- "пташечкой".
Сергуня поглядывал на "пташку" искоса. Маленькая, худющая, ключицы под
майкой торчат, волосы цвета воронова крыла, гладкие, распущенные, колышатся
при ходьбе вокруг узких плеч. Руки смуглые, лицо белое. В Израиле модно быть
не загорелой, что ли? Ходит плавно. Поворачивается неторопливо. Глаза
опущены долу. Потолковала с Наумом по-английски, затем с Довом почти
по-русски -- спокойно, только прорывались во всех языках ее польские
"пш-бж-дж..." Но как только перешла на иврит, заговорила с такой
экспрессией, что Сергуня оторопел. Голос стал громким, резким, взрывным.
Словно пробудилось вдруг в девчушке что-то древнее, огненное... С такой же
страстью она и общалась сейчас по телефону с редакциями газет, затем
выстукивала одним пальцем письма на иврите Главе правительства, в Кнессет,
Государственному контролеру.
-- Пташка, полегче на поворотах, -- басил Дов, заглядывая через ее
плечо в бумаги, которые она печатала. -- Не они же украли. -- Они не
украдли. Но кто злодеев распущил? В Израиле пшед тым злодеев не быво!
Дов снова принялся внимательно осматривать распахнутую дверь" книжные
полки; брошенные на пол вещи обошел с лупой в руках; сказал, работали
профессионально, в перчатках. -- Неужто дом, как завод, колючкой
огораживать? Да пулемет с фотоэлементом? -- Он тяжело опустился на диван,
подпер голову ладонями: -- Мать их в душу... Пташка, извини!.. Год материал
собирали. По крохам. Сколько дружков рисковало жизнью. Второй посадкой...
Первым примчался корреспондент израильского телевиденья. Молоденький.
Уши торчат, как у зайца. Заснял пустые полки. Горку ценных вещей на полу.
Воскликнул удивленно, точь-в-точь, как полицейские: -- Ничего не взяли?! Ну,
ладно, в девять часов смотрите! -- Взвалил аппарат на плечи и бегом к
машине. Дов запер за ним дверь, походил по разоренной квартире. -- Да-а,
братва! Разгулялась Галина Борисовна. Как у себя дома... У нее деньги
несчитанные. Купила каких-то сук... Звонить Могиле? Ох, смерть моя! -- Он
присел на корточки у груды растеребленных книг, принялся их разбирать и
забубнил, засипел:-- Позавчера фильм о лагерях привезли, а сегодня
нагрянули... Кто продал? Зачем продал? Не напихали же они своих людей под
каждый куст?.. Счастье, коробки с кинолентами не вынул из багажника, с собой
таскал.
На другой день, в девять вечера, включил телевизор. Израильские
новости. "Хадашот", которых здесь ждут, как хлеба насущного. После новостей
политических и военных перешли к местным происшествиям: бензовозка
опрокинулась, показали. Дым на весь экран. Пожар на улице Яфо. Ничего не
видно, кроме черного дыма. А потом сразу -- погода... Дов поглядел
растерянно на жену.-- Вот, дали год... О-ох, суки болотные!
Наум привез мать. Закричал с порога, вытирая сияющую от пота лысину: --
Выключите шампунь! Выключили. Охали-ахали возле пустых полок. Наконец Лия,
расстроенная донельзя, сказала Дову, который водил ее по опустелым комнатам.
-- ...Ну, скажи, зацем тебе все это надо? Болят лагерные раны? У всех болят.
В Израиле каждый цетвертый побывал там, где "пляшут и поют"... Но у тебя же
гигантское дело. Каждому дать по квартире. Даже холостякам! Тебе вставляют
палки в колеса. Жгут! ...Так не разбрасывайся!
Побагровев, Дов рванул на себя ящик стола и стал остервенело
вышвыривать оттуда бумажки: белые, серые, с опаленными краями бумажки. На
каждой надпись по-русски: "Открывать только при стрельбе." "Дополнительные
пучки заряда 120 ПМ..." "Укладчик Чудинова, контролер Панова" Дов собирал их
в свое время из снарядных ящиков, брошенных сирийцами. Все Голаны были в
этих советских бумажках. Ветер кружил их по горным склонам, как пух во время
погрома. На мать, на Наума, на всех сыпались сейчас белые, серые, пробитые
осколками инструкции по стрельбе тяжелыми снарядами. -- Давно снега не
видали? -- просипел Дов. -- Пожалте, русский снег!.. На что он? Убедим
Запад, что Россия ныне в лагерях, как в нарывах, -- может, начнут
задумываться, к чему бы это?.. Интеллигенцию мордуют, религиозников
мордуют... -- Он вдруг налил полстакана водки, опрокинул в рот, как воду. --
Нас это касается? Лия только головой покачала. -- К чему я это говорю? --
Дов поджал губы, задумался. -- Я националист с пеленок. Так, мама? А теперь
я вырос из пеленок... Да!.. Что такое еврейское самосознание -- без остро
осознанного чувства человеческого достоинства?.. Вообще, я пришел к
убеждению, что национальное движение сохранит свою силу лишь в том случае,
если соединится с демократами и националистами всех задавленных меньшинств,
вот как! -- Он сплел огромные пальцы рук так, что они побелели. -- Только в
этом единственном случае, ежели Галина Борисовна всерьез узрит в еврейце
катализатора вольнодумства и беспорядка, нас начнут выстреливать из России,
как из рогатки. А иначе, хрен!.. Простите, женщины.
Лия сидела со скептически поджатыми губами. Сдаваться она не
собиралась. Очень ей не хотелось, чтобы Дов занимался русскими лагерями.
Убьют не за понюшку табака. Уехали от них, и слава Богу!..
Дов посмотрел на мать искоса, хотел что-то сказать, но. тут сильно
пустучали в дверь. Нагрянули, почти в полночь, корреспонденты, которых
привезла Вероничка. Дов обо всем рассказал, те записали. Один из
журналистов, высокий неулыбчивый поляк, заметил уходя: -- Да, почерк Москвы!
Жди завтра в "Едиот Ахронот" целую страницу!
Но ни на другой день, ни через неделю в израильских газетах не
появилось ни строчки. Поляк из "Едиота" позвонил Дову, сообщил виноватым
тоном, что Министерство иностранных дел наложило лапу. "Они ведь всегда
перед Советами спину гнут. И тебя зарезали!"
И тут только Дова как током пронзило: к т о? Галина Борисовна или...
Тьфу! Тьфу! И про себя-то такое произнести -- страх Божий! Любой
израильтянин, услышь это, плюнул бы тебе в лицо. И -- правильно! А все ж,
кто? Галина Борисовна или... Сарра Борисовна?
Наум и Лия склонялись к тому, что это, конечно же, Г. Б. На черта
Шин-Бету материалы о советских концлагерях, к тому же наполовину
опубликованные. У них своих забот -- полон рот.
Дов уселся на диван в раздумье, подперев ладонями лицо. Наконец забасил
тяжело: -- Чем больше, други, я к этому говенному миру приглядываюсь, тем
яснее вижу, что прав не Маркс, не Энгельс, а -- Варлам Шаламов. Читали в
самиздате его "Сучью войну"? Великая книга! Меня на любой лагерной вахте,
перво-наперво, спрашивали: "какой масти?" Вор в законе, мужик или сука?..
Попадешь не в свой барак -- нож в спину. К чему я это говорю? А к тому, что
Варлам не ведал, как он велик! За его лагерной войной, перво-наперво, вся
история СССР. Ленин был "вором в законе". Уничтожал по собственному, им,
российским паханом, возведенному закону. А своих -- ни-ни... Сталин,
известно, кто! Обмануть, перекинуться, стравить "рябчиков" -- сучья работа.
Запада Варлам не видел. Не привелось. А, кажись, законы здесь те же...
Сидим, голову ломаем: "Старая сука Галина Борисовна или родимая Сарра
Борисовна? -- Дов с силой ударил кулаком по валику дивана. -- Слушайте,
Гуры, прав я или не прав? Ежели Галина Борисовна, то почему израильская
цензура накладывает лапу? Ежели Сарра Борисовна, то ее действия понятнее.
Ох, похоже, рука руку моет, и обе грязные... По Шаламову крутится шарик, по
Варламу, ну, что скажете?..
Приближались выборы в Кнессет. О выборах двух мнений не было. Почти все
были согласны с Довом. "Жаждущие стать колхозниками, да станут ими". Правда,
Сергуня заметил меланхолично, что у Бегина нет реальной программы. Но на
него набросились дружно. -- Банкроты войны Судного дня и воры должны уйти!
-- сказала Геула. -- Это по совести. Пусть Голда нянчит внуков!
В день выборов мне позвонил Сергей. -- Григорий, где наш избирательный
участок? Зайдете за нами? -- Ты готова? -- спросил я жену почти
торжественно. -- Не забудь паспорта.
Всю жизнь мы голосовали в Москве. Со сталинских лет помню поразившую
меня реплику шофера, который, оставив на улице грузовик с заведенным
мотором, вбежал в избирательный участок, крикнув на бегу: "Где тут у вас
прошвырнуться!"
В последние годы "выборный фарс" не скрывали настолько, что даже
депутатов в Верховный Совет подбирали по масти и полу, как лошадей на парад
или ярмарку. Как-то я был этому свидетелем в отделе кадров Стройтреста N^3,
который возводил Юго-запад Москвы. Райком партии давал указание -- срочно
подобрать кандидатуру женщины-строителя для выдвижения в Верховный Совет
СССР: -- Значит, так, -- настаивала телефонная трубка. -- Национальность --
русская, образование -- восемь-десять классов... нет, инженершу не надо!
Так! Постоянная прописка в Москве. Чтоб была замужняя. С детями. Ну, чтоб не
рожа!.. Что? Красавица есть? Нет, красавиц не требуют. Это не кино. Чтоб не
рожа! Вполне достаточно. -- Указания были всесторонние, долгие. Заранее не
предопределили разве что цвета глаз кандидатши... -- А зачем непременно --
замужняя? -- спросил я завкадрами, принявшую указания райкома партии.
-- Чтоб не гуляла с мужиками! А ежели гуляла, то осторожненько...
И мы оба засмеялись: и я, и завкадрами.
И в самом деле, чего стесняться в своем отечестве! Даже если выдвинут
пьяницу, дурака, "рожу", -- все равно, за единственного и неведомого тебе
"кандидата блока коммунистов и беспартийных" будет подано 99,9% голосов.
И вот наступили первые наши выборы на Западе. И я, и Полина остро
ощущали праздничность своих первых в жизни свободных решений. Мы вдумчиво
читали биографии кандидатов. Их было много. Одних партий в Израиле --
чертова дюжина. Какая из них -- коалиция, какая -- оппозиция?.. Мы очень
хотели не ошибиться и не избрать, по ошибке или малограмотности (все
документы -- на иврите), господина Шауля бен Ами или какую-нибудь другую
"могильную рожу". Теперь все зависело от нас. Мы надели свои лучшие костюмы,
новые ботинки. Нас не тормошили агитаторы, как в СССР. Никто не требовал,
чтобы мы проголосовали в шесть утра.
Мы шли табунком, вместе с сыном и соседскими детьми, захватили по
дороге Геулу с Сергеем, затем Лию и еще несколько семей из России. Кто-то
нес на плечах мальчишку.
В Израиле была зима. День был не дождливый, теплый. Мы не торопились,
радуясь солнцу, мягкому ветерку, празднику. К избирательному участку
подходили взволнованной демонстрацией.Я протянул женщине с розой в волосах
паспорта нашей семьи, она поелозила карандашом по спискам и ответила без
удивления, спокойно, что наших фамилий в списках нет.
Спустя десять минут выяснилось, что никого из пришедших с нами нет в
списках. Ни Лии Гур, ни Сергея, ни Геулы. Ни одного "олим ми Руссия".
Женщина с розой в волосах высказала предположение, что, скорее всего, мы
должны голосовать в тех городах, где жили по приезде. На территориях
"ульпанов" -- наших школ иврита.
Мы учили иврит под Наталией. От Иерусалима -- весь Израиль поперек...
Вздохнув и чертыхнувшись по адресу чиновников, вернулись домой. Но не все.
Те, кто помоложе, а также самые упорные, отправились в "свои города".К
вечеру стало известно, что, за редчайшим исключением, "олим ми Руссия" в
избирательные списки не внесены. Нигде. Все пятьдесят тысяч, прибывшие к
тому времени в Израиль... Правящая социалистическая партия попросту
отбросила от урн избирателей из СССР, поскольку убедилась, что русские
почему-то устали от социализма и, возможно, проголосуют за оппозицию. Зачем
рисковать? Особенно после злосчастной войны, когда на каждой улице сироты.
Естественно, это тут же попало в газеты. Иммигранты из СССР рассказали,
что так открыто в России надувают только на базаре. В день выборов в
Верховный Совет СССР это делается тоньше. Один из депутатов от оппозиции
сказал, что Голда в свое время угрожала "разрушить движение", если идеи
социализма окажутся под угрозой... Газеты продолжали получать "слезницы" и
проклятия русских олим, стыдили рабочее правительство, а с того, как с гуся
предательски мелок. Геула больно ударилась вятками, у нее вырвалось: "Ч-черт
побери!"
Дама в халате потребовала, чтоб Геула вышла и спустилась в бассейн
заново, степенно, как подобает дочери Исраэля... Затем Геула, повторяя за
дамой слова молитвы, должна была окунуться трижды. С головой. Однако белые
волосы Геулы плыли по поверхности, обряд нарушался: омовение не было полным.
Раз пять окуналась Геула, пока ее выпустили.
Полуутопленную невесту со справкой в мокрой руке засунули в пожарный
машинчик Дова и повезли наряжать; наконец, свадебная процессия рванулась
вперед, гудя и вызывая улыбки прохожих. Лапидус перехватил невесту в дверях
и куда-то утащил. -- На сто процентов! -- крикнул он Лие, которая пожелала
взглянуть на раввина. Лия, стараясь не наступать на подол своего выходного
платья из оранжевого шелка, все же пошла убедиться: настоящий? И
закручинилась, засомневалась. Попросила старика Керена посмотреть на ребе:
не жулик ли?
Ури Керен взглянул наверх на пунцовое лицо Лии в таком изумлении, что
его "капитанская", в серебряных вензелях, кипа едва не слетела с головы. Он
поймал ее на лету. Но странную просьбу выполнил. Ури Керена привез я. Мы с
женой заходили к нему часто, тянулись к нему, а после войны порой оставались
заполночь. Старик был плох. И всегда-то он был худ, а сейчас высох, торчат
ключицы, да нос. Неделю не вставал с постели, а затем вскочил, точно не
болел, развесил фотографии сына по стенам и стал подробно рассказывать
историю каждого снимка. Вот он, Ури, только что вернулся после войны за
освобождение, качает люльку сына. За плечами чешская винтовка. -- Я тогда
кибуцником был. Сталин прислал нам пулеметы, мы молились на него, вы можете
в это поверить?
А вот панорама Суэцкого канала. Ближний танк -- Додика. От него
протянута к каким-то ящикам веревка, на которой сушится бельишко.
Спустя неделю прилетела дочь из Лос-Анжелеса, глазастая, в отца;
патлата. Решила забрать в Штаты и отца, и мать, которая жила сейчас в Хайфе,
с вдовой Додика и внуками. Отца в Штатах знали: два университета приглашали
его заведывать кафедрой иудаики. Ури положил прозрачные руки на колени,
ответил тихо: -- Нет, дочь. Я останусь с сыном. Мы будем лежать в земле
Израиля.
Спустя недели три, дочь спросила у меня, у кого это свадьба: на улице
машины взбесились -- кто кого перегудит. Я сказал, внутренне сжавшись, о
Сергуне, который побывал в сирийском плену...
-- Он воевал на Голанах? -- встрепенулся старик. -- Тогда я пойду. А
кто невеста? Доктор Геула?! Обязательно пойду! Знаете, я для нее кое-что
нашел. Кое-что нашел. Когда свадьба?.. Кто раввин? -- И он принялся
расчесывать свою белую, со спутанными волосами, бороду.
Когда мы прибыли, раввин требовал жениха. Лапидус подпихивал Сергея в
спину, втолковывая на ходу-- Имейте в виду, каждый человек имеет фамилию. Но
-- одну! Таки не задуривайте раввину голову.
-- Он тоже может отказаться? -- упавшим голосом спросил Сергей.
-- Я знаю? Вы -- Гур? По закону? Этого достаточно. -- У дверей своего
кабинета он выскочил вперед и прошептал: -- Вы поняли меня, Сергей?..
Советским евреям впо-олне хватит одного Кагановича Лазаря Моисеевича.
Никаких больше Кагановых, вы-таки поняли меня?
Наконец показались те, кого Сергей выглядывал. Густой толпой шли
марокканцы в праздничных костюмах. Зал был полон, но перед черными евреями
расступились, и они, потоптавшись у входа, втянулись, наконец, в зал,
который вдруг притих.
Соорудили хупу. Белую, атласную, расшитую золотом. Подняли ее на
четырех палках. Задние палки держали грустный Наум и возбужденный ликующий
Яша в своем лучшем московском костюме, который висел на нем мешком; передние
-- Дов и черный, как вакса, паренек со взбитой прической -- брат убитого
Абрахама. Так захотел жених.
Это вызвало перешептывание. Пышнотелая дама из Черновиц, излагавшая
свои мысли сентенциями, заявила безаппеляционно и достаточно громко: --
Черный еврей - не еврей! - Она заявила это по-русски, и все бы обошлось, но
в это время выглянул Сергей, позвать братьев. Они заменяли отца и свекра,
которым, по обряду, полагалось сопровождать жениха. Сергей услышал сентенцию
черновицкой дамы и вдруг закричал на весь зал совсем не по-жениховски: Марш
отсюда! ..Вы! С кружевами! В лодочках на белой подошве! Вам говорю! Чтоб на
моей свадьбе ноги вашей не было. -- И уже спокойнее: -- Если есть еще
расисты, прошу уйти!
Никто не ушел, но гости удивились. Такое услышать от жениха!
Геулу внесли в свадебном кресле из гнутых железных прутьев четыре
рослых сына Лапидуса, до этого потчевавшие гостей вином. Она плыла, как
царевна лебедь, над головами евреев, багровая от смущения, с влажными белыми
волосами. На голове у нее была кружевная наколка. И только! Фаты,
прикрывающей лицо, не было, поскольку справку о том, что девица, не
представила, "Секонд тайм брайд", -- упрямо повторял ребе-американец
Лапидусу, который был очень огорчен тем, что без фаты, и нудил свое: -- По
второму разу невеста, по десятому, кто считает? Такой случай! Зачем обижать
девушку?
Но отсутствие фаты было оценено взопревшей толпой, как достоинство
-- Зачем фата? Под фатою жарко! -- воскликнули по-румынски.
-- И почти ничего не видно! -- поддержали на идиш.
-- Королева! -- оценили басовито по-русски. -- Дай ей Бог здоровья!..
Появился жених, подталкиваемый братьями, и все пошло по древнему
закону. Молодой раввин с тонким интеллигентным лицом и холеной бородкой
читал многовековой давности текст брачного договора, по которому женщину
отдают мужу в собственность. Текст был на арамейском языке и точно
устанавливал сумму, которую муж обязан выплатить жене, когда решит ее
изгнать.Геула к контракту не прислушивалась. Сергуня, правда, что-то бубнил
вслед за раввином. Геула стояла под хупой полузакрыв глаза, напряженно
вытянувшись, как приземляющийся парашютист, которого вот-вот встретит земля.
Наум очень боялся, что она от нахлынувших чувств вдруг подхватит
Сергуню на руки, как тогда, у самолетного трапа; он чуть подался вперед,
чтобы, если что, пресечь ее порыв. Но плавное течение обряда нарушила не
Геула, а он сам, произнеся с озорством: -- Сергуня, подержи палку, а я
постою вместо тебя!..
Русская часть зала грохнула от хохота, братья закачались, едва не
обрушив белый атласный парашют на голову невесты. Обряд прервался. Раввина
успокоили, объяснили, он сам посмеялся, затем продолжал чтение свадебного
договора, время от времени поглядывая на Наума настороженно.
Наконец жених разбил каблуком стакан, который, за отсутствием отца,
сунул ему под ноги старик Керен. Кажется, это символизировало разрушение
Храма. Но точно никто не знал. Хотели спросить у Керена, но почему-то
застеснялись. Сергей и Геула обменялись кольцами, и вся улица имени
Шестидневной войны, набившаяся в зал, закричала: "Мазал тов!.. Счастья!.."
Тучная марокканка со слезами на глазах, мать Абрахама, вдруг издала
горловой переливающийся звук: -- А-а-а-а!.. Все вздрогнули и переглянулись.
Но Лапидус объяснил, что это означает радость и приветствие невесте. --
...А-а-а-а-а!.. -- Гортанный звук не умолкал, в нем слышались и слезы, и
доброта, и мольба к Богу.
-- Африка! -- не сказали, а выдохнули из толпы восхищенно. -- Во дает!
С реплики "во дает!" возобладал русский язык. Столы кричали: "Горько!",
как в России. К этим возгласам подключилось вскоре даже Марокко.
Понравилось, видно, что после каждого выкрика жених и невеста должны
целоваться. -- Хо-ор-р-х-хо! -- весело кричали братья Абрахама и хлопали в
ладоши.
Но, в конце концов, от Геулы и Сергея отстали. Сергей подошел к
длинному отощавшему Леве -- физику-теоретику, который жил в Меашеариме, в
ешиве, нигде не появляясь, и которому Сергей послал специальное приглашение.
Потолковав о пустяках, Сергуня спросил его, понизив голос, что он думает о
религиозных ортодоксах... с общечеловеческой точки зрения. -- Скажем,
возьмем Меашеарим. По сравнению с остальным Израилем, жители его лучше или
хуже... как люди, а?
-- По моим наблюдениям, -- задумчиво произнес Лева, -- в Меашеариме --
по сравнению с остальным Израилем -- честных больше и жулья больше.
Серединки, болота -- меньше... Строго говоря, этот аспект для социолога --
непочатый край...
Геула отыскала глазами Сергуню, который провожал Леву и раввина к
дверям. Сергуня о чем-то возбужденно выспрашивал раввина. Тот остановился,
ответил, вызвав на лице Сергуни горькую усмешку.
С рассветом, когда Сергей и Геула отправились на своем синем,
полуободранном "фиате" в свадебное путешествие, Геула спросила, о чем он
вчера так взбудораженно разговаривал с ребе. -- Гуленок, я спросил его о нас
с тобой... Галаха, о'кэй! Древний закон, но зачем он соблюдается вами столь
скрупулезно? Ведь это тексты тысячелетней давности. Сейчас многие пункты
только осложняют жизнь. Более того, приносят несчастье, ...Фанатики из секты
Натурей Карта не признают Израиль лишь потому, что его возродил к жизни не
Мессия, а люди. Но вы-то, говорю, не фанатики. Вы дети двадцатого века, за
вашими спинами Оксфорд и Гарвард, почему вы так держитесь за Га-лаху? За
каждую ее запятую! Это же абсурд! Нонсенс!.. Ты знаешь, что он мне ответил,
наш интеллигентный ребе? "Тут только тронь что-нибудь. Столько
посыплется!.."
Часа через три Сергуня сменил Геулу у руля, она прикорнула,
отодвинувшись к самой двери и опустив голову на его плечо. Они мчались по
прямому, как струна, и чуть бугристому шоссе на Эйлат, которое называется
"дорогой любви". Ветер свистел. Машина подскакивала порой, как челнок на
море. Они были счастливы, забыв раввинат, как забывают дурной сон.
Израильская зима с ее дождями и ветрами осталась за спиной. Здесь все
было наоборот. Пустыня цвела.
Геула и Сергей бродили по эйлатскому пляжу, на котором спали, в мешках,
туристы изо всех стран. Заросшие хиппи пытались угостить их огромными
цыгарками и никак не могли понять, почему русские пугаются слова гашиш?..
Затем решили искупаться в Красном море. Геула чуть не заплыла в Иорданию,
синевшую по другую сторону Акабского залива. Она могла плавать часами.
Сергуня бегал по песчаному пляжу, стараясь не потерять из виду ее головы в
красной резиновой шапочке. Попробовал воду ногой. Холодна! Только позднее,
когда, отъехав от Эйлата, сидели на безлюдном пляже с надписью "КОРАЛ БИЧ",
Сергуня, пристыженный Геулой, вошел в воду. И, нырнув, едва не захлебнулся
от восторга: оказалось, если нырнуть и открыть под водой глаза, попадешь в
неправдоподобное царство ракушек и черно-синих, красных, золотых рыб.
Под вечер позвонили Лие. Лии не было. Набрали номер Яши: Регина
вечерами всегда дома... Никого!.. У Наума откликнулась дочка,
Динка-картинка. Прокричала в трубку с паническими нотками в голосе: -- Горит
Дов!.. Что?.. Папа звонил! Все там!..
-- Та-ак!.. Голому собраться -- только подпоясаться! -- сказала Геула.
Это было решением. Чемоданы уложили мгновенно, благо еще не разбирали.
Поздно вечером подкатили к окраине Тель-Авива, где Дов запустил свой
домостроительный комбинат. Вроде, все на месте. На плоской крыше горит
большой прожектор, похожий на паровозный. Освещает желтым огнем площадку в
песке, с черным пятном старого пожара; черный угол стены. Это когда еще
пытались поджечь, до войны, когда в газетах написали о "чудо-заводе..."
Кто-то кинул через ограду из "колючки" бидон с бензином, а затем горящую
тряпку.
Комбинат Дова -- не банк. Не отель. Швеллерные балки. Металлические
фермы, бетонные плиты и блоки -- попробуй-ка воспламени!.. К тому же ночной
патруль мимо ехал, на "виллисе" с пулеметом, "зеленые береты" выскочили, в
пять лопат закидали коптящий огонь. Не пришлось даже пожарных звать.
Геула с Сергеем оглядели завод кругом - цел пока! И рванулись дальше...
Когда они примчались в маленький городок под Тель-Авивом, где Дов
недавно купил дом с каменистым садиком, полиция уже уехала. Сосед рассказал,
что в полночь залаяла собака и тут же замолкла. Когда начало рассветать, он
вышел, видит, дверь Дова Гура распахнута. Терьер Дова лежит, уткнувшись
мордой в песок... Сергей обошел комнаты. Чешские, со стеклами, полки пусты,
шкафы пусты. Сброшенные на каменный пол книги валяются грудой, с раскрытыми
обложками, отлетевшими страницами. Перетряхивали каждую книгу, что ли?
Бумаги увезли все. Все папки с материалом о советских лагерях. "Мешков
восемь-десять набили, суки", -- определил Дов. Ящик с конвертами и марками
вытряхнут на пол, чек на две тысячи восемьсот долларов и тугие пачки с
израильскими лирами не взяли. Колечко, браслетики, купленные Довом для жены,
-- все на месте. Иностранного паспорта нет. Чтоб получить его вторично,
нужно потратить полгода. Поломанную "спидолу" забрали. Новый "грюндик" и
дорогой немецкий телевизор не тронули. Кассеты, записные книжки, альбомы с
фотографиями Орловской психушки, личные письма -- все как ветром выдуло. - А
полиция-то что? -- спросил Сергей. Дов махнул рукой. -- Писали протокол и
повторяли, как заведенные: "А украли-то что?!" Так и уехали на своих черных
"форд-кортинах" расстроенные. Весь дом вывезен, кроме ценных вещей. Как
понять?"
Гуры стали прощаться. Задержались Наум, да Геула с Сергуней. Наум
говорил по-английски с женой Дова Руфью. Руфь вернулась к мужу после войны
Судного дня, удрав от матери, не желавшей даже слышать об "этом русском
хаме"... Дов окликал Руфь "пташкой" или в раздражении -- "пташечкой".
Сергуня поглядывал на "пташку" искоса. Маленькая, худющая, ключицы под
майкой торчат, волосы цвета воронова крыла, гладкие, распущенные, колышатся
при ходьбе вокруг узких плеч. Руки смуглые, лицо белое. В Израиле модно быть
не загорелой, что ли? Ходит плавно. Поворачивается неторопливо. Глаза
опущены долу. Потолковала с Наумом по-английски, затем с Довом почти
по-русски -- спокойно, только прорывались во всех языках ее польские
"пш-бж-дж..." Но как только перешла на иврит, заговорила с такой
экспрессией, что Сергуня оторопел. Голос стал громким, резким, взрывным.
Словно пробудилось вдруг в девчушке что-то древнее, огненное... С такой же
страстью она и общалась сейчас по телефону с редакциями газет, затем
выстукивала одним пальцем письма на иврите Главе правительства, в Кнессет,
Государственному контролеру.
-- Пташка, полегче на поворотах, -- басил Дов, заглядывая через ее
плечо в бумаги, которые она печатала. -- Не они же украли. -- Они не
украдли. Но кто злодеев распущил? В Израиле пшед тым злодеев не быво!
Дов снова принялся внимательно осматривать распахнутую дверь" книжные
полки; брошенные на пол вещи обошел с лупой в руках; сказал, работали
профессионально, в перчатках. -- Неужто дом, как завод, колючкой
огораживать? Да пулемет с фотоэлементом? -- Он тяжело опустился на диван,
подпер голову ладонями: -- Мать их в душу... Пташка, извини!.. Год материал
собирали. По крохам. Сколько дружков рисковало жизнью. Второй посадкой...
Первым примчался корреспондент израильского телевиденья. Молоденький.
Уши торчат, как у зайца. Заснял пустые полки. Горку ценных вещей на полу.
Воскликнул удивленно, точь-в-точь, как полицейские: -- Ничего не взяли?! Ну,
ладно, в девять часов смотрите! -- Взвалил аппарат на плечи и бегом к
машине. Дов запер за ним дверь, походил по разоренной квартире. -- Да-а,
братва! Разгулялась Галина Борисовна. Как у себя дома... У нее деньги
несчитанные. Купила каких-то сук... Звонить Могиле? Ох, смерть моя! -- Он
присел на корточки у груды растеребленных книг, принялся их разбирать и
забубнил, засипел:-- Позавчера фильм о лагерях привезли, а сегодня
нагрянули... Кто продал? Зачем продал? Не напихали же они своих людей под
каждый куст?.. Счастье, коробки с кинолентами не вынул из багажника, с собой
таскал.
На другой день, в девять вечера, включил телевизор. Израильские
новости. "Хадашот", которых здесь ждут, как хлеба насущного. После новостей
политических и военных перешли к местным происшествиям: бензовозка
опрокинулась, показали. Дым на весь экран. Пожар на улице Яфо. Ничего не
видно, кроме черного дыма. А потом сразу -- погода... Дов поглядел
растерянно на жену.-- Вот, дали год... О-ох, суки болотные!
Наум привез мать. Закричал с порога, вытирая сияющую от пота лысину: --
Выключите шампунь! Выключили. Охали-ахали возле пустых полок. Наконец Лия,
расстроенная донельзя, сказала Дову, который водил ее по опустелым комнатам.
-- ...Ну, скажи, зацем тебе все это надо? Болят лагерные раны? У всех болят.
В Израиле каждый цетвертый побывал там, где "пляшут и поют"... Но у тебя же
гигантское дело. Каждому дать по квартире. Даже холостякам! Тебе вставляют
палки в колеса. Жгут! ...Так не разбрасывайся!
Побагровев, Дов рванул на себя ящик стола и стал остервенело
вышвыривать оттуда бумажки: белые, серые, с опаленными краями бумажки. На
каждой надпись по-русски: "Открывать только при стрельбе." "Дополнительные
пучки заряда 120 ПМ..." "Укладчик Чудинова, контролер Панова" Дов собирал их
в свое время из снарядных ящиков, брошенных сирийцами. Все Голаны были в
этих советских бумажках. Ветер кружил их по горным склонам, как пух во время
погрома. На мать, на Наума, на всех сыпались сейчас белые, серые, пробитые
осколками инструкции по стрельбе тяжелыми снарядами. -- Давно снега не
видали? -- просипел Дов. -- Пожалте, русский снег!.. На что он? Убедим
Запад, что Россия ныне в лагерях, как в нарывах, -- может, начнут
задумываться, к чему бы это?.. Интеллигенцию мордуют, религиозников
мордуют... -- Он вдруг налил полстакана водки, опрокинул в рот, как воду. --
Нас это касается? Лия только головой покачала. -- К чему я это говорю? --
Дов поджал губы, задумался. -- Я националист с пеленок. Так, мама? А теперь
я вырос из пеленок... Да!.. Что такое еврейское самосознание -- без остро
осознанного чувства человеческого достоинства?.. Вообще, я пришел к
убеждению, что национальное движение сохранит свою силу лишь в том случае,
если соединится с демократами и националистами всех задавленных меньшинств,
вот как! -- Он сплел огромные пальцы рук так, что они побелели. -- Только в
этом единственном случае, ежели Галина Борисовна всерьез узрит в еврейце
катализатора вольнодумства и беспорядка, нас начнут выстреливать из России,
как из рогатки. А иначе, хрен!.. Простите, женщины.
Лия сидела со скептически поджатыми губами. Сдаваться она не
собиралась. Очень ей не хотелось, чтобы Дов занимался русскими лагерями.
Убьют не за понюшку табака. Уехали от них, и слава Богу!..
Дов посмотрел на мать искоса, хотел что-то сказать, но. тут сильно
пустучали в дверь. Нагрянули, почти в полночь, корреспонденты, которых
привезла Вероничка. Дов обо всем рассказал, те записали. Один из
журналистов, высокий неулыбчивый поляк, заметил уходя: -- Да, почерк Москвы!
Жди завтра в "Едиот Ахронот" целую страницу!
Но ни на другой день, ни через неделю в израильских газетах не
появилось ни строчки. Поляк из "Едиота" позвонил Дову, сообщил виноватым
тоном, что Министерство иностранных дел наложило лапу. "Они ведь всегда
перед Советами спину гнут. И тебя зарезали!"
И тут только Дова как током пронзило: к т о? Галина Борисовна или...
Тьфу! Тьфу! И про себя-то такое произнести -- страх Божий! Любой
израильтянин, услышь это, плюнул бы тебе в лицо. И -- правильно! А все ж,
кто? Галина Борисовна или... Сарра Борисовна?
Наум и Лия склонялись к тому, что это, конечно же, Г. Б. На черта
Шин-Бету материалы о советских концлагерях, к тому же наполовину
опубликованные. У них своих забот -- полон рот.
Дов уселся на диван в раздумье, подперев ладонями лицо. Наконец забасил
тяжело: -- Чем больше, други, я к этому говенному миру приглядываюсь, тем
яснее вижу, что прав не Маркс, не Энгельс, а -- Варлам Шаламов. Читали в
самиздате его "Сучью войну"? Великая книга! Меня на любой лагерной вахте,
перво-наперво, спрашивали: "какой масти?" Вор в законе, мужик или сука?..
Попадешь не в свой барак -- нож в спину. К чему я это говорю? А к тому, что
Варлам не ведал, как он велик! За его лагерной войной, перво-наперво, вся
история СССР. Ленин был "вором в законе". Уничтожал по собственному, им,
российским паханом, возведенному закону. А своих -- ни-ни... Сталин,
известно, кто! Обмануть, перекинуться, стравить "рябчиков" -- сучья работа.
Запада Варлам не видел. Не привелось. А, кажись, законы здесь те же...
Сидим, голову ломаем: "Старая сука Галина Борисовна или родимая Сарра
Борисовна? -- Дов с силой ударил кулаком по валику дивана. -- Слушайте,
Гуры, прав я или не прав? Ежели Галина Борисовна, то почему израильская
цензура накладывает лапу? Ежели Сарра Борисовна, то ее действия понятнее.
Ох, похоже, рука руку моет, и обе грязные... По Шаламову крутится шарик, по
Варламу, ну, что скажете?..
Приближались выборы в Кнессет. О выборах двух мнений не было. Почти все
были согласны с Довом. "Жаждущие стать колхозниками, да станут ими". Правда,
Сергуня заметил меланхолично, что у Бегина нет реальной программы. Но на
него набросились дружно. -- Банкроты войны Судного дня и воры должны уйти!
-- сказала Геула. -- Это по совести. Пусть Голда нянчит внуков!
В день выборов мне позвонил Сергей. -- Григорий, где наш избирательный
участок? Зайдете за нами? -- Ты готова? -- спросил я жену почти
торжественно. -- Не забудь паспорта.
Всю жизнь мы голосовали в Москве. Со сталинских лет помню поразившую
меня реплику шофера, который, оставив на улице грузовик с заведенным
мотором, вбежал в избирательный участок, крикнув на бегу: "Где тут у вас
прошвырнуться!"
В последние годы "выборный фарс" не скрывали настолько, что даже
депутатов в Верховный Совет подбирали по масти и полу, как лошадей на парад
или ярмарку. Как-то я был этому свидетелем в отделе кадров Стройтреста N^3,
который возводил Юго-запад Москвы. Райком партии давал указание -- срочно
подобрать кандидатуру женщины-строителя для выдвижения в Верховный Совет
СССР: -- Значит, так, -- настаивала телефонная трубка. -- Национальность --
русская, образование -- восемь-десять классов... нет, инженершу не надо!
Так! Постоянная прописка в Москве. Чтоб была замужняя. С детями. Ну, чтоб не
рожа!.. Что? Красавица есть? Нет, красавиц не требуют. Это не кино. Чтоб не
рожа! Вполне достаточно. -- Указания были всесторонние, долгие. Заранее не
предопределили разве что цвета глаз кандидатши... -- А зачем непременно --
замужняя? -- спросил я завкадрами, принявшую указания райкома партии.
-- Чтоб не гуляла с мужиками! А ежели гуляла, то осторожненько...
И мы оба засмеялись: и я, и завкадрами.
И в самом деле, чего стесняться в своем отечестве! Даже если выдвинут
пьяницу, дурака, "рожу", -- все равно, за единственного и неведомого тебе
"кандидата блока коммунистов и беспартийных" будет подано 99,9% голосов.
И вот наступили первые наши выборы на Западе. И я, и Полина остро
ощущали праздничность своих первых в жизни свободных решений. Мы вдумчиво
читали биографии кандидатов. Их было много. Одних партий в Израиле --
чертова дюжина. Какая из них -- коалиция, какая -- оппозиция?.. Мы очень
хотели не ошибиться и не избрать, по ошибке или малограмотности (все
документы -- на иврите), господина Шауля бен Ами или какую-нибудь другую
"могильную рожу". Теперь все зависело от нас. Мы надели свои лучшие костюмы,
новые ботинки. Нас не тормошили агитаторы, как в СССР. Никто не требовал,
чтобы мы проголосовали в шесть утра.
Мы шли табунком, вместе с сыном и соседскими детьми, захватили по
дороге Геулу с Сергеем, затем Лию и еще несколько семей из России. Кто-то
нес на плечах мальчишку.
В Израиле была зима. День был не дождливый, теплый. Мы не торопились,
радуясь солнцу, мягкому ветерку, празднику. К избирательному участку
подходили взволнованной демонстрацией.Я протянул женщине с розой в волосах
паспорта нашей семьи, она поелозила карандашом по спискам и ответила без
удивления, спокойно, что наших фамилий в списках нет.
Спустя десять минут выяснилось, что никого из пришедших с нами нет в
списках. Ни Лии Гур, ни Сергея, ни Геулы. Ни одного "олим ми Руссия".
Женщина с розой в волосах высказала предположение, что, скорее всего, мы
должны голосовать в тех городах, где жили по приезде. На территориях
"ульпанов" -- наших школ иврита.
Мы учили иврит под Наталией. От Иерусалима -- весь Израиль поперек...
Вздохнув и чертыхнувшись по адресу чиновников, вернулись домой. Но не все.
Те, кто помоложе, а также самые упорные, отправились в "свои города".К
вечеру стало известно, что, за редчайшим исключением, "олим ми Руссия" в
избирательные списки не внесены. Нигде. Все пятьдесят тысяч, прибывшие к
тому времени в Израиль... Правящая социалистическая партия попросту
отбросила от урн избирателей из СССР, поскольку убедилась, что русские
почему-то устали от социализма и, возможно, проголосуют за оппозицию. Зачем
рисковать? Особенно после злосчастной войны, когда на каждой улице сироты.
Естественно, это тут же попало в газеты. Иммигранты из СССР рассказали,
что так открыто в России надувают только на базаре. В день выборов в
Верховный Совет СССР это делается тоньше. Один из депутатов от оппозиции
сказал, что Голда в свое время угрожала "разрушить движение", если идеи
социализма окажутся под угрозой... Газеты продолжали получать "слезницы" и
проклятия русских олим, стыдили рабочее правительство, а с того, как с гуся