Страница:
временем я незаметно залил в вентиляционные отверстия пузырек серной
кислоты, не забыв вытереть тряпкой пролитые капли. Дело было сделано -
автомат перестал работать навсегда!
А под самый Новый Год я сильно простудился и заболел. Мне дали
бюллетень, и мое заявление об уходе с работы в связи с поступлением в
аспирантуру отнесла в отдел кадров жена, вместе с копией извещения о
поступлении. С работы меня освободили, и у меня на руках была трудовая
книжка со справкой о размере получаемой зарплаты.
Ребята из бюро рассказывали мне, что Мхитаров в связи с моим уходом
устроил собрание в бюро и сказал, что надо внимательнее присматриваться к
поступающим на работу - для чего они идут работать в наш почтовый ящик. И
все возмущался:
- Надо же - грузин, а нас, армян, перехитрил!
К середине января я снова в моей любимой "Пожарке", но уже в другой
комнате - вместе с тремя аспирантами. Так получилось, и видимо не случайно,
что мы все четверо оказались выпускниками одного и того же института в
Тбилиси, только мои коллеги были старше меня. Вадим Корольков был самым
старшим - ему было под тридцать пять - предельный возраст для поступления в
дневную аспирантуру; двое других - Володя Кафка и Хазрет Шазо (кабардинец
по-национальности) - помоложе, но тоже существенно старше меня. Ведь я
поступал без трудового стажа!
Нам было что вспомнить - Тбилиси, институт, преподавателей; в случае
чего мы могли поговорить и по-грузински. К слову замечу, что аспирант
следующего года приема - Саша Лисицын, тоже был выпускником нашего
института; он быстро стал директором крупнейшего научно-исследовательского
института ВНИИЖТа, при котором и была наша аспирантура. К сожалению, его уже
нет с нами.
С моими друзьями - Серафимом, Володей Ломовым, Лукьянычем, я связи не
терял, часто заходил к ним в гости. Штангу я перетащил в свою новую комнату,
но обыграть кого-нибудь уже почти не удавалось - все обо всем были
наслышаны. Я продолжел по утрам ходить на Опытный завод, а потом в
лабораторию. Кроме того, посещал занятия по английскому языку и философии,
необходимые для сдачи кандидатского минимума.
С выпивкой дела стали похуже. Коллеги-аспиранты были по моим понятиям
трезвенниками, а в комнату Серафима каждый раз заходить было неудобно. Зато
я сблизился с Володей Ломовым, тоже не дураком выпить, а, к тому же, каждый
вечер мы ходили "кадрить" девушек в парк города Бабушкина.
Ездили мы на электричке - "трехвагонке", которую уже ликвидировали. Она
соединяла станции Лосиноостровская и Бескудниково. Нам со станции Институт
Пути до Лосинки ехать было недалеко - всего четыре километра, но поезд
тащился минут десять, с промежуточной станцией Дзержинская, которую называли
обычно Облаевкой, потому, что там поезд облаивали десятки бродячих собак.
Успехов на женском фронте у нас почти не было, потому, что мы перед
заходом в парк обычно "брали на грудь", и дело кончалось либо дракой у
танцплощадки, либо сном на скамейке с последующим ночным возвращением домой
"по шпалам". Володя жил в своей комнате с женой Таней и маленьким сыном
Игорьком. Таня не жаловала меня, как очередного друга-алкаша ее мужа. К тому
же мы тащили из дома закуску, которой нам обычно нехватало.
И вдруг мне неожиданно повезло. Утром, идя на Опытный завод, я всегда
проходил мимо магазина типа сельмага, где продавалось почти все - начиная от
водки и заканчивая посудой и телогрейками. И однажды вижу - внизу у магазина
стоит грузовик ГАЗ-51, груженый ящиками с водкой и консервами, а вокруг него
бегает запыхавшаяся молодая женщина. Она рванулась ко мне и просит:
Парень, помоги разгрузить машину, хорошо заплачу, грузчик запил,
собака!
Я никуда не спешил и перетащил ящики в магазин. Женщина, оказавшаяся
директором магазина - Валей, как она сама представилась, дала мне за это две
бутылки "Московской особой", и попросила иногда помогать ей. Раза два в
неделю по утрам приходит машина и каждый раз - трудности с разгрузкой -
грузчика не найдешь. На полную ставку брать - работы не найдется, а на
эпизодическую никто не соглашается.
Я подумал и согласился. "За" было несколько доводов - во-первых, труда
мне это не составляло, и я никуда особенно не спешил по утрам. Во-вторых -
две бутылки водки бесплатно на улице не валяются. А еще эта Валя мне
понравилась - интересная крепышка-блондинка, смотрит прямо в глаза, да и
говорит без экивоков. Называет кошку кошкой, как говорит директор Нифонтов.
Валя попросила меня только отдавать ей бутылочный "бой", желательно с
пробкой; пробки в ту пору были алюминиевыми колпачками.
- Ты пробку-то не срывай, а покрути немного и она сама спадет. А потом,
как выпил, разбей бутылку, а пробку надень на горлышко и завальцуй хоть
ключом или ножичком! - учила она меня. - А я спишу бутылки как транспортный
"бой". И тебе будет хорошо - и мне!
Как-то Валя спросила меня, почему я живу в "Пожарке" и чем, вообще,
занимаюсь. Я и объяснил ей, как мог, что учусь, дескать, в аспирантуре,
науку делаю, а через три года защищу диссертацию и буду кандидатом наук.
- Врешь ты все, - прямо заявила Валя, - если ты ученый, то почему
ладони как у слесаря, да и сила такая, что машину за десять минут
разгружаешь?
- Да потому, что я - спортсмен-штангист, повезло вам с грузчиком! -
смеясь, ответил я.
- И сколько ты будешь получать, когда защитишь свою диссертацию? - без
обиняков спросила Валя.
- Ну, смотря, кем работать буду. Зав. лабораторией, например, в ЦНИИСе
четыреста рублей получает.
Валя аж присвистнула, заметив, что эта зарплата побольше, чем у
министра, опять обвинив меня во лжи.
- Валя, - говорю я ей, - телефон у вас в кабинете, наверное, есть,
позвоните в отдел кадров ЦНИИСа и спросите, кем числится у них Гулиа и
сколько получает кандидат наук!
- Слушай, Гулия (с ударением на "я"), - как-то вдруг задумчиво
проговорила Валя, зашел бы ты ко мне в магазин после работы, часов в восемь.
У меня кое-какие шмотки есть, отдам по своей цене! - она показала мне
окошечко с решеткой, куда надо постучать, чтобы она вышла и открыла магазин.
Мы до семи работаем, но тут до полвосьмого продавцы крутятся, а к
восьми никого не будет. Заходи!
Я еле дождался этих восьми часов, и парадно одетый, даже в галстуке,
постучал в окошечко. Занавеска приоткрылась, мелькнуло Валино лицо, и
занавеска прикрылась снова. Я пошел ко входу в магазин. Валя отперла замки
изнутри, пустила меня и замкнула двери снова. Она была красиво приодета,
накрашена и сильно надушена. Запах духов меня всегда брал за живое, а сейчас
- в пустом темном магазине с красивой женщиной рядом - особенно.
Валя провела меня в подсобку в подвальном этаже. Открыла обитую
оцинкованным железом дверь и зажгла свет. Комнатка напоминала склад - на
полу стояли ящики с дефицитными напитками - коньяком, "Охотничей" водкой,
"Московской особой" 8-го цеха (так называемой "Кремлевской"), баночками
икры, крабами, печенью трески. Из фруктов я заметил ананасы и плоды манго.
На стенах висели дубленки, и в полиэтиленовых мешочках - меховые шапки. Я
смотрел на все это, как в музее.
Валя подала мне синтетический (кажется трикотиновый) пуловер красного
цвета и белую нейлоновую рубашку. Это в магазинах найти было трудно.
- Деньги после отдашь, когда примеришь, - заявила она, - а сейчас давай
обмоем и твои обновки, и знакомство. Ведь ты меня до сих пор на "вы"
называешь! Что я - старуха, что ли? Мне всего двадцать пять лет!
Я попытался, было, сказать, что не привык "тыкать" директорам, что я
исправлюсь, но она открыла уже початую бутылку коньяка и разлила по рюмкам.
- Давай выпьем на "брудершафт", чтобы мы были друг с другом на "ты"! И
даже тогда, когда ты будешь кандидатом наук, - добавила она. Мы чокнулись,
скрестились руками и выпили. Потом, как положено, поцеловались. Я заметил,
что поцелуй ее, был отнюдь не дружеским. Мы выпили еще, и еще раз на
брудершафт, сильно задержавшись в поцелуе. Я обнял Валю и, заметив в углу
комнаты какие-то ткани на полу, поволок ее туда.
- Ты что, ты что, - смеясь, говорила Валя - туда нельзя, ты же меня
изваляешь всю - это мешки!
Валя быстро освободилась из моих объятий, погасила большой свет,
оставив лампочку аварийного освещения. Потом, взяв меня за руку, подвела к
письменному столу у стены, стала лицом к нему и наклонилась, положив локти
на стол. Я стоял позади нее, ничего не понимая. Тогда она, тихо похохатывая,
задрала себе юбку сзади и приспустила трусы.
- Теперь догадался? - проворковала она, обернувшись.
К своему стыду, догадался я только сейчас. Мой небольшой опыт
сексуальной жизни не включал в себя такой удобной, естественной и практичной
позы. В какой-то из "самиздатовских" книг по сексу еще в детстве я прочел,
что единственно правильной позой при совокуплении является такая, когда
"женщина лежит на спине, а мужчина - на ней, обернувшись к ней лицом. Все
остальные позы - скотские и содомические". Ну, жена - ладно, она девушкой
была, это я ее должен был учить, но Настя - неужели она тоже не знала этих
милых, прекрасных и удобных "содомических" поз! Темнота, я темнота -
двенадцать часов ночи - как любил говорить Лукьяныч!
Валя оказалась женщиной, что надо. Да, до директоров всем нам только
расти и расти! Так просто директорами, особенно магазинов не становятся! Тут
нужна сноровка, ум, и главное - решительность и самостоятельность. Слюнтяи и
интеллигенты директорами магазинов не бывают!
Я был наверху блаженства. Такая умная, в меру страстная и удобная
женщина мне встретилась впервые. С ней было легко; что-то решать,
предпринимать и думать было не обязательно. Тебе всегда выдавалась самая
правильная в мире инструкция, как поступать.
Две секунды, два движения - и Валя снова одета и в порядке. Даже я
отстал в приведении себя в нормальный вид.
- В девять машина придет, тебе уходить надо, - целуя меня, прошептала
Валя, - я тебя выпущу. - Шмотки не забудь, - напомнила она, и вывела меня за
дверь магазина. - Я тебя позову сама! - напоследок сказала Валя.
Я зашел за угол "Пожарки" и стал наблюдать за входом в магазин. В
девять часов, действительно, приехала машина - ГАЗик, который тогда называли
"козлом", с военными номерами. Валя вынесла из магазина две полные тяжелые
сумки и передала их кому-то в машине. Затем села рядом с водителем и "козел"
отъехал.
Два раза в неделю Валя по утрам звала меня на разгрузку машины. Те же
два-три бутылки в обмен на "бой". Никакого намека на былую близость - я с
ней опять на "вы". Только перед расставанием, передавая бутылки, Валя одними
губами шептала: "В восемь постучишь в окошко!", и тут же заходила в магазин.
Так продолжалось до самой весны, до таяния снегов, прилета птиц,
подснежников, фиалок, ландышей и сирени. И в одну из интимных встреч в
подсобке, когда у нас оставалось до девяти еще полчаса, Валя затеяла
неожиданный разговор.
- Ты, я вижу, человек неженатый, - она хихикнула, - кольца нет, да и
опыта тоже никакого. А ведь рано или поздно жениться-то надо! Я тоже -
незамужняя, никто пока замуж не позвал. Да и я себя на помойке-то не нашла,
за всякого охломона не пойду. А вот ты мне - по сердцу пришелся! Ты - не
наглый, умный, что тебе говоришь, то ты и делаешь! Не глядишь, чего-бы
хапнуть на халяву! Мы были бы отличной семьей - всем на зависть. Ну, будешь
ты получать свои четыреста - но ведь и все. А у меня всегда будет еще
"кое-что", и не меньше. Вот так будем жить - и Валя оттопырила вверх большой
палец сжатой в кулак левой руки, а пальцами правой сделала такое движение,
как будто посыпает солью кончик этого оттопыренного пальца.
Я такой жест видел впервые, видимо он означал, "очень, очень, хорошо!".
- Что скажешь? - Валя вопросительно посмотрела на меня.
Что мне было ей сказать? Я блудливо водил глазами "долу", не в силах
взглянуть ей прямо в лицо, как это делала она, и говорил, что надо бы
закончить учебу, защитить диссертацию, а какой я сейчас жених со ста рублями
в месяц?
- Все понятно! - сказала Валя и выпроводила меня из магазина, как
обычно.
Но тщетно я ждал по утрам ее озорного крика: - Гулия, Гулия! - она не
звала меня больше. Я проследил, кто же разгружает ей машину по утрам, и
увидел большого полного "дядю" в кепке. Видел я, как она передала ему две
бутылки водки, и он ушел. А вечером машина пришла уже не в девять, а в
восемь часов. Водитель заглушил двигатель, погасил огни, и, заперев дверцу,
постучал в заветное окошко в магазине. Через минуту Валя отперла двери,
пустила его внутрь, и, оглянувшись по сторонам, заперла двери снова.
Я постоял немного и пошел к себе в комнату.
- Что-то ты сегодня рановатого, да и грустный какой-то! - оторвавшись
от работы, подозрительно проговорил Вадим. Я только вздохнул в ответ, и
пошел в комнату Серафима, где раздавались громкие пьяные разговоры ...
Жизнь в общежитии шла своим чередом. Напротив "Пожарки" через переулок
(рядом с Валиным магазином) освободилось маленькое одноэтажное здание, и
туда решили переселить аспирантов и научных сотрудников ЦНИИС, оставив в
"Пожарке" только рабочих и, частично, инженеров. Но я и Вадим отказались
переезжать, и нам оставили комнату на двоих.
Освободилась всего одна комната, куда заселили молодого инженера
Валерку Кривого (это его фамилия), и странного типа по имени Иван Семенович
(иначе его пока никто не называл). Ивану Семеновичу было лет сорок, он был
маленького роста с большой треугольной головой и тонкой, с запястье
толщиной, шеей. Глаза у Ивана Семеновича были белые, водянистые и
выпученные, как у рака, зато голос был зычный и басовитый. Он когда-то
безуспешно учился в аспирантуре и остался работать инженером. С ним часто
случались анекдотические происшествия, и после одного из них он получил
прозвище, заменившее ему имя.
Почему-то Иван Семенович часто ходил в бывшую Ленинскую библиотеку
что-то читать. И рассказал нам, за рюмкой, конечно, что в него там влюбилась
красавица - дочь директора этой библиотеки.
- А разве в меня можно не влюбиться, - на полном серьезе говорил он
нам, - у меня такая эрудиция, такая интеллигентная внешность, такие умные
глаза ...
- Про глаза молчал бы, казел! - заметил ему слесарь Жора, взбешенный
самодовольством Ивана Семеновича.
И вот захотела эта дочка познакомить свою маму, со слов Ивана
Семеновича, как раз директора знаменитой библиотеки, с нашим героем.
- Я гордо так независимо захожу в кабинет директора, представляюсь ей,
- рассказывает Иван Семенович, - а она как глянет на меня, и, чуть не падая
со стула, говорит: "Да вы же монстр, Иван Семенович!".
- Теперь вы знаете, кто я - я монстр, монстр! - гордо кричал Иван
Семенович, расплескивая вино из рюмки.
- Казел ты, а не монстр! - обиженно сказал Жора и, плюнув на пол, вышел
из комнаты.
Тогда слово "монстр" было всем в новинку. Иван Семенович понял его как
"донжуан, супермен", и страшно гордился, повторяя каждому и всякому: "Я -
монстр, монстр!".
Мы с Валеркой Кривым специально взяли из библиотеки том какого-то
словаря и дали всем прочесть: "Монстр - урод, чудовище", и что-то там еще.
Написали это крупно на листе бумаги, дали ссылку на словарь и повесили на
стенку. Иван Семенович прочел это объявление, погрустнел, и что-то в нем
надломилось. Он перестал горлопанить своим обычно бравурным голосом, начал
изъясняться тихо и как-то виновато. Но прозвище "Ванька-монстр" к нему
прилипло навечно, а "Иван-Семеныча" забыли напрочь ...
Так вот, этот "Ванька-монстр" приводил иногда в свою с Валеркой
комнату, донельзя падших, пьяных и старых проституток с Казанского вокзала.
Видимо, обычные женщины, кроме разве только дочек директоров государственных
библиотек, брезговали им. Валерке приходилось выходить погулять, это ему не
нравилось, да и вшей, по-научному - педикулеза, боялся. И придумали мы с
ним, как проучить нашего "монстрика".
Мой магнитофон "Днепр", который уже долго простаивал без дела, сыграл
здесь свою роль. Валерка поставил его под кровать Ваньки-монстра, когда он
привел очередное страшилище с Казанского. Дескать, переодеться надо перед
"прогулкой" и тому подобное. И включил магнитофон на запись на малой
скорости, чтобы надольше хватило.
Через час "монстр" обычно выпроваживал свою "пассию", провожая ее до
автобуса. Мы же перетаскивали магнитофон ко мне в комнату и монтировали одну
продолжительную запись. Потом носили магнитофон с этой записью по комнатам,
где народ выпивал, и нам за это наливали тоже.
- Ты моя первая любовь, ты мое первое чувство! - отчетливо можно было
разобрать басок Ваньки-монстра.
- Мм-хррр-мать! - слышался ответ его "пассии".
Народ хохотал до колик. А как-то и сам Ванька-монстр услышал эту
запись. Вскоре после этого он переселился в другое общежитие, а потом
женился на совсем старой татарке, но и она его бросила. Потом следы его
затерялись совсем.
С Ваньки-монстра мы переключились на местного полусумашедшего по
прозвищу "Фидель Кастро". У него было еще одно прозвище, но об этом в свое
время. Фидель Кастро ходил в кирзовых сапогах, носил военные френч и брюки,
а также большую бороду, отчего и получил свое прозвище. Он часами просиживал
в столовой ЦНИИС, беря бесплатно стакан за стаканом несладкого чая. Возьмет
в рот глоток чая и полощет, полощет им зубы, уставившись неподвижным
взглядом куда-нибудь в стенку, и потом уже проглотит...
"Вождю кубинской революции" было под тридцать лет, родом он был из
деревни Медведково. В те годы в пяти минутах ходьбы от нашего современного
городка была настоящая деревня, с печным отоплением деревянных домов,
выгребными ямами и прочими атрибутами деревенской жизни где-то в глубинке.
Даже остановка автобуса No61 у нашего городка по-старинке называлась
"деревня Медведково".
Успехом у девок наш Фидель не пользовался по причине слабого ума, хотя
он и сочинял стишки. Вот один из них:
Цветет сирень, идет весна,
и молодежи не до сна!
Сам слышал, как он его на улице зевакам декламировал.
И вот Фидель стал присматриваться к деревенским козочкам, причем
пользовался он, в отличие от девок, у них успехом. Выдумал он и свою
технологию секса с ними, он рассказывал о ней так:
Ставишь сапоги на землю носками к себе, а козу-то задними ногами - в
голенища, сам наступаешь на носки, чтобы коза-то ножками не сучила, а руками
- за рога... До чего ж хорошо, до чего ж хорошо! - эмоционально вспоминал
Фидель.
Но однажды вышел прокол. То ли напугал козу кто-то, то ли очень уж
захорошело Фиделю, но "склещился" он с козой как. Что там произошло по
медицинской линии - не знаю, но расцепиться не могут, как собаки после
полового акта. Коза орет, Фидель матюгается, народ вокруг хохочет. Наконец,
вызвали скорую помощь и увезли их, накрыв брезентом. Потом появились-таки
опять в деревне и Фидель, и коза. Только Фидель с этого дня для жителей
деревни утратил свое революционное имя и стал "Козьим хахелем". Ну, а в
городке, где жили люди поинтеллигентней, продолжали его звать Фиделем, хотя
новое прозвище знали все.
А на соседней улице жила дебильная девушка лет двадцати. Не знаю уж
точно степени ее дебильности - олигофрения ли, или полный идиотизм ли, но
телом она была дородна, играла с малыми детьми, всегда была перевозбуждена и
громко кричала. И решили мы подарить счастье секса и ей и бедному "козодою"
Фиделю. Инициатором затеи был Серафим.
Заранее пригласили Фиделя, налили ему стакан и дали подробный
инструктаж поведения. Затем конфетами подманили девку и завели ее в комнату,
где сидел бородатый Фидель, которого она уже должна была знать. Рыбак-то
рыбака видит издалека! Раговорили их, тихо вышли из комнаты и заперли дверь.
Стоим под дверью, хихикаем, строим догадки.
Минут через десять в дверь изнутри начали долбать, что коза копытами.
Отперли дверь, оттуда с ревом выбежала девка, а за нею вышел довольный
улыбающийся Фидель - он же козий угодник:
- До чего же хорошо, до чего же хорошо! - не перестовал повторять
молодой любовник, уходя, повидимому, в столовую полоскать зубы чаем...
Мы решили, что из этой парочки, в принципе, вышла бы неплохая советская
семья, но уж очень трудна и неблагодарна была бы роль сватов...
И еще одна шалость, на сей раз совершенно невинная и ненаказуемая. В
ЦНИИСе я подружился с одним бывшим аспирантом, который потом каким-то
образом женился на англичанке и уехал за кордон. Имущество свое он
распродал, но оставалось у него нечто такое, что и выбрасывать было жалко и
продавать опасно. А это "нечто" было надувной резиновой бабой, нивесть как
попавшей из-за кордона к моему другу. Сам хозяин говорил, что его друг -
дипломат привез для смеха и подарил ему. Муляж женщины верой-правдой служил
ему женой вплоть до законного брака с англичанкой, а теперь надлежало им
расстаться. Ну, хозяин и подарил ее мне, будучи уверен, что я не разболтаю
секрета, по крайней мере, до его отъезда.
- Дарю, - говорит, - именно тебе, потому, что уверен - ты как
джентельмен не будешь над ней издеваться, а используешь по делу, честно и
без особого разврату...
Чтож, я обещал, что особого разврата не будет, сложил бабу, завернул ее
в куртку и принес домой. Спросят: откуда - что я скажу? Да и потом пойдет
слух по аспирантуре - еще выгонят. Поэтому пользовался я моей бабой только
когда был уверен, что Вадим ушел надолго. Кроме уборщицы, никто комнату
отпирать не мог. Да и уборщица Маша уже относилась ко мне иначе.
Должен сказать, что у меня был старый большой пневматический пистолет,
которым я иногда забавлялся. Позже я его переделал под однозарядный
мелкокалиберный, а еще позже продал Вадиму. А пока он у меня лежал в тумбе.
Как-то я забыл его спрятать на ночь и он остался лежать на моей
тумбочке. А тут с утра заходит крикливая Маша и начинает шуровать шваброй по
ножкам кроватей. Я лежу, притворяюсь крепко спящим. Маша заметила пистолет,
перестала махать шваброй, спрашивает у Вадима, что, дескать, это? Она
уважала Вадима, считалась с ним, так как он был уже "в годах" и не такой
охломон, как я. И тут Вадим проявил талант артиста.
- Тсс, Маша! - он приставил палец к губам, - подойди сюда, тебе лучше
знать обо всем, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему
ему все с рук сходит? Почему его ЦНИИСовское начальство само сюда подселило?
Так знай, что он - оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он
слушает, кто что говорит и записывает. Магнитофон у него видела? То-то же! А
вчера он ночью с задания пришел, уставший, говорит, что пару шпионов
пристрелить пришлось. Почистил, смазал пистолет, и вот забыл на тумбочке.
Принял снотворное, так до полудня спать будет. Ты Маша, по утрам лучше
дергай за дверь, если открыта - заходи, убирай, а если заперта, лучше не
беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую работу терять? Вот Володя и
Хазрет узнали про все и тут же смотались. А я - его старый друг, он меня не
трогает...
Спасибо Вадиму, теперь Маша не шваркает шваброй по ножкам кроватей, не
заходит утром, пока я сплю, да и здороваться стала совсем по-другому - с
поклоном. А я, как ни в чем не бывало, нет, нет, да и спрошу ее:
- Ну, как, Маша, что говорят в конторе? Жрать-то ведь нечего, ничего не
купишь в магазинах, не так ли? И сверлю ее глазами.
- Нет, что вы (на "вы" перешла, подхалимка!), это все временные
трудности, мы властям нашим верим и любим их!
Да и Вадим остался не в накладе - он тоже любил по утрам поспать.
Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую назвал я ласковым
именем "Муся". Сперва я пользовался ею просто из любопытства. Надувал ее то
сильнее, то слабее, исследовал все ее явные и скрытые возможности. Надо
отдать должное создателям этой прелести - потрудились они наславу и знание
вопроса проявили изрядное.
Теперь продают каких-то надувных уродин - от взгляда на них импотентом
можно заделаться. А моя Муся была красавицей - все было продумано, все было
натурально - ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности - каждый
пальчик отдельно, кожа - бархатистая, как настоящая. Краски, правда, кое-где
пооблезли, на сосках, например. Чувствовалось, что они раньше были
коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их ее бывший "муж"?
Ротик приоткрыт чуть-чуть, не разинут настеж, как у современных чучел. И
зубки белые (мягкие, правда!), чуть-чуть виднеются. Глазки полузакрыты, не
смотрят нагло прямо в рот! Ну, прямо не кукла, а Мона-Лиза!
Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, разговаривал с ней,
а за лето успел даже полюбить ее. Да, да, как настоящую женщину. Даже лучше
- молчаливую, скромную, покорную, верную! Возвращаясь домой, я тут же
нащупывал ее в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал ее и принюхивался -
не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей
излишествами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал ее после
надувания, ласкал, как живую бабу.
Наступила на меня болезнь, называемая "пигмалионизмом", по имени
скульптора Пигмалиона, влюбишегося в свое создание. Да я уже и на живых-то
баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял,
почему сейчас таких уродин надувных выпускают - чтобы не влюблялись!
Чувствую, что крыша моя едет, причем с ускорением. Подарить Мусю
другому - никогда! Чтобы ее коснулась рука, или (о, ужас!), какая-нибудь
другая часть тела чужого человека!
И решил я ее "убить". Пусть ни мне, ни другому! А оставаться с ней -
кислоты, не забыв вытереть тряпкой пролитые капли. Дело было сделано -
автомат перестал работать навсегда!
А под самый Новый Год я сильно простудился и заболел. Мне дали
бюллетень, и мое заявление об уходе с работы в связи с поступлением в
аспирантуру отнесла в отдел кадров жена, вместе с копией извещения о
поступлении. С работы меня освободили, и у меня на руках была трудовая
книжка со справкой о размере получаемой зарплаты.
Ребята из бюро рассказывали мне, что Мхитаров в связи с моим уходом
устроил собрание в бюро и сказал, что надо внимательнее присматриваться к
поступающим на работу - для чего они идут работать в наш почтовый ящик. И
все возмущался:
- Надо же - грузин, а нас, армян, перехитрил!
К середине января я снова в моей любимой "Пожарке", но уже в другой
комнате - вместе с тремя аспирантами. Так получилось, и видимо не случайно,
что мы все четверо оказались выпускниками одного и того же института в
Тбилиси, только мои коллеги были старше меня. Вадим Корольков был самым
старшим - ему было под тридцать пять - предельный возраст для поступления в
дневную аспирантуру; двое других - Володя Кафка и Хазрет Шазо (кабардинец
по-национальности) - помоложе, но тоже существенно старше меня. Ведь я
поступал без трудового стажа!
Нам было что вспомнить - Тбилиси, институт, преподавателей; в случае
чего мы могли поговорить и по-грузински. К слову замечу, что аспирант
следующего года приема - Саша Лисицын, тоже был выпускником нашего
института; он быстро стал директором крупнейшего научно-исследовательского
института ВНИИЖТа, при котором и была наша аспирантура. К сожалению, его уже
нет с нами.
С моими друзьями - Серафимом, Володей Ломовым, Лукьянычем, я связи не
терял, часто заходил к ним в гости. Штангу я перетащил в свою новую комнату,
но обыграть кого-нибудь уже почти не удавалось - все обо всем были
наслышаны. Я продолжел по утрам ходить на Опытный завод, а потом в
лабораторию. Кроме того, посещал занятия по английскому языку и философии,
необходимые для сдачи кандидатского минимума.
С выпивкой дела стали похуже. Коллеги-аспиранты были по моим понятиям
трезвенниками, а в комнату Серафима каждый раз заходить было неудобно. Зато
я сблизился с Володей Ломовым, тоже не дураком выпить, а, к тому же, каждый
вечер мы ходили "кадрить" девушек в парк города Бабушкина.
Ездили мы на электричке - "трехвагонке", которую уже ликвидировали. Она
соединяла станции Лосиноостровская и Бескудниково. Нам со станции Институт
Пути до Лосинки ехать было недалеко - всего четыре километра, но поезд
тащился минут десять, с промежуточной станцией Дзержинская, которую называли
обычно Облаевкой, потому, что там поезд облаивали десятки бродячих собак.
Успехов на женском фронте у нас почти не было, потому, что мы перед
заходом в парк обычно "брали на грудь", и дело кончалось либо дракой у
танцплощадки, либо сном на скамейке с последующим ночным возвращением домой
"по шпалам". Володя жил в своей комнате с женой Таней и маленьким сыном
Игорьком. Таня не жаловала меня, как очередного друга-алкаша ее мужа. К тому
же мы тащили из дома закуску, которой нам обычно нехватало.
И вдруг мне неожиданно повезло. Утром, идя на Опытный завод, я всегда
проходил мимо магазина типа сельмага, где продавалось почти все - начиная от
водки и заканчивая посудой и телогрейками. И однажды вижу - внизу у магазина
стоит грузовик ГАЗ-51, груженый ящиками с водкой и консервами, а вокруг него
бегает запыхавшаяся молодая женщина. Она рванулась ко мне и просит:
Парень, помоги разгрузить машину, хорошо заплачу, грузчик запил,
собака!
Я никуда не спешил и перетащил ящики в магазин. Женщина, оказавшаяся
директором магазина - Валей, как она сама представилась, дала мне за это две
бутылки "Московской особой", и попросила иногда помогать ей. Раза два в
неделю по утрам приходит машина и каждый раз - трудности с разгрузкой -
грузчика не найдешь. На полную ставку брать - работы не найдется, а на
эпизодическую никто не соглашается.
Я подумал и согласился. "За" было несколько доводов - во-первых, труда
мне это не составляло, и я никуда особенно не спешил по утрам. Во-вторых -
две бутылки водки бесплатно на улице не валяются. А еще эта Валя мне
понравилась - интересная крепышка-блондинка, смотрит прямо в глаза, да и
говорит без экивоков. Называет кошку кошкой, как говорит директор Нифонтов.
Валя попросила меня только отдавать ей бутылочный "бой", желательно с
пробкой; пробки в ту пору были алюминиевыми колпачками.
- Ты пробку-то не срывай, а покрути немного и она сама спадет. А потом,
как выпил, разбей бутылку, а пробку надень на горлышко и завальцуй хоть
ключом или ножичком! - учила она меня. - А я спишу бутылки как транспортный
"бой". И тебе будет хорошо - и мне!
Как-то Валя спросила меня, почему я живу в "Пожарке" и чем, вообще,
занимаюсь. Я и объяснил ей, как мог, что учусь, дескать, в аспирантуре,
науку делаю, а через три года защищу диссертацию и буду кандидатом наук.
- Врешь ты все, - прямо заявила Валя, - если ты ученый, то почему
ладони как у слесаря, да и сила такая, что машину за десять минут
разгружаешь?
- Да потому, что я - спортсмен-штангист, повезло вам с грузчиком! -
смеясь, ответил я.
- И сколько ты будешь получать, когда защитишь свою диссертацию? - без
обиняков спросила Валя.
- Ну, смотря, кем работать буду. Зав. лабораторией, например, в ЦНИИСе
четыреста рублей получает.
Валя аж присвистнула, заметив, что эта зарплата побольше, чем у
министра, опять обвинив меня во лжи.
- Валя, - говорю я ей, - телефон у вас в кабинете, наверное, есть,
позвоните в отдел кадров ЦНИИСа и спросите, кем числится у них Гулиа и
сколько получает кандидат наук!
- Слушай, Гулия (с ударением на "я"), - как-то вдруг задумчиво
проговорила Валя, зашел бы ты ко мне в магазин после работы, часов в восемь.
У меня кое-какие шмотки есть, отдам по своей цене! - она показала мне
окошечко с решеткой, куда надо постучать, чтобы она вышла и открыла магазин.
Мы до семи работаем, но тут до полвосьмого продавцы крутятся, а к
восьми никого не будет. Заходи!
Я еле дождался этих восьми часов, и парадно одетый, даже в галстуке,
постучал в окошечко. Занавеска приоткрылась, мелькнуло Валино лицо, и
занавеска прикрылась снова. Я пошел ко входу в магазин. Валя отперла замки
изнутри, пустила меня и замкнула двери снова. Она была красиво приодета,
накрашена и сильно надушена. Запах духов меня всегда брал за живое, а сейчас
- в пустом темном магазине с красивой женщиной рядом - особенно.
Валя провела меня в подсобку в подвальном этаже. Открыла обитую
оцинкованным железом дверь и зажгла свет. Комнатка напоминала склад - на
полу стояли ящики с дефицитными напитками - коньяком, "Охотничей" водкой,
"Московской особой" 8-го цеха (так называемой "Кремлевской"), баночками
икры, крабами, печенью трески. Из фруктов я заметил ананасы и плоды манго.
На стенах висели дубленки, и в полиэтиленовых мешочках - меховые шапки. Я
смотрел на все это, как в музее.
Валя подала мне синтетический (кажется трикотиновый) пуловер красного
цвета и белую нейлоновую рубашку. Это в магазинах найти было трудно.
- Деньги после отдашь, когда примеришь, - заявила она, - а сейчас давай
обмоем и твои обновки, и знакомство. Ведь ты меня до сих пор на "вы"
называешь! Что я - старуха, что ли? Мне всего двадцать пять лет!
Я попытался, было, сказать, что не привык "тыкать" директорам, что я
исправлюсь, но она открыла уже початую бутылку коньяка и разлила по рюмкам.
- Давай выпьем на "брудершафт", чтобы мы были друг с другом на "ты"! И
даже тогда, когда ты будешь кандидатом наук, - добавила она. Мы чокнулись,
скрестились руками и выпили. Потом, как положено, поцеловались. Я заметил,
что поцелуй ее, был отнюдь не дружеским. Мы выпили еще, и еще раз на
брудершафт, сильно задержавшись в поцелуе. Я обнял Валю и, заметив в углу
комнаты какие-то ткани на полу, поволок ее туда.
- Ты что, ты что, - смеясь, говорила Валя - туда нельзя, ты же меня
изваляешь всю - это мешки!
Валя быстро освободилась из моих объятий, погасила большой свет,
оставив лампочку аварийного освещения. Потом, взяв меня за руку, подвела к
письменному столу у стены, стала лицом к нему и наклонилась, положив локти
на стол. Я стоял позади нее, ничего не понимая. Тогда она, тихо похохатывая,
задрала себе юбку сзади и приспустила трусы.
- Теперь догадался? - проворковала она, обернувшись.
К своему стыду, догадался я только сейчас. Мой небольшой опыт
сексуальной жизни не включал в себя такой удобной, естественной и практичной
позы. В какой-то из "самиздатовских" книг по сексу еще в детстве я прочел,
что единственно правильной позой при совокуплении является такая, когда
"женщина лежит на спине, а мужчина - на ней, обернувшись к ней лицом. Все
остальные позы - скотские и содомические". Ну, жена - ладно, она девушкой
была, это я ее должен был учить, но Настя - неужели она тоже не знала этих
милых, прекрасных и удобных "содомических" поз! Темнота, я темнота -
двенадцать часов ночи - как любил говорить Лукьяныч!
Валя оказалась женщиной, что надо. Да, до директоров всем нам только
расти и расти! Так просто директорами, особенно магазинов не становятся! Тут
нужна сноровка, ум, и главное - решительность и самостоятельность. Слюнтяи и
интеллигенты директорами магазинов не бывают!
Я был наверху блаженства. Такая умная, в меру страстная и удобная
женщина мне встретилась впервые. С ней было легко; что-то решать,
предпринимать и думать было не обязательно. Тебе всегда выдавалась самая
правильная в мире инструкция, как поступать.
Две секунды, два движения - и Валя снова одета и в порядке. Даже я
отстал в приведении себя в нормальный вид.
- В девять машина придет, тебе уходить надо, - целуя меня, прошептала
Валя, - я тебя выпущу. - Шмотки не забудь, - напомнила она, и вывела меня за
дверь магазина. - Я тебя позову сама! - напоследок сказала Валя.
Я зашел за угол "Пожарки" и стал наблюдать за входом в магазин. В
девять часов, действительно, приехала машина - ГАЗик, который тогда называли
"козлом", с военными номерами. Валя вынесла из магазина две полные тяжелые
сумки и передала их кому-то в машине. Затем села рядом с водителем и "козел"
отъехал.
Два раза в неделю Валя по утрам звала меня на разгрузку машины. Те же
два-три бутылки в обмен на "бой". Никакого намека на былую близость - я с
ней опять на "вы". Только перед расставанием, передавая бутылки, Валя одними
губами шептала: "В восемь постучишь в окошко!", и тут же заходила в магазин.
Так продолжалось до самой весны, до таяния снегов, прилета птиц,
подснежников, фиалок, ландышей и сирени. И в одну из интимных встреч в
подсобке, когда у нас оставалось до девяти еще полчаса, Валя затеяла
неожиданный разговор.
- Ты, я вижу, человек неженатый, - она хихикнула, - кольца нет, да и
опыта тоже никакого. А ведь рано или поздно жениться-то надо! Я тоже -
незамужняя, никто пока замуж не позвал. Да и я себя на помойке-то не нашла,
за всякого охломона не пойду. А вот ты мне - по сердцу пришелся! Ты - не
наглый, умный, что тебе говоришь, то ты и делаешь! Не глядишь, чего-бы
хапнуть на халяву! Мы были бы отличной семьей - всем на зависть. Ну, будешь
ты получать свои четыреста - но ведь и все. А у меня всегда будет еще
"кое-что", и не меньше. Вот так будем жить - и Валя оттопырила вверх большой
палец сжатой в кулак левой руки, а пальцами правой сделала такое движение,
как будто посыпает солью кончик этого оттопыренного пальца.
Я такой жест видел впервые, видимо он означал, "очень, очень, хорошо!".
- Что скажешь? - Валя вопросительно посмотрела на меня.
Что мне было ей сказать? Я блудливо водил глазами "долу", не в силах
взглянуть ей прямо в лицо, как это делала она, и говорил, что надо бы
закончить учебу, защитить диссертацию, а какой я сейчас жених со ста рублями
в месяц?
- Все понятно! - сказала Валя и выпроводила меня из магазина, как
обычно.
Но тщетно я ждал по утрам ее озорного крика: - Гулия, Гулия! - она не
звала меня больше. Я проследил, кто же разгружает ей машину по утрам, и
увидел большого полного "дядю" в кепке. Видел я, как она передала ему две
бутылки водки, и он ушел. А вечером машина пришла уже не в девять, а в
восемь часов. Водитель заглушил двигатель, погасил огни, и, заперев дверцу,
постучал в заветное окошко в магазине. Через минуту Валя отперла двери,
пустила его внутрь, и, оглянувшись по сторонам, заперла двери снова.
Я постоял немного и пошел к себе в комнату.
- Что-то ты сегодня рановатого, да и грустный какой-то! - оторвавшись
от работы, подозрительно проговорил Вадим. Я только вздохнул в ответ, и
пошел в комнату Серафима, где раздавались громкие пьяные разговоры ...
Жизнь в общежитии шла своим чередом. Напротив "Пожарки" через переулок
(рядом с Валиным магазином) освободилось маленькое одноэтажное здание, и
туда решили переселить аспирантов и научных сотрудников ЦНИИС, оставив в
"Пожарке" только рабочих и, частично, инженеров. Но я и Вадим отказались
переезжать, и нам оставили комнату на двоих.
Освободилась всего одна комната, куда заселили молодого инженера
Валерку Кривого (это его фамилия), и странного типа по имени Иван Семенович
(иначе его пока никто не называл). Ивану Семеновичу было лет сорок, он был
маленького роста с большой треугольной головой и тонкой, с запястье
толщиной, шеей. Глаза у Ивана Семеновича были белые, водянистые и
выпученные, как у рака, зато голос был зычный и басовитый. Он когда-то
безуспешно учился в аспирантуре и остался работать инженером. С ним часто
случались анекдотические происшествия, и после одного из них он получил
прозвище, заменившее ему имя.
Почему-то Иван Семенович часто ходил в бывшую Ленинскую библиотеку
что-то читать. И рассказал нам, за рюмкой, конечно, что в него там влюбилась
красавица - дочь директора этой библиотеки.
- А разве в меня можно не влюбиться, - на полном серьезе говорил он
нам, - у меня такая эрудиция, такая интеллигентная внешность, такие умные
глаза ...
- Про глаза молчал бы, казел! - заметил ему слесарь Жора, взбешенный
самодовольством Ивана Семеновича.
И вот захотела эта дочка познакомить свою маму, со слов Ивана
Семеновича, как раз директора знаменитой библиотеки, с нашим героем.
- Я гордо так независимо захожу в кабинет директора, представляюсь ей,
- рассказывает Иван Семенович, - а она как глянет на меня, и, чуть не падая
со стула, говорит: "Да вы же монстр, Иван Семенович!".
- Теперь вы знаете, кто я - я монстр, монстр! - гордо кричал Иван
Семенович, расплескивая вино из рюмки.
- Казел ты, а не монстр! - обиженно сказал Жора и, плюнув на пол, вышел
из комнаты.
Тогда слово "монстр" было всем в новинку. Иван Семенович понял его как
"донжуан, супермен", и страшно гордился, повторяя каждому и всякому: "Я -
монстр, монстр!".
Мы с Валеркой Кривым специально взяли из библиотеки том какого-то
словаря и дали всем прочесть: "Монстр - урод, чудовище", и что-то там еще.
Написали это крупно на листе бумаги, дали ссылку на словарь и повесили на
стенку. Иван Семенович прочел это объявление, погрустнел, и что-то в нем
надломилось. Он перестал горлопанить своим обычно бравурным голосом, начал
изъясняться тихо и как-то виновато. Но прозвище "Ванька-монстр" к нему
прилипло навечно, а "Иван-Семеныча" забыли напрочь ...
Так вот, этот "Ванька-монстр" приводил иногда в свою с Валеркой
комнату, донельзя падших, пьяных и старых проституток с Казанского вокзала.
Видимо, обычные женщины, кроме разве только дочек директоров государственных
библиотек, брезговали им. Валерке приходилось выходить погулять, это ему не
нравилось, да и вшей, по-научному - педикулеза, боялся. И придумали мы с
ним, как проучить нашего "монстрика".
Мой магнитофон "Днепр", который уже долго простаивал без дела, сыграл
здесь свою роль. Валерка поставил его под кровать Ваньки-монстра, когда он
привел очередное страшилище с Казанского. Дескать, переодеться надо перед
"прогулкой" и тому подобное. И включил магнитофон на запись на малой
скорости, чтобы надольше хватило.
Через час "монстр" обычно выпроваживал свою "пассию", провожая ее до
автобуса. Мы же перетаскивали магнитофон ко мне в комнату и монтировали одну
продолжительную запись. Потом носили магнитофон с этой записью по комнатам,
где народ выпивал, и нам за это наливали тоже.
- Ты моя первая любовь, ты мое первое чувство! - отчетливо можно было
разобрать басок Ваньки-монстра.
- Мм-хррр-мать! - слышался ответ его "пассии".
Народ хохотал до колик. А как-то и сам Ванька-монстр услышал эту
запись. Вскоре после этого он переселился в другое общежитие, а потом
женился на совсем старой татарке, но и она его бросила. Потом следы его
затерялись совсем.
С Ваньки-монстра мы переключились на местного полусумашедшего по
прозвищу "Фидель Кастро". У него было еще одно прозвище, но об этом в свое
время. Фидель Кастро ходил в кирзовых сапогах, носил военные френч и брюки,
а также большую бороду, отчего и получил свое прозвище. Он часами просиживал
в столовой ЦНИИС, беря бесплатно стакан за стаканом несладкого чая. Возьмет
в рот глоток чая и полощет, полощет им зубы, уставившись неподвижным
взглядом куда-нибудь в стенку, и потом уже проглотит...
"Вождю кубинской революции" было под тридцать лет, родом он был из
деревни Медведково. В те годы в пяти минутах ходьбы от нашего современного
городка была настоящая деревня, с печным отоплением деревянных домов,
выгребными ямами и прочими атрибутами деревенской жизни где-то в глубинке.
Даже остановка автобуса No61 у нашего городка по-старинке называлась
"деревня Медведково".
Успехом у девок наш Фидель не пользовался по причине слабого ума, хотя
он и сочинял стишки. Вот один из них:
Цветет сирень, идет весна,
и молодежи не до сна!
Сам слышал, как он его на улице зевакам декламировал.
И вот Фидель стал присматриваться к деревенским козочкам, причем
пользовался он, в отличие от девок, у них успехом. Выдумал он и свою
технологию секса с ними, он рассказывал о ней так:
Ставишь сапоги на землю носками к себе, а козу-то задними ногами - в
голенища, сам наступаешь на носки, чтобы коза-то ножками не сучила, а руками
- за рога... До чего ж хорошо, до чего ж хорошо! - эмоционально вспоминал
Фидель.
Но однажды вышел прокол. То ли напугал козу кто-то, то ли очень уж
захорошело Фиделю, но "склещился" он с козой как. Что там произошло по
медицинской линии - не знаю, но расцепиться не могут, как собаки после
полового акта. Коза орет, Фидель матюгается, народ вокруг хохочет. Наконец,
вызвали скорую помощь и увезли их, накрыв брезентом. Потом появились-таки
опять в деревне и Фидель, и коза. Только Фидель с этого дня для жителей
деревни утратил свое революционное имя и стал "Козьим хахелем". Ну, а в
городке, где жили люди поинтеллигентней, продолжали его звать Фиделем, хотя
новое прозвище знали все.
А на соседней улице жила дебильная девушка лет двадцати. Не знаю уж
точно степени ее дебильности - олигофрения ли, или полный идиотизм ли, но
телом она была дородна, играла с малыми детьми, всегда была перевозбуждена и
громко кричала. И решили мы подарить счастье секса и ей и бедному "козодою"
Фиделю. Инициатором затеи был Серафим.
Заранее пригласили Фиделя, налили ему стакан и дали подробный
инструктаж поведения. Затем конфетами подманили девку и завели ее в комнату,
где сидел бородатый Фидель, которого она уже должна была знать. Рыбак-то
рыбака видит издалека! Раговорили их, тихо вышли из комнаты и заперли дверь.
Стоим под дверью, хихикаем, строим догадки.
Минут через десять в дверь изнутри начали долбать, что коза копытами.
Отперли дверь, оттуда с ревом выбежала девка, а за нею вышел довольный
улыбающийся Фидель - он же козий угодник:
- До чего же хорошо, до чего же хорошо! - не перестовал повторять
молодой любовник, уходя, повидимому, в столовую полоскать зубы чаем...
Мы решили, что из этой парочки, в принципе, вышла бы неплохая советская
семья, но уж очень трудна и неблагодарна была бы роль сватов...
И еще одна шалость, на сей раз совершенно невинная и ненаказуемая. В
ЦНИИСе я подружился с одним бывшим аспирантом, который потом каким-то
образом женился на англичанке и уехал за кордон. Имущество свое он
распродал, но оставалось у него нечто такое, что и выбрасывать было жалко и
продавать опасно. А это "нечто" было надувной резиновой бабой, нивесть как
попавшей из-за кордона к моему другу. Сам хозяин говорил, что его друг -
дипломат привез для смеха и подарил ему. Муляж женщины верой-правдой служил
ему женой вплоть до законного брака с англичанкой, а теперь надлежало им
расстаться. Ну, хозяин и подарил ее мне, будучи уверен, что я не разболтаю
секрета, по крайней мере, до его отъезда.
- Дарю, - говорит, - именно тебе, потому, что уверен - ты как
джентельмен не будешь над ней издеваться, а используешь по делу, честно и
без особого разврату...
Чтож, я обещал, что особого разврата не будет, сложил бабу, завернул ее
в куртку и принес домой. Спросят: откуда - что я скажу? Да и потом пойдет
слух по аспирантуре - еще выгонят. Поэтому пользовался я моей бабой только
когда был уверен, что Вадим ушел надолго. Кроме уборщицы, никто комнату
отпирать не мог. Да и уборщица Маша уже относилась ко мне иначе.
Должен сказать, что у меня был старый большой пневматический пистолет,
которым я иногда забавлялся. Позже я его переделал под однозарядный
мелкокалиберный, а еще позже продал Вадиму. А пока он у меня лежал в тумбе.
Как-то я забыл его спрятать на ночь и он остался лежать на моей
тумбочке. А тут с утра заходит крикливая Маша и начинает шуровать шваброй по
ножкам кроватей. Я лежу, притворяюсь крепко спящим. Маша заметила пистолет,
перестала махать шваброй, спрашивает у Вадима, что, дескать, это? Она
уважала Вадима, считалась с ним, так как он был уже "в годах" и не такой
охломон, как я. И тут Вадим проявил талант артиста.
- Тсс, Маша! - он приставил палец к губам, - подойди сюда, тебе лучше
знать обо всем, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему
ему все с рук сходит? Почему его ЦНИИСовское начальство само сюда подселило?
Так знай, что он - оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он
слушает, кто что говорит и записывает. Магнитофон у него видела? То-то же! А
вчера он ночью с задания пришел, уставший, говорит, что пару шпионов
пристрелить пришлось. Почистил, смазал пистолет, и вот забыл на тумбочке.
Принял снотворное, так до полудня спать будет. Ты Маша, по утрам лучше
дергай за дверь, если открыта - заходи, убирай, а если заперта, лучше не
беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую работу терять? Вот Володя и
Хазрет узнали про все и тут же смотались. А я - его старый друг, он меня не
трогает...
Спасибо Вадиму, теперь Маша не шваркает шваброй по ножкам кроватей, не
заходит утром, пока я сплю, да и здороваться стала совсем по-другому - с
поклоном. А я, как ни в чем не бывало, нет, нет, да и спрошу ее:
- Ну, как, Маша, что говорят в конторе? Жрать-то ведь нечего, ничего не
купишь в магазинах, не так ли? И сверлю ее глазами.
- Нет, что вы (на "вы" перешла, подхалимка!), это все временные
трудности, мы властям нашим верим и любим их!
Да и Вадим остался не в накладе - он тоже любил по утрам поспать.
Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую назвал я ласковым
именем "Муся". Сперва я пользовался ею просто из любопытства. Надувал ее то
сильнее, то слабее, исследовал все ее явные и скрытые возможности. Надо
отдать должное создателям этой прелести - потрудились они наславу и знание
вопроса проявили изрядное.
Теперь продают каких-то надувных уродин - от взгляда на них импотентом
можно заделаться. А моя Муся была красавицей - все было продумано, все было
натурально - ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности - каждый
пальчик отдельно, кожа - бархатистая, как настоящая. Краски, правда, кое-где
пооблезли, на сосках, например. Чувствовалось, что они раньше были
коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их ее бывший "муж"?
Ротик приоткрыт чуть-чуть, не разинут настеж, как у современных чучел. И
зубки белые (мягкие, правда!), чуть-чуть виднеются. Глазки полузакрыты, не
смотрят нагло прямо в рот! Ну, прямо не кукла, а Мона-Лиза!
Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, разговаривал с ней,
а за лето успел даже полюбить ее. Да, да, как настоящую женщину. Даже лучше
- молчаливую, скромную, покорную, верную! Возвращаясь домой, я тут же
нащупывал ее в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал ее и принюхивался -
не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей
излишествами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал ее после
надувания, ласкал, как живую бабу.
Наступила на меня болезнь, называемая "пигмалионизмом", по имени
скульптора Пигмалиона, влюбишегося в свое создание. Да я уже и на живых-то
баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял,
почему сейчас таких уродин надувных выпускают - чтобы не влюблялись!
Чувствую, что крыша моя едет, причем с ускорением. Подарить Мусю
другому - никогда! Чтобы ее коснулась рука, или (о, ужас!), какая-нибудь
другая часть тела чужого человека!
И решил я ее "убить". Пусть ни мне, ни другому! А оставаться с ней -