Страница:
военную часть и накормили солдатским обедом из полевой кухни. Каша и чай -
это тоже неплохо! Днем купались в Каспийском море, а потом часть ребят
поехала на вокзал, а я с моим товарищем Максимовым пошли на вокзал пешком.
Когда мы добрели до вокзала, то увидели наш поезд только с хвоста - он
медленно уходил.
Никогда не забуду наш с Максимовым бег вдогонку уходящему товарняку. Он
продолжался, наверное, полчаса. Еле-еле мы подпрыгнули на площадку заднего
вагона, подхватываемые такими же опоздавшими, и пробыли там до ближайшей
стоянки. Потом нашли свой вагон и встретились с товарищами, которые весело
сообщили, что они нас уже не ждали. Господи, почему я не упал при этом беге
и не вывихнул ногу! От Махачкалы я бы за день добрался бы до Тбилиси на
попутных машинах или зайцем на пассажирских поездах, но целинная чаша меня
бы миновала!
Беда случилась в эту ночь и на следующий день, когда мы проезжали по
Калмыцким степям, Астраханской дельте и Западному Казахстану.
Этой ночью дежурным по вагону был я с приятелем Максимовым. И пришла
мне в голову шальная мысль - а не пошарить ли нам по торбам сокурсников и не
поискать ли там чего-нибудь вкусного. Ведь все продукты мы должны были сдать
в общий котел, а утаивать от товарищей - не по-комсомольски! Стало быть,
жаловаться не будут. Обшарив вещи, мы обнаружили фляжку коньяка, несколько
банок икры и много шоколада. Выпили на двоих фляжку, а икру я больше банки
съесть не смог, по известной причине. Зато шоколаду я съел до десятка
плиток, запивая водой; давился, но ел. Заснуть после этого, я даже утром не
смог.
Наутро ребята, конечно же, обнаружили пропажу, но открыто сказать об
этом не смогли. Зато я на каждой остановке выбегал и пил воду, где мог - из
кранов, фонтанчиков, даже лед сосал. А хуже всего то, что на одной из
станций, мы похитили у морожещицы бочонок со льдом. Лед был обычный, не
сухой, и я сперва сосал его, утоляя мучительную жажду после ночного
шоколада. Шоколадный кофеин вызвал сильный жар и приливы крови к голове, и я
стал класть на голову лед. Замотал голову полотенцем, как чалмой, а под него
по мере таяния, подкладывал все новые и новые куски льда. Мне казалось, что
голова даже покрылась инеем, но я все подкладывал и подкладывал лед.
По Оренбургу я еще, пошатываясь, гулял, а вечером после него слег с
сильным жаром - видимо, простудился. Жар вызвал такую жажду, что я пил любую
воду, не разбирая ее принадлежности. Под утро к жару прибавился понос, а
поезд, как я уже упоминал, шел не останавливаясь. Дверной проем вагона был
перегорожен доской, чтобы люди при качке не выпадали. И я, зацепившись
руками за эту доску, приседал наружу и давал волю поносу. Почти все два дня
до Тобола я провисел в такой позе, при температуре почти в сорок градусов.
Сорок снаружи и сорок в организме - я чувствовал себя на все
восемьдесят градусов. В этом жару и бреду мне запомнилась одна картина. Мы
проезжали в степи мимо двух женщин в юбках до земли и с лицами, густо
напудренными мелом или побелкой. На этом белом фоне выделялись ярко-красные
губы. Ребята уже с первых вагонов начали кричать им пошлости и делать
неприличные жесты. И вдруг прямо перед нашим вагоном обе женщины резко
повернулись к нам спиной, нагнулись и задрали сзади юбки. Поезд шел очень
медленно, и я, несмотря на жар и понос, разобрал все анатомические
подробности женского таза сзади.
Вечером, уже не помню, какого дня пути, мы прибыли на маленькую станцию
Тобол, где нас высадили. Я чувствовал себя все хуже и хуже, лекарств никаких
не было, и на ум приходил анекдот, который я раньше считал очень смешным, а
в тот момент крайне грустным и страшным.
Вот этот анекдот: умирает в больнице человек от дезинтерии. Врачи
сказали ему, что он безнадежен и спросили, что передать родным и друзьям.
- Передайте, что я умер от сифилиса! - просит больной.
- Помилуйте, - удивляются врачи, - зачем такая дезинформация?
- А чтобы думали, что я умер как настоящий мужчина, а не как засранец!
Я, в отличие от того больного, обмануть никого уже не смог. Диагноз мой
был ясен всем.
Нам велели погрузиться навалом в кузова автомобилей ГАЗ-51, и повезли
куда-то. Трясло так, что из одного кузова выпал на дорогу какой-то студент.
Его подобрали и поехали дальше. По дороге мы сделали две-три остановки и
стояли примерно по часу. Мне уже эти стоянки были ни к чему, и я даже не
вылезал из кузова - меня бил озноб, и вылезти наружу не было сил.
К утру приехали на какой-то распределитель - барак с нарами, но без
матрасов, и велели ждать, пока подыщут жилье. Я, весь дрожа, еле добрел до
нар и лег прямо на доски. До этого, сходив в туалет, я обнаружил, что уже
хожу с кровью.
- А ведь ты подохнешь, наверное! - внимательно посмотрев на меня,
сказал мой приятель Витька Галушкин, - хоть ты и падла приличная, хорони
потом тебя тут! Так и быть, дам тебе лекарства, может, пригодишься еще!
Витька был сыном какого-то союзного военного представителя в Грузии в
ранге министра. Он мог бы спокойно увильнуть от целины, но не стал этого
делать. Отец обеспечил его классными лекарствами, чтобы обезопасить сына. Я
забыл название этого лекарства, но помню, что это был импортный антибиотик,
целенаправленно от кишечных болезней.
Витька дал мне пакетик с таблетками и аннотацию, где были рекомендации
по применению. Днем прекратился понос, а к вечеру я чувствовал себя уже
сносно. Я поблагодарил Витьку за спасение и извинился за "чистку" его вещей.
Помню, что именно в его рюкзаке мы нашли больше всего деликатесов и фляжку
коньяка.
- Если не подохнешь, - за тобой ящик водки! - объявил Витька. Но я не
успел поставить ему ящик на целине - он вскоре же заболел и был отправлен в
Тбилиси. Дома же мы с ним выпили не один ящик водки; для меня это пьянство
прошло безвредно, а Витька же, к сожалению, постепенно спился и умер еще
молодым, причем, прямо на улице. Но это было лет через пятнадцать, а пока я
почувствовал, что выжил.
На ночь нас определили в пустующий амбар под номером 628, где уже были
нары. Дали по тоненькому байковому одеялу, матрасу, соответствующее белье и
подушки. Амбар No 628 принадлежал Чендакскому зерносовхозу, и мы поступили в
распоряжение отделения этого совхоза.
Все было бы ничего - я выздоровел, погода была хорошая, только из-за
запасов зерна под полом в амбаре водились крысы с кролика величиной. Они
были здесь хозяевами, мы - гостями. Крысы вынужденно мирились с нами,
по-видимому, понимая, что если мы уйдем из амбара, придут местные, которые
хуже. Но замахиваться, а тем более бить себя - не позволяли: по-звериному
скалились и угрожающе пищали. Часто они ночевали в наших постелях, правда,
поверх одеяла, внутрь почему-то не лезли. Крысы очень любили сало, а мы
иногда покупали его у местных. Приходилось подвешивать его к потолочным
балкам на проволоке, иначе крысы в момент съели бы это лакомство.
Рядом с амбаром была кухня в виде в виде вагончика, а также туалет,
правда без дверей, но со входом, обращенным в поле. Дня через два-три после
выздоровления, ко мне вернулись прежние сила и наглость. Я подобрал где то
пилу-ножовку, заточил ее на круге с двух сторон кинжалом и сшил из кирзы
чехол. Еще я сшил себе широкий пояс из сыромятной кожи, а потом надеялся
изготовить и самодельную штангу. А пока прицепил к поясу чехол с
импровизированным кинжалом.
Штангу я все-таки себе сделал из длинной стальной оси, с посаженными на
нее катками от тракторной ходовой части, где катки эти катятся изнутри по
гусеницам. Штангу я поставил посреди амбара и стал регулярно тренироваться.
Витька, спасший мне жизнь, как-то снисходительно отозвался о штанге,
назвав ее "жестянкой". Я обиделся и предложил поспорить на две бутылки водки
- если она меньше 100 килограммов, выигрывает Витька, а больше - я. Тут же
нашлись помощники, погрузили штангу на телегу и гурьбой отправились в
магазин - взвешивать. Выиграл я - штанга оказалась весом 105 килограммов.
Витька купил две бутылки водки (уборочная еще не началась и водка пока
продавалась), которые тут же и выпили: первый стакан - я, второй - Витька, а
остальное - выпили помощники.
Витька быстро захмелел, кричал, что зря дал мне дорогие лекарства, что
лучше бы я подох, и тому подобное. А вскоре он сильно заболел (уже не помню,
чем) и его отправили домой. Оставшиеся матрас, одеяло и подушку, я забрал
себе, сказав, что Витька "завещал" это добро мне. Матрасы я положил друг на
друга, а байковые одеяла сшил по периметру, набив между ними сухое сено. Как
я оказался прав, что сделал это - грядущие холода я перенес сравнительно
легко, по крайней мере, не спал в телогрейке и сапогах, как другие.
По праву сильнейшего я вел себя в группе по-хозяйски, но у меня
обнаружился конкурент. Это был староста группы - Володя Прийменко, прошедший
армию и знавший некоторые приемы самбо. Володя был худ, белоглаз, похож на
Иудушку Головлева по рисункам Кукрыниксов, зол и достаточно силен. Мы с ним
периодически цеплялись друг к другу, но пока по-мелочи. Володя был очень
нудным парнем и все доносил нашему куратору - члену парткома факультета
Тоточава. Последний был добрым и неплохим человеком, но как партиец должен
был реагировать. А как мегрел (Тоточава - мегрельская фамилия), наверное,
симпатизировал мне, если это вообще можно было сделать при моем поведении.
Причина моего раздора с Володей была одна - кухня. Не знаю медицинского
обоснования этого явления, но после моего кишечного заболевания неизвестной
мне этиологии, у меня проснулся бешеный аппетит. Я ел все, что попадет под
руку - зерно молочно-восковой спелости, кашу, остающуюся в котле, не
съеденные яйца, которых было так много, что и съесть их все оказалось
невозможным. Иногда я по ночам вставал, будто в туалет, а сам шел на кухню,
вскрывал дверь ножом и быстро поедал оставленные там припасы. Я вынужден был
поедать быстро потому, что минут через десять Прийменко, убедившись, что
меня нет в туалете, бежал на кухню и мешал мне утолять голод. Какое ему было
дело до этого - не понимаю, нудный и вредный был он, и все тут!
А время от времени мы схватывались. Я старался захватить его в мои
смертельные объятья, он же предпочитал удары. В конце концов, мы сваливались
на землю и как два зверя катались, пытаясь укусить друг друга. Услышав мат и
рычанье, ребята вставали и отдирали нас друг от друга.
Я знал, что Володька "обхаживал" нашу повариху Марту, он постоянно
просиживал с ней на кухне. Ребятам это не очень нравилось. И когда Тоточава
объявил, что надо назначить ответственного по кухне, то я и Прийменко
одновременно выставили свои кандидатуры. Вопрос решался голосованием.
- Он же обожрет вас, вам это надо? - приводил свой довод Прийменко.
- А Прийменко будет на кухне трахаться с Мартой, это вам понравится? -
приводил я свой довод.
- Пусть подерутся, и кто выиграет, тот и будет зав. кухней! - предложил
Гога Тертерян.
Меня ребята не очень любили, но Володю за его доносительство и
нудность, просто ненавидели. Наша драка была бы для них неплохим шоу.
Уговаривать нас не надо было. Мы вскочили на нары - а они были, как
одна площадка 5х2 метра и покрыты матрасами - и сцепились. Мне удалось
ухватить противника за шею согнутой правой рукой, которую я дополнительно
сгибал левой. Прийменко, пользуясь тем, что руки у меня заняты, стал
пальцами выдавливать мне глаза. Я пытался укусить его, бил его коленом в
пах, но не помогало. Только когда он стал хрипеть от удушья, а у меня пошла
кровь, как показалось, из глаз (на самом деле кровь пошла из носа), нас
растащили, как двух питбулей.
Вопрос о зав. кухни оставался открытым, пока его не разрешил Тоточава.
У вас есть староста, пусть он будет и ответственным за кухню, и причем
здесь Гулиа? - провозгласил Тоточава и ребята неохотно, но согласились. Я
грозился поджечь кухню, но потом понял, что первым пострадаю от этого я сам.
К тому же мы стали менять зерно у местных жителей на самогон, сало и другие
съестные продукты.
Делалось это так. В то время хлеба убирали раздельным способом - сперва
косили и укладывали в валки, а потом, когда зерно недели через две дозревало
в валках, подборщиками подбирали и молотили это зерно. Этот метод, пригодный
для высоких, крепких колосьев, например, на Кубани, плохо подходил для
целины 1958 года.
Колосья были слабые, часто шли дожди, и подбирать жиденькие, прибитые к
земле валки было очень трудно. Все комбайнеры понимали это, но было указание
партийного руководства, то ли области, то ли Казахстана, то ли самого
Хрущева - косить враздельную. Мы же с моим комбайнером Толиком на нашей
самоходке, косили впрямую по диагонали поля - "напрямки" к какой-нибудь
деревне. Там медленно ехали вдоль домов и громко предлагали: "Кому пшеницы?"
Покупатель находился тут же. Мы высыпали ему за забор наш бункер - 11
центнеров, а он давал за это четверть самогона, огромный кусок сала,
засоленного мяса, маринованных огурцов и другой снеди. Так что, водкой и
закуской мы были обеспечены! В свое слабое оправдание могу только, забегая
вперед, сказать, что к середине августа пошли непрерывные дожди, когда
подбирать валки было нельзя, а к концу месяца повалил снег, засыпав всю
скошенную пшеницу толстым слоем. Только весной такой хлеб частично подбирали
и отправляли на спиртзаводы. А мы косили "по уму" - напрямую, спасали зерно,
отдавая его труженникам деревни, а спирт получали тут же, минуя спиртзаводы.
И быстро и экономично!
Мне постоянно приходила на ум крамольная мысль - а нужно ли было вообще
"поднимать" целину? Окупятся ли такие колоссальные финансовые затраты,
переброс людских ресурсов, сломанные судьбы людей? Кормила же Россия в 1913
году пол-мира и без всякой целины. В приватных беседах с "бывалыми" людьми -
и на целине и в Москве, я получал однозначный ответ: "Не нужно!" Правда,
ответ произносился тет-а-тет и шепотом.
А вот на другой, менее глобальный, но более близкий мне вопрос - нужно
ли было посылать на целину неопытных студентов со всей страны - я однозначно
отвечаю: "Нет!". Не самый худший был наш "призыв" - все идейные, готовые к
труду ребята. И что же мы сделали полезного? Скосили малую часть хлебов,
которые все равно пропали. Причем за счет совхоза съели столько, что все
остались должны не менее, чем по тысяче рублей. Кроме того, израсходовали
государственные деньги на проезд (будь он неладен!) и обмундирование -
телогрейки, сапоги, матрасы, одеяла и пр. Вместо летнего отдыха чуть ли не
половина ребят заболела, и на два месяца все опоздали на занятия. А два
парня с нашего вагона вообще погибли нелепой смертью. Доходили слухи, что в
соседних отделениях совхоза тоже были погибшие - кто от электротока, но
больше всего от убийств со стороны местных и драк с ними. Мы были очень
невыгодны местным жителям - работали почти бесплатно, отбивая их хлеб. Да и
подворовывать так или иначе им мешали.
Местные несколько раз стреляли дробью по фанерному туалету близ нашего
амбара-общежития. Они появлялись со стороны деревеньки, обычно поздно
вечером, дожидались, когда кто-нибудь пойдет с фонарем в туалет, а потом
стреляли крупной дробью. Дробь легко пробивала фанеру, и несчастный студент
мчался обратно в амбар, отправляя свою нужду по дороге. В амбаре мы заливали
ему ранки йодом и выковыривали дробинки иголкой или шилом. Жаловаться было
некому, да и лечиться было не у кого. Хорошо еще, что ранки были неопасные.
После двух-трех случаев я нашел лист железа и прибил его к стенке туалета
изнутри. Договорились, что когда прозвучит выстрел, сидящий в туалете должен
истошно орать, имитируя ранение. Довольный снайпер шел домой и не придумывал
новых способов борьбы с нами.
Как-то "старик" Калашян, двухметровый богатырь Чуцик и я пошли в засаду
в кусты. Дождались, когда местный вышел с ружьем, выбрал позицию и стал
ждать свою жертву. "Жертва", с которой мы, конечно же, договорились, надев
сапоги, телогрейку и обмотав голову одеялом, несколько раз перебегала с
фонарем, привязанным к швабре, до туалета и обратно.
Наконец раздался выстрел и тут же - другой. Мы бросились наперерез
стрелку, отгородив его от деревни. Мы ногами свалили его на землю, потоптали
прилично, избили прикладом его же ружья, которое потом сломали ударами о
пень и бросили рядом. Напоследок я вынул свой кинжал-ножовку, порезал на
"снайпере" куртку и сделал несколько неглубоких проколов в мягкие области -
ягодицы, бедра, икры. Стрельба по "бронированному" туалету прекратилась.
До уборочной "страды" нас почти не использовали, мы даже просили
работы. Направили как-то подровнять силосный ров, но нас там от вони
стошнило, и мы сбежали. Я попросил у десятника Архипова "силовой" работы,
поднять там чего-нибудь или перетащить. Штангист, дескать, сила пропадает.
Десятник хитро улыбнулся и повез на своем "козле" меня в поле. Там стоял
комбайн "Сталинец - 6" со снятым двигателем. Видимо, двигатель
отремонтировали и поставили на землю рядом с машиной. Поднять двигатель надо
было метра на полтора.
- Поднимешь - сто рублей дам! - сказал на прощание Архипов и повернул
машину, - заеду часа через два!
Я уже продумывал хитрые комбинации из рычагов и веревки, как вдруг
увидел ехавший навстречу мне "газик" с чужими студентами на борту. Я замахал
руками, и когда машина остановилась, попросил:
Студенты, дорогие, помогите комбайнеру поднять двигатель обратно!
Свалился по дороге, узнает начальник - головы не сносить!
Студенты попрыгали с кузова, и за пару минут двигатель был на месте. Я
сказал им: "Большое целинное спасибо!", а водитель, хитро подмигнув мне,
увез студентов дальше. Я не стал ждать десятника и пошел сам в контору -
дороги туда было минут двадцать. Архипов аж рот раскрыл от удивления, когда
узнал, что двигатель на месте. Не поверил, посадил меня в козла, и мы
поехали на место. Вышел, посмотрел на двигатель, потом на меня и покачал
головой.
Хочешь, еще за сто рублей сниму его снова? - предложил я, но десятник
отверг мое предложение. Вернулись в контору, и он без разговоров выдал мне
сто рублей. Но злопамятный Архипов решил доконать меня следующим своим
заданием. Он предложил уложить фундамент для печи в строящейся конторе.
Цоколь конторы был уже выложен саманными блоками - "саманами". Изготовлены
они были из навоза, глины и рубленой соломы, и весили, наверное, по пуду
штука. На дворе валялась куча саманов и куча земли, вырытой из ямы под
фундамент. Нужно было замесить глину (бочка воды и глина имелись), уложить
саманы в фундаментную яму в пять слоев, подогнать их, положить на глину,
подравнять топором и лопатой, которые лежали тут же рядом.
Кучу земли, нужно было вывезти подальше и рассыпать - для этого стояла
лошадь с телегой. Одной бочки воды не хватило бы, и на этой же телеге мне
пришлось бы привозить воду из озера. На это давался целый день и двести
рублей оплаты. Архипов должен был заехать часов в шесть и проверить работу.
Я почесал голову и понял, что не в коня корм. Работу эту я не осилю, а
уж Архипов разнесет "парашу" по всему совхозу. Тогда я (даром, что ли
отличник!) решил схитрить. Я вылил бочку воды в глину и размешал ее, затем
засыпал лопатой кучу земли обратно в фундаментную яму, и как следует,
утрамбовал ее ногами. Небольшой остаток разровнял по полу конторы. Затем
уложил сверху один слой саманов, обильно смазанный глиной и даже
отштукатуренный ею же сверху. Остальные саманы набрал в телегу и отвез
подальше, свалив в овраг, а затем улегся отдохнуть на траву близ строящейся
конторы и заснул.
Забегая вперед, расскажу, что на следующий год сюда приехали наши же
студенты, но курсом младше. Так вот, бригада, которая достраивала контору,
рассказала мне, как чертыхался Архипов, когда поставленная на мой фундамент
печь осела и покосилась так, что чуть не свалилась. Пришлось разбирать печь
и перекладывать фундамент.
Проснулся я оттого, что кто-то будил меня. - Неужели, Архипов! - в
страхе подумал я, но будили меня очень уж нежно, явно не по-Архиповски.
Открываю глаза: надо мной сидит женщина в косынке, загорелая, глаза голубые,
улыбается. Зубы - как у всех местных - находка для стоматолога.
- Я - Ульяна, - представилась она, - подойду, думаю, посмотрю, не помер
ли. Вижу - здоров! - Увидев, что я в порядке, Ульяна улыбалась все шире и
шире.
- Может за здоровьечко самогончику по чуть-чуть? - подмигнув,
предложила Ульяна и, раскрыв холщевую сумку, показала горлышко бутылки,
заткнутое газетной пробкой.
Я поднялся и осмотрел Ульяну. Надо сказать, что снизу она казалась
привлекательнее. Маленького роста, крепышка, лет тридцати, Ульяна была
скорее не загорелой, а вся в коричневых веснушках. Нос - чухонский, губы
обветренные. Настроение упало, но сразу поднялось при мысли о самогоне, а
возможно, и закуске. Как-никак - весь день без обеда!
Мы уселись на цоколь, Ульяна постелила газету, поставила бутылку и один
граненый стакан. Затем положила на газету нарезаного соленого сала, полбулки
хлеба и несколько огурцов.
- Стакан-то один всего, - виновато улыбнулась Ульяна. Но я быстро налил
самогон в стакан, вручил его Ульяне, а сам взял в руки бутылку.
- У нас на Кавказе, откуда я приехал, пьют только из бутылки! -
уверенно соврал я.
- Так ты тоже с Кавказа? - радостно удивилась Ульяна, - ты что, не
грузин ли? Слово "тоже" насторожило меня, но я бодро доложил:
- Грузин - первый сорт, - мегрел называется, мы на Черном море живем, -
хвастался я, хлопая себя кулаком в грудь, совсем как это делает самец
гориллы, который живет несколько южнее.
Мы выпили за здоровье, как предложила Ульяна, потом - за встречу, а
последнюю - уже за любовь. Меня поразила метаморфоза, которую, я испытал
тогда впервые в жизни. До первого глотка Ульяна, как я уже говорил, казалась
мне невзрачной, даже некрасивой женщиной, намного старше меня. После первого
тоста, я стал находить ее загадочной незнакомкой, этакой пастушкой,
забредшей к соседнему пастушку на посиделки. После второго тоста Ульяна
преобразилась в красивую мулатку, необычайно привлекательную и сексуальную.
Обнимая ее за талию, я ощутил здоровую упругость сильного тела, созданного
как будто специально для плотской любви. Тогда я еще не знал народной
мудрости: "Не бывает некрасивых женщин, бывает только мало водки!" Солнце
грело, но не пекло, вокруг конторы была зеленая густая трава, поодаль -
кусты.
Мы выпили по третьему разу и как-то вместе встали. Обняв друг друга за
талии, мы, пошатываясь, пошли в известную нам сторону. Я пошатывался больше
(наверное, больше выпил, или привычки было меньше!), но Ульяна твердой рукой
направляла мое движение в нужную нам сторону - к кустам.
Как голодные звери набрасываются на свою добычу, как вольные борцы
горячо схватываются друг с другом после сигнала судьи, так и мы с Ульяной
необузданно повалившись на траву, обхватили друг друга всем, чем можно было
только обхватить. Задыхаясь и рыча, мы срывали друг с друга одежды, стараясь
не очень повредить их, так как помнили, что надо будет еще и одеваться ...
Опыта подобных встреч у меня еще не было, но как-то все получилось само
собой. Вот она - сила инстинкта! Вокруг никого не было, но я все же
прикрывал рот Ульяны рукой - мне казалось, что ее финальный вопль слышен аж
в нашем амбаре. Затем мы разом откинулись друг от друга и, лежа на спинах на
прохладной траве, дышали так тяжело, как будто выполнили всю работу,
порученную мне прощелыгой Архиповым.
Постепенно наше дыхание стало ровнее, реже; мы снова посмотрели друг на
друга - и снова в бой. Второй раунд был поспокойнее, но и подольше.
- Ты не очень-то вопи подконец! - попросил я Ульяну, - десятник скоро
должен подойти, как бы не услышал, гад!
Ульяна, страдальчески улыбаясь, кивнула, но обещания своего не сдержала
...
Архипов пришел, как и обещал, в шесть. Увидев выполненную работу, он
потоптался на фундаменте, похвалил его, но, посмотрев на меня уставшего и
всего взмокшего, выжатого, простите за банальность, как лимон, даже пожалел:
-Ты уж так не убивался бы, завтра можно было бы закончить!
- Я - человек слова! - был мой ответ Архипову, - я на целину не
отдыхать приехал!
Тот молча выдал мне двести рублей, и я пошел к себе в амбар. Когда все
уже улеглись спать, я, как бы невзначай, спросил:
- Ребята, а кто такая здесь Ульяна, может, кто знает? И тут один из
наших студентов, по фамилии Жордания и по прозвищу "меньшевик" вскочил так
быстро и так с криком, будто его тяпнула за заднее место крыса. Поясню его
прозвище: Жордания известный в Грузии меньшевик-эмигрант, наш "меньшевик"
был просто его однофамильцем.
- Так вот почему эта сука прогнала меня сегодня, выходит, это ты ее
успел трахнуть! - Жордания кричал так, как будто его обворовали, - это моя
баба, я ее раньше нашел, так не по-кавказски - отбирать чужое! - причитал
"меньшевик". - Слушай, оставь ты эту "шалашовку", она со всем совхозом уже
успела перетрахаться, вот и тебя подобрала! - на ухо мне советовал "старик"
Калашян, - наш "меньшевик" живет у нее, пьет ее самогон, трахает ее и горя
не знает; ты видел, чтобы он ночевал с нами в амбаре? Только сегодня - и все
из-за тебя! Оставь ее, еще подхватишь бяку, если уже не подхватил. А у тебя,
как я знаю, невеста дома ...
Я, подивившись осведомленности "старика", "оставил" Ульяну. Вернее, она
сама больше ко мне не подходила. "Меньшевик" опять перестал ночевать в
амбаре. Вот такой была моя первая настоящая встреча с женщиной ...
это тоже неплохо! Днем купались в Каспийском море, а потом часть ребят
поехала на вокзал, а я с моим товарищем Максимовым пошли на вокзал пешком.
Когда мы добрели до вокзала, то увидели наш поезд только с хвоста - он
медленно уходил.
Никогда не забуду наш с Максимовым бег вдогонку уходящему товарняку. Он
продолжался, наверное, полчаса. Еле-еле мы подпрыгнули на площадку заднего
вагона, подхватываемые такими же опоздавшими, и пробыли там до ближайшей
стоянки. Потом нашли свой вагон и встретились с товарищами, которые весело
сообщили, что они нас уже не ждали. Господи, почему я не упал при этом беге
и не вывихнул ногу! От Махачкалы я бы за день добрался бы до Тбилиси на
попутных машинах или зайцем на пассажирских поездах, но целинная чаша меня
бы миновала!
Беда случилась в эту ночь и на следующий день, когда мы проезжали по
Калмыцким степям, Астраханской дельте и Западному Казахстану.
Этой ночью дежурным по вагону был я с приятелем Максимовым. И пришла
мне в голову шальная мысль - а не пошарить ли нам по торбам сокурсников и не
поискать ли там чего-нибудь вкусного. Ведь все продукты мы должны были сдать
в общий котел, а утаивать от товарищей - не по-комсомольски! Стало быть,
жаловаться не будут. Обшарив вещи, мы обнаружили фляжку коньяка, несколько
банок икры и много шоколада. Выпили на двоих фляжку, а икру я больше банки
съесть не смог, по известной причине. Зато шоколаду я съел до десятка
плиток, запивая водой; давился, но ел. Заснуть после этого, я даже утром не
смог.
Наутро ребята, конечно же, обнаружили пропажу, но открыто сказать об
этом не смогли. Зато я на каждой остановке выбегал и пил воду, где мог - из
кранов, фонтанчиков, даже лед сосал. А хуже всего то, что на одной из
станций, мы похитили у морожещицы бочонок со льдом. Лед был обычный, не
сухой, и я сперва сосал его, утоляя мучительную жажду после ночного
шоколада. Шоколадный кофеин вызвал сильный жар и приливы крови к голове, и я
стал класть на голову лед. Замотал голову полотенцем, как чалмой, а под него
по мере таяния, подкладывал все новые и новые куски льда. Мне казалось, что
голова даже покрылась инеем, но я все подкладывал и подкладывал лед.
По Оренбургу я еще, пошатываясь, гулял, а вечером после него слег с
сильным жаром - видимо, простудился. Жар вызвал такую жажду, что я пил любую
воду, не разбирая ее принадлежности. Под утро к жару прибавился понос, а
поезд, как я уже упоминал, шел не останавливаясь. Дверной проем вагона был
перегорожен доской, чтобы люди при качке не выпадали. И я, зацепившись
руками за эту доску, приседал наружу и давал волю поносу. Почти все два дня
до Тобола я провисел в такой позе, при температуре почти в сорок градусов.
Сорок снаружи и сорок в организме - я чувствовал себя на все
восемьдесят градусов. В этом жару и бреду мне запомнилась одна картина. Мы
проезжали в степи мимо двух женщин в юбках до земли и с лицами, густо
напудренными мелом или побелкой. На этом белом фоне выделялись ярко-красные
губы. Ребята уже с первых вагонов начали кричать им пошлости и делать
неприличные жесты. И вдруг прямо перед нашим вагоном обе женщины резко
повернулись к нам спиной, нагнулись и задрали сзади юбки. Поезд шел очень
медленно, и я, несмотря на жар и понос, разобрал все анатомические
подробности женского таза сзади.
Вечером, уже не помню, какого дня пути, мы прибыли на маленькую станцию
Тобол, где нас высадили. Я чувствовал себя все хуже и хуже, лекарств никаких
не было, и на ум приходил анекдот, который я раньше считал очень смешным, а
в тот момент крайне грустным и страшным.
Вот этот анекдот: умирает в больнице человек от дезинтерии. Врачи
сказали ему, что он безнадежен и спросили, что передать родным и друзьям.
- Передайте, что я умер от сифилиса! - просит больной.
- Помилуйте, - удивляются врачи, - зачем такая дезинформация?
- А чтобы думали, что я умер как настоящий мужчина, а не как засранец!
Я, в отличие от того больного, обмануть никого уже не смог. Диагноз мой
был ясен всем.
Нам велели погрузиться навалом в кузова автомобилей ГАЗ-51, и повезли
куда-то. Трясло так, что из одного кузова выпал на дорогу какой-то студент.
Его подобрали и поехали дальше. По дороге мы сделали две-три остановки и
стояли примерно по часу. Мне уже эти стоянки были ни к чему, и я даже не
вылезал из кузова - меня бил озноб, и вылезти наружу не было сил.
К утру приехали на какой-то распределитель - барак с нарами, но без
матрасов, и велели ждать, пока подыщут жилье. Я, весь дрожа, еле добрел до
нар и лег прямо на доски. До этого, сходив в туалет, я обнаружил, что уже
хожу с кровью.
- А ведь ты подохнешь, наверное! - внимательно посмотрев на меня,
сказал мой приятель Витька Галушкин, - хоть ты и падла приличная, хорони
потом тебя тут! Так и быть, дам тебе лекарства, может, пригодишься еще!
Витька был сыном какого-то союзного военного представителя в Грузии в
ранге министра. Он мог бы спокойно увильнуть от целины, но не стал этого
делать. Отец обеспечил его классными лекарствами, чтобы обезопасить сына. Я
забыл название этого лекарства, но помню, что это был импортный антибиотик,
целенаправленно от кишечных болезней.
Витька дал мне пакетик с таблетками и аннотацию, где были рекомендации
по применению. Днем прекратился понос, а к вечеру я чувствовал себя уже
сносно. Я поблагодарил Витьку за спасение и извинился за "чистку" его вещей.
Помню, что именно в его рюкзаке мы нашли больше всего деликатесов и фляжку
коньяка.
- Если не подохнешь, - за тобой ящик водки! - объявил Витька. Но я не
успел поставить ему ящик на целине - он вскоре же заболел и был отправлен в
Тбилиси. Дома же мы с ним выпили не один ящик водки; для меня это пьянство
прошло безвредно, а Витька же, к сожалению, постепенно спился и умер еще
молодым, причем, прямо на улице. Но это было лет через пятнадцать, а пока я
почувствовал, что выжил.
На ночь нас определили в пустующий амбар под номером 628, где уже были
нары. Дали по тоненькому байковому одеялу, матрасу, соответствующее белье и
подушки. Амбар No 628 принадлежал Чендакскому зерносовхозу, и мы поступили в
распоряжение отделения этого совхоза.
Все было бы ничего - я выздоровел, погода была хорошая, только из-за
запасов зерна под полом в амбаре водились крысы с кролика величиной. Они
были здесь хозяевами, мы - гостями. Крысы вынужденно мирились с нами,
по-видимому, понимая, что если мы уйдем из амбара, придут местные, которые
хуже. Но замахиваться, а тем более бить себя - не позволяли: по-звериному
скалились и угрожающе пищали. Часто они ночевали в наших постелях, правда,
поверх одеяла, внутрь почему-то не лезли. Крысы очень любили сало, а мы
иногда покупали его у местных. Приходилось подвешивать его к потолочным
балкам на проволоке, иначе крысы в момент съели бы это лакомство.
Рядом с амбаром была кухня в виде в виде вагончика, а также туалет,
правда без дверей, но со входом, обращенным в поле. Дня через два-три после
выздоровления, ко мне вернулись прежние сила и наглость. Я подобрал где то
пилу-ножовку, заточил ее на круге с двух сторон кинжалом и сшил из кирзы
чехол. Еще я сшил себе широкий пояс из сыромятной кожи, а потом надеялся
изготовить и самодельную штангу. А пока прицепил к поясу чехол с
импровизированным кинжалом.
Штангу я все-таки себе сделал из длинной стальной оси, с посаженными на
нее катками от тракторной ходовой части, где катки эти катятся изнутри по
гусеницам. Штангу я поставил посреди амбара и стал регулярно тренироваться.
Витька, спасший мне жизнь, как-то снисходительно отозвался о штанге,
назвав ее "жестянкой". Я обиделся и предложил поспорить на две бутылки водки
- если она меньше 100 килограммов, выигрывает Витька, а больше - я. Тут же
нашлись помощники, погрузили штангу на телегу и гурьбой отправились в
магазин - взвешивать. Выиграл я - штанга оказалась весом 105 килограммов.
Витька купил две бутылки водки (уборочная еще не началась и водка пока
продавалась), которые тут же и выпили: первый стакан - я, второй - Витька, а
остальное - выпили помощники.
Витька быстро захмелел, кричал, что зря дал мне дорогие лекарства, что
лучше бы я подох, и тому подобное. А вскоре он сильно заболел (уже не помню,
чем) и его отправили домой. Оставшиеся матрас, одеяло и подушку, я забрал
себе, сказав, что Витька "завещал" это добро мне. Матрасы я положил друг на
друга, а байковые одеяла сшил по периметру, набив между ними сухое сено. Как
я оказался прав, что сделал это - грядущие холода я перенес сравнительно
легко, по крайней мере, не спал в телогрейке и сапогах, как другие.
По праву сильнейшего я вел себя в группе по-хозяйски, но у меня
обнаружился конкурент. Это был староста группы - Володя Прийменко, прошедший
армию и знавший некоторые приемы самбо. Володя был худ, белоглаз, похож на
Иудушку Головлева по рисункам Кукрыниксов, зол и достаточно силен. Мы с ним
периодически цеплялись друг к другу, но пока по-мелочи. Володя был очень
нудным парнем и все доносил нашему куратору - члену парткома факультета
Тоточава. Последний был добрым и неплохим человеком, но как партиец должен
был реагировать. А как мегрел (Тоточава - мегрельская фамилия), наверное,
симпатизировал мне, если это вообще можно было сделать при моем поведении.
Причина моего раздора с Володей была одна - кухня. Не знаю медицинского
обоснования этого явления, но после моего кишечного заболевания неизвестной
мне этиологии, у меня проснулся бешеный аппетит. Я ел все, что попадет под
руку - зерно молочно-восковой спелости, кашу, остающуюся в котле, не
съеденные яйца, которых было так много, что и съесть их все оказалось
невозможным. Иногда я по ночам вставал, будто в туалет, а сам шел на кухню,
вскрывал дверь ножом и быстро поедал оставленные там припасы. Я вынужден был
поедать быстро потому, что минут через десять Прийменко, убедившись, что
меня нет в туалете, бежал на кухню и мешал мне утолять голод. Какое ему было
дело до этого - не понимаю, нудный и вредный был он, и все тут!
А время от времени мы схватывались. Я старался захватить его в мои
смертельные объятья, он же предпочитал удары. В конце концов, мы сваливались
на землю и как два зверя катались, пытаясь укусить друг друга. Услышав мат и
рычанье, ребята вставали и отдирали нас друг от друга.
Я знал, что Володька "обхаживал" нашу повариху Марту, он постоянно
просиживал с ней на кухне. Ребятам это не очень нравилось. И когда Тоточава
объявил, что надо назначить ответственного по кухне, то я и Прийменко
одновременно выставили свои кандидатуры. Вопрос решался голосованием.
- Он же обожрет вас, вам это надо? - приводил свой довод Прийменко.
- А Прийменко будет на кухне трахаться с Мартой, это вам понравится? -
приводил я свой довод.
- Пусть подерутся, и кто выиграет, тот и будет зав. кухней! - предложил
Гога Тертерян.
Меня ребята не очень любили, но Володю за его доносительство и
нудность, просто ненавидели. Наша драка была бы для них неплохим шоу.
Уговаривать нас не надо было. Мы вскочили на нары - а они были, как
одна площадка 5х2 метра и покрыты матрасами - и сцепились. Мне удалось
ухватить противника за шею согнутой правой рукой, которую я дополнительно
сгибал левой. Прийменко, пользуясь тем, что руки у меня заняты, стал
пальцами выдавливать мне глаза. Я пытался укусить его, бил его коленом в
пах, но не помогало. Только когда он стал хрипеть от удушья, а у меня пошла
кровь, как показалось, из глаз (на самом деле кровь пошла из носа), нас
растащили, как двух питбулей.
Вопрос о зав. кухни оставался открытым, пока его не разрешил Тоточава.
У вас есть староста, пусть он будет и ответственным за кухню, и причем
здесь Гулиа? - провозгласил Тоточава и ребята неохотно, но согласились. Я
грозился поджечь кухню, но потом понял, что первым пострадаю от этого я сам.
К тому же мы стали менять зерно у местных жителей на самогон, сало и другие
съестные продукты.
Делалось это так. В то время хлеба убирали раздельным способом - сперва
косили и укладывали в валки, а потом, когда зерно недели через две дозревало
в валках, подборщиками подбирали и молотили это зерно. Этот метод, пригодный
для высоких, крепких колосьев, например, на Кубани, плохо подходил для
целины 1958 года.
Колосья были слабые, часто шли дожди, и подбирать жиденькие, прибитые к
земле валки было очень трудно. Все комбайнеры понимали это, но было указание
партийного руководства, то ли области, то ли Казахстана, то ли самого
Хрущева - косить враздельную. Мы же с моим комбайнером Толиком на нашей
самоходке, косили впрямую по диагонали поля - "напрямки" к какой-нибудь
деревне. Там медленно ехали вдоль домов и громко предлагали: "Кому пшеницы?"
Покупатель находился тут же. Мы высыпали ему за забор наш бункер - 11
центнеров, а он давал за это четверть самогона, огромный кусок сала,
засоленного мяса, маринованных огурцов и другой снеди. Так что, водкой и
закуской мы были обеспечены! В свое слабое оправдание могу только, забегая
вперед, сказать, что к середине августа пошли непрерывные дожди, когда
подбирать валки было нельзя, а к концу месяца повалил снег, засыпав всю
скошенную пшеницу толстым слоем. Только весной такой хлеб частично подбирали
и отправляли на спиртзаводы. А мы косили "по уму" - напрямую, спасали зерно,
отдавая его труженникам деревни, а спирт получали тут же, минуя спиртзаводы.
И быстро и экономично!
Мне постоянно приходила на ум крамольная мысль - а нужно ли было вообще
"поднимать" целину? Окупятся ли такие колоссальные финансовые затраты,
переброс людских ресурсов, сломанные судьбы людей? Кормила же Россия в 1913
году пол-мира и без всякой целины. В приватных беседах с "бывалыми" людьми -
и на целине и в Москве, я получал однозначный ответ: "Не нужно!" Правда,
ответ произносился тет-а-тет и шепотом.
А вот на другой, менее глобальный, но более близкий мне вопрос - нужно
ли было посылать на целину неопытных студентов со всей страны - я однозначно
отвечаю: "Нет!". Не самый худший был наш "призыв" - все идейные, готовые к
труду ребята. И что же мы сделали полезного? Скосили малую часть хлебов,
которые все равно пропали. Причем за счет совхоза съели столько, что все
остались должны не менее, чем по тысяче рублей. Кроме того, израсходовали
государственные деньги на проезд (будь он неладен!) и обмундирование -
телогрейки, сапоги, матрасы, одеяла и пр. Вместо летнего отдыха чуть ли не
половина ребят заболела, и на два месяца все опоздали на занятия. А два
парня с нашего вагона вообще погибли нелепой смертью. Доходили слухи, что в
соседних отделениях совхоза тоже были погибшие - кто от электротока, но
больше всего от убийств со стороны местных и драк с ними. Мы были очень
невыгодны местным жителям - работали почти бесплатно, отбивая их хлеб. Да и
подворовывать так или иначе им мешали.
Местные несколько раз стреляли дробью по фанерному туалету близ нашего
амбара-общежития. Они появлялись со стороны деревеньки, обычно поздно
вечером, дожидались, когда кто-нибудь пойдет с фонарем в туалет, а потом
стреляли крупной дробью. Дробь легко пробивала фанеру, и несчастный студент
мчался обратно в амбар, отправляя свою нужду по дороге. В амбаре мы заливали
ему ранки йодом и выковыривали дробинки иголкой или шилом. Жаловаться было
некому, да и лечиться было не у кого. Хорошо еще, что ранки были неопасные.
После двух-трех случаев я нашел лист железа и прибил его к стенке туалета
изнутри. Договорились, что когда прозвучит выстрел, сидящий в туалете должен
истошно орать, имитируя ранение. Довольный снайпер шел домой и не придумывал
новых способов борьбы с нами.
Как-то "старик" Калашян, двухметровый богатырь Чуцик и я пошли в засаду
в кусты. Дождались, когда местный вышел с ружьем, выбрал позицию и стал
ждать свою жертву. "Жертва", с которой мы, конечно же, договорились, надев
сапоги, телогрейку и обмотав голову одеялом, несколько раз перебегала с
фонарем, привязанным к швабре, до туалета и обратно.
Наконец раздался выстрел и тут же - другой. Мы бросились наперерез
стрелку, отгородив его от деревни. Мы ногами свалили его на землю, потоптали
прилично, избили прикладом его же ружья, которое потом сломали ударами о
пень и бросили рядом. Напоследок я вынул свой кинжал-ножовку, порезал на
"снайпере" куртку и сделал несколько неглубоких проколов в мягкие области -
ягодицы, бедра, икры. Стрельба по "бронированному" туалету прекратилась.
До уборочной "страды" нас почти не использовали, мы даже просили
работы. Направили как-то подровнять силосный ров, но нас там от вони
стошнило, и мы сбежали. Я попросил у десятника Архипова "силовой" работы,
поднять там чего-нибудь или перетащить. Штангист, дескать, сила пропадает.
Десятник хитро улыбнулся и повез на своем "козле" меня в поле. Там стоял
комбайн "Сталинец - 6" со снятым двигателем. Видимо, двигатель
отремонтировали и поставили на землю рядом с машиной. Поднять двигатель надо
было метра на полтора.
- Поднимешь - сто рублей дам! - сказал на прощание Архипов и повернул
машину, - заеду часа через два!
Я уже продумывал хитрые комбинации из рычагов и веревки, как вдруг
увидел ехавший навстречу мне "газик" с чужими студентами на борту. Я замахал
руками, и когда машина остановилась, попросил:
Студенты, дорогие, помогите комбайнеру поднять двигатель обратно!
Свалился по дороге, узнает начальник - головы не сносить!
Студенты попрыгали с кузова, и за пару минут двигатель был на месте. Я
сказал им: "Большое целинное спасибо!", а водитель, хитро подмигнув мне,
увез студентов дальше. Я не стал ждать десятника и пошел сам в контору -
дороги туда было минут двадцать. Архипов аж рот раскрыл от удивления, когда
узнал, что двигатель на месте. Не поверил, посадил меня в козла, и мы
поехали на место. Вышел, посмотрел на двигатель, потом на меня и покачал
головой.
Хочешь, еще за сто рублей сниму его снова? - предложил я, но десятник
отверг мое предложение. Вернулись в контору, и он без разговоров выдал мне
сто рублей. Но злопамятный Архипов решил доконать меня следующим своим
заданием. Он предложил уложить фундамент для печи в строящейся конторе.
Цоколь конторы был уже выложен саманными блоками - "саманами". Изготовлены
они были из навоза, глины и рубленой соломы, и весили, наверное, по пуду
штука. На дворе валялась куча саманов и куча земли, вырытой из ямы под
фундамент. Нужно было замесить глину (бочка воды и глина имелись), уложить
саманы в фундаментную яму в пять слоев, подогнать их, положить на глину,
подравнять топором и лопатой, которые лежали тут же рядом.
Кучу земли, нужно было вывезти подальше и рассыпать - для этого стояла
лошадь с телегой. Одной бочки воды не хватило бы, и на этой же телеге мне
пришлось бы привозить воду из озера. На это давался целый день и двести
рублей оплаты. Архипов должен был заехать часов в шесть и проверить работу.
Я почесал голову и понял, что не в коня корм. Работу эту я не осилю, а
уж Архипов разнесет "парашу" по всему совхозу. Тогда я (даром, что ли
отличник!) решил схитрить. Я вылил бочку воды в глину и размешал ее, затем
засыпал лопатой кучу земли обратно в фундаментную яму, и как следует,
утрамбовал ее ногами. Небольшой остаток разровнял по полу конторы. Затем
уложил сверху один слой саманов, обильно смазанный глиной и даже
отштукатуренный ею же сверху. Остальные саманы набрал в телегу и отвез
подальше, свалив в овраг, а затем улегся отдохнуть на траву близ строящейся
конторы и заснул.
Забегая вперед, расскажу, что на следующий год сюда приехали наши же
студенты, но курсом младше. Так вот, бригада, которая достраивала контору,
рассказала мне, как чертыхался Архипов, когда поставленная на мой фундамент
печь осела и покосилась так, что чуть не свалилась. Пришлось разбирать печь
и перекладывать фундамент.
Проснулся я оттого, что кто-то будил меня. - Неужели, Архипов! - в
страхе подумал я, но будили меня очень уж нежно, явно не по-Архиповски.
Открываю глаза: надо мной сидит женщина в косынке, загорелая, глаза голубые,
улыбается. Зубы - как у всех местных - находка для стоматолога.
- Я - Ульяна, - представилась она, - подойду, думаю, посмотрю, не помер
ли. Вижу - здоров! - Увидев, что я в порядке, Ульяна улыбалась все шире и
шире.
- Может за здоровьечко самогончику по чуть-чуть? - подмигнув,
предложила Ульяна и, раскрыв холщевую сумку, показала горлышко бутылки,
заткнутое газетной пробкой.
Я поднялся и осмотрел Ульяну. Надо сказать, что снизу она казалась
привлекательнее. Маленького роста, крепышка, лет тридцати, Ульяна была
скорее не загорелой, а вся в коричневых веснушках. Нос - чухонский, губы
обветренные. Настроение упало, но сразу поднялось при мысли о самогоне, а
возможно, и закуске. Как-никак - весь день без обеда!
Мы уселись на цоколь, Ульяна постелила газету, поставила бутылку и один
граненый стакан. Затем положила на газету нарезаного соленого сала, полбулки
хлеба и несколько огурцов.
- Стакан-то один всего, - виновато улыбнулась Ульяна. Но я быстро налил
самогон в стакан, вручил его Ульяне, а сам взял в руки бутылку.
- У нас на Кавказе, откуда я приехал, пьют только из бутылки! -
уверенно соврал я.
- Так ты тоже с Кавказа? - радостно удивилась Ульяна, - ты что, не
грузин ли? Слово "тоже" насторожило меня, но я бодро доложил:
- Грузин - первый сорт, - мегрел называется, мы на Черном море живем, -
хвастался я, хлопая себя кулаком в грудь, совсем как это делает самец
гориллы, который живет несколько южнее.
Мы выпили за здоровье, как предложила Ульяна, потом - за встречу, а
последнюю - уже за любовь. Меня поразила метаморфоза, которую, я испытал
тогда впервые в жизни. До первого глотка Ульяна, как я уже говорил, казалась
мне невзрачной, даже некрасивой женщиной, намного старше меня. После первого
тоста, я стал находить ее загадочной незнакомкой, этакой пастушкой,
забредшей к соседнему пастушку на посиделки. После второго тоста Ульяна
преобразилась в красивую мулатку, необычайно привлекательную и сексуальную.
Обнимая ее за талию, я ощутил здоровую упругость сильного тела, созданного
как будто специально для плотской любви. Тогда я еще не знал народной
мудрости: "Не бывает некрасивых женщин, бывает только мало водки!" Солнце
грело, но не пекло, вокруг конторы была зеленая густая трава, поодаль -
кусты.
Мы выпили по третьему разу и как-то вместе встали. Обняв друг друга за
талии, мы, пошатываясь, пошли в известную нам сторону. Я пошатывался больше
(наверное, больше выпил, или привычки было меньше!), но Ульяна твердой рукой
направляла мое движение в нужную нам сторону - к кустам.
Как голодные звери набрасываются на свою добычу, как вольные борцы
горячо схватываются друг с другом после сигнала судьи, так и мы с Ульяной
необузданно повалившись на траву, обхватили друг друга всем, чем можно было
только обхватить. Задыхаясь и рыча, мы срывали друг с друга одежды, стараясь
не очень повредить их, так как помнили, что надо будет еще и одеваться ...
Опыта подобных встреч у меня еще не было, но как-то все получилось само
собой. Вот она - сила инстинкта! Вокруг никого не было, но я все же
прикрывал рот Ульяны рукой - мне казалось, что ее финальный вопль слышен аж
в нашем амбаре. Затем мы разом откинулись друг от друга и, лежа на спинах на
прохладной траве, дышали так тяжело, как будто выполнили всю работу,
порученную мне прощелыгой Архиповым.
Постепенно наше дыхание стало ровнее, реже; мы снова посмотрели друг на
друга - и снова в бой. Второй раунд был поспокойнее, но и подольше.
- Ты не очень-то вопи подконец! - попросил я Ульяну, - десятник скоро
должен подойти, как бы не услышал, гад!
Ульяна, страдальчески улыбаясь, кивнула, но обещания своего не сдержала
...
Архипов пришел, как и обещал, в шесть. Увидев выполненную работу, он
потоптался на фундаменте, похвалил его, но, посмотрев на меня уставшего и
всего взмокшего, выжатого, простите за банальность, как лимон, даже пожалел:
-Ты уж так не убивался бы, завтра можно было бы закончить!
- Я - человек слова! - был мой ответ Архипову, - я на целину не
отдыхать приехал!
Тот молча выдал мне двести рублей, и я пошел к себе в амбар. Когда все
уже улеглись спать, я, как бы невзначай, спросил:
- Ребята, а кто такая здесь Ульяна, может, кто знает? И тут один из
наших студентов, по фамилии Жордания и по прозвищу "меньшевик" вскочил так
быстро и так с криком, будто его тяпнула за заднее место крыса. Поясню его
прозвище: Жордания известный в Грузии меньшевик-эмигрант, наш "меньшевик"
был просто его однофамильцем.
- Так вот почему эта сука прогнала меня сегодня, выходит, это ты ее
успел трахнуть! - Жордания кричал так, как будто его обворовали, - это моя
баба, я ее раньше нашел, так не по-кавказски - отбирать чужое! - причитал
"меньшевик". - Слушай, оставь ты эту "шалашовку", она со всем совхозом уже
успела перетрахаться, вот и тебя подобрала! - на ухо мне советовал "старик"
Калашян, - наш "меньшевик" живет у нее, пьет ее самогон, трахает ее и горя
не знает; ты видел, чтобы он ночевал с нами в амбаре? Только сегодня - и все
из-за тебя! Оставь ее, еще подхватишь бяку, если уже не подхватил. А у тебя,
как я знаю, невеста дома ...
Я, подивившись осведомленности "старика", "оставил" Ульяну. Вернее, она
сама больше ко мне не подходила. "Меньшевик" опять перестал ночевать в
амбаре. Вот такой была моя первая настоящая встреча с женщиной ...