Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

пальто, которое мне купила в Москве Таня.
Последний раз я ехал в Тольятти через Москву. Пару дней провел с Таней,
рассказал ей об изменениях в моей жизни. Она посмотрев, как я был одет,
немедленно повела меня в комиссионный магазин и купила длинное черное
кожаное пальто с меховой подстежкой, которую можно было и снимать. Это
пальто застегивалось на металлические пуговицы, а кроме них был и широкий
пояс с металлической же пряжкой. Купила она мне также черную меховую
"ушанку" с кожаным верхом и опускающимся передом, и черные кожаные же
перчатки.
- На Волге бывают сильнейшие морозы с ветром - дыхание Сибири! -
пояснила Таня, - мигом в ледышку превратишься! Конечно же, деньги я выслал
Тане сразу, как только получил "подъемные". Когда я надевал всю эту "кожу",
то становился похож на комиссара времен гражданской войны. Пальто имело
огромные холщевые внутренние карманы, в каждом из которых помещалось по три
поллитры. Находка, а не пальто! Пропал бы я без него, первой же зимой -
холода зашкаливали за сорок три градуса, а при этом еще и сильный ветер. Но
наступления зимы я, возможно, и не дождался бы, не будь этого пальто,
купленного мне любящей и любимой душой.
Наконец выпал устойчивый снег. Из моего окна, выходящего на запад,
открывался вид на шоссе и бескрайнее поле. Очередной день мой прошел в тех
же мучениях сексуальной и трудовой недостаточности, что и раньше. Часам к
четырем я выпил настолько сильно, что заснул. Проснулся я на закате, чего не
пожелаю даже врагу, даже Гераклу Маникашвили или Домбровскому (а их в те
годы я считал главными своими врагами!). Народная мудрость говорит, что сон
на закате приводит к страшнейшей депрессии при пробуждении.
Так случилось и со мной. Меня разбудил луч заходящего за снежный
горизонт огромного красного солнца. Я понял, что наступил вечер, а
перспектив - никаких. Пить водку не хотелось, я был сыт ею по горло. Впереди
- пустота, черная дыра, сплошная энтропия!
Я привстал с постели, случайно потянув за собой простыню. Обнажился
край грязно-серого матраса с огромной иссиня-черной печатью "ТФКПИ". Я
догадался, что это "Тольяттинский филиал Куйбышевского политехнического
института" - матрас был старый, еще тех времен, когда наш Политехнический
был филиалом.
- Ну и занесло же меня! - с ужасом подумал я и похолодел от этой мысли.
- Москва, Тбилиси, теперь вот этот филиал... А дальше что? Дальше - ничего!
Я резко поднял голову и оглядел верх комнаты. Над окном с видом на уже
зашедшее солнце проходила труба водяного отопления. Я выдернул из моего
пальто кожаный пояс, просунул его конец в пряжку, образовав подобие петли, и
забрался на подоконник. С этой высоты я увидел самый верхний краешек
заходящего за снежный горизонт Солнца.
- Успеть, успеть! - забеспокоился я, и, лихорадочно стал завязывать
узлом конец пояса на горячей железной трубе. - Успеть, пока не зашло! -
бессвязно бормотал я, спешно просовывая голову в петлю. - Успеть! - как в
бреду проговорил я, прыгая с подоконника.
Рывок за шею, затем - темнота в глазах, и вот я уже ощущаю себя лежащим
на полу с петлей на шее. Я взглянул на трубу - на ней торчал, завязанный
узлом конец пояса. Порвался, порвался Танин пояс, не дал мне повисеть вволю!
Я встал на колени и повернул петлю на шее оборванным концом вперед. Пояс
лопнул по косому шву; было заметно, что он сшит из мелких кусочков кожи и
играл лишь декоративную роль. Воспользуйся я брючным ремнем, вынули бы меня
из петли еще не скоро...
Резкий стук в дверь прервал мои мысли; я, пошатываясь, подошел к двери
и отпер ее ключом, торчащим из замка. В дверях стоял незнакомый молодой
человек интеллигентной наружности.
Меня зовут Геной, я живу в комнате под вами. У вас падало на пол
что-нибудь тяжелое? Гена взглянул на мой оригинальный галстук, на оборванный
кусок пояса на трубе и все понял. Он вошел в комнату и затворил за собой
дверь.
- Вы разрешите мне пригласить вас к нам на чай? Я живу с женой Леной и
сейчас у нас в гостях еще одна дама. Уверен, что вам сейчас необходимо
развеяться. Только, пожалуйста, снимите этот ваш ужасный галстук!
Глупо улыбаясь, я снял "галстук", бросил его на койку и пошел за Геной.
По дороге Гена сообщил мне, что он меня знает - что я новый доцент с
теоретической механики, и что дама, которая у них в гостях, тоже живет в
нашем общежитии - она доцент с кафедры химии.
Мы зашли в комнату Гены, где за столом пили чай две женщины - одной лет
двадцать, другой лет на десять больше. Я представился дамам и сказал, что у
меня со стены свалилась тяжелая полка с книгами и чуть было не зашибла меня.
- Я - Лена, - сообщила молодая женщина, работаю на "Иностранных
языках", а это - и она кивнула на женщину постарше - Наташа Летунова, она
работает вместе с моим мужем на "Химии".
- Выпейте чаю! - предложила она.
- А как насчет водки, у меня есть бутылочка? - осторожно спросил я.
Лена замотала головой, а Наташа заинтересованно посмотрела на меня
огромными голубыми глазами и ответила неожиданной фразой:
С большим и толстым удовольствием!
Голос у Наташи был низкий и хрипловатый. Мы встретились с ней
взглядами, и я понял, что она - наш человек! Я сбегал наверх за бутылкой и
"мухой" спустился вниз. Лена достала из шкафа два яблока и нарезала их;
поставила три рюмки - мне с Наташей и Гене, сама она не пила совсем.
- Давайте выпьем, мой любимый тост - за жизнь! - предложил я, -
по-еврейски это звучит так - "лыхайм!".
Гена внимательно посмотрел на меня, хитро улыбнулся и пригубил рюмку.
Наташа выпила залпом; я медленно и с удовольствием отхлебывал водку - в
голове у меня был ураган. Лена захлопала в ладоши и спросила, не еврей ли я
(потом я узнал, что она сама - еврейка)?
- Учусь этому! - загадочно ответил я.
Гена весь вечер допивал свою рюмку, а остальное выпили мы с Наташей. По
ее реакции на знакомство со мной, я понял, что "встретились два
одиночества". Она стала называть меня "Нури", а я, ее - "Натой". Вскоре она
захотела спать и попросила проводить ее; я заметил, что Наташу сильно
"вело".
Провожать оказалось недалеко - она жила на первом этаже в конце
коридора. Наташа отперла дверь, и, отворив ее, быстро протолкнула меня в
комнату, видимо, чтобы не заметили студентки. Затем она заперла дверь уже
изнутри, но свет зажигать не стала. Достаточно света проникало через два
окна, завешанные газетами. Наташа без обиняков обняла меня за шею и
поволокла к постели, которая уже была разобрана. Все это казалось мне
какой-то фантастикой или сном, но я решил, что так, видимо, это и должно
быть - судьба!
- Делай со мной, что хочешь, но только обещай, что не будешь звать меня
замуж! - прошептала мне прямо в ухо Наташа, когда мы уже фактически
выполняли супружеские обязанности.
- Торжественно клянусь - не буду! - прерывисто дыша, обещал я.
Интуитивно я почувствовал, что уже скоро Наташа собирается нарушить
тишину и прикрыл ей рот ладонью. Звуки получились сильно приглушенными.
- Проклятые студенты! - успела только, задыхаясь, прошептать Наташа,
как ей пришлось "глушить" уже меня.
И вот мы как рыбы, вытащенные из воды, лежа на спинах, пытаемся дышать,
беззвучно открывая рты. Студенты, вернее, студентки не дремлют! Им интересно
все, чем занимаются их доценты! В голове моей все постепенно "устаканилось".
- Да, висеть бы мне сейчас с вываленным набок языком, не порвись пояс!
- не давала мне покоя эта одна-единственная мысль. - Никаких суицидов
больше, что бы ни случилось! - поклялся я сам себе. Заклялась, как говорят,
свинья на помойку не ходить!

Предательства

Время от времени я заходил-таки на кафедру, чтобы сотрудники меня не
забывали. Кроме преподавателей на кафедре работали три лаборанта -
женщина-секретарь, жена доцента с соседней кафедры, а также двое мужчин -
безногий ветеран войны Менадр Евстратович Олеандров (Поносян постоянно путал
и называл его "Олеандр Менандрович"), и молодой, чрезвычайно мрачный и
молчаливый парень - Коля Мокин - пришедший только что после армии.
Когда на кафедре было много сотрудников, я веселил их анекдотами,
которых помнил множество. Народ хохотал, только один Коля Мокин сидел
молчаливый и мрачный, даже не улыбался, хотя анекдоты внимательно
выслушивал. Но вот я перешел к анекдотам на армейскую тематику. Рассказываю
один из них: "Солдат, слушающий анекдот, смеется три раза: когда
рассказывают, когда поясняют, и когда доходит. Офицер смеется два раза:
когда поясняют и когда доходит. Генерал смеется только один раз: когда
поясняют - до него не доходит!".
Ну, все посмеялись, а Коля все сидит мрачный, сдвинув густые брови, о
чем-то думает. Прошло минут пять, все уже забыли об анекдоте, как вдруг
стены кафедры сотряс громкий смех Коли, чего раньше от него никто и не
слышал.
- Ха, ха, ха! - громко смеялся Коля, а потом, закончив смеяться,
отчетливо сказал: - Да, Нурбей Владимирович, вы не лишены чувства юмора!
На этот раз стены кафедры сотряс коллективный гомерический смех всех
сотрудников, длившийся так долго, что к нам в дверь стали заглядывать из
коридора. Когда я уходил, Григорий Арамович, провожая меня до вестибюля,
сказал напоследок:
- Как весело с тобой, будто находишься в родном Ереване! Зашел бы в
гости, так хочется выпить с кавказским человеком!
Мне и самому хотелось выпить с коллективом - Абросимовы (это Гена и
Лена) почти не пили, а вдвоем с Наташей пьянствовать скучно, хотя мы и
делали это каждый день. И я спросил у Поносяна, можно ли мне прийти с
подругой из нашего же ВУЗа, на что получил резко положительный ответ. Когда
я сообщил Наташе, что мы приглашены к Поносяну в гости, она отнеслась к
этому настороженно.
- Ты хорошо его знаешь, ведь к выпивке у нас в институте особое
отношение - почти сухой закон?
Я слышал, что "дядя Абраша" нетерпимо относится к пьянству, на
партсобрании разбирали даже чье-то "персональное дело" за выпивку - об этом
гласило объявление в вестибюле. Но мы ведь идем к кавказцу, почти к
родственнику!
Заложив три поллитровки в карман кожаного пальто, подпоясавшись
отремонтированным поясом, и взяв под руку мою Наташу, я отправился в гости к
Поносяну. Он жил, как я уже говорил, в преподавательском общежитии, но как
оказалось, в одной комнате с другим доцентом, молодым и общительным
Гавриловым с кафедры философии.
Мы перезнакомились друг с другом, я вытащил три бутылки из одного
кармана, что поразило хозяев, и мы начали выпивать. Почему-то Поносян после
первой же рюмки пить отказался - привык, говорит, к вину, да и вообще
сегодня печень побаливает. Наташу это опять же насторожило, но я шепнул ее
на ухо: - больше останется!
Пили, в основном, я с Гавриловым, да и Наташа - чуть-чуть. Как поется в
песне, "выпили мы пива, а потом - по сто, а затем начали - про это и про
то!" Коснулись мы того, что в институте - одни евреи. Поносян заметил, что
почти все заведующие кафедрами - евреи, что нам здесь ничего не светит; он
сам, например, собирается получить квартиру и снова тут же вернуться в
Ереван.
- Так что, если ты собираешься получить кафедру, - забудь об этом,
найдут какого-нибудь еврея! - доверительно сказал мне Поносян.
- А как же Абрам обещал мне через полгодика? - возмутился я.
- Да он всем обещает, и мне обещал то же самое! - признался Поносян.
И тут меня понесло - я и так, и этак поносил ректора, а за ним и всех
институтских евреев. Даже затронул ректорскую маму, чего, правда, сам не
помню.
- А какой он развратник - ты себе не представляешь! - добавил Поносян.
- Был, понимаешь, в санатории в Кисловодске, да не один, а с молодой
любовницей - вот с их кафедры, - и Гриша указал на Гаврилова. Тот засмеялся:
- Ну и шутник же ты, Гриша, да ей еще тридцати нет, не верю!
- У меня доказательства есть - фотографии! В том санатории мой
двоюродный брат работает, вот он их и сфотографировал на память. А потом
фотки эти мне передал, узнав, где я работаю. - Если будут обижать -
покажешь, - говорит!
Но когда Гаврилов посерьезнел, Гриша рассмеялся и превратил все в
шутку.
Выпил я у Поносяна сильно - Наташа еле довела меня домой и положила
спать в моей комнате - в таком состоянии я был ей бесполезен. Студенток мы
не стеснялись, все уже были в курсе наших дел. Я спал часов до одиннадцати,
пока в комнату ни постучала дежурная и ни сообщила, что меня срочно вызывают
к ректору. Не предполагая ничего плохого, я быстро оделся и через полчаса
был уже в приемной. Ректору доложили, и я зашел.
- Разговор будет плохой, - сразу предупредил меня Абрам, - знайте, что
у нас городок очень маленький, а институт еще меньше! Вчера вы при
сотрудниках института ругали меня матерно и ругали всех евреев - что плохого
я или другие евреи вам сделали? Ведете развратный образ жизни, пьянствуете -
и это при студентах в общежитии. А нагрузки почему себе не взяли - так вы
приобретаете преподавательский опыт? Я недоволен вами - немедленно
исправляйтесь, если хотите вообще у нас работать!
Вышел я от ректора так, как будто меня окатили - нет, не холодной
водой, а ушатом дерьма. Кто донес? Наташе же это самой не выгодно. Поносяну
- тоже, ведь мы ректора ругали вместе. - Гаврилов! - мелькнула мысль, - он
коммунист, на кафедре философии все коммунисты; он не ругал ни ректора, ни
евреев. Как бы он не сказал ректору про фотографии, что у Гриши!
Я немедленно разыскал Поносяна, для этого мне пришлось даже его вызвать
с занятий, и рассказал ему о происшедшем.
- Точно - Гаврилов! - поддакнул мне Григорий, - ведь они на кафедре
философии все "сексоты". Секретные сотрудники - расшифровал он это слово,
видя мое недоумение. А с фотографиями - это я пошутил, ты сам смотри -
никому про это!
Наташе я рассказал про визит к ректору уже после работы, она была очень
раздосадована.
- Ну, все, теперь мы оба у начальства на крючке! Не хотела туда идти,
чего ты и меня потащил? Теперь тебе никогда не получить кафедру, а мне -
должности зам. декана по воспитательной работе. Хотела подработать немного!
Уверена - донес Поносян! Морда у него отвратительная, не выпил ни капли, да
и заинтересован он, чтобы ты кафедру не получил. Он на место зав. кафедрой
метит!
Я решил, что и это логично, но прямых доказательств нет. Надо быть
крайне осторожным со всеми, хотя чего уж осторожничать, когда все потеряно!
Я уже хотел, было отметить мою неудачу дома, но Наташа меня попросила:
- Сделай мне приятное, зайди со мной к одному знакомому, он в соседнем
доме живет. Он - шофер-таксист. Недавно он меня с Курумоча бесплатно довез.
Летала в Казань, еще до знакомства с тобой, а по дороге назад у меня из
кармана кошелек сперли, так он довез меня бесплатно домой. Правда, я обещала
занести ему деньги, даже паспорт показывала, где живу, оказалось, что мы
соседи.
- Посидим полчасика, выпьем, отдам ему деньги, поблагодарю, и домой
пойдем. Только не вздумай ревновать - ему пятьдесят с лишним лет, мужлан
такой малограмотный - сам увидишь!
Взяли пару бутылок водки, Наташа перевела меня через двор, и позвонила
в дверь, крыльцо, которого выходило почти на угол нашего дома. Дверь открыл
хмурый мужик в тулупе, оказавшийся тем самым водителем.
- Дмитрий Васильевич, вот я и нашла вас! А вы, наверное, решили, что я
забыла про должок! - Наташа вошла в дом, ведя меня за собой. В комнате
оказалось очень холодно - отопление было печное, а печь - нетопленой. Кроме
холода в комнате был страшный беспорядок, бардак, что называется. На газете
на столе - недоеденная селедка и полкирпича черного хлеба. Мы, не снимая
верхней одежды, присели за стол, я вынул бутылки. Хозяин оживился, сбегал
куда-то, принес охапку дров. Помимо стенной печи, в комнате стояла жестяная
печка-буржуйка, дымовая труба от которой шла прямо в верхнюю часть стенной
печи.
Печка загудела, в комнате сразу же стало тепло. Мы сняли пальто и
положили рядом с собой. Дмитрий Васильевич тоже снял свой тулуп и принес из
сеней пару селедок, стал их чистить. Я заметил, что у него не хватает
верхних фаланг нескольких пальцев на руке, а где эти фаланги имелись, был
несмываемый "траур" под ногтями. Все это было так противно, что я только и
стал дожидаться конца этого визита. Мы выпили по первой, мне после
вчерашнего стало тошно, и я больше не притрагивался к водке. Наташа и шофер
продолжали пить; Наташа оживилась, стала отпускать какие-то сальные шуточки.
Если хотите увидеть людей в самом гадком свете, то при коллективной
пьянке сами воздержитесь, не пейте, и вам будет до тошноты противно смотреть
на пьющих и слушать их бред. Если, конечно, они не английские лорды. Наташа
и Дмитрий Васильевич лордами не были, и мне стало гадко. Я начал звать
Наташу домой, мотивируя тем, что мне жарко (а в комнате действительно стало
как в бане - тепло и сыро). Она посоветовала мне одеться и подождать во
дворе.
- Я за тобой - мухой! - заявила она и поцеловала меня в щеку.
Я оделся и вышел. Подождал с четверть часа, разозлившись, вернулся
назад. Но дверь оказалась запертой. Тогда я стал звонить, дверь, ворча,
отворил Дмитрий Васильевич - босиком, в майке и кальсонах. Кинувшись в
комнату, я увидел Наташу, лежащую в койке под одеялом; лицо у нее было
багровым и в пятнах.
- Дмитрий Васильевич, - прогнусавила она, - выгоните его, он мне
надоел!
- Ну, что, - спросил меня этот монстр в кальсонах, - сами уйдем, или
сделаем, как они велели?
Я повернулся и, не ощущая ничего, вышел во двор. Полная Луна сияла, как
холодное Солнце, освещая снег. Вокруг была смертельная красота. Глубоко
проваливаясь в сугробы, я шел "напрямки" ко входу в общежитие и удивлялся,
как это земля не разверзнется подо мной, и я не провалюсь в Тартарары. Что
это все означает - спасение мое из петли, внезапное любовное счастье,
неожиданное предательство сотрудника, и конец карьеры? И далее - неслыханное
по цинизму предательство любимой женщины! Не слишком ли частая смена
декораций, дальше, как будто, некуда...
Но я, как обычно, ошибся, дальше было куда... Зайдя в комнату Наташи
(ключи были у меня), и погасив свет, я лег в ее постель. Постель не
менялась, наверное, никогда; простыня была местами необычно накрахмаленной;
в комнате стоял устойчивый запах застарелого секса. Понюхав подушку, глубоко
втянув носом воздух, я почувствовал после прогулки по чистейшему и
лунно-морозному воздуху, что от подушки приторно сладко запахло Наташей.
Подумав немного, я снова сладострастно понюхал подушку и заснул, обняв и
прижав ее к лицу. Проснулся я от стука в дверь. Ключ был вставлен в замок и
торчал с моей стороны.
- Кто там? - ошалело спросил я и понял, что уже утро.
- Нури, прости, это я! - жалобным баском пропела лисица-Наташа.
Отворив дверь, я увидел несчастных, дрожащих с похмелья, Наташу и ее
монстра-приятеля. Они вошли, и Дмитрий Васильевич заспешил обратно.
- Я проводил их, чтобы ничего по дороге с ними не случилось! Простите
нас, чего по пьянке не бывает! - стуча зубами, просипел Васильич.
- Одну минуточку! - бросил я ему и приказал Наташе, - раздевайся, и - в
койку!
Она, дрожа от тремора, принялась быстро раздеваться, и я не отставал от
нее. Раздевшись, она - худющая и сутулая, бессильно повалилась на койку. Я
лег на нее, покрыв своим телом, и тогда уже спросил ошеломленного этим
зрелищем Васильича.
- Что, выйдешь сам, или помочь?
Тот нелепо затопал сапогами, завертелся, видимо забыв, где выход и,
наконец, вышел вон. Я запер за ним дверь и приступил к экзекуции Наташи...
А через три дня...Чтобы было понятно, и в тоже время, чтобы обойтись
без обыденщины, расскажу анекдот в тему, причем в двух сериях.
Над Африкой, районом, где проживали дикие племена, разбился самолет.
Все погибли, осталась в живых одна стюардесса, которую взял своей очередной
женой вождь местного племени. Конец первой серии.
Вторая серия. Через три дня вождь собирает своих воинов и спрашивает
их:
- О, мои храбрые воины, помните, как в позапрошлом году крокодил
откусил мне ногу, плакал ли я тогда?
- О, великий вождь, ты не плакал тогда! - отвечали воины.
- А когда в прошлом году тяжеленный бегемот наступил мне на живот,
плакал ли я тогда?
- О, великий вождь, ты не плакал и тогда! - отвечали воины.
- А теперь я плачу, плачу, когда писаю!
Теперь ясно, что со мной случилось через три дня? Если не ясно, то
дополняю сказанное еще одним анекдотом.
- Все течет, все меняется! - сказал философ.
- Все течет, но ничего не меняется! - возразил больной одной
неприличной болезнью, называемой "гусарским насморком", "путешественником",
"триппером", "гонорреей" и мало ли еще как...
Одним словом, мне не хватило всех бед, которые со мной приключились, и
я получил в наследство от Дмитрия Васильевича этот гусарский насморк, будь
он неладен (и Васильич, и насморк!). Хотел, было, набить Натахе лицо, но
пожалел - своя, все-таки...

Дальнейшие приключения

И вдруг...наконец, должно же нам хоть в чем-то повезти - Наташе
объявили, что ей выделили квартиру и нужно срочно, за день или два
заселяться. Квартира была двухкомнатной с одной проходной комнатой,
совмещенными удобствами и крохотной кухней в пятиэтажной "хрущебе" на
последнем этаже. Но считалось, что и это отлично.
Перевозить было практически нечего, вся обстановка в комнате была
"казенной", но была одна загвоздка. Наташа никак не могла найти слов, чтобы
сказать мне об этой загвоздке. Но, наконец, нашла слова, и вот в чем
оказалось дело.
Будучи дамой ленивой, Наташа не выходила вечером, ночью и утром в
туалет, который находился в конце коридора, делала свои дела (естественно,
не очень серьезные!) в комнате в баночки. Баночки затем сливались в
трехлитровые баллоны из-под сока; они закупоривались полиэтиленовыми
крышками и хранились под кроватью и в шкафу. Баллонов было таких около
двадцати, и их надо было ликвидировать, чтобы "сдать" комнату и получить
разрешение на въезд в квартиру.
Но как эти баллоны с желтоватой жидкостью пронести незаметно через весь
коридор, чтобы пронырливые студентки ничего не заметили? Я на минутку
задумался и нашел-таки решение. Мне его подсказала загадка, которую я
немедленно загадал Наташе.
- Наташа, а у какой нации есть такая фамилия - Мачабели?
- Да грузинская это фамилия, такой писатель был или артист, не знаю, -
без энтузиазма ответила Наташа.
- А фамилия Мачасини - это у какой нации?
- Итальянская она, а в чем дело?
- А дело, моя дорогая, в том, что была "моча бели", а теперь будет
"моча сини", и ни один студент не догадается! Беги за чернилами!
Наташа "мухой" слетала в институт и принесла пузырьков десять синих
чернил для авторучек с кафедры. Мы откупоривали баллоны, заливали туда
пузырьки чернил, а потом несли баллоны с темно-синей жидкостью сливать в
туалет. Студентки таращили глаза, но ничего понять не могли. Наташа сама
призналась одной из них, что красила постельное белье в синий цвет - так
сейчас модно - а теперь сливает отработанную краску.
Так или иначе, комнату мы сдали, положили жалкие пожитки Наташи в
чемодан и принесли его в квартиру, которая была неподалеку. Вторым рейсом мы
зашли в спортмагазин и купили надувной матрас с подушками. По дороге взяли
выпивку и закуску. Отметили вселение, надули матрас и заснули. Ночью,
потихоньку сталкивали друг друга с узенького матраса, так как вдвоем на него
не помещались. Назавтра пришлось покупать еще один.
Начало моей "течки" совпало с нашим вселением на новую квартиру. О том,
чтобы лечить позорную болезнь в городском диспансере, даже и разговора не
могло быть. Как говорил мне наш ректор, Тольятти - городок маленький, и
назавтра все "интересненькое" будет известно повсеместно. Поэтому Наташа
позвонила в родной город Казань и переговорила со своей знакомой медсестрой
о нашей обоюдной проблеме.
- Миллион бициллина в мышцу сейчас и сто тысяч - через месяц. По пачке
тетрациклина и норсульфазола в день в течение недели. От выпивки в период
лечения воздержаться! - пробубнила мне Наташа советы медсестры.
Мы дружно посмеялись над последним советом "ученой" медсестры, но шприц
и пузырьки с бициллином купили. Уколов, естественно, никто из нас делать не
умел, знали только, что их делают в ягодицу. Прокипятили шприц (тогда
одноразовых не было!), положили его на блюдечко остывать, а сами для
храбрости "приняли". От страха нас бил колотун, уколов мы оба очень боялись,
тем более от таких непрофессиональных "медиков".
Я раскрыл пузырек с бициллином, это оказался порошок. Как же его
колоть, если он порошок? Решили разбавить кипяченой водой. Высыпали два
миллиона единиц бициллина на блюдце (а это оказались все десять пузырьков!),
разбавили рюмкой воды и размешали ложкой. Получилась каша. Налить больше
воды - тогда в шприц не поместится. А так - эта каша и не засасывается!
Вынул я поршень из шприца и ложкой заложил туда кашеобразный бициллин.
Затем вставил поршень, надел иглу и приказал Наташе: - Ложись! Да не так,
перевернись на живот, я же укол делать буду, а не то, что ты подумала!
Она заверещала, и, дрожа всем телом, стащила с себя трусы и легла на
матрас лицом вниз.
Резким движением я воткнул иглу в ягодицу и начал давить на поршень.
Лекарство не шло через иглу! Наташа начала издавать стоны, совсем как при
половом акте. Я пристыдил ее: она замолкла, положив себе в рот пальцы и
прикусив их. Взяв шприц левой рукой, я со всех сил надавил на поршень
правой. Наташа взвизгнула, кончик шприца выскочил из иглы и лечебная "каша"