Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   Это было высшее проявление королевского удовольствия. Было немало таких, кто дал бы себя убить, лишь бы заслужить эти слова короля.
   Придворные дамы и кавалеры, почтительно окружившие короля при его входе, расступились, заметив, что он желает остаться наедине с капитаном мушкетеров.
   Король направился к выходу и увел д'Артаньяна из залы, после того как еще раз поискал глазами мадемуазель Лавальер, не понимая причины ее отсутствия.
   Оказавшись вдали от любопытных ушей, он задал вопрос:
   – Итак, господин Д'Артаньян, узник?..
   – В тюрьме, ваше величество.
   – Что он дорогою говорил?
   – Ничего, ваше величество.
   – Что он делал?
   – Был момент, когда рыбак, в лодке которого я переправлялся на Сент-Маррерит, взбунтовался – и сделал попытку убить, меня. Пленник… помог мне защититься, вместо того чтоб бежать.
   Король побледнел и сказал:
   – Довольно.
   Д'Артаньян поклонился.
   Людовик прошел взад и вперед по своему кабинету.
   – Вы были в Антибе, когда туда прибыл господин де Бофор?
   – Нет, ваше величество, я уезжал, когда туда прибыл герцог.
   – А!
   Новое молчание.
   – Что же вы там повидали?
   – Многих людей, – холодно ответил Д'Артаньян. Король увидел, что Д'Артаньян не расположен поддерживать разговор.
   – Я вас вызвал, господин капитан, чтобы отправить в Нант. Вам предстоит подготовить там для меня резиденцию.
   – В Нант? В Бретань? Ваше величество предполагает совершить столь далекое путешествие?
   – Да, там собираются штаты, – отвечал король. У меня есть к ним два представления; я хочу лично присутствовать на их заседаниях.
   – Когда я должен отправиться? – спросил капитан.
   – Сегодня к вечеру… завтра… завтра вечером; ведь вы нуждаетесь в отдыхе.
   – Я уже отдохнул, ваше величество.
   – Превосходно… В таком случае «между сегодняшним вечером и завтрашним утром, по вашему усмотрению.
   Д'Артаньян поклонился, как бы прощаясь; но, заметив, что король чем-то взволнован, он сделал два шага вперед и поинтересовался:
   – Король берет с собой весь двор?
   – Конечно.
   – Значит, королю, без сомнения, понадобятся и мушкетеры?
   И проницательный взгляд капитана заставил Людовика опустить глаза и смутиться.
   – Возьмите одну бригаду.
   – Это все?.. У вашего величества нет больше никаких приказаний?
   – Нет. Ах, нет, есть!
   – Слушаю вас.
   – В Нантском замке, который распланирован весьма неудачно, возьмите за правило ставить мушкетеров у дверей каждого из главнейших сановников, которых я увожу с собой.
   – Главнейших?
   – Да.
   – Например, у двери господина де Лиона?
   – Да.
   – Господина де Летелье?
   – Да.
   – Господина де Бриенна?
   – Да.
   – И господина суперинтенданта?
   – Конечно.
   – Отлично, ваше величество. Завтра я уже буду в пути.
   – Еще одно слово, господин д'Артаньян. В Нанте вы встретитесь с капитаном гвардейцев, герцогом де Жевром. Проследите за тем, чтобы ваши мушкетеры были расквартированы до прихода гвардейцев. Первому пришедшему преимущество.
   – Хорошо, ваше величество.
   – А если господин – де Жевр будет расспрашивать вас?
   – Что вы, ваше величество! Разве господин де Жевр станет меня расспрашивать?
   И, лихо повернувшись на каблуках, мушкетер исчез.
   «В Нант! – повторял он себе, спускаясь по лестнице. – Почему он не решился сказать, что прямиком на Бель-Иль?»
   Когда он подходил к воротам, его нагнал служащий де Бриенна.
   – Господин д'Артаньян, – начал он, – простите…
   – В чем дело, господин Арист?
   – Здесь чек, который король велел мне отдать в ваши руки.
   – На вашу кассу?
   – Нет, сударь, на кассу господина Фуке.
   Удивленный д'Артаньян прочел написанный рукой короля чек на двести пистолей.
   «Вот так дела! – подумал он, после того как вежливо поблагодарил доверенное лицо де Бриенна, – Значит, Фуке заставят к тому же оплатить эту поездку. Черт возьми! Это отдает чистокровным Людовиком Одиннадцатым.
   Почему бы не выписать чек на кассу Кольбера? Тот с такой радостью оплатил бы его!»
   И д'Артаньян, верный своему принципу сразу же получать деньги по чекам, отправился к Фуке за своими двумястами пистолями.

Глава 16.
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

   Суперинтендант, видимо, был предупрежден об отъезде в Нант, так как давал прощальный обед своим ближайшим друзьям. Во всем доме сверху донизу усердие слуг, носившихся с блюдами, и лихорадочное щелканье счетов свидетельствовали о близком перевороте в кассе и в кухне.
   Д'Артаньян с чеком в руках явился в контору, но ему ответили, что касса заперта и уже слишком поздно, так что сегодня ему денег не выдадут.
   Он ответил на это словами:
   – Приказ короля.
   Несколько озадаченный служащий заявил, что это – причина, достойная уважения, но обычаи дома также заслуживают уважения, и попросил его зайти за деньгами на следующий день. Д'Артаньян потребовал, чтобы его проводили к Фуке. Служащий ответил на это, что г-н суперинтендант не вмешивается в подобные мелочи, и попытался закрыть дверь перед носом у д'Артаньяна.
   Предвидя это, капитан поставил ногу между дверью и дверным косяком, так что замок не захлопнулся, и служащий снова оказался лицом к лицу со своим собеседником. Ввиду этого он изменил тон и произнес с наигранной вежливостью:
   – Если, сударь, вы желаете говорить с господином суперинтендантом, будьте добры пройти в приемную. Здесь только контора, и монсеньер никогда сюда не приходит.
   – Вот и отлично! А где же приемная?
   – На той стороне двора, – поклонился служащий, в восторге от того, что избавился от посетителя.
   Д'Артаньян прошел через двор и оказался среди лакеев.
   – Монсеньер в такое время не принимает, – ответил на его вопрос наглого вида малый, несший на позолоченном блюде трех фазанов и двенадцать перепелов.
   – Скажите ему, – попросил капитан, остановив лакея за край блюда, что я – Д'Артаньян, капитан-лейтенант мушкетеров его величества.
   Лакей вскрикнул от удивления и исчез.
   Д'Артаньян медленно направился вслед за ним. Он вошел в приемную как раз в то мгновение, когда слегка побледневший Пелисон выходил из столовой, чтобы узнать, в чем дело.
   Д'Артаньян улыбнулся и, желая успокоить его, начал:
   – Ничего неприятного, господин Пелисон; мне просто нужно получить деньги по чеку, и притом незначительному.
   – Ах, – вздохнул с облегчением этот преданный друг Фуке.
   И, взяв капитана за руку, он потянул его за собой и увлек в залу, где изрядное число близких друзей окружало суперинтенданта, сидевшего посередине в большом мягком кресле.
   Там находились эпикурейцы, те самые, что совсем недавно, в дни празднества в Во, делали честь дому, уму и богатству Фуке. Веселые и заботливые друзья, они в преобладающем большинстве не бежали от своего покровителя при приближении бури и, несмотря на угрозы с неба, несмотря на землетрясение, были здесь, улыбающиеся, предупредительные и преданные в беде, как были преданны в счастье.
   Налево от суперинтенданта сидела г-жа де Бельер, направо – г-жа Фуке.
   Как бы бросая вызов законам света и пренебрегая обыденными приличиями, два ангела-хранителя этого человека сошлись возле него, чтобы поддержать его, когда разразится гроза, совместными усилиями своих тесно сплетенных рук. Г-жа де Бельер бледнела, трепетала и была полна почтительности к г-же Фуке, которая, касаясь своей рукой руки мужа, с тревогой смотрела на дверь, в которую Пелисон должен был ввести д'Артаньяна.
   Вошел капитан. Сначала он был только самой учтивостью, но, уловив своим безошибочным взглядом выражение лиц и угадав, какие чувства владеют собравшимися, он преисполнился восхищения.
   Фуке, поднимаясь с кресла, сказал:
   – Простите: меня, господин Д'Артаньян, если я принимаю вас не совеем так, как подобает встречать приходящих от имени короля.
   Он произнес эти слова тоном печальной твердости, испугавших его друзей.
   – Монсеньер, – ответил Д'Артаньян, – если я и прихожу от имени короля, то лишь затем, чтобы получить двести пистолей по королевскому чеку.
   Лица всех прояснились; лицо Фуке осталось, однако, таким же мрачным.
   – Сударь, вы, быть может, также едете в Нант? – спросил он капитана.
   – Я не знаю, куда я еду, монсеньер, – улыбнулся Д'Артаньян.
   – Но, господин капитан, – начала успокоившаяся г-жа Фуке, – ведь вы уезжаете не так скоро, чтобы не оказать нам чести отужинать с нами?
   – Сударыня, это было бы для меня великою честью, но я до того спешу, что, как видите, позволил себе вторгнуться к вам и нарушить ваш ужин, торопясь получить по этой записке причитающиеся мне деньги.
   – И ответ на нее вы получите золотом, – сказал Фуке, подзывая к себе дворецкого, который тотчас же ушел с чеком, врученным ему д'Артаньяном.
   – О, я нисколько не беспокоился об уплате; ваша контора – надежнейший банк.
   На побледневшем лице Фуке обозначилась мучительная улыбка.
   – Вам нездоровится? – спросила г-жа де Бельер.
   – Припадок? – повернулась к нему г-жа Фуке.
   – Нет, ничего, благодарю вас, – ответил суперинтендант.
   – Припадок? – переспросил Д'Артаньян. – Разве вы больны, монсеньер?
   – У меня перемежающаяся лихорадка, которой я заболел после празднества в Во.
   – Ночная свежесть где-нибудь в гротах?
   – Нет, нет; просто волнение.
   – Вы вложили в прием короля слишком много души, – спокойно заговорил Лафонтен, не подозревая, что произносит кощунственные слова.
   – Принимая у себя короля, невозможно вложить слишком много души, ее всегда мало, – тихо заметил Фуке своему поэту.
   – Господин Лафонтен хотел сказать: «Слишком много жара», – перебил д'Артаньян искренним и приветливым тоном. – Ведь, право, монсеньер, никогда и нигде гостеприимство не было таким безграничным, как в Во.
   На лице г-жи Фуке можно было явственно прочитать, что, хотя Фуке и поступил по отношению к королю выше всяких похвал, король, однако, не отплатил тем же своему министру.
   Но д'Артаньян помнил ужасную тайну. Из присутствующих ее знали лишь он да Фуке; но один из, них не имел мужества выразить другому свое сочувствие, а второй не смел обвинять.
   Когда капитану принесли двести пистолей и он собрался уже уходить, Фуке встал» взял стакан и велел подать другой д'Артаньяну.
   – Сударь, – произнес он, – за здоровье его величества, что бы ни случилось!
   – И за ваше здоровье, монсеньер, что бы ни случилось! – подхватил д'Артаньян и выпил:
   После этих зловещих слов он отвесил общий поклон и вышел. Когда он прощался, все встали, и в настудившей тишине, пока он спускался по лестнице, были слышны его шаги и звон его шпор.
   – Был момент, когда я подумал, что он явился за мной, а не за моими деньгами, – сказал Фуке, стараясь изобразить улыбку.
   – За вами! – вскричали его друзья. – Но почему, господи боже?
   – Не будем заблуждаться, дорогие мои друзья, я не хочу сравнивать самого смиренного из земных грешников с богом, которому мы поклоняемся, но вы, разумеется, помните, что однажды он созвал своих близких друзей на трапезу, и эта трапеза называется тайною вечерей. Это был прощальный обед, совсем как сегодня у нас.
   Со всех сторон послышались громкие возмущенные возгласы.
   – Закройте двери, – попросил Фуке.
   Лакеи исчезли.
   – Друзья мои, – продолжал Фуке, понижая голос, – чем я был прежде и что я теперь? Подумайте и ответьте. Такой человек, как я, падает уже потому, что перестал подниматься; что же сказать, когда он действительно падает? У меня нет больше ни денег, ни кредита, у меня лишь могущественные враги и драгоценные, но немощные друзья.
   – Раз вы говорите с такой откровенностью, – молвил Пелисон, – то и нам тоже подобает быть откровенными. Да, вы погибли, да, вы торопитесь навстречу вашему разорению, так остановитесь же поскорее! И прежде всего – сколько денег у вас осталось?
   – Семьсот тысяч ливров, – усмехнулся суперинтендант.
   – Хлеб насущный, – прошептала г-жа Фуке.
   – Подставы, подставы! – вскричал Пелисон. – И бегите!
   – Куда?
   – В Швейцарию, в Савойю, но уезжайте!
   – Если монсеньер уедет из Франции, – вздохнула г-жа де Бельер, – начнут говорить, что он чувствует за собою вину и что он испугался.
   – Скажут больше, скажут, что я захватил с собою двадцать миллионов.
   – Мы начнем писать мемуары, чтоб обелить вас в глазах всего света, попробовал пошутить Лафонтен, – но мой совет: бегите!
   – Я останусь, – сказал Фуке, – разве я в чем-нибудь виноват?
   – У вас есть Бель-Иль! – крикнул аббат Фуке.
   – И я, естественно, отправлюсь туда по дороге в Нант, – ответил Фуке.
   – Поэтому терпение, терпение и терпение.
   – Но до Нанта пройдет еще столько времени! – промолвила г-жа Фуке.
   – Да, я знаю, – ответил суперинтендант, – но тут ничего не поделаешь!
   Король зовет меня на открытие штатов. Мне отлично известно, что он это делает, имея в виду погубить меня; но отказаться ехать – значит выказать свое беспокойство.
   – Отлично, я нашел средство все устроить! – засмеялся Пелисон. – Вы поедете в Нант.
   Фуке удивленно взглянул на него.
   – Но с вашими друзьями, но в вашей карете до Орлеана и на вашем судне до Нанта; вы будете готовы защищать себя силой оружия, если на вас нападут, и бежать, если над вами нависнет угроза: одним словом, на всякий случай вы возьмете с собой все ваши деньги, и ваше бегство будет вместе с тем исполнением королевской воли; потом, добравшись до моря, вы переправитесь, когда захотите, к себе на Бель-Иль, а с Бель-Иля вы умчитесь, куда вам будет угодно, как орел, взмывающий в просторы бескрайнего неба, когда его вынуждают покинуть гнездо.
   Общее одобрение встретило слова Пелисона.
   – Да, сделайте это, – обратилась г-жа Фуке к своему мужу.
   – Сделайте так, – попросила г-жа де Бельер.
   – Правильно, правильно! – вскричали все остальные.
   – Так и будет, – ответил Фуке.
   – Сегодня же!
   – Через час!
   – Сию же минуту!
   – С семьюстами тысячами ливров вы можете восстановить свое состояние, – сказал аббат Фуке. – Кто помешает вам вооружить на Бель-Иле корсаров?
   – И если понадобится, мы поплывем открывать новые земли, – добавил Лафонтен, опьяненный энтузиазмом и фантастическими проектами.
   Стук в дверь перебил это соревнование радости и надежд.
   – Курьер короля! – крикнул церемониймейстер.
   Воцарилось глубокое молчание, будто весть, которую привез этот курьер, была ответом на только что родившиеся проекты. Все взоры обратились на хозяина, у которого лоб покрылся испариной и который действительно был в этот момент в лихорадке.
   Чтобы принять курьера его величества, Фуке прошел к себе в кабинет. В комнатах и во всех службах была такая нерушимая тишина, что явственно прозвучал голос Фуке:
   – Хорошо, сударь, будет исполнено.
   Через минуту Фуке вызвал к себе Гурвиля, который пересек галерею, сопровождаемый напряженными взглядами всех.
   Наконец Фуке снова вышел к гостям; лицо его, до этого бледное и удрученное, неузнаваемо изменилось: из бледного оно теперь стало серым, из удрученного – искаженным. Живой призрак, он двигался с вытянутыми вперед руками, иссохшим ртом, как тень, явившаяся навестить тех, кто некогда был его друзьями. Увидев его, все вскочили, вскрикнули, подбежали к нему.
   Суперинтендант, смотря в глаза Пелисону, оперся на плечо г-жи Фуке и пожал ледяную руку маркизы де Бельер.
   – Что случилось, боже? – спросили его.
   Фуке раскрыл судорожно сжатые влажные пальцы, из них выпала бумага, которую подхватил испуганный Пелисон.
   И он прочел следующие строки, написанные рукой короля:
 
    «Дорогой и любезный г-н Фуке, выдайте в счет наших денег, находящихся в вашем распоряжении, семьсот тысяч ливров, которые нам нужны сегодня же в связи с нашим отъездом.
    Зная, что ваше здоровье расстроено, мы молим бога о том, чтобы он восстановил ваши силы и имел бы о вас свое святое и бесценное попечение.
    Людовик,
    Это письмо служит распиской».
 
   Шепот ужаса пробежал по зале.
   – Ну! – не выдержал Пелисон. – Теперь это письмо у вас!
   – Да, эта расписка теперь у меня.
   – Что же вы будете делать?
   – Ничего, раз у меня расписка.
   – Но…
   – Раз я принял ее, Пелисон, это значит, что я заплатил, – произнес суперинтендант с простотой, заставившей всех присутствующих ощутить, что у них сжалось сердце.
   – Вы заплатили? – бросилась к нему в отчаянии г-жа Фуке. – Выходит, что вы погибли!
   – Без лишних слов! – перебил Пелисон. – После денег потребуют жизнь!
   На коня, монсеньер, на коня!
   – Оставить нас! – разом вскричали обе женщины, не помня себя от горя.
   – Спасая себя, монсеньер, вы спасете всех нас! На коня!
   – Но ведь он не держится на ногах! Смотрите.
   – Ну, если мы начнем размышлять… – начал бестрепетный Полисон.
   – Он прав, – прошептал Фуке.
   – Монсеньер! Монсеньер! – крикнул Гурвиль, торопливо взбегая по лестнице. – Монсеньер!
   – Что еще?
   – Я сопровождал, как вы знаете, курьера, отвозившего королю деньги.
   – Да.
   – И, прибыв в Пале-Рояль, я видел…
   – Подожди немного, мой бедный друг, ты задыхаешься.
   – Что же вы видели? – нетерпеливо спрашивали со всех сторон.
   – Я видел, как мушкетеры садились в седло, – закончил Гурвиль.
   – Вот видите, видите? Можно ли терять хоть мгновение?
   Госпожа Фуке кинулась наверх, требуя лошадей. Г-жа де Бельер, устремившись за ней, обняла ее и сказала:
   – Ради его спасения, не проявляйте, не обнаруживайте тревоги, сударыня.
   Пелисон побежал распорядиться, чтоб запрягали. А и это время Гурвиль собирал в свою шляпу все то золото и серебро, которое испуганные и плачущие друзья смогли обнаружить в своих пустых карманах, последний дар, благоговейную милостыню, подаваемую бедняками несчастному.
   Суперинтендант, которого наполовину несли, наполовину влекли его преданные друзья, сел наконец в карету. Пелисон поддерживал г-жу Фуке, которая потеряла сознание. Г-жа де Бельер оказалась более сильной и была вознаграждена за это сторицей: последний поцелуй Фуке был предназначен ей.
   Пелисон легко объяснил столь поспешный отъезд королевским приказом, призывавшим министров в Нант.

Глава 17.
В КАРЕТЕ КОЛЬБЕРА

   Как видел Гурвиль, мушкетеры короля садились в седло, чтобы следовать за своим капитаном.
   Капитан же, не желая стеснять себя в своих действиях и поручив бригаду одному из помощников, отправился верхом на почтовой лошади, приказав своим людям двигаться возможно быстрее. Но как бы быстро они ни скакали, обогнать его они все равно не могли.
   Проезжая по улице Круа-де-Пти-Шан, он успел заметить нечто такое, что заставило его призадуматься. Он увидел Кольбера, выходившего из своего дома, чтобы сесть в ожидающую его карету.
   В этой карете д'Артаньян рассмотрел женские шляпки, и так как он был любопытен, то ему захотелось узнать, кто же те женщины, лица которых закрыты этими шляпками. Они сидели наклонившись друг к другу и о чем-то шептались, и поэтому, чтобы рассмотреть их как следует, д'Артаньян направил коня прямо к карете, так что ногой в сапоге с раструбами зацепил карету.
   Дамы испуганно вскрикнули; одна едва слышно, и по этому возгласу д'Артаньян определил молодую женщину, другая же разразилась такими проклятиями, что, судя по ее грубости и бесцеремонности, ей, должно быть, уже стукнуло по крайней мере полсотни лет.
   Шляпки раздвинулись: одна из женщин оказалась г-жой Ванель, другая герцогиней де Шеврез. Д'Артаньян увидел их раньше, чем они успели взглянуть на него; он их сразу узнал, они же не узнали его. И в то время как они смеялись над своим страхом и нежно пожимали друг другу руки, он сказал себе самому:
   «Старая герцогиня, очевидно, не так разборчива, как когда-то, в своих знакомствах: она ухаживает за любовницей Кольбера! Бедный Фуке! Ничего хорошего это ему не сулит».
   И он поспешил удалиться. Кольбер сел в карету, и благородное трио медленно направилось по дороге в Венсенский лес.
   По пути герцогиня де Шеврез завезла г-жу Ванель к ее мужу и, оставшись наедине с Кольбером, завела с ним разговор о делах. У нее был неисчерпаемый запас тем, и так как она всегда затевала беседу, чтобы причинить кому-нибудь зло, а себе самой заполучить благо, то ее речи были забавны для собеседника и небезвыгодны для нее.
   Она сообщила Кольберу, который без нее не знал, разумеется, каким великим министром он будет и каким ничтожеством станет Фуке. Она обещала ему, что, когда он сделается суперинтендантом финансов, она сведет его со всем старым французским дворянством, а также осведомилась о его мнении насчет Лавальер и о допустимых границах ее влияния на короля. Она хвалила Кольбер, бранила его, ошеломляла своими словами. Она указала ему ключ к стольким тайнам, что Кольберу на мгновение показалось, будто он имеет дело с самим дьяволом. Она доказала ему, что сегодня она так же хорошо держит в руках Кольбера, как вчера держала Фуке. Когда же он наивно спросил у нее о причине ее лютой ненависти к суперинтенданту, она задала ему встречный вопрос:
   – А почему вы сами полны к нему ненависти?
   – Сударыня, различные системы в политике могут приводить к разногласиям. Мне кажется, что господин Фуке осуществляет систему, противоречащую интересам короны.
   Она перебила его:
   – Я больше не говорю о господине Фуке. Поездка короля в Нант докажет правоту моих слов. Для меня господин Фуке – человек конченый. И для вас также.
   Кольбер не ответил.
   – По возвращении из Нанта, – продолжала г-жа до Шеврез, – король, который только и ищет предлога, заявит, что штаты вели себя по отношению к нему дурно и проявили чрезмерную скупость. Штаты ответят на это, что налоги слишком обременительны и что суперинтендантство довело их до полного разорения. Король во всем обвинит господина Фуке. И тогда…
   – Тогда?
   – О, его ожидает немилость. Разве вы не согласны со мной?
   Кольбер бросил на герцогиню взгляд, означавший:
   «Если ограничатся только немилостью, то не вы будете причиной этого».
   – Необходимо, – заторопилась г-жа де Шеврез, – необходимо, чтобы ваше назначение было положительно решено, господин Кольбер. Допускаете ли вы после падения господина Фуке какое-нибудь третье лицо между нами и королем?
   – Не понимаю, что вы хотите сказать.
   – Сейчас поймете. Ваше честолюбие – до каких пределов оно простирается?
   – У меня его нет.
   – В таком случае незачем было губить господина Фуке! Наконец, свергаете вы господина Фуке или нет? Ответьте же прямо.
   – Сударыня, я никого не гублю.
   – Тогда я отказываюсь понять, чего ради купили вы у меня за такие большие деньги письма кардинала Мазарини, касающиеся господина Фуке. Я не понимаю также, зачем вы подсунули эти письма королю.
   Пораженный Кольбер взглянул на герцогиню недоумевающим взглядом и упрямо ответил:
   – А я еще меньше понимаю, сударыня, как вы, получив эти деньги, меня же ими и попрекаете.
   – Ах, сударь, желать нужно по-настоящему даже в тех случаях, когда предмет твоих желании недостижим, – ответила старая герцогиня.
   – В том-то и дело, – сказал Кольбер, сбитый с толку этой грубою логикой.
   – Значит, вы не можете осуществить ваши чаянья, говорите же?
   – Признаюсь, я не могу уничтожить некоторые влияния, которые действуют на короля.
   – Влияния, защищающие господина Фуке? Какие же? Погодите, я вам помогу.
   – Прошу вас, сударыня.
   – Лавальер?
   – О, это влияние весьма незначительное. У Лавальер полное незнание дел и никакой подлинной силы. К тому же господин Фуке ухаживал когда-то за нею.
   – Выходит, что, защищая его, она тем самым обвиняет себя, не так ли?
   – Полагаю, что да.
   – Есть ли еще какое-нибудь другое влияние? Может быть, королева-мать?
   – У ее величества королевы-матери большая слабость к господину Фуке, которая чрезвычайно пагубна для ее сына.
   – Не думайте этого, – улыбнулась старая дама.
   – О, – недоверчиво воскликнул Кольбер, – я слишком часто испытывал это на деле!
   – Прежде?
   – Еще недавно, в Во, например. Это она помешала королю арестовать господина Фуке.
   – Мнения день ото дня меняются, дорогой господин Кольбер. Того, что еще так недавно было желанием королевы, того, быть может, она теперь не пожелает.
   – Почему? – удивился Кольбер.
   – Причина для вас не важна.
   – Напротив, очень важна. Потому что, если бы я по боялся прогневать ее величество королеву-мать, я бы развязал себе руки.
   – Вы, конечно, слышали о некоей тайне?
   – Тайне?
   – Зовите то, о чем я говорю, как хотите. Короче говоря, королева-мать возненавидела всех тех, кто так или иначе участвовал в раскрытии этой тайны, и господин Фуке, как кажется, принадлежит к их числу.
   – В таком случае можно рассчитывать на сочувствие королевы Анны?
   – Я только что от ее величества, и она меня уверила в этом.
   – Отлично, сударыня.
   – Есть еще кое-что, о чем я могла бы вам сообщить; знаете ли вы человека, который был ближайшим другом господина Фуке; я говорю о господине д'Эрбле? Он, если не ошибаюсь, епископ?
   – Ваннский епископ.
   – Так вот, господина д'Эрбле, который тоже знал эту тайну, королева-мать велит беспощадно преследовать. И так преследовать, чтобы в случае, если он будет мертв, получить его голову, дабы окончательно удостовериться, что никогда уже этому человеку не удастся заговорить.