Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

требовал внедрения разработок кустарей-изобретателей нашими заводами. Как
человек близкий к производству, я понимал, что это невозможно.
Пример: Кузов легкового автомобиля самодельщики чаще всего клеили из
нескольких слоев стеклоткани на эпоксидке. В лучшем случае вся эта склейка
продолжалась неделю. А теперь представьте себе, что на ВАЗе внедрили бы этот
метод. В год ВАЗ тогда выпускал не менее 660 тысяч автомобилей, в неделю -
это около 15000. Где бы "сохли" целую неделю эти 15000 кузовов, и что стало
бы со сборочным конвейером при этом? Тогда наши препирательства становились
принудительными.
Однажды в наш спор вмешался даже ЦК КПСС. Одному из секретарей ЦК КПСС,
отвечающих за промышленность показалось, что я таким образом охаиваю
отечественное автомобилестроение (хотя его и надо было охаивать!). И он тут
же после окончания эфира передачи, а это было около 11 часов вечера, звонит
"суровому" и своенравному Председателю Гостелерадио тов. Лапину, о том, что
некий профессор в кожаном пиджаке из жюри "Это вы можете!" хулил нашу
автомобильную промышленность. "Узнать, навести порядок, доложить!" Лапин уже
ночью поднимает с постели Соловьева и в еще более действенных выражениях
требует объяснений. Володя успокоил его, доложив, что агрессивный профессор
- "свой человек" и полностью находится под "нашим" контролем. А мне Володя
позвонил и сказал только:
- Сегодня ночью мне из-за вас попало!
А я передумал, какие угодно сценарии этого "ночного назидания", но суть
дела узнал только при личной встрече.
Мы с Василием Дмитриевичем хорошо "сошлись" на почве выпивки. Обычно,
мы "это" брали с собой, и, либо во время перерывов, либо, когда камеры
"смотрели" не на нас, "пропускали" стаканчик - другой. Когда Володя замечал
это, ругал нас нещадно.
А однажды, уже в начале "сухого закона" зимой 1985 года, мы с Василием
Дмитриевичем, не придав ему серьезного значения, принесли с собой выпивки на
всю нашу бригаду - жюри. После съемок мы пригласили коллег отведать "чем Бог
послал"", но те как-то вежливо отказались. Пришлось пить вдвоем - не
пропадать же добру! Съемки происходили в Институте Народного хозяйства им.
Плеханова, и выпивать пришлось, почти как у Райкина - в "антисанитарных
условиях" - в гардеробе. Гардеробщица стыдила нас и так, и этак, а мы только
предлагали ей поддержать нашу компанию.
Была зима, страшный холод, и у "Волги" Василия Дмитриевича замерзло
лобовое стекло. Но, тем не менее, мы сели в машину, и Захарченко, опустив
стекло левой двери, браво повел машину, глядя в открытое окно. Таким образом
он довез меня до Таганской площади, близ которой я жил, и вдруг
пронзительный милицейский свисток прервал наш кайф. К нам бежал ГАИшник в
бушлате и меховой шапке со свистком во рту.
- Мы пропали! - патетически провозгласил Василий Дмитриевич и бессильно
откинулся на сидение.
Разъяренный ГАИшник просунул голову в раскрытое окно, в нос ему
"шибанул" концентрированный запах алкоголя, но вдруг... лицо его расплылось
в широкой улыбке.
- Оба здесь, надо же! Чего же не попросили нас, чтобы довезли, зачем
сами рисковали? - и ГАИшник стал рукавом бушлата оттирать лед с лобового
стекла.
Я вышел из автомобиля и заспешил домой. По дороге меня медленно
обогнала "Волга". Машину вел ГАИшник, а Василий Дмитриевич по-барски
развалился рядом. Он опустил стекло и только успел сказать:
- Вот бл..., популярность, а!
Тогда же у Захарченко случилась большая неприятность. Он дружил с
известным писателем-фантастом Артуром Кларком, жившим на острове Цейлон. И
фантаст решил опубликовать в "Технике-молодежи" свой новый роман целой
серией статей, из номера в номер. Статьи стали появляться, их с интересом
читали, и вдруг публикация резко оборвалась. А потом мы узнаем, что Василия
Дмитриевича "снимают" с должности главного редактора журнала. В чем же дело?
Оказывается, "паразит" Кларк дал всем героям своего романа, имевшим
русское происхождение, фамилии наших известных диссидентов. Эти герои как бы
являлись их детьми, об этом свидетельствовали даже их отчества. Конечно же,
не предупредить об этом своего друга было свинством со стороны Кларка. А наш
Вася "прозевал" такую существенную для того времени деталь. Но бдительные
"писарчуки" нашлись, и дело дошло до ЦК Нашей Любимой Партии. И Васю
сняли... Он очень переживал случившееся. Участие в телепередаче хоть как-то
сгладило шок от мгновенного прекращения его общения с людьми, читателями,
обществом, через свой журнал.
И вот в июле 1990 года мы с Володей наметили "выездную" запись передачи
из Киева, где я присмотрел хороший объект. В Киевском Гидропарке
самодельщики оборудовали почти полгектара территории, построенными своими
руками тренировочными стендами. Это было бы самое масштабное творение
самодельщиков в наших передачах.
Но в конце июня, прямо во время эфира очередной передачи "Это вы
можете!" мне домой позвонил наш администратор Саша Куприн. Я весело
приветствовал его, но голос в трубке был сдержан и лаконичен: "У нас горе -
Володя умер!"
Молодой, здоровый человек внезапно погиб от обильного инфаркта, который
случился на даче. Это была первая для меня потеря столь близкого товарища,
моего ровесника, потеря, так сильно изменившая течение моей жизни.
Еще некоторое время передача, как бы "по инерции" продолжала
существовать, сильно меняя свой "имидж". Сюжет из Киева мы все-таки сняли,
но ровно через год. Получился он хорошим. Но конец передачи был предрешен.
Клуб наш, к сожалению, распался, и люди, более десятка лет бывшие столь
близкими друг другу, расстались. Связывал всех нас наш дорогой друг и
ведущий Володя Соловьев. Без него все потеряло свой былой смысл...
В конце 90-х годов была сделана попытка реанимировать передачу, и она
на год вновь появилась в московском эфире под названием "Жизнь замечательных
идей". Ведущим стал постоянный участник соловьевской передачи - Женя
Островский. По экономическим причинам эта передача закрылась. Вскоре после
закрытия передачи ушли из жизни молодой еще Геннадий Зелькин и испытанный
боец - "аксакал" Василий Захарченко. Я с трудом мог представить себе, что
этот лежащий в гробу высокий худой человек - весельчак, жизнелюб, человек
кипучей энергии, неутомимый и неугомонный Захарченко. Несмотря на солидную
разницу в возрасте (он мне годился в отцы!), он мне был настоящим другом.
А чтобы сгладить траурный тон, я расскажу про очень веселые съемки
моего новогоднего поздравления, где в последнем эфире передачи я поздравил
москвичей с Новым 1998 годом прямо из проруби.
Узнав, что я "морж", телеканал ТВЦ, на котором транслировалась передача
"Жизнь замечательных идей", попросил меня поздравить москвичей с Новым 1998
годом прямо из проруби.
Сценарий был несложен: в плавках, в красной шапочке Деда Мороза и при
своей натуральной седой бороде, я должен был залезть в прорубь и спрятаться
подо льдом. Снегурочка в купальном костюме - моя жена Тамара, тоже
"моржиха", три раза ударяла по льду серебряным посохом и говорила: "Дед
Мороз, вылезай, Новый год на носу!". Когда же я недовольно выбирался из
проруби, ворча: "Кто меня разбудил, кто меня побеспокоил?", Снегурочка
должна была сообщить мне, что пора поздравлять телезрителей с Новым 1998
годом. После чего я говорил: "Тогда чарку мне!", провозглашал поздравления и
выпивал чарку. Для этого я забрал из дома свою "кровную" бутылку - 0,75
литра водки.
Но тут перед самыми съемками ударили страшные морозы - ниже 30
градусов. Но не отменять же назначенного!
И вот мы всей съемочной группой поехали на Красный пруд в Измайловском
парке, где привыкли "моржеваться". Расставили аппаратуру, все приготовились,
и я по команде режиссера Жени Островского полез под лед - ждать ударов
посоха Снегурочки. Но... их все не было. Задыхаясь, я вынырнул на
поверхность и на всякий случай громко завопил: "Кто меня разбудил, кто меня
побеспокоил?" А оказалось, что, занявшись перестановкой камеры, группа обо
мне просто забыла. Снегурочка, она же Тамара, "для сугрева" налила мне
чарку, и я снова полез под лед. Секунд через двадцать послышались удары
посоха, и я вылез. Произнес, что было положено, и выпил чарку.
- Не пойдет, не пойдет! - закричал Женя. - Вы что, Снегурочку
поздравляете? Обращайтесь, пожалуйста, не к ней, а на камеру!
Третий дубль снова не удался - я перепутал слова поздравления, но
чарку, разумеется, испил до дна. На четвертом дубле поначалу было все
хорошо, но я поскользнулся на лестнице и грохнулся о лед, разодрав локоть.
Рану залили водкой, остатки которой я допил для храбрости. На пятом дубле я
уже сам не мог вылезти из воды, и на меня надели пояс с веревкой, за которую
незаметно тянули вверх. Но водка кончилась, и я отказался поздравлять без
чарки.
Сердобольные зрители, к этому времени скопившиеся у проруби,
великодушно предложили свою бутылку. Поэтому шестой дубль, прошел нормально,
за исключением того, что вместо слов "С Новым Годом!" я произнес тоже три
слова, но совсем других. Но "халявную" чарку все-равно выпил. На седьмом
дубле я заснул прямо подо льдом, и меня не разбудили удары Снегурочки
посохом. Тащили меня из проруби за веревку всей съемочной группой, причем
активнее всех работала Снегурочка. Последнее, что я помню: как допивал
дареную бутылку прямо из горлышка.
Одеть меня так и не смогли - уложили на сиденье, покрыли моей же
одеждой и привезли домой. Спал я два дня и проснулся как раз к Новому Году.
А тут передачу смонтировали. И когда мы со Снегурочкой смотрели ее и
слушали свои же поздравления, никаких мук творчества на экране заметно не
было. Вспомните, может и вы видели эту передачу и слушали мои поздравления
из проруби. Можно ли поверить, что я при этом выпил почти полтора литра?

Снежный человек

Но вернемся назад в 1974 год, когда я, проведя нервотрепные для меня
испытания автобуса, вышел-таки в отпуск и отправился в Москву. На юг Тамаре
ехать запретили врачи, но западное направление не возбранялось.
Тамара, уже не "пенсионерка", закончила учиться на вечернем отделении
Плехановского института и работала в институте ВНИИТоргмаш. Я часто
захаживал туда; познакомился я с начальником и сотрудниками Тамары. И среди
последних возникла компания, пожелавшая поехать в отпуск на крайний запад
нашей необъятной страны - в Калининградскую область. Буся был в курсе дела;
ворчал, конечно, но разумной альтернативы предложить не смог. Для отдыха мы
наметили город Светлогорск на Балтийском побережье; часть компании уже
выехала туда, а часть, конкретно - я, Тамара и ее начальник по прозвищу
"Бугор", выезжала позже. Мы взяли четырехместное купе, много выпивки, и
выехали.
Бугор, как и его попутчики, были не промах выпить, и к ночи мы заснули
без задних ног. Бугор, который сильно заикался, все-таки сумел доказать, что
ему лучше всего спать внизу, а нам с Тамарой - наверху. Потому что, если он
заберется наверх, то ему будет все видно внизу, ну, а снизу верх не виден,
полки-то не прозрачные!
Так мы и поступили. Тамара легла на полку над Бугром, я же - на
противоположную. К середине ночи я проснулся и до утра сделал пару "ходок"
на полку "визави". С утра начали выпивать снова и так увлеклись, что когда в
наше купе постучали и спросили, не мы ли "бабу потеряли", мы и не сразу
поняли, в чем дело. Выйдя за дверь, мы, к своему ужасу, обнаружили Тамару
без намека на одежду, и главное - без парика, весело пляшущую в коридоре.
Тут же загнали ее в купе, втащили на полку, пристыдили и, покрыв одеялом,
продолжили наше занятие.
Поезд доезжал до Калининграда (Кенигсберга), а дальше надо было
добираться на пригородной электричке. Кенигсберг почти у всех ассоциируется
с именем философа Иммануила Канта; он жил, да и похоронен там.
Кант - один из моих любимых философов. Во-первых, потому, что он -
великий механик и автор одной из первых космогонических гипотез. Во-вторых,
потому, что он великий теолог, и я очень завидовал ему в этом. Богословие
всегда привлекало меня, я даже в подражение Канту опубликовал свое
доказательство бытия Бога. Так как прямо, "в лоб" доказать существование
Бога невозможно, то я попытался сделать это как бы по-еврейски - "от
обратного" ("ад абсурдум"). Но это только для того, чтобы не отстать от
Канта.
А если серьезно, я считаю любые теоретические споры о том, существует
ли Бог или нет, чистой воды идиотизмом. Это то же самое, если соберутся
несколько "котов ученых" - старых драных котяр, упитанных котиков и резвых
котят, и они, усевшись перед телевизором, будут рассуждать о реальности или
мнимости изображения на экране. Да как эти коты никогда не поймут смысла и
технологии передачи изображения на расстояние, так и мы никогда не постигнем
непостижимых для нас "высших сфер". А если мы высокомерно думаем, что
достигли чего-то существенного в науке, особенно в науке о нас самих, то,
как ученый (человек, имеющий полный джентльменский набор документов,
официально удостоверяющих это!), уверяю вас, что мы выдаем мечту за
действительность. Мы не знаем почти ничего!
Кант же мне нравится больше всего тем, что идею Бога он считает
необходимой предпосылкой нравственности. Бедные, бедные атеисты - их жизнь
безнадежна, пуста, лишена даже малейшего смысла. Ведь если ничего не было
"до", и ничего не будет "после", имеет ли смысл этот миг - "сейчас"? Хотя
это почти не мешает им так же весело пьянствовать и развратничать, как и
нам, уверенным в себе "теологам". Мы-то знаем, что у нас есть будущее: ну,
пожурят нас за прижизненные грехи, и определят куда-нибудь. Определят и их,
правда, в места похуже, но они-то сами уверены, что висят над пропастью
пустоты, что ничего-ничего их не ожидает. Бедные, бедные атеисты!
Знакомые из нашей компании, прибывшие в Светлогорск заранее, подобрали
нам комнату, и мы с Тамарой устроились там неплохо. Расставили свои вещи по
комнате, парфюмерию поставили на комод. Должен сказать, что хоть борода у
меня и была, но шею я брил, причем электрической бритвой. А до бритья
смачивал кожу особой жидкостью под названием "Пингвин" - раствор, кажется,
квасцов в спирту, который ставил дыбом все волоски на шее и других местах,
которых касался. После этого бритье - одно удовольствие. А почему я вдруг
упомянул про жидкость "Пингвин"? А вот почему.
Поздним вечером, когда мы с Тамарой, уже выполнили свой "долг" и
готовились спокойно заснуть, какая-то тень, бесшумно проникла к нам в
комнату. Тамара чуть не завизжала от ужаса, но я быстро прикрыл ей рот
рукой. Тень в полутьме начала шарить по комоду и, нащупала, наконец, мой
"Пингвин". Тень понюхала пузырек, а лосьон пахнул спиртом и одеколоном
одновременно. Становилось интересно, неужели тень будет сейчас бриться? Но
тень тихонько перелила "Пингвин" в кружку, которую держала в руках. Потом
залпом выпила содержимое кружки, и тут уж нам пришлось срочно вскакивать с
постели, включать свет, и оказывать тени первую медицинскую помощь.
Тенью оказалась наша хозяйка - она, видите ли, приняла мой "Пингвин" за
одеколон и решила полечиться, потому, что у нее была "жога". От этой
жидкости все волосы, которые, возможно, имелись у хозяйки в желудке,
поднялись дыбом; она стала задыхаться и жалобно стонать. Я сбегал на кухню,
набрал кружку воды и стал отпаивать хозяйку. Та выжила, но бриться я
перестал - следующей порции "Пингвина" она не выдержала бы.
Нет, я это рассказал не для того, чтобы очернить хозяйку. Просто хотел
показать, в какой компании мы жили. Конечно же, мы пили тоже, но не
"Пингвин", и не по ночам. А так как в Светлогорске податься было некуда (в
местный ресторан меня не пускали, потому, что я не взял с собой пиджака и
галстука), мы ездили в Калининград. Там меня в ресторан пускали, в каком
угодно виде. В зоопарк тоже, говорю я об этом потому, что мы туда зачастили.
Кроме того, что Калининградский зоопарк считался одним из лучших в
Европе, там еще можно было спокойно устроиться на скамейке и, глядя на наших
братьев меньших, выпивать и закусывать. Особенно любили мы устраиваться
перед бурым медведем, которого посетители научили показывать один
неприличный жест за кусок хлеба. Мы смачивали хлеб портвейном, и мишка
начинал нам показывать свой жест, причем с удвоенным неприличием.
Любили мы посещать и обезьянник. Почему мы, люди, любим смотреть на
обезьян? Да потому, что ощущаем себя значительно культурнее и красивее их!
Вы заметили, что люди, которые уступают в этих качествах приматам, не
очень-то любят смотреть на них. Им остается любоваться разве что
крокодилами!
И вот наступил день, оказавшийся для меня с Тамарой одним из самых
веселых в наш калининградский вояж. Как обычно, мы выпили с медведем, а
потом перешли к обезьяннику. И там заметили одну небольшую клетку, которая
оказалась не только свободной, но и с открытой дверью. Или она освободилась
только сегодня, или просто мы ее не замечали раньше. Когда Тамара выпивала,
у нее в отличие от трезвого состояния, иногда возникали яркие, оригинальные
идеи и мысли. Я полагаю, вы уже успели заметить это?
Так вот, идея Тамары заключалась в том, что "слабо" мне тихо раздеться
и, пока никого поблизости нет, зайти в свободную клетку? И попытаться
изобразить из себя гориллу, нет, шимпанзе, нет, Арон Гутана, или как там
его? Гениальная мысль пришла сама собой - изобразить снежного человека,
которого никто толком не видел, и поэтому не будут говорить, что, дескать,
непохож!
Мы подобрали на мусорке кусок ровного картона от коробки и, изводя
шариковую ручку, написали жирными печатными буквами: "Снежный человек.
Возраст 30-35 лет. Пойман в окрестностях Калининграда. Не дразнить -
опасно!".
Мы дождались, пока поблизости не было ни души, и кусочками проволоки
прикрепили эту картонку на клетку. Потом я в момент сбросил с себя одежду, и
"мухой" влетел в клетку, закрыв за собой дверь и закрепив ее той же
проволокой.
Когда меня спрашивают, снял ли я тогда с себя трусики, то я, поражаясь
неуместности этого вопроса, отвечаю на него вопросом же: "А видел ли
когда-нибудь спрашивающий снежного человека в трусиках?" Да этого даже
представить себе невозможно!
Раздетый, я мало чем отличался от снежного человека нашей средней
полосы. В калининградской местной газете была даже помещена выдержка: "Тело
густо покрыто темной шерстью, на лице и голове также имеется избыточная
растительность. Мышцы, обильно присутствующие на теле, внушительные по
размерам, выдают достаточно сильный экземпляр дикого животного. Наш
калининградский "Йети" свободно передвигается по полу клетки на задних
конечностях, иногда он быстро взбирается до потолка по ячейкам клетки и
сильно трясет ее, при этом издавая нечленораздельные звуки".
Позволю себе здесь заметить одну неточность: звуки, которые издавал
"Йети" были вполне членораздельные и даже цивильные. Не представляя себе,
какого рода звуки может издавать снежный человек, я вспомнил понравившуюся
мне фразу из объявлений на сухумских магазинах: "Ахухахутра моапсыуэйт"
("Торговля производится" - в переводе с абхазского). И я решил, что эта
фраза, произнесенная с достаточно яростным выражением лица, достойна языка
"Йети".
"А ху-хаху-тра! Моап-псы-уэйт!" - скаля зубы, ревел и рычал я, не
рассчитывая, что возле клетки окажется знаток абхазского языка - таковых и в
Сухуми немного.
Народ стал стекаться к клетке, и в этом немалая заслуга Тамары. Она
стала разыскивать группки людей, подбегать к ним, возбужденно крича: "Вы
видели? Снежного человека видели? Только сегодня появился, недавно поймали,
говорят!".
Народ гримасничал, повторяя за мной магические слова: "Торговля
производится". Тамаре пришла в голову удачная мысль, уговорить какого-то
зеваку подать мне початую четвертинку водки. Я, ревя, принял ее, неуклюже
запрокинул над головой и сделал большой глоток. Подняв опять голову кверху,
прополоскал себе горло и с диким бульканьем выпил водку. Народ ахнул:
"Водкой горло полощет - во, сила!" Вторым глотком я, как институтский
"малахольный" по прозвищу Фидель Кастро, прополоскал себе зубы и пустил
водку тонкой струйкой в публику. Та шарахнулась в стороны.
Мне стали протягивать зажженные сигареты. Я не люблю дыма, но фокус
решил все-таки показать. Оторвав от тлеющей сигареты "насусленный" кончик
(мы, снежные люди, тоже брезгливые!), я быстро положил ее себе на язык и
спрятал в рот. "Съел горящую сигарету!" - восхитился народ. Затем открыл
рот, выпустил клубы дыма, и пальцем "выстрелил" горящий окурок в толпу.
Толпа восторженно завыла.
В меня стали тыкать палками, "стрелять" окурками, и что хуже всего, я
заметил людей, наставивших на меня объективы фотоаппаратов.
- Оставить свое изображение в таком виде? В городе великого Канта?
Никогда! - твердо решил я, и грозным рыканьем предупредив народ, что
торговля, несмотря ни на что, производится, сильно рванул дверь, и, сорвав
проволочную петлю, вышел наружу.
Визг, вопли и мат сотрясли воздух, и толпы в момент не стало.
- Вот как надо в капстранах демонстрации разгонять! - успел подумать я,
и стрелой бросился в кусты. Тамара - за мной. Через минуту аккуратно одетый
джентльмен в очках, с бородкой и под ручку с красивой дамой, уже удалялся
подальше от обезьянника. И никто даже заподозрить не мог в нем дикого
"Йети".
Интереснее всего то, что четверть века спустя мне посчастливилось
увидеть свою фотографию в клетке. А привез ее в Москву один мой знакомый,
работавший в Калининграде на заводе электропогрузчиков. Ему удалось
"щелкнуть" меня в клетке, правда, снимок получился неважным.
- Чем-то на меня похож! - осторожно спровоцировал я на откровенность
удачливого фотографа.
- Скажете тоже, Нурбей Владимирович - это же зверь дикий, а вы - наш
уважаемый профессор! - широко улыбаясь, разубеждал меня земляк Канта.
- И то - правда! - вздохнув, согласился я.

Загул

Как-то, зайдя в комнату, где сидел Моня в ИМАШе, я не узнал помещения.
Огромная комната была уставлена музыкальными инструментами, но не всеми, а
только медными духовыми. Саксофонов, правда, не было, а валторны, трубы,
тромбоны, и даже бас-геликон присутствовали. И были еще литавры - этакие
латунные тарелки с ножным приводом. Нажмешь на педаль, верхняя тарелка
понимается, отпустишь ее - опустится с торжественным звуком.
Объяснялось это скопление музыкальных инструментов институтской
самодеятельности ремонтом какого-то склада. И перенесли инструменты туда,
где имелось свободное место. Моня и я дули во все эти музыкальные трубы, но
либо вообще не могли извлечь ничего, кроме хрипа, либо извлекались такие
ужасные звуки, что становилось страшно за наш готический ИМАШ. Казалось, что
от этих диких, первобытных звуков он может рухнуть, как некогда Иерихон.
Но вскоре инструменты унесли, но не все. Литавры-то Моня припрятал, и
они навечно остались в лаборатории. А на мой вопрос - для чего Моне эти
литавры, он, хитро прищурившись, ответил:
- А когда ты придешь или позвонишь и скажешь, что тебя утвердили
доктором, я подойду сюда и ударю в литавры!
Долго ли, коротко ли, но наступил день, когда я, по обыкновению,
приехав в Москву, позвонил инспектору ВАК, назвал фамилию и поинтересовался,
как мои дела.
- Вас утвердили! - неинтересным голосом ответил инспектор.
- Не может быть! - тут же парировал я, не веря своему счастью.
- Почему же? - уже заинтересовано спросил инспектор.
- Да нет, может и утвердили, конечно, но мне хотелось бы получить об
этом справку с печатью! - во мне проснулся бюрократ.
- А мы вам вышлем на домашний адрес через недельку-две! - успокоил меня
инспектор.
- А нельзя ли сейчас получить такую справку от вас? - настаивал я.
- Хорошо, принесите открытку с заполненным вашим адресом и фамилией, я
отмечу утверждение и поставлю печать! - уже раздражаясь, проговорил
инспектор.
Я так и сделал. Инспектор, качая головой, унес открытку куда-то, и
вскоре появился, неся ее обратно. На белой официальной открытке стояла
прямоугольная печать: "Утверждено" и дата, проставленная ручкой. А в стороне
- подпись и круглая печать: "Высшая аттестационная комиссия СССР".
Тут же была найдена двухкопеечная монета, и я по автомату звоню Моне в
ИМАШ.
- Моня, литавры еще стоят у тебя?
- А что? - совсем по-карайларски переспросил Моня.
- А то, что подойди и ударь в них! - приказал я, - с тобой, жалким
кандидатом, говорит утвержденный доктор наук!
В трубке молчание, а затем - торжественный звук литавр.
Я-то ожидал, что Красин, став председателем секции, если не "завалит"
мою диссертацию совсем, то промурыжит ее годы. Но, как мне рассказал
всезнающий Буся, Красина "завалили" самого, как я того ему и пожелал. Но
ведь Бусю, Генбома и других знакомых "заваливали" в ВАКе и без "помощи"
Красина. Кому же я обязан тем, что меня утвердили так быстро?
В первую очередь моему "заклятому другу" - Илларионову. Когда в
комиссию ВАК пришли целые тома стенограмм выступлений почти всех членов
Совета, и бессмысленное, но злобное "блекотанье" Илларионова, там обосновано
решили, что работу достаточно подробно и пристально рассмотрел сам Совет, и
нечего повторять его функции. Бусю, кстати, "завалили" как раз потому, что у
него не было ни одного выступления в прениях. Работу его Совет принял "на
ура".
И еще была одна причина, о которой я узнал позже, на записи очередной
передачи "Это вы можете!".