Дюма Александр. Виконт де Бражелон или десять лет спустя

   – Да, бедный человек едва избег эшафота. Говорят, что господин Кольбер отдал уже соответствующие распоряжения коменданту Бастилии и казнь была заранее предрешена.
   – В конце концов что тут поделаешь? – сказал д'Артаньян с задумчивым видом, словно затем, чтобы оборвать разговор.
   – В конце концов, – повторил, приблизившись, начальник псовой охоты, – господин Фуке в Пиньероле, и по заслугам, он имел счастье быть отвезенным туда лично вами; достаточно он обворовывал короля.
   Д'Артаньян метнул в начальника псовой охоты один из своих уничтожающих взглядов и произнес, старательно отчеканивая каждое слово:
   – Сударь, если бы мне сказали, что вы съели то, что отпускается для ваших борзых, я не только не поверил бы этому, но, больше того, если бы вас посадили за это в тюрьму, я бы сочувствовал вам и не позволил бы дурно отзываться о вас. Однако, сударь, сколь бы честным человеком вы ни были, я утверждаю, что вы отнюдь не честнее, чем бедный Фуке.
   Выслушав этот резкий упрек, начальник собак его величества короля опустил нос и отстал на два шага от сокольничего и д'Артаньяна.
   – Он доволен, – наклонился к мушкетеру сокольничий, – оно и понято, ныне борзые в моде, когда б он был королевским сокольничим, он бы так не разговаривал.
   Наблюдая, как недовольство, порожденное ущемлением частных, не имеющих в государственной жизни никакого значения интересов, влияет на решение большого политического вопроса, д'Артаньян меланхолически улыбнулся; он вспомнил еще раз о безмятежном существовании, которое долгое время было уделом бывшего суперинтенданта финансов, о его разорении, о мрачной смерти, которая его ожидала, и, чтобы покончить с этою темой, задал вопрос:
   – Господин Фуке любил охотиться с соколами?
   – О да, страстно любил, – отвечал королевский сокольничий с горьким сожалением в голосе и со вздохом, который прозвучал как надгробное слово Фуке.
   Д'Артаньян, дав рассеяться дурному настроению начальника королевских свор и грусти сокольничего, тронул коня.
   Вдали, на опушке леса, показались охотники; на полянах, как падающие звезды, замелькали султаны наездниц, и белые кони, словно призраки, проносились в чаще кустов и деревьев.
   – Что же, долго ли продлится ваша охота? – спросил д'Артаньян. – Я попрошу вас поскорее выпустить птицу, я очень устал. Вы сегодня охотитесь на цаплю или на лебедя?
   – На обоих, господин д'Артаньян, – ответил сокольничий, – но вы не беспокойтесь, король не знаток, он охотится не для себя, его цель – доставить развлечение дамам.
   Слово дамы было настолько подчеркнуто, что заставило д'Артаньяна насторожиться.
   – Ах, – проговорил он, с удивленным видом глядя на своего собеседника.
   Начальник псовой охоты, очевидно, чтобы снискать благоволение мушкетера, угодливо кланялся.
   – Смейтесь, смейтесь надо мной, сударь, – улыбнулся д'Артаньян, ведь я не знаю решительно никаких новостей: я отсутствовал целый месяц и только вчера воротился из моих странствий. Я оставил двор еще опечаленным смертью королевы-матери. Приняв последний вздох Анны Австрийской, король не желал развлекаться; но все кончается в этом мире. Он перестал грустить? Ну что – же! Тем лучше.
   – И начинается также, – перебил его с грубым смехом начальник псовой охоты.
   – А… – во второй раз произнес д'Артаньян, горевший желанием познакомиться с новостями, но считавший, что расспрашивать было бы ниже его достоинства. – По-видимому, есть нечто такое, что начинается?
   Начальник псовой охоты многозначительно подмигнул, но д'Артаньян не пожелал узнавать что бы то ни было от этого человека.
   – Скоро ли мы увидим его величество? – спросил он сокольничего.
   – В семь часов, сударь, я велю выпустить птиц.
   – Кто будет сопровождать короля? Как поживает принцесса Генриетта?
   Как самочувствие королевы?
   – Лучше, сударь.
   – А разве она болела?
   – Со времени своего последнего огорчения ее величество была нездорова.
   – О каком огорчении вы говорите? Не опасайтесь моей нескромности.
   Рассказывайте. Я ведь ничего не знаю, поскольку только что приехал.
   – Говорят, что королева, живущая в некотором забвении после смерти своей свекрови, пожаловалась на это его величеству, и он ей ответил:
   «Разве я не провожу, мадам, у вас каждую ночь? Чего вы еще хотите?»
   – Ах, бедная женщина! Она должна всей душой ненавидеть мадемуазель Лавальер, – сказал д'Артаньян.
   – О нет, вовсе не мадемуазель де Лавальер!
   – Кого ж в таком случае?
   Звук рога прервал их беседу. Он созывал соколов и собак. Сокольничий и его спутник тотчас же пришпорили лошадей и покинули д'Артаньяна, так ничего и не объяснив ему.
   Издали показался король, окруженный придворными дамами и кавалерами.
   Шагом, в строгом порядке, под звуки труб и рогов, возбуждавших лошадей и собак, продвигалась по полю эта пышная кавалькада. Это было шествие, смешение звуков, блеск, игра красок, о которых ничто в наши дни не может дать даже отдаленного представления, кроме разве обманчивого богатства и фальшивого величия театральных зрелищ.
   Д'Артаньян, хотя и зрение его несколько ослабело, заметил за кавалькадой три следующие друг за другом кареты. Первая, ехавшая пустой, была предназначена для королевы. В ней никого не было. Не видя де Лавальер близ короля, д'Артаньян стал искать Луизу глазами и увидел ее во второй карете. С ней было двое служанок, которые скучали, казалось, не меньше, чем их госпожа.
   Слева от короля на горячем коне, сдерживаемом умелой рукой, ехала женщина ослепительной красоты. Король улыбался ей, и она улыбалась ему.
   Когда она что-нибудь говорила, все начинали неудержимо смеяться.
   «Я, без сомнения, встречал эту женщину, – подумал мушкетер, – но все-таки кто же она?»
   Он повернулся к своему приятелю, сокольничему, и задал ему этот вопрос. Тот собрался было ответить, но в этот момент король заметил д'Артаньяна:
   – А, вот вы и вернулись, граф! Почему же мы с вами еще не виделись?
   – Потому что, ваше величество, – поклонился капитан, – вы уже спали, когда я приехал, и еще не проснулись, когда я принял сегодня утром дежурство – Он все тот же! – громко сказал довольный Людовик – Отдыхайте, граф, я вам приказываю. Сегодня вы обедаете у меня.
   Вокруг д'Артаньяна восторженно зашептались. Каждый старался протиснуться поближе к нему и сказать мушкетеру какую-нибудь любезность. Обедать у короля было большой честью, и его величество не расточал ее так, как Генрих IV. Король проехал немного вперед, а д'Артаньян был остановлен новой группой придворных, среди которой блистал Кольбер.
   – Здравствуйте, господин д'Артаньян, – обратился к нему министр с ласковой вежливостью, – надеюсь, ваша поездка была удачной?
   – Да, сударь, – отвечал д'Артаньян и поклонился, пригнувшись к шее своего скакуна.
   – Я слышал, что король пригласил вас к обеду; вы встретите там вашего старого друга.
   – Старого друга? – переспросил д'Артаньян, погружаясь с душевною болью в темные волны минувшего, успевшие поглотить столько друзей и столько врагов.
   – Герцога д'Аламеда, только сегодня прибывшего на Испании, – продолжал Кольбер – Герцога д'Аламеда, – старался припомнить, роясь в своей памяти, д'Артаньян.
   – Это я! – произнес белый как снег сутулый старик; он приказал открыть дверцы кареты и вышел из нее к мушкетеру.
   – Арамис! – вскричал пораженный изумлением д'Артаньян.
   И, все еще неподвижный, оцепеневший, он позволил дрожащим рукам сановного старика обвиться вокруг своей шеи.
   Кольбер, бросив взгляд на обоих друзей, молча отъехал в сторону, предоставив им остаться наедине.
   – Итак, – сказал мушкетер, беря под руку Арамиса, – вы, изгнанник, мятежник, снова во Франции?
   – И обедаю с вами у короля, – проговорил, улыбаясь, бывший ваннский епископ. – Не правда ли, вы задаете себе вопрос: к чему верность в подлунном мире? Давайте пропустим карету этой бедняжки мадемуазель Лавальер. Посмотрите, как она волнуется; взгляните, как ее заплаканные глаза следят за гарцующим на коне королем!
   – Кто это с ним?
   – Мадемуазель де Тонне-Шарант, ставшая госпожою де Монтеспан, – отвечал Арамис.
   – Луиза ревнует, значит, она обманута?
   – Еще нет, д'Артаньян, но это не замедлит случиться.
   Они разговаривали, следуя за охотой, и кучер Арамиса вез их так ловко, что они приехали к месту сбора как раз в тот момент, когда сокол только что налетел на птицу и прижимал ее к земле.
   Король спешился, г-жа де Монтеспан тоже. Они находились перед одинокой часовней, скрытой большими деревьями, с уже облетевшими от осеннего ветра листьями, за часовней виднелась ограда с решетчатою калиткой.
   Сокол заставил свою добычу упасть за ограду у самой часовни, и король пожелал проникнуть туда, чтобы снять, по обычаю, первое перо с затравленной птицы. Все столпились вокруг здания и ограды; пространство внутри ограды было так незначительно, что не могло вместить участников королевской охоты Д'Артаньян удержал Арамиса, выразившего желание покинуть карету и присоединиться ко всем остальным.
   – Известно ли вам, Арамис, куда мы приведены случаем?
   – Нет! – ответил герцог.
   – Здесь покоятся люди, которых я знал, – проговорил взволнованный грустным воспоминанием д'Артаньян.
   Арамис, все еще ни о чем не догадываясь, прошел через узкую боковую дверь, которую ему отворил д'Артаньян, внутрь часовни.
   – Где же они похоронены?
   – Здесь, в этой ограде. Видите крест под молодым кипарисом? Этот кипарис посажен на их могиле; но не ходите туда; там упала сбитая соколом цапля, и король направляется к ней.
   Арамис остановился и укрылся в тени. И, никем не замеченные, они увидели бледное лицо Лавальер; забытая у себя в карете, она сначала грустно смотрела в окно; потом, поддавшись ревности, она вошла в часовню и, прислонившись к колонне, следила взглядом за находившимся внутри ограды и улыбавшимся королем, который сделал знак г-же де Монтеспан подойти ближе.
   Госпожа де Монтеспан приблизилась и оперлась на предложенную ей королем руку; вырвав перо у цапли, только что убитой соколом, он прикрепил его к шляпе своей восхитительной спутницы. Улыбаясь, она нежно поцеловала руку, сделавшую ей этот подарок. Король покраснел от удовольствия; он взглянул на г-жу де Монтеспан с пламенным желанием и любовью.
   – Что же вы дадите взамен? – спросил он.
   Она сломала веточку кипариса и предложила ее королю, опьяненному сладостною надеждой.
   – Печальный подарок, – тихо сказал Арамис д'Артаньяну, – ведь этот кипарис растет на могиле.
   – Да, и это могила Рауля де Бражелона, – грустно произнес д'Артаньян, – Рауля, который спит под этим крестом рядом с Атосом.
   У них за спиной послышался стон, и они увидели, как какая-то женщина упала без чувств. Мадемуазель де Лавальер видела все и все слышала.
   – Бедная женщина, – пробормотал д'Артаньян и помог служанкам, поспешившим к своей госпоже, довести ее до кареты, где она осталась страдать в одиночестве.
   В тот же вечер д'Артаньян сидел за королевским столом, рядом с Кольбером и герцогом д'Аламеда.
   Король был весел и оживлен. Он был бесконечно внимателен к королеве и бесконечно нежен с принцессой Генриеттой, сидевшей по его левую руку и в этот вечер очень печальной. Можно было подумать, что вернулись прежние спокойные времена, когда король искал в глазах своей матери одобрения или неодобрения каждого своего слова.
   О фаворитке на этом обеде не вспоминали. Раза два или три король назвал Арамиса, обращаясь к нему, господином послом, и это еще больше увеличило удивление д'Артаньяна, и без того ломавшего себе голову над вопросом, как это его друг, мятежник, в таких чудесных отношениях с французским двором.
   Вставая из-за стола, король предложил руку ее величеству королеве, сделав при этом знак Кольберу, чьи глаза ловили взгляд властелина.
   Кольбер отвел в сторону д'Артаньяна и Арамиса.
   Король вступил в разговор со своей невесткой, тогда как обеспокоенный принц, рассеянно беседуя с королевой, искоса поглядывал на жену и на брата.
   Разговор между Арамисом, д'Артаньяном и Кольбером вертелся вокруг самых безобидных тем. Они вспоминали министров былых времен; Кольбер сообщил любопытные вещи о Мазарини и выслушал рассказы о Ришелье.
   Д'Артаньян никак не мог надивиться, видя столько здравого смысла и веселого юмора в этом человеке с густыми бровями и низким лбом. Арамис поражался легкости, с какой этому серьезному человеку удавалось откладывать с выгодой для себя более значительный разговор, на который никто из присутствующих ни разу но намекнул, хотя все три собеседника чувствовали его неизбежность.
   По недовольному лицу принца было хорошо видно, насколько ему не нравится беседа короля с принцессой. У принцессы были покрасневшие, заплаканные глаза. Неужели она станет жаловаться? Неужели она не остановится пред скандалом?
   Король отвел ее в сторону и обратился к ней таким нежным и ласковым голосом, что он должен был напомнить принцессе те дни, когда она была любима им ради нее самой:
   – Сестра моя, почему ваши восхитительные глаза заплаканы?
   – Но, ваше величество… – проговорила она.
   – Принц ревнив, не так ли, дорогая сестра.
   Она посмотрела в сторону принца, и тот понял, что они говорят о нем.
   – Да… – согласилась она.
   – Послушайте, – продолжал король, – если ваши друзья компрометируют вас, то в этом принц нисколько не виноват.
   Он произнес эти слова с такой нежностью, что ободренная ею принцесса, у которой за последнее время было столько огорчений и неприятностей, чуть не разразилась рыданиями: так исстрадалось, измучилось ее сердце.
   – Ну, дорогая сестра, расскажите нам о ваших печалях; как брат, клянусь, я сочувствую вам, как король – я положу им конец.
   Она подняла на Людовика свои изумительные глаза в грустно проговорила:
   – Меня компрометируют не друзья, они далеко или таятся от всех. Но их очернили, и они в немилости у вашего величества, а между тем они так преданны, так добры, так благородны.
   – Вы говорите о Гише, которого, уступая желанию принца, я отправил в изгнание?
   – И который со времени своего незаслуженного изгнания ежедневно ищет возможности умереть.
   – Незаслуженного, сестра моя?
   – До такой степени незаслуженного, что если бы я не питала к вашему величеству уважения и привязанности… я бы попросила моего брата Карла, на которого я имею неограниченное влияние…
   Король вздрогнул.
   – О чем бы вы его попросили?
   – Я бы попросила его довести до вашего сведения, что принц и шевалье де Лоррен, его фаворит, не могут безнаказанно быть палачами и моей чести, и моего счастья.
   – Шевалье де Лоррен, эта мрачная личность?
   – Он – смертельный мой враг. Пока этот человек будет оставаться у меня в доме, где, предоставляя ему полную власть, его удерживает принц, мой супруг, я буду самой несчастной женщиной во всем королевстве.
   – Значит, – медленно произнес король, – вы считаете вашего брата, английского короля, лучшим другом, чем я?
   – Поступки сами говорят за себя, ваше величество.
   – И вы предпочли бы обратиться за помощью?..
   – К моей стране, – гордо сказала она, – да, ваше величество.
   – Вы – внучка Генриха Четвертого, как и я, моя дорогая. Двоюродный брат и деверь, разве это не равно брату?
   – В таком случае действуй!
   – Ну что ж! Заключим с вами союз.
   – Начинайте.
   – Вы говорите, что я незаслуженно изгнал Гиша?
   – О да, – покраснела принцесса.
   – Обещаю вам, Гиш возвратится.
   – Отлично.
   – Вы говорите далее, что я напрасно разрешаю бывать в вашем доме шевалье де Лоррену, который настраивает против вас принца, вашего мужа?
   – Запомните то, что я говорю, ваше величество: однажды шевалье де Лоррен… Если со мною случится несчастье, знайте, что я заранее обвиняю в нем шевалье де Лоррена… этот человек способен на любое, самое гнусное преступление!
   – Шевалье де Лоррен избавит вас от своего присутствия, обещаю вам это.
   – Раз так, мы заключаем с вами настоящий союз, ваше величество, и я готова подписать договор… Но вы внесли свою долю, скажите же, в чем должна заключаться моя?
   – Вместо того чтобы ссорить меня с вашим братом, королем Карлом, нужно было бы постараться сделать нас такими друзьями, какими мы еще никогда не были.
   – Это легко.
   – О, не так легко, как вы думаете; при обычной дружбе обнимают друг друга и обмениваются любезностями, и это стоит какого-нибудь поцелуя или приема, что не требует слишком больших расходов; но при политической дружбе…
   – А, так вы хотите политической дружбы?
   – Да, сестра моя, и тогда вместо объятий и пиршеств необходимо давать своему другу живых, хорошо обученных и снаряженных солдат; дарить ему военные корабли с пушками и провиантом. Но ведь бывает и так, что сундуки с королевской казною не имеют возможности оказывать дружеские услуги подобного рода.
   – Ах, вы правы… сундуки английского короля с некоторых пор поражают своим изумительным резонансом.
   – Но вам, дорогая сестра, вам, имеющей столь большое влияние на вашего брата, быть может, вам все же удастся добиться того, чего никогда не добиться никакому послу.
   – Для этого мне нужно было бы отправиться в Лондон, дорогой брат.
   – Я уже думал об этом, – живо ответил Людовик, – и я решил, что подобное путешествие вас несколько развлечет.
   – Только, – перебила принцесса, – возможно, что я потерплю неудачу. У английского короля есть советники, в притом очень опасные.
   – Советницы, вы хотите сказать?
   – Вот именно. Если ваше величество желаете, скажем, просить у Карла Второго (я ведь только предполагаю, мне решительно ничего не известно) союза для того, чтоб вести войну… тогда советницы короля, которых в настоящее время семь, а именно: мадемуазель Стюарт, мадемуазель Уэллс, мадемуазель Гуин, мисс Орчей, мадемуазель Цунга, мисс Даус и графиня Кестльмен, убедят короля, что война стоит дорого и что лучше давать балы и ужины в Гемптон-Корте, чем снаряжать линейные корабли в Портсмуте или Гринвиче.
   – И тогда вас ждет неудача?
   – О, эти дамы срывают любые переговоры, если только эти переговоры ведутся не ими.
   – Знаете, какая мысль осенила меня?
   – Нет. Поделитесь ею.
   – Мне кажется, что, поискав хорошенько возле себя, вы, быть может, нашли бы советницу, которую повезли бы с гобой к королю и которая своим красноречием победила былую волю семи остальных.
   – Это действительно удачная мысль, ваше величество, и я уже думаю, кто бы мог подойти к этой роли.
   – Подумайте, и вы найдете, конечно.
   – Надеюсь.
   – Необходимо, чтобы это была красивая женщина: ведь приятное лицо стоит большего, чем безобразное, разве не так?
   – Безусловно.
   – Нужен живой, смелый, находчивый ум.
   – Разумеется.
   – Нужна знатность… ее, впрочем, требуется не так уж много, ровно столько, чтобы без неловкости подойти к королю, но не столько, чтобы знатность происхождения могла сдерживать в стеснять.
   – Очень справедливо.
   – И… надо, чтобы она хоть немного умела говорить по-английски.
   – Бог мой! Кто-нибудь вроде мадемуазель де Керуаль, например, – оживленно проговорила принцесса.
   – Ну да, вот вы и нашли… ведь это вы сами нашли, сестра моя, – обрадовался Людовик XIV.
   – Я увезу ее, и я думаю, что ей не придется жаловаться на это.
   – Конечно, нет; поначалу я назначу ее полномочною обольстительницей, а затем к ее титулу присоединю и поместья.
   – Превосходно.
   – Я уже вижу вас в дорожной карете, дорогая сестрица, и совершенно утешенной во всех ваших печалях.
   – Я уеду при соблюдении двух условий. Первое – я должна знать, какого рода переговоры я буду вести.
   – Сейчас сообщу. Вы знаете, что голландцы ежедневно в своих газетах поносят меня; их республиканские замашки я дольше терпеть не намерен. Я не люблю республик.
   – Это понятно, ваше величество.
   – Я с досадою вижу, что эти владыки морей (это они сами себя так величают) мешают французской торговле в Индии и их корабли вскоре вытеснят нас из всех европейских портов; подобная сила, и притом в таком близком соседстве, мне очень не по душе, дорогая сестра.
   – Но ведь они ваши союзники?
   – Вот почему они поступили весьма опрометчиво, выбив медаль, которая изображает Голландию, останавливающую, как Иисус Навин, солнце, и снабдив ее надписью: «Солнце, остановись предо мною». Это отнюдь не по-братски, не так ли?
   – А я думала, что вы уже забыли про этот пустяк.
   – Я никогда ничего не забываю, сестра моя. И если мои подлинные друзья, каков ваш брат Карл, захотят присоединиться ко мне…
   Принцесса задумалась.
   – Послушайте, – сказал Людовик XIV, – можно поделить владычество над морями, и раз Англия терпела уже подобный раздел, то разве я хуже голландцев?
   – Этот вопрос будет обсуждать с королем Карлом мадемуазель де Керуаль.
   – А в чем состоит ваше второе условие, сестра моя?
   – В согласии принца, моего мужа.
   – Оно будет дано.
   – Тогда я еду, брат мой.
   Услышав эти слова, Людовик XIV повернулся к тому углу зала, где находились Кольбер с Арамисом и д'Артаньяном, и подал своему министру условленный знак.
   Тогда Кольбер, резко прервав начатый разговор, обратился к Арамису:
   – Господин посол, давайте поговорим о делах.
   Д'Артаньян тотчас же удалился. Од подошел к камину, откуда можно было услышать все то, что король будет говорить своему брату, который в сильнейшем беспокойстве направлялся ему навстречу.
   Лицо короля оживилось. На нем была видна непреклонная воля, которой во Франции уже никто не перечил и которая вскоре не будет встречать отпора во всей Европе.
   – Принц, – заявил король своему брату, – я недоволен шевалье де Лорреном. Вы его покровитель, посоветуйте ему в течение нескольких месяцев попутешествовать.
   Словно снежная лавина в горах, эти слова свалились на принца, обожавшего своего фаворита и сосредоточившего на нем всю свою нежность.
   Он воскликнул:
   – Чем шевалье мог разгневать ваше величество?
   И бросил яростный взгляд на принцессу.
   – Я сообщу вам об этом, когда он уедет, – отвечал невозмутимо король.
   – А также когда принцесса, ваша супруга, отбудет в Англию.
   – Принцесса в Англию! – пробормотал пораженный изумлением принц.
   – Через неделю, брат мой, а куда мы с вами поедем, я оповещу вас позднее.
   И, подарив принца улыбкой, чтобы подсластить горечь двух столь внезапных известий, король круто повернулся на каблуках и отошел от него.
   В это время Кольбер продолжал разговор с герцогом д'Аламеда.
   – Сударь, – сказал Кольбер Арамису, – пришло время, когда нам подобает внести полную ясность в отношения между нашими странами. Я помирил вас с королем, я не мог поступить иначе по отношению к такому выдающемуся человеку, как вы; но так как и вы проявляли порою дружеские чувства ко мне, то теперь и вам представляется случай доказать их искренность.
   Впрочем вы более француз, чем испанец. Ответьте мне с полною откровенностью: можем ли мы рассчитывать на нейтралитет Испании, если нами будут предприняты кое-какие действия против Голландии?
   – Сударь, – отвечал Арамис, – интересы Испании не оставляют ни малейших сомнений. Возбуждать Европу против Голландии, к которой в моей стране существует старинная ненависть из-за завоеванной ею свободы, такова наша политика, ставшая традиционною: но король Франции находится в союзе с Голландией. Затем вам, конечно, известно, что война с этой страной была бы войною да море, которую Франция, мне кажется, не в состоянии успешно вести.
   Кольбер, обернувшись в этот момент, увидел д'Артаньяна, который искал себе собеседника на время разговора короля с принцем.
   Кольбер позвал его и шепотом сказал Арамису:
   – Мы можем продолжать в присутствии господина д'Артаньяна?
   – О, разумеется! – ответил испанский посол.
   – Мы только что говорили с герцогом д'Аламеда, что война против Голландии была бы войною на море.
   – Это очевидно, – согласился мушкетер.
   – А что вы думаете об этом, господин д'Артаньян?
   – Я думаю, что, для того чтобы вести эту морскую войну, нам потребовалась бы сильная сухопутная армия.
   – Как вы сказали? – спросил Кольбер, решив, что ослышался.
   – Почему сухопутная? – удивился Арамис.
   – Потому что короля побьют на море, если англичане не помогут ему, а будучи побит на море, он будет быстро лишен портов, которые захватят голландцы, и всего королевства, в которое хлынут испанцы.
   – А если испанцы останутся строго нейтральными? – поинтересовался Арамис.
   – Они будут нейтральны, пока король будет сильнее противника, – отвечал Д'Артаньян.
   Кольбер был восхищен этою прозорливостью, которая если уж касалась какого-нибудь вопроса, то освещала его до конца. Арамис улыбнулся. Он знал, что в дипломатии д'Артаньян в учителях не нуждается.
   Кольбер, как все тщеславные люди носившийся со своими фантазиями и уверенный в том, что они завершатся успехом, между тем продолжал:
   – А кто вам сказал, господин д'Артаньян, что у короля нет сильного флота?
   – О, я не вникал в подробное рассмотрение вопроса о королевском флоте. Я неважный моряк. Как все нервные люди, я ненавижу море; однако я думаю, что Франция, будучи приморской страной, обзавелась бы и моряками, если бы у нее было достаточно кораблей.
   Кольбер вытащил из кармана небольшую продолговатую тетрадку, разграфленную на две части. С одной стороны были записаны названия кораблей; с другой – количество пушек на них и численность экипажей.