Страница:
приглашал. Работать "по науке" мы стали в ИМАШе или у меня на кафедре.
Но Олины сюрпризы продолжались.
Однажды, придя домой после занятий еще днем, я увидел в гостях у моей
жены незнакомую, совершенно юную девушку с яркой еврейской внешностью. На
шее у нее висела цепочка с магендовидом - на это в те годы мало кто решался.
Оля с этой "аидиш киндер" ("еврейским ребенком") пила сухое вино. Одна
пустая бутылка уже лежала на полу, другая была чуть почата.
Я быстренько присоединился к девичьей компании и стал наверстывать
упущенное. Вдруг "аидиш киндер" встает, подходит неверной походкой ко мне и
шепчет, улыбаясь: "Дядя, я тебя хочу!"
Вытаращив глаза, я взглянул на Олю. Та мрачно сидела молча и, наконец,
процедила:
- Я не возражаю, я же виновата перед тобой!
- Не бойся, дядя, я - совершеннолетняя, могу паспорт показать! - так же
завлекательно улыбаясь, продолжает "аидиш киндер".
На какую-то секунду я чуть не подался соблазну, но, решив, что так
сразу не стоит делать из дома бордель, я предложил ей:
А не хочешь ли ты молодого аида, моего аспиранта? Гениальный парень! -
рекламнул я Осю.
- Мы все гениальные! - парировала "аидиш киндер", - что ж, зови!
Я выскочил на улицу, позвонил по автомату в ИМАШ. К счастью, Ося
оказался на месте. Через четверть часа он прибыл к нам, причем уже с
бутылкой. Я стал рядом с Осей, обнял его за плечи и гордо провозгласил:
- Цвэймэ михитунэм ("два друга" на идиш)!
"Аидиш киндер" расхохоталась.
- Ты произнес это как негр по-китайски! Знаешь, есть грубоватая
поговорка на идиш: "Майнэ поц ун дайнэ пунэм - цвэймэ михитунэм!" ("Мой
"хвостик" и твой лоб - два друга!"). Не отсюда ли ты взял свое выражение?
Я согласился, что именно отсюда. Элик часто использовал эту поговорку,
и я захотел блеснуть своим знанием идиш перед юной еврейкой. Мы сели
выпивать вместе, и я подвинулся поближе к Оле. Чувствуя, что разговор у
молодых не клеится, я буквально прижался к жене. "Аидиш киндер",
пошатываясь, снова подошла ко мне, и, взяв меня за руки, призналась:
- Дядя, а я все равно хочу тебя!
- Девочка, - чуть ли ни в истерике вскричал я, - у меня молодая жена,
не совращай меня, пожалуйста! Наш пророк Моше (Моисей) за это не похвалил
бы!
Авторитет Моше подействовал, и "аидиш киндер", взяв за руку виновато
улыбавшегося Осю, вышла с ним за дверь.
- Оля, ты брось у меня, вернее, у себя, бардаки устраивать! - строго
предупредил я жену.
- Я же не для себя - для тебя стараюсь! - самоотверженно заявила Оля, -
но если не хочешь - больше не повторится. Клянусь!
- Заклялась хрюшка... - еще раз подумал я, и, конечно же, оказался
прав.
Прошло месяца два, за которые я все пытался приучить Олю к
женственности. Заставлял ее красить губы, подводить глаза, ухаживать за
волосами, носить женскую одежду, а не джинсы с "гренадерским" ботинками. Оля
долго чертыхалась, спотыкаясь на каблуках, или попадая тушью в глаза, но эту
пару месяцев она выглядела отлично. Тушь и тени выгодно подчеркивали ее
большие глаза, помада - полные, красивой формы губы, ровные белые зубы.
Отросшие волосы украсила модная прическа, платье и туфли на каблуках
"вытянули" карманную фигурку вверх и придали ей девичью стройность. Особенно
тяжело давалась мне борьба с курением: я доставал ей антиникотиновые жвачки
и пластыри, воровал у нее из карманов сигареты и спички.
На какой-то момент мне показалось, что я заставил ее стать женщиной, но
все рухнуло сразу. Оля как-то заявилась опять в прежнем виде и с сигаретой в
зубах. А на мой (простите за каламбур!) немой вопрос она мрачно ответила:
"если я не нравлюсь тебе такой, можешь разводиться. Но ломать себя я больше
не могу. Не вышло из тебя Пигмалиона!".
Хорошо хоть приучил ее сдавать белье в стирку. А то раньше она просто
выкидывала грязное белье и покупала новое. Естественно, свое "исподнее", да
и ее тоже, стирал я. Она считала стирку занятием, не достойным себя.
По вечерам у нас часто бывали гости. Приходили, в основном, театральные
приятели Оли. Она почти в каждом театре была "своей" и знала многих
известных актеров. Как-то к нам в гости нагрянула компания молодых актеров с
театра на Таганке. Не смущаясь нашей коммуналкой, они быстро расставили
бутылки на столе. Оля сняла со стены гитару и принялась петь свои песни. Я
был зол на шумную компанию и, подвыпив, начал щедро материться. Вдруг один
из актеров, усатый и похожий на грузина, спрашивает меня:
- Тебя как зовут?
Так как я был при бороде, то ответил:
- Называй меня Хоттабыч!
- Послушай, Похабыч, ты поменьше бы матюгаться не мог? - нарочито
вежливо попросил меня "грузин".
- Называй меня правильно - Хоттабыч! - потребовал я.
- Перестань матюгаться - буду, а пока ты и есть Похабыч! - не сдавался
"грузин". Его поддержали и другие, в том числе Оля.
Я, ворча: "ходют тут всякие", пошел на уступки "народу" и по мере сил,
прекратил материться. А потом, когда актеры ушли, Оля рассказала мне, что
тот "грузин", с которым я препирался, был известным актером Леонидом
Филатовым.
- Это - большой талант, он и стихи пишет, ты о нем еще услышишь! -
пообещала мне Оля.
А вот насчет бардака на дому, Оля свою клятву свою, конечно же, не
сдержала. Однажды заявляется вечером вместе с необыкновенной подругой -
великаншей двух с лишним метров ростом. Когда они вошли в дверь, я решил,
что или одна - на ходулях, или другая - на корточках. Припомнился рисунок из
пособия по кинологии: "Сенбернар и тойтерьер". Или из истории кино: "Пат и
Паташон". Девушка была в брюках и обтянутой кофте, круглолицая синеглазая
шатенка. Имя - до боли знакомое - Тамара.
- Я привела тебе самую высокую красавицу Москвы! - гордо провозгласила
Оля, - рост Петра Первого - два метра два сантиметра!
Тамара-каланча, как я ее сразу же прозвал про себя, поразила мое
воображение - такой высокой девушки в моем "послужном списке" не было. Я уже
немного "принял на грудь" и тут же попросил Олю пройти между ногами у
Тамары. Великанша расставила ноги, совсем как Колосс Родосский, а Оля слегка
пригнувшись, "проплыла" у нее между ног, как корабли между ногами Колосса.
Мы выпили, вернее, добавили, потому что все были уже "хороши". Вдруг Оля
вызывает меня на кухню, якобы, помочь ей.
- Хочешь, Тамара останется, а я уйду на ночь к тете? - с горящими от
авантюризма глазами, спрашивает Оля. - Ты ей понравился, она останется, если
я уйду, мы договорились! - быстро прошептала мне на ухо женушка.
- Оля, для чего ты делаешь это? Мне непонятны твои поступки! -
недоумевал я.
- Я тебя люблю и хочу, чтобы тебе было хорошо! - обосновала свой
поступок Оля, и, поцеловав меня, выскочила за дверь.
Я зашел в комнату и сообщил Тамаре, что Оля ушла к тете. Тамара
засмеялась и лицо у нее зарделось. Мы выпили с ней за любовь и поцеловались.
Пришлось опять вспоминать старика Ги де Мопассана.
Тамара Ивановна, что из Мамонтовки, любила говорить, что постель всех
уравнивает. Я очень боялся, что не слажу с Тамарой-каланчей, как
какой-нибудь мопс с московской сторожевой. Но гениальная Тамара Ивановна
опять оказалась права - в постели мы с великаншей оказались действительно
равны. В самые ответственные "рабочие" моменты губы наши были математически
точно друг пред другом. Оказывается, весь рост человека - в ногах. Длинные
ноги - большой рост. Поэтому, если ноги убрать - в стороны, а лучше - вообще
задрать вверх, то дама-великанша - прекрасная пара даже для коротышки.
Великий коротышка, завсегдатай Мулен Руж - Тулуз Лотрек, говорят, тоже так
считал.
Но утром, встретившись с Олей, я велел ей побожиться, что баб больше
она мне приводить не будет.
- Мне с лихвой хватает и тебя, пока, по крайней мере! - честно
признался я жене.
- Договорились, заметано! - быстро согласилась Оля, - баб больше не
будет!
Недели две мы прожили спокойно: гостей было не так уж много, и Оля
никак не "чудила". И вот, однажды вечером приходит она под ручку с
незнакомым мужиком. Оба чего-то улыбаются. Я здороваюсь, вежливо приглашаю
гостя за стол, ставлю бутылку.
- Вова, - представился мне смазливый блондин лет тридцати пяти, -
доцент института иностранных языков имени...Да не все ли равно, чьего имени?
Очень, очень рад с тобой познакомиться! - и улыбается белоснежной улыбкой.
Оля тихо хихикает. Вова присел рядом со мной, взял стакан и попросил:
- Называй меня, пожалуйста, тоже на "ты"! И давай выпьем на брудершафт
за это!
Мы, скрестив руки, выпили, и Вова взасос поцеловал меня в губы. Я,
вытаращив глаза, смотрю то на Олю, то на Вову, ничего не понимая. Оля почти
давится от скрытого смеха. Вова нежно погладил меня по бороде и сладко
прошептал:
- Какой красивый мальчик, я просто влюбился!
- Ребята, тут что-то не так, - недоуменно пробормотал я, вы что -
пьяны, или дурите меня?
- Все путем, - вдруг вступила Оля, - ты же сам просил больше тебе баб
не приводить, вот я и привела красивого мужика! Чем он тебе не нравится?
- На предмет чего? - поинтересовался я, - и кто кого должен трахать,
тоже поясните, пожалуйста!
- Ну, зачем же так грубо! - застеснялся Вова, - и что за слово
"трахать", разве в этом смысл отношений! А почему нельзя любить друг друга,
как друзья, как родные души? Нурбеша, - ласково назвал меня Вова, - давай
станем друзьями! Разве это плохо? - Вова, говоря эти слова, нежно поглаживал
мне руку, преданно заглядывая в глаза.
- Нурбеша - это ново! - заметил я, - ну, давай дружить, если хочешь,
только не лапай меня, жена ведь смотрит, ревновать будет! Ну, что ж, тяпнем
за вечную дружбу!
И мы "тяпнули". Потом еще. Водка кончилась и Вова побежал в магазин.
Оля была возбуждена и страшно довольна. Пока Вова бегал в магазин, Оля
горячо убеждала меня:
- Это нечто новое, сейчас вся творческая элита не отвергает это! Не
обижай человека, он очень одинок, а трахаться совсем не обязательно!
Прибежал Вова, принес литровку виски. Мы выпили за творческую элиту, за
любовь до брака... и так далее, потом просто бормотали: "Бум!". Меня повело,
хватаясь за все, я поковылял к кровати и рухнул. Вова продолжил тосты с
Олей...
Я проснулся часов в шесть утра - захотелось пить. Я заметил, что лежу
поверх одеяла, а рядом лежит что-то непонятное, тоже одетое. Батюшки-светы,
да это же мужик белобрысый! Откуда он здесь, да и где я сам?
Осмотревшись, я понял, что нахожусь в своей койке в комнате на Таганке.
Где же Оля? Обернувшись, я увидел Олю, тоже одетую, на тахте, которая
служила нам тайным ложем до женитьбы. Я перелез через мужика и, выпив воды,
сдвинул Олю к стенке и лег с ней. Постепенно стала приходить память, и я
припомнил вчерашний вечер. Растолкав Олю, я приказал ей рассказать все, как
было.
- Ничего не было, выпили вы с Вовой, ну и завалились на койку вместе.
Не бойся, вы оба заснули мгновенно, оба одетые, так что ничего и быть не
могло! Вова - хохмач и хороший парень, не обижай его, как проснется! А
теперь поспим немного, голова болит! - попросила Оля.
У меня самого раскалывалась голова, и я заснул. Утром Вова заспешил на
свои занятия, и Оля его проводила. Я притворился спящим. Вова поцеловал меня
в щечку, Олю тоже, и ушел.
Занятий у меня сегодня не было, и я решил выспаться. Мы разделись и
перешли на широкую постель. Оля стала приставать.
- Или ты больше не будешь спаривать меня с бабами, мужиками, животными,
растениями, или я не буду подаваться на твои приставания, то бишь - на
любовь! - предупредил я Олю.
Оля клятвенно обещала не спаривать меня больше ни с кем, и я подался на
ее приставания, то бишь - на любовь.
Вот, рассказываю я про нашу с Олей веселую жизнь, а как же Моня? Ведь
он все это дело с моей и Олиной женитьбой затевал, как ширму для своих
хитрых целей. Но Оля стала избегать встреч с Моней, и если и встречались с
ним, то только в моем присутствии. Причем держала она его в "черном теле". А
Моня смотрел на нее, моргал, и чуть ни плакал.
Однажды он осмелился перечить ей в чем-то. Оля вспылила и отчитала его:
- Как смеешь ты, несчастный кандидат наук, спорить с профессоршей? - И
это было сказано без тени юмора.
Или как-то Моня разлил в комнате какую-то жидкость - чай там, или кофе.
Оля тут же принялась отчитывать его за неряшливость. Она, дескать, день и
ночь блюдет чистоту жилья, а Моня только и "гадит" вокруг себя. Да, да,
именно так и сказала - "гадит"!
Бедный Моня разорвал на себе белую рубашку (хорошо, что полетели только
пуговицы!) и с истеричными причитаниями стал подтирать ею пол. Я отчитал
Олю, заставил ее пришить пуговицы "взад" и выстирать рубашку.
Был теплый апрель. Я вечером, в первый раз после зимы, открыл окно и
стряхнул вниз пыль с карниза. И из-под окна метнулась чья-то фигура.
- Моня! - разглядел я, - Моня, что ты здесь делаешь? Но Моня стоял
неподвижно у дерева посреди двора.
Я выбежал во двор и подошел к Моне. Он стоял у дерева с отсутствующим
выражением лица, а из глаз его капали слезы.
- Моня, ты что, пьян? - спросил я. Но тот только молча покачал головой.
Я затащил его в комнату. Мы с Олей тормошили его, замучили его вопросами, но
Моня не отвечал. Пытался улыбнуться сквозь слезы, но глаза все равно
оставались печальными.
- Развожусь с Капой! - наконец выдавил он из себя, - не могу больше
жить с ней. Я ночами стою у вас под окном, слушаю все ваши разговоры. Я
знаю, что вы живете друг с другом как муж с женой и обманываете меня. Когда
вечером вы задергиваете штору, я становлюсь на ящик и подсматриваю за вами в
щелку. А зайти не могу - стыдно!
Я слушал моего друга, не зная, что и отвечать ему. Оля гладила его по
голове и целовала в лицо, плача при этом. Индийский фильм, да и только!
Оставалось разве только запеть всем вместе: "Дуниа, а-а-а!" и заплясать
босиком.
Но мы не стали этого делать, а "врезали" водки. Русские же мы, в конце
концов - и я, и Моня - карайлар, и француженка Оля! На ночь мы Моню не
отпустили. Я хотел, было, лечь на узенькую тахту, наше первое ложе,
по-дружбе уступив свое место Моне, но Оля запротестовала, и предложила
улечься втроем на наше брачное ложе. Тогда мы с Моней оба замотали головами.
- Нечего разврат устраивать! - авторитетно, по-профессорски заявил я, и
предложил бросить монету. Но Моня уже стелил себе на узенькой тахте.
Ночью Оля была активнее обычного, и мне едва удавалось затыкать ей рот.
Я заметил, что Моня не спит и внимательно наблюдает за нами.
- Вуайерист херов! - подумал я, но решил, что это безобиднейшее из
половых извращений.
Моня поселился у нас. После работы он приходил к нам, и мы ужинали
втроем. Иногда он просился немного полежать на широкой койке: бока, видите
ли, он отлежал на узенькой. Ну и лежал он на нашем брачном ложе, пока мы
сами не заваливались туда спать. Я заметил, что Моня обычно лежит,
уткнувшись носом в подушку, вынюхивая что-то.
- Фетишист чертов! - заключил я и решил, что годится все, кроме
садизма.
У Мони после смерти его отца осталась отличная двухкомнатная квартира у
Филевского парка. Туда он перешел, уйдя от семьи. Но фактически с апреля он
жил у нас с Олей.
А после майских праздников у нас на Таганке начался капитальный ремонт.
Нас хотели отселить на край города, но мы не согласились. Формально мы
продолжали жить в нашей квартире, а фактически перешли к Моне в Фили.
Бабку-"коммунистку" отселили в наш же дом, этажом выше, в пустующую
комнату. Стало быть, в нашей квартире освободилась комната, и мы могли
претендовать на нее. Моня первый "додул" до этого и вместе с Олей отправился
в Райисполком требовать освободившуюся площадь. Мне было неудобно что-либо
требовать от властей и я, отдав им паспорт, отказался идти вместе.
Олю и Моню подняли в Исполкоме на смех. Они сумели попасть к самому
председателю, и тот заявил, что почти тридцать метров на двоих - это
достаточно, ну а то, что муж - доктор наук и профессор - значения не имеет.
- А если бы он был токарем, то вы попросили бы отдельную комнату для
станка? - осмеял их председатель.
Но Моня хорошо знал законы - ученым тогда полагалось дополнительно
двадцать метров площади, причем неоплачиваемой. А главное то, что у него
родственница - прокурор, и не простой, а бывший зам. Генерального.
Последовал прокурорский запрос в наш Райисполком, и нас через неделю
срочно вызвали повесткой для получения ордера. Повестка начиналась так:
"Поздравляем вас...".
Тогда уж я согласился пойти, забрать ордер - это можно! Но Моня на
всякий случай сопровождал нас, чтобы мы чего-нибудь не "выкинули". Мы
забрали ордер, расписались, сказали "спасибо" и ушли обмывать его к Моне.
Там у Мони не было, как у нас, двух коек в одной комнате. В большой
комнате стояла широкая койка - на ней лежали мы, а в маленькой - узкая, там
лежал Моня. А если честно, то первую половину ночи он не лежал, а стоял в
дверном проеме, наблюдая за нами.
- Вуайерист чертов! - шипел я ему, зажимая рот Оле, чтобы она не
визжала или стонала слишком громко, - драчмейстер херов! - пытался прогнать
я его, замечая какие-то действия, несвойственные простому вуайеристу.
- Невозможно работать! - протестовал я, видя, что призрак Мони не
пропадает из проема.
- Оставь его в покое! - шептала мне на ухо Оля, - тебе было бы лучше,
если бы он приперся к нам третьим?
Я замотал головой, продолжая работать.
Хитрец Моня, задумав отвлечь меня от моей жены, стал, как это раньше
делала Оля, приводить по вечерам к себе на квартиру дамочек. Боюсь, что это
делалось с молчаливого согласия Оли. Что он говорил этим дамочкам, не знаю,
но весь вечер он "сводил" меня с очередной гостьей. Иногда его затея
удавалась, и я с гостьей оставался на ночь в одной комнате, а Моня с Олей,
естественно, в другой. Мои попытки объединить всех "жильцов" квартиры в
одном порыве в одной комнате и даже койке, отклика не получили. Вернее
получили, но отклик был негативный.
Тогда я применил хитрость. Так как Моне я не мог запретить приглашать в
его квартиру гостей, то я решил сильно снизить свою собственную котировку.
Как только я слышал, что Моня пришел с очередной подругой, я спешно
напяливал на себя пижаму его покойного отца, бывшего весьма полным
человеком. На живот и на зад я подкладывал по малой подушке, на голову
надевал ночной колпак, тоже принадлежавший отцу Мони.
В таком карикатурном виде я и появлялся перед Мониной гостьей. Та,
конечно, хваталась за сердце - видимо, Моня все-таки сообщал гостье, что ее
приводят для знакомства с другом-спортсменом, молодым и красивым. Перед ней
же представал толстый стареющий джентльмен с оттопыренным задом и толстым
брюшком, причем уже в ночном колпаке.
Но если гостья даже после такого знакомства сразу же не убегала, я
демонстративно выдергивал подушки и снимал колпак. Гостья была счастлива от
такого преображения и уже точно оставалась на ночь. Однако, желая сохранить
семью и оградить молодую жену от явного разврата, я все-таки уговорил Моню
больше не приводить для меня дамочек. А для себя он и не хотел никого,
потому, что любил Олю. Вот так мы и жили.
Между тем, в мае месяце у меня произошла встреча, сыгравшая решающую
роль в моей жизни. Я всегда хотел иметь дома кошку, особенно сиамскую,
просто мечтал об этом. Но куда бы я ее раньше привел? В общежитие - нельзя.
К Тамаре Федоровне - тоже. А в моей квартире в Курске было не до этого - или
скандалы, или пьянки, или криминальный интим. Наконец-то я заимел большую
квартиру и настала пора заводить кошку.
В ИМАШе в соседней лаборатории работала женщина по имени Инна. Она
общалась с Лорой и часто заходила в комнату, где бывал я. И когда речь зашла
о кошке, Инна сообщила что, у ее подруги Тамары (меня насторожило это имя и,
как оказалось, не зря!), как раз имеется породистая сиамская кошка. Кошку
эту оставила Тамаре ее подруга, надолго уехавшая за рубеж работать. А
создание это (имеется в виду кошка) беспокойное, за ней требуется тщательный
уход. И Тамара хотела бы передать ее еще кому-нибудь "в хорошие руки". Инна
созвонилась с Тамарой, которая работала в Президиуме Академии Наук СССР, и
после работы мы пошли на встречу с ней. По дороге Инна рассказывала:
- Ты не думай, что если Тамара работает в таком месте, то она -
академик или другой большой начальник. Она - сотрудница библиотеки, получает
очень мало, живет с дочкой, и на кошку у нее денег не хватает. Правда, дочка
живет у бабушки, а с мужем Тамара в разводе, так что тут у тебя может быть
личный интерес и помимо кошки!
Инна рассказала, что Тамара по национальности болгарка, так как отец ее
болгарин, хотя и москвич. Он тоже в разводе с матерью Тамары, в общем,
коллектив в ее семье - женский.
Тут мы подошли к станции метро "Ленинский проспект", и у входа я увидел
худенькую, небольшого роста девушку - смуглую, с темными волосами и глазами.
"Точно - болгарка!" - подумал я и оказался прав - это действительно была
Тамара. Губы у нее были полные, яркие, а форма глаз - "а ля Людовик 14". То
есть такая, когда у носа углы глаз приподняты, а у висков - опущены, иными
словами "раскосые наоборот".
Эта "мышка" подошла к нам и тоненьким детским голоском поздоровалась.
- Оля выглядит школьницей, но хоть голос имеет низкий, - подумал я, - а
у этой, что внешность, что голос - начальная школа. И как такая может еще и
дочку иметь, непонятно! Мы пошли по улице Вавилова и скоро подошли к дому
Тамары. Жила она на четвертом этаже, лифта не было, потолки высоченные - аж
запыхались, пока поднялись.
По дороге мы с Инной зашли в магазин и я, по ее совету, купил бутылку
марочного коньяка. "Тамара пьет только хорошие коньяки!" - предупредила
Инна.
Квартира оказалась коммунальной. Тамара жила ближе всех к входной
двери, ее комната стеной выходила на лестничную клетку. Обстановка в комнате
напомнила мне былую комнату Оли на Таганке. Присутствовал, правда, шкаф с
дверцей, выпадающей каждый раз, когда его открывали.
Нас встретила красивая сиамская кошка; она промяукала пару раз басом и
лениво пошла к кормушке, где лежало несколько небольших нетронутых рыбин.
Кошка тосковала по хозяйке, почти не ела и вела себя беспокойно. Звали кошку
Мелиской.
Животное мне понравилось, и мы решили "отметить" его передачу мне.
Открыли коньяк, разлили по стаканам, а закусывать... оказалось нечем. Не
было даже кусочка хлеба или рафинада. Тамара стала отбирать рыбу у Мелиски,
но кошка возражала.
"Ни сам - гам, ни людям не дам!" - кошка шипела, царапалась, но свою
рыбу не отдавала. Насилу отобрали, и Тамара быстро отварила ее. А я держал
кошку на руках и уговаривал ее успокоиться. Рыба-то все равно останется
здесь, когда сама Мелиска уедет со мной. Так что зря она борется за свою
еду. Но кошка царапалась и покусывала меня за руку.
Наконец, Тамара принесла рыбу, и мы выпили за передачу Мелиски. Коньяк
с кошачьей рыбой - это что-то новое, но пошло ничего. Я запихнул Мелиску в
авоську и понес ее на улицу. Там остановил такси, и мы с кошкой поехали к
Моне в Фили. Ибо я предполагал до окончания ремонта подержать Мелиску у
Мони.
Моня в восторге не был, тем более Мелиска буянила - она прыгала на
шкафы, орала басом, царапала все и всех вокруг. В довершение всего она
"сходила" прямо на Монино одеяло, и взбешенный Моня потребовал экстрадиции
Мелиски.
Что было делать - опять переговоры с Инной, Тамарой, и я еще раз зашел
в знакомую мне уже квартиру, неся Мелиску в авоське обратно. Кроме нее я нес
с собой бутылку мадеры, но уже с закуской. Оказалось, что Тамаре вино
нравилось больше крепких напитков, а коньяк любит сама Инна. Так раскрылась
хитрость Тамариной подруги. А еще Тамара курила, что ей совсем не шло. Я
хотел приударить за ней, но из-за этого куренья чуть ни отложил своего
намерения. Выпили, посидели, Мелиска злобно сверлила нас глазами со шкафа.
Тамара была молчалива и проронила всего несколько фраз за весь вечер.
Говорил, в основном, я. Договорились в выходные пойти купаться на пруд
где-то на Юго-Западе. Туда часто ходили Тамара с Инной.
Пруд оказался в бетонных берегах, достаточно чистым и благоустроенным.
И тут я увидел Тамару в купальном костюме, причем достаточно "бикинистом". Я
был просто потрясен античной красотой ее тела - это была настоящая
древнегреческая богиня, не знаю только, какая конкретно. Чуть похудевшая
Венера Милосская, только с руками и ногами. А если быть точным, то Тамара
была буквально фотографической копией со скульптуры "Девушка-рабыня,
выставленная на продажу". Это что-то из Древней Греции; может, ваял не сам
Фидий, но кто-то из его компании - точно!
Одним словом, я забыл про курение и решил всерьез приударить за
Тамарой. Инна сперва сама толкавшая меня на это, почему-то была моим
поведением недовольна и вскоре ушла домой. Мы гуляли до вечера, зашли в
какое-то кафе неподалеку и даже целовались. Я проводил Тамару до дома, но
наверх она меня не позвала.
Но своих "атак" я не оставил и они вскоре увенчались успехом. Как-то,
возвращаясь после концерта из Кремлевского Дворца Съездов, я снова проводил
Тамару домой. Мы хорошо выпили в буфете Дворца, да и с собой захватили
бутылку. Тамара снова, было, решила не звать меня наверх, но я попросил ее
пустить меня хотя бы в туалет.
Сходив в туалет под пристальным взглядом пьяной старухи-соседки, я
зашел в ванную. Но вышел "обзираемый" уже всем старухиным семейством -
дочкой, тоже Тамарой, слегка выпившей, затем Леней - цыганом по
национальности, но почти трезвым, и совершенно трезвым маленьким
ребенком-цыганенком, а также собаками - хином и пекинессом. В комнате, где
жила вся эта веселая семейка, были еще и рыбки в аквариуме, но они решили не
покидать своей естественной среды обитания из-за праздного любопытства.
Но Олины сюрпризы продолжались.
Однажды, придя домой после занятий еще днем, я увидел в гостях у моей
жены незнакомую, совершенно юную девушку с яркой еврейской внешностью. На
шее у нее висела цепочка с магендовидом - на это в те годы мало кто решался.
Оля с этой "аидиш киндер" ("еврейским ребенком") пила сухое вино. Одна
пустая бутылка уже лежала на полу, другая была чуть почата.
Я быстренько присоединился к девичьей компании и стал наверстывать
упущенное. Вдруг "аидиш киндер" встает, подходит неверной походкой ко мне и
шепчет, улыбаясь: "Дядя, я тебя хочу!"
Вытаращив глаза, я взглянул на Олю. Та мрачно сидела молча и, наконец,
процедила:
- Я не возражаю, я же виновата перед тобой!
- Не бойся, дядя, я - совершеннолетняя, могу паспорт показать! - так же
завлекательно улыбаясь, продолжает "аидиш киндер".
На какую-то секунду я чуть не подался соблазну, но, решив, что так
сразу не стоит делать из дома бордель, я предложил ей:
А не хочешь ли ты молодого аида, моего аспиранта? Гениальный парень! -
рекламнул я Осю.
- Мы все гениальные! - парировала "аидиш киндер", - что ж, зови!
Я выскочил на улицу, позвонил по автомату в ИМАШ. К счастью, Ося
оказался на месте. Через четверть часа он прибыл к нам, причем уже с
бутылкой. Я стал рядом с Осей, обнял его за плечи и гордо провозгласил:
- Цвэймэ михитунэм ("два друга" на идиш)!
"Аидиш киндер" расхохоталась.
- Ты произнес это как негр по-китайски! Знаешь, есть грубоватая
поговорка на идиш: "Майнэ поц ун дайнэ пунэм - цвэймэ михитунэм!" ("Мой
"хвостик" и твой лоб - два друга!"). Не отсюда ли ты взял свое выражение?
Я согласился, что именно отсюда. Элик часто использовал эту поговорку,
и я захотел блеснуть своим знанием идиш перед юной еврейкой. Мы сели
выпивать вместе, и я подвинулся поближе к Оле. Чувствуя, что разговор у
молодых не клеится, я буквально прижался к жене. "Аидиш киндер",
пошатываясь, снова подошла ко мне, и, взяв меня за руки, призналась:
- Дядя, а я все равно хочу тебя!
- Девочка, - чуть ли ни в истерике вскричал я, - у меня молодая жена,
не совращай меня, пожалуйста! Наш пророк Моше (Моисей) за это не похвалил
бы!
Авторитет Моше подействовал, и "аидиш киндер", взяв за руку виновато
улыбавшегося Осю, вышла с ним за дверь.
- Оля, ты брось у меня, вернее, у себя, бардаки устраивать! - строго
предупредил я жену.
- Я же не для себя - для тебя стараюсь! - самоотверженно заявила Оля, -
но если не хочешь - больше не повторится. Клянусь!
- Заклялась хрюшка... - еще раз подумал я, и, конечно же, оказался
прав.
Прошло месяца два, за которые я все пытался приучить Олю к
женственности. Заставлял ее красить губы, подводить глаза, ухаживать за
волосами, носить женскую одежду, а не джинсы с "гренадерским" ботинками. Оля
долго чертыхалась, спотыкаясь на каблуках, или попадая тушью в глаза, но эту
пару месяцев она выглядела отлично. Тушь и тени выгодно подчеркивали ее
большие глаза, помада - полные, красивой формы губы, ровные белые зубы.
Отросшие волосы украсила модная прическа, платье и туфли на каблуках
"вытянули" карманную фигурку вверх и придали ей девичью стройность. Особенно
тяжело давалась мне борьба с курением: я доставал ей антиникотиновые жвачки
и пластыри, воровал у нее из карманов сигареты и спички.
На какой-то момент мне показалось, что я заставил ее стать женщиной, но
все рухнуло сразу. Оля как-то заявилась опять в прежнем виде и с сигаретой в
зубах. А на мой (простите за каламбур!) немой вопрос она мрачно ответила:
"если я не нравлюсь тебе такой, можешь разводиться. Но ломать себя я больше
не могу. Не вышло из тебя Пигмалиона!".
Хорошо хоть приучил ее сдавать белье в стирку. А то раньше она просто
выкидывала грязное белье и покупала новое. Естественно, свое "исподнее", да
и ее тоже, стирал я. Она считала стирку занятием, не достойным себя.
По вечерам у нас часто бывали гости. Приходили, в основном, театральные
приятели Оли. Она почти в каждом театре была "своей" и знала многих
известных актеров. Как-то к нам в гости нагрянула компания молодых актеров с
театра на Таганке. Не смущаясь нашей коммуналкой, они быстро расставили
бутылки на столе. Оля сняла со стены гитару и принялась петь свои песни. Я
был зол на шумную компанию и, подвыпив, начал щедро материться. Вдруг один
из актеров, усатый и похожий на грузина, спрашивает меня:
- Тебя как зовут?
Так как я был при бороде, то ответил:
- Называй меня Хоттабыч!
- Послушай, Похабыч, ты поменьше бы матюгаться не мог? - нарочито
вежливо попросил меня "грузин".
- Называй меня правильно - Хоттабыч! - потребовал я.
- Перестань матюгаться - буду, а пока ты и есть Похабыч! - не сдавался
"грузин". Его поддержали и другие, в том числе Оля.
Я, ворча: "ходют тут всякие", пошел на уступки "народу" и по мере сил,
прекратил материться. А потом, когда актеры ушли, Оля рассказала мне, что
тот "грузин", с которым я препирался, был известным актером Леонидом
Филатовым.
- Это - большой талант, он и стихи пишет, ты о нем еще услышишь! -
пообещала мне Оля.
А вот насчет бардака на дому, Оля свою клятву свою, конечно же, не
сдержала. Однажды заявляется вечером вместе с необыкновенной подругой -
великаншей двух с лишним метров ростом. Когда они вошли в дверь, я решил,
что или одна - на ходулях, или другая - на корточках. Припомнился рисунок из
пособия по кинологии: "Сенбернар и тойтерьер". Или из истории кино: "Пат и
Паташон". Девушка была в брюках и обтянутой кофте, круглолицая синеглазая
шатенка. Имя - до боли знакомое - Тамара.
- Я привела тебе самую высокую красавицу Москвы! - гордо провозгласила
Оля, - рост Петра Первого - два метра два сантиметра!
Тамара-каланча, как я ее сразу же прозвал про себя, поразила мое
воображение - такой высокой девушки в моем "послужном списке" не было. Я уже
немного "принял на грудь" и тут же попросил Олю пройти между ногами у
Тамары. Великанша расставила ноги, совсем как Колосс Родосский, а Оля слегка
пригнувшись, "проплыла" у нее между ног, как корабли между ногами Колосса.
Мы выпили, вернее, добавили, потому что все были уже "хороши". Вдруг Оля
вызывает меня на кухню, якобы, помочь ей.
- Хочешь, Тамара останется, а я уйду на ночь к тете? - с горящими от
авантюризма глазами, спрашивает Оля. - Ты ей понравился, она останется, если
я уйду, мы договорились! - быстро прошептала мне на ухо женушка.
- Оля, для чего ты делаешь это? Мне непонятны твои поступки! -
недоумевал я.
- Я тебя люблю и хочу, чтобы тебе было хорошо! - обосновала свой
поступок Оля, и, поцеловав меня, выскочила за дверь.
Я зашел в комнату и сообщил Тамаре, что Оля ушла к тете. Тамара
засмеялась и лицо у нее зарделось. Мы выпили с ней за любовь и поцеловались.
Пришлось опять вспоминать старика Ги де Мопассана.
Тамара Ивановна, что из Мамонтовки, любила говорить, что постель всех
уравнивает. Я очень боялся, что не слажу с Тамарой-каланчей, как
какой-нибудь мопс с московской сторожевой. Но гениальная Тамара Ивановна
опять оказалась права - в постели мы с великаншей оказались действительно
равны. В самые ответственные "рабочие" моменты губы наши были математически
точно друг пред другом. Оказывается, весь рост человека - в ногах. Длинные
ноги - большой рост. Поэтому, если ноги убрать - в стороны, а лучше - вообще
задрать вверх, то дама-великанша - прекрасная пара даже для коротышки.
Великий коротышка, завсегдатай Мулен Руж - Тулуз Лотрек, говорят, тоже так
считал.
Но утром, встретившись с Олей, я велел ей побожиться, что баб больше
она мне приводить не будет.
- Мне с лихвой хватает и тебя, пока, по крайней мере! - честно
признался я жене.
- Договорились, заметано! - быстро согласилась Оля, - баб больше не
будет!
Недели две мы прожили спокойно: гостей было не так уж много, и Оля
никак не "чудила". И вот, однажды вечером приходит она под ручку с
незнакомым мужиком. Оба чего-то улыбаются. Я здороваюсь, вежливо приглашаю
гостя за стол, ставлю бутылку.
- Вова, - представился мне смазливый блондин лет тридцати пяти, -
доцент института иностранных языков имени...Да не все ли равно, чьего имени?
Очень, очень рад с тобой познакомиться! - и улыбается белоснежной улыбкой.
Оля тихо хихикает. Вова присел рядом со мной, взял стакан и попросил:
- Называй меня, пожалуйста, тоже на "ты"! И давай выпьем на брудершафт
за это!
Мы, скрестив руки, выпили, и Вова взасос поцеловал меня в губы. Я,
вытаращив глаза, смотрю то на Олю, то на Вову, ничего не понимая. Оля почти
давится от скрытого смеха. Вова нежно погладил меня по бороде и сладко
прошептал:
- Какой красивый мальчик, я просто влюбился!
- Ребята, тут что-то не так, - недоуменно пробормотал я, вы что -
пьяны, или дурите меня?
- Все путем, - вдруг вступила Оля, - ты же сам просил больше тебе баб
не приводить, вот я и привела красивого мужика! Чем он тебе не нравится?
- На предмет чего? - поинтересовался я, - и кто кого должен трахать,
тоже поясните, пожалуйста!
- Ну, зачем же так грубо! - застеснялся Вова, - и что за слово
"трахать", разве в этом смысл отношений! А почему нельзя любить друг друга,
как друзья, как родные души? Нурбеша, - ласково назвал меня Вова, - давай
станем друзьями! Разве это плохо? - Вова, говоря эти слова, нежно поглаживал
мне руку, преданно заглядывая в глаза.
- Нурбеша - это ново! - заметил я, - ну, давай дружить, если хочешь,
только не лапай меня, жена ведь смотрит, ревновать будет! Ну, что ж, тяпнем
за вечную дружбу!
И мы "тяпнули". Потом еще. Водка кончилась и Вова побежал в магазин.
Оля была возбуждена и страшно довольна. Пока Вова бегал в магазин, Оля
горячо убеждала меня:
- Это нечто новое, сейчас вся творческая элита не отвергает это! Не
обижай человека, он очень одинок, а трахаться совсем не обязательно!
Прибежал Вова, принес литровку виски. Мы выпили за творческую элиту, за
любовь до брака... и так далее, потом просто бормотали: "Бум!". Меня повело,
хватаясь за все, я поковылял к кровати и рухнул. Вова продолжил тосты с
Олей...
Я проснулся часов в шесть утра - захотелось пить. Я заметил, что лежу
поверх одеяла, а рядом лежит что-то непонятное, тоже одетое. Батюшки-светы,
да это же мужик белобрысый! Откуда он здесь, да и где я сам?
Осмотревшись, я понял, что нахожусь в своей койке в комнате на Таганке.
Где же Оля? Обернувшись, я увидел Олю, тоже одетую, на тахте, которая
служила нам тайным ложем до женитьбы. Я перелез через мужика и, выпив воды,
сдвинул Олю к стенке и лег с ней. Постепенно стала приходить память, и я
припомнил вчерашний вечер. Растолкав Олю, я приказал ей рассказать все, как
было.
- Ничего не было, выпили вы с Вовой, ну и завалились на койку вместе.
Не бойся, вы оба заснули мгновенно, оба одетые, так что ничего и быть не
могло! Вова - хохмач и хороший парень, не обижай его, как проснется! А
теперь поспим немного, голова болит! - попросила Оля.
У меня самого раскалывалась голова, и я заснул. Утром Вова заспешил на
свои занятия, и Оля его проводила. Я притворился спящим. Вова поцеловал меня
в щечку, Олю тоже, и ушел.
Занятий у меня сегодня не было, и я решил выспаться. Мы разделись и
перешли на широкую постель. Оля стала приставать.
- Или ты больше не будешь спаривать меня с бабами, мужиками, животными,
растениями, или я не буду подаваться на твои приставания, то бишь - на
любовь! - предупредил я Олю.
Оля клятвенно обещала не спаривать меня больше ни с кем, и я подался на
ее приставания, то бишь - на любовь.
Вот, рассказываю я про нашу с Олей веселую жизнь, а как же Моня? Ведь
он все это дело с моей и Олиной женитьбой затевал, как ширму для своих
хитрых целей. Но Оля стала избегать встреч с Моней, и если и встречались с
ним, то только в моем присутствии. Причем держала она его в "черном теле". А
Моня смотрел на нее, моргал, и чуть ни плакал.
Однажды он осмелился перечить ей в чем-то. Оля вспылила и отчитала его:
- Как смеешь ты, несчастный кандидат наук, спорить с профессоршей? - И
это было сказано без тени юмора.
Или как-то Моня разлил в комнате какую-то жидкость - чай там, или кофе.
Оля тут же принялась отчитывать его за неряшливость. Она, дескать, день и
ночь блюдет чистоту жилья, а Моня только и "гадит" вокруг себя. Да, да,
именно так и сказала - "гадит"!
Бедный Моня разорвал на себе белую рубашку (хорошо, что полетели только
пуговицы!) и с истеричными причитаниями стал подтирать ею пол. Я отчитал
Олю, заставил ее пришить пуговицы "взад" и выстирать рубашку.
Был теплый апрель. Я вечером, в первый раз после зимы, открыл окно и
стряхнул вниз пыль с карниза. И из-под окна метнулась чья-то фигура.
- Моня! - разглядел я, - Моня, что ты здесь делаешь? Но Моня стоял
неподвижно у дерева посреди двора.
Я выбежал во двор и подошел к Моне. Он стоял у дерева с отсутствующим
выражением лица, а из глаз его капали слезы.
- Моня, ты что, пьян? - спросил я. Но тот только молча покачал головой.
Я затащил его в комнату. Мы с Олей тормошили его, замучили его вопросами, но
Моня не отвечал. Пытался улыбнуться сквозь слезы, но глаза все равно
оставались печальными.
- Развожусь с Капой! - наконец выдавил он из себя, - не могу больше
жить с ней. Я ночами стою у вас под окном, слушаю все ваши разговоры. Я
знаю, что вы живете друг с другом как муж с женой и обманываете меня. Когда
вечером вы задергиваете штору, я становлюсь на ящик и подсматриваю за вами в
щелку. А зайти не могу - стыдно!
Я слушал моего друга, не зная, что и отвечать ему. Оля гладила его по
голове и целовала в лицо, плача при этом. Индийский фильм, да и только!
Оставалось разве только запеть всем вместе: "Дуниа, а-а-а!" и заплясать
босиком.
Но мы не стали этого делать, а "врезали" водки. Русские же мы, в конце
концов - и я, и Моня - карайлар, и француженка Оля! На ночь мы Моню не
отпустили. Я хотел, было, лечь на узенькую тахту, наше первое ложе,
по-дружбе уступив свое место Моне, но Оля запротестовала, и предложила
улечься втроем на наше брачное ложе. Тогда мы с Моней оба замотали головами.
- Нечего разврат устраивать! - авторитетно, по-профессорски заявил я, и
предложил бросить монету. Но Моня уже стелил себе на узенькой тахте.
Ночью Оля была активнее обычного, и мне едва удавалось затыкать ей рот.
Я заметил, что Моня не спит и внимательно наблюдает за нами.
- Вуайерист херов! - подумал я, но решил, что это безобиднейшее из
половых извращений.
Моня поселился у нас. После работы он приходил к нам, и мы ужинали
втроем. Иногда он просился немного полежать на широкой койке: бока, видите
ли, он отлежал на узенькой. Ну и лежал он на нашем брачном ложе, пока мы
сами не заваливались туда спать. Я заметил, что Моня обычно лежит,
уткнувшись носом в подушку, вынюхивая что-то.
- Фетишист чертов! - заключил я и решил, что годится все, кроме
садизма.
У Мони после смерти его отца осталась отличная двухкомнатная квартира у
Филевского парка. Туда он перешел, уйдя от семьи. Но фактически с апреля он
жил у нас с Олей.
А после майских праздников у нас на Таганке начался капитальный ремонт.
Нас хотели отселить на край города, но мы не согласились. Формально мы
продолжали жить в нашей квартире, а фактически перешли к Моне в Фили.
Бабку-"коммунистку" отселили в наш же дом, этажом выше, в пустующую
комнату. Стало быть, в нашей квартире освободилась комната, и мы могли
претендовать на нее. Моня первый "додул" до этого и вместе с Олей отправился
в Райисполком требовать освободившуюся площадь. Мне было неудобно что-либо
требовать от властей и я, отдав им паспорт, отказался идти вместе.
Олю и Моню подняли в Исполкоме на смех. Они сумели попасть к самому
председателю, и тот заявил, что почти тридцать метров на двоих - это
достаточно, ну а то, что муж - доктор наук и профессор - значения не имеет.
- А если бы он был токарем, то вы попросили бы отдельную комнату для
станка? - осмеял их председатель.
Но Моня хорошо знал законы - ученым тогда полагалось дополнительно
двадцать метров площади, причем неоплачиваемой. А главное то, что у него
родственница - прокурор, и не простой, а бывший зам. Генерального.
Последовал прокурорский запрос в наш Райисполком, и нас через неделю
срочно вызвали повесткой для получения ордера. Повестка начиналась так:
"Поздравляем вас...".
Тогда уж я согласился пойти, забрать ордер - это можно! Но Моня на
всякий случай сопровождал нас, чтобы мы чего-нибудь не "выкинули". Мы
забрали ордер, расписались, сказали "спасибо" и ушли обмывать его к Моне.
Там у Мони не было, как у нас, двух коек в одной комнате. В большой
комнате стояла широкая койка - на ней лежали мы, а в маленькой - узкая, там
лежал Моня. А если честно, то первую половину ночи он не лежал, а стоял в
дверном проеме, наблюдая за нами.
- Вуайерист чертов! - шипел я ему, зажимая рот Оле, чтобы она не
визжала или стонала слишком громко, - драчмейстер херов! - пытался прогнать
я его, замечая какие-то действия, несвойственные простому вуайеристу.
- Невозможно работать! - протестовал я, видя, что призрак Мони не
пропадает из проема.
- Оставь его в покое! - шептала мне на ухо Оля, - тебе было бы лучше,
если бы он приперся к нам третьим?
Я замотал головой, продолжая работать.
Хитрец Моня, задумав отвлечь меня от моей жены, стал, как это раньше
делала Оля, приводить по вечерам к себе на квартиру дамочек. Боюсь, что это
делалось с молчаливого согласия Оли. Что он говорил этим дамочкам, не знаю,
но весь вечер он "сводил" меня с очередной гостьей. Иногда его затея
удавалась, и я с гостьей оставался на ночь в одной комнате, а Моня с Олей,
естественно, в другой. Мои попытки объединить всех "жильцов" квартиры в
одном порыве в одной комнате и даже койке, отклика не получили. Вернее
получили, но отклик был негативный.
Тогда я применил хитрость. Так как Моне я не мог запретить приглашать в
его квартиру гостей, то я решил сильно снизить свою собственную котировку.
Как только я слышал, что Моня пришел с очередной подругой, я спешно
напяливал на себя пижаму его покойного отца, бывшего весьма полным
человеком. На живот и на зад я подкладывал по малой подушке, на голову
надевал ночной колпак, тоже принадлежавший отцу Мони.
В таком карикатурном виде я и появлялся перед Мониной гостьей. Та,
конечно, хваталась за сердце - видимо, Моня все-таки сообщал гостье, что ее
приводят для знакомства с другом-спортсменом, молодым и красивым. Перед ней
же представал толстый стареющий джентльмен с оттопыренным задом и толстым
брюшком, причем уже в ночном колпаке.
Но если гостья даже после такого знакомства сразу же не убегала, я
демонстративно выдергивал подушки и снимал колпак. Гостья была счастлива от
такого преображения и уже точно оставалась на ночь. Однако, желая сохранить
семью и оградить молодую жену от явного разврата, я все-таки уговорил Моню
больше не приводить для меня дамочек. А для себя он и не хотел никого,
потому, что любил Олю. Вот так мы и жили.
Между тем, в мае месяце у меня произошла встреча, сыгравшая решающую
роль в моей жизни. Я всегда хотел иметь дома кошку, особенно сиамскую,
просто мечтал об этом. Но куда бы я ее раньше привел? В общежитие - нельзя.
К Тамаре Федоровне - тоже. А в моей квартире в Курске было не до этого - или
скандалы, или пьянки, или криминальный интим. Наконец-то я заимел большую
квартиру и настала пора заводить кошку.
В ИМАШе в соседней лаборатории работала женщина по имени Инна. Она
общалась с Лорой и часто заходила в комнату, где бывал я. И когда речь зашла
о кошке, Инна сообщила что, у ее подруги Тамары (меня насторожило это имя и,
как оказалось, не зря!), как раз имеется породистая сиамская кошка. Кошку
эту оставила Тамаре ее подруга, надолго уехавшая за рубеж работать. А
создание это (имеется в виду кошка) беспокойное, за ней требуется тщательный
уход. И Тамара хотела бы передать ее еще кому-нибудь "в хорошие руки". Инна
созвонилась с Тамарой, которая работала в Президиуме Академии Наук СССР, и
после работы мы пошли на встречу с ней. По дороге Инна рассказывала:
- Ты не думай, что если Тамара работает в таком месте, то она -
академик или другой большой начальник. Она - сотрудница библиотеки, получает
очень мало, живет с дочкой, и на кошку у нее денег не хватает. Правда, дочка
живет у бабушки, а с мужем Тамара в разводе, так что тут у тебя может быть
личный интерес и помимо кошки!
Инна рассказала, что Тамара по национальности болгарка, так как отец ее
болгарин, хотя и москвич. Он тоже в разводе с матерью Тамары, в общем,
коллектив в ее семье - женский.
Тут мы подошли к станции метро "Ленинский проспект", и у входа я увидел
худенькую, небольшого роста девушку - смуглую, с темными волосами и глазами.
"Точно - болгарка!" - подумал я и оказался прав - это действительно была
Тамара. Губы у нее были полные, яркие, а форма глаз - "а ля Людовик 14". То
есть такая, когда у носа углы глаз приподняты, а у висков - опущены, иными
словами "раскосые наоборот".
Эта "мышка" подошла к нам и тоненьким детским голоском поздоровалась.
- Оля выглядит школьницей, но хоть голос имеет низкий, - подумал я, - а
у этой, что внешность, что голос - начальная школа. И как такая может еще и
дочку иметь, непонятно! Мы пошли по улице Вавилова и скоро подошли к дому
Тамары. Жила она на четвертом этаже, лифта не было, потолки высоченные - аж
запыхались, пока поднялись.
По дороге мы с Инной зашли в магазин и я, по ее совету, купил бутылку
марочного коньяка. "Тамара пьет только хорошие коньяки!" - предупредила
Инна.
Квартира оказалась коммунальной. Тамара жила ближе всех к входной
двери, ее комната стеной выходила на лестничную клетку. Обстановка в комнате
напомнила мне былую комнату Оли на Таганке. Присутствовал, правда, шкаф с
дверцей, выпадающей каждый раз, когда его открывали.
Нас встретила красивая сиамская кошка; она промяукала пару раз басом и
лениво пошла к кормушке, где лежало несколько небольших нетронутых рыбин.
Кошка тосковала по хозяйке, почти не ела и вела себя беспокойно. Звали кошку
Мелиской.
Животное мне понравилось, и мы решили "отметить" его передачу мне.
Открыли коньяк, разлили по стаканам, а закусывать... оказалось нечем. Не
было даже кусочка хлеба или рафинада. Тамара стала отбирать рыбу у Мелиски,
но кошка возражала.
"Ни сам - гам, ни людям не дам!" - кошка шипела, царапалась, но свою
рыбу не отдавала. Насилу отобрали, и Тамара быстро отварила ее. А я держал
кошку на руках и уговаривал ее успокоиться. Рыба-то все равно останется
здесь, когда сама Мелиска уедет со мной. Так что зря она борется за свою
еду. Но кошка царапалась и покусывала меня за руку.
Наконец, Тамара принесла рыбу, и мы выпили за передачу Мелиски. Коньяк
с кошачьей рыбой - это что-то новое, но пошло ничего. Я запихнул Мелиску в
авоську и понес ее на улицу. Там остановил такси, и мы с кошкой поехали к
Моне в Фили. Ибо я предполагал до окончания ремонта подержать Мелиску у
Мони.
Моня в восторге не был, тем более Мелиска буянила - она прыгала на
шкафы, орала басом, царапала все и всех вокруг. В довершение всего она
"сходила" прямо на Монино одеяло, и взбешенный Моня потребовал экстрадиции
Мелиски.
Что было делать - опять переговоры с Инной, Тамарой, и я еще раз зашел
в знакомую мне уже квартиру, неся Мелиску в авоське обратно. Кроме нее я нес
с собой бутылку мадеры, но уже с закуской. Оказалось, что Тамаре вино
нравилось больше крепких напитков, а коньяк любит сама Инна. Так раскрылась
хитрость Тамариной подруги. А еще Тамара курила, что ей совсем не шло. Я
хотел приударить за ней, но из-за этого куренья чуть ни отложил своего
намерения. Выпили, посидели, Мелиска злобно сверлила нас глазами со шкафа.
Тамара была молчалива и проронила всего несколько фраз за весь вечер.
Говорил, в основном, я. Договорились в выходные пойти купаться на пруд
где-то на Юго-Западе. Туда часто ходили Тамара с Инной.
Пруд оказался в бетонных берегах, достаточно чистым и благоустроенным.
И тут я увидел Тамару в купальном костюме, причем достаточно "бикинистом". Я
был просто потрясен античной красотой ее тела - это была настоящая
древнегреческая богиня, не знаю только, какая конкретно. Чуть похудевшая
Венера Милосская, только с руками и ногами. А если быть точным, то Тамара
была буквально фотографической копией со скульптуры "Девушка-рабыня,
выставленная на продажу". Это что-то из Древней Греции; может, ваял не сам
Фидий, но кто-то из его компании - точно!
Одним словом, я забыл про курение и решил всерьез приударить за
Тамарой. Инна сперва сама толкавшая меня на это, почему-то была моим
поведением недовольна и вскоре ушла домой. Мы гуляли до вечера, зашли в
какое-то кафе неподалеку и даже целовались. Я проводил Тамару до дома, но
наверх она меня не позвала.
Но своих "атак" я не оставил и они вскоре увенчались успехом. Как-то,
возвращаясь после концерта из Кремлевского Дворца Съездов, я снова проводил
Тамару домой. Мы хорошо выпили в буфете Дворца, да и с собой захватили
бутылку. Тамара снова, было, решила не звать меня наверх, но я попросил ее
пустить меня хотя бы в туалет.
Сходив в туалет под пристальным взглядом пьяной старухи-соседки, я
зашел в ванную. Но вышел "обзираемый" уже всем старухиным семейством -
дочкой, тоже Тамарой, слегка выпившей, затем Леней - цыганом по
национальности, но почти трезвым, и совершенно трезвым маленьким
ребенком-цыганенком, а также собаками - хином и пекинессом. В комнате, где
жила вся эта веселая семейка, были еще и рыбки в аквариуме, но они решили не
покидать своей естественной среды обитания из-за праздного любопытства.