Страница:
оказалась Тоней. Голова у меня и так шла кругом, а когда я понял, что зажат
между стеной и Тоней, меня затошнило. Взглянув на часы, я понял, что
встретил Новый Год в постели с Тоней. В ужасе я стал осторожно перелезать
через огромную тушу Тони, и в это время она пришла в себя.
- Что ты на мне делаешь? - спросила она своим хриплым голосом, схватив
меня за бока. Дети стояли рядом и молча смотрели на происходящее. - Где
Роман? - прохрипела Тоня, но я с кислой улыбкой сообщил, что знаю это так
же, как и она, так как проспал Новый Год вместе с ней в койке. Тоня встала,
сняла с вешалки мое пальто, шапку, подхватила ботинки, и выбросила все за
дверь. Я вышел на площадку оделся, но проклятые ботинки так и не смог надеть
без рожка. Я примял им задники и, как в шлепанцах, вышел на улицу.
Было около часу ночи и свыше тридцати мороза с ветром. Ни транспорта,
ни живой души. Деваться было некуда и я, собрав волю в кулак, побрел домой.
До парка я дошел еще туда-сюда, а там передо мной стала дилемма - идти
вокруг или "напрямки". И я пошел напрямки.
Ноги вязли в глубоком снегу, ботинки-шлепанцы то и дело соскакивали с
ног. Дул ветерок, заметая следы. Я подумал, что если остановлюсь или упаду,
то обнаружат меня только поздней весной, когда растает снег. Таких
"подснежников" в Тольятти, особенно в парках и на пустырях, находили весной
десятками.
Волю - в кулак, и - только вперед! Как я сумел преодолеть эти сугробы в
парке - сейчас для меня загадка. Показалась гостиница "Волга", а там и наши
белые дома. Из последних сил я добрел до своего подъезда и вошел внутрь, еще
не веря тому, что остался жив. Ноги промерзли до костей, пальцы на руках не
сгибались. Я вызвал лифт и понял, что меня сейчас вырвет. Щеки у меня
раздулись, но я уже звоню в дверь. Дверь открывает заплаканная Лиля, и меня
тут же вырывает на порог двери.
Но я улыбаюсь - я дома, значит спасен! Снова я среди своих, ужасная
Тоня позади, позади тяжелый путь в шлепанцах, смертельные сугробы в парке, и
ветер, заметающий все следы! Ко мне подошла Тамара, повела в ванную. Роман и
Галя стыдливо сидели в углу комнаты.
- Ну и гад же ты, Роман! - только и сказал я ему, а Галя стала бить его
кулаком по лысой голове. Но потом с моей подачи выпили за самый главный
Новый Год - по Гринвичу, и все немного развеселились. Роман обещал мне
"контрибуцию" - две бутылки шампанского.
День первого января мы высыпались у нас, кто-где. Но Роман вспомнил,
что у Тони-то день рабочий, а значит младшая дочка - в детском саду. И чтобы
показаться приличным человеком, он решил забрать ее из сада сам. Мы выпили
на дорогу и пошли в детский сад вместе, благо он был совсем рядом.
Зашли внутрь, Роману вывели его дочь. Но девочка увидев меня, в
бешенстве набросилась и стала колотить кулаками по моим ребрам и животу.
- Ты зачем вчера с моей мамой спал? - визгливо кричал ребенок, - она
после этого заболела! Воспитательница и пришедшие за детьми родители
неприязненно косились на нас.
- Вы зачем с их мамой спали? - делая дьявольские ужимки, спрашивал меня
Роман, еле удерживаясь от смеха, - она же после этого заболела! - Он
подхватил кричащую девочку на руки, и мы вышли из детского сада.
Назавтра я, зайдя на кафедру, увидел там Поносяна с перекошенным от
злости лицом.
- Ты зачем на меня жаловался? С ума сошел, что ли? - с сильным
армянским акцентом спрашивал он меня.
Хотел, было, я его послать к соответствующей матери, но только
угрожающе сказал:
- Поговорим в другом месте!
Я собрал вещи из моего стола и перенес их в КБ, на двери которого
повесил надпись: "Лаборатория аккумулирования механической энергии (ЛАМЭ)"
при кафедре "Теория машин и механизмов". Со 2-го января я уже приказом был
переведен на кафедру Раввы. По его совету взял себе вечерние группы.
Во-первых, занятия в них преподаватели брали неохотно, а во-вторых, и это
было главным, на вечернем отделении училось все начальство среднего и
высшего звена Тольяттинских предприятий. А мне надо было выполнять изделия в
металле!
Жизнь пошла своим чередом. Утром - Тамара, днем - ЛАМЭ и чертежи,
вечером - занятия, к ночи - ужин втроем, а потом - жена и сон в приятном
коллективе. В месяц раз - моя поездка в Москву, в квартал раз - поездка Лили
во Львов за деньгами; в год - публикация около десяти-пятнадцати моих статей
и изобретений.
А примерно в мае рабочая документация на "гибрид" была готова. Я стал
подыскивать среди студентов-вечерников достойного изготовителя и нашел
такого. Это был главный механик огромного завода "Волгоцеммаш". И этого
человека, почти вдвое старше меня, с огромными знаниями и опытом, я должен
был учить дифференциальным уравнениям движения звеньев механизма, планам
скоростей и ускорений! Да, на фига ему эти планы скоростей, когда он должен
был выполнять гораздо более важные планы, и в эти планы вошло и изготовление
"гибрида".
Взглянув на чертежи, он тут же смекнул, как будет работать "гибрид", но
также как и Атоян, сказал:
- Лет бы через пятьдесят такой, а сейчас не до этого!
Но чертежи принял, и тут же отправил их в свое КБ на "доработку".
- Нельзя в цех такие чертежи, Нурбей Владимирович, люди животы
надорвут! - тихо сказал он мне, - а потом лечи их!
Я и сам знал, что надорвут, но где мне было взять опытных
конструкторов, знающих производство, да и технологов, чтобы с ними постоянно
советоваться! Раз десять мне пришлось посетить завод для консультаций, а к
сентябрю мне привезли два экземпляра готовых изделий - "гибридов" для
автобуса. И даже денег не взяли - к чему нам, - говорят, - ваши копейки!
А нам денежки пригодились, они лишними не бывают!
Летом я вынужден был находиться в Тольятти для посещений завода. Лиля
уехала на весь двухмесячный отпуск в Тбилиси к детям. А мы с Тамарой ходили
на пляж через сосновый бор. Прямо в купальных костюмах с полотенцами через
плечо и сумочкой с приятным содержимым. А дома нам вполне хватало ужина с
вином и телевизора. Ну и "тренировок", разумеется.
К концу августа мы оба порядком соскучились по Лиле, которая и приехала
к началу занятий. Она тоже по нам соскучилась, и мы были искренне счастливы
встрече. А впереди меня ожидал трудный и последний учебный год в
Тольяттинском политехническом институте.
Наступил самый тяжелый период научной работы - испытания "гибрида". Для
этого нам выдали небольшое подвальное помещение с земляным полом, типа
погреба, в строящемся здании механического цеха. Изделия, весом килограммов
по 200 каждое, мы с помощью студентов перетащили в этот подвал.
Наши женщины - Лиля и Ира уже ничем не могли помочь работе, нужна была
мужская сила и сноровка, и я взял на работу штатного лаборанта Славу. Он был
очень спокойным и индифферентным человеком, но честно и усердно работал.
Естественно, никакого испытательного стенда у нас не было, приобретать
его надо было годами по планам и разнарядкам, да и стоил он миллионы. Так
что надо было, как северокорейские "чучхэ", выходить из положения "с опорой
на собственные силы" и нашу природную русскую смекалку. Мы объединили два
"гибрида" в одну установку, соединив их карданным валом. Маховик одного из
"гибридов" соединили с мощным электромотором. Все эти агрегаты стояли прямо
на земле без какой-либо рамы или фундамента, и закреплены на месте были
вбитыми в землю колышками. Суть дела заключалась в том, что роль автобуса
брал на себя один из "гибридов", а второй выполнял свою прямую задачу. Потом
"гибриды" менялись своими функциями.
Например, разгоняли мы электромотором маховик одного из "гибридов" -
это уже был аналог автобуса. Так же запас кинетической энергии, те же
обороты на выходе. Соединяли этот маховик со вторым "гибридом" и энергия
через вариатор "перекачивалась" в маховик этого "гибрида", а первый маховик
останавливался. Вот вам и торможение автобуса с "перекачкой" его
кинетической энергии в маховик второго "гибрида".
Затем энергия "перекачивалась" в обратном направлении - и этот процесс
был имитацией разгона автобуса. Но легко на словах, а трудно на деле. Я
скажу пару слов об испытаниях "гибридов", и тех испытаниях, которые выпали
на долю самих испытателей. Только прошу всех, имеющих отношение к технике
безопасности, охране труда, и вообще инженеров-практиков, пропустить этот
раздел во избежание нервного срыва. Не верите, тогда читайте на здоровье!
Постоянно рвалась стальная лента с "метанием" стальных кинжалов в стены
- это не срабатывала автоматика. Мы со Славой увертывались, как могли, и не
получили даже легких ранений. Кроме "кинжалов" от нашего стенда постоянно
отлетали развинчивающиеся гайки, крепления и даже части карданов. Обороты
были приличные - 6 и выше тысяч оборотов в минуту, и тяжелые летящие
"метеориты" выбивали из бетонных стен приличные куски. Но нам со Славой
удалось увернуться и на этот раз.
Весной в подвал стали прорываться грунтовые воды. Подвал, конечно же,
не гидроизолировали, и вода текла ручьями, прорывая бетонные стены. Когда
резиновых сапог стало уже не хватать по уровню воды, и она стала подбираться
к электрооборудованию (а вольт-то было 380!), мы нашли погружной насос и
стали постоянно откачивать воду наверх, на стройку цеха. Но насос сам
питался от 380-ти вольт и мы, стоя в воде, были уже заложниками не только
"метеоритов", но и электротока. Кстати, уворачиваться от "кинжалов" и
"метеоритов" по колено в воде стало гораздо труднее, но мы справились. Помог
насос, уменьшивший этот уровень до щиколотки и даже меньше.
Но подлинным "ударом под дых" для нас оказалась... ртуть. Токосъемники
для измерений у нас были ртутными, и Слава достал где-то стеклянную бутыль с
десятью килограммами ртути. Очередным "метеоритом" бутыль была разбита, и
блестящие шарики, где-то объединившиеся в лужицы, распределились по всему
подвалу. Слой воды и грязи не позволял собрать эти лужицы и шарики, засевшие
глубоко в щелях земляного пола. Что ж, пришлось применять смекалку -
алмазным буром мы просверлили бетонный потолок подвала и вставили туда
резиновый шланг воздушного нагнетателя. Чистый воздух под давлением поступал
к нам в подвал, а пары ртути выходили через дверь наружу, на стройку цеха.
Естественно, ни про "кинжалы" и "метеориты", ни про воду и ртуть, ни про
силовые электропровода и моторы в мокром подвале, никто не знал. Подвал был
удален от института метров на сто, и сюда никто из руководства или
представителей техники безопасности не заглядывал.
Наконец, весной 1970 года стендовые испытания закончились и мы,
погрузив изделие, и все необходимые детали в огромный ящик, отправили его
багажом во Львов заказчику работ - ГСКБ. А пол в подвале залили толстым
слоем бетона, чтобы не дать ртути испаряться.
Я к этому времени уже принял решение "рвать когти" из Тольятти, и
посчитал, что лучше пусть эти ценнейшие для меня изделия будут во Львове,
чем их уничтожат без меня в Тольятти. А такое решение пришло ко мне в
результате событий, имевших место после подачи нашего коллективного
заявления руководству института.
Месяца через два была создана комиссия по рассмотрению заявления.
Председатель комиссии - Лев Овсеевич Давидзон, член профкома, периодически
беседовал с "подписантами", что-то записывал в свой блокнот и снова
пропадал. Стукачева не переизбрали по конкурсу доцентом, и он работал на
птичьих правах простым преподавателем. А Поносян ходил по кафедрам со
студенческими зачетками и направлениями, уговаривая заведующих поставить
оценки двоечникам за преподавателей. И те, как ни странно, давали себя
уговорить. Ведь Поносян тоже был заведующим, да еще такой "трудной" кафедры
- "Теоретической механики", где без взятки оценку хрена с два получишь!
Прошлой весной Поносяна назначили ответственным секретарем приемной
комиссии института, а осенью в институте появились кучки смуглых, одинаковых
по внешности, как бы клонированных, студентов, которых объединяло одно - ни
один из них толком по-русски не понимал. Чаще всего эти кучки толпились у
кабинета зав. кафедрой "Теоретической механики", и уходили оттуда, радостно
скаля зубы. Видимо, компромат, собранный Поносяном, был очень действенен.
Или что-то еще, что позволяло ему "процветать" в институте. Удивительно, что
хоть и называли его все мошенником, жуликом, проходимцем, но помогали ему
оставаться таковым, и даже продвигаться на этом поприще.
В Тольятти я понял настоящее значение иностранного слова "коррупция" в
его российском смысле. Если в Тбилиси все "шахер-махеры" делались по
знакомству, в порядке родственного обмена, со скрытой формой коррупции, то в
Тольятти работал один чистоган.
Это вызывало во мне бурю протеста, но я вспомнил, что за изготовление
моих научных "изделий" я сам, честный и неподкупный, ставил оценки моим
вечерникам. А в чем разница? Ну, брали они взятки ассигнациями, квартирами,
путевками, а я - помощью в науке? Разница как между проституткой в борделе и
проституткой "по вызову"! Нет, "рвать когти" из этого погрязшего в коррупции
института, пока сам насквозь не стал продажным!
Через моего друга - коммуниста Романа Горина я познакомился и близко
сошелся с секретарем парткома института, достаточно молодым человеком по
имени Володя, тоже не дураком выпить. И я и Роман постоянно рассказывали ему
о безобразиях Поносяна, о нашем заявлении, но он только руками отмахивался:
- Ребята, бросьте вы эту бадягу, ничего у вас не выйдет! Для этого надо
весь институт разогнать, а может и весь наш город! Тронешь этого "Поноса",
так такой понос прохватит весь институт, что все среднее звено и кое-кого из
высшего затронет! А заявление ваше спустим на тормозах, как пить дать,
спустим!
"Пить дать" мы умели, и хоть не соглашались с Володей, но, подумав,
признали, что дело мы затронули неподъемное.
- Тебе же я советую как друг - вступи в партию, пока я на этом месте
сижу, - на очередном "выпивоне" разоткровенничался со мной Володя, - ты что,
не знаешь - не бывает заведующих кафедрами беспартийных! Ты что хочешь,
чтобы мы всякой беспартийной сволочи кафедры доверяли? А потом как
воздействовать на них в правильном направлении? Прочти программу и устав
Партии, приходи ко мне с заявлением, проведем как нашего человека! Тем более
к столетию Ленина, в Юбилейный год, прием будет расширенным!
Этим "юбилейным годом" и 100-летием Ленина всем нам "прокомпостировали"
мозги. Целый день по радио, телевидению и в газетах - одно и тоже: столетие,
юбилей, "живее всех живых", даже анекдот ходил по кухням:
"Ребенка из школы для умственно отсталых пытаются научить говорить. -
Детка, как тебя зовут? - в ответ только мычание. - Детка, кто твоя мама? В
ответ - то же самое. И, наконец, спрашивают: - Детка, а какой сейчас год? На
лице ребенка отражается невероятная работа мысли, и он с трудом, но отвечает
по складам: "Ю-би-лей-ный!".
С этими ленинскими днями у меня было связано интересное приключение в
Москве. Как раз в самые торжества - а это конец апреля - я гостил у Мони
дома. А спиртное тогда продавали только с 11 до 19 часов. Издевались над
народом, как хотели! В воскресенье водку вообще не продавали, только вино.
Как будто портвейном нельзя нажраться до чертиков! Даже стихотворение народ
сочинил:
"К коммунизму мы идем, жизнь стала прекрасная -
Всю неделю водку пьем, в воскресенье - красное!"
Для тех, кто забыл язык своего народа, хочу напомнить, что "красное
вино" или просто "красное" - это любое вино, даже белое. А "белое вино" или
"белое" - это тоже любой крепкий напиток, та же охотничья водка, перцовка
или старка, хотя они отнюдь не белого цвета.
И как раз в начале седьмого вечера обнаруживается дефицит выпивки.
Мобилизуют в магазин меня, как человека бывалого. Я надеваю свое
"комиссарское" длинное кожаное пальто, кожаный треух, и с лицом, заросшим
бородой, становлюсь в очередь.
У прилавка - огромная гудящая очередь, мелочь, падающая в грязь на
кафельном полу, пересчитывание мятых рублей и сумки, полные стеклянной тары.
Блажен, кто мир сей посетил... Меня одолевает сомнение в том, что я успею
отстоять очередь до семи. А ведь меня ждут с водкой, верят в меня! И даже в
очереди - Ленин, Ленин, Ленин... Я решился - будь, что будет!
- Что Ленин, что Ленин! - по-стариковски зашамкал я, - вам это только
"юбилей", а я самого Ленина видел, живого!
Очередь замерла. Даже, нагнувшиеся за упавшей монетой, так и остались в
полусогнутом состоянии...Немая сцена из спектакля "Ревизор", одним словом.
- Отец, проходи, тебе вне очереди, раз ты Ленина видел! - загудели
полупьяные патриоты. А тут выискался принципиальный старикан: - Нет, -
говорит, - пусть расскажет, где и как он Ленина видел!
Ну, я и рассказываю, что был, дескать, я латышским стрелком и состоял в
охране Ленина в Кремле. Всех видел, не только Ленина. Сталина видел,
Троцкого, который Бронштейн, Каменева, который Розенфельд, Зиновьева,
который Апфельбаум. А до этого - Радомысльский, это чтобы не сразу, скачком
- с Апфельбаума да на Зиновьева, а через Радомысльского, - имитирую я
старческую болтливость.
- А как выглядел Троцкий? - экзаменует меня настырный старикашка. Надо
сказать, что в то время мало кто видел портрет Троцкого, я же в детстве,
когда гнал самогон, растапливая печь старыми газетами, видел фотографии
этого "врага народа".
- А вот так, - отвечаю я, - бородка тощая и усы тараканьи, - ну, прямо
как у тебя! Погоди, да не ты ли сам - проникший в наши ряды
Троцкий-Бронштейн, а ну паспорт покажи!
Старикан стушевался, а меня на руках понесли к началу очереди. Получив
свое, я уже заспешил туда, откуда меня мобилизовали, как вдруг чья-то
тяжелая рука легла мне на плечо. Я съежился, решив, что в лучшем случае,
сейчас начнут бить, а в худшем...Обернувшись, я увидел здорового, с ясными
голубыми глазами, похожего на бравого солдата Швейка, мужика, держащего в
руках авоську, наполненную бутылками с водкой. Горлышки бутылок торчали из
ячеек авоськи во все стороны, и она напоминала морскую мину времен первой
мировой войны.
- Отец, идем к нам, - радушно пригласил меня Швейк, - расскажешь, как
Ленина видел!
- Спасибочки, покорнейше благодарю, - зашамкал я старобольшевистским
голосом, - но я спешу к моим латышским стрелкам! И я зашаркал ботинками по
грязному апрельскому асфальту, подальше от места массового скопления
трудящихся...
Я счел доводы парторга Володи убедительными и взял в библиотеке
программу и устав КПСС. Но, удивительное дело, я не мог "освоить" и
нескольких страниц этих брошюрок. При чтении этого, лишенного всякого смысла
текста, меня охватывал летаргический сон, да еще, чего раньше никогда не
бывало, с храпом! Как я ни старался, ничего не получалось.
Заявление я все-таки написал и со страхом зашел в кабинет с надписью
"Секретарь парткома". Кабинет был побольше ректорского, ковровая дорожка
вела, как на эшафот, к фигурному дубовому столу Володи. Я, было, обратился к
нему на "ты" как обычно, но он быстро перебил меня: "Вы, по какому вопросу?"
- Вот заявление написал, - глупо улыбаясь, ответил я, подавая ему
заявление: "Прошу принять меня в КПСС, потому что хочу состоять в передовых
рядах строителей коммунизма...".
Володя брезгливо взял у меня заявление двумя пальцами и, взглянув на
него, тут же вернул обратно.
- Перепишите, как следует, и тогда уж принесете!
- Не понимаю, ошибок вроде нет... - удивился я.
- Перепишите перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами! - строго, как
двоечнику, пояснил Володя.
- Почему??? - чуть не завопил я, полагаю, что Володя меня разыгрывает.
- Потому, что Владимир Ильич Ленин писал свое заявление именно перьевой
ручкой и фиолетовыми чернилами, пора бы знать! - назидательно пояснил
Володя.
Меня прорвало:
- А если бы Владимир Ильич жил еще раньше и писал бы гусиным пером по
свинячьему пергаменту? Или клинописью по каменной плите? Вы что, шутите со
мной?
- Все понятно, - констатировал ледяным голосом Володя, - вы не созрели
еще до членства в нашей партии! Можете быть свободны!
Я хлопнул партийной дверью и оказался действительно свободным. Какое
счастье, что Володя хотел заставить меня переписать заявление, а я
заартачился! Какая удача, что я не "вступил" в то, во что вступать не
следовало! Чем бы я оправдался потом перед самим собой, перед младшим
поколением? Карьерного роста захотел? А ты сам добейся его своими силами и
умом, а не "членством" - слово-то позорное какое!
Больше я на пьянки с участием Володи не ходил. И стал искать позиции
для отступления. Были советы поехать в Братск, где была свободной одна из
кафедр местного политехнического института; предлагали в Брянский институт
транспортного машиностроения. Открылся я в своих намерениях и Лиде Войтенко.
И она без всяких раздумий предложила мне подавать в Курский политехнический
институт, который она недавно закончила. Там, вроде бы, до сих пор свободно
место заведующего кафедрой теоретической механики. Лида часто ездила к себе
домой в Курск и навещала своих приятелей - преподавателей КПИ.
- Пиши письмо ректору КПИ немедленно! - посоветовала Лида, - а скоро я
с Сашей должна туда поехать проведать родителей, вот мы и зайдем поговорить
к ректору. А поступишь туда - и нас с собой возьмешь, а то надоело мне уже в
этом "зековском" Тольятти!
Я так и сделал, описав в письме все, кроме моего конфликта в ТПИ.
Недели через две Лида и Саша поехали в Курск и, вернувшись, сообщили мне,
что в КПИ новый ректор набирает новую команду, а место зав. кафедрой
теоретической механики свободно, его временно исполняет преподаватель без
степени, почти как было в ТПИ. Ректор, дескать, просит тебя срочно приехать
к нему на собеседование, предварительно позвонив.
Чтож, в очередную поездку в Москву, я вечером сел на курский фирменный
поезд "Соловей" и утречком прибыл в Курск. Был май, в Курске уже во всю
распустились деревья и кусты - весна там наступает на неделю раньше, чем в
Москве. Не торопясь, пешком дошел до центра - а именно там располагался
тогда КПИ, на коротенькой улице Челюскинцев. С собой я захватил все, что
нужно для подачи документов на конкурс, кроме, разумеется, характеристики.
Зайдя в приемную ректора, я представился секретарю. Она сообщила мне, что
ректор ожидает меня, но просит зайти сперва в отдел кадров для решения
формальных вопросов.
В отделе кадров меня встретил его начальник, приятный обходительный
человек - Антон Антонович Томкович, конечно же, бывший сотрудник КГБ, чего
он и не скрывал. Он подробно переговорил со мной, посмотрел документы,
спросил о причине моего желания работать в КПИ. Я прямо и честно рассказал
ему о причинах, побудивших меня к этому шагу, зная, что лукавить перед
опытным кадровиком и кагебешником только вредно. Так и так, мол, хочу
карьерного роста, так как намерен скоро защищать докторскую диссертацию, а
этого роста в ТПИ мне не предоставляют. Хочу организовать научный коллектив,
а это трудно сделать, не будучи заведующим кафедрой. Мне претит коррупция,
процветающая в ТПИ, и я не хочу участвовать в ней.
- Достаточно? - спросил я, и Томкович, кивнув головой, вышел. Через
несколько минут он снова вошел и сообщил, что меня ждет ректор. Намного
позже, на одном из банкетов, где я случайно сел рядом с Томковичем, он
рассказал мне, что ректор намеренно послал меня сперва к нему, чтобы узнать
мнение опытного кадровика и разведчика. Томкович и сообщил ему, что, по его
мнению, Гулиа - человек прямой, честный и умный.
- Хорошо, - переспросил ректор, - понять, что он человек прямой и
честный вы могли, благодаря своим профессиональным навыкам. А откуда вы
заключили, что он умный?
- При хорошем костюме у него была нечищеная обувь, - ответил Томкович,
- поверьте, не будет умный человек затруднять себя такими мелочами, как
чистка обуви!
Ректор, высокий, худощавый, славянской внешности человек, лет сорока
пяти - Евгений Викентьевич Коваленок, принял меня очень дружелюбно,
рассказал об институте, о том, что почти готов огромный новый корпус, куда и
переведут кафедру теоретической механики; квартиру институт предоставит не
раньше, чем через год. А пока - новое благоустроенное общежитие гостиничного
типа со своим туалетом и душевой. Во взгляде и словах ректора чувствовалась
большая доброжелательность, я понял, что понравился ему. Забегая вперед,
скажу, что я не ошибся в этом - он всегда поддерживал и выручал меня, хотя я
своими "выходками" принес ему много хлопот.
Я написал заявление с просьбой допустить меня к конкурсу на замещение
вакантной должности заведующего кафедрой теоретической механики, и ректор
завизировал его.
- Знаете, - подконец признался он мне, - когда вы письмом прислали
список своих научных трудов и изобретений, я не поверил, что столь молодой
человек может иметь их свыше сотни. И я поручил одному нашему завкафедрой
проверить, существуют ли они вообще в природе, не выдуманы ли. Но все
оказалось точно!
Я что-то пролепетал про характеристику, но ректор - человек понятливый
- быстро произнес: "Дошлете потом, подождет!".
- Только не подведите, - глядя прямо в глаза, сказал он, пожимая мне
руку на прощание, - если изберем - приезжайте обязательно!
- Железно! - твердо ответил я ему, и он долго смеялся мне вслед, все
повторяя: - Надо же, слово-то какое - "железно"!
Заседание Ученого совета, на котором должны были рассматривать мою
кандидатуру, должно было состояться в двадцатых числах июня - перед
между стеной и Тоней, меня затошнило. Взглянув на часы, я понял, что
встретил Новый Год в постели с Тоней. В ужасе я стал осторожно перелезать
через огромную тушу Тони, и в это время она пришла в себя.
- Что ты на мне делаешь? - спросила она своим хриплым голосом, схватив
меня за бока. Дети стояли рядом и молча смотрели на происходящее. - Где
Роман? - прохрипела Тоня, но я с кислой улыбкой сообщил, что знаю это так
же, как и она, так как проспал Новый Год вместе с ней в койке. Тоня встала,
сняла с вешалки мое пальто, шапку, подхватила ботинки, и выбросила все за
дверь. Я вышел на площадку оделся, но проклятые ботинки так и не смог надеть
без рожка. Я примял им задники и, как в шлепанцах, вышел на улицу.
Было около часу ночи и свыше тридцати мороза с ветром. Ни транспорта,
ни живой души. Деваться было некуда и я, собрав волю в кулак, побрел домой.
До парка я дошел еще туда-сюда, а там передо мной стала дилемма - идти
вокруг или "напрямки". И я пошел напрямки.
Ноги вязли в глубоком снегу, ботинки-шлепанцы то и дело соскакивали с
ног. Дул ветерок, заметая следы. Я подумал, что если остановлюсь или упаду,
то обнаружат меня только поздней весной, когда растает снег. Таких
"подснежников" в Тольятти, особенно в парках и на пустырях, находили весной
десятками.
Волю - в кулак, и - только вперед! Как я сумел преодолеть эти сугробы в
парке - сейчас для меня загадка. Показалась гостиница "Волга", а там и наши
белые дома. Из последних сил я добрел до своего подъезда и вошел внутрь, еще
не веря тому, что остался жив. Ноги промерзли до костей, пальцы на руках не
сгибались. Я вызвал лифт и понял, что меня сейчас вырвет. Щеки у меня
раздулись, но я уже звоню в дверь. Дверь открывает заплаканная Лиля, и меня
тут же вырывает на порог двери.
Но я улыбаюсь - я дома, значит спасен! Снова я среди своих, ужасная
Тоня позади, позади тяжелый путь в шлепанцах, смертельные сугробы в парке, и
ветер, заметающий все следы! Ко мне подошла Тамара, повела в ванную. Роман и
Галя стыдливо сидели в углу комнаты.
- Ну и гад же ты, Роман! - только и сказал я ему, а Галя стала бить его
кулаком по лысой голове. Но потом с моей подачи выпили за самый главный
Новый Год - по Гринвичу, и все немного развеселились. Роман обещал мне
"контрибуцию" - две бутылки шампанского.
День первого января мы высыпались у нас, кто-где. Но Роман вспомнил,
что у Тони-то день рабочий, а значит младшая дочка - в детском саду. И чтобы
показаться приличным человеком, он решил забрать ее из сада сам. Мы выпили
на дорогу и пошли в детский сад вместе, благо он был совсем рядом.
Зашли внутрь, Роману вывели его дочь. Но девочка увидев меня, в
бешенстве набросилась и стала колотить кулаками по моим ребрам и животу.
- Ты зачем вчера с моей мамой спал? - визгливо кричал ребенок, - она
после этого заболела! Воспитательница и пришедшие за детьми родители
неприязненно косились на нас.
- Вы зачем с их мамой спали? - делая дьявольские ужимки, спрашивал меня
Роман, еле удерживаясь от смеха, - она же после этого заболела! - Он
подхватил кричащую девочку на руки, и мы вышли из детского сада.
Назавтра я, зайдя на кафедру, увидел там Поносяна с перекошенным от
злости лицом.
- Ты зачем на меня жаловался? С ума сошел, что ли? - с сильным
армянским акцентом спрашивал он меня.
Хотел, было, я его послать к соответствующей матери, но только
угрожающе сказал:
- Поговорим в другом месте!
Я собрал вещи из моего стола и перенес их в КБ, на двери которого
повесил надпись: "Лаборатория аккумулирования механической энергии (ЛАМЭ)"
при кафедре "Теория машин и механизмов". Со 2-го января я уже приказом был
переведен на кафедру Раввы. По его совету взял себе вечерние группы.
Во-первых, занятия в них преподаватели брали неохотно, а во-вторых, и это
было главным, на вечернем отделении училось все начальство среднего и
высшего звена Тольяттинских предприятий. А мне надо было выполнять изделия в
металле!
Жизнь пошла своим чередом. Утром - Тамара, днем - ЛАМЭ и чертежи,
вечером - занятия, к ночи - ужин втроем, а потом - жена и сон в приятном
коллективе. В месяц раз - моя поездка в Москву, в квартал раз - поездка Лили
во Львов за деньгами; в год - публикация около десяти-пятнадцати моих статей
и изобретений.
А примерно в мае рабочая документация на "гибрид" была готова. Я стал
подыскивать среди студентов-вечерников достойного изготовителя и нашел
такого. Это был главный механик огромного завода "Волгоцеммаш". И этого
человека, почти вдвое старше меня, с огромными знаниями и опытом, я должен
был учить дифференциальным уравнениям движения звеньев механизма, планам
скоростей и ускорений! Да, на фига ему эти планы скоростей, когда он должен
был выполнять гораздо более важные планы, и в эти планы вошло и изготовление
"гибрида".
Взглянув на чертежи, он тут же смекнул, как будет работать "гибрид", но
также как и Атоян, сказал:
- Лет бы через пятьдесят такой, а сейчас не до этого!
Но чертежи принял, и тут же отправил их в свое КБ на "доработку".
- Нельзя в цех такие чертежи, Нурбей Владимирович, люди животы
надорвут! - тихо сказал он мне, - а потом лечи их!
Я и сам знал, что надорвут, но где мне было взять опытных
конструкторов, знающих производство, да и технологов, чтобы с ними постоянно
советоваться! Раз десять мне пришлось посетить завод для консультаций, а к
сентябрю мне привезли два экземпляра готовых изделий - "гибридов" для
автобуса. И даже денег не взяли - к чему нам, - говорят, - ваши копейки!
А нам денежки пригодились, они лишними не бывают!
Летом я вынужден был находиться в Тольятти для посещений завода. Лиля
уехала на весь двухмесячный отпуск в Тбилиси к детям. А мы с Тамарой ходили
на пляж через сосновый бор. Прямо в купальных костюмах с полотенцами через
плечо и сумочкой с приятным содержимым. А дома нам вполне хватало ужина с
вином и телевизора. Ну и "тренировок", разумеется.
К концу августа мы оба порядком соскучились по Лиле, которая и приехала
к началу занятий. Она тоже по нам соскучилась, и мы были искренне счастливы
встрече. А впереди меня ожидал трудный и последний учебный год в
Тольяттинском политехническом институте.
Наступил самый тяжелый период научной работы - испытания "гибрида". Для
этого нам выдали небольшое подвальное помещение с земляным полом, типа
погреба, в строящемся здании механического цеха. Изделия, весом килограммов
по 200 каждое, мы с помощью студентов перетащили в этот подвал.
Наши женщины - Лиля и Ира уже ничем не могли помочь работе, нужна была
мужская сила и сноровка, и я взял на работу штатного лаборанта Славу. Он был
очень спокойным и индифферентным человеком, но честно и усердно работал.
Естественно, никакого испытательного стенда у нас не было, приобретать
его надо было годами по планам и разнарядкам, да и стоил он миллионы. Так
что надо было, как северокорейские "чучхэ", выходить из положения "с опорой
на собственные силы" и нашу природную русскую смекалку. Мы объединили два
"гибрида" в одну установку, соединив их карданным валом. Маховик одного из
"гибридов" соединили с мощным электромотором. Все эти агрегаты стояли прямо
на земле без какой-либо рамы или фундамента, и закреплены на месте были
вбитыми в землю колышками. Суть дела заключалась в том, что роль автобуса
брал на себя один из "гибридов", а второй выполнял свою прямую задачу. Потом
"гибриды" менялись своими функциями.
Например, разгоняли мы электромотором маховик одного из "гибридов" -
это уже был аналог автобуса. Так же запас кинетической энергии, те же
обороты на выходе. Соединяли этот маховик со вторым "гибридом" и энергия
через вариатор "перекачивалась" в маховик этого "гибрида", а первый маховик
останавливался. Вот вам и торможение автобуса с "перекачкой" его
кинетической энергии в маховик второго "гибрида".
Затем энергия "перекачивалась" в обратном направлении - и этот процесс
был имитацией разгона автобуса. Но легко на словах, а трудно на деле. Я
скажу пару слов об испытаниях "гибридов", и тех испытаниях, которые выпали
на долю самих испытателей. Только прошу всех, имеющих отношение к технике
безопасности, охране труда, и вообще инженеров-практиков, пропустить этот
раздел во избежание нервного срыва. Не верите, тогда читайте на здоровье!
Постоянно рвалась стальная лента с "метанием" стальных кинжалов в стены
- это не срабатывала автоматика. Мы со Славой увертывались, как могли, и не
получили даже легких ранений. Кроме "кинжалов" от нашего стенда постоянно
отлетали развинчивающиеся гайки, крепления и даже части карданов. Обороты
были приличные - 6 и выше тысяч оборотов в минуту, и тяжелые летящие
"метеориты" выбивали из бетонных стен приличные куски. Но нам со Славой
удалось увернуться и на этот раз.
Весной в подвал стали прорываться грунтовые воды. Подвал, конечно же,
не гидроизолировали, и вода текла ручьями, прорывая бетонные стены. Когда
резиновых сапог стало уже не хватать по уровню воды, и она стала подбираться
к электрооборудованию (а вольт-то было 380!), мы нашли погружной насос и
стали постоянно откачивать воду наверх, на стройку цеха. Но насос сам
питался от 380-ти вольт и мы, стоя в воде, были уже заложниками не только
"метеоритов", но и электротока. Кстати, уворачиваться от "кинжалов" и
"метеоритов" по колено в воде стало гораздо труднее, но мы справились. Помог
насос, уменьшивший этот уровень до щиколотки и даже меньше.
Но подлинным "ударом под дых" для нас оказалась... ртуть. Токосъемники
для измерений у нас были ртутными, и Слава достал где-то стеклянную бутыль с
десятью килограммами ртути. Очередным "метеоритом" бутыль была разбита, и
блестящие шарики, где-то объединившиеся в лужицы, распределились по всему
подвалу. Слой воды и грязи не позволял собрать эти лужицы и шарики, засевшие
глубоко в щелях земляного пола. Что ж, пришлось применять смекалку -
алмазным буром мы просверлили бетонный потолок подвала и вставили туда
резиновый шланг воздушного нагнетателя. Чистый воздух под давлением поступал
к нам в подвал, а пары ртути выходили через дверь наружу, на стройку цеха.
Естественно, ни про "кинжалы" и "метеориты", ни про воду и ртуть, ни про
силовые электропровода и моторы в мокром подвале, никто не знал. Подвал был
удален от института метров на сто, и сюда никто из руководства или
представителей техники безопасности не заглядывал.
Наконец, весной 1970 года стендовые испытания закончились и мы,
погрузив изделие, и все необходимые детали в огромный ящик, отправили его
багажом во Львов заказчику работ - ГСКБ. А пол в подвале залили толстым
слоем бетона, чтобы не дать ртути испаряться.
Я к этому времени уже принял решение "рвать когти" из Тольятти, и
посчитал, что лучше пусть эти ценнейшие для меня изделия будут во Львове,
чем их уничтожат без меня в Тольятти. А такое решение пришло ко мне в
результате событий, имевших место после подачи нашего коллективного
заявления руководству института.
Месяца через два была создана комиссия по рассмотрению заявления.
Председатель комиссии - Лев Овсеевич Давидзон, член профкома, периодически
беседовал с "подписантами", что-то записывал в свой блокнот и снова
пропадал. Стукачева не переизбрали по конкурсу доцентом, и он работал на
птичьих правах простым преподавателем. А Поносян ходил по кафедрам со
студенческими зачетками и направлениями, уговаривая заведующих поставить
оценки двоечникам за преподавателей. И те, как ни странно, давали себя
уговорить. Ведь Поносян тоже был заведующим, да еще такой "трудной" кафедры
- "Теоретической механики", где без взятки оценку хрена с два получишь!
Прошлой весной Поносяна назначили ответственным секретарем приемной
комиссии института, а осенью в институте появились кучки смуглых, одинаковых
по внешности, как бы клонированных, студентов, которых объединяло одно - ни
один из них толком по-русски не понимал. Чаще всего эти кучки толпились у
кабинета зав. кафедрой "Теоретической механики", и уходили оттуда, радостно
скаля зубы. Видимо, компромат, собранный Поносяном, был очень действенен.
Или что-то еще, что позволяло ему "процветать" в институте. Удивительно, что
хоть и называли его все мошенником, жуликом, проходимцем, но помогали ему
оставаться таковым, и даже продвигаться на этом поприще.
В Тольятти я понял настоящее значение иностранного слова "коррупция" в
его российском смысле. Если в Тбилиси все "шахер-махеры" делались по
знакомству, в порядке родственного обмена, со скрытой формой коррупции, то в
Тольятти работал один чистоган.
Это вызывало во мне бурю протеста, но я вспомнил, что за изготовление
моих научных "изделий" я сам, честный и неподкупный, ставил оценки моим
вечерникам. А в чем разница? Ну, брали они взятки ассигнациями, квартирами,
путевками, а я - помощью в науке? Разница как между проституткой в борделе и
проституткой "по вызову"! Нет, "рвать когти" из этого погрязшего в коррупции
института, пока сам насквозь не стал продажным!
Через моего друга - коммуниста Романа Горина я познакомился и близко
сошелся с секретарем парткома института, достаточно молодым человеком по
имени Володя, тоже не дураком выпить. И я и Роман постоянно рассказывали ему
о безобразиях Поносяна, о нашем заявлении, но он только руками отмахивался:
- Ребята, бросьте вы эту бадягу, ничего у вас не выйдет! Для этого надо
весь институт разогнать, а может и весь наш город! Тронешь этого "Поноса",
так такой понос прохватит весь институт, что все среднее звено и кое-кого из
высшего затронет! А заявление ваше спустим на тормозах, как пить дать,
спустим!
"Пить дать" мы умели, и хоть не соглашались с Володей, но, подумав,
признали, что дело мы затронули неподъемное.
- Тебе же я советую как друг - вступи в партию, пока я на этом месте
сижу, - на очередном "выпивоне" разоткровенничался со мной Володя, - ты что,
не знаешь - не бывает заведующих кафедрами беспартийных! Ты что хочешь,
чтобы мы всякой беспартийной сволочи кафедры доверяли? А потом как
воздействовать на них в правильном направлении? Прочти программу и устав
Партии, приходи ко мне с заявлением, проведем как нашего человека! Тем более
к столетию Ленина, в Юбилейный год, прием будет расширенным!
Этим "юбилейным годом" и 100-летием Ленина всем нам "прокомпостировали"
мозги. Целый день по радио, телевидению и в газетах - одно и тоже: столетие,
юбилей, "живее всех живых", даже анекдот ходил по кухням:
"Ребенка из школы для умственно отсталых пытаются научить говорить. -
Детка, как тебя зовут? - в ответ только мычание. - Детка, кто твоя мама? В
ответ - то же самое. И, наконец, спрашивают: - Детка, а какой сейчас год? На
лице ребенка отражается невероятная работа мысли, и он с трудом, но отвечает
по складам: "Ю-би-лей-ный!".
С этими ленинскими днями у меня было связано интересное приключение в
Москве. Как раз в самые торжества - а это конец апреля - я гостил у Мони
дома. А спиртное тогда продавали только с 11 до 19 часов. Издевались над
народом, как хотели! В воскресенье водку вообще не продавали, только вино.
Как будто портвейном нельзя нажраться до чертиков! Даже стихотворение народ
сочинил:
"К коммунизму мы идем, жизнь стала прекрасная -
Всю неделю водку пьем, в воскресенье - красное!"
Для тех, кто забыл язык своего народа, хочу напомнить, что "красное
вино" или просто "красное" - это любое вино, даже белое. А "белое вино" или
"белое" - это тоже любой крепкий напиток, та же охотничья водка, перцовка
или старка, хотя они отнюдь не белого цвета.
И как раз в начале седьмого вечера обнаруживается дефицит выпивки.
Мобилизуют в магазин меня, как человека бывалого. Я надеваю свое
"комиссарское" длинное кожаное пальто, кожаный треух, и с лицом, заросшим
бородой, становлюсь в очередь.
У прилавка - огромная гудящая очередь, мелочь, падающая в грязь на
кафельном полу, пересчитывание мятых рублей и сумки, полные стеклянной тары.
Блажен, кто мир сей посетил... Меня одолевает сомнение в том, что я успею
отстоять очередь до семи. А ведь меня ждут с водкой, верят в меня! И даже в
очереди - Ленин, Ленин, Ленин... Я решился - будь, что будет!
- Что Ленин, что Ленин! - по-стариковски зашамкал я, - вам это только
"юбилей", а я самого Ленина видел, живого!
Очередь замерла. Даже, нагнувшиеся за упавшей монетой, так и остались в
полусогнутом состоянии...Немая сцена из спектакля "Ревизор", одним словом.
- Отец, проходи, тебе вне очереди, раз ты Ленина видел! - загудели
полупьяные патриоты. А тут выискался принципиальный старикан: - Нет, -
говорит, - пусть расскажет, где и как он Ленина видел!
Ну, я и рассказываю, что был, дескать, я латышским стрелком и состоял в
охране Ленина в Кремле. Всех видел, не только Ленина. Сталина видел,
Троцкого, который Бронштейн, Каменева, который Розенфельд, Зиновьева,
который Апфельбаум. А до этого - Радомысльский, это чтобы не сразу, скачком
- с Апфельбаума да на Зиновьева, а через Радомысльского, - имитирую я
старческую болтливость.
- А как выглядел Троцкий? - экзаменует меня настырный старикашка. Надо
сказать, что в то время мало кто видел портрет Троцкого, я же в детстве,
когда гнал самогон, растапливая печь старыми газетами, видел фотографии
этого "врага народа".
- А вот так, - отвечаю я, - бородка тощая и усы тараканьи, - ну, прямо
как у тебя! Погоди, да не ты ли сам - проникший в наши ряды
Троцкий-Бронштейн, а ну паспорт покажи!
Старикан стушевался, а меня на руках понесли к началу очереди. Получив
свое, я уже заспешил туда, откуда меня мобилизовали, как вдруг чья-то
тяжелая рука легла мне на плечо. Я съежился, решив, что в лучшем случае,
сейчас начнут бить, а в худшем...Обернувшись, я увидел здорового, с ясными
голубыми глазами, похожего на бравого солдата Швейка, мужика, держащего в
руках авоську, наполненную бутылками с водкой. Горлышки бутылок торчали из
ячеек авоськи во все стороны, и она напоминала морскую мину времен первой
мировой войны.
- Отец, идем к нам, - радушно пригласил меня Швейк, - расскажешь, как
Ленина видел!
- Спасибочки, покорнейше благодарю, - зашамкал я старобольшевистским
голосом, - но я спешу к моим латышским стрелкам! И я зашаркал ботинками по
грязному апрельскому асфальту, подальше от места массового скопления
трудящихся...
Я счел доводы парторга Володи убедительными и взял в библиотеке
программу и устав КПСС. Но, удивительное дело, я не мог "освоить" и
нескольких страниц этих брошюрок. При чтении этого, лишенного всякого смысла
текста, меня охватывал летаргический сон, да еще, чего раньше никогда не
бывало, с храпом! Как я ни старался, ничего не получалось.
Заявление я все-таки написал и со страхом зашел в кабинет с надписью
"Секретарь парткома". Кабинет был побольше ректорского, ковровая дорожка
вела, как на эшафот, к фигурному дубовому столу Володи. Я, было, обратился к
нему на "ты" как обычно, но он быстро перебил меня: "Вы, по какому вопросу?"
- Вот заявление написал, - глупо улыбаясь, ответил я, подавая ему
заявление: "Прошу принять меня в КПСС, потому что хочу состоять в передовых
рядах строителей коммунизма...".
Володя брезгливо взял у меня заявление двумя пальцами и, взглянув на
него, тут же вернул обратно.
- Перепишите, как следует, и тогда уж принесете!
- Не понимаю, ошибок вроде нет... - удивился я.
- Перепишите перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами! - строго, как
двоечнику, пояснил Володя.
- Почему??? - чуть не завопил я, полагаю, что Володя меня разыгрывает.
- Потому, что Владимир Ильич Ленин писал свое заявление именно перьевой
ручкой и фиолетовыми чернилами, пора бы знать! - назидательно пояснил
Володя.
Меня прорвало:
- А если бы Владимир Ильич жил еще раньше и писал бы гусиным пером по
свинячьему пергаменту? Или клинописью по каменной плите? Вы что, шутите со
мной?
- Все понятно, - констатировал ледяным голосом Володя, - вы не созрели
еще до членства в нашей партии! Можете быть свободны!
Я хлопнул партийной дверью и оказался действительно свободным. Какое
счастье, что Володя хотел заставить меня переписать заявление, а я
заартачился! Какая удача, что я не "вступил" в то, во что вступать не
следовало! Чем бы я оправдался потом перед самим собой, перед младшим
поколением? Карьерного роста захотел? А ты сам добейся его своими силами и
умом, а не "членством" - слово-то позорное какое!
Больше я на пьянки с участием Володи не ходил. И стал искать позиции
для отступления. Были советы поехать в Братск, где была свободной одна из
кафедр местного политехнического института; предлагали в Брянский институт
транспортного машиностроения. Открылся я в своих намерениях и Лиде Войтенко.
И она без всяких раздумий предложила мне подавать в Курский политехнический
институт, который она недавно закончила. Там, вроде бы, до сих пор свободно
место заведующего кафедрой теоретической механики. Лида часто ездила к себе
домой в Курск и навещала своих приятелей - преподавателей КПИ.
- Пиши письмо ректору КПИ немедленно! - посоветовала Лида, - а скоро я
с Сашей должна туда поехать проведать родителей, вот мы и зайдем поговорить
к ректору. А поступишь туда - и нас с собой возьмешь, а то надоело мне уже в
этом "зековском" Тольятти!
Я так и сделал, описав в письме все, кроме моего конфликта в ТПИ.
Недели через две Лида и Саша поехали в Курск и, вернувшись, сообщили мне,
что в КПИ новый ректор набирает новую команду, а место зав. кафедрой
теоретической механики свободно, его временно исполняет преподаватель без
степени, почти как было в ТПИ. Ректор, дескать, просит тебя срочно приехать
к нему на собеседование, предварительно позвонив.
Чтож, в очередную поездку в Москву, я вечером сел на курский фирменный
поезд "Соловей" и утречком прибыл в Курск. Был май, в Курске уже во всю
распустились деревья и кусты - весна там наступает на неделю раньше, чем в
Москве. Не торопясь, пешком дошел до центра - а именно там располагался
тогда КПИ, на коротенькой улице Челюскинцев. С собой я захватил все, что
нужно для подачи документов на конкурс, кроме, разумеется, характеристики.
Зайдя в приемную ректора, я представился секретарю. Она сообщила мне, что
ректор ожидает меня, но просит зайти сперва в отдел кадров для решения
формальных вопросов.
В отделе кадров меня встретил его начальник, приятный обходительный
человек - Антон Антонович Томкович, конечно же, бывший сотрудник КГБ, чего
он и не скрывал. Он подробно переговорил со мной, посмотрел документы,
спросил о причине моего желания работать в КПИ. Я прямо и честно рассказал
ему о причинах, побудивших меня к этому шагу, зная, что лукавить перед
опытным кадровиком и кагебешником только вредно. Так и так, мол, хочу
карьерного роста, так как намерен скоро защищать докторскую диссертацию, а
этого роста в ТПИ мне не предоставляют. Хочу организовать научный коллектив,
а это трудно сделать, не будучи заведующим кафедрой. Мне претит коррупция,
процветающая в ТПИ, и я не хочу участвовать в ней.
- Достаточно? - спросил я, и Томкович, кивнув головой, вышел. Через
несколько минут он снова вошел и сообщил, что меня ждет ректор. Намного
позже, на одном из банкетов, где я случайно сел рядом с Томковичем, он
рассказал мне, что ректор намеренно послал меня сперва к нему, чтобы узнать
мнение опытного кадровика и разведчика. Томкович и сообщил ему, что, по его
мнению, Гулиа - человек прямой, честный и умный.
- Хорошо, - переспросил ректор, - понять, что он человек прямой и
честный вы могли, благодаря своим профессиональным навыкам. А откуда вы
заключили, что он умный?
- При хорошем костюме у него была нечищеная обувь, - ответил Томкович,
- поверьте, не будет умный человек затруднять себя такими мелочами, как
чистка обуви!
Ректор, высокий, худощавый, славянской внешности человек, лет сорока
пяти - Евгений Викентьевич Коваленок, принял меня очень дружелюбно,
рассказал об институте, о том, что почти готов огромный новый корпус, куда и
переведут кафедру теоретической механики; квартиру институт предоставит не
раньше, чем через год. А пока - новое благоустроенное общежитие гостиничного
типа со своим туалетом и душевой. Во взгляде и словах ректора чувствовалась
большая доброжелательность, я понял, что понравился ему. Забегая вперед,
скажу, что я не ошибся в этом - он всегда поддерживал и выручал меня, хотя я
своими "выходками" принес ему много хлопот.
Я написал заявление с просьбой допустить меня к конкурсу на замещение
вакантной должности заведующего кафедрой теоретической механики, и ректор
завизировал его.
- Знаете, - подконец признался он мне, - когда вы письмом прислали
список своих научных трудов и изобретений, я не поверил, что столь молодой
человек может иметь их свыше сотни. И я поручил одному нашему завкафедрой
проверить, существуют ли они вообще в природе, не выдуманы ли. Но все
оказалось точно!
Я что-то пролепетал про характеристику, но ректор - человек понятливый
- быстро произнес: "Дошлете потом, подождет!".
- Только не подведите, - глядя прямо в глаза, сказал он, пожимая мне
руку на прощание, - если изберем - приезжайте обязательно!
- Железно! - твердо ответил я ему, и он долго смеялся мне вслед, все
повторяя: - Надо же, слово-то какое - "железно"!
Заседание Ученого совета, на котором должны были рассматривать мою
кандидатуру, должно было состояться в двадцатых числах июня - перед