Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

надпись "Вада", на небе "Аблака". Симонов, мой дядя, тетя Валя и моя мама,
до упаду хохотали над картиной, а потом торжественно забили в стену гвоздь и
повесили пейзаж на самом видном месте. Насколько я помню, дядя во всех своих
последующих квартирах уже в Москве, на самом почетном месте вешал именно эту
картину. Еще бы - она собственноручно написана великим Симоновым.
Безусловно, великим, а особенно - в то время. Я сам видел, как моя мама
читала его "Жди меня ..." и обливалась слезами. Конечно, кроме таланта
поэта, здесь причиной было и то, что сколько ни ждала мама отца с фронта, он
так и не вернулся ...
А однажды мы - дядя Жора (так называл я Георгия Дмитриевича), Симонов,
моя мама и я - побывали в ресторане "Лебедь", что находился посреди пруда в
Новом Афоне, близ Сухуми. Живописнейший ресторан: идешь к нему по узкому
мостку через пруд, а вокруг островка на сваях, где располагались столики,
плавали лебеди - белые и даже экзотические черные. Мы их кормили, и это не
только не возбранялось, но и приветствовалось. Лебеди хватали пищу прямо с
рук, и я так увлекся, что попытался ухватить одного из них за шею. И лебедь,
с виду такая мирная и спокойная птица, широко раскрыл клюв, замотал головой
и страшно зашипел. Он даже больно ущипнул меня за руку, оцарапав до крови
своими мелкими шипами, которые у него вместо зубов. Я, конечно, заревел и
бросился бежать от агрессивной птицы под смех посетителей ресторана.
Все, конечно, узнали Симонова и бросали на наш столик любопытные
взгляды. "Смотрите, Константин Михайлович, как все на вас обращают
внимание!", - с провинциальной непосредственностью шепнула ему моя мама.
"Что вы, Марго", - ловко парировал ее слова Симонов, - "это на вас все
смотрят, ведь вы такая красивая женщина!" Я запомнил, как зарделось лицо у
мамы, действительно, тогда очень красивой женщины, похожей на киноактрису
Дину Дурбин. Еще бы - ей сделал комплимент сам Симонов - кумир женщин того
времени.
Администратор ресторана, безусловно, тоже узнавший Симонова, подошел и
вежливо поздоровался с нами, а потом подослал к нашему столику, наверное,
самого опытного официанта. Я запомнил его на всю жизнь - таких официантов я
видел только в кино. Это было отнюдь не "лицо кавказской национальности", а
славянской внешности, вымуштрованный, как робот, стройный человек с
полотенцем через левую руку. "Земной шар к вашим ногам!" - поклонившись,
сказал он, приняв заказ. Я больше нигде и никогда, ни от кого не слышал
подобной фразы. Надо же придумать такое: "Земной шар к вашим ногам!"
Пили абхазское розовое вино "Лыхны", слабенькое и сладковатое,
закусывали красивейшими фруктами, кажется, персиками и арбузом. Наверное,
был и шашлык, но не уверен, я его не ел. Разговор Симонова искрился юмором,
он рассказывал какие-то смешные истории и анекдоты, смысла их я не понимал,
но в них мелькали фамилии, очень известные в то время. Дядя Жора в голос
хохотал, а мама все краснела и краснела, потупив взор ...
Помню, когда трапеза была закончена, и дядя Жора расплатился, щедро дав
официанту на чай, Симонов вдруг достал бумажник и, быстро отсчитав несколько
крупных купюр, по-видимому, превосходящих стоимость всего заказа, картинным
движением вручил их официанту. Тот так оторопел, что стоял, вытаращив глаза,
забыв даже поблагодарить. Симонов громко захохотал над этой "немой сценой"
и, обняв за плечи дядю Жору и маму, повел нас к машине, ожидавшей с
водителем на улице. Официант с полотенцем семенил впереди нас, расчищая
дорогу, и все кланялся, кланялся, а потом, когда машина уже отошла, долго
махал нам рукой вслед ...
И еще один случай, так или иначе, связанный с Симоновым, произошел
несколькими годами позже, когда мне было уже лет двенадцать, то есть в 1952
году, в конце августа. Дядя должен был заехать на дачу к Симонову в Агудзеры
по какому-то делу и взял меня с собой. Машину ("Победу") вел шофер - дядя
Гриша, большой шутник. Мы приехали на дачу под вечер, уже темнело. Встретила
нас тетя Валя Серова, от нее так и веяло добротой и уютом. Дядя Жора вошел в
дом, тетя Валя звала и меня, но я отказался, а зря. Не мучила бы меня
совесть сейчас за тот вечер.
А дело, за которое я краснею (совсем как моя мама) до сих пор, обстояло
так. Тетя Валя послала своего сына поиграть со мной во дворе. Это был очень
подвижный полный мальчик, мой ровесник или немного старше. К сожалению, не
запомнил его имени. Мальчик тут же спросил меня: "Ты за Хомича болеешь?" Я
не сразу понял, о чем речь и переспросил: "А кто это такой - Хомич, и почему
я должен за него "болеть"?" Оказалось, что Хомич - это знаменитый в то время
московский футбольный вратарь, а слово "болеть" в его спортивном смысле
тогда в Тбилиси было не в ходу. Мои товарищи говорили обычно "прижимать"
вместо "болеть". Сейчас, например, дико было бы слышать такое выражение: "Ты
за какую команду прижимаешь?", но именно так и выражались. Во мне заговорил
дух противоречия, и я решительно ответил: "А я прижимаю за Шудру!" Шудра -
это тоже был известный вратарь, но, кажется, тбилисского "Динамо".
"Тогда давай драться!" - как-то миролюбиво предложил мне мальчик. Я
вдруг забыл о слове, данном маме, о моем табу, действующем в Тбилиси, и
молниеносно нанес мальчику удар в нос. У того так и хлынула кровь, он зажал
нос пальцами и, хныкая, побежал домой. А я понесся к машине под защиту дяди
Гриши, так как решил, что сейчас Константин Михайлович выбежит из дома и,
ругаясь матом, начнет бить меня в отместку за сына. Во всяком случае, так
обязательно поступил бы любой отец в моем родном дворе в Тбилиси. Но Симонов
почему-то так и не выбежал бить меня; более того, дядя Гриша, хитро
подмигивая, увел меня в огород Симоновых воровать арбузы, которые он уже там
присмотрел. Что мы, по кавказскому обычаю, и сделали.
Я очень переживал, что позволил себе ударить мальчика, который ничего
плохого мне не сделал. Я обещал себе, что больше никогда никого не ударю.
Скоро вышел дядя Жора и мы уехали. По дороге он укоризненно смотрел на
меня и приговаривал: "Показал-таки свое тбилисское воспитание!" На что я
возражал, дескать, сухумское не лучше! Знал бы дядя Жора, что мы везем под
задним сиденьем ворованные симоновские арбузы!
И тем же вечером дядя Гриша и я убедились, насколько вкусны ворованные
арбузы, особенно украденные у великих людей!
Мы с мамой ездили отдыхать не только в Сухуми. Почему-то мама иногда
предпочитала поездке в комфортабельный дом деда, где было много знакомых и
родственников, путешествия в совершенно чужие, незнакомые места. Мне было
лет шесть, когда мама вдруг решила поехать отдыхать со мной в Батуми.
Приехали - и стоим на вокзале: ни одного знакомого в городе. Мама стала
обращаться ко всем подряд, не сдает ли кто комнаты близ моря. Желающие сдать
комнату находились, но запрашивали большие деньги. А мама, оказывается,
взяла с собой совершенно смешную сумму денег. В результате мы смогли снять
только угол в поселке БНЗ (Батумский нефтеперерабатывающий завод) в
пригороде Батуми, где море на километры было в мазуте. Ни один нормальный
человек в этом районе не купался. Ненормальные, правда, купались. Дело в
том, что угол нам сдала женщина, жившая с ненормальным сыном - мальчиком по
имени Цолак. Она работала, а мы купались в мазутном море с Цолаком, у
которого я учился новым словам. Даже сейчас помню: "Цумпапа" - это в первую
очередь музыка, но во вторую - все остальное тоже. Приехав с отдыха домой, я
поразил всех своим новым лексиконом. Но домой еще надо было доехать!
Деньги у мамы кончились тут же. Есть стало нечего. Мы бродили по
субтропическим лесам Аджарии и поедали различные ягоды.
Как думаешь, это не ядовито? - спрашивала мама у шестилетнего мальчика,
показывая мне гроздь каких-нибудь диковинных ягод. И не получив ответа, ела
сама и мне давала. Или находили в лесу грибы непонятного вида. Приносили
домой и советовались с Цолаком.
- Цумпапа! говорил Цолак: мы жарили и съедали грибы. Цолаку, несмотря
на его экспертизу, грибов не давали - боялись отравить. А сами, по
предложению мамы, ложились после еды на пол (а именно там мы и спали), чтобы
быть готовыми к смерти.
Комары в том поселке кусали нещадно. Собаки, а не комары! В результате
- у меня малярия. Температура - 41 градус. Чуть не отдал концы. Лекарств не
было, денег тоже. Хорошо, что билет на поезд у мамы был бесплатный - как у
преподавателя железнодорожного ВУЗа. Еле добрались домой в Тбилиси.
Так мама один раз даже в Москву и Ленинград меня взяла - билет-то
бесплатный! Где мы только там ни перебивались, пока мама не догадалась
обратиться в общежитие МИИТа в Москве и ЛИИЖТа в Ленинграде. Это были
железнодорожные ВУЗы, родственные ТбИИЖТу, где мама работала. "Свой брат -
железнодорожник" выручал, нам выделяли койки, летом пустующие без студентов.
Впечатление от этих городов было несколько подпорчено с детства, но, слава
Богу, потом оно исправилось.
Мама очень любила и пешие прогулки из города в город, по шпалам,
преимущественно. Например, на море - из Нового Афона в Гудауты. Двадцать
пять километров - сущая чепуха, особенно с возвращением в ночное время! Как
железнодорожники, мы предпочитали идти по путям - так короче. И по шпалам,
через мосты и неохраняемые туннели, мы шпарили как живые паровозы. Правда,
иногда догоняли и настоящие, они свистели и сгоняли нас с путей. Я тогда
понял, что у меня замедленная реакция. Мама сразу прыгала вбок, а я долго
бежал впереди паровоза, пока он не начинал скидывать меня с путей своей
выступающей вперед решеткой. На побережье, к счастью для меня, дороги были
извилистые, и поезда ездили медленно.
Так мы отдыхали на море почти до моего студенчества, в основном,
конечно, в Сухуми. Пребывание в доме деда обогащало меня еще одним - я
целыми днями читал книги в его богатейшей библиотеке. Там я впервые увидел и
прочитал старинное издание "Фауста" Гете - пудовую книгу размером с большой
поднос. Там же я внимательно просмотрел почти все тома энциклопедии
Брокхауса-Ефрона, и чтение словарей с тех пор стало моим любимым занятием.
В мае1960 года я приехал на последние проводы моего деда, которого
похоронили в саду филармонии в самом центре Сухуми. А в 70-е годы мама
переехала жить в Сухуми, поменяв свою тбилисскую квартиру на сухумскую. С
тех пор я каждое лето ездил к ней, хотя бы на неделю - две.

Самоподготовка

Лет в десять я понял, что установка, данная мне мамой (не справлять
нужды при посторонних, не матюгаться и не драться), нежизненна. Но по
привычке придерживался ее. Посоветоваться с умным мужчиной возможности не
было, а товарищей, тем более друзей, я пока не завел. И я стал читать книги.
Первыми книгами у меня были: "Про кошку Ниточку, собачку Петушка и
девочку Машу" и "Путешествие Нильса с дикими гусями". Читал я не совсем
обычно - прочитывая книгу по сорок и более раз, я выучивал ее наизусть. Эти
две книги я мог цитировать наизусть, начиная с любой страницы. В 1949 году
мне подарили отрывной календарь на 1950 год, и я его тоже выучил наизусть,
причем, почти не понимая содержания. Мои таланты показывали гостям;
например, гость говорил: "15 сентября", а я наизусть, глядя в потолок,
бубнил: "И. М. Сеченов (1829-1905). Великий русский физиолог ..." и так до
конца. Естественно, я не понимал, что такое "физиолог", и другого подобного
тоже.
Мне подарили политическую карту Мира, и я выучил все столицы государств
по ней. Хуже всего то, что я и сейчас помню названия государств и столиц
так, как они именовались в 1950 году, и никак не могу привыкнуть к новым.
У нас дома в Тбилиси тоже была достаточно богатая библиотека
(большевики и коммунисты ее не разграбили - книги им были ни к чему), и мне
попался на глаза трехтомник "Мужчина и женщина". Его я освоил достаточно
основательно, особенно том 2, из которого мне особенно понравилась глава:
"Болезненные проявления полового влечения". И если меня в школе обижали я, в
ответ на грязные ругательства и поступки, произносил странные слова:
Ты - урнинг несчастный! (это если меня пытались "лапать"), или -
эксгибиционист вонючий! (это если пытались помочиться в мой портфель).
Естественно, одноклассники считали меня "чокнутым", хотя я и был "круглым"
отличником, что их еще больше раздражало.
Забегая вперед, скажу, что, несмотря на "круглые" пятерки, медали я так
и не получил: ни золотой, ни серебрянной. Кому получать медали - давно уже
было распределено классным руководителем и родительским советом. В то время
был такой предмет "Конституция СССР", вот по ней-то мне и влепили "тройку".
И кто-кто - пожилой уважаемый преподаватель истории - Александр Ильич
Шуандер (путать со Швондером, именно Шуандер; национальность - "да"!). Сам
же он обычно вызывал меня к доске на уроках по истории Грузии, когда ему
нечего было сказать (предмет этот ввели недавно, и Шуандер не успел его
выучить сам).
Я, гордый тем, что меня будет слушать весь класс вместо преподавателя,
взахлеб рассказывал весь урок про царя "Деметре-самопожертвователя", который
несколько лет затратил на поезку в Орду, только для того, чтобы ему там
отрубили голову, а Грузию - не трогали. Или про князя Дадиани, который,
когда поймали его соучастников по заговору, раздели их и приковали к скале
под палящим солнцем, пришел на место казни сам, разделся и лег рядом, хотя
его никто не обвинял. В результате - отпустили всех! Но не учел всего этого
тов. Шуандер, когда я, уже в 11 классе, выучив Конституцию СССР наизусть
(для меня это было тогда пустяком), пришел к нему пересдавать тройку.
Коварный "наймит" школьного руководства и родительского совета спросил меня
про право гражданина СССР на свободное перемещение по стране. Я и объяснил
ему, что гражданин СССР может перемещаться по стране, выбирая себе место для
жизни и работы по своему усмотрению.
Значит, любой колхозник из Марнеули (село близ Тбилиси) может приехать
в Тбилиси или в Москву, жить там и получить работу?
Я прекрасно понимал, что его никто не отпустит из колхоза и не пустит в
Тбилиси, а тем более в Москву, но не знал, что и говорить.
Вот ты и не знаешь вопроса! Как и любой гражданин СССР, колхозник из
Марнеули, по конституции СССР имеет право приехать жить и работать как в
Тбилиси, так и в Москву! - дидактически заключил Шуандер, бесстыдно глядя на
меня широко раскрытыми честными глазами, в которых отражалась вся вековая
скорбь его народа от притеснений при царизме. Хорошо еще, что двойку не
поставил!
Но, нет худа без добра. Когда я, окончив школу, поступал в Грузинский
Политехнический институт, то попал, как это и было положено, на
собеседование к проректору института, патриоту Грузии по фамилии
Сехниашвили. Тот развернул мой аттестат зрелости, и широкая улыбка
расплылась на его лице.
- Что, ты чем-то не согласен с Конституцией СССР? - ласково спросил он
меня, - а то все пятерки и только по Конституции - тройка! В ответ я только
потупился, глупо улыбаясь.
Ничего, - сказал проректор, - мы тебя здесь научим понимать нашу
Конституцию, - он сделал ударение на слове "нашу", и поставил галочку около
моей фамилии в списке. Я сдал все пять вступительных экзаменов на высший
балл. Я действительно хорошо готовился к экзаменам. И я поступил. А туда же
без экзаменов пытались поступить золотые медалисты с моего же класса,
отлично понимающие Конституцию СССР, но не прошли. Не выдержали
собеседования с проректором. Вот она - относительность добра, зла и
справедливости, работающая даже на Кавказе!
Но до 11 класса еще надо было дожить, а пока я только переходил в 6
класс. Так вот, кроме "Мужчины и женщины" и "Физиономики и хиромантии" Эжена
Ледо, я читал Гете, Вольтера, Тургенева, Чехова, Гаршина, Леонида Андреева,
Горького ("Детство", "Мои университеты"), а также Диккенса (мне так близок
был его Дэвид Копперфильд!), "Дон-Кихота" Сервантеса (который так понравился
мне, что я нашел и изучил подробную биографию самого Сервантеса - она очень
необычна!), "Гаргантюа и Понтагрюэля" Рабле, Джорджа Филдинга, Жорж Санд,
Эдгара По, Конан Дойла, Киплинга, Фейхтвангера и многое другое, что просто
обязан был читать школьник. Особое место занимали в моих книгах сказки -
братьев Гримм, Гауфа, Перро, арабские сказки, в том числе "Тысяча и одна
ночь", грузинские и абхазские сказки, сказки народов мира, "Мифы
классической древности". Не говоря уже о русских народных сказках в каком-то
удивительном издании, где была "непечатная" лексика. Вот эти-то книги, а не
"Как закалялась сталь", определили мое мировоззрение, достаточно
несовременное, но проверенное веками.
Что касается физического самоусовершенствования, то я и его не забывал.
Дома у нас были старинные весы, а к ним разновески - гири, от пятидесяти
грамм до одного пуда, целый набор. И я регулярно тренировался с ними по
найденным мной старинным методикам. Кроме того, я раздобыл и повесил на
веранде кольца, а в дверной проем просовывал сменный турник. Подтягивался я
раз по 50, даже на одной руке - по два раза; это уже к 13-14 годам. И вот
такого-то богатыря били и оскорбляли одноклассники!
Не забывал я и сексуальное совершенствование. Мне как-то попалась
рукописная книга ("самиздат") - перевод, якобы с индийского, о развитии
мужского "хвостика". Например, там было написано, как удлинить этот
"хвостик" до любого, приемлемого для жизненных ситуаций, размера. Нужно было
взять бамбуковую палку соответствующей толщины и длины, расщепить ее вдоль
на две половинки, надеть на "хвостик", предварительно растянув его, и
скрепить в таком состоянии шнурком. Так нужно было держать, не снимая около
месяца, потом, когда плоть вытягивалась, брать новую палку - подлиннее, и
т.д. Написано было, что вытянуть "хвостик" можно было до полуметра. А потом,
когда длины хватало, надо было придать "хвостику" диаметра и силы. Для
этого, оказывается, использовались камни различной тяжести (вот где
пригодились разновески!), которые надо было привязать к "хвостику", и
усилием воли поднимать их. По мере развития силы и диаметра, вес камня
увеличивался.
Удивительные люди - индусы! Культ секса у них такой, как у нас сейчас
культ денег! Но деньги - это, в общем то, бумажки, игра, а "хвостик" в
полметра длиной и с шампанскую бутылку диаметром - это вещь! Но такие
габариты показались мне излишними и неудобными для практической жизни, а вот
рекомендованные максимальные в доверительной книге "Мужчина и женщина"
(специально не называю их, прочтите и сами увидите!), подошли бы! Дефицитный
бамбук, конечно, был заменен картонной трубкой, неудобные камни -
разновесками, и индийская методика себя полностью оправдала!
В довершении самоподготовки я достал брошюрку "Самоучитель по борьбе
"Самбо", и как следует проштудировал ее. Так как партнеров у меня не было,
удалось выучить только самые примитивные приемы: мои любимые "удушающие"
захваты, захваты рук с последующим их "выламыванием", а также подножки и
удары ногами. Эти несколько приемов я выучил до автоматизма, тренируясь на
деревянных палках и свернутых трубой матрацах.
Я был готов к труду (в том числе и сексуальному!) и обороне (от злых
одноклассников!). Для этой же цели я, вслушиваясь в разговоры людей, тех же
одноклассников, запомнил и выписал самые неординарные ругательства, составив
неожиданные комбинации из них, как на русском, так и на армянском языках.
Периодически повторяя их, я был готов "обложить" самой грязной бранью
достойную кандидатуру.
И в довершении всего я начал ходить в зал штанги, и помогла мне в этом
... соседка Рива. Наша Рива, по отчеству Ароновна, к тому времени
преобразилась в солидную даму-билетера из Филармонии, и стала называть себя
Риммой Арониевной, грузинкой по национальности. Благо, фамилии грузинских
евреев отличит от подлинно грузинских только специалист. Она очень удачно
вышла замуж за бывшего боксера Бреста Файвеля Боруховича, который стал
Федором Борисовичем. Я, с его подачи, называл его "дядя Федул" - так более
по-русски,- шутил он.
Он был репрессирован за антисоветскую деятельность - поговаривал с
друзьями, что неплохо было бы переехать в Израиль, который с подачи Сталина
организовали в 1948 году. Друзья, конечно же, заложили Федула, и сидел он до
1953 года, когда по Бериевской амнистии весной его отпустили. Квартиру в
Москве он потерял, ему предложили несколько городов на выбор, и он выбрал
Тбилиси, где еврейская община сразу же нашла ему невесту - нашу Риву. Все
произошло очень быстро, и у нас появился сосед - муж Ривы.
Мастер спорта, бывший чемпион СССР в легчайшем весе, ученик знаменитого
Градополова, дядя Федул был очень интеллигентным и грамотным человеком. Мы
быстро подружились с ним, и он подучил меня кое-каким приемам из бокса. Дядя
Федул стал воспитывать Риву, создавать из нее Римму, как Пигмалион, но
получалось не сразу. Вот пример. Дядя Федул ездил иногда в Баку и покупал
там по-дешевке у браконьеров икру. А в Тбилиси Рива ее понемногу продавала,
в основном, соседям. Однажды она уронила на пол эмалированный таз,
наполненный икрой, и острые как стеклышки осколки эмали прилипли к икре. И
Рива не нашла ничего умнее, как перемешать икру, чтобы осколки не были бы
видны, и так продавать эту смертельную смесь соседям.
Но дядя Федул, узнав об этом, сразу же строжайше запретил производить
какие бы то ни было операции с икрой, и решил осторожно и понемногу съесть
ее, причем вместе со мной.
Нурик, иди икру кушать! - звал постоянно дядя Федул, и мы садились на
два табурета друг против друга, ставили между собой на третий табурет
злополучный таз, и чайными ложечками, медленно, тщательно обсасывая каждую
икринку, поедали "смертельный" деликатес. При этом мы внимательно смотрели в
глаза друг другу.
- Попался мне осколок, попался! - радостно произносил время от времени
кто-нибудь из нас, вынимая изо рта эмалевый "кинжальчик". Не помню уже,
доели ли мы этот таз до конца или нет, но икру, на сей раз, я окончательно
возненавидел.
Как-то раз весной 1954 года дядя Федул решил определить меня на спорт и
повел на стадион "Динамо" (бывший им. Л.П. Берия). Стадион был в двух
кварталах от дома, и я с удовольствием пошел туда с бывшим чемпионом - это
было для меня почетно.
Заглянули мы в гимнастический зал - тренера не было, в зале борьбы -
тоже, а в зале штанги тренер сидел на своем месте, и как оказалось, он был
другом и "соотечественником" дяди Федула; звали его Иосиф Шивц.
Йоська, прошу тебя, сделай из этого стиляги штангиста! - сказал тренеру
дядя Федул.
Я действительно в последние годы стал "стилягой" - вызывающе одевался,
носил волосы до плеч, а часы - на ноге, из-за чего одноклассники
возненавидели меня еще больше.
Йоська, подозрительно посмотрел на меня бычьим взглядом и велел подойти
к штанге. Я, подражая тренирующимся спортсменам, поднял ее на грудь и
медленно выжал над головой - сказалась моя самоподготовка. Тренер взвесил
меня - с одеждой я "тянул" на 60 килограммов.
- Свой вес выжал с первого раза, это редко бывает! - удивился тренер, -
можешь ходить в зал, только тряпки свои сними, - презрительно отозвался он о
моих одеждах, - не раздражай ребят, а то побьют ведь!
Итак, я буду ходить в зал штанги! Мы с дядей Федулом радостные
возвращались домой, он - что пристроил меня, а я - что появился шанс стать
полноценным человеком, спортсменом.
Зайдя на веранду мы застали бабушку и Риву за разговором, в котором
услышали последние слова Ривы:
- Да не еврей он, какой же может быть еврей - Федор, даже Федул, как
его друзья зовут ...
Федор Борисович мигом сунул большие пальцы рук подмышки и, отплясывая
"семь - сорок", дурным голосом запел частушку:
- Полюбила я Федула, оказался он - жидула!
Все расхохотались, а Рива стала шутливо бить мужа по спине,
приговаривая:
- Заходи, жидула, в комнату, а то люди услышат, какие ты глупости
поешь! Еще и взаправду решат, что ты - еврей!

Стиляга

В мае 1954 года произошли два основополагающих события в моей жизни -
начало занятий штангой и первая настоящая, но неудачная любовь. Эти два
события совершенно по-новому повернули мою жизнь. Занятия штангой, общение
со здоровыми телом и духом товарищами, помогли мне почувствовать себя не
только полноценным, но, я бы сказал, сверхполноценным юношей. Казалось бы,
начитанный и умный отличник учебы, да еще спортсмен-силач с завидным
телосложением - чем не предмет зависти для окружающих ребят!
А первая любовь, которая оказалась неудачной, не только без взаимности,
но и с презрением со стороны объекта любви, все поставила с ног на голову. К
тому же, если говорить о любви, и об этом будет еще сказано чуть попозже, я
сам сделался объектом любви, но совершенно непонятной и, казалось бы,
ненужной для меня. Эти противоречивые события обрушились на мою педантичную
голову с такой силой, что не в состоянии философски оценить обстановку, я
решился на суицид. Но до этого оставалось еще целых два года ...
Но с 12 до 14 лет, помимо домашней самоподготовки уже описанными выше
способами, я имел еще два рода любимых занятий, хобби, что ли, -
стиляжничество и занятие химией. Стиляги в начале и середине 50-х годов
прошлого века - это не нынешний панк или что-то в этом роде. Движение
стиляг, как мне показалось, возникло на фоне робкого проникновения к нам
западной, в первую очередь, американской моды и образа жизни. Это
проникновение было искаженным - ведь получить правдивую информацию