Страница:
патриотический порыв нашего героя.
Я уже не говорю о почти полном отсутствии "в кране" воды, которую, в
нашем случае, неизвестно, кто выпил. Речь идет о холодной воде, так как
горячей - в доме и отродясь не было.
Коксовые батареи "лимонадного" завода нещадно дымили, пачкая сохнущее
на многочисленных веревках белье, которое так проблематично было стирать.
Злополучное белье проблематично было не только стирать, но и вывешивать.
Чтобы дотянуться до веревок, нужно было перевешиваться через дощатые перила,
которые давно сгнили и трещали под натиском бедер вешающих белье женщин. Да,
да, именно бедер, а не животов, потому, что такой "убийственно" малой высоты
были эти проклятые перила. Я специально упоминаю эти, казалось бы,
недостойные внимания перила, ибо они свою роковую роль в жизни нашего героя
еще сыграют.
Одним словом, энтузиазма у нашего героя от приезда на малую родину
изрядно поубавилось. Да еще и такая "мелочь" - наш "зрелый" герой еще в
поезде понял, что без Тани он жить просто не может. Кому-то это покажется
смешным и несерьезным, но такая уже штука любовь, и на одном усилии воли тут
долго не продержишься. Любовь гони в дверь, а она влетит в окно! Но наш
герой тешил себя тем, что, дескать, он уже кандидат наук, у него будет много
денег, и постепенно соберутся они на покупку кооперативной квартиры, а также
на частые поездки в Москву к Тане.
А главное - наука! Он поможет институту, который его приглашал на
работу, и благодарные соотечественники осыплют его почестями. Вскоре он
защитит докторскую диссертацию и ему поможет в этом его новый "гросс-шеф"
академик Тициан Трили, человек огромного влияния... А уж с жизненными
проблемами ему поможет справиться, как он это и обещал, просто "шеф" -
Геракл Маникашвили, который просил считать его другом и называть на "ты".
А рядом будет семья - крепкая кавказская семья, которая поможет в
трудностях и согреет в беде!
- Ничего, перезимуем! - не очень-то веря себе, все-таки решил наш
герой.
И наш зрелый герой, встретив Новый год в кругу семьи, уже 2-го января,
который тогда был рабочим днем, явился в институт со сложным названием НИИММ
ПМ АН ГССР (Научно-исследовательский институт Механики Машин и Полимерных
Материалов Академии наук Грузинской ССР). Или, как его называли сами
сотрудники - Научно-исследовательский Институт Химических Удобрений и
Ядохимикатов (простите, что из этических соображений не могу привести его
аббревиатуры!).
И тут я передаю слово, вместе с ответственностью за него, самому
герою...
Как-то в Москве, перед самым отъездом в Грузию, ко мне попала газета,
кажется "Литературка", со стихотворением поэта Рюрика Ивнева: "Я вспоминаю
солнечный Тбилиси..." Я не знаю, с чем связаны эти ностальгические
воспоминания поэта - то ли он жил когда-то в Тбилиси, то ли просто приезжал
туда погостить и попить вина. Но я благородно прослезился, прочтя этот
стишок, и уже твердо и бесповоротно решил: "Еду! Покидаю любимую, но не
родную Москву, любимую, но не родную Таню, любимый, но расположенный не на
Родной Земле ЦНИИС!"
- Спасибо тебе, Рюрик, спасибо! Большое кавказское спасибо за
окончательно совративший меня стишок! Больше я стихам не верю - проза,
особенно жизненная, как-то надежнее!
Но эти мудрые мысли зрелого человека придут ко мне "опосля". А пока мы
с женой, поддерживая друг друга за руки, карабкаемся по скользкой слякоти на
горку над Курой напротив Цирка, где и располагался НИИММПМ.
Летом-то туда взбираться - одно удовольствие - кругом зелень, цветы,
птички... А зимой - хорошо, если, как обычно, грязь. Но если снег или
гололед - тогда хана! Нужно быть альпинистом, чтобы попасть в НИИММПМ по
"сокращенке". В обход, по цивильному пути, дорога туда километра на два
длиннее.
Я хорошо знал эту горку - ведь там были казармы, где жил мой
институтский друг Юра Грушко, к которому я часто ходил в гости. Семья Юры -
отец, боевой полковник Абрам Ильич, участник Сталинградской битвы, мать -
Роза Марковна, моложавая миловидная женщина, воевавшая вместе с мужем от
Сталинграда до Берлина, сестра-студентка Неля и сам Юра, жила в одной
комнате длинного двухэтажного здания казармы. В каждой комнате - по
офицерской семье. Таких зданий было три, и на все эти три здания - один
туалет, правда, большой, как кинотеатр. И такой же интересный - десятки
"очков" азиатских "раковин" с двумя кирпичами по бокам дыры. Никаких
перегородок в туалете, тут все равны! И пусть молодой лейтенант смотрит
прямо в глаза сидящему визави седому полковнику, и пусть бойцы вспоминают
минувшие дни. За что боролись и гибли они! - добавлю я от себя.
Я наврал, конечно, что туалет был один. Это мужской - один, но был и
еще один - женский. Говорят, что этот последний был почище - не знаю, не
захаживал! Но в мужской надо было ходить, надевая специальные "туалетные"
резиновые сапоги, которые потом мыли под краном перед входом в казарму. И из
этого же крана женщины - жены офицеров набирали воду в ведра, которые потом
заносили в дом.
Но отопление было, уже за это спасибо властям солнечной Грузии! Летом
благовония из туалетов достигали зданий НИИММПМ, благо располагались они
рядом с казармами. Но основная "газовая" опасность для грузинской
академической науки была не только и не столько в близости к казарменным
туалетам. Вокруг академических зданий располагались жилища курдов,
исторически избравших горку своим местожительством. Но это не курды
потеснили академическую науку, а она - курдов, с доисторических (скажем - с
довоенных) времен живших на этой горке без названия.
Что представляли собой жилища курдов, станет понятно из такого
кавказского анекдота. Армянское радио спрашивают, что это такое: "дом
перевернулся"? Ответ: "это семье курдов дали квартиру на десятом этаже".
Курды (тогда, по крайней мере) жили либо в подвалах старых домов, либо
строили этакие "бидонвили" из досок, жести и других подручных материалов на
пустующих заброшенных территориях. Такой "бросовой" территорией была
безымянная горка над Курой, напротив другой горки, на которой располагался
цирк.
Жили курды большими полигамными семьями и внешне чем-то напоминали
цыган. Из окна лаборатории Геракла Маникашвили "лоб в лоб" было видно жилище
одной такой семьи, и мы часто снимали ее быт на кинопленку. Например,
скандал в курдской семье: подрались две жены какого-то аксакала. На визг и
крики жен вышел заспанный, солидного возраста муж в национальном кафтане,
сапогах и пышных усах. Жены - давай валяться перед ним в пыли и царапать
себе лица, жалуясь, по-видимому, таким образом, каждая на свою обидчицу.
Аксакал выслушал их внимательно, надавал обеим по шее, и те, рыдая и
подвывая, разошлись. Мир в семье был восстановлен.
Курды работали в большинстве своем дворниками, а также носильщиками на
вокзалах или при магазинах. В частности, у нас в доме дворником работал курд
Михо. Каждое утро он подметал участок двора внутри нашего дома (между
северным и южным полюсами нашего дома, напоминающего по форме
подковообразный магнит) и кричал дурным голосом:
- Кто дерьмо ел, шкурки бросал? (Это, когда на дворе валялись
выброшенные из окон шкурки от яблок, мандарин, гранатов и других фруктов).
- Кто дерьмо ел, кости бросал? (Это, когда валялись рыбьи, куриные,
индюшачьи или бараньи кости).
- Кто дерьмо курил, окурки бросал? (Это, когда валялось слишком много
окурков).
Конечно же, вместо высококультурного слова "дерьмо" Михо употреблял его
народный синоним. Параллельно Михо работал носильщиком, хотя имел большую
нелеченую грыжу, которую он любил всем демонстрировать.
Воспользоваться услугами курда-носильщика было очень рискованно. Купит,
например, интеллигентная женщина в магазине пианино, а как его до дома
дотащить? Автомобилей тогда было мало, все грузовые машины были
государственными, воспользоваться ими было очень трудно и рискованно. А тут
- подбегает курд и предлагает донести пианино до дома за три рубля (до
реформы 1961 года за тридцать, соответственно). Хозяйка пианино соглашается,
курд ловким приемом обхватывает пианино ремнем, взваливает его себе на
куртан (особый жесткий мешочек на спине носильщика), и, переваливаясь на
прямых ногах, легко тащит его по указанному маршруту. Но, оттащив всего на
квартал, курд кладет свою ношу на землю и отказывается нести дальше:
- Не могу, хозяйка-джан, тяжело очень, добавляй еще три рубля, а то
уйду! - и делает вид, что уходит, оставляя интеллигентную хозяйку один на
один с неподъемным пианино. Магазин, где можно было найти еще носильщиков -
далеко, отойдешь от дорогой вещи - тут же сопрут и затащат в ближайший двор.
Что делать, хозяйка соглашается добавить. Таких псевдоотказов за всю дорогу
бывало обычно несколько, и курд "выставлял" хозяйку на сумму, соизмеримую со
стоимостью пианино.
Занимались курды и спекуляцией. Не на биржах, конечно, которых тогда и
в помине не было, а так, в бытовом и справедливом смысле этого слова. Начнут
"давать" в магазине какой-нибудь дефицит (а тогда все было дефицитом!),
например, стулья. И тут же у магазина выстраивалась очередь в километр. А в
очередь обязательно вставал какой-нибудь вездесущий курд. И тут же по своему
"телеграфу" он вызывал целую ораву курдов, которые пристраивались к нему.
Вот и доставались все стулья курдам, а они тут же перепродавали их
гражданам, которым этих стульев не хватило. Вот что такое настоящая
спекуляция, а не то, что имеют в виду теперь, придавая этому слову
позитивный, даже героический оттенок.
Поэтому и существовал на Кавказе анекдот, имеющий общую структуру с
такими известными "перлами", как, например: "Один русский - это водка, два
русских - драка, трое русских - партсобрание". И так про другие нации, а про
курдов говорилось: "Один курд - это ничего, два курда - совсем ничего, а три
курда - очередь за стульями".
Одевались курды в те годы, а это почти полвека назад, в основном, на
национальный манер. Особенно выделялись женщины, которые повязывали голову
цветным платком, заплетая его наподобие тюрбана, кофточки носили цветные
плюшевые. Множество юбок надевали друг на друга - брали цельные отрезы
тканей, нанизывали на шнурок, как занавески и затягивали на талии. Верхние
юбки были наиболее нарядные - из плюша и даже из панбархата. Русские женщины
такие юбки называют "татьянками".
Обувь и у женщин и у мужчин обычно изготовлялась из куска сыромятной
кожи, стянутой шнурками, наподобие индейских мокасин; наиболее богатые курды
носили мягкие обтянутые "азиатские" сапоги - желтые, коричневые и черные.
Сейчас, ориентируясь на телепередачи, можно заметить, что современные
курды, проживающие в Европе, одеваются по европейски; тогда же, а тем более
в Грузии, было иначе.
Интересными были у курдов свадьбы. Где-нибудь в селах или маленьких
городах они нанимали крупный грузовой автомобиль - "студебеккер"
какой-нибудь или ЗИС-5, и молодожены вместе с гостями устраивались в
открытом кузове. Какой курд не любит быстрой езды? Грузовик мчит по
проселочным дорогам, а в кузове курды отплясывают свой любимый "кочарик".
Танцующие сцепляются друг с другом мизинцами, образуя вокруг новобрачных
круг, и начинают вращаться туда-сюда, под заунывные однообразные звуки
зурны.
В Тбилиси же курды выбрали себе свадебным транспортом трамвай. Это куда
удобнее грузовика - и ход плавней, и крыша от дождя есть! Одна беда -
"кочарик" приходилось танцевать не по кругу, а растянувшись цепочкой вдоль
вагона - от площадки до площадки. На одной площадке располагались "зурначи"
- музыканты, а на другой - молодожены. Вот и колесил свадебный трамвай по
городу, а в вагоне во всю шумели свадебные песни и пляски, на наш взгляд,
правда, весьма заунывные.
Надо сказать, что молодые курдянки (так рекомендует называть женщин
этой национальности орфографический словарь), бывают весьма
привлекательными, похожими на молодых цыганок.
У нас в школе работала уборщицей миловидная молодая курдянка лет
восемнадцати - нередкий персонаж моих эротических сновидений. Мы же,
жестокие кавказские школьники, дразнили ее "курдянскими" словечками, смысла
которых сами же не понимали:
- Курэ варэ табике! - кричали мы и корчили ей рожи, а юная уборщица с
перекошенным от злости лицом бегала за нами со шваброй.
- Зоарэ варэ, бовэ таго! - тогда заклинали мы, и бедная девушка,
схватившись за сердце, падала в полуобморочном состоянии на стул.
Что означали эти слова, я так до сих пор и не знаю, но взяты они из
лексикона самих курдов, часто устраивавших громкие перебранки между собой.
Но какая же связь между институтом Академии Наук Грузии, куда я шел
устраиваться на работу, военными казармами и курдами, избравшими безымянную
горку своим местожительством?
А связь простая - органолептическая (русский язык надо знать!), а
конкретно - обонятельная. Туалетов в жилищах курдов предусмотрено не было, а
ходить в казарменные туалеты было далековато, да и в сыромятных мокасинах
туда не зайдешь, а резиновых сапог у курдов на этот случай не было. Вот и
"ходили" они по нужде прямо на безымянной горке, отойдя немного от входа в
свои жилища. А если отойти немного от этих хижин, то получалось как раз у
стен высоконаучного академического института, так что институт со сложным
названием оказывался в сложном положении, в этаком "дерьмовом кольце", через
которое нашим сотрудникам приходилось каждый раз перепрыгивать, идя на
работу.
Экспериментальный цех стоял несколько в стороне, так что рабочим от
станка, целые дни облегчавшим гири-разновески рыночным торговцам, прыгать
через зловонное кольцо не приходилось.
Сейчас умудренный жизненным опытом, я подумываю: что, может,
простодушные курды таким своеобразным способом выказывали свое справедливое
отношение к той науке, которая "творилась" в стенах института? Но тогда по
молодости, да и по глупости, я не смог понять этой сермяжной правды мудрого
народа!
И вот мы с женой с разбега перепрыгиваем через упомянутое выше
дерьмовое кольцо и оказываемся на территории "большой науки".
Геракл Маникашвили встретил нас очень приветливо. Лилю послал исполнять
свои обязанности младшего научного сотрудника, а меня усадил за стол
напротив себя. Предстояло оформление на работу, и я ожидал от Геракла
"вводную" - как не продешевить при переговорах с руководством. Все-таки
специалист из Москвы с защищенной диссертацией!
Но Геракл начал "гнуть" совсем другую линию.
- Вот ты, блестящий московский специалист, приехал на работу, как тебе
кажется, в провинцию. Ты ожидаешь, что тебя осыпят благами - ну, дадут
большую зарплату, и так далее. Но здесь Кавказ, - и Геракл придвинулся к
моему уху, - территория большой кавказской черной зависти! Ты отличаешь
белую зависть от черной? Белая зависть - это когда тебе хорошо, и я
стремлюсь, чтобы и мне было не хуже. А наша, кавказская, черная зависть -
это если тебе хорошо, то я сделаю все возможное, даже в ущерб себе, но чтобы
тебе стало как можно хуже! Вот где мы живем! - патетически завершил свой
монолог Геракл.
Что-то совсем непохоже на те прелести, которые Геракл рисовал мне в
Москве, когда уговаривал приехать сюда. И я впервые, с болью в сердце
пожалел, что выписался из Москвы. Ведь можно было не выписываться, а
устроиться сюда на работу временно, как когда-то в ЦНИИС. А коли выписался,
то кранты - обратно не пропишут - нет оснований! Кто не знает, что такое
московская прописка в то время, тот не знает ничего про нашу великую Родину
- СССР!
- Как же мне поступать? - с интересом спросил я Геракла.
- Молодец, ты просто молодец, что спрашиваешь меня об этом! Ты мог
просто вообразить себя этаким заезжим витязем (Геракла потянуло на эпос!), и
сказать руководству: "Дайте мне все по максимуму - иначе я не буду у вас
работать!" И они оттолкнут тебя, - Геракл легонько толкнув меня в грудь
растопыренными коротенькими, но толстыми пальцами, показал как "они" будут
делать это, - и всем скажут: "Не имейте дела с этим гордым чужаком - он не
отдавать приехал на родину, а забирать от нее"! Все отвернутся от тебя - ты
останешься один, и даже я - твой друг, не смогу помочь тебе. Ведь Тбилиси -
очень маленький город, здесь все уважаемые люди знакомы и доверяют друг
другу! А московскую прописку ты уже потерял - назад тебе пути нет! - будто
прочел мои мысли Геракл.
У меня внутри все похолодело - я понял, как стратегически я
"лажанулся", а извечный русский вопрос: "Что делать?", пока не давал
вразумительного ответа. Зато другой, не менее русский вопрос: "Кто
виноват?", предполагал четкий и однозначный ответ: "Виноват только я - чудак
на букву "М"!"
- Конечно, тебя есть родовая вотчина - Абхазия, где, как ты думаешь,
тебя всюду возьмут, и квартиру дадут, и деньги большие. Но помни, что если
Тбилиси - провинция, то Сухуми - провинция в квадрате, и законы там еще
более жестокие, чем здесь. Встретить и напоить тебя там могут, но места
своего и денег своих никто тебе не отдаст! Да и нужно ли будет тебе это
место - главного инженера чаеразвесочной фабрики, например? Академий наук и
институтов механики там нет и не будет никогда!
Я вспомнил любимые слова Бориса Вайнштейна: "Все дерьмо, кроме мочи!",
и понял, что внутри дерьмового кольца - тоже все дерьмо, но дерьмо в
квадрате - простите за тавтологию!
Геракл продолжал забивать мне баки и дальше, он вошел в раж, на углах
его красных мясистых губ появилась пенистая слюна. Но я уже не слушал его,
а, призвав все свое холоднокровие, констатировал: проигрывать тоже надо
уметь! Собрав все мысли и волю в кулак, я решил получить из создавшейся
ситуации все, что можно, по-максимому, а потом уж "рвать когти" назад - в
Россию! В Москву, конечно, уже не получится, но главное - в Россию, в любую
точку этой любимой и доброй страны, которую я так глупо потерял!
Наш разговор с Гераклом кончился тем, что я написал заявление с
просьбой принять меня на работу в отдел мобильных машин (машинистки почти
всегда печатали "могильных машин", видно интуиция подсказывала им истину!),
на должность младшего научного сотрудника. Геракл завизировал заявление, и я
пошел к руководству оформляться.
Директор института - "малахольный" Самсончик Блиадзе "бюллетенил", и я
зашел к его заместителю по научной работе Авелю Габашвили. Зам. директора с
библейским именем и княжеской фамилией был похож на недовольного и
невыспавшегося льва. Когда я зашел к нему в кабинет, он приподнял гривастую
голову от стола и вопросительно-грозно посмотрел на меня. Я представился ему
и подал заявление. Авель закивал головой и пригласил меня присесть.
- Так ты и есть тот московский "гений", о котором здесь все болтают?
Без ложной скромности я кивнул головой.
- Я бы этого не сказал, - снова становясь похожим на недовольного льва,
процедил Авель - оставить Москву, хороший институт, потерять прописку, и
поступить на работу к этому идиоту Маникашвили? Это о хорошем уме не
свидетельствует, скорее, об его отсутствии!
- Где ты был раньше, Авель? - хотелось возопить мне, но я только
согласно закивал головой.
- К этому трепачу, сплетнику, пьянице, шантажисту, доносчику и дебилу,
страдающему манией величия? - продолжил перечислять Авель достоинства
Геракла, - ну, это должно повезти, чтобы так опростоволоситься...
- А зачем вы такого на работу взяли? - осмелев, спросил я, в свою
очередь, Авеля.
Он улыбнулся страдальческой улыбкой и, немного помедлив, ответил:
- Ты все равно все сам узнаешь, но так и быть, и я скажу. Мать этого
дебила одно время занимала огромную, - и Авель поднял указательный палец
высоко вверх, - должность. Не здесь, а у вас - в Москве. Вот она и
обеспечила квартирами всех, кого надо, - Авель снова поднял палец кверху,
только немного пониже, - здесь в Тбилиси, - и сделали они ему диссертацию, и
приняли на работу начальником отдела... Нас не спросили!
- А Тициан... - хотел, было, вставить я слово, но Авель перебил меня,
рыча, как вконец рассерженный лев.
- Что "Тициан, Тициан"? Ты думаешь,Тициан - святой? Или он всегда был
тем Тицианом, что сейчас? Ты полагаешь, на такую, как у него, должность из
Тбилиси назначают? И это возможно без помощи из Москвы?
Авель нахмурился и доверительно прошептал: - ты только пока не болтай,
а через неделю тебе все расскажут, только другие люди. Тогда болтай, сколько
влезет! Мы, грузины, добро помним, только всему есть предел. Так что не
думай, что твой шеф вечен. Выгоним его через пару лет, тогда будем искать
другого начальника отдела. Умного, понятливого, тактичного, молодого, - и
Авель быстро добавил, - но уважающего старших!
И зам. директора не меняя выражения лица, подмигнул мне: - Гаиге?
(Понял?) - по-грузински спросил он меня.
- Диах, батоно Авел! ("Да, господин Авель!") - на высокопарном
грузинском ответил я ему, чем тот, безусловно, был доволен.
Авель подписал мне заявление, и главное, вселил надежду. Начальник
отдела - это 400 рублей чистой зарплаты, а там - премии и другие льготы
академического института. Командировки за рубеж, элитные путевки... Я
раскатал губы и понесся в бухгалтерию, отдел кадров, канцелярию, и снова к
Авелю - подписать приказ. Когда меня оформили, Лиля уже ушла домой - в
отделе Геракла все разбредались после обеда, включая и начальника.
- Вот стану начальником - это безобразие тут же пресеку! - успел
подумать я, но сразу отогнал от себя эту несвоевременную мысль.
Положили мне, как младшему научному сотруднику без ученой степени (для
получения ее требовалось еще утверждение ВАК - Высшей Аттестационной
Комиссии, от которой я еще хлебну горя!) - 98 рублей, столько же, сколько
получала Лиля.
Чтобы подчеркнуть смехотворность этой суммы приведу популярную тогда
блатную песенку:
Получил получку я -
Топай, топай,
Девяносто два рубля -
Кверху попой!
Девяносто - на пропой -
Топай, топай,
Два жене принес домой -
Кверху попой!
И так далее...
Если учесть, что со времени написания этой песенки до моего оформления,
инфляция съела минимум треть суммы, и то, что выражение "попой" в песенке
было представлено более жестким синонимом, можно понять, что сумма в 98
рублей была смешной. Килограмм мяса в Тбилиси на рынке стоил 10 рублей (в
магазинах его просто не было), мужской костюм - 300...500 рублей. Это уже в
магазинах, а на заказ - много дороже. Жизнь в Тбилиси была не менее чем
вдвое дороже московской. Только разве чачу и местные фрукты-овощи можно было
купить дешевле.
Таким образом, наша семья из шести человек с доходом 98 рублей (я) + 98
рублей (Лиля)+ 105 рублей (мама) + 36 рублей (пенсия бабушки), была обречена
на голод. Мы спасались, продавая то, что осталось после войны и голода
45-47-х годов. Ковры, гобелены, паласы, ценные книги, уцелевший антиквариат
- вот наши кормильцы. Помню, маме удалось продать фарфоровый барельеф
Рихарда Вагнера, изготовленный еще при жизни композитора за 150 рублей, и мы
были просто счастливы. Потом, консультируясь у специалиста, я узнал, что
стоимость этой вещи была на порядок большей.
Возвращаясь из института домой, и, проходя через казармы, я встретил
Абрама Ильича Грушко, моющего под краном свои резиновые сапоги после
очередного похода в туалет. Мы поздоровались. Абрам Ильич долго кашлял,
пытаясь, видимо, "выкашлять" осколок, засевший у него в легких еще в
Сталинграде. Но это у него опять не получилось.
От него я узнал, что мой друг Юра работает на прокладке газопровода в
Аксае (это Северный Кавказ), и хорошо получает. Это Абрам Ильич подчеркнул с
гордостью. Мне не оставалось ничего другого, как сказать ему, что я сегодня
оформился на работу в НИИММПМ, и буду его соседом.
- А сколько положили? - пытливо поинтересовался старый еврей.
- 98 рублей! - уныло ответил я, но есть перспективы, - неуверенно
добавил при этом.
Абрам Ильич некоторое время постоял в задумчивости, покашлял еще, а
потом жестко сказал: - ты стоишь ровно столько, сколько тебе платят! И
сколько мне ни пытались внушить обратное, весь опыт жизни убедил меня в
правоте моих слов!
Через несколько лет внезапно умрет, сравнительно молодая еще Роза
Марковна, а старик Абрам с детьми и их семьями переедет в Австралию. Там он
овладеет новой профессией - плетением корзин и станет зарабатывать столько,
сколько ему не снилось в бытность полковником. Наконец-то израненный
героический старец, прошедший с победой от Сталинграда до Берлина, стал
стоить теперь столько, сколько заслужил...
Я защитил диссертацию 26 ноября 1965 года и успел до Нового Года
отправить документы в ВАК для утверждения. ВАК или Высшая Аттестационная
Комиссия была настоящей Тайной Канцелярией, а скорее Инквизицией для ученого
люда. В нормальных странах ученые степени и звания присуждаются и
присваиваются, соответственно, Советами университетов или иных научных
центров. У нас же в СССР, а теперь и в России, на это должна дать "добро"
ВАК, а решение Советов было лишь рекомендацией. Если ВАК "заваливала"
несколько диссертаций, защищенных в каком-нибудь Совете, то эта грозная ВАК
разгоняла и Совет, как некогда большевики Учредительное Собрание.
В чем же дело, почему наши ученые, в отличие от зарубежных, терпели над
Я уже не говорю о почти полном отсутствии "в кране" воды, которую, в
нашем случае, неизвестно, кто выпил. Речь идет о холодной воде, так как
горячей - в доме и отродясь не было.
Коксовые батареи "лимонадного" завода нещадно дымили, пачкая сохнущее
на многочисленных веревках белье, которое так проблематично было стирать.
Злополучное белье проблематично было не только стирать, но и вывешивать.
Чтобы дотянуться до веревок, нужно было перевешиваться через дощатые перила,
которые давно сгнили и трещали под натиском бедер вешающих белье женщин. Да,
да, именно бедер, а не животов, потому, что такой "убийственно" малой высоты
были эти проклятые перила. Я специально упоминаю эти, казалось бы,
недостойные внимания перила, ибо они свою роковую роль в жизни нашего героя
еще сыграют.
Одним словом, энтузиазма у нашего героя от приезда на малую родину
изрядно поубавилось. Да еще и такая "мелочь" - наш "зрелый" герой еще в
поезде понял, что без Тани он жить просто не может. Кому-то это покажется
смешным и несерьезным, но такая уже штука любовь, и на одном усилии воли тут
долго не продержишься. Любовь гони в дверь, а она влетит в окно! Но наш
герой тешил себя тем, что, дескать, он уже кандидат наук, у него будет много
денег, и постепенно соберутся они на покупку кооперативной квартиры, а также
на частые поездки в Москву к Тане.
А главное - наука! Он поможет институту, который его приглашал на
работу, и благодарные соотечественники осыплют его почестями. Вскоре он
защитит докторскую диссертацию и ему поможет в этом его новый "гросс-шеф"
академик Тициан Трили, человек огромного влияния... А уж с жизненными
проблемами ему поможет справиться, как он это и обещал, просто "шеф" -
Геракл Маникашвили, который просил считать его другом и называть на "ты".
А рядом будет семья - крепкая кавказская семья, которая поможет в
трудностях и согреет в беде!
- Ничего, перезимуем! - не очень-то веря себе, все-таки решил наш
герой.
И наш зрелый герой, встретив Новый год в кругу семьи, уже 2-го января,
который тогда был рабочим днем, явился в институт со сложным названием НИИММ
ПМ АН ГССР (Научно-исследовательский институт Механики Машин и Полимерных
Материалов Академии наук Грузинской ССР). Или, как его называли сами
сотрудники - Научно-исследовательский Институт Химических Удобрений и
Ядохимикатов (простите, что из этических соображений не могу привести его
аббревиатуры!).
И тут я передаю слово, вместе с ответственностью за него, самому
герою...
Как-то в Москве, перед самым отъездом в Грузию, ко мне попала газета,
кажется "Литературка", со стихотворением поэта Рюрика Ивнева: "Я вспоминаю
солнечный Тбилиси..." Я не знаю, с чем связаны эти ностальгические
воспоминания поэта - то ли он жил когда-то в Тбилиси, то ли просто приезжал
туда погостить и попить вина. Но я благородно прослезился, прочтя этот
стишок, и уже твердо и бесповоротно решил: "Еду! Покидаю любимую, но не
родную Москву, любимую, но не родную Таню, любимый, но расположенный не на
Родной Земле ЦНИИС!"
- Спасибо тебе, Рюрик, спасибо! Большое кавказское спасибо за
окончательно совративший меня стишок! Больше я стихам не верю - проза,
особенно жизненная, как-то надежнее!
Но эти мудрые мысли зрелого человека придут ко мне "опосля". А пока мы
с женой, поддерживая друг друга за руки, карабкаемся по скользкой слякоти на
горку над Курой напротив Цирка, где и располагался НИИММПМ.
Летом-то туда взбираться - одно удовольствие - кругом зелень, цветы,
птички... А зимой - хорошо, если, как обычно, грязь. Но если снег или
гололед - тогда хана! Нужно быть альпинистом, чтобы попасть в НИИММПМ по
"сокращенке". В обход, по цивильному пути, дорога туда километра на два
длиннее.
Я хорошо знал эту горку - ведь там были казармы, где жил мой
институтский друг Юра Грушко, к которому я часто ходил в гости. Семья Юры -
отец, боевой полковник Абрам Ильич, участник Сталинградской битвы, мать -
Роза Марковна, моложавая миловидная женщина, воевавшая вместе с мужем от
Сталинграда до Берлина, сестра-студентка Неля и сам Юра, жила в одной
комнате длинного двухэтажного здания казармы. В каждой комнате - по
офицерской семье. Таких зданий было три, и на все эти три здания - один
туалет, правда, большой, как кинотеатр. И такой же интересный - десятки
"очков" азиатских "раковин" с двумя кирпичами по бокам дыры. Никаких
перегородок в туалете, тут все равны! И пусть молодой лейтенант смотрит
прямо в глаза сидящему визави седому полковнику, и пусть бойцы вспоминают
минувшие дни. За что боролись и гибли они! - добавлю я от себя.
Я наврал, конечно, что туалет был один. Это мужской - один, но был и
еще один - женский. Говорят, что этот последний был почище - не знаю, не
захаживал! Но в мужской надо было ходить, надевая специальные "туалетные"
резиновые сапоги, которые потом мыли под краном перед входом в казарму. И из
этого же крана женщины - жены офицеров набирали воду в ведра, которые потом
заносили в дом.
Но отопление было, уже за это спасибо властям солнечной Грузии! Летом
благовония из туалетов достигали зданий НИИММПМ, благо располагались они
рядом с казармами. Но основная "газовая" опасность для грузинской
академической науки была не только и не столько в близости к казарменным
туалетам. Вокруг академических зданий располагались жилища курдов,
исторически избравших горку своим местожительством. Но это не курды
потеснили академическую науку, а она - курдов, с доисторических (скажем - с
довоенных) времен живших на этой горке без названия.
Что представляли собой жилища курдов, станет понятно из такого
кавказского анекдота. Армянское радио спрашивают, что это такое: "дом
перевернулся"? Ответ: "это семье курдов дали квартиру на десятом этаже".
Курды (тогда, по крайней мере) жили либо в подвалах старых домов, либо
строили этакие "бидонвили" из досок, жести и других подручных материалов на
пустующих заброшенных территориях. Такой "бросовой" территорией была
безымянная горка над Курой, напротив другой горки, на которой располагался
цирк.
Жили курды большими полигамными семьями и внешне чем-то напоминали
цыган. Из окна лаборатории Геракла Маникашвили "лоб в лоб" было видно жилище
одной такой семьи, и мы часто снимали ее быт на кинопленку. Например,
скандал в курдской семье: подрались две жены какого-то аксакала. На визг и
крики жен вышел заспанный, солидного возраста муж в национальном кафтане,
сапогах и пышных усах. Жены - давай валяться перед ним в пыли и царапать
себе лица, жалуясь, по-видимому, таким образом, каждая на свою обидчицу.
Аксакал выслушал их внимательно, надавал обеим по шее, и те, рыдая и
подвывая, разошлись. Мир в семье был восстановлен.
Курды работали в большинстве своем дворниками, а также носильщиками на
вокзалах или при магазинах. В частности, у нас в доме дворником работал курд
Михо. Каждое утро он подметал участок двора внутри нашего дома (между
северным и южным полюсами нашего дома, напоминающего по форме
подковообразный магнит) и кричал дурным голосом:
- Кто дерьмо ел, шкурки бросал? (Это, когда на дворе валялись
выброшенные из окон шкурки от яблок, мандарин, гранатов и других фруктов).
- Кто дерьмо ел, кости бросал? (Это, когда валялись рыбьи, куриные,
индюшачьи или бараньи кости).
- Кто дерьмо курил, окурки бросал? (Это, когда валялось слишком много
окурков).
Конечно же, вместо высококультурного слова "дерьмо" Михо употреблял его
народный синоним. Параллельно Михо работал носильщиком, хотя имел большую
нелеченую грыжу, которую он любил всем демонстрировать.
Воспользоваться услугами курда-носильщика было очень рискованно. Купит,
например, интеллигентная женщина в магазине пианино, а как его до дома
дотащить? Автомобилей тогда было мало, все грузовые машины были
государственными, воспользоваться ими было очень трудно и рискованно. А тут
- подбегает курд и предлагает донести пианино до дома за три рубля (до
реформы 1961 года за тридцать, соответственно). Хозяйка пианино соглашается,
курд ловким приемом обхватывает пианино ремнем, взваливает его себе на
куртан (особый жесткий мешочек на спине носильщика), и, переваливаясь на
прямых ногах, легко тащит его по указанному маршруту. Но, оттащив всего на
квартал, курд кладет свою ношу на землю и отказывается нести дальше:
- Не могу, хозяйка-джан, тяжело очень, добавляй еще три рубля, а то
уйду! - и делает вид, что уходит, оставляя интеллигентную хозяйку один на
один с неподъемным пианино. Магазин, где можно было найти еще носильщиков -
далеко, отойдешь от дорогой вещи - тут же сопрут и затащат в ближайший двор.
Что делать, хозяйка соглашается добавить. Таких псевдоотказов за всю дорогу
бывало обычно несколько, и курд "выставлял" хозяйку на сумму, соизмеримую со
стоимостью пианино.
Занимались курды и спекуляцией. Не на биржах, конечно, которых тогда и
в помине не было, а так, в бытовом и справедливом смысле этого слова. Начнут
"давать" в магазине какой-нибудь дефицит (а тогда все было дефицитом!),
например, стулья. И тут же у магазина выстраивалась очередь в километр. А в
очередь обязательно вставал какой-нибудь вездесущий курд. И тут же по своему
"телеграфу" он вызывал целую ораву курдов, которые пристраивались к нему.
Вот и доставались все стулья курдам, а они тут же перепродавали их
гражданам, которым этих стульев не хватило. Вот что такое настоящая
спекуляция, а не то, что имеют в виду теперь, придавая этому слову
позитивный, даже героический оттенок.
Поэтому и существовал на Кавказе анекдот, имеющий общую структуру с
такими известными "перлами", как, например: "Один русский - это водка, два
русских - драка, трое русских - партсобрание". И так про другие нации, а про
курдов говорилось: "Один курд - это ничего, два курда - совсем ничего, а три
курда - очередь за стульями".
Одевались курды в те годы, а это почти полвека назад, в основном, на
национальный манер. Особенно выделялись женщины, которые повязывали голову
цветным платком, заплетая его наподобие тюрбана, кофточки носили цветные
плюшевые. Множество юбок надевали друг на друга - брали цельные отрезы
тканей, нанизывали на шнурок, как занавески и затягивали на талии. Верхние
юбки были наиболее нарядные - из плюша и даже из панбархата. Русские женщины
такие юбки называют "татьянками".
Обувь и у женщин и у мужчин обычно изготовлялась из куска сыромятной
кожи, стянутой шнурками, наподобие индейских мокасин; наиболее богатые курды
носили мягкие обтянутые "азиатские" сапоги - желтые, коричневые и черные.
Сейчас, ориентируясь на телепередачи, можно заметить, что современные
курды, проживающие в Европе, одеваются по европейски; тогда же, а тем более
в Грузии, было иначе.
Интересными были у курдов свадьбы. Где-нибудь в селах или маленьких
городах они нанимали крупный грузовой автомобиль - "студебеккер"
какой-нибудь или ЗИС-5, и молодожены вместе с гостями устраивались в
открытом кузове. Какой курд не любит быстрой езды? Грузовик мчит по
проселочным дорогам, а в кузове курды отплясывают свой любимый "кочарик".
Танцующие сцепляются друг с другом мизинцами, образуя вокруг новобрачных
круг, и начинают вращаться туда-сюда, под заунывные однообразные звуки
зурны.
В Тбилиси же курды выбрали себе свадебным транспортом трамвай. Это куда
удобнее грузовика - и ход плавней, и крыша от дождя есть! Одна беда -
"кочарик" приходилось танцевать не по кругу, а растянувшись цепочкой вдоль
вагона - от площадки до площадки. На одной площадке располагались "зурначи"
- музыканты, а на другой - молодожены. Вот и колесил свадебный трамвай по
городу, а в вагоне во всю шумели свадебные песни и пляски, на наш взгляд,
правда, весьма заунывные.
Надо сказать, что молодые курдянки (так рекомендует называть женщин
этой национальности орфографический словарь), бывают весьма
привлекательными, похожими на молодых цыганок.
У нас в школе работала уборщицей миловидная молодая курдянка лет
восемнадцати - нередкий персонаж моих эротических сновидений. Мы же,
жестокие кавказские школьники, дразнили ее "курдянскими" словечками, смысла
которых сами же не понимали:
- Курэ варэ табике! - кричали мы и корчили ей рожи, а юная уборщица с
перекошенным от злости лицом бегала за нами со шваброй.
- Зоарэ варэ, бовэ таго! - тогда заклинали мы, и бедная девушка,
схватившись за сердце, падала в полуобморочном состоянии на стул.
Что означали эти слова, я так до сих пор и не знаю, но взяты они из
лексикона самих курдов, часто устраивавших громкие перебранки между собой.
Но какая же связь между институтом Академии Наук Грузии, куда я шел
устраиваться на работу, военными казармами и курдами, избравшими безымянную
горку своим местожительством?
А связь простая - органолептическая (русский язык надо знать!), а
конкретно - обонятельная. Туалетов в жилищах курдов предусмотрено не было, а
ходить в казарменные туалеты было далековато, да и в сыромятных мокасинах
туда не зайдешь, а резиновых сапог у курдов на этот случай не было. Вот и
"ходили" они по нужде прямо на безымянной горке, отойдя немного от входа в
свои жилища. А если отойти немного от этих хижин, то получалось как раз у
стен высоконаучного академического института, так что институт со сложным
названием оказывался в сложном положении, в этаком "дерьмовом кольце", через
которое нашим сотрудникам приходилось каждый раз перепрыгивать, идя на
работу.
Экспериментальный цех стоял несколько в стороне, так что рабочим от
станка, целые дни облегчавшим гири-разновески рыночным торговцам, прыгать
через зловонное кольцо не приходилось.
Сейчас умудренный жизненным опытом, я подумываю: что, может,
простодушные курды таким своеобразным способом выказывали свое справедливое
отношение к той науке, которая "творилась" в стенах института? Но тогда по
молодости, да и по глупости, я не смог понять этой сермяжной правды мудрого
народа!
И вот мы с женой с разбега перепрыгиваем через упомянутое выше
дерьмовое кольцо и оказываемся на территории "большой науки".
Геракл Маникашвили встретил нас очень приветливо. Лилю послал исполнять
свои обязанности младшего научного сотрудника, а меня усадил за стол
напротив себя. Предстояло оформление на работу, и я ожидал от Геракла
"вводную" - как не продешевить при переговорах с руководством. Все-таки
специалист из Москвы с защищенной диссертацией!
Но Геракл начал "гнуть" совсем другую линию.
- Вот ты, блестящий московский специалист, приехал на работу, как тебе
кажется, в провинцию. Ты ожидаешь, что тебя осыпят благами - ну, дадут
большую зарплату, и так далее. Но здесь Кавказ, - и Геракл придвинулся к
моему уху, - территория большой кавказской черной зависти! Ты отличаешь
белую зависть от черной? Белая зависть - это когда тебе хорошо, и я
стремлюсь, чтобы и мне было не хуже. А наша, кавказская, черная зависть -
это если тебе хорошо, то я сделаю все возможное, даже в ущерб себе, но чтобы
тебе стало как можно хуже! Вот где мы живем! - патетически завершил свой
монолог Геракл.
Что-то совсем непохоже на те прелести, которые Геракл рисовал мне в
Москве, когда уговаривал приехать сюда. И я впервые, с болью в сердце
пожалел, что выписался из Москвы. Ведь можно было не выписываться, а
устроиться сюда на работу временно, как когда-то в ЦНИИС. А коли выписался,
то кранты - обратно не пропишут - нет оснований! Кто не знает, что такое
московская прописка в то время, тот не знает ничего про нашу великую Родину
- СССР!
- Как же мне поступать? - с интересом спросил я Геракла.
- Молодец, ты просто молодец, что спрашиваешь меня об этом! Ты мог
просто вообразить себя этаким заезжим витязем (Геракла потянуло на эпос!), и
сказать руководству: "Дайте мне все по максимуму - иначе я не буду у вас
работать!" И они оттолкнут тебя, - Геракл легонько толкнув меня в грудь
растопыренными коротенькими, но толстыми пальцами, показал как "они" будут
делать это, - и всем скажут: "Не имейте дела с этим гордым чужаком - он не
отдавать приехал на родину, а забирать от нее"! Все отвернутся от тебя - ты
останешься один, и даже я - твой друг, не смогу помочь тебе. Ведь Тбилиси -
очень маленький город, здесь все уважаемые люди знакомы и доверяют друг
другу! А московскую прописку ты уже потерял - назад тебе пути нет! - будто
прочел мои мысли Геракл.
У меня внутри все похолодело - я понял, как стратегически я
"лажанулся", а извечный русский вопрос: "Что делать?", пока не давал
вразумительного ответа. Зато другой, не менее русский вопрос: "Кто
виноват?", предполагал четкий и однозначный ответ: "Виноват только я - чудак
на букву "М"!"
- Конечно, тебя есть родовая вотчина - Абхазия, где, как ты думаешь,
тебя всюду возьмут, и квартиру дадут, и деньги большие. Но помни, что если
Тбилиси - провинция, то Сухуми - провинция в квадрате, и законы там еще
более жестокие, чем здесь. Встретить и напоить тебя там могут, но места
своего и денег своих никто тебе не отдаст! Да и нужно ли будет тебе это
место - главного инженера чаеразвесочной фабрики, например? Академий наук и
институтов механики там нет и не будет никогда!
Я вспомнил любимые слова Бориса Вайнштейна: "Все дерьмо, кроме мочи!",
и понял, что внутри дерьмового кольца - тоже все дерьмо, но дерьмо в
квадрате - простите за тавтологию!
Геракл продолжал забивать мне баки и дальше, он вошел в раж, на углах
его красных мясистых губ появилась пенистая слюна. Но я уже не слушал его,
а, призвав все свое холоднокровие, констатировал: проигрывать тоже надо
уметь! Собрав все мысли и волю в кулак, я решил получить из создавшейся
ситуации все, что можно, по-максимому, а потом уж "рвать когти" назад - в
Россию! В Москву, конечно, уже не получится, но главное - в Россию, в любую
точку этой любимой и доброй страны, которую я так глупо потерял!
Наш разговор с Гераклом кончился тем, что я написал заявление с
просьбой принять меня на работу в отдел мобильных машин (машинистки почти
всегда печатали "могильных машин", видно интуиция подсказывала им истину!),
на должность младшего научного сотрудника. Геракл завизировал заявление, и я
пошел к руководству оформляться.
Директор института - "малахольный" Самсончик Блиадзе "бюллетенил", и я
зашел к его заместителю по научной работе Авелю Габашвили. Зам. директора с
библейским именем и княжеской фамилией был похож на недовольного и
невыспавшегося льва. Когда я зашел к нему в кабинет, он приподнял гривастую
голову от стола и вопросительно-грозно посмотрел на меня. Я представился ему
и подал заявление. Авель закивал головой и пригласил меня присесть.
- Так ты и есть тот московский "гений", о котором здесь все болтают?
Без ложной скромности я кивнул головой.
- Я бы этого не сказал, - снова становясь похожим на недовольного льва,
процедил Авель - оставить Москву, хороший институт, потерять прописку, и
поступить на работу к этому идиоту Маникашвили? Это о хорошем уме не
свидетельствует, скорее, об его отсутствии!
- Где ты был раньше, Авель? - хотелось возопить мне, но я только
согласно закивал головой.
- К этому трепачу, сплетнику, пьянице, шантажисту, доносчику и дебилу,
страдающему манией величия? - продолжил перечислять Авель достоинства
Геракла, - ну, это должно повезти, чтобы так опростоволоситься...
- А зачем вы такого на работу взяли? - осмелев, спросил я, в свою
очередь, Авеля.
Он улыбнулся страдальческой улыбкой и, немного помедлив, ответил:
- Ты все равно все сам узнаешь, но так и быть, и я скажу. Мать этого
дебила одно время занимала огромную, - и Авель поднял указательный палец
высоко вверх, - должность. Не здесь, а у вас - в Москве. Вот она и
обеспечила квартирами всех, кого надо, - Авель снова поднял палец кверху,
только немного пониже, - здесь в Тбилиси, - и сделали они ему диссертацию, и
приняли на работу начальником отдела... Нас не спросили!
- А Тициан... - хотел, было, вставить я слово, но Авель перебил меня,
рыча, как вконец рассерженный лев.
- Что "Тициан, Тициан"? Ты думаешь,Тициан - святой? Или он всегда был
тем Тицианом, что сейчас? Ты полагаешь, на такую, как у него, должность из
Тбилиси назначают? И это возможно без помощи из Москвы?
Авель нахмурился и доверительно прошептал: - ты только пока не болтай,
а через неделю тебе все расскажут, только другие люди. Тогда болтай, сколько
влезет! Мы, грузины, добро помним, только всему есть предел. Так что не
думай, что твой шеф вечен. Выгоним его через пару лет, тогда будем искать
другого начальника отдела. Умного, понятливого, тактичного, молодого, - и
Авель быстро добавил, - но уважающего старших!
И зам. директора не меняя выражения лица, подмигнул мне: - Гаиге?
(Понял?) - по-грузински спросил он меня.
- Диах, батоно Авел! ("Да, господин Авель!") - на высокопарном
грузинском ответил я ему, чем тот, безусловно, был доволен.
Авель подписал мне заявление, и главное, вселил надежду. Начальник
отдела - это 400 рублей чистой зарплаты, а там - премии и другие льготы
академического института. Командировки за рубеж, элитные путевки... Я
раскатал губы и понесся в бухгалтерию, отдел кадров, канцелярию, и снова к
Авелю - подписать приказ. Когда меня оформили, Лиля уже ушла домой - в
отделе Геракла все разбредались после обеда, включая и начальника.
- Вот стану начальником - это безобразие тут же пресеку! - успел
подумать я, но сразу отогнал от себя эту несвоевременную мысль.
Положили мне, как младшему научному сотруднику без ученой степени (для
получения ее требовалось еще утверждение ВАК - Высшей Аттестационной
Комиссии, от которой я еще хлебну горя!) - 98 рублей, столько же, сколько
получала Лиля.
Чтобы подчеркнуть смехотворность этой суммы приведу популярную тогда
блатную песенку:
Получил получку я -
Топай, топай,
Девяносто два рубля -
Кверху попой!
Девяносто - на пропой -
Топай, топай,
Два жене принес домой -
Кверху попой!
И так далее...
Если учесть, что со времени написания этой песенки до моего оформления,
инфляция съела минимум треть суммы, и то, что выражение "попой" в песенке
было представлено более жестким синонимом, можно понять, что сумма в 98
рублей была смешной. Килограмм мяса в Тбилиси на рынке стоил 10 рублей (в
магазинах его просто не было), мужской костюм - 300...500 рублей. Это уже в
магазинах, а на заказ - много дороже. Жизнь в Тбилиси была не менее чем
вдвое дороже московской. Только разве чачу и местные фрукты-овощи можно было
купить дешевле.
Таким образом, наша семья из шести человек с доходом 98 рублей (я) + 98
рублей (Лиля)+ 105 рублей (мама) + 36 рублей (пенсия бабушки), была обречена
на голод. Мы спасались, продавая то, что осталось после войны и голода
45-47-х годов. Ковры, гобелены, паласы, ценные книги, уцелевший антиквариат
- вот наши кормильцы. Помню, маме удалось продать фарфоровый барельеф
Рихарда Вагнера, изготовленный еще при жизни композитора за 150 рублей, и мы
были просто счастливы. Потом, консультируясь у специалиста, я узнал, что
стоимость этой вещи была на порядок большей.
Возвращаясь из института домой, и, проходя через казармы, я встретил
Абрама Ильича Грушко, моющего под краном свои резиновые сапоги после
очередного похода в туалет. Мы поздоровались. Абрам Ильич долго кашлял,
пытаясь, видимо, "выкашлять" осколок, засевший у него в легких еще в
Сталинграде. Но это у него опять не получилось.
От него я узнал, что мой друг Юра работает на прокладке газопровода в
Аксае (это Северный Кавказ), и хорошо получает. Это Абрам Ильич подчеркнул с
гордостью. Мне не оставалось ничего другого, как сказать ему, что я сегодня
оформился на работу в НИИММПМ, и буду его соседом.
- А сколько положили? - пытливо поинтересовался старый еврей.
- 98 рублей! - уныло ответил я, но есть перспективы, - неуверенно
добавил при этом.
Абрам Ильич некоторое время постоял в задумчивости, покашлял еще, а
потом жестко сказал: - ты стоишь ровно столько, сколько тебе платят! И
сколько мне ни пытались внушить обратное, весь опыт жизни убедил меня в
правоте моих слов!
Через несколько лет внезапно умрет, сравнительно молодая еще Роза
Марковна, а старик Абрам с детьми и их семьями переедет в Австралию. Там он
овладеет новой профессией - плетением корзин и станет зарабатывать столько,
сколько ему не снилось в бытность полковником. Наконец-то израненный
героический старец, прошедший с победой от Сталинграда до Берлина, стал
стоить теперь столько, сколько заслужил...
Я защитил диссертацию 26 ноября 1965 года и успел до Нового Года
отправить документы в ВАК для утверждения. ВАК или Высшая Аттестационная
Комиссия была настоящей Тайной Канцелярией, а скорее Инквизицией для ученого
люда. В нормальных странах ученые степени и звания присуждаются и
присваиваются, соответственно, Советами университетов или иных научных
центров. У нас же в СССР, а теперь и в России, на это должна дать "добро"
ВАК, а решение Советов было лишь рекомендацией. Если ВАК "заваливала"
несколько диссертаций, защищенных в каком-нибудь Совете, то эта грозная ВАК
разгоняла и Совет, как некогда большевики Учредительное Собрание.
В чем же дело, почему наши ученые, в отличие от зарубежных, терпели над