Страница:
все больше. Серафим и Лукьяныч подыгрывали мне, и спор завязывался.
Я и "здоровый телом" выкладывали по трояку. Серафим накрывал деньги
шляпой, и начинались силовые упражнения. Мужики обычно поднимали пятьдесят,
от силы шестьдесят килограммов, а я знал, что могу свободно вытолкнуть
правой рукой 65-70 килограммов. И это - немного, рекорды в моем же
полулегком весе доходили до 100 килограммов. Правда, это движение уже не
входило в троеборье; раньше существовало "пятиборье" - с рывком и толчком
одной рукой, но его в 50-х годах отменили.
Так или иначе, я побеждал в споре, причем "рекордный" вес поднимал с
имитацией невероятного труда и напряжения. Ошарашенный "здоровый телом"
мужик проигрывал, но делал все возможное, чтобы, во-первых, отыграться, а
во-вторых - вовлечь в спор других своих знакомых. Знакомые здоровяки, по
идее проигравшего, могли или выиграть, или проиграть мне, а "доза" от
поставленной водки все равно доставалась "посреднику". Выигрывал, конечно
же, я, потому что профессионалов среди приглашенных не бывало.
А если бы такой вдруг появился, я бы его сразу же "вычислил" и не стал
бы спорить, сославшись, например, на болезнь. Но постепенно иссякли и эти
"клиенты", ведь городок наш был так мал. Я вел учет выигранным бутылкам,
"чиркая" острым напильником по грифу штанги после каждого выигрыша.
"Зарубок" на грифе оказалось 173!
Надо было подумывать о других способах изымания выпивки с населения. И
новое решение было найдено.
Тогда в начале 60-х годов магнитофоны были еще в новинку, особенно
среди не шибко "современного" населения нашего общежития и городка в целом.
Я купил недорого в комиссионном магазине магнитофон "Днепр" и быстро
приспособил его для изымания бутылок с населения.
Магнитофон был спрятан в тумбочке, а микрофон закамуфлирован в
настольной лампе. Одновременно с включением этой лампы, включался и
магнитофон, настроенный на запись. Когда приходил очередной солидный
"клиент" к Серафиму на выпивку, я ввязывался в разговор и предлагал
очередной анекдот про Хрущева (тогда эти анекдоты ходили сотнями). Например,
что купил Хрущев на базаре поросенка и несет домой, завернув в детское
одеяльце, чтобы скрыть покупку. Встречается знакомая, спрашивает, что в
руках. А Хрущев отвечает: "Это сынок родился, несу с роддома домой!".
Знакомая откидывает край одеяльца и говорит: "Весь в папу!" Ха-ха-ха!
"Клиент" тоже вспоминает анекдот про Хрущева, например, что на обеде у
индийского премьер-министра Неру, Хрущев украл серебряную ложку и спрятал в
карман. А Булганин (с которым Хрущев первое время всегда ездил вместе),
заметив это, говорит: "Господа, я покажу вам русский фокус. Вот я беру со
стола и кладу себе в карман серебряную ложку, фокус-покус, и достаю ее из
кармана Никиты Сергеевича!" Ха-ха-ха!
Но перед анекдотом "клиента" я успеваю включить лампу на тумбочке, и
весь текст записывался на ленте магнитофона. Отогнав ленту обратно, я даю
"клиенту" возможность выслушать его анекдот. "Клиент" сереет лицом и просит:
"Сотри!". Серафим смотрит на часы и деловито предлагает: "до закрытия
магазина осталось больше часа. Давай, беги за бутылкой, а потом сотрем
вместе". "Клиент" сорвавшись с места, убегал и вскоре прибегал обратно с
бутылкой, а нередко и с другим "клиентом-анекдотистом". Если сам "вляпался",
то почему бы и не подставить другого. Выпивать-то все равно вместе! Сейчас
трудно представить себе, что за подобный анекдот можно было запросто
"вылететь" с работы, а коммунисту - из партии тоже.
Но постепенно стала исчезать и эта клиентура. К нам в комнату стали
опасаться заходить. Но мы не "потерялись" и на этот раз. Прихватив бутылку,
мы с Серафимом заходили куда-нибудь в чужую компанию, "на огонек". Послушаем
у дверей, если в комнате громкие полупьяные разговоры, мы стучим в дверь -
просим спички там, или соли. Хозяева наливают, мы вынимаем свою бутылку и
пошло-поехало. А потом я начинаю показывать фокусы. Например, разворачиваю
платок и прошу положить на его середину сложенную в несколько раз
трехрублевку. Засучив рукава, я под пристальными взглядами компании,
сворачиваю платок "котомкой", на дне которого лежит денежка, и предлагаю
пощупать, там ли она. Все щупают, засовывая руку в "котомку", и
подтверждают, что, дескать, денежка там. Последним, засовывает руку Серафим,
долго копается, придирчиво ищет бумажку, сперва не находит ее, но потом
вынужденно соглашается, что она там. При этом, конечно же, незаметно
забирает ее себе в кулак.
Фокус-покус! - и я, встряхивая платком, показываю, что он пуст. Пьяная
компания взволнована, она просит повторить фокус. Они следят за моими
руками, чуть ли ни придерживая их своими. Больше всех обвиняет меня в
шулерстве Серафим - он долго копается, никак не может найти бумажку в
платке, гневно сердится на меня, но чуть ли ни с посторонней помощью,
находит ее и, конечно же, забирает. "Фокус-покус!" - и платок снова пуст.
Мне проверяют карманы, залезают, чуть ли ни в трусы, но трешки-то у меня
нет!
Или еще один, более интеллектуальный фокус. Вроде, я могу по отпечатку
пальцев тут же найти "хозяина" этих отпечатков. Но тоже за трояк.
Делалось это так. На небольшое зеркальце клалась трехрублевка, и
кто-нибудь из присутствующих должен был взять ее, оставив на зеркальце
отпечаток любого пальца. Меня, конечно, на это время выводили из комнаты и
следили, чтобы я не подглядывал. Когда дело было сделано, меня вызывали, я
быстро глядел на отпечаток и тут же стирал его платком. Потом каждому из
присутствующих предлагал оставить свой отпечаток, но так, чтобы он не
налезал на чужой. Потом рассматривал эти отпечатки "оптом" и указывал на
того, кто взял трояк. Однажды в такой компании случайно присутствовал
следователь-криминалист, так он чуть с ума не сошел. Говорил, что я -
уникум, что меня надо брать в МУР и платить бешеные деньги за такое
мастерство.
Но скромно признаюсь, что в дактилоскопии я был совершенным профаном,
просто Серафим, оставляя свой отпечаток на зеркале, указывал пальцем на
того, кто взял трояк ...
В конце мая мне пришлось оставить мой приятнейший научно-питейный образ
жизни, так гармонично сочетавший науку, спорт, шулерство и пьянство, и
отправиться в Тбилиси на защиту дипломного проекта. Кое-какие чертежи я взял
с Опытного завода, кое-что доделал, а самое главное - изготовил действующую
модель скрепера. Из механизма больших настенных часов я приготовил редуктор,
тихоходный вал соединил с осью колес от игрушечного грузовика, а
быстроходный - оставил свободным. На него я надевал крыльчатку, если
имитировал обычную машину, и свинцовый диск, если имитировал мой привод с
маховиком. Осталось спаять из белой жести ковш скрепера и другую
"фурнитуру", чтобы сделать модель похожей на оригинал.
И вот на защите диплома, рассказав про скрепер по чертежам, я ставлю на
стол модель скрепера, а перед ней на другом конце стола - пятикилограммовую
гирю от домашних весов. Завожу ключом пружинку, ставлю на быстроходный вал
крыльчатку, и отпускаю машину. Скрепер с тихим урчаньем двигается к гире,
но, упершись в нее, останавливается, как и было намечено. А теперь, снова
отведя модель на исходную позицию и заведя пружину, я ставлю на быстроходный
вал свинцовый маховик. Почувствовав свободу, игрушечный скрепер сперва
движется медленно, разгоняя быстроходным валом маховик, а затем уверенно
"прет" на гирю. Упершись в нее носовой частью, скрепер, влекомый разогнанным
маховиком, весь как-то собирается, тужится, и пробуксовывая колесами,
медленно тащит перед собой гирю. Доведя ее до края стола, скрепер, не
задумываясь, сталкивает с грохотом гирю на пол.
В аудитории аплодируют - принцип работы маховичного устройства поняли
все, включая председателя экзаменационной комиссии, который обычно тихо спал
на защитах. Разумеется, оценка диплома была отличной. Жена получила такую же
оценку; тема ее диплома была такой же, что и у меня - вариант маховичного
толкателя к тому же скреперу.
В те годы после окончания ВУЗа следовало идти работать по
"направлению". Раз проучился бесплатно - иди работать, куда направят - в
любой район нашего большого Союза, хоть на Чукотку.
Известен анекдотичный случай распределения на мехмате МГУ. Выпускники -
мехматовцы, обычно называемые механиками, в обыденном понятии - чистые
математики. И распределили их по институтам Академии наук. А тут в МГУ
явился с визитом Хрущев и заявил, что механики должны работать
механизаторами в колхозах, а не "греться" в московских институтах. И весь
выпуск "механиков" был направлен в колхозы. А выпускники - молотилки от
веялки отличить не могут, для них самое "приземленное" в механике - это
уравнения Лагранжа 2-го рода.
Так вот, жена моя получила свободное распределение (из-за малолетнего
ребенка), а меня направили в марганцовую шахту Чиатурского района в
болотистой глуши Западной Грузии. На этих вреднейших шахтах только зеки и
работали. Там после пяти лет работы - эмфизема легких и хана тебе (кто не
понимает слово "хана", поясняю - это абзац, амба и т.д. до буквы "я",
русский язык богат синонимами!). А тупые дети артельщиков, заплатив взятки,
получали направления в Москву, Ригу, Ленинград, Киев, разве только не в
Рио-де Жанейро.
Но жена, походив в Министерство образования Грузинской ССР,
добилась-таки моего "освобождения" от шахты, и я отправился в Москву сдавать
экзамены в аспирантуру, как об этом я договорился с моими благодетелями
Федоровым и Недорезовым. Скрепер-то надо было доделывать, денег было
ухлопано много...
И вот в начале сентября я снова в Москве. Благодаря опубликованным
трудам - авторскому свидетельству, статье в журнале, и ходатайству
благодетелей, мне разрешили поступать в аспирантуру без обязательного стажа
работы в течение двух лет.
Советская власть считала, что молодой специалист после окончания ВУЗа
должен проработать 2 года в колхозе механизатором, или на Красном Богатыре
мастером цеха, забыть всю науку, кроме мата, а потом спокойно поступать в
аспирантуру - научный успех будет обеспечен! Ну, а мне - в порядке
исключения, разрешили-таки учиться дальше.
Что ж, сдал я специальность; экзамены принимали сами Федоров и
Недорезов, вопросы задавали про скрепер, а я серьезно на них отвечал, благо
чувствовал я скрепер всеми частями своего тела, более всего спиной -
тяжеловаты были его детали, особенно дышло!
Английский сдал легко и непринужденно - сказались занятия, которые я
давал жене. А вот с историей КПСС, которую тоже надо было сдавать при
поступлении в аспирантуру, вышла заминка.
Не буду обсуждать, на какого хрена история отдельно взятой партии
аспиранту по техническим специальностям, а скажу только, что у меня тогда
начал завязываться роман с девушкой по имени Валя. И мы с большой компанией
товарищей затеяли поход в лес на субботу-воскресенье с ночевкой в палатках.
Валька должна была идти со мной "в паре".
Но что-то изменилось, я так и не понял что, и вместо одной Вальки, в
поход пошла другая - ее подруга. Подошла так просто ко мне и говорит: "Я
вместо Вальки такой-то, зовут меня тоже Валей, не ошибешься". Критический
осмотр показал, что вторая Валька была существенно хуже первой, но выбирать
не приходилось, и я согласился на замену. Тем более, выпивки брали с собой
достаточно. Взял я с собой и толстый синий фолиант - историю КПСС, будь она
неладна - в понедельник с утра назначен последний экзамен.
Весело так гуляли, выпили малость, нашли под вечер полянку, разбили
палатки. Мы с Валей любовно ставили наше "гнездышко", укладывали в нем два
матраса, подмигивая друг другу, дескать, два может и не понадобится. На
полянке горел большой костер, мы выпили, закусили, пожелали друг другу
спокойной ночи; Валя заранее залезла в палатку стелить постели, я же
задержался минут на десять с ребятами - надо же было допить, что оставалось
- водка-то до утра выдохнется!
Залезаю, как хозяин, в палатку, а там на "моем" матрасе лежит какой-то
тип, которого я и не замечал раньше. Рослый мальчик лет пятнадцати, чей-то
сынок, почему-то лег не со своими родителями, а полез в палатку к Вальке. На
мой недоуменный взгляд она ответила, что мальчику спать негде, и она пустила
его "к нам". Еще Валька заметила, что мы поместимся и втроем, а мальчика
(который был повыше меня!) положим в середине.
Я заключил, что все происходит к лучшему. Молча достал том Истории КПСС
и сел к костру. Всю ночь я пробыл дежурным у костра, подбрасывая палки (в
костер, разумеется!) и "запоем" читал про историю "нашей любимой партии".
Утром я немного поспал в палатке, свободной от Вальки и "недоросля", и опять
продолжил чтение моего "бестселлера".
Валька снова липла ко мне, но я молча отстранил ее, благо поутру я еще
раз ее осмотрел попристальнее и покритичнее. Нет, спасибо недорослю, иначе
бы я себя совершенно перестал бы уважать! Да и столько водки у нас не
нашлось бы!
Роль этой второй Вальки в походе я до сих пор так и не понял; пусть это
так и останется малоинтересной загадкой навсегда. Днем мы возвратились к
себе в городок. Я окончательно дочитал учебник и понял, что без ночного
бдения, я его бы так и не осилил.
На экзамене я получил по истории КПСС "четверку", первую за пять лет
учебы. Преподаватель, толстенький весельчак, все время пытался узнавать мое
собственное мнение о событиях в истории партии. А на мои ответы давал
язвительные комментарии: "Ваше мнение совпадает с точкой зрения фракции
меньшевиков", "так думали оппортунисты", и т.д. Я не выдержал и напрямую
спросил, что он собирается мне поставить.
"Хорошо", наверное, - нерешительно ответил преподаватель, - с тройкой,
а тем более с двойкой вас не возьмут в аспирантуру! Молодец - хоть и
коммунист, но оказался порядочным человеком!
Да что я ополчился так против коммунистов? Мой кумир - Сталин, был
коммунистом, талантливейший организатор, спасший страну от атомной агрессии
США - нарком Берия, внучатым племянником которому я прихожусь, тоже был
коммунистом. Мои благодетели - Федоров и Недорезов - тоже были коммунистами,
причем Федоров уже потом долгое время был парторгом ЦНИИСа. Мои отец и мать
были коммунистами. Комендант общежития МИИТа - взяточник Немцов - тоже
коммунист, причем убежденный, мы как-то беседовали с ним об этом. Парторги
институтов, где я работал, тоже были приятными людьми и собутыльниками -
часто моими друзьями. Так что грех ругать всех коммунистов подряд, они все
поодиночке, в общем - люди нормальные, а вот когда вместе соберутся и
голосовать начнут - нет хуже сволочей!
В результате я получил две "пятерки" и одну "четверку", и был принят в
аспирантуру. Учеба начиналась с января уже 1963 года, так что оставалось
месяца три для устройства на работу. И мне надо было срочно уезжать в
Тбилиси и устраиваться на постоянную работу с окладом не менее 100 рублей в
месяц. Поясню, почему.
Так как меня приняли в аспирантуру в виде исключения без трудового
стажа, стипендию мне, вроде бы, и не полагалось выплачивать. В Положении об
аспирантуре было сказано, что стипендия назначалась в размерах последней
заработной платы, но не свыше 100 рублей в месяц. А так как я еще нигде
постоянно не работал, то и последняя зарплата равна нулю рублей. А в Москве
я не мог устроиться на работу, нужна "прописка", а у меня была только
тбилисская. Надеюсь, что слово "прописка" еще знакомо бывшим советским
людям?
Итак, я уже в Тбилиси и лихорадочно ищу работу. Кинулся на знакомую
табачную фабрику, но получил "от ворот поворот". Им еще нового "останова" не
хватало! И я устроился по объявлению "Организации требуются
инженеры-конструкторы" на почтовый ящик No 66.
Не подумайте, что это какое-нибудь почтовое отделение, где нужно стоять
с высунутым языком, ожидая, что кто-нибудь захочет приклеить марку и
воспользуется его влажной поверхностью. Нет, это была серьезная военная
организация, где разрабатывались телетайпы для армии. А чтобы не выдавать
секрета, организация называлась "Почтовый ящик". Таких "ящиков" по стране
были тысячи, и все знали, чем в них занимаются. Спросишь, бывало: "Как
пройти к почтовому ящику No31?" А тебе отвечают: "Это что, к авиазаводу?" И
т.д.
Начальник отдела, куда я устраивался, по фамилии Мхитаров, хитрый
армянин, тщательно выведывал у меня, почему я не поехал по распределению.
Ответ выглядел убедительно: "А кому охота в марганцовую шахту лезть?".
Диплом был "красный" - с отличием, и Мхитаров взял меня, но осторожно
назначил зарплату всего в 80 рублей.
"Проявишь себя - повысим!" - резюмировал он.
Я соглашался - выбора-то не было! 80 рублей - это около 25 бутылок
водки, то есть что-то около 80 долларов получалось по покупательной
способности. Но мне нужно было 100 рублей, и я начал "проявлять себя", хотя
мне и предложили месячишко осмотреться и привыкнуть.
Я спустился в цех и осмотрел производство, поговорил с мастерами. Узнал
у Мхитарова о недостатках изделия. Тот стал перечислять их, но потом пытливо
посмотрел на меня и спросил:
"Хочешь задачу, которую никто не может решить, даже я сам? Решишь, тут
же на сто рублей переведу. Не можем аппарат на госиспытания выставить из-за
этого!".
И он рассказал мне о самом крупном пороке тбилисского телетайпа. Дело в
том, что телетайп печатал по принципу печатной машинки, там так же
протягивалась красящая лента, причем протягивалась она ненормально быстро.
Привод был от единственного торчащего поблизости вала, на который был
насажен кулачок-эксцентрик, как на распределительном валу двигателя, если
так понятнее. А толкал этот кулачок рычаг с маленьким роликом, раза в три
меньше по размерам, чем сам кулачок. Толкнет - лента протянется; но
толкал-то он очень часто, так как вал вращался быстро. А понизить его
обороты не было никакой возможности - не ставить же редуктор, там места не
было вообще никакого. Да и новых деталей не добавишь - их номенклатуру
нельзя увеличивать. Вот как хочешь, так и крутись, а обеспечь скорость
протяжки ленты в 2-3 раза медленнее, не добавляя ничего! "Это задачка
потрудней теоремы Ферма!" - глубокомысленно заметил Мхитаров.
У меня мелькнула остроумная идея, но я все-таки переспросил Мхитарова:
- Точно дадите сто рублей в месяц, если докажу эту теорему Ферма?
Честное слово, при свидетелях говорю! - и он, подозвав к себе ведущего
конструктора Хагагордяна и старшего инженера Тертеряна, еще раз пообещал мне
прибавку при них.
Надо сказать, что в отделе, где начальником был Мхитаров, инженеры были
все армяне. Не всем это нравилось, например, начальнику предприятия -
грузину Нижарадзе, да и самим работникам это было не по душе. Нет, не то,
что все вокруг были армяне, а то, что они сами были этой национальности.
Дело в том, что родившиеся и выросшие в Тбилиси армяне (а их было более
половины всего населения Тбилиси тех годов) считали себя грузинами, но
фамилия-то выдавала их происхождение. Сколько я знал людей по фамилии
Мхитаришвили, Тертерашвили, Саркисашвили и других, фамилии которых имели
армянский корень и грузинское окончание. Тот же Мхитаров - это Мхитарян, но
переделанный под русского, если переделывать под грузина - будет
Мхитаришвили. Тертерян - от армянского слова "Тертер" - "священник"; фамилия
Тертерашвили нереальна, как, например, "Рабинов". Рабин, раввин - это
еврейский священник, русское окончание "ов" к нему так же нелепо, как и
грузинское "швили" к армянскому священнику - "тертеру".
Наш старший инженер Тертерян, как выпивал, плакал и жаловался, что жить
не может с такой фамилией - даже грузинское окончание не поможет!
- А ты женись на грузинке и возьми ее фамилию, так ведь разрешено! -
как-то посоветовал ему я.
Бедный Тертерян был поражен легкостью разрешения этой проблемы. Он даже
поцеловал меня за мудрый совет и налил стакан водки. Так вот, я представил
Мхитарову такое доказательство "теоремы Ферма", что он тоже расцеловал меня,
правда, стакана не налил. Но тут же попросил написать меня заявление о
прибавке зарплаты и завизировал его.
В чем же заключалось доказательство "теоремы Ферма"? Я просто
переставил местами кулачок и ролик: маленький ролик я надел на приводной
вал, а кулачок - на рычаг. Ролик должен был сделать около трех оборотов,
пока кулачок обернется один раз и толкнет рычаг, протягивающий ленту.
Скорость ленты убавилась втрое. Такого решения, когда ведущим является
ролик, а ведомым - кулачок, не описано ни в каких справочниках по кулачковым
передачам - вот конструкторы и не знали, как поступать.
Новый вариант лентопротяжки был тут же изготовлен, и телетайп пошел на
госиспытания в модернезированном виде. А Мхитаров еще раз сделал мне доброе
дело, выручил в серьезной ситуации.
Как-то мне понадобились латунные прутки определенного диаметра, но я
нигде их не мог достать. А на работе, то есть в п/я 66, такие были. Вынести
что-нибудь из военной организации - уголовное дело. Но я решился - просунул
себе в брюки и под пиджак два прутка, концы вставил под носки в туфли и
пошел в конце рабочего дня на проходную. Шел, правда, не очень нормально -
ноги-то не сгибались! И вот меня по дороге догоняет Мхитаров, дружески берет
под руку и чувствует - под пиджаком пруток. Пощупал с другого бока - другой
пруток.
Ты что, в тюрьму захотел? - бледнея, спросил меня Мхитаров, но так как
дело было уже в проходной и нас толкали сзади, взял меня за локоть и,
подталкивая, провел через проходную.
Его знали все вахтеры и отдали под козырек. Уже на улице Мхитаров
серьезно предупредил меня, чтобы это было в последний раз. По крайней мере,
в данной организации.
Кроме лентопротяжки я сделал еще несколько более мелких
усовершенствований в конструкцию телетайпа - уменьшил маховый момент
фрикционной муфты, перенес в удобное место стробоскопические метки для
определения скорости ее вращения, не буду перечислять больше, так что
разницу в окладе, я, думаю, окупил.
Но после достижения своей цели - ста рублей в месяц, охота к работе
прошла. И я стал делать другие изобретения, за которые Мхитаров меня бы не
похвалил. Прежде всего, я изобрел "мхитароскоп". В бюро, где я сидел, было
еще человек пятнадцать конструкторов среднего звена. Работать они не очень
любили, но в картишки перекинуться на работе, были непрочь. А женщины
предпочитали вязать спицами. Я же делал эскизы не совсем относящиеся к
телетайпу, а скорее к скреперу. Но хитрый Мхитаров обычно тихо крался по
коридору, а затем стремглав врывался в дверь нашего бюро, ловя нерадивых
сотрудников за посторонними занятиями. Выставить же дежурного за дверь мы не
могли - нас тут же разоблачили бы.
Но под потолком бюро было маленькое вентиляционное отверстие, куда я
вставил старое зеркало заднего вида от автомобиля, без металлической оправы,
разумеется. Выделялся дежурный, который из комнаты снизу смотрел в зеркало,
названное "мхитароскопом", и видел все, что происходило в коридоре.
Забавно было наблюдать, как Мхитаров на цыпочках крался вдоль коридора,
а потом врывался в комнату, где все были заняты своими прямыми делами. Дошло
до того, что он вызвал меня к себе в кабинет и расспросил, что бы такое
могло значить. И я, не смущаясь, поведал ему, что предупредил сотрудников,
которые занимались посторонними делами: дескать, я все расскажу Мхитарову,
так как многим обязан ему и, кроме того, болею за свою организацию.
Мхитаров как-то недоверчиво посмотрел на меня, похлопал по плечу, и
сказал:
- Скоро у нас в бюро появится новый ведущий инженер!
- Благодарю за доверие, - отвечал я, скромно потупясь.
Наступил декабрь, скоро мне нужно было увольняться и ехать в Москву в
аспирантуру. Мне было стыдно перед Мхитаровым, но я успокаивал себя тем, что
кое-что все-таки сделал для предприятия. И для трудящихся - изобрел
"мхитароскоп".
Но еще одно полезное для трудящихся дело я успел-таки сделать в п/я 66.
Кто не знает, что такое табельная система пропусков, поясню, что в проходной
у нас висел плоский ящик с пронумерованными крючками в нем. Приходя на
работу, мы вешали свой табельный номерок на нужный крючок и проходили. А в 8
часов утра ящик запирался сетчатой крышкой на замок. Раньше в крышке было
стекло, но его разбили, пришлось заменить металлической сеткой, через
которую было видно, чьи крючки пустые. Но опоздавшие отгибали крышку и
все-таки вешали свои номерки, несмотря на истошные крики табельщицы Этери.
И вот, наступил черный день для трудящихся п/я 66. В проходной
установили автомат, куда мы должны были совать специальные картонки, и он на
них проставлял время: если до 8 часов - синими чернилами, а опоздавшим -
красными. После этого трудящийся проходил во внутренний двор проходной.
Народ взвыл - обмануть или уговорить автомат было невозможно. И народ,
в лице своего представителя Тертеряна, обратился ко мне, как к народному
умельцу, с просьбой - испортить автомат. Проходя через него, я заметил, что
сверху на коробе автомата имеются вентиляционные отверстия, видимо, для
охлаждения электрической аппаратуры.
План был готов. Наутро в проходной стихийно возник затор - у кого-то
застревала карточка или не нравилось время, пробитое на ней, но так или
иначе Этери была втянута в полемику с сотрудниками нашего бюро. А тем
Я и "здоровый телом" выкладывали по трояку. Серафим накрывал деньги
шляпой, и начинались силовые упражнения. Мужики обычно поднимали пятьдесят,
от силы шестьдесят килограммов, а я знал, что могу свободно вытолкнуть
правой рукой 65-70 килограммов. И это - немного, рекорды в моем же
полулегком весе доходили до 100 килограммов. Правда, это движение уже не
входило в троеборье; раньше существовало "пятиборье" - с рывком и толчком
одной рукой, но его в 50-х годах отменили.
Так или иначе, я побеждал в споре, причем "рекордный" вес поднимал с
имитацией невероятного труда и напряжения. Ошарашенный "здоровый телом"
мужик проигрывал, но делал все возможное, чтобы, во-первых, отыграться, а
во-вторых - вовлечь в спор других своих знакомых. Знакомые здоровяки, по
идее проигравшего, могли или выиграть, или проиграть мне, а "доза" от
поставленной водки все равно доставалась "посреднику". Выигрывал, конечно
же, я, потому что профессионалов среди приглашенных не бывало.
А если бы такой вдруг появился, я бы его сразу же "вычислил" и не стал
бы спорить, сославшись, например, на болезнь. Но постепенно иссякли и эти
"клиенты", ведь городок наш был так мал. Я вел учет выигранным бутылкам,
"чиркая" острым напильником по грифу штанги после каждого выигрыша.
"Зарубок" на грифе оказалось 173!
Надо было подумывать о других способах изымания выпивки с населения. И
новое решение было найдено.
Тогда в начале 60-х годов магнитофоны были еще в новинку, особенно
среди не шибко "современного" населения нашего общежития и городка в целом.
Я купил недорого в комиссионном магазине магнитофон "Днепр" и быстро
приспособил его для изымания бутылок с населения.
Магнитофон был спрятан в тумбочке, а микрофон закамуфлирован в
настольной лампе. Одновременно с включением этой лампы, включался и
магнитофон, настроенный на запись. Когда приходил очередной солидный
"клиент" к Серафиму на выпивку, я ввязывался в разговор и предлагал
очередной анекдот про Хрущева (тогда эти анекдоты ходили сотнями). Например,
что купил Хрущев на базаре поросенка и несет домой, завернув в детское
одеяльце, чтобы скрыть покупку. Встречается знакомая, спрашивает, что в
руках. А Хрущев отвечает: "Это сынок родился, несу с роддома домой!".
Знакомая откидывает край одеяльца и говорит: "Весь в папу!" Ха-ха-ха!
"Клиент" тоже вспоминает анекдот про Хрущева, например, что на обеде у
индийского премьер-министра Неру, Хрущев украл серебряную ложку и спрятал в
карман. А Булганин (с которым Хрущев первое время всегда ездил вместе),
заметив это, говорит: "Господа, я покажу вам русский фокус. Вот я беру со
стола и кладу себе в карман серебряную ложку, фокус-покус, и достаю ее из
кармана Никиты Сергеевича!" Ха-ха-ха!
Но перед анекдотом "клиента" я успеваю включить лампу на тумбочке, и
весь текст записывался на ленте магнитофона. Отогнав ленту обратно, я даю
"клиенту" возможность выслушать его анекдот. "Клиент" сереет лицом и просит:
"Сотри!". Серафим смотрит на часы и деловито предлагает: "до закрытия
магазина осталось больше часа. Давай, беги за бутылкой, а потом сотрем
вместе". "Клиент" сорвавшись с места, убегал и вскоре прибегал обратно с
бутылкой, а нередко и с другим "клиентом-анекдотистом". Если сам "вляпался",
то почему бы и не подставить другого. Выпивать-то все равно вместе! Сейчас
трудно представить себе, что за подобный анекдот можно было запросто
"вылететь" с работы, а коммунисту - из партии тоже.
Но постепенно стала исчезать и эта клиентура. К нам в комнату стали
опасаться заходить. Но мы не "потерялись" и на этот раз. Прихватив бутылку,
мы с Серафимом заходили куда-нибудь в чужую компанию, "на огонек". Послушаем
у дверей, если в комнате громкие полупьяные разговоры, мы стучим в дверь -
просим спички там, или соли. Хозяева наливают, мы вынимаем свою бутылку и
пошло-поехало. А потом я начинаю показывать фокусы. Например, разворачиваю
платок и прошу положить на его середину сложенную в несколько раз
трехрублевку. Засучив рукава, я под пристальными взглядами компании,
сворачиваю платок "котомкой", на дне которого лежит денежка, и предлагаю
пощупать, там ли она. Все щупают, засовывая руку в "котомку", и
подтверждают, что, дескать, денежка там. Последним, засовывает руку Серафим,
долго копается, придирчиво ищет бумажку, сперва не находит ее, но потом
вынужденно соглашается, что она там. При этом, конечно же, незаметно
забирает ее себе в кулак.
Фокус-покус! - и я, встряхивая платком, показываю, что он пуст. Пьяная
компания взволнована, она просит повторить фокус. Они следят за моими
руками, чуть ли ни придерживая их своими. Больше всех обвиняет меня в
шулерстве Серафим - он долго копается, никак не может найти бумажку в
платке, гневно сердится на меня, но чуть ли ни с посторонней помощью,
находит ее и, конечно же, забирает. "Фокус-покус!" - и платок снова пуст.
Мне проверяют карманы, залезают, чуть ли ни в трусы, но трешки-то у меня
нет!
Или еще один, более интеллектуальный фокус. Вроде, я могу по отпечатку
пальцев тут же найти "хозяина" этих отпечатков. Но тоже за трояк.
Делалось это так. На небольшое зеркальце клалась трехрублевка, и
кто-нибудь из присутствующих должен был взять ее, оставив на зеркальце
отпечаток любого пальца. Меня, конечно, на это время выводили из комнаты и
следили, чтобы я не подглядывал. Когда дело было сделано, меня вызывали, я
быстро глядел на отпечаток и тут же стирал его платком. Потом каждому из
присутствующих предлагал оставить свой отпечаток, но так, чтобы он не
налезал на чужой. Потом рассматривал эти отпечатки "оптом" и указывал на
того, кто взял трояк. Однажды в такой компании случайно присутствовал
следователь-криминалист, так он чуть с ума не сошел. Говорил, что я -
уникум, что меня надо брать в МУР и платить бешеные деньги за такое
мастерство.
Но скромно признаюсь, что в дактилоскопии я был совершенным профаном,
просто Серафим, оставляя свой отпечаток на зеркале, указывал пальцем на
того, кто взял трояк ...
В конце мая мне пришлось оставить мой приятнейший научно-питейный образ
жизни, так гармонично сочетавший науку, спорт, шулерство и пьянство, и
отправиться в Тбилиси на защиту дипломного проекта. Кое-какие чертежи я взял
с Опытного завода, кое-что доделал, а самое главное - изготовил действующую
модель скрепера. Из механизма больших настенных часов я приготовил редуктор,
тихоходный вал соединил с осью колес от игрушечного грузовика, а
быстроходный - оставил свободным. На него я надевал крыльчатку, если
имитировал обычную машину, и свинцовый диск, если имитировал мой привод с
маховиком. Осталось спаять из белой жести ковш скрепера и другую
"фурнитуру", чтобы сделать модель похожей на оригинал.
И вот на защите диплома, рассказав про скрепер по чертежам, я ставлю на
стол модель скрепера, а перед ней на другом конце стола - пятикилограммовую
гирю от домашних весов. Завожу ключом пружинку, ставлю на быстроходный вал
крыльчатку, и отпускаю машину. Скрепер с тихим урчаньем двигается к гире,
но, упершись в нее, останавливается, как и было намечено. А теперь, снова
отведя модель на исходную позицию и заведя пружину, я ставлю на быстроходный
вал свинцовый маховик. Почувствовав свободу, игрушечный скрепер сперва
движется медленно, разгоняя быстроходным валом маховик, а затем уверенно
"прет" на гирю. Упершись в нее носовой частью, скрепер, влекомый разогнанным
маховиком, весь как-то собирается, тужится, и пробуксовывая колесами,
медленно тащит перед собой гирю. Доведя ее до края стола, скрепер, не
задумываясь, сталкивает с грохотом гирю на пол.
В аудитории аплодируют - принцип работы маховичного устройства поняли
все, включая председателя экзаменационной комиссии, который обычно тихо спал
на защитах. Разумеется, оценка диплома была отличной. Жена получила такую же
оценку; тема ее диплома была такой же, что и у меня - вариант маховичного
толкателя к тому же скреперу.
В те годы после окончания ВУЗа следовало идти работать по
"направлению". Раз проучился бесплатно - иди работать, куда направят - в
любой район нашего большого Союза, хоть на Чукотку.
Известен анекдотичный случай распределения на мехмате МГУ. Выпускники -
мехматовцы, обычно называемые механиками, в обыденном понятии - чистые
математики. И распределили их по институтам Академии наук. А тут в МГУ
явился с визитом Хрущев и заявил, что механики должны работать
механизаторами в колхозах, а не "греться" в московских институтах. И весь
выпуск "механиков" был направлен в колхозы. А выпускники - молотилки от
веялки отличить не могут, для них самое "приземленное" в механике - это
уравнения Лагранжа 2-го рода.
Так вот, жена моя получила свободное распределение (из-за малолетнего
ребенка), а меня направили в марганцовую шахту Чиатурского района в
болотистой глуши Западной Грузии. На этих вреднейших шахтах только зеки и
работали. Там после пяти лет работы - эмфизема легких и хана тебе (кто не
понимает слово "хана", поясняю - это абзац, амба и т.д. до буквы "я",
русский язык богат синонимами!). А тупые дети артельщиков, заплатив взятки,
получали направления в Москву, Ригу, Ленинград, Киев, разве только не в
Рио-де Жанейро.
Но жена, походив в Министерство образования Грузинской ССР,
добилась-таки моего "освобождения" от шахты, и я отправился в Москву сдавать
экзамены в аспирантуру, как об этом я договорился с моими благодетелями
Федоровым и Недорезовым. Скрепер-то надо было доделывать, денег было
ухлопано много...
И вот в начале сентября я снова в Москве. Благодаря опубликованным
трудам - авторскому свидетельству, статье в журнале, и ходатайству
благодетелей, мне разрешили поступать в аспирантуру без обязательного стажа
работы в течение двух лет.
Советская власть считала, что молодой специалист после окончания ВУЗа
должен проработать 2 года в колхозе механизатором, или на Красном Богатыре
мастером цеха, забыть всю науку, кроме мата, а потом спокойно поступать в
аспирантуру - научный успех будет обеспечен! Ну, а мне - в порядке
исключения, разрешили-таки учиться дальше.
Что ж, сдал я специальность; экзамены принимали сами Федоров и
Недорезов, вопросы задавали про скрепер, а я серьезно на них отвечал, благо
чувствовал я скрепер всеми частями своего тела, более всего спиной -
тяжеловаты были его детали, особенно дышло!
Английский сдал легко и непринужденно - сказались занятия, которые я
давал жене. А вот с историей КПСС, которую тоже надо было сдавать при
поступлении в аспирантуру, вышла заминка.
Не буду обсуждать, на какого хрена история отдельно взятой партии
аспиранту по техническим специальностям, а скажу только, что у меня тогда
начал завязываться роман с девушкой по имени Валя. И мы с большой компанией
товарищей затеяли поход в лес на субботу-воскресенье с ночевкой в палатках.
Валька должна была идти со мной "в паре".
Но что-то изменилось, я так и не понял что, и вместо одной Вальки, в
поход пошла другая - ее подруга. Подошла так просто ко мне и говорит: "Я
вместо Вальки такой-то, зовут меня тоже Валей, не ошибешься". Критический
осмотр показал, что вторая Валька была существенно хуже первой, но выбирать
не приходилось, и я согласился на замену. Тем более, выпивки брали с собой
достаточно. Взял я с собой и толстый синий фолиант - историю КПСС, будь она
неладна - в понедельник с утра назначен последний экзамен.
Весело так гуляли, выпили малость, нашли под вечер полянку, разбили
палатки. Мы с Валей любовно ставили наше "гнездышко", укладывали в нем два
матраса, подмигивая друг другу, дескать, два может и не понадобится. На
полянке горел большой костер, мы выпили, закусили, пожелали друг другу
спокойной ночи; Валя заранее залезла в палатку стелить постели, я же
задержался минут на десять с ребятами - надо же было допить, что оставалось
- водка-то до утра выдохнется!
Залезаю, как хозяин, в палатку, а там на "моем" матрасе лежит какой-то
тип, которого я и не замечал раньше. Рослый мальчик лет пятнадцати, чей-то
сынок, почему-то лег не со своими родителями, а полез в палатку к Вальке. На
мой недоуменный взгляд она ответила, что мальчику спать негде, и она пустила
его "к нам". Еще Валька заметила, что мы поместимся и втроем, а мальчика
(который был повыше меня!) положим в середине.
Я заключил, что все происходит к лучшему. Молча достал том Истории КПСС
и сел к костру. Всю ночь я пробыл дежурным у костра, подбрасывая палки (в
костер, разумеется!) и "запоем" читал про историю "нашей любимой партии".
Утром я немного поспал в палатке, свободной от Вальки и "недоросля", и опять
продолжил чтение моего "бестселлера".
Валька снова липла ко мне, но я молча отстранил ее, благо поутру я еще
раз ее осмотрел попристальнее и покритичнее. Нет, спасибо недорослю, иначе
бы я себя совершенно перестал бы уважать! Да и столько водки у нас не
нашлось бы!
Роль этой второй Вальки в походе я до сих пор так и не понял; пусть это
так и останется малоинтересной загадкой навсегда. Днем мы возвратились к
себе в городок. Я окончательно дочитал учебник и понял, что без ночного
бдения, я его бы так и не осилил.
На экзамене я получил по истории КПСС "четверку", первую за пять лет
учебы. Преподаватель, толстенький весельчак, все время пытался узнавать мое
собственное мнение о событиях в истории партии. А на мои ответы давал
язвительные комментарии: "Ваше мнение совпадает с точкой зрения фракции
меньшевиков", "так думали оппортунисты", и т.д. Я не выдержал и напрямую
спросил, что он собирается мне поставить.
"Хорошо", наверное, - нерешительно ответил преподаватель, - с тройкой,
а тем более с двойкой вас не возьмут в аспирантуру! Молодец - хоть и
коммунист, но оказался порядочным человеком!
Да что я ополчился так против коммунистов? Мой кумир - Сталин, был
коммунистом, талантливейший организатор, спасший страну от атомной агрессии
США - нарком Берия, внучатым племянником которому я прихожусь, тоже был
коммунистом. Мои благодетели - Федоров и Недорезов - тоже были коммунистами,
причем Федоров уже потом долгое время был парторгом ЦНИИСа. Мои отец и мать
были коммунистами. Комендант общежития МИИТа - взяточник Немцов - тоже
коммунист, причем убежденный, мы как-то беседовали с ним об этом. Парторги
институтов, где я работал, тоже были приятными людьми и собутыльниками -
часто моими друзьями. Так что грех ругать всех коммунистов подряд, они все
поодиночке, в общем - люди нормальные, а вот когда вместе соберутся и
голосовать начнут - нет хуже сволочей!
В результате я получил две "пятерки" и одну "четверку", и был принят в
аспирантуру. Учеба начиналась с января уже 1963 года, так что оставалось
месяца три для устройства на работу. И мне надо было срочно уезжать в
Тбилиси и устраиваться на постоянную работу с окладом не менее 100 рублей в
месяц. Поясню, почему.
Так как меня приняли в аспирантуру в виде исключения без трудового
стажа, стипендию мне, вроде бы, и не полагалось выплачивать. В Положении об
аспирантуре было сказано, что стипендия назначалась в размерах последней
заработной платы, но не свыше 100 рублей в месяц. А так как я еще нигде
постоянно не работал, то и последняя зарплата равна нулю рублей. А в Москве
я не мог устроиться на работу, нужна "прописка", а у меня была только
тбилисская. Надеюсь, что слово "прописка" еще знакомо бывшим советским
людям?
Итак, я уже в Тбилиси и лихорадочно ищу работу. Кинулся на знакомую
табачную фабрику, но получил "от ворот поворот". Им еще нового "останова" не
хватало! И я устроился по объявлению "Организации требуются
инженеры-конструкторы" на почтовый ящик No 66.
Не подумайте, что это какое-нибудь почтовое отделение, где нужно стоять
с высунутым языком, ожидая, что кто-нибудь захочет приклеить марку и
воспользуется его влажной поверхностью. Нет, это была серьезная военная
организация, где разрабатывались телетайпы для армии. А чтобы не выдавать
секрета, организация называлась "Почтовый ящик". Таких "ящиков" по стране
были тысячи, и все знали, чем в них занимаются. Спросишь, бывало: "Как
пройти к почтовому ящику No31?" А тебе отвечают: "Это что, к авиазаводу?" И
т.д.
Начальник отдела, куда я устраивался, по фамилии Мхитаров, хитрый
армянин, тщательно выведывал у меня, почему я не поехал по распределению.
Ответ выглядел убедительно: "А кому охота в марганцовую шахту лезть?".
Диплом был "красный" - с отличием, и Мхитаров взял меня, но осторожно
назначил зарплату всего в 80 рублей.
"Проявишь себя - повысим!" - резюмировал он.
Я соглашался - выбора-то не было! 80 рублей - это около 25 бутылок
водки, то есть что-то около 80 долларов получалось по покупательной
способности. Но мне нужно было 100 рублей, и я начал "проявлять себя", хотя
мне и предложили месячишко осмотреться и привыкнуть.
Я спустился в цех и осмотрел производство, поговорил с мастерами. Узнал
у Мхитарова о недостатках изделия. Тот стал перечислять их, но потом пытливо
посмотрел на меня и спросил:
"Хочешь задачу, которую никто не может решить, даже я сам? Решишь, тут
же на сто рублей переведу. Не можем аппарат на госиспытания выставить из-за
этого!".
И он рассказал мне о самом крупном пороке тбилисского телетайпа. Дело в
том, что телетайп печатал по принципу печатной машинки, там так же
протягивалась красящая лента, причем протягивалась она ненормально быстро.
Привод был от единственного торчащего поблизости вала, на который был
насажен кулачок-эксцентрик, как на распределительном валу двигателя, если
так понятнее. А толкал этот кулачок рычаг с маленьким роликом, раза в три
меньше по размерам, чем сам кулачок. Толкнет - лента протянется; но
толкал-то он очень часто, так как вал вращался быстро. А понизить его
обороты не было никакой возможности - не ставить же редуктор, там места не
было вообще никакого. Да и новых деталей не добавишь - их номенклатуру
нельзя увеличивать. Вот как хочешь, так и крутись, а обеспечь скорость
протяжки ленты в 2-3 раза медленнее, не добавляя ничего! "Это задачка
потрудней теоремы Ферма!" - глубокомысленно заметил Мхитаров.
У меня мелькнула остроумная идея, но я все-таки переспросил Мхитарова:
- Точно дадите сто рублей в месяц, если докажу эту теорему Ферма?
Честное слово, при свидетелях говорю! - и он, подозвав к себе ведущего
конструктора Хагагордяна и старшего инженера Тертеряна, еще раз пообещал мне
прибавку при них.
Надо сказать, что в отделе, где начальником был Мхитаров, инженеры были
все армяне. Не всем это нравилось, например, начальнику предприятия -
грузину Нижарадзе, да и самим работникам это было не по душе. Нет, не то,
что все вокруг были армяне, а то, что они сами были этой национальности.
Дело в том, что родившиеся и выросшие в Тбилиси армяне (а их было более
половины всего населения Тбилиси тех годов) считали себя грузинами, но
фамилия-то выдавала их происхождение. Сколько я знал людей по фамилии
Мхитаришвили, Тертерашвили, Саркисашвили и других, фамилии которых имели
армянский корень и грузинское окончание. Тот же Мхитаров - это Мхитарян, но
переделанный под русского, если переделывать под грузина - будет
Мхитаришвили. Тертерян - от армянского слова "Тертер" - "священник"; фамилия
Тертерашвили нереальна, как, например, "Рабинов". Рабин, раввин - это
еврейский священник, русское окончание "ов" к нему так же нелепо, как и
грузинское "швили" к армянскому священнику - "тертеру".
Наш старший инженер Тертерян, как выпивал, плакал и жаловался, что жить
не может с такой фамилией - даже грузинское окончание не поможет!
- А ты женись на грузинке и возьми ее фамилию, так ведь разрешено! -
как-то посоветовал ему я.
Бедный Тертерян был поражен легкостью разрешения этой проблемы. Он даже
поцеловал меня за мудрый совет и налил стакан водки. Так вот, я представил
Мхитарову такое доказательство "теоремы Ферма", что он тоже расцеловал меня,
правда, стакана не налил. Но тут же попросил написать меня заявление о
прибавке зарплаты и завизировал его.
В чем же заключалось доказательство "теоремы Ферма"? Я просто
переставил местами кулачок и ролик: маленький ролик я надел на приводной
вал, а кулачок - на рычаг. Ролик должен был сделать около трех оборотов,
пока кулачок обернется один раз и толкнет рычаг, протягивающий ленту.
Скорость ленты убавилась втрое. Такого решения, когда ведущим является
ролик, а ведомым - кулачок, не описано ни в каких справочниках по кулачковым
передачам - вот конструкторы и не знали, как поступать.
Новый вариант лентопротяжки был тут же изготовлен, и телетайп пошел на
госиспытания в модернезированном виде. А Мхитаров еще раз сделал мне доброе
дело, выручил в серьезной ситуации.
Как-то мне понадобились латунные прутки определенного диаметра, но я
нигде их не мог достать. А на работе, то есть в п/я 66, такие были. Вынести
что-нибудь из военной организации - уголовное дело. Но я решился - просунул
себе в брюки и под пиджак два прутка, концы вставил под носки в туфли и
пошел в конце рабочего дня на проходную. Шел, правда, не очень нормально -
ноги-то не сгибались! И вот меня по дороге догоняет Мхитаров, дружески берет
под руку и чувствует - под пиджаком пруток. Пощупал с другого бока - другой
пруток.
Ты что, в тюрьму захотел? - бледнея, спросил меня Мхитаров, но так как
дело было уже в проходной и нас толкали сзади, взял меня за локоть и,
подталкивая, провел через проходную.
Его знали все вахтеры и отдали под козырек. Уже на улице Мхитаров
серьезно предупредил меня, чтобы это было в последний раз. По крайней мере,
в данной организации.
Кроме лентопротяжки я сделал еще несколько более мелких
усовершенствований в конструкцию телетайпа - уменьшил маховый момент
фрикционной муфты, перенес в удобное место стробоскопические метки для
определения скорости ее вращения, не буду перечислять больше, так что
разницу в окладе, я, думаю, окупил.
Но после достижения своей цели - ста рублей в месяц, охота к работе
прошла. И я стал делать другие изобретения, за которые Мхитаров меня бы не
похвалил. Прежде всего, я изобрел "мхитароскоп". В бюро, где я сидел, было
еще человек пятнадцать конструкторов среднего звена. Работать они не очень
любили, но в картишки перекинуться на работе, были непрочь. А женщины
предпочитали вязать спицами. Я же делал эскизы не совсем относящиеся к
телетайпу, а скорее к скреперу. Но хитрый Мхитаров обычно тихо крался по
коридору, а затем стремглав врывался в дверь нашего бюро, ловя нерадивых
сотрудников за посторонними занятиями. Выставить же дежурного за дверь мы не
могли - нас тут же разоблачили бы.
Но под потолком бюро было маленькое вентиляционное отверстие, куда я
вставил старое зеркало заднего вида от автомобиля, без металлической оправы,
разумеется. Выделялся дежурный, который из комнаты снизу смотрел в зеркало,
названное "мхитароскопом", и видел все, что происходило в коридоре.
Забавно было наблюдать, как Мхитаров на цыпочках крался вдоль коридора,
а потом врывался в комнату, где все были заняты своими прямыми делами. Дошло
до того, что он вызвал меня к себе в кабинет и расспросил, что бы такое
могло значить. И я, не смущаясь, поведал ему, что предупредил сотрудников,
которые занимались посторонними делами: дескать, я все расскажу Мхитарову,
так как многим обязан ему и, кроме того, болею за свою организацию.
Мхитаров как-то недоверчиво посмотрел на меня, похлопал по плечу, и
сказал:
- Скоро у нас в бюро появится новый ведущий инженер!
- Благодарю за доверие, - отвечал я, скромно потупясь.
Наступил декабрь, скоро мне нужно было увольняться и ехать в Москву в
аспирантуру. Мне было стыдно перед Мхитаровым, но я успокаивал себя тем, что
кое-что все-таки сделал для предприятия. И для трудящихся - изобрел
"мхитароскоп".
Но еще одно полезное для трудящихся дело я успел-таки сделать в п/я 66.
Кто не знает, что такое табельная система пропусков, поясню, что в проходной
у нас висел плоский ящик с пронумерованными крючками в нем. Приходя на
работу, мы вешали свой табельный номерок на нужный крючок и проходили. А в 8
часов утра ящик запирался сетчатой крышкой на замок. Раньше в крышке было
стекло, но его разбили, пришлось заменить металлической сеткой, через
которую было видно, чьи крючки пустые. Но опоздавшие отгибали крышку и
все-таки вешали свои номерки, несмотря на истошные крики табельщицы Этери.
И вот, наступил черный день для трудящихся п/я 66. В проходной
установили автомат, куда мы должны были совать специальные картонки, и он на
них проставлял время: если до 8 часов - синими чернилами, а опоздавшим -
красными. После этого трудящийся проходил во внутренний двор проходной.
Народ взвыл - обмануть или уговорить автомат было невозможно. И народ,
в лице своего представителя Тертеряна, обратился ко мне, как к народному
умельцу, с просьбой - испортить автомат. Проходя через него, я заметил, что
сверху на коробе автомата имеются вентиляционные отверстия, видимо, для
охлаждения электрической аппаратуры.
План был готов. Наутро в проходной стихийно возник затор - у кого-то
застревала карточка или не нравилось время, пробитое на ней, но так или
иначе Этери была втянута в полемику с сотрудниками нашего бюро. А тем