Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

поддел меня Туровский.
- Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, - укоризненно заметил я, -
сами ведь только из синагоги, где ее-то и брали! Агентура донесла! -
авторитетно заявил я ему при всех.
- И куда же я эту мацу девал? - издевательски спросил доцент Туровский,
- неужели съел всю?
- Было такое - съели малость, а остальное в портфель запихнули!
Агентура опять же донесла! - твердо заявил я.
- Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи! - патетически
заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его...
И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его
и начинаю рассматривать. "Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина
Шаевича" - громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску
мацы, я энергично захрустел ею.
- И даром, что кошерная! - согласился я, - хрустит-то как!
Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и
посоветовал:
- Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесет вашему
ребе Шаевичу, что вы ведете себя прямо-таки как антисемит!
Туровский был сражен навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на
моих рукописях, класть мне на стол тору, но все это было шито белыми
нитками. А устроить мне более серьезный казус, например, тайно сделать
обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщенным...
Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого
слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в
химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал ее
формулу: "NaCl". Я стер одну букву - "l", написал вместо нее "N" и
получилось "NaCN" - цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати,
много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там
используется для цианирования - упрочнения стальных поверхностей.
Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая
внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе
пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: "Натрий
це эн" - что это такое? - спрашиваю я у Туровского.
- Не "це эн", а "хлор"! - досадливо пояснил Туровский, но Шмидт уже
выскочил из-за стола.
- Дайте сюда банку! - вскричал он, бледнея, - всем прекратить есть! -
скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, - Ира - срочно вызывайте скорую!
Кому-то за столом стало плохо. Назревал большой скандал. Я тут же
подхватил банку, и, высыпав порошок на ладонь, лизнул его.
- Да это же соль, обыкновенная поваренная соль, а шутник Туровский
вместо "l" написал "N"! Цианистый натрий имеет совсем другой вкус! - пошутил
я, но шутки никто не заметил. Все ополчились на Туровского, обвиняя его чуть
ли ни в терроризме.
Я думаю, что если сейчас мои коллеги узнают, кто в действительности
написал это, они могут меня побить. Но я так просто не дамся!
И вот - из такого шутника-затейника с каштановой бородой и такими же
волосами до плеч (теперь я могу признаться, что постоянно красил и то, и
другое, потому, что лет с тридцати начал катастрофически седеть), я
превратился в брюзгливого, мрачного "римского менялу" с короткими, полностью
седыми волосами, что на голове, то и на бороде. Брился я редко, и, как
минимум, двухнедельные седые борода и шевелюра на голове у меня
присутствовали. Постарел я лет на двадцать. Вот что делает с человеком
роковая промашка, о которой речь пойдет попозже.
Но этот кошмар начнется только с начала 1987 года, будь он неладен! А
пока на календаре июнь 1984 года, дела у меня идут отлично - аспиранты во
главе с Сашей работают, Моня уже закончил свою докторскую, наука движется.
Вышла моя автобиографическая научно-художественная книга "В поисках
энергетической капсулы" в издательстве "Детская литература" тиражом в 100
тысяч экземпляров. Тираж, огромный по современным меркам, был тут же
раскуплен, и издательство выпускает книгу в подарочном варианте -
многоцветную, с цветными вставками и фотографиями, твердой обложкой,
оформленной "под Палех", тем же тиражом. Заинтересованные немцы переводят
книгу и издают ее в многоцветном варианте в Германии. Наша телепередача
получает выход в эфир два раза в неделю по часу! Популярность - бешеная!

Гудауты

К лету я получил бесплатную путевку в дом отдыха на Черное море в город
Гудауты. Это рядом с Сухуми, и я смогу легко заехать туда после отдыха. Туда
же должна будет приехать и Тамара-маленькая в конце июля.
До этого я никогда не бывал в домах отдыха и мало представлял себе, что
это такое. Больницу я уже знал, там, вроде, лечат. На турбазе ходят в
походы, но, в общем, это - бардак! Мне бывалые люди подсказали, что дом
отдыха - тоже бардак, и это меня обрадовало. Но на всякий случай я взял с
собой и работу.
Гудауты - маленький городок, и до дома отдыха я дошел пешком. В путевке
было записано, что это дом отдыха номер такой-то Совпрофа или там чего-то
еще. А оказалось, что это - дом отдыха имени моего дедушки Дмитрия Гулиа.
Прямо в холле, куда нас запустили по приезду, на стене висела огромная,
писаная маслом картина: "Д.И.Гулиа на могиле Тараса Шевченко". Там дедушка
был изображен с обнаженной головой и развевающимися по ветру седыми
волосами, стоящим у могилы Кобзаря на крутом берегу Днепра.
Поселили меня в одной комнате с восемнадцатилетним пацаном Мишей. Я был
удивлен таким подбором контингента. Но мне пояснили, что присутствие
солидного пожилого (это с их точки зрения!) человека не даст разгуляться
юному созданию.
За стеной жила такая же пара - двадцатилетняя девушка и пожилая тетка
лет шестидесяти. Кстати, меня с этой девушкой разделяла лишь тонкая стенка,
сантиметров в пять толщиной. Можно сказать, что мы спали рядом, практически
в пределе прямой досягаемости, если бы, конечно, не стена. Но обо всем этом
я узнал попозже.
А пока я, сбегав за прекрасным портвейном "Букет Абхазии", пригласил
Мишу отметить заселение. То есть я сходу начал воспитательную работу с
молодежью. Бутылок было много, Миша от страха ахнул и попросил позволения
выйти. Через пару минут он появился с очаровательным созданием примерно его
же лет, но противоположного пола. Я сразу же позавидовал Мише - девушка была
стройной, красивой, с глазами цвета сирени и длинными русыми волосами.
Этакая русалка, Лорелея в сухопутном исполнении. Девушку звали Ирой, и
оказывается, именно она жила за стенкой в соседней комнате.
Мы выпили, закусили арбузом, который еще раньше притащил Миша, выпили
еще, перешли на "ты". А затем Миша вдруг отпросился на море. И ушел без Иры.
Я с недоумением спросил у нее, почему он ушел один, а Ира с не меньшим
недоумением переспросила, почему она должна была уйти с ним. Оказывается,
Ира вовсе не была девушкой Миши. Просто ее соседка с места в карьер
принялась читать Ире нравоучения, и та вышла отдохнуть от них в коридор. А
тут возвращается Миша из туалета, куда, оказывается, он и отпросился.
- Чего скучаешь? - без обиняков спросил он Иру.
- Да соседка нудная попалась, всю плешь проела! - пожаловалась девушка.
- А идем к нам, у меня сосед - клевый мужик, уже пить сели! - предложил
Миша.
Вот так и появилась эта парочка у нас в комнате.
- Тогда что, продолжаем тосты? - недоверчиво спросил я.
- Золотые тосты продолжаются! - задорно проговорила Ира и подняла свой
стакан.
Ира была приятно удивлена, когда узнала, что наш дом отдыха имени моего
дедушки. И, рассмеявшись, рассказала, что на картине в холле волосы у
дедушки развеваются в одну сторону, а листья на деревьях - в другую.
- Куда же ветер дует? - весело удивлялась Ира.
Мы с Ирой вместе искупались в море, пошли на ужин, где я поменялся
местами с ее соседом по столу. Потом гуляли вокруг танцплощадки, и Ира
пригласила меня зайти и потанцевать. Я отказался, сказав, что не люблю танцы
(причем "не люблю" - это очень мягко сказано!). Но я не обижусь, если Ира
оставит меня и уйдет танцевать одна. Она подумала и не пошла на
танцплощадку.
Мы гуляли до позднего вечера, и когда я проводил Иру до ее комнаты, в
коридоре было уже безлюдно. Я узнал у Иры, у какой стены она спит. А потом
сказал ей, что я сплю, вернее, лягу, а буду ли спать - вопрос, на расстоянии
ладони от нее.
- Ира, я возьму сверло и проделаю дырочку между нами! - пошутил я.
- На уровне глаз или ниже? - серьезно поинтересовалась Ира.
- И здесь и там! - стал заводиться я.
- Успокойся! - тихо сказала мне Ира и неожиданно поцеловала меня в
губы, - стена нам не помешает. Но не сегодня! Иди к своему Мише и постарайся
его не изнасиловать! - захихикала она и проскользнула к себе в дверь.
Конечно же, я никак не мог заснуть. Ощущение того, что не будь стены, я
бы легко дотянулся до любой точки Ириного тела, не давало мне уснуть.
Постучать в стенку я боялся - догадается старая карга-соседка. Я тихо
скребся в стену, но ответа не получал.
Тогда я стал думать и гадать. Мне сорок четыре года, Ире - двадцать.
Разница существенная, но не катастрофическая, тем более, я спортивен,
выгляжу и одеваюсь по молодежному. Учится Ира в Киеве в Политехническом, но
живет в общежитии, потому, что прописана у родителей в Конотопе. Русская,
мечтает о Москве. Я сказал ей, что разведен, даже паспорт показал - там
печать, что брак расторгнут. Такой молодой женщины у меня еще не было, если
говорить о серьезных связях, а не об одной ночи. Я совершенно не сомневался,
что близость у нас будет - не сегодня, так завтра. Ира - девушка умная,
хорошо учится, думает о карьере всерьез. Свой брат - технарь! И начитанная -
я исподволь тестировал ее - и "Фауста" Гете, и Зощенко, и Рабле, и Ильфа с
Петровым - все читала. Даже "Манон Леско" читала, хорошо помнит и любит это
произведение. С ней не соскучишься! Прекрасно плавает, занимается бальными
танцами, даже участвовала в каком-то чемпионате.
Но - замужем. Муж - тоже из Конотопа, сейчас в армии, еще год служить.
Моложе ее почти на год. Детей нет. Вот и все исходные параметры. Мне она
откровенно нравится. На ее фоне Тамара, та с которой я живу в настоящее
время как с женой, начинает блекнуть. Но я не мальчик, хорошо помню
обманчивость первых впечатлений.
- Главное - не шустрить! - мудро решил я и зевнул. Сон оказался сильнее
эмоций, и я заснул.
На завтрак я не пошел - не было аппетита. Я влюбился! Днем была
экскурсия в Новоафонские пещеры. Я уже бывал в них не раз, а Ира - нет. Кто
бывал там, тому не надо говорить о сказочном зрелище и сильнейших
впечатлениях от подсвеченных разноцветными огнями подземных залах. И это под
соответствующую музыку! Даже холод - плюс 11 градусов не снижает восторга от
посещения пещер. Я, как человек бывалый, взял с собой бутылку и свитер для
Иры. Все оказалось кстати. Мы часто отставали от экскурсии, скрываясь за
углом, пили вино из "горла" и целовались.
Приехали домой мы под вечер. Миша сидел в комнате и резался в карты с
приятелем. Я шепнул ему на ухо, и мальчики исчезли. Ира тенью проскользнула
в комнату, и я запер дверь. Нет, несмотря на юность, страстной она не была.
Вела себя очень осторожно, постоянно прислушивалась, не стучат ли в дверь. В
нужный момент прикрывала мне рот рукой: "Чтобы карга не услышала!" -
пояснила мне Ира, когда я недовольно замотал головой. Я проявил заботливость
и успел спросить Иру, как поступать, чтобы не навредить ей.
- Об этом не беспокойся! - поспешно ответила она.
Когда все было кончено я, привстав, оглядел это юное худенькое
совершенство с не по-русски темными сосками на девичьих грудях, задорным
взглядом сиреневых глаз и четко очерченным темно-розовыми губками ротиком. И
не в силах сдержаться, рухнул опять на все это совершенство...
Все повторилось почти так же, как и в первый раз. Только под конец она
уже не стала прикрывать мне рот рукой, а, захватив мои губы в свои,
заглушила нежелательные звуки. Тут я головой уже не стал мотать, хотя
задыхался, как и раньше.
К приходу Миши мы, уже остывшие и отдохнувшие, потихоньку потягивали
"Букет Абхазии". Я проводил Иру до ее двери - все два метра! - и, поцеловав,
пожелал спокойной ночи. Сам я спал, как говорят, без задних ног. Но не
только без них, но и без снов.
А назавтра мы с Ирой поехали в Новый Афон самостоятельно. Сойдя с
автобуса, мы зашли в парк с прудом, в котором плавали белые и черные лебеди.
Я показал Ире кафе "Лебедь", где давным-давно мы сидели с самим поэтом
Симоновым, и официант сказал нам свою великую фразу: "Земной шар к вашим
ногам!".
Задумав ухватить лебедя за шею и извлечь его на берег, я уже подманил,
было, его куском хлеба, как заметил, что к Ире подошел рослый красивый
милиционер в форме. Я испугался и побежал к ним.
- Ты - Нурбей Гулиа? - с улыбкой спросил милиционер.
- Да, а ты кто? - недоверчиво поинтересовался я.
- Меня зовут Иван или Ваня, а фамилия - как у тебя! Мы - родственники!
Мы всегда смотрим твои телепередачи и гордимся тобой. Я хочу с тобой
сфотографироваться на память!
Иван поманил к себе фотографа, который сидел поблизости, и дал ему
"вводную". Фотограф стал расставлять нас поживописнее. Я представил друг
другу Ивана и Иру.
- А кто тебе эта девочка? - спросил Ваня и вдруг догадался - дочка?
- Бери повыше - жена! - с гордостью сказал я.
Ваня пустился в извинения, но я пояснил, что она несколько моложе меня,
поэтому даже милиционер может ошибиться. Фотограф сделал свое дело, и Ваня
пригласил нас посидеть в кафе "Лебедь". Мы пили "Псоу" и закусывали
фруктами, совсем как тогда, тридцать шесть лет назад с мамой, дядей Жорой и
Симоновым...
Ваня рассказал, что в Гудаутском районе живет много "гулиевцев", то
есть людей с нашей фамилией.
- Хорошо бы нам всем встретиться! - высказал свою идею Ваня, - пока ты
с женой здесь, кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь!
Иван как в воду глядел. Молодой, здоровый начальник Ново-Афонского
отделения милиции, Иван через несколько лет погибнет, сбитый на полном ходу
машиной. Начнется война с Грузией, в которой кто-то из родни и знакомых
погибнет, кто-то переедет жить в Россию. А с Иваном, действительно, я больше
так и не встретился.
Насчет нашей "фамильной" встречи Иван предложил следующее. Он берет на
себя за сегодня-завтра договориться о, как он назвал, "съезде" гулиевцев в
селе Куланурхва, близ Гудаут. Ваня рассылает "гонцов" по всей Абхазии и
вызывает гулиевцев на съезд, который должен будет состояться послезавтра - в
воскресенье. Куланурхва - родовое гнездо гудаутских гулиевцев, их там
больше, чем в других районах Абхазии. Кроме того, жители этого села берут на
себя обязанности и хлопоты принимающей стороны.
Ваня просил нас никуда не уходить из дома отдыха в воскресенье с утра,
так как за нами приедет машина и отвезет на съезд. Он попросил назвать ему
номер нашей комнаты, но я поспешил заверить его, что мы будем ждать машину
на скамейке у входа.
- Не стоит въезжать на территорию дома отдыха и искать нас, особенно
если машина - милицейская, а посланник - в форме! - пошутил я.
Сам же я боялся разоблачения наших псевдосупружеских отношений с Ирой.

Съезд гулиевцев

И вот в воскресенье мы с Ирой едем в Куланурхва. Машина оказалась не
милицейской, а обыкновенной "Волгой", которую вел тоже Гулиа - другой мой
дальний родственник. Через полчаса мы уже подъезжали к дому, как оказалось,
отца Вани. Перед воротами на поляне уже стояли, как насчитала Ира, сорок три
автомобиля. И они продолжали прибывать.
Иру мои родственники тут же определили на кухню - женщине не пристало
находиться среди джигитов. На этой кухне под открытым небом уже толпились
жены и дочери гостей. Они с охотничьим интересом набросились на Иру с
расспросами. Та только и прибегала ко мне: "Где мы живем в Москве?", или
"Сколько комнат у нас в квартире?", и даже "Есть ли у нас дети и сколько
их?". Конечно же, хитрые абхазские бабы сразу же смекнули, что Ира, по их
терминологии - моя "пляжная" жена, но виду не подавали.
Меня же предварительно посадили с самыми почетными гостями - старцами
не моложе восьмидесяти лет. Был среди них и мой полный тезка - Нурбей Гулиа,
перешедший столетний рубеж. Но он смотрел на нас, как на детей, не
заслуживающих интереса аксакала. Он, то и дело, топорщил седые усы, делал
страшные глаза и привычно сжимал рукоятку кинжала, висящего у него на поясе.
Еще до "посадки" за огромный праздничный стол нам подали вина -
"изабеллу", которое готовил сам хозяин. Какой-то местный парень, видимо,
молодой милиционер, помогавший хозяевам в их делах, задумал почему-то
доказать, что москвич, то есть я, физически слабее местных джигитов. То он
стул тяжелый мне подаст за ножку, а я беру и долго разговариваю, держа его
на весу. То гирю двухпудовую притащит, и на свой позор, предложит мне
соревноваться с ним в ее поднятии. То затеет армрестлинг, и, сами понимаете,
чем это для него кончалось. А все это с интересом наблюдали женщины из
открытой кухни и оживленно обсуждали.
Наконец, мой соперник не выдержал и с криком: "Вах!" (не путать с
латинской транскрипцией слова "BAX" - БАКС!), выхватил из-за пояса пистолет
Макарова. Нет, не для того, чтобы от обиды пристрелить меня, а всего лишь,
чтобы посоревноваться по стрельбе на меткость. Опытный Иван взялся
организовать соревнования. На ветку дерева надели пустую бутылку из-под
шампанского и принялись по очереди палить по ней из этого ПМ'а. Но, то ли
расстояние было велико, то ли подействовало выпитое вино, но никто в цель не
попадал.
- Не подведу родную Москву! - поклялся я сам себе, держа пистолет в
обеих руках. Так я стрелял из моего допотопного пневматического пистолета,
переделанного под мелкокалиберный. Но мой был раза в два тяжелее, чем этот
ПМ, поэтому я довольно твердо держал пистолет в руках и, конечно же, попал.
Бутылка с грохотом разлетелась, и в наступившей тишине я слышу назидательный
голос Иры из кухни: "А мой Нурбей не только сильнее ваших мужей, но и метче
стреляет!".
Что тут поднялось! Милиционеры, задетые за самое живое, затеяли такую
пальбу по горлышку бутылки, оставшемуся висеть на ветке, что Ивану, как
начальнику, пришлось грозно скомандовать отбой.
Нас стали сажать за праздничный стол. Я потребовал, чтобы моя жена села
рядом со мной. Старики долго совещались и решили: "Пусть садиться, но на
полстула дальше от стола!" А еще на полстула дальше посадили местную девочку
Оксану, которая должна была подсказывать Ире, как ей вести себя за
кавказским столом. Ни пить, ни есть этой девочке, в отличие от Иры, не
полагалось.
Тамадой выбрали самого почетного гостя - профессора из Сухуми Ризабея
Гулиа. Он был уже достаточно стар и болен, но согласился приехать на съезд,
раз такое дело. Пить он почти не мог, поэтому этот вопрос был как-то решен
без нарушения кавказских "законов". То ли он только провозглашал тост, а
свой рог передавал для выпивания специально назначенному для этого человеку,
то ли как-то еще похитрее. Первый тост Ризабей поднял за нашу большую и
дружную семью гулиевцев. А дальше сказал такое, что заставило меня мигом
забыть праздничное настроение.
- В прошлом году, отдыхая в санатории, я познакомился с пожилой русской
женщиной из Смоленска, - Ризабей, подняв руку, пресек раздавшееся, было,
хихиканье. - И она, узнав мою фамилию, спросила, знал ли я Владимира Гулиа,
который воевал рядовым в войне с Германией. Я ответил, что Володя Гулиа -
мой родственник, и он погиб на войне. Женщина вздохнула: "Погиб, значит,
все-таки!", и рассказала следующее.
- Наши войска, отступая, оставили Смоленск. И вдруг, в уже занятом
немцами городе, ко мне в домик на окраине Смоленска вечером постучался наш
солдат. Я, на свой страх и риск, пустила его. Он объяснил, что пытается
пробиться к своим, и попросился переночевать, назвав свое имя - Владимир
Гулиа. А утром, уходя из дому в неизвестность, сказал, что у него в Тбилиси
остались жена и младенец - сын. Владимир снял, висящую у него на шее на
шнурке мягкую туфельку-пинетку и передал мне: "Я уже не надеюсь найти своих,
боюсь попасть в плен. Не хочу, чтобы враги издевались над этим, дорогим мне
предметом. После войны отошлите, пожалуйста, ее по этому адресу", - и он
оставил мне адрес, который я, конечно же, потеряла.
- Можно, я пришлю вам эту туфельку она до сих пор у меня в Смоленске? -
спросила у меня женщина. Я оставил ей свой адрес и осенью прошлого года я
получил эту туфельку. Она пролежала у меня до сих пор, ну а сейчас я с
оказией взял ее с собой!
И старик вынул из кармана плоскую, будто спрессованную, мягкую кожаную
туфельку младенца, висящую на черном ботиночном шнурке. Я подошел к Ризабею
и он, поцеловав меня, передал эту реликвию мне под аплодисменты
присутствующих. Почувствовав на мгновенье, что мог испытывать мой отец,
молодой человек, уже не надеявшийся выжить, отдавая чужой женщине свой самый
дорогой амулет, я не смог сдержать слез. Подходя к своему месту за столом, я
заметил, что и Ира утирала слезы. Я спрятал эту пинетку, а потом, кажется,
передал ее маме. Но в спешной эвакуации во время грузино-абхазской войны
мама, видимо, не взяла ее с собой в Москву. Во всяком случае, эта пинетка
исчезла. Сколько лет незнакомая женщина хранила ее у себя, а у нас, хозяев
этой реликвии - свидетельницы мужества, любви, самоотречения, она пропала!
Ризабей был уже очень стар и болен; вскоре после этой встречи его не
стало. Но он успел передать мне "весточку" от моего погибшего отца.
Упавшее, было, настроение за праздничным столом вскоре опять поднялось;
пошли "золотые" тосты. Когда гости поднимали тосты за меня, они, все как
один, говорили одни и те же слова:
- У тебя в Москве есть все! Но нет там только маленькой Абхазии, где
живут родные тебе люди! Не забывай ее!
Ира даже поинтересовалась: "А что это такое у тебя в Москве "все",
которое есть? Как оно выглядит?". И я, целуя ее, отвечал: "Много будешь
знать - состаришься! А я хочу, чтобы ты всегда была такой же молодой и
красивой, как сейчас!"
Застолье продолжалось долго, но и оно кончилось. Нас отвез домой один
из родственников, живший в Гудаутах. Как он только мог вести машину после
такого количества выпитого вина? Горцы - сильные духом люди! Особенно, если
милиция - своя!
Этот же родственник назавтра повез нас с Ирой на знаменитое озеро Рица
и даже дальше, куда мало кто ездит. Дальше - это и выше, а там расположено
горное село Авадхара. На окрестных горах лежал снег, я не удержался и полез
вверх по склону, чтобы летом подержать в руках настоящий снег. Такое я
испытал впервые: внизу - палящая жара, а здесь - ходишь по снегу!
Год спустя это впечатление было еще разительнее: в Болгарии в ее
столице Софии, где я был в командировке, практически на территории города
есть гора Витоша. И вот, в июле, когда в городе от жары все плавилось, меня
повезли на эту гору, где я ходил по снегу. Снег был крупнозернистый, как
крупа, и колючий. А внизу, прямо под нами - изнывающая от жары София.
Дорога на Рицу удивительно красива. От трассы Батуми-Новороссийск в
районе Гагр дорога поворачивает направо, идет некоторое время вдоль реки
Бзыпь. Потом уже начинаются серпантины в горы. По дороге встречается
маленькое, величиной со зрительный зал театра, Голубое озеро. Говорят, что
оно необыкновенно глубоко - за сотню метров, этим и голубой цвет объясняют.
А может, это просто небо в воде отражается. Хотя и в Рице тоже небо, вроде,
отражается, но вода там серая. Температура воды в Голубом озере - всего 6
градусов. Я не удержался, и, быстро раздевшись, полез купаться, несмотря на
запрещающие надписи. Но, оказавшись посреди озера, я вспомнил, какая подо
мной глубина. От страха я даже приподнялся над водой, и как катер на
воздушной подушке, выбросился на берег. После этого случая я не решаюсь
заплыть далеко даже в теплое море или озеро. Тут же начинаю представлять, на
какой высоте над дном я вишу, и меня буквально выносит на берег.
Раньше этого страха не было, и я лет в четырнадцать даже переплывал
залив между Хостой и Кудепстой на Черном море. Несколько километров пути, да
и берега видно не было - плыл по Солнцу. Как уставал, то переворачивался на
спину и отдыхал. Не ведал я, какая подо мной глубина, даже в голову это не
приходило! Прав, наверное, Проповедник - Экклезиаст, который говорил, что
большие знания - это и большие проблемы. Если точнее, то: "...во многой
мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь". На какого
лешего я всю жизнь только и занимаюсь тем, что умножаю познания? И не сказал
бы, что очень скорблю при этом. Видимо, Экклезиаст имел в виду познания
гуманитарные, а не технические. А я именно технические познания и приумножал
- вот и веселился сдуру!
Но вернемся к дороге на Рицу. Вскоре начинается Юпшарское ущелье -
узкий каньон с высоченными отвесными скалами, куда и свет-то проникает с
трудом. И в этом ущелье с бешеной скоростью несется горная речка Юпшара,
названная так по имени разбойника, похитившего девушку по имени Рица.
Мрачнее места я не видел в жизни. В этом ущелье есть огромный камень, с
которого, говорят, пел темнокожий американский певец Поль Робсон - мощнейший
бас. Я представлял себе этот голос, сливающийся с гулом сумасшедшей Юпшары,
заполняющей страшный каньон страшными звуками.
Однажды, несколько лет назад, проезжая с экскурсией по этому ущелью, я
заметил впереди автобус и людей, столпившихся над стремниной. Мы высадились
и узнали, что буквально несколько минут назад один из экскурсантов случайно
упал в Юпшару. И мгновенно был унесен в ущелье, зажатое между скалами, где и