Страница:
раздвинуть губы и проникнуть в рот. Я, не понимая этой "техники", плотно
сжал губы и даже стал отталкиваться от нее.
Нина отодвинула свое лицо и посмотрела на меня серьезными глазами.
- Ты что, нецелованный? - с жалостью спросила она. Я ответил уклончиво
- и да мол, и нет. Мне, конечно же, стыдно было признаться, что я сам
целовал только девочку в раннем детстве, и уже потом меня самого целовал
несовершеннолетний мальчишка.
- Да ты, никак, гомосексуалист! - вдруг сообразила Нина, - у вас на
Кавказе много таких! Скажи, ты с мужиками трахался? - заглядывая в глаза,
спрашивала Нина. Я почему-то густо покраснел и опустил голову.
Нет, ты ошибаешься, я не гомосексуал, я хорошо знаю, что это такое! -
пытаясь оправдаться, использовал я устаревший термин, знакомый мне по
"Мужчине и женщине".
"Лист"! - жестко добавила Нина, - Гомосексуалист, или педераст, если
тебе так понятнее! - Господи, думала, что нашла здорового мужика, а нашла
подружку! Слушай, подружка, не подходи ко мне больше, хорошо! А других
девушек, которые будут к тебе подкатывать, впредь предупреждай, что ты не по
их части! Так будет честнее, чем морочить им голову не по делу! Она отошла,
оглядела меня на прощание и сказала:
- Надо же, дал Бог такое тело педику! А я-то, дура, потеряла столько
времени на юге!
Мы расстались. Я пошел домой, заперся там в библиотеке и стал читать
энциклопедию про гомосексуалов - а вдруг Нина и впрямь права. Ночью я даже
всплакнул - что-то мне не везет с женским полом. Чем-то я не такой, не пойму
только чем.
А назавтра, в день отъезда, мне, оказывается, было подготовлено
испытание на "вшивость". Утром я пошел на Сухумский "медицинский" пляж, где
купаются голыми. Не путать с нудистским пляжем - на медицинском голыми
купаются только однополые - мужчины на одном пляже, а женщины - на другом.
Между этими пляжами стояла деревянная стенка со множеством отверстий,
проделанных с мужской стороны, и заткнутых ватой - с женской. Я решил еще
раз посмотреть, отличаюсь ли я чем-нибудь от других голых мужчин.
Я разделся, оставил свою одежду в шкафчике и вышел на пляж, в чем мать
родила. Впервые я показался в общественном месте в таком виде. С интересом я
стал осматривать голых мужчин и нашел, что большинство из них здорово от
меня отличались. Тонкорукие и тонконогие пузатые фигуры с висячим
микроскопическим "хвостиком" производили каррикатурное впечатление. Я-то из
голых мужчин видел только моих коллег-штангистов в душевой. На медицинском
пляже я здорово разочаровался в мужчинах.
Лег на песок, подставив спину солнцу. Почувствовал под собой теплый,
ласковый песок. Эрекция не заставила себя долго ждать, а вот конца ее я так
и не дождался. Теплый песок щекотал определенные нервные окончания, и кровь
все приливала и приливала куда надо, повышая давление до критического ...
Спина начала уже было подгорать, перевернуться нельзя - я не заметил на
пляже ни одного мужчину с моим состоянием "хвостика". А вдруг это страшно
неприлично, или за это могут публично осрамить или арестовать? И я решил
спасаться в воде. Развернувшись в сторону моря головой, я медленно, как
морская черепаха, пополз к морю. Оглянувшись назад, я с ужасом увидел, как
позади меня остается глубокая борозда, как после плуга. Возле берега я
вскочил и стремглав бросился в спасительное море.
От прохладной воды эрекция быстро прошла, но я хотел, чтобы свидетели
моего бегства успели уйти с пляжа. Около часа я плавал туда-сюда, заплывая
на женскую территорию моря. Но она не была огорожена, море было общим, и я
без опасения проплывал мимо купающихся женщин, белые ягодицы которых были
хорошо видны сверху. Не удовлетворяясь увиденным сверху, я подныривал под
плывущих женщин, разглядывая их снизу. Но без маски или специальных очков
разглядеть что-либо отчетливо не удавалось.
Наконец, я закончил свое сексуальное плаванье и вышел на берег.
Проклятая борозда еще оставалась на песке, и я стал ногами засыпать ее. И
тут вдруг, как Мефистофель явился моему любимому Фаусту, мне явился некий
улыбающийся человек лет тридцати пяти. Он подошел ко мне, заботливо взял под
локоть и сказал:
Боже мой, вы живы и целы! А я уже думал, что вы утонули! Ну, разве
можно столько плавать, вы же переохладитесь! Я на вас сразу обратил внимание
- у вас такая красивая фигура! Нет, чтобы не простудиться надо выпить
немного. Позвольте пригласить вас в эту забегаловку на пляже! - и он
уважительно повлек меня к киоску на пляже, возле которого стояло несколько
столиков под зонтиками. Выпить меня не надо было уговаривать, это - всегда
пожалуйста!
- Вот, наконец, встречаю порядочного интеллигентного человека. Точно,
благородного происхождения! А то одни "глехи" вокруг! - думал я, идя с новым
знакомым к киоску. Меня удивило, что продавец поздоровался с моим спутником:
"Салами, Миша!", и, не ожидая заказа, подал ему бутылку вина "Салхино" с
двумя стаканами. Я никогда не пил "Салхино", но знал, что оно всегда
завоевывает "Гран-При" на выставках.
- За знакомство! - сказал мой новый приятель и чокнулся со мной, - меня
зовут Миша, можешь называть меня по имени и на "ты", я еще молодой! -
засмеялся он.
- А я - Николай! - назвал я себя, считая неуместным произносить свое
турецкое имя.
- Ника, значит! - Можно я буду называть тебя "Ника"? - спросил Миша.
Я знал, что в Грузии Николаев так чаще всего и зовут; правда, чисто
по-грузински - "Нико", но культурные обрусевшие грузины так и произносят
"Ника". Я пригубил "Салхино" и был поражен его вкусом и запахом. "Салхино" -
красное вино ликерного типа, очень сладкое, такое и не пьют в Грузии. Но его
вкус и запах - это сказка, сладкая, душистая сказка! Это нектар, амврозия,
наших богов - обязательно попробуйте настоящее "Салхино", если вы еще не
пили его!
От бутылки слегка крепленого "Салхино" приятно закружилась голова,
захотелось отдыхать в тени и беседовать с приятным человеком. Воспоминания
от Нины исчезли, как будто ее и не было.
- Ника, давай пойдем в баню и смоем этот песок, соль, пот и тому
подобное. А потом зайдем в ресторан и выпьем. Я тебя приглашаю! - предложил
Миша, и я, естественно, согласился. Мы вышли на улицу, Миша остановил
машину, мы сели.
- К центральным баням! - сказал Миша водителю.
- Ты был когда-нибудь в этих банях? - спросил Миша, на что я ответил,
что еще ни в каких банях вообще не был и моюсь дома.
Миша рассмеялся и заметил, что бани не только для того, чтобы там
мыться. Я не понял, чем еще можно там заниматься, а водитель громко
рассмеялся. Вскоре мы подъехали к незнакомому мне зданию сухумской бани,
вышли, и водитель пожелал нам успехов.
В бане Миша уверенно повел меня куда-то по коридорам, пока мы не пришли
к двери с красными плюшевыми портьерами.
- Это "люкс", - сказал мне Миша и подошел к дежурному в белом халате.
Тот поздоровался с Мишей и согласно кивнул на его короткие слова.
- Пошли! - как-то поспешно повел меня Миша, и мы зашли в номер, где
была большая ванна, душ, каменное ложе, видимо для массажа, раздевалка, и
маленькая комната отдыха со столом, стульями и койкой. Мы не успели
раздеться, как в дверь постучали, и вошел дежурный в халате, неся в руках
поднос с бутылкой того же "Салхино" и парой крупных красивых персиков.
Мы быстро выпили по стаканчику вина и пошли в душевую. Я заметил, что
движения у Миши стали какими-то нервными и поспешными, он был серьезен. Мне
же было хорошо и я улыбался.
- Давай, сперва я потру тебе спину, а потом ты мне! - скороговоркой
предложил Миша. Мне не очень хотелось мыться с мочалкой, но я согласился.
Миша поставил меня к стенке, велел опереться на нее руками, и быстро протер
мне спину мыльной мочалкой.
- Теперь ты меня! - как-то нервно сказал Миша, вручил мне намыленную
мочалку, а сам уперся руками в каменное ложе, и, согнувшись в три погибели,
подставил мне спину. Я начал мылить ему спину, подражая его движениям.
- Плечи, плечи! - попросил Миша, и я потянулся мочалкой к его плечам.
Вдруг он неожиданно обхватил меня правой рукой сзади за талию и прижал
к себе. Неожиданно я ткнулся "причинным" местом в его ягодицы, и эрекция
возникла почти мгновенно. Я пытался отодвинуться назад, но Миша упорно
прижимал меня к себе.
Голова моя пошла кругом, но я тут же понял все. Миша - педик! Как я
только сразу не догадался! Так вот о чем говорила и Фаина и Нина! Вот
оказывается, моя участь и судьба - педики!
- Нет, шалишь! - подумал я и оттолкнулся от Миши.
Миша обернулся, и я увидел его совершенно безумное лицо.
Ника, Никуша, прошу, не гони, трахни меня, никто никогда не узнает! -
Миша лихорадочно пытался схватить меня за "хвостик", но я увертывался.
- Так ты - гомосексуал? - задал я ему, казалось бы, совершенно ненужный
вопрос.
- А как ты думаешь? - нервно сказал Миша, - как Чайковский, Чабукиани,
половина всех артистов и даже Ленин. Чем, думаешь, занимался он в шалаше с
Зиновьевым? Ничего плохого в этом нет, повторяю, никто не узнает, а я
заплачу тебе! Хорошо заплачу!
- Пора сматывать удочки, - подумал я и даже не смыв мыла, стал
экстренно одеваться.
Миша с мыльной спиной стал хватать меня за руки и угрожать:
- Сейчас позову дежурного и скажу, что ты хотел меня изнасиловать!
Знаешь такую статью - 121-ю - "Мужеложство"? В тюрьме будешь сидеть! - пугал
он меня, сам не веря в свои угрозы.
- Дурень ты, Миша! - сознавая свое превосходство в силе, спокойно
сказал я ему, - я несовершеннолетний, хотя и выгляжу старше, у меня и
паспорта-то нет! Статью назвать? - спросил я его, и, одевшись, вышел из
номера. Миша, голый с падающей со спины пеной, стоял неподвижно, как вросший
в пол.
В коридоре ко мне подошел дежурный. Видя мой рассвирепевший вид, он
спросил: "Что ничего не вышло?"
- А что должно было выйти? Вы знаете этого человека? - приступился я к
нему.
- Кто же в Сухуми не знает Мишку-пидора, небось, он тебя на пляже
"снял"? - ответил дежурный, - он почти каждый день приводит нового. Но он
богатый и очень опасный человек, если вы поссорились - берегись!
- Молодец я, что не назвал ему фамилии и города, где живу! - подумал я,
- наконец, начал умнеть!
Я вышел из бани и поспешил домой. А вечером поезд уже мчал меня в
Тбилиси, изрядно поумневшего и набравшегося опыта. Жаль, но марочное
"Салхино" я с тех пор пить не могу. Мне теперь кажется, что этот приторный
вкус и запах по душе только сексуальным извращенцам.
Великий пролетарский писатель Максим Горький не вправе на меня
обижаться за подражательство. Может показаться, что названия моих глав
несколько напоминают горьковские - "Детство", там, или "Отрочество с
Юностью". Но только не название этой главы - у него "Мои университеты", а у
меня "Его университеты". Потому, что он писал про себя, а я - про моего
друга профессора Нурбея Гулиа, как вы, наверное, убедились, "великого и
ужасного". Непонятно только, как после такого тяжелого детства,
скандально-унизительного отрочества и мстительно-высокомерной юности, мой
друг смог стать прогрессивным ученым-демократом и, где-то, даже
гуманитарием! А произошло это потому, что правильной жизни его научили "его
университеты". "Университетами" для него были: ВУЗ, в котором он учился,
целина, которую он "поднимал", семья, которой он слишком рано обзавелся,
спорт, по которому нанесли смертельные удары вышеупомянутые целина и семья.
Поступлением в аспирантуру заканчивается период "его университетов" и
начинается новый этап его жизни. Но не будем слишком забегать вперед и
изложим все по порядку, причем в прежней манере рассказа моего героя о самом
себе.
Когда я силюсь вспомнить, чем же примечательны были мои первые годы в
Политехническом, то, прежде всего на ум приходит спорт, потом женитьба, и
только после всего этого - учеба.
Учеба не требовала от меня никаких усилий. Почти все предметы, я изучал
с интересом и поэтому легко, а "Историю КПСС", которая не вызывала ни
малейшего интереса, я сумел вызубрить наизусть. Память в молодые годы была
"еще та".
Я знал, что стипендию мне дадут только в случае исключительно отличных
оценок в сессии, и поэтому именно их я и получал. Дело в том, что стипендию
у нас давали только в том случае, если доход на каждого члена семьи
получался менее 300 рублей. Мама моя - ассистент ВУЗа, получала 1050 рублей,
бабушка - 360 рублей пенсии, и на троих получалось аж под пятьсот рублей.
Только в случае одних пятерок в сессию мне полагалась стипендия, причем
повышенная. Мои шикарно одетые и разъезжающие на своих машинах сокурсники
приносили справки о нищенских доходах родителей-артельщиков и
"забронировали" себе стипендию при любых оценках. Ну, кто дал бы справку о
его доходах подпольному цеховику, спекулянту, мошеннику и.т.д.! А работать
тогда должны были все - иначе ты тунеядец. Вот и приносили справки о работе
на полставки сторожем, дворником и тому подобное.
За всю учебу в ВУЗе я не получил ни одной четверки, еще бы - без
стипендии мне пришлось бы переходить на вечернее отделение, чего не
хотелось. А повышенная стипендия - 550 рублей тогда была примерно равна 60
долларам, и при тогдашних ценах (красная икра - 35 рублей за килограмм,
столичная водка - 25 рублей за бутылку, проезд на трамвае - 20 копеек и
т.д.) на нее вполне можно было прожить. Тем более икру я не ел - она мне
опротивела еще в детстве, водку готовил сам, а за трамвай платил не 20
копеек, а 3 копейки.
Дело в том, что монеты достоинством в двадцать копеек и в три копейки
имели точно одинаковые диаметры и реверс (то, что всю жизнь называлось
"орлом"). И только аверс (где написано достоинство монеты) и цвет были
разными.
Я достал немного ртути (в то время ее можно было похитить даже в
ВУЗовской химлаборатории) и амальгамировал трехкопеечные монеты. То есть, я
натирал их тряпочкой с ртутью, и монеты приобретали серебристый цвет. Если
такую монету показать "орлом", то никакого отличия от двадцатикопеечной не
было. В трамвае я показывал народу такую монетку орлом и бросал ее в кассу,
а потом уж отрывал билет.
О вреде ртути тогда не говорили - это сейчас поднимают страшный шум,
если вдруг в еде находят хоть капельку ртути. Авторитетно заявляю всем, что
при приеме внутрь ртуть не токсична! Дышать ее парами не стоит, а глотать -
пожалуйста, сколько влезет!
У нас на "том дворе" жил бывший "зек" - Рафик, который на зоне работал
на ртутных приисках. Так вот эту ртуть на работе он каждый день пил
килограммами, а, приходя домой, переворачивался вверх ногами и выливал
содержимое в таз. Потом он продавал ртуть скупщикам, которые перепродавали
ее частным зубным врачам. В те годы были очень распространены медные и
серебрянные пломбы, материал (амальгама), для которых готовится на ртути.
Две медные пломбы, поставленные мне более полувека назад, прекрасно держатся
у меня в зубах и сейчас, а каков век пломб нынешних - вы сами прекрасно
знаете.
Монета, натертая ртутью, недолго оставалась серебристой - ртуть
выдыхалась и золотистый цвет возвращался. Поэтому у меня в комнате стояло
блюдце со ртутью и монетами, плавающими в ней как кусочки дерева или пробки.
Я их время от времени переворачивал, чтобы амальгамировать обе стороны. Как
мы все не поумирали от этого сам не понимаю! Наверное, на Кавказе даже ртуть
была поддельной!
А если серьезно - то не повторяйте этого опыта сами. Я думаю,
изобретатель ртутного барометра Торричелли умер молодым, как раз из-за целых
корыт со ртутью, которые стояли открытыми у него в лаборатории. Это видно,
хотя бы из рисунков, изображавших этого ученого в своей лаборатории.
Так вот, возвращаясь к начальным годам в ВУЗе, я первым делом вспоминаю
тренировки. У нас в Политехническом был хороший зал штанги, где я
тренировался три-четыре раза в неделю. Но первые годы продолжал ходить в
прежний зал на стадионе "Динамо", к которому привык, да и с товарищами не
хотелось расставаться. У нас образовалась теплая группа товарищей, шуточным
девизом которой был: "Поднимем штангу на должную высоту!".
Иосиф Шивц почему-то ушел с тренерской работы, и у нас появился молодой
симпатичный тренер Роберт, которого мы все очень полюбили. Мы даже
стихотворение такое придумали в подражание Маяковскому:
Да будь я евреем преклонных годов,
И то без сомнений и ропота,
Я штангу бы поднял только за то,
Чтобы порадовать Роберта!
А Роберту очень нравился мой жим - я "выдавливал" штангу несмотря ни на
что, даже если она была непомерно тяжела для меня.
- Венацвале ам спортсменс! ("Благословляю, этого спортсмена!" -
по-грузински) - восхищенно говорил Роберт, видя мой жим. Он был уверен, что
я побью мировой рекорд в жиме, а он был тогда, в моем полулегком весе, равен
115 килограммам. В 1958 году весной я на тренировке жал, конечно не очень
"чисто", штангу в 115 килограммов, а на соревнованиях поднял всего 105
килограммов - не хотел рисковать, мне нужно было выполнить норматив мастера,
что я успешно и сделал. Кстати, норма мастера спорта в жиме тогда была всего
95 килограммов. Но я, нимало не сомневался в том, что осенью 1958 года,
побью мировой рекорд. Даже сам экс-рекордсмен мира в жиме, Хайм Ханукашвили
говорил мне, что я вполне могу осенью побить этот рекорд. Рекордсмен
тренировался в том же зале, что и я, только в другое время. И чемпион мира -
Рафаэль Чимишкян также тренировался в нашем зале. Мне "повезло" - только в
моем - полулегком весе, в Грузии были штангисты мирового класса - чемпион и
рекордсмен мира. "Рыпаться" мне вроде, было некуда, но именно в жиме была
"брешь" - 115 килограммов - вес, который никак нельзя было считать очень
большим. У чемпиона мира Чимишкяна жим был слабый - 105 килограммов, но в
рывке и толчке, он был недосягаем (в то время соревнования по штанге
проводились по классическому троеборью - жим, рывок и толчок двумя руками).
Вот и поуходили мало-мальски сильные спортсмены в другие весовые категории -
легчайший и легкий веса, боясь конкуренции с Чимишкяном. А Ханукашвили был
уже "в возрасте" и установить новый рекорд не мог. Так и держались эти 115
килограммов, как будто специально дожидаясь меня.
В начале лета я уже на тренировке жал 115 килограммов, нужны были
только соревнования соответствующего уровня, которые должны были состояться
осенью.
За многие ошибки в жизни я крепко ругал себя, но самыми последними
словами я обзываю себя за то, что "прозевал" этот рекорд, который, казалось
бы, сам шел в руки. Летом наш курс уезжал по комсомольским путевкам убирать
урожай на целину, и я принял идиотское решение ехать вместе с моей группой.
Эта поездка представлялась мне чем-то вроде летнего отдыха, заодно можно
позаниматься моими любимыми эспандерами, и осенью же - побить мировой
рекорд. Как ни убеждал меня тренер не ехать, но я был непреклонен и стоял на
своем, как известное вьючное упрямое животное.
И что же - поездка затянулась до октября, еще в поезде я заболел
кишечным заболеванием, от которого чуть ни отдал концы, и в результате
прибавил в весе 25 килограммов, перейдя сразу через четыре весовые категории
в полутяжелый вес. Да еще, слава Богу, что приехал живым, двое с нашего
курса погибли, замерзнув в снежной буре... в сентябре!
И пока я гонял эти 25 килограммов и приходил хоть в какую-нибудь
спортивную форму, прошел год, а уже в сентябре Виктор Корж улучшил рекорд в
жиме аж до 118,5 килограммов! Близок был локоток, но так и не удалось мне
его укусить!
На первом курсе учились в нашей группе две девушки - спортсменки,
отличницы и т.д. Одна - Лиля, была гимнасткой, другая Ира - теннисисткой.
Мне нравились они обе, и как оказалось, взаимно. Лиля похитила со
спортивного стенда мою фотографию со штангой, и это послужило поводом для
встречи. Она опоздала на свидание на полтора часа, а я педантично ждал ее.
Не нашлось тогда участливого человека, который научил бы меня уму-разуму -
если девушка опаздывает, тем более, настолько, то ненадежный она человек!
Ира никогда не опаздывала, она была умной, начитанной и веселой
брюнеткой с черными глазами. Лиля была сильна в математике, но не начитана -
она воспитывалась в очень простой и бедной семье. Но она была блондинкой - и
это сыграло свою роль. Я как "лицо кавказской национальности" сильнее
увлекся ею. Но не забывал и Иру.
В конце года между девушками произошел конфликт из-за меня, где
победила Лиля. Ира даже ушла из Политеха в Университет, поссорившись с
Лилей, но не со мной. Несмотря на ссору между собой, они принимали горячее
участие в моей спортивной жизни, не пропуская ни одного соревнования с моим
участием.
Который из этих два девушка не твой - познаком! - просили меня
кавказские штангисты, увидев такую яркую парочку на соревнованиях по штанге,
где женщин среди зрителей почти не было. О том, чтобы женщинам самим
поднимать штангу и соревноваться, тогда и думать не могли. - Все два - мой!
- отвечал я, и "просители", цокая языком, уходили.
Узнав откуда-то, что я летом решил ехать на целину, Ира специально
встретилась со мной, чтобы отговорить от этого глупого, с ее точки зрения,
шага:
- Ты что, ненормальный, что ли? - горячо убеждала Ира, - тебе же к
мировому рекорду надо готовиться - режим, диета, отдых! А ты, неизвестно
куда собрался?
Лиля, и что самое главное, мама, были противоположного мнения. Лиля,
правда, потом говорила, что так она поступала только "в пику" Ире, но слова
мамы убедили меня:
- Все товарищи едут на целину, а ты хочешь показать им, что ты особый?
Некрасиво будет!
Оказавшись в вагоне, я понял, кто из группы считал себя особым. Все,
кто имел хоть какую-то зацепку, не поехал. А кто не имел - опоздали,
сославшись на поломавшийся автобус. Поехали только простодушные, идиоты (к
которым я охотно причисляю и себя!) и те, кто, имея специальность каменщика
или плотника хотели на целине подзаработать. Последних оказалось только
трое, это были взрослые люди, после армии, а одному вообще было за тридцать.
С двумя из них - "стариком" Калашяном и комсоргом группы Абрамяном, судьба
еще столкнет меня в одном пикантном деле, о котором я расскажу после.
Умные и хитрые с нами не поехали, и они были тысячу раз правы. Сколько
я ругаю себя за непростительные ошибки и промахи в прошлой жизни, но
продолжаю их делать даже сейчас. Неглупый вроде человек (это я мнение
окружающих высказываю!), а промахи - достойны ребенка из дикого островного
племени.
Вывод, который я сделал для себя (может, слишком поздно!) - научные,
технические и прочие специальные знания и знание жизни - совершенно разные,
порой, взаимоисключающие вещи!
В июле 1958 года, в страшную сорокоградусную Тбилисскую жару, закинув
за плечи рюкзак с банками тушенки и сгущенки, с полотенцем, сменой белья и
свитером на всякий случай, я в назначенное время пошел на вокзал пешком.
Благо от дома до вокзала - десять минут хода. С собой взял немного денег
(остальные надеялся там заработать), паспорт и "комсомольскую путевку".
Нашел свой товарный поезд и пульмановский вагон с нарами для перевозки
комсомольцев-целинников. Намека на туалет в вагоне не было - обращаю на это
внимание, так как вопрос туалета окажется для меня очень актуальным! На нары
были набросаны грязные матрацы, на которых клопы ползали, не скрываясь даже
днем.
В вагоне размещались четыре группы студентов - две русские в одном
конце, и две грузинские - в другом. Всего было человек около семидесяти.
Путь в Северный Казахстан - Кустанайскую область, лежал через Азербайджан -
печально известный Сумгаит, Дагестан - Махачкалу, и Чечню - Гудермес, а
далее - через Астрахань, Оренбург на станцию Тобол, где нас и высадили.
Переезд занял почти неделю. До Оренбурга наш поезд часами стоял на разных
полустанках, пропуская более важные поезда, ехал он медленной скоростью, а
после Оренбурга двигался, хотя и медленно, но безостановочно, днем и ночью.
Лиля провожать меня не пришла - она отдыхала на море. Поезд отошел под
"Прощание славянки" и бравурные грузинские марши. Мы поделили свои нары и
матрацы, постелили на них выданные нам пятнистые простыни с ужасными черными
штампами, величиной с тетрадную страницу, разложили плоские жесткие подушки.
Занозы из нар свободно проходили через тощие матрацы и помогали голодным
клопам жалить нас.
До Сумгаита ехали весь первый день, изнывая от жары. Оказывается, есть
жара хуже Тбилисской - это жара Азербайджанская. Мы выскакивали на каждой
остановке, чтобы выпить воды и намочить полотенца, которыми постоянно
обтирались, спасаясь от жары и отпугивая клопов. Убедительно прошу вас, не
ездите на нарах в товарных вагонах, вот рассказываю и сам чешусь от
воспоминаний!
Проезжая по Чечне на следующий день, мы по инициативе "старика"
Калашяна, созвали общее собрание и решили собрать всю еду в общий котел и
назначить дежурных на ночь. Я с удовольствием отдал в общий котел свои банки
тушенки и сгущенки, но заметил, что многие рылись в своих торбах довольно
долго, явно утаивая ценные продукты. Увидел, что Калашян положил в общий
котел только батон хлеба, весело заметив, что он не куркуль, чтобы брать с
собой запасы.
Ночью мы проезжали по Чечне. Думали ли мы, что через сорок с лишним лет
здесь будет твориться такое! Чеченцев в ту пору там не было, я встречал их
уже на целине, как и ингушей. Они мирно работали в колхозах и воинственности
не выказывали.
Утром следующего дня поезд подошел к Махачкале. Нас высадили, повезли в
сжал губы и даже стал отталкиваться от нее.
Нина отодвинула свое лицо и посмотрела на меня серьезными глазами.
- Ты что, нецелованный? - с жалостью спросила она. Я ответил уклончиво
- и да мол, и нет. Мне, конечно же, стыдно было признаться, что я сам
целовал только девочку в раннем детстве, и уже потом меня самого целовал
несовершеннолетний мальчишка.
- Да ты, никак, гомосексуалист! - вдруг сообразила Нина, - у вас на
Кавказе много таких! Скажи, ты с мужиками трахался? - заглядывая в глаза,
спрашивала Нина. Я почему-то густо покраснел и опустил голову.
Нет, ты ошибаешься, я не гомосексуал, я хорошо знаю, что это такое! -
пытаясь оправдаться, использовал я устаревший термин, знакомый мне по
"Мужчине и женщине".
"Лист"! - жестко добавила Нина, - Гомосексуалист, или педераст, если
тебе так понятнее! - Господи, думала, что нашла здорового мужика, а нашла
подружку! Слушай, подружка, не подходи ко мне больше, хорошо! А других
девушек, которые будут к тебе подкатывать, впредь предупреждай, что ты не по
их части! Так будет честнее, чем морочить им голову не по делу! Она отошла,
оглядела меня на прощание и сказала:
- Надо же, дал Бог такое тело педику! А я-то, дура, потеряла столько
времени на юге!
Мы расстались. Я пошел домой, заперся там в библиотеке и стал читать
энциклопедию про гомосексуалов - а вдруг Нина и впрямь права. Ночью я даже
всплакнул - что-то мне не везет с женским полом. Чем-то я не такой, не пойму
только чем.
А назавтра, в день отъезда, мне, оказывается, было подготовлено
испытание на "вшивость". Утром я пошел на Сухумский "медицинский" пляж, где
купаются голыми. Не путать с нудистским пляжем - на медицинском голыми
купаются только однополые - мужчины на одном пляже, а женщины - на другом.
Между этими пляжами стояла деревянная стенка со множеством отверстий,
проделанных с мужской стороны, и заткнутых ватой - с женской. Я решил еще
раз посмотреть, отличаюсь ли я чем-нибудь от других голых мужчин.
Я разделся, оставил свою одежду в шкафчике и вышел на пляж, в чем мать
родила. Впервые я показался в общественном месте в таком виде. С интересом я
стал осматривать голых мужчин и нашел, что большинство из них здорово от
меня отличались. Тонкорукие и тонконогие пузатые фигуры с висячим
микроскопическим "хвостиком" производили каррикатурное впечатление. Я-то из
голых мужчин видел только моих коллег-штангистов в душевой. На медицинском
пляже я здорово разочаровался в мужчинах.
Лег на песок, подставив спину солнцу. Почувствовал под собой теплый,
ласковый песок. Эрекция не заставила себя долго ждать, а вот конца ее я так
и не дождался. Теплый песок щекотал определенные нервные окончания, и кровь
все приливала и приливала куда надо, повышая давление до критического ...
Спина начала уже было подгорать, перевернуться нельзя - я не заметил на
пляже ни одного мужчину с моим состоянием "хвостика". А вдруг это страшно
неприлично, или за это могут публично осрамить или арестовать? И я решил
спасаться в воде. Развернувшись в сторону моря головой, я медленно, как
морская черепаха, пополз к морю. Оглянувшись назад, я с ужасом увидел, как
позади меня остается глубокая борозда, как после плуга. Возле берега я
вскочил и стремглав бросился в спасительное море.
От прохладной воды эрекция быстро прошла, но я хотел, чтобы свидетели
моего бегства успели уйти с пляжа. Около часа я плавал туда-сюда, заплывая
на женскую территорию моря. Но она не была огорожена, море было общим, и я
без опасения проплывал мимо купающихся женщин, белые ягодицы которых были
хорошо видны сверху. Не удовлетворяясь увиденным сверху, я подныривал под
плывущих женщин, разглядывая их снизу. Но без маски или специальных очков
разглядеть что-либо отчетливо не удавалось.
Наконец, я закончил свое сексуальное плаванье и вышел на берег.
Проклятая борозда еще оставалась на песке, и я стал ногами засыпать ее. И
тут вдруг, как Мефистофель явился моему любимому Фаусту, мне явился некий
улыбающийся человек лет тридцати пяти. Он подошел ко мне, заботливо взял под
локоть и сказал:
Боже мой, вы живы и целы! А я уже думал, что вы утонули! Ну, разве
можно столько плавать, вы же переохладитесь! Я на вас сразу обратил внимание
- у вас такая красивая фигура! Нет, чтобы не простудиться надо выпить
немного. Позвольте пригласить вас в эту забегаловку на пляже! - и он
уважительно повлек меня к киоску на пляже, возле которого стояло несколько
столиков под зонтиками. Выпить меня не надо было уговаривать, это - всегда
пожалуйста!
- Вот, наконец, встречаю порядочного интеллигентного человека. Точно,
благородного происхождения! А то одни "глехи" вокруг! - думал я, идя с новым
знакомым к киоску. Меня удивило, что продавец поздоровался с моим спутником:
"Салами, Миша!", и, не ожидая заказа, подал ему бутылку вина "Салхино" с
двумя стаканами. Я никогда не пил "Салхино", но знал, что оно всегда
завоевывает "Гран-При" на выставках.
- За знакомство! - сказал мой новый приятель и чокнулся со мной, - меня
зовут Миша, можешь называть меня по имени и на "ты", я еще молодой! -
засмеялся он.
- А я - Николай! - назвал я себя, считая неуместным произносить свое
турецкое имя.
- Ника, значит! - Можно я буду называть тебя "Ника"? - спросил Миша.
Я знал, что в Грузии Николаев так чаще всего и зовут; правда, чисто
по-грузински - "Нико", но культурные обрусевшие грузины так и произносят
"Ника". Я пригубил "Салхино" и был поражен его вкусом и запахом. "Салхино" -
красное вино ликерного типа, очень сладкое, такое и не пьют в Грузии. Но его
вкус и запах - это сказка, сладкая, душистая сказка! Это нектар, амврозия,
наших богов - обязательно попробуйте настоящее "Салхино", если вы еще не
пили его!
От бутылки слегка крепленого "Салхино" приятно закружилась голова,
захотелось отдыхать в тени и беседовать с приятным человеком. Воспоминания
от Нины исчезли, как будто ее и не было.
- Ника, давай пойдем в баню и смоем этот песок, соль, пот и тому
подобное. А потом зайдем в ресторан и выпьем. Я тебя приглашаю! - предложил
Миша, и я, естественно, согласился. Мы вышли на улицу, Миша остановил
машину, мы сели.
- К центральным баням! - сказал Миша водителю.
- Ты был когда-нибудь в этих банях? - спросил Миша, на что я ответил,
что еще ни в каких банях вообще не был и моюсь дома.
Миша рассмеялся и заметил, что бани не только для того, чтобы там
мыться. Я не понял, чем еще можно там заниматься, а водитель громко
рассмеялся. Вскоре мы подъехали к незнакомому мне зданию сухумской бани,
вышли, и водитель пожелал нам успехов.
В бане Миша уверенно повел меня куда-то по коридорам, пока мы не пришли
к двери с красными плюшевыми портьерами.
- Это "люкс", - сказал мне Миша и подошел к дежурному в белом халате.
Тот поздоровался с Мишей и согласно кивнул на его короткие слова.
- Пошли! - как-то поспешно повел меня Миша, и мы зашли в номер, где
была большая ванна, душ, каменное ложе, видимо для массажа, раздевалка, и
маленькая комната отдыха со столом, стульями и койкой. Мы не успели
раздеться, как в дверь постучали, и вошел дежурный в халате, неся в руках
поднос с бутылкой того же "Салхино" и парой крупных красивых персиков.
Мы быстро выпили по стаканчику вина и пошли в душевую. Я заметил, что
движения у Миши стали какими-то нервными и поспешными, он был серьезен. Мне
же было хорошо и я улыбался.
- Давай, сперва я потру тебе спину, а потом ты мне! - скороговоркой
предложил Миша. Мне не очень хотелось мыться с мочалкой, но я согласился.
Миша поставил меня к стенке, велел опереться на нее руками, и быстро протер
мне спину мыльной мочалкой.
- Теперь ты меня! - как-то нервно сказал Миша, вручил мне намыленную
мочалку, а сам уперся руками в каменное ложе, и, согнувшись в три погибели,
подставил мне спину. Я начал мылить ему спину, подражая его движениям.
- Плечи, плечи! - попросил Миша, и я потянулся мочалкой к его плечам.
Вдруг он неожиданно обхватил меня правой рукой сзади за талию и прижал
к себе. Неожиданно я ткнулся "причинным" местом в его ягодицы, и эрекция
возникла почти мгновенно. Я пытался отодвинуться назад, но Миша упорно
прижимал меня к себе.
Голова моя пошла кругом, но я тут же понял все. Миша - педик! Как я
только сразу не догадался! Так вот о чем говорила и Фаина и Нина! Вот
оказывается, моя участь и судьба - педики!
- Нет, шалишь! - подумал я и оттолкнулся от Миши.
Миша обернулся, и я увидел его совершенно безумное лицо.
Ника, Никуша, прошу, не гони, трахни меня, никто никогда не узнает! -
Миша лихорадочно пытался схватить меня за "хвостик", но я увертывался.
- Так ты - гомосексуал? - задал я ему, казалось бы, совершенно ненужный
вопрос.
- А как ты думаешь? - нервно сказал Миша, - как Чайковский, Чабукиани,
половина всех артистов и даже Ленин. Чем, думаешь, занимался он в шалаше с
Зиновьевым? Ничего плохого в этом нет, повторяю, никто не узнает, а я
заплачу тебе! Хорошо заплачу!
- Пора сматывать удочки, - подумал я и даже не смыв мыла, стал
экстренно одеваться.
Миша с мыльной спиной стал хватать меня за руки и угрожать:
- Сейчас позову дежурного и скажу, что ты хотел меня изнасиловать!
Знаешь такую статью - 121-ю - "Мужеложство"? В тюрьме будешь сидеть! - пугал
он меня, сам не веря в свои угрозы.
- Дурень ты, Миша! - сознавая свое превосходство в силе, спокойно
сказал я ему, - я несовершеннолетний, хотя и выгляжу старше, у меня и
паспорта-то нет! Статью назвать? - спросил я его, и, одевшись, вышел из
номера. Миша, голый с падающей со спины пеной, стоял неподвижно, как вросший
в пол.
В коридоре ко мне подошел дежурный. Видя мой рассвирепевший вид, он
спросил: "Что ничего не вышло?"
- А что должно было выйти? Вы знаете этого человека? - приступился я к
нему.
- Кто же в Сухуми не знает Мишку-пидора, небось, он тебя на пляже
"снял"? - ответил дежурный, - он почти каждый день приводит нового. Но он
богатый и очень опасный человек, если вы поссорились - берегись!
- Молодец я, что не назвал ему фамилии и города, где живу! - подумал я,
- наконец, начал умнеть!
Я вышел из бани и поспешил домой. А вечером поезд уже мчал меня в
Тбилиси, изрядно поумневшего и набравшегося опыта. Жаль, но марочное
"Салхино" я с тех пор пить не могу. Мне теперь кажется, что этот приторный
вкус и запах по душе только сексуальным извращенцам.
Великий пролетарский писатель Максим Горький не вправе на меня
обижаться за подражательство. Может показаться, что названия моих глав
несколько напоминают горьковские - "Детство", там, или "Отрочество с
Юностью". Но только не название этой главы - у него "Мои университеты", а у
меня "Его университеты". Потому, что он писал про себя, а я - про моего
друга профессора Нурбея Гулиа, как вы, наверное, убедились, "великого и
ужасного". Непонятно только, как после такого тяжелого детства,
скандально-унизительного отрочества и мстительно-высокомерной юности, мой
друг смог стать прогрессивным ученым-демократом и, где-то, даже
гуманитарием! А произошло это потому, что правильной жизни его научили "его
университеты". "Университетами" для него были: ВУЗ, в котором он учился,
целина, которую он "поднимал", семья, которой он слишком рано обзавелся,
спорт, по которому нанесли смертельные удары вышеупомянутые целина и семья.
Поступлением в аспирантуру заканчивается период "его университетов" и
начинается новый этап его жизни. Но не будем слишком забегать вперед и
изложим все по порядку, причем в прежней манере рассказа моего героя о самом
себе.
Когда я силюсь вспомнить, чем же примечательны были мои первые годы в
Политехническом, то, прежде всего на ум приходит спорт, потом женитьба, и
только после всего этого - учеба.
Учеба не требовала от меня никаких усилий. Почти все предметы, я изучал
с интересом и поэтому легко, а "Историю КПСС", которая не вызывала ни
малейшего интереса, я сумел вызубрить наизусть. Память в молодые годы была
"еще та".
Я знал, что стипендию мне дадут только в случае исключительно отличных
оценок в сессии, и поэтому именно их я и получал. Дело в том, что стипендию
у нас давали только в том случае, если доход на каждого члена семьи
получался менее 300 рублей. Мама моя - ассистент ВУЗа, получала 1050 рублей,
бабушка - 360 рублей пенсии, и на троих получалось аж под пятьсот рублей.
Только в случае одних пятерок в сессию мне полагалась стипендия, причем
повышенная. Мои шикарно одетые и разъезжающие на своих машинах сокурсники
приносили справки о нищенских доходах родителей-артельщиков и
"забронировали" себе стипендию при любых оценках. Ну, кто дал бы справку о
его доходах подпольному цеховику, спекулянту, мошеннику и.т.д.! А работать
тогда должны были все - иначе ты тунеядец. Вот и приносили справки о работе
на полставки сторожем, дворником и тому подобное.
За всю учебу в ВУЗе я не получил ни одной четверки, еще бы - без
стипендии мне пришлось бы переходить на вечернее отделение, чего не
хотелось. А повышенная стипендия - 550 рублей тогда была примерно равна 60
долларам, и при тогдашних ценах (красная икра - 35 рублей за килограмм,
столичная водка - 25 рублей за бутылку, проезд на трамвае - 20 копеек и
т.д.) на нее вполне можно было прожить. Тем более икру я не ел - она мне
опротивела еще в детстве, водку готовил сам, а за трамвай платил не 20
копеек, а 3 копейки.
Дело в том, что монеты достоинством в двадцать копеек и в три копейки
имели точно одинаковые диаметры и реверс (то, что всю жизнь называлось
"орлом"). И только аверс (где написано достоинство монеты) и цвет были
разными.
Я достал немного ртути (в то время ее можно было похитить даже в
ВУЗовской химлаборатории) и амальгамировал трехкопеечные монеты. То есть, я
натирал их тряпочкой с ртутью, и монеты приобретали серебристый цвет. Если
такую монету показать "орлом", то никакого отличия от двадцатикопеечной не
было. В трамвае я показывал народу такую монетку орлом и бросал ее в кассу,
а потом уж отрывал билет.
О вреде ртути тогда не говорили - это сейчас поднимают страшный шум,
если вдруг в еде находят хоть капельку ртути. Авторитетно заявляю всем, что
при приеме внутрь ртуть не токсична! Дышать ее парами не стоит, а глотать -
пожалуйста, сколько влезет!
У нас на "том дворе" жил бывший "зек" - Рафик, который на зоне работал
на ртутных приисках. Так вот эту ртуть на работе он каждый день пил
килограммами, а, приходя домой, переворачивался вверх ногами и выливал
содержимое в таз. Потом он продавал ртуть скупщикам, которые перепродавали
ее частным зубным врачам. В те годы были очень распространены медные и
серебрянные пломбы, материал (амальгама), для которых готовится на ртути.
Две медные пломбы, поставленные мне более полувека назад, прекрасно держатся
у меня в зубах и сейчас, а каков век пломб нынешних - вы сами прекрасно
знаете.
Монета, натертая ртутью, недолго оставалась серебристой - ртуть
выдыхалась и золотистый цвет возвращался. Поэтому у меня в комнате стояло
блюдце со ртутью и монетами, плавающими в ней как кусочки дерева или пробки.
Я их время от времени переворачивал, чтобы амальгамировать обе стороны. Как
мы все не поумирали от этого сам не понимаю! Наверное, на Кавказе даже ртуть
была поддельной!
А если серьезно - то не повторяйте этого опыта сами. Я думаю,
изобретатель ртутного барометра Торричелли умер молодым, как раз из-за целых
корыт со ртутью, которые стояли открытыми у него в лаборатории. Это видно,
хотя бы из рисунков, изображавших этого ученого в своей лаборатории.
Так вот, возвращаясь к начальным годам в ВУЗе, я первым делом вспоминаю
тренировки. У нас в Политехническом был хороший зал штанги, где я
тренировался три-четыре раза в неделю. Но первые годы продолжал ходить в
прежний зал на стадионе "Динамо", к которому привык, да и с товарищами не
хотелось расставаться. У нас образовалась теплая группа товарищей, шуточным
девизом которой был: "Поднимем штангу на должную высоту!".
Иосиф Шивц почему-то ушел с тренерской работы, и у нас появился молодой
симпатичный тренер Роберт, которого мы все очень полюбили. Мы даже
стихотворение такое придумали в подражание Маяковскому:
Да будь я евреем преклонных годов,
И то без сомнений и ропота,
Я штангу бы поднял только за то,
Чтобы порадовать Роберта!
А Роберту очень нравился мой жим - я "выдавливал" штангу несмотря ни на
что, даже если она была непомерно тяжела для меня.
- Венацвале ам спортсменс! ("Благословляю, этого спортсмена!" -
по-грузински) - восхищенно говорил Роберт, видя мой жим. Он был уверен, что
я побью мировой рекорд в жиме, а он был тогда, в моем полулегком весе, равен
115 килограммам. В 1958 году весной я на тренировке жал, конечно не очень
"чисто", штангу в 115 килограммов, а на соревнованиях поднял всего 105
килограммов - не хотел рисковать, мне нужно было выполнить норматив мастера,
что я успешно и сделал. Кстати, норма мастера спорта в жиме тогда была всего
95 килограммов. Но я, нимало не сомневался в том, что осенью 1958 года,
побью мировой рекорд. Даже сам экс-рекордсмен мира в жиме, Хайм Ханукашвили
говорил мне, что я вполне могу осенью побить этот рекорд. Рекордсмен
тренировался в том же зале, что и я, только в другое время. И чемпион мира -
Рафаэль Чимишкян также тренировался в нашем зале. Мне "повезло" - только в
моем - полулегком весе, в Грузии были штангисты мирового класса - чемпион и
рекордсмен мира. "Рыпаться" мне вроде, было некуда, но именно в жиме была
"брешь" - 115 килограммов - вес, который никак нельзя было считать очень
большим. У чемпиона мира Чимишкяна жим был слабый - 105 килограммов, но в
рывке и толчке, он был недосягаем (в то время соревнования по штанге
проводились по классическому троеборью - жим, рывок и толчок двумя руками).
Вот и поуходили мало-мальски сильные спортсмены в другие весовые категории -
легчайший и легкий веса, боясь конкуренции с Чимишкяном. А Ханукашвили был
уже "в возрасте" и установить новый рекорд не мог. Так и держались эти 115
килограммов, как будто специально дожидаясь меня.
В начале лета я уже на тренировке жал 115 килограммов, нужны были
только соревнования соответствующего уровня, которые должны были состояться
осенью.
За многие ошибки в жизни я крепко ругал себя, но самыми последними
словами я обзываю себя за то, что "прозевал" этот рекорд, который, казалось
бы, сам шел в руки. Летом наш курс уезжал по комсомольским путевкам убирать
урожай на целину, и я принял идиотское решение ехать вместе с моей группой.
Эта поездка представлялась мне чем-то вроде летнего отдыха, заодно можно
позаниматься моими любимыми эспандерами, и осенью же - побить мировой
рекорд. Как ни убеждал меня тренер не ехать, но я был непреклонен и стоял на
своем, как известное вьючное упрямое животное.
И что же - поездка затянулась до октября, еще в поезде я заболел
кишечным заболеванием, от которого чуть ни отдал концы, и в результате
прибавил в весе 25 килограммов, перейдя сразу через четыре весовые категории
в полутяжелый вес. Да еще, слава Богу, что приехал живым, двое с нашего
курса погибли, замерзнув в снежной буре... в сентябре!
И пока я гонял эти 25 килограммов и приходил хоть в какую-нибудь
спортивную форму, прошел год, а уже в сентябре Виктор Корж улучшил рекорд в
жиме аж до 118,5 килограммов! Близок был локоток, но так и не удалось мне
его укусить!
На первом курсе учились в нашей группе две девушки - спортсменки,
отличницы и т.д. Одна - Лиля, была гимнасткой, другая Ира - теннисисткой.
Мне нравились они обе, и как оказалось, взаимно. Лиля похитила со
спортивного стенда мою фотографию со штангой, и это послужило поводом для
встречи. Она опоздала на свидание на полтора часа, а я педантично ждал ее.
Не нашлось тогда участливого человека, который научил бы меня уму-разуму -
если девушка опаздывает, тем более, настолько, то ненадежный она человек!
Ира никогда не опаздывала, она была умной, начитанной и веселой
брюнеткой с черными глазами. Лиля была сильна в математике, но не начитана -
она воспитывалась в очень простой и бедной семье. Но она была блондинкой - и
это сыграло свою роль. Я как "лицо кавказской национальности" сильнее
увлекся ею. Но не забывал и Иру.
В конце года между девушками произошел конфликт из-за меня, где
победила Лиля. Ира даже ушла из Политеха в Университет, поссорившись с
Лилей, но не со мной. Несмотря на ссору между собой, они принимали горячее
участие в моей спортивной жизни, не пропуская ни одного соревнования с моим
участием.
Который из этих два девушка не твой - познаком! - просили меня
кавказские штангисты, увидев такую яркую парочку на соревнованиях по штанге,
где женщин среди зрителей почти не было. О том, чтобы женщинам самим
поднимать штангу и соревноваться, тогда и думать не могли. - Все два - мой!
- отвечал я, и "просители", цокая языком, уходили.
Узнав откуда-то, что я летом решил ехать на целину, Ира специально
встретилась со мной, чтобы отговорить от этого глупого, с ее точки зрения,
шага:
- Ты что, ненормальный, что ли? - горячо убеждала Ира, - тебе же к
мировому рекорду надо готовиться - режим, диета, отдых! А ты, неизвестно
куда собрался?
Лиля, и что самое главное, мама, были противоположного мнения. Лиля,
правда, потом говорила, что так она поступала только "в пику" Ире, но слова
мамы убедили меня:
- Все товарищи едут на целину, а ты хочешь показать им, что ты особый?
Некрасиво будет!
Оказавшись в вагоне, я понял, кто из группы считал себя особым. Все,
кто имел хоть какую-то зацепку, не поехал. А кто не имел - опоздали,
сославшись на поломавшийся автобус. Поехали только простодушные, идиоты (к
которым я охотно причисляю и себя!) и те, кто, имея специальность каменщика
или плотника хотели на целине подзаработать. Последних оказалось только
трое, это были взрослые люди, после армии, а одному вообще было за тридцать.
С двумя из них - "стариком" Калашяном и комсоргом группы Абрамяном, судьба
еще столкнет меня в одном пикантном деле, о котором я расскажу после.
Умные и хитрые с нами не поехали, и они были тысячу раз правы. Сколько
я ругаю себя за непростительные ошибки и промахи в прошлой жизни, но
продолжаю их делать даже сейчас. Неглупый вроде человек (это я мнение
окружающих высказываю!), а промахи - достойны ребенка из дикого островного
племени.
Вывод, который я сделал для себя (может, слишком поздно!) - научные,
технические и прочие специальные знания и знание жизни - совершенно разные,
порой, взаимоисключающие вещи!
В июле 1958 года, в страшную сорокоградусную Тбилисскую жару, закинув
за плечи рюкзак с банками тушенки и сгущенки, с полотенцем, сменой белья и
свитером на всякий случай, я в назначенное время пошел на вокзал пешком.
Благо от дома до вокзала - десять минут хода. С собой взял немного денег
(остальные надеялся там заработать), паспорт и "комсомольскую путевку".
Нашел свой товарный поезд и пульмановский вагон с нарами для перевозки
комсомольцев-целинников. Намека на туалет в вагоне не было - обращаю на это
внимание, так как вопрос туалета окажется для меня очень актуальным! На нары
были набросаны грязные матрацы, на которых клопы ползали, не скрываясь даже
днем.
В вагоне размещались четыре группы студентов - две русские в одном
конце, и две грузинские - в другом. Всего было человек около семидесяти.
Путь в Северный Казахстан - Кустанайскую область, лежал через Азербайджан -
печально известный Сумгаит, Дагестан - Махачкалу, и Чечню - Гудермес, а
далее - через Астрахань, Оренбург на станцию Тобол, где нас и высадили.
Переезд занял почти неделю. До Оренбурга наш поезд часами стоял на разных
полустанках, пропуская более важные поезда, ехал он медленной скоростью, а
после Оренбурга двигался, хотя и медленно, но безостановочно, днем и ночью.
Лиля провожать меня не пришла - она отдыхала на море. Поезд отошел под
"Прощание славянки" и бравурные грузинские марши. Мы поделили свои нары и
матрацы, постелили на них выданные нам пятнистые простыни с ужасными черными
штампами, величиной с тетрадную страницу, разложили плоские жесткие подушки.
Занозы из нар свободно проходили через тощие матрацы и помогали голодным
клопам жалить нас.
До Сумгаита ехали весь первый день, изнывая от жары. Оказывается, есть
жара хуже Тбилисской - это жара Азербайджанская. Мы выскакивали на каждой
остановке, чтобы выпить воды и намочить полотенца, которыми постоянно
обтирались, спасаясь от жары и отпугивая клопов. Убедительно прошу вас, не
ездите на нарах в товарных вагонах, вот рассказываю и сам чешусь от
воспоминаний!
Проезжая по Чечне на следующий день, мы по инициативе "старика"
Калашяна, созвали общее собрание и решили собрать всю еду в общий котел и
назначить дежурных на ночь. Я с удовольствием отдал в общий котел свои банки
тушенки и сгущенки, но заметил, что многие рылись в своих торбах довольно
долго, явно утаивая ценные продукты. Увидел, что Калашян положил в общий
котел только батон хлеба, весело заметив, что он не куркуль, чтобы брать с
собой запасы.
Ночью мы проезжали по Чечне. Думали ли мы, что через сорок с лишним лет
здесь будет твориться такое! Чеченцев в ту пору там не было, я встречал их
уже на целине, как и ингушей. Они мирно работали в колхозах и воинственности
не выказывали.
Утром следующего дня поезд подошел к Махачкале. Нас высадили, повезли в