Свирский Григорий. Прорыв

на своего разбойника - юрисконсульта. Всех до одного выслушал. Затем развел
руками. -- Ничего не могу поделать. У нее квиют. Постоянство! -- И он уселся
в кресло. Кресло у Натана Пеледа было на колесиках. И было ясно, что министр
он без году неделя, ему, бывшему кибуцному агитатору, очень нравится быть
министром. Он катался во время беседы туда-сюда, отталкиваясь от своего
большого полированного стола. Кресло к тому же было вращающимся. И министру
удавалось проехаться сразу из одного конца стола к другому, ближе к
собеседнику, и одновременно повернуться в кресле. Обычно так стремительно
перемещаются безногие или парализованные в своих ультрасовременных
инвалидных колясках на больших колесах. Министр был человеком цветущего
здоровья. Но не прошло и получаса, мы уже воспринимали его как
парализованного. Он ничего не мог. Ничего не решал... "Ускорение
строительства? Дотации?.." -- К бумагам Дова он даже не прикоснулся. Иосиф
уже слышал, что министры в Израиле, за редким исключением, дела не знают.
Недавно один из новых министров давал интервью для прессы. "Наша партия
получила два министерских места, -- заявил он репортерам. -- Мне предложили
на выбор места министра связи или министра транспорта. Так как я ничего не
понимаю ни в связи, ни в транспорте, то я остановился на должности министра
связи..." По правде говоря, Иосиф считал такой ответ шуткой. Какие тут
шутки!.. Все пили кофе с тортом, которое приносил, как младший по чину,
помощник Пеледа по Северному округу. И переглядывались: сразу уходить или
вначале торт доесть?.. Решили -- сразу. Выкатились, не чуя под собой ног.
Больше никаких коллективных походов к министрам Гуры не предпринимали. А
если приходила вдруг кому-либо такая идея, тут же вспоминали министра
абсорбции в инвалидной коляске... Другое дело -- Голда! Верховная власть! К
тому же сама пригласила... Блестевший на солнце гулин "фиат" набит Гурами до
крыши. Я приткнулся на каменные колени Сергуни, который всю дорогу
философствовал о пользе "фиатов" для Израиля. -- Ни на минуту не забудешь,
что живешь в маленькой стране! Марокканцы с огромными кобурами проверили нас
по списку и провели в зал заседаний, похожий своим огромным столом из
дорогого дерева на "дубовую ложу" в Союзе писателей СССР. Посередине стола
чернел микрофон. Сергуня щелкнул по нему ногтем, сказал: -- Издох! -- Что
такое "издох"? -- спросил сипловатый голос. Господи, Голда! Откуда
появилась? Пока за столом усаживались, Сергуня, побагровев от волнения,
объяснял ей значение слова. -- Министр связи здесь? -- Голда назвала его по
имени. -- Почему у тебя все "издох"? И как раз ко времени... -- Министр
связи кликнул кого-то и, не дождавшись, неуверенно полез под стол, начал
дергать провода. Я пришел настороженный. А сейчас разглядывал Голду Меир с
почтительным любопытством. Если бы кто-нибудь зааплодировал, я бы, наверное,
поддержал. Голда, накинув чадру, пробиралась в свое время к королю Иордании;
доставляла в Палестину оружие, была частью истории Израиля. Новых
иммигрантов журналисты неизменно спрашивали, какой портрет висел у них дома
-- Голды или Моше Даяна? Когда Геула ответила "философа Бубера", это вызвало
легкое замешательство. Голда, "носатая еврейка с ридикюлем", "Шауль в юбке",
как окрестил ее Дов, существовала как бы отдельно от той Голды, которая
вошла в "дубовую ложу". Носата-то носата, да что из того!.. Крупная, широкой
кости, женщина. Двужильная, видать: Израиль -- ноша нелегкая. В больших,
внимательных глазах -- доброжелательность и ...воловье упорство. Пристукнула
кулаком по столу, министр связи аж взмок. Историческая Голда, описанная в
десятках книг и восславленная, начисто заслонила от меня сейчас Голду,
отдавшую всех нас в руки Шауля бен Ами. За Голдой Меир вошло много очень
старых людей. Позднее я узнал, что их называли "кухней Голды". Один из
"кухонных старцев", усаживаясь, шепнул что-то соседу, и у него выпала
челюсть. Он сунул ее на место и затих. Остальные разглядывали нас, как
пришельцев с другой планеты. Кто-то спросил, здесь ли Яков Гур. Говорят, он
оперировал Хрущева? Яша от неожиданности рот раскрыл, как-то потерялся,
пожимая плечами. Геула пришла ему на помощь:-- Хрущева оперировал Брежнев,
-- и засмеялась легко, освобожденно. Белолицая, улыбчивая, она казалась за
этим столом вымахавшей до люстры десятиклассницей, которую привели
приветствовать деятелей партии и правительства, а она, белозубая, забыла о
своей роли. И Сергуня, и я засмеялись. Голда подняла на Геулу глаза. В них
не было ни улыбки, ни доброты. Хотя нас никто не представлял, догадаться,
кто из нас Геула, было нетрудно. Голда Меир смотрела на Геулу секунду, не
более. Глаза Голды стали жесткими, ярость сузила их. У меня дыхание
занялось: Голда разгневана на Гулю, добившую "рабский выкуп"?.. Голда
вынуждена была тогда поддержать ее, впервые за много лет рассердив Москву.
Голда опустила глаза. Сидела молча, сжав руку, лежавшую на столе, в
морщинистый, в синих венах, кулак. И я увидел, как начало меняться лицо
Иосифа. Из буракового оно стало огненным. Голда спросила, чтоб как-то начать
неофициально, сколько у Иосифа сыновей. И где неугомонный Дов, который,
говорят, уже открыл собственное дело?.. Иосиф стремительно, как на военном
параде, поднялся и... сказал о том, о чем ранее говорить не собирался. --
Дов просил передать: он столько отсидел за политику, что теперь от слова
"заседание" у него делается головокружение... У Голды и мускул на лице не
дрогнул. Она подняла набрякшие старческие веки и со свойственным ей умением
обходить колючки на дороге произнесла обыденно-усталым голосом: -- Начнем!..
Основным оратором был Сергей Гур. Могила настаивал. Мы не возражали, но
записки Сергея каждый из нас прочитал с карандашом в руках. Оказалось,
Сергуня составил большой и серьезный документ -- проект закона об абсорбции.
Словечко абсорбция толковый словарь Ушакова объясняет, как "поглощение,
всасывание, растворение..." Именно так, видимо, представляли себе
сподвижники Бен Гуриона процесс вживания "галутных евреев" в государство
Израиль. Всосутся, бедолаги, растворятся. Куда деваться-то!.. -- ... Закон о
возвращении евреев, принятый государством Израиль, -- это аист, стоящий на
одной ноге, -- Сергуня читал звонким пионерским голосом. -- Мало прибыть,
надо еще и прижиться... Вторая нога -- это закон об абсорбции людей, которые
не бегут из лагерей смерти, а меняют одно развитое индустриальное
государство на другое. Прежде всего, закон о праве на труд по профессии. К
примеру, инженер-электронщик, хирург, архитектор принесут стране больше
денег, чем чернорабочий, сторож и даже монтер... Умоляю вас, господа,
забудьте слова "поменяйте профессию"... -- Сергуня заметил недоумение на
лицах сподвижников Голды... -- Позвольте уточнить? Скажем,
инженер-строитель, если для него пока нет места, может год-два поработать на
стройке крановщиком, хотя это и не инженерная работа. Но таскать на спине
камни или раствор в брезентовых шайках, как это делают на израильских
стройках арабы, он не станет, ибо век египетских пирамид уже прошел. И век
"еврейского счастья" -- лавчонка на бойком месте -- позади. Если вы думаете
иначе, русский поток поменяет русло... -- То есть? -- Голда спросила с
удивлением. Такого она еще не слыхала. -- Не поедет в Израиль! Прошелестел
гул неодобрения, недоверия. -- Сионисты не поедут в Израиль? Кем угодно?..
Сергуня выждал, когда чуть притихнут, сказал так громко, как говорят разве
что тугоухим: -- Господа, едут не только убежденные сионисты. Сионисты,
которых мучили в лагерях, уже приехали. Или погибли. Теперь, действительно,
мамаш! тронулся народ, которому опротивела всякая идеология. А слово
"партия" вызывает приступ тошноты. Вы должны понять это и не бояться этого,
как сейчас... Намек поняли. Голда как-то отстраненно поглядела на окно, в
которое лупил зимний дождь. Старики стали переговариваться между собой.
Шауль бен Ами, сидевший где-то сзади, неслышно приблизился к Голде и положил
перед ней записку, и Голда снова подняла сузившиеся глаза на Геулу...
Сергуня побелел, перелистал сразу несколько страничек своего доклада. Он
хотел начать и -- не мог. Его глаза метнулись в сторону Гули, Гуля
потянулась к нему и головой, и плечами. Сергуня сразу успокоился, мысленно
перелистал несколько страничек доклада и обратился к тем его строкам,
которые предназначались только ей и которые он помнил наизусть: -- Господа,
газеты много пишут о трудностях жизни в тоталитарных странах. Но никто не
говорит о сложностях жизни в демократическом обществе. Действительно...
мамашсозрел ли человек для свободы? Принесет ли она ему счастье, если он и
здесь судит обо всем, как там, -- по советским, по лагерным меркам?..
Вырвались! Дыши вольно!.. Не умеем!.. Мы не гибки, не склонны к копромиссам.
Мы, как первобытные люди, охотно беремся за камень... Для нас дико, что
политические противники в кнессете кричат друг на друга, как сумасшедшие, а
потом вместе едут удить рыбу... Мы теряемся в условиях свободы, ждем, что
государство за нас решит, устроит, подскажет... Над нами подсмеиваются:
"Эвед нерца!" Почему "Эвед нерца", когда мы хотим счастья -- себе и
Израилю!.. Это понравилось. Голда бросила на него взгляд почти материнский.
"Вторая нога аиста", как Гуры окрестили свой проект закона об абсорбции,
была вдохновенно забыта. Сергуня пытался продолжать, но Голда уже дала слово
маленькому рыжему человечку из института имени Вейцмана, затем плечистому
профессору из Хайфы. Они принялись шумно благодарить Голду за великую заботу
о русской алии. Иосиф Гур обычно называл такие выступления: "Спасибо
товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Когда плечистый из Хайфы
возопил о том, как много Голда проявляет заботы об ученых, Иосиф перебил
его: -- Это вранье! -- Ша-ша! -- встрепенулась Голда. -- Скажи, что это не
совсем так... -- Голда улыбалась. Так было приятно услышать, что человек
доволен. Почти в восторге. Профессор вдохновенно закадил дальше. Кто-то
положил мне руку на плечо. Я оглянулся: Иосиф Гур. -- Гриша, -- шепнул он.
-- По-моему, тебе самый раз прервать благодарственный молебен... Я произнес
всего несколько слов, не помню уж каких. На оставшейся карточке-памятке
начертано: "Ибрагим и гераклы"; "рыжая лошадь в квиютном стойле..." Голда
остановила меня. Вежливо, но решительно. -- Меня интересует вот какой
вопрос. Из тех, кто прибыл за последние два года, некоторые уже уезжают.
Уезжают неустроенные -- это понятно. Но уезжают и прекрасно устроенные. Все
есть у людей. Квартира, машина, работа. А они бросают все... Иосифу Гуру мои
слова о культурном вакууме, в который попадают "олим ми Руссия", и о вранье,
т. е. "партийной правде" газет и "Кол Исраэль", видно, показались
недостаточными. -- Он вскочил на ноги раньше, чем я сел на свое место. --
...Сионистский порыв первых переселенцев, да! умер. Если бы я в том еще
сомневался, юрисконсульт министерства абсорбции меня убедила в этом
окончательно. Москва евреев продает. Штаты покупают... А вы? Где ваш
сионизм, господа? Оказывается, его придумали в Москве, в отделе пропаганды
ЦК КПСС. И неустроенные, и прекрасно устроенные -- все ошарашены этим. "Кол
Исраэль" и на русском, и на идиш, и на грузинском зовет нас домой: мол, нас
ждут, мы нужны. А здесь?! Госпожа Голда Меир, мы, да! были готовы к тому,
что нам придется, как и прежним иммигрантам, жить в палатках, прокладывать
дороги. Но мы были совершенно не готовы к тому, что НАС НЕ ХОТЯТ!.. Госпожа
Голда Меир! Вы спрашиваете, почему уезжают отсюда устроенные? Потому что у
них есть глаза и сердце. И советский опыт: плюют в лицо соседа, завтра
плюнут в тебя... Да, не каждый может вынести, когда его знакомый или даже
учитель, известный профессор, работает смотрителем кладбища, больше года
обивает пороги университетов или уже вскрыл себе вены... О трагедии ученых,
попавших в руки генерала Наркоза, да! говорит весь русский Израиль. -- Иосиф
переждал чье-то бурчанье и выкрики. -- Так где же ваш сионизм, господа?
Почему вы лишаете нас дома? Толкаете по унизительному пути торгашества?
Ссорите с обездоленным миром черных, раздраженных нашими иммигрантскими
"льготами"? Не нужны нам "льготы"! Мы приехали не за "льготами"! Мы приехали
за равноправием. Или, по вашему убеждению, каждый еврей должен жить в
Израиле, несмотря на то, что вы его травите, как собаку?! Возмущенные
возгласы звучали теперь со всех сторон. Даже тот, у кого выпадала челюсть,
не мог успокоиться. Крикнет, вставит челюсть, снова крикнет. У дверей я взял
Иосифа под руку, довел до лестницы. Из зала заседаний быстро прошагал, на
ходу набрасывая плащ, Шауль бен Ами. Задержался на секунду возле Иосифа,
который сразу распрямился, перестал держаться за сердце. -- Сионизм
предполагает существование Герцеля, -- бросил Шауль насмешливо. -- Нам новый
Герцль не нужен!.. И в мою сторону, на ходу: -- И русская элита тоже!.. Мы
застряли в парадном переждать дождь. Отошли в сторонку. Мимо нас проскочили,
нервно гомоня, Гуля и Сергуня. У Сергуни подвернулась плохо надетая галоша.
Гуля задержалась, протянула отставшему палец. Сергуня схватил палец, и они
выскочили на дождь, размахивая сцепленными руками, как школьники, и смеясь
чему-то. Иосиф глядел им вслед, повернулся ко мне, лишь когда гулин "фиат"
затарахтел у ворот, поджидая нас. -- Господи, дай хоть им счастья!

10. ОБЕРТОН ГЛАВЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА

-- Поглядели на израильских импотентов? Насытились?... -- Дов влетел в
квартиру медведем, сорвавшимся с цепи. - Отец, ты что лежишь? Не заболел?..
Что-о? Решили обратиться к обществу? Ну, юмористы, ну, фраера!.. Кроме
группки энтузиастов, израильское общество есть общество спасения на водах.
Оно не хочет никого спасать. Даже государство, ежели нет войны. Оно хочет
спокойно кушать свой фалафель... Я к чему это говорю?.. -- Ни к чему! -
перебил его отец. - К Даяну стоит идти? -- Я бы ни ногой! -- Когда ты был у
него? - сердито спросил Иосиф, понимая, что сердится он не на сына, а на
самого себя. В жизни еще не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас.
-- Был когда?! -- просипел он. -- Ну, в марте 71-го, если не ошибаюсь.
Расположились в его саду -_нечто вроде замкнутого дворика времен римского
владычества. Вокруг -- разные археологические обломки. Водки не было.
Генералы пили, как студенты. Полстакана на весь вечер. Затем выступала
какая-то певица. Пела старые песни под гитару. Ну, такой уютный домашний
вечер. -- Ни одного серьезного вопроса не задали? -- Задали. Да только не
они, а Вероничка. Мы с ней искали способы давления на Брежнева. Она спросила
генералов, можно ли добиться от Америки торговых ограничений, ежели Москва
"закроет форточку". Начнет выпускать только калек да психов. -- Ни в коем
случае, -- ответили генералы. -- А теперь Джексон такой закон готовит! Сам
читал в газете. -- Повременим с генералами, - заключил Иосиф. - Ладно,
гитарист у нас есть. Гитара тоже. Сергуня, бери гитару!.. -- И затянул
тоненько.... - Сергуня едва успел подыграть - из нового фильма "Скрипач на
крыше", который Иосиф смотрел со слезами на глазах. По Шолом-Алейхему фильм.
Бог мой, мог ли предположить Тевье-молочник, что он когда-либо запоет про
свой деревенский восход-закат... по-английски?! "Санрайз-сансет..." Геула
опоздала, прибыла к художественной части. Попела со всеми вместе
"Санрайз-сансет"..Затем поднялась и, закрыв глаза, прочитала из Ахматовой, с
каждой строчкой все тоскливее:

Меня, как реку, Суровая эпоха повернула. Мне подменили жизнь. В другое
русло, Мимо другого потекла она, И я своих не знаю берегов. О, как я много
зрелищ пропустила, И занавес вздымался без меня И так же падал. Сколько я
друзей Своих ни разу в жизни не видала...И застучала каблучками по лестнице.
Сергуня оглянулся растерянно, кинул на диван, на ноги к отцу, гитару и
бросился вслед за Гулей. Да не успел. Умчала Гуля. И Сергей не вернулся.
Постоял у фонаря и, как ни кричал ему из окна Дов, ушел куда-то в ночь. --
Эх, чего-то с Гулей?! У меня аж сердце захолонуло, - сказал Дов, вернувшись
к нам. Мы потолковали-поохали о Гуле, женщине ранимой, которую, наверное,
после встречи с "партией и правительством" трясет, как в лихорадке... А
затем проспорили до полуночи, как всколыхнуть общество. И что такое
"общество"? Газеты? Оппозиция? Конечно, оппозиция, которая всегда хочет хоть
каких-то изменений!.. Поэтому я так обрадовался, когда Иосиф и Дов
предложили мне встретиться с генералом Ариэлем Шароном, который просил
собрать "русских побоевитее"... Генерал, я знал это по газетам, ушел из
армии и занялся политикой. Кажется, хочет создать свою партию. Может, такой
и нужен Израилю? Хотя он, говорят, правый до умопомрачения. Э, правый-левый,
кто-то должен же взять пожарный шланг и вычистить Израилевы конюшни!.. В
маленькой комнатке собралось человек двенадцать русских. Дов, Шинкарь,
"самый храбрый еврей Советского Союза", еще несколько таких же ребят,
пробивших своей головой "железный занавес"... Народ, в основном, от
правительства независимый: медики, водопроводчики, инженеры, бывший
подпольный миллионер Сулико. И Иосиф, не отводивший от Шарона глаз.
Моложавый, коротко остриженный генерал полулежал на откинутой назад кожаной
спинке кресла, забросив ноги повыше, как американец. Говорил он запросто,
как с друзьями -- бесхитростный, честный, откровенный - такое производил
впечатление. "Ох, - мелькнуло у меня, -- съедят его политиканы вместе с
пуговицами..." В комнате было жарко. А вскоре стало душно, хоть окна
открывай. Попытались открыть - дождь заливает. Захлопнули. Сильный
вентилятор, стоявший на столе, был направлен на Ариэля Шарона, теребил его
светлые волосы. Шарон нежился под освежающей струей, вытягиваясь на спинке
кресла и шевеля ногами в модных полуботинках. Хорошо генералу. Свежо. Уютно.
Остальные, по другую сторону стола, задыхались, прели. Лица залоснились. Как
в бане. А он в это время говорил твердым командным голосом генерала --
национального героя: -- Социалисты губят алию... А мы всегда будем с вами на
равных. Как в этой комнате! Как сейчас, так и всегда! Равные права, равные
обязанности. Я вам обещаю это! Твердо! Только помогите сбросить партию
Труда, четверть века губящую Израиль. А потом, как в этой комнате. Как
равные... Я тихо поднялся, махнул рукой в сторону Иосифа - мол, не пора ли
отчаливать? и, пройдя сослепу (пот заливал глаза) по чьим-то ногам,
вывалился из невыносимо душного равноправия. Дня через два Иосиф внезапно
получил телефонограмму из Канцелярии премьер-министра. Его вызывала Голда.
Иосиф снова нарядился в синий пиджак из советского трико "ударник", в
котором он ходил к Голде Меир (Дов называл этот чуть лоснящийся пиджак
"правительственным клифтом"). Хорошо, что в разговоре Иосиф размахивал
руками, иначе Лия не заметила бы, что рукав "правительственного клифта"
полуоторван. Стянула с мужа пиджак, долго возилась. И все же Иосиф не
опоздал: повезло с попутной машиной. Довезли не только до Тель-Авива, но
даже до ворот Министерства обороны, где приютился в глубине двора маленький
домик председателя Совета министров. Как раз в ту минуту, когда он входил в
приемную, помощник Голды пригласил всех в кабинет. Зашел со всеми вместе и
Иосиф. Приткнулся у стены, за чьими-то спинами, пытаясь понять, что за народ
вокруг? Кто приглашен? Узнал только одного по затылку и гордой посадке.
Юваль Нееман,* президент Тель-Авивского университета. Остальные тоже,
видать, президенты. Солидный народ. Портфели тугие, иные с монограммами,
папки, тисненные золотом. Сосед вынул какие-то бумаги на бланках, стал
накладывать резолюции. Иосиф покосился на бланк, прочитал "Институт имени
Вейцмана"... Так, ясно, собрали научный Олимп... А его-то, Иосифа, зачем?
Вместо безработных сыновей?.. Может, так и задумано? Вот Иосиф Гур, глава
семьи, в семье четыре доктора наук... Господи, неужели вняла?! Протянула
руку?.. Голда Меир постучала карандашом по столу и сказала сипловато, с
мужской хрипотцой: -- Вот не знаю, как быть с учеными из Советского Союза,
со специалистами оттуда... Я несколько раз слышала советских скрипачей.
Очень хорошо они играют, технично, но все-таки что-то не то. Иная школа, не
тот уровень, к которому привыкли. Всегда чего-то не хватает... Это не только
мое мнение. Техники ли, проникновения в замысел композитора... увы,
недостает. Всегда слышится какой-то обертон... У Иосифа спина похолодела.
Глава государства! Задала "обертон"!.. И главное, на уровне Никитки Хрущева,
только без бумажки... Э-эх, Наума бы сюда. Он бы показал ей "обертон"!..
Пока Иосиф гневался, принимал валидол, начались высказывания. По кругу.
Хайфа заявила решительно: у них мест нет. Бершева обещала подумать... И тут
Голда сказала: "Пожалуйста, следующий, кто там за вашей спиной?" За спиной
ректора Бершевского университета сидел, глотая валидол, Иосиф. Когда в его
сторону обернулись, он втянул голову в плечи, но тут же распрямился и начал
сразу, чтоб Голда Меир не успела показать карандашом на соседа, настоящего
президента. -- Именно потому, что иным слышится в работах специалистов "с
мороза" подобный обертон, они отбрасывают крупнейших специалистов, как
собак, даже не дают себе труда понять: им слышится этот обертон или он есть?
А может быть, этот обертон не убавляет, а наоборот, прибавляет что-то?..
Некоторые доктора наук из СССР мыкаются здесь почти два года, -- кто-нибудь
из вас палец о палец ударил?! У торгашей, вроде, нет обертона. А у ученых -
обертон... А люди уезжают, люди уезжают, и госпожа Голда Меир, еврейская
мама, как мы назвали ее в Москве, не понимает почему. У нас спрашивает...
Если вы, господа президенты и ректоры, не будете выискивать "обертоны" у
докторов "с мороза", а примете людей с открытым сердцем, без фанаберии,
тогда ученые из СССР, да! будут приезжать сюда! А станете выискивать... -
они, на беду Израиля, поедут мимо. Так уж повелось в веках, евреи не будут
вступать в ненужные словопрения. Евреи голосуют ногами!.. Наступила тяжелая
тишина. Похоже, все почувствовали себя неловко. Как если бы они забыли, что
в их компании находится еврей, и забавлялись еврейскими анекдотами. Поносили
"этих Шмуликов с мороза". У Иосифа, по крайней мере, возникло именно такое
чувство. Чувство еврея, оказавшегося в русской пивнушке, где все хохочут от
веселой присказки: "Два еврея, третий жид, по веревочке бежит". Острое и
непреходящее ощущение: тут все свои, он один "не свой"... Наконец поднялся
Юваль Нееман, усталый, умный Нееман, первым открывший двери университета для
русских ученых, и начал искать выход из непривычной, сковавшей президентов
тишины...Но Иосиф уже не слышал этого. Он выбрался, держась за стенку, в
приемную, и помощник Голды, ни о чем не спрашивая, уложил его на диван и
вызвал врача. Военный врач прибыл тут же, выслушал, сделал укол, хотел
перенести больного на брезентовые армейские носилки, разложенные возле
дивана, но Иосиф показал рукой, чтоб не трогали. -- Заживет, как на собаке,
-- сказал он по-русски. Слов не поняли, но оставили лежать. Врач достал
блокнот и стал выписывать рецепт, спросил фамилию больного... -- Иосиф Гур!
-- почему-то повторил помощник и, вскочив, стал листать книгу приема к
Премьер-министру. -- Вы рано явились! -- бросил он Иосифу. -- Ваша очередь
после этого заседания. -- Вовремя я пришел, -- тихо возразил Иосиф и закрыл
глаза. -- Как раз к голдиному "обертону"... Помощник пожал плечами, подал
Иосифу горячего кофе, кусок торта и спустя полчаса-час, когда торопившиеся
президенты высыпали из дверей Премьер-министра, как школьники на переменку,
Иосиф сбросил ноги с дивана, поправил свой шелковый воротничок,
торжественный светло-серый галстук. Встал рывком, заметив помощнику:
"Оклемался". И тут вышла Голда, что-то втолковывавшая президенту из Хайфы.
Увидев Иосифа, она воскликнула: -- Как хорошо, что ты здесь! Прошу!.. -- И
показала ему рукой по направлению к своей двери. Иосиф поколебался и шагнул
в кабинет. -- Иосиф, -- сказала Голда, закрывая за собой дверь и сильно,
по-мужски пожимая ему руку. -- Должна заметить, у тебя остался советский
взгляд. Торгаш, лавочник, спекулянт. Ты произносишь это, как ругательство...
На Западе спекулянт, лавочник -- уважаемые профессии. Негоциант, бизнессмен.
Опора общества... Так что, Иосиф, я ничего не вижу плохого в том, что мы
даем евреям шанс. Шанс не чувствовать себя роботами на конвейере современной
индустрии. Независимость -- разве это плохое чувство?.. Садись! Не затем
позвала... -- Голда раскрыла свой ридикюль, достала какую-то пилюльку,
бросила в рот, отхлебнула кофе. Нажала кнопку звонка, распорядилась, чтоб
подали кофе ей и гостю. Прихлебывая горячий кофе, сказала хрипловато, что
после приема в Иерусалиме она запросила об Иосифе Гуре все данные и сейчас
хочет выразить ему свое глубокое уважение. И она просит извинить тех членов
ее кабинета, которые... -- она пожевала толстыми губами, подыскивая
примирительное слово... -- слишком разволновались... Голда, если б дело было
только в членах кабинета!.. -- Понимаю тебя, Иосиф, - Голда взглянула на
собеседника пристально. -- Израильское общество не проявляет большого
гостеприимства... -- И вдруг совсем доверительно, по-домашнему: -- Когда-то
в кибуце Мерхавия меня послали чистить люль... как это по-русски?..
курятник. Я пустила туда новую курицу. Такую же белую, как все. Заклевали!
Насмерть заклевали!.. - Она усмехнулась. - Видно, законы биологии сильнее
разума. -- У кур! - едко заметил Иосиф. Голда подтвердила грустно: -- У