Страница:
Но позже этот прием запретили. Но "весовщик", разумеется, не знал этого, да
и ему все эти тонкости были ни к чему. Поэтому, развивая
"староконтинентальным" способом килограммов 400-500 тяги, я легко разгибал
цепочку динамометра, и она рвалась.
Постепенно весовщики стали меня узнавать и начинали орать, лишь только
наша веселая компания приближалась к "медвесам".
А теперь перейдем к немой сцене моего с Федоровым рукопожатия. Сам
Дмитрий Иванович и его сотрудник - Игорь Андреевич Недорезов (будущий мой
большой друг) не сомневались в его исходе. "Кавказский горец" должен был
запрыгать и заорать от боли: "Вах, вах, вах ..." (Бакс, бакс, бакс ...). Но
когда Федоров стал сжимать мою ладонь, я подумав, что в Москве так принято,
стал отвечать тем же. Дмитрий Иванович перестал улыбаться, и чувствовалось,
что он затрачивал на пожатие всю свою силу. Я отвечал ему адекватным
пожатием, причем, не меняя выражения лица. Пожать руку потенциальному
благодетелю сильнее я не решался и правильно сделал. Но я понял, что такое в
практике Федорова встречалось впервые. Он с достоинством убрал свою руку и
ласково предложил мне сесть.
Начало было успешным, и я, оставив свое "каказское" произношение,
рассказал Федорову и подсевшему к нам Недорезову суть своего изобретения.
Так, - произнес Федоров, - мы будем изготовлять это хозяйство ("так" и
"это хозяйство" - были любимыми словами Федорова).
- Какой скрепер вам нужен? - деловито спросил Федоров.
Я опешил от такого поворота событий и робко пролепетал:
- Да какой-нибудь самый маленький и дешевый!
Федоров рассмеялся.
- Я считаю, что тут лучше всего подойдет девятикубовый Д-374. В
Центрстроймеханизации есть такие, они дадут нам один. На нашем опытном
заводе мы откроем заказ. Чертежи-то у вас есть? - спросил Дмитрий Иванович.
Я покачал головой; в принципе "настоящие" чертежи для завода я и не
умел пока делать. Студенческие проекты и рабочая документация для завода -
вещи совершенно разные. Как пистолет и его муляж, к примеру.
- Я приехал в Москву на соревнования, и пока только ищу
заинтересованную организацию. Но чертежи будут, обязательно будут!
- Считайте, что вы нашли "заинтересованную организацию" - Федоров
усмехнулся, - делайте чертежи, если будут готовы даже через полгода, то это
ничего. Вы знаете, что такое рабочие чертежи?
Я закивал головой, хотя понятия не имел об этом. Тогда для меня главным
было не потерять доверия Федорова.
- А каким спортом вы занимаетесь? - поинтересовался Федоров.
- Я - штангист, мастер спорта. Приехал на Спартакиаду профсоюзов от
Грузии.
- Никогда бы не сказал, что вы - штангист! Вы же очень худы для
штангиста. По рукопожатию я понял, что вы - не простой человек. - Видите,
Игорь Андреевич, - обратился Дмитрий Иванович к Недорезову, - я же всегда
говорил, что у спортсмена все получается лучше, даже наука, даже
изобретательство! Студент с гор Кавказа - и такое гениальное предложение!
Только спортсмен мог додуматься до такого!
Игорь Андреевич кивал, улыбаясь. Чувствовалось, что разговор на эту
тему возникал у них не раз, и точка зрения Федорова здесь была ясна. На мое
счастье, я дал еще одно подтверждение этой точке зрения, и видимо, стал
симпатичен ему.
Договорились на том, что я готовлю за осень рабочие чертежи моего
устройства к скреперу Д-374, приезжаю весной в Москву, мы получаем скрепер,
завод изготавливает устройство, и мы монтируем его на скрепере. А потом
испытываем машину и ... Испытываем успешно - хорошо, а неуспешно - плохо.
Закончив разговор с Федоровым, я спустился на первый этаж в столовую. В
первый раз я зашел в столовую - мою будущую спасительницу - вечная ей
благодарность! В ней хлеб - черный и белый, а также горчица, стояли на
столах бесплатно. Бесплатным же был и горячий чай, без сахара, разумеется.
Вы когда-нибудь ели бутерброд, "черно-желто-белый"? Это толстый кусок
черного хлеба, намазанный горчицей с тонким куском белого хлеба сверху. И
душистый горячий грузинский чай, и все это бесплатно!
Но все это будет потом; а сейчас же я пообедал в столовой за деньги, не
забыв набрать бесплатного хлеба в портфель. Выйдя к памятнику Сталину, я
глубоко поклонился ему за поддержку и помощь, а лосей угостил бесплатным
хлебом. Не из рук, конечно, а бросая куски издалека. Лоси храпели и ели
бесплатный хлеб. На халяву, как говорят, и уксус сладок!
Несмотря на небывалую удачу в ЦНИИСе, молодой организм требовал еще
кое-чего. Нет, это я не насчет выпивки. Выпивка была, настроение
поднималось, но куда его потом было девать? Помню и трудности, создаваемые
"властями" выпивкам в общественных местах. Эти трудности только
раззадоривали нас на поиски все новых средств конспирации. Были среди нас
очень осторожные ребята, которые заносили бутылку с собой в туалет и,
запираясь, выпивали там. Туалеты в Москве - конечно, не "азиатско-выгребной"
вариант, но все-таки как-то недостойно строителей коммунизма. За что
боролись?!
Поэтому наиболее решительные и остроумные предпочитали обманывать
власти по-хитрому: пить на виду и не попадаться.
Помню, завтракать ходили мы на фабрику-кухню при МИИТе. Это огромная
столовая самообслуживания, столы здесь стояли длинными рядами, а между рядов
ходили толстые столовские тетеньки - "проверяльщицы" в белых халатах. Так
вот задались мы целью выпить по стакану водки прямо на глазах у
"проверяльщиц". Купили "Горный дубняк" по двадцать шесть рублей за бутылку
(дешевле "Московской особой" и еще настоена на чем-то полезном, пьется
легко!), взяли салатики, хлеб и стаканы, но без чая. Только собрались с
духом - идет "проверяльщица". И тут меня осенило - "дубняк" был коньячного
цвета, как чай. Я быстро опустил ложку в стакан и со звоном стал размешивать
"дубняк", как чай, да еще и дуть на него, вроде чтобы охладить. Ребята
быстро переняли пример, нашлись и такие, которые даже наливали "дубняк" в
блюдце и хлебали из него, как горячий чай. Ужимки у нас были при этом
подходящие - попробуйте "хлебать" сорокаградусный "дубняк", особенно из
блюдца! Это потрудней, чем семидесятиградусный чай!
Но природа требовала не только водки, но и любви. И мы вышли на улицы,
кто куда. Мы с Сурковым, которого звали Толей, выбрали улицу Горького -
нынешнюю Тверскую - не на помойке же себя нашли! Престиж! Но престиж выходил
нам боком - нас "динамили" по-черному. По мордам нашим было видно, кто мы
такие. Сейчас такие называются "лохами", а тогда "телками" (не путать с
"телками", которых тогда еще не было!). Мы знакомились, приглашали девочек в
кафе или ресторан, выпивали, а когда уже собирались вместе уходить, они
выходили в туалет, чтобы "привести себя в порядок". При этом нередко
оставляли свои вещи - преимущественно, картонные коробки из-под обуви,
причем просили "приглядеть" за ними. Так мы и приглядывали, пока официанты
не поясняли "телкам" истинное положение вещей.
Взбешенные неудачами мы решили и сами отомстить "динамисткам". Набрали
взаймы у соседей самые лучшие костюмы, я даже надел тогда галстук-бабочку и
модную беретку. Решили изобразить студента-иностранца, прибывшего погостить
в Москву к советскому товарищу. Нашли красивую коробку из-под вазы,
поставили туда пустую бутылку из-под портвейна, перевязали ленточками и - на
Горький-стрит.
Говорил я тогда по-английски неплохо, недаром специально изучал. Сурков
отвечал мне по-русски, поясняя непонятные слова жестами. Заходили в модные
магазины, осматривали дорогие покупки. В магазине "Подарки", что почти на
углу Горького с Охотным рядом, приметили парочку, явно из команды "Динамо".
В руках у них была авоська с коробкой из-под обуви. Мы обратились к ним за
помощью в выборе подарка для моей английской тетушки. При этом Толя
всяческими жестами за моей спиной показывал девушкам, что хватит, дескать, и
вазы, а остаток лучше пропить в подходящем ресторане. Наивный английский
студент долго уговаривать себя не стал, и мы, перейдя Охотный ряд, дружной
компанией отправились в ресторан "Москва", что был на третьем этаже
одноименной гостиницы. Тем более, что я по "легенде", в этой гостинице и
остановился.
Надо сказать, что это было достаточно официальное заведение, в отличие,
например, от "Зимнего сада" на седьмом этаже, или совсем уж демократичного
кафе "Огни Москвы" на пятнадцатом. Но в два последних заведения вечером
попасть было невозможно, а в "Москве" постоянно были пустые столики.
Желающих слушать патриотические мелодии и вести себя "культурно" было
немного - в основном, посетители были приезжие.
Мы не стесняли себя в выборе закусок и выпивок, а под конец уже
договорились с девочками, как будем проходить в мой номер через коридорного
"цербера", отошли "разведать" обстановку. Я глупо порывался взять с собой
вазу, Толя пояснял мне, что лучше ее понесут девушки, так "натуральнее", и
мы, оставив вазу и, попросив беречь ее от ударов, отошли на "пять минут".
Покатываясь от хохота, мы спустились в метро и поехали на свою
"Новослободскую". Особенно развеселило Толю то, что я повесил на бутылку
из-под портвейна "этикетку" с надписью "Привет от игроков тбилисского
"Динамо"!"
Утолив жажду мести, мы решили искать счастье, не отходя далеко от дома,
то есть от общежития. Ведь в нашем же корпусе жили и студентки, но мы
почему-то считали их "честными" и не рассчитывали на быстрый результат. В
чем по неопытности, конечно же, ошиблись.
На следующий вечер Толя привел в нашу комнату двух знакомых ему девушек
с экономического факультета - Зину и Настю. Девушки отучились один год, а на
лето никуда из общежития не уехали. Они жили в далеком пригороде в
коммунальных квартирах - Зина с родителями, а Настя - одна. Где жила Зина, я
не запомнил, а Настя (которая предполагалась, как я понял, мне) жила в
Тучкове, под Можайском. Она была замужем, но мужа весной забрали в армию.
Вот и вся предыстория.
Мы выпили бутылочку портвейна прямо в комнате, а другую взяли с собой.
Гулять пошли в детский парк, что был в Марьиной роще недалеко от общежития.
Парк-то был уже закрыт, но в ограде имелся шикарный лаз, и мы конспиративно
проникли на детскую территорию. Катались там на качелях, бегали друг за
другом, потом Зина предложила все-таки выпить. Мы рассказали девочкам, как
"обманули" старшину с "боржомчиком", они, конечно же, смеялись. Я выбил
пробку из бутылки ударами по "казенной части", но ни стаканов, ни киосков с
газводой, где их можно было бы украсть, не наблюдалось. А из "горла" девушки
пить отказывались - некультурно.
И тут я предложил способ питья, приемлемый сразу по двум критериям - и
стакана не нужно, и в случае чего, девушек не обвинят в распитии спиртных
напитков в детском парке (даже подумать страшно!). Способ я показал прямо на
примере. Набрав из горлышка полный рот портвейна, я притянул к себе
ошалевшую от удивления Настю и в поцелуе упругой струей "передал" ей
половину набранного в рот вина. Сам я читал об этом у Мопассана, так
поступил один его герой со своей невестой, и я мечтал повторить его опыт. И
вот - довелось!
Настя, задыхаясь, наконец, оторвала свои губы от моих и, тяжело дыша,
долго смотрела мне в глаза. Сразу стало понятно, что Мопассана она не
читала, и видимо, ее муж тоже. Я на такое впечатление и не рассчитывал.
Глаза Насти в тот момент я и сейчас вижу перед собой - это были счастливые
глаза человека, сделавшего открытие. "Давай еще, я не успела распробовать!"
- потребовала Настя, и я под внимательные взгляды Зины и Толи медленно
повторил Мопассановский поцелуй.
Как вежливый кавалер, я предложил научить этому способу и Зину, но
когда она согласилась и уже подошла ко мне, в Толе вдруг взыграла ревность.
Он резко оттянул Зину назад, сказав, что эти варварские способы не для них,
и Зина выпьет, как положено, из "горла".
- Нечего тут свои бактерии людям передавать! - по-ученому подытожил
Толя.
Мы все трое бросились возражать, что в портвейне, дескать, бактерии
дохнут, и опять продемонстрировали с Настей этот кошмарный для бактерий
опыт. Наконец, разомлевший от выпитого, Сурков решился повторить пикантный
опыт. Но по неопытности, залил платье Зины красным портвейном. Оба
закашлялись, и мы били их по спинам кулаками.
Возвращались мы домой уже веселые. Новый способ питья, как оказалось,
пьянил вдвойне (советую попробовать, только не водкой!). Пока Толя и Зина,
чертыхаясь, пролезали в лаз, Настя посмотрела мне в глаза каким-то смущенным
взглядом и спросила:
- А у тебя хватит сил на последующие поцелуи, или ты их уже все
растратил?
Я не совсем понял намек Насти, а может, тут и никакого намека не было,
и жарко целуя ее, говорил:
Хватит, на всю жизнь хватит, на тебя и сил и поцелуев навсегда хватит!
Придя в общежитие, мы согнали заспавшегося "Крота" с постели.
- Погуляй, Крот, тут много коек свободных рядом! - по старой дружбе
прошептал Толя своему другу, и "Крот", вздохнув, взял простыню с подушкой и
вышел из комнаты.
Мы буквально ворвались в освободившуюся "обитель", и одежды полетели во
все стороны. Вот вам - "честные" студентки и "нечестные" динамистки с
"Горький-стрит"! Дома, дома у себя надо искать настоящую любовь, а не на
Бродвее! Про жену свою, надо сказать, я забыл тогда начисто. Видимо, как и
Настя про своего Сашу, который исполнял воинский долг перед Родиной в армии
где-то на Урале.
- Не спеши, я хочу, чтобы тебя хватило надолго! - вот последние слова
Насти, которые, я еще смог осмыслить. Слова, а главным образом, междометия
были и позже, но критического осмысления их уже не было. Да и надо ли было
их осмысливать?
Утром девочки, как сговорившись, проснулись ровно в шесть, быстро
оделись и ушли. На прощание Настя поцеловала меня и сказала:
- Твой друг знает, как меня найти. Если, конечно, ты захочешь этого!
Я как был лежа, схватил Настю и прижал к себе. Я готов был не отпускать
ее никогда, держать и держать вот так на себе до самой смерти, своей, по
крайней мере. Столько нового, неиспытанного счастья и за такой краткий
промежуток времени!
Когда Настя ушла, а я, потянувшись, решил поспать еще, мне в голову
пришла мысль, что это - моя первая измена жене, причем далеко не только
физическая. Я уже любил Настю, любил так, как может не очень-то
поднаторевший в любовных перипетиях "горец" полюбить настоящую русскую
девушку или молодую женщину. Может я в свои теперешние годы еще и не очень
опытный мужчина, может опыт еще прибавится (этак, годам к ста!). Но мне
кажется, что именно в русских женщинах есть загадочная смесь решительности,
безрассудства, прямота чувств, может даже и не очень серьезных, полной
самоотдачи в любви, без каких-либо гарантий на ее продолжение, не говоря уже
о сохранении пресловутой "верности". Вот в эту сладкую русскую западню любви
я попал тогда в первый раз!
- Дай Бог не последний! - чуть было не вырвалось у меня грешное
пожелание; я совсем выпустил из головы, что уже венчан, и что мысли такие
надо гнать из головы ... Чур меня, чур!
Наступило время спортивных сборов в Москве. Наша команда приехала, но
ее разместили в другом месте. А я, разумеется, никуда уходить и не
собирался. Мы хорошо устроились - выпроводили "Крота" в соседнюю комнату, а
Настя поменялась комнатой с соседкой Зины. Теперь на ночь Толя уходил к
Зине, а Настя приходила ко мне. Шел мой счастливейший медовый месяц.
К нам в общежитие поселили спортсменов, приехавших на Спартакиаду
профсоюзов. Пустующие комнаты заполнились, в общежитии стало людно, звучала
речь на языках народов СССР. В соседнюю комнату поселили трех спортсменок из
Армении - то ли толкательниц ядра, то ли метательниц диска. Огромные такие
тетки, килограммов по сто двадцать, несмотря на молодость. Глаза огромные,
черные, волосы курчавые, кожа смуглая.
- Вот с такими - не хотел бы оказаться в койке?- пошутил Толя, как
оказалось, достаточно пророчески. Теткам не сиделось у себя в комнате, они
то и дело топали в своих криво стоптанных шлепанцах на кухню и обратно,
громко разговаривая через весь коридор по-армянски:
- Че! Ха! Ахчик, ари естех! Инч бхавунэс? Глхт котрац!? - гремели
"мелодичные" армянские словечки из края в край этажа.
Как-то утром мы с Толей принимали душ в нашей "законной" мужской
душевой. И вдруг туда одна за другой вваливаются наши спортивные тетки
("телками" назвать их даже язык не поворачивается!) и на ломанном русском
говорят:
- Женски душевой весь польный, ти не протиф мы здесь моимся? - и
плотоядно хохочут - откажись, попробуй!
Мы с Толей забились в крайние кабинки, правда, кабинок, как таковых, и
не было, были только коротенькие перегородки, тетки же заняли всю середину.
Мы стояли под душем, глупо улыбались и не знали, как достойно исчезнуть.
А дамы не терялись. Намывшись, они стали бриться. Нет, не подумайте,
что они стали брить себе бороду и усы, хотя и это следовало бы сделать. Они
сперва стали брить себе ноги, на которых росла черная курчавая шевелюра.
Затем поднявшись повыше, они побрили поросшие черной проволочной щетиной
лобки, и ягодицы, на которых тоже курчавились волосы, правда пожиже, чем на
ногах. Такой же густоты волосы были и на животах. Наши с Толей взгляды
поднимались вверх вместе со станком безопасной бритвы, срезающей шерсть,
мохер или меринос (не знаю что ближе к истине!) с тел наших "граций". И,
наконец, мы увидели то, что перенести было невозможно - меж арбузных грудей
с темно-коричневыми, почти черными, сосками, свисала вьющаяся шевелюра,
напоминающая пейсы у ортодоксального иудея.
Мы прикрыли наши донельзя поникшие достоинства ладонями, и,
сгорбившись, под улюлюканье наших дюймовочек, выбежали в раздевалку. Наскоро
вытеревшись и сбросив с ног налипшую курчавую шевелюру (бежать-то
приходилось почти по ковру из бритых волос!), мы, дрожа то ли от холода, то
ли от животного ужаса, бросились к себе в комнату и заперли дверь.
- Неужели моя Настя и эти существа принадлежат к одному и тому же виду
- гомо сапиенс? - лихорадочно рассуждал я. Моя Настя, с тончайшей
беломраморной кожей на руках и ногах, сквозь которую, как через матовое
стекло, были видны голубые кровеносные жилки; жилки, которые я любил
прижимать пальцами, и кровь переставала по ним течь - они обесцвечивались,
пока я не убирал палец, и эти мериносовые, пардон, ляжки! Настя, которая,
вообще слова не могла произнести громко: она говорила с придыхом, почти
шепотом, чаще всего на ушко, например: - можно мне немножко побаловаться,
миленький? И эти оглушающие непонятные звуки: "Инч бхавунэс? Глхт котрац? -
которые издавали наши соседние "гомо сцапиенс". Да, да, именно "сцапиенс",
потому что, попадись мы им ненароком вечером в безлюдном месте, так сцапают,
что лужицы не останется! О, как в самом худшем виде оправдались мои
опасения!
После нашего позорного бегства из душевой, соседки просто начали
издеваться над нами. Подловят иной раз кого-нибудь из нас в коридоре, одна
спереди, другая сзади, и начинают сходиться, расставив руки. Глаза черные
горят, рты приоткрыты, сквозь крупные зубы слышится то ли смех, то ли
рычание. Рванешься вперед или назад - обязательно схватят и облапают вдвоем,
сладострасно приговаривая: "Иф, иф, иф ..." Тьфу, ты!
Мы - штангист, мастер спорта - я, и акробат-перворазрядник Толик,
чувствовали себя несчастными девственниками, попавшими в какое-нибудь
африканское племя. Бить по морде? Неудобно как-то, да и явно проигрышно.
Жаловаться Немцову - засмеют на всю жизнь. Оставалось запираться и не
попадаться, что мы пока и делали.
Вечерами, перед встречей с нашими девушками, мы с Толей обычно
принимали стимулирующий массаж в стиральных машинах. Поясняю. В подвале
общежития была студенческая прачечная с огромными стиральными машинами
активаторного типа. Это были баки из нержавейки с большую бочку величиной, в
боках которых вращался активатор - небольшой диск с гладкими выступами.
Вечером, когда прачечная почти всегда была свободна, мы запирали дверь на
щеколду, набирали в стиральные машины теплой воды, садились в них и включали
активатор. Вода приятно массировала кожу, разминая мышцы - лучше любой
джакузи!
Если сесть к активатору лицом, а правильнее - передом, то потоки воды
начинали активировать нам известно что, а там уже и до оргазма было
недалеко. Но последний нам не был нужен, даже вреден - можно было
опозориться ночью.
И еще один нюанс надо пояснить для полноты тех драматических событий,
которые уже нависали над нами. У меня в тумбочке была початая бутылочка с
зеленым ликером "Бенедиктин". Но бутылочка была с секретом - помните
"тинктуру кантаридис" из шпанских мушек, которая чуть ни стоила мне жизни?
Так вот, я добавил чуть-чуть этой настойки в ликер, и когда мы с Настей, уже
потушив свет, быстро выпивали по маленькой рюмочке "любовного напитка", ночь
наша после этого была активной, почти до членовредительства. Толя знал, что
в тумбочке у меня ликер, но не знал его секрета.
И вот однажды вечером (думаю, что это была пятница тринадцатое число!),
я налегке пошел в прачечную подготовить машину - вымыть ее, залить воду и
т.д. Толя должен был спуститься следом за мной. Я уже набрал воды, но Толи
все нет. Минут через десять вбегает Толя с полотенцами и рассказывает:
- Только я вышел из комнаты, наши тетки, уже поддатые, обступили меня и
затолкали обратно в комнату. "Где твой друг?" - говорят, "хатым с вамы
выпыт!" Я и объяснил, что мы должны белье постирать в прачечной, и что ты
уже ждешь меня там. "Тогда давай водка!" потребовали они. Я им и отдал твою
бутылочку ликера ... Толя замер, разглядев выражение моего лица.
- Я верну, ты не сердись ... - залепетал он, но я стремглав бросился к
двери.
- Бежим отсюда, они знают где мы! - закричал я, пытаясь выскочить вон.
Но было поздно.
Дверь распахнулась и наши три грации с постыдными улыбочками на
полуоткрытых красных губах, шатаясь, вошли в прачечную. Две прошли вперед, а
последняя заперла дверь на щеколду и часовым встала возле нее. Дамы, скинув
халаты, и оказавшись в одних стоптанных шлепанцах, привычно раздвинув руки,
двинулись на нас, как толстые привидения. Мы осмотрелись - помещение
подвальное, бежать некуда. Припертые к стенке, мы приняли бойцовскую стойку.
- Гаянэ, - обратилась одна из обнаженных дам к нашему часовому, - иды
аткрой двэр, крычи, зави помощ! Нас хатят износиловат!
- Че!!! ("Нет!!!") - завопил я Гаянэ, которая уже пошла отпирать
щеколду, - ари естех, ни бхави! ("иди сюда, не кричи!") Делайте - инч
узумес, лав? ("Что хотите! Договорились?") - кричал я на диком армянском. Я
представил себе, что будет, если нас поймают в подвале с этими голыми
чудовищами. Поверят ли нам, что жертвы насилия - мы, а не наоборот? Поэтому
я крикнул Толе, чтобы он не "ломался", а сам добровольно лег на стопку
сложенных занавесей в углу.
Шмотки скидавай! - приказала "моя" гигантша, а Толика его "пассия"
просто подхватила, как жена лилипута Качуринера (если помните эпопею с
лилипутами!), и поволокла в угол.
Я покорно скинул майку, тренировочные брючки, закрыл глаза, зажал зубы
и замер, лежа на спине. Я почувствовал, что на меня ложится что-то вроде
гигантской породистой свиноматки с колючими бедрами, икрами и животом
(небось, после того раза не брилась! - мелькнуло у меня в голове). Хуже
всего то, что "свиноматка" чуть не задушила меня своими арбузными грудями,
нависающими как раз над моими ртом и носом.
Я понял, что она пытается вставить мне в рот свой черный сосок, который
я хорошо запомнил с момента душа с бритьем. Я замотал головой, как уже
насытившийся молоком младенец, и моя гигантская "кормилица" прекратила эти
попытки. И тут меня буквально обжег липкий, засасывающий, пахнувший
бенедиктином и водкой, густой поцелуй, от которого я чуть не лишился
сознания. Я мычал, мотал головой, пытаясь высвободить губы из
высоковакуумного засоса. Моя насильница попыталась раздвинуть своим языком
мне зубы и просунуть его мне в рот. Но и этот маневр не вышел. Тогда она,
надавив на меня всей своей тяжестью, стала использовать меня по прямому
сексуальному назначению. Я знал, что если она не удовлетворится, то может
вытворить что угодно, и поэтому отчаянно помогал ей, мысленно представляя
себе Настю. Но эти два образа не "ложились" друг на друга, и я чувствовал,
что скоро стану недееспособным. Поэтому я собрал все силы и, как последняя
проститутка, имитировал оргазм.
Видимо это было сделано натурально, потому, что вскоре оргазм охватил и
ее. Удивительно только, что я остался жив от этих испытаний, и то, что на ее
вопли никто не прибежал. Моя насильница (подруги называли ее Ахчик, но это
могло быть и не именем, это слово по-армянски означает "девочка",
"девушка"), медленно сползла с меня, не забыв "отвесить" прощальный густой
поцелуй, и с рук на руки передала меня уже раздетой и готовенькой Гаянэ.
- Это несправедливо, - все возмущалось во мне, - а Толик? Почему мне -
две, а ему - одна? Но Толик с его соперницей сопели и ворочались в углу, и
видимо, не без взаимного удовольствия. К моему ужасу я оказался не готов к
сеансу с Гаянэ.
- Сейчас перевяжут шнурком, и тогда конец! - успел подумать я, но все
обошлось более гуманно. Гаянэ, более мелкая из своих гигантских подруг,
быстро восстановила мою потенцию оральными упражнениями, и началась моя
"вторая смена". Удивительно, а может и грешно, но акт с Гаянэ был мне менее
и ему все эти тонкости были ни к чему. Поэтому, развивая
"староконтинентальным" способом килограммов 400-500 тяги, я легко разгибал
цепочку динамометра, и она рвалась.
Постепенно весовщики стали меня узнавать и начинали орать, лишь только
наша веселая компания приближалась к "медвесам".
А теперь перейдем к немой сцене моего с Федоровым рукопожатия. Сам
Дмитрий Иванович и его сотрудник - Игорь Андреевич Недорезов (будущий мой
большой друг) не сомневались в его исходе. "Кавказский горец" должен был
запрыгать и заорать от боли: "Вах, вах, вах ..." (Бакс, бакс, бакс ...). Но
когда Федоров стал сжимать мою ладонь, я подумав, что в Москве так принято,
стал отвечать тем же. Дмитрий Иванович перестал улыбаться, и чувствовалось,
что он затрачивал на пожатие всю свою силу. Я отвечал ему адекватным
пожатием, причем, не меняя выражения лица. Пожать руку потенциальному
благодетелю сильнее я не решался и правильно сделал. Но я понял, что такое в
практике Федорова встречалось впервые. Он с достоинством убрал свою руку и
ласково предложил мне сесть.
Начало было успешным, и я, оставив свое "каказское" произношение,
рассказал Федорову и подсевшему к нам Недорезову суть своего изобретения.
Так, - произнес Федоров, - мы будем изготовлять это хозяйство ("так" и
"это хозяйство" - были любимыми словами Федорова).
- Какой скрепер вам нужен? - деловито спросил Федоров.
Я опешил от такого поворота событий и робко пролепетал:
- Да какой-нибудь самый маленький и дешевый!
Федоров рассмеялся.
- Я считаю, что тут лучше всего подойдет девятикубовый Д-374. В
Центрстроймеханизации есть такие, они дадут нам один. На нашем опытном
заводе мы откроем заказ. Чертежи-то у вас есть? - спросил Дмитрий Иванович.
Я покачал головой; в принципе "настоящие" чертежи для завода я и не
умел пока делать. Студенческие проекты и рабочая документация для завода -
вещи совершенно разные. Как пистолет и его муляж, к примеру.
- Я приехал в Москву на соревнования, и пока только ищу
заинтересованную организацию. Но чертежи будут, обязательно будут!
- Считайте, что вы нашли "заинтересованную организацию" - Федоров
усмехнулся, - делайте чертежи, если будут готовы даже через полгода, то это
ничего. Вы знаете, что такое рабочие чертежи?
Я закивал головой, хотя понятия не имел об этом. Тогда для меня главным
было не потерять доверия Федорова.
- А каким спортом вы занимаетесь? - поинтересовался Федоров.
- Я - штангист, мастер спорта. Приехал на Спартакиаду профсоюзов от
Грузии.
- Никогда бы не сказал, что вы - штангист! Вы же очень худы для
штангиста. По рукопожатию я понял, что вы - не простой человек. - Видите,
Игорь Андреевич, - обратился Дмитрий Иванович к Недорезову, - я же всегда
говорил, что у спортсмена все получается лучше, даже наука, даже
изобретательство! Студент с гор Кавказа - и такое гениальное предложение!
Только спортсмен мог додуматься до такого!
Игорь Андреевич кивал, улыбаясь. Чувствовалось, что разговор на эту
тему возникал у них не раз, и точка зрения Федорова здесь была ясна. На мое
счастье, я дал еще одно подтверждение этой точке зрения, и видимо, стал
симпатичен ему.
Договорились на том, что я готовлю за осень рабочие чертежи моего
устройства к скреперу Д-374, приезжаю весной в Москву, мы получаем скрепер,
завод изготавливает устройство, и мы монтируем его на скрепере. А потом
испытываем машину и ... Испытываем успешно - хорошо, а неуспешно - плохо.
Закончив разговор с Федоровым, я спустился на первый этаж в столовую. В
первый раз я зашел в столовую - мою будущую спасительницу - вечная ей
благодарность! В ней хлеб - черный и белый, а также горчица, стояли на
столах бесплатно. Бесплатным же был и горячий чай, без сахара, разумеется.
Вы когда-нибудь ели бутерброд, "черно-желто-белый"? Это толстый кусок
черного хлеба, намазанный горчицей с тонким куском белого хлеба сверху. И
душистый горячий грузинский чай, и все это бесплатно!
Но все это будет потом; а сейчас же я пообедал в столовой за деньги, не
забыв набрать бесплатного хлеба в портфель. Выйдя к памятнику Сталину, я
глубоко поклонился ему за поддержку и помощь, а лосей угостил бесплатным
хлебом. Не из рук, конечно, а бросая куски издалека. Лоси храпели и ели
бесплатный хлеб. На халяву, как говорят, и уксус сладок!
Несмотря на небывалую удачу в ЦНИИСе, молодой организм требовал еще
кое-чего. Нет, это я не насчет выпивки. Выпивка была, настроение
поднималось, но куда его потом было девать? Помню и трудности, создаваемые
"властями" выпивкам в общественных местах. Эти трудности только
раззадоривали нас на поиски все новых средств конспирации. Были среди нас
очень осторожные ребята, которые заносили бутылку с собой в туалет и,
запираясь, выпивали там. Туалеты в Москве - конечно, не "азиатско-выгребной"
вариант, но все-таки как-то недостойно строителей коммунизма. За что
боролись?!
Поэтому наиболее решительные и остроумные предпочитали обманывать
власти по-хитрому: пить на виду и не попадаться.
Помню, завтракать ходили мы на фабрику-кухню при МИИТе. Это огромная
столовая самообслуживания, столы здесь стояли длинными рядами, а между рядов
ходили толстые столовские тетеньки - "проверяльщицы" в белых халатах. Так
вот задались мы целью выпить по стакану водки прямо на глазах у
"проверяльщиц". Купили "Горный дубняк" по двадцать шесть рублей за бутылку
(дешевле "Московской особой" и еще настоена на чем-то полезном, пьется
легко!), взяли салатики, хлеб и стаканы, но без чая. Только собрались с
духом - идет "проверяльщица". И тут меня осенило - "дубняк" был коньячного
цвета, как чай. Я быстро опустил ложку в стакан и со звоном стал размешивать
"дубняк", как чай, да еще и дуть на него, вроде чтобы охладить. Ребята
быстро переняли пример, нашлись и такие, которые даже наливали "дубняк" в
блюдце и хлебали из него, как горячий чай. Ужимки у нас были при этом
подходящие - попробуйте "хлебать" сорокаградусный "дубняк", особенно из
блюдца! Это потрудней, чем семидесятиградусный чай!
Но природа требовала не только водки, но и любви. И мы вышли на улицы,
кто куда. Мы с Сурковым, которого звали Толей, выбрали улицу Горького -
нынешнюю Тверскую - не на помойке же себя нашли! Престиж! Но престиж выходил
нам боком - нас "динамили" по-черному. По мордам нашим было видно, кто мы
такие. Сейчас такие называются "лохами", а тогда "телками" (не путать с
"телками", которых тогда еще не было!). Мы знакомились, приглашали девочек в
кафе или ресторан, выпивали, а когда уже собирались вместе уходить, они
выходили в туалет, чтобы "привести себя в порядок". При этом нередко
оставляли свои вещи - преимущественно, картонные коробки из-под обуви,
причем просили "приглядеть" за ними. Так мы и приглядывали, пока официанты
не поясняли "телкам" истинное положение вещей.
Взбешенные неудачами мы решили и сами отомстить "динамисткам". Набрали
взаймы у соседей самые лучшие костюмы, я даже надел тогда галстук-бабочку и
модную беретку. Решили изобразить студента-иностранца, прибывшего погостить
в Москву к советскому товарищу. Нашли красивую коробку из-под вазы,
поставили туда пустую бутылку из-под портвейна, перевязали ленточками и - на
Горький-стрит.
Говорил я тогда по-английски неплохо, недаром специально изучал. Сурков
отвечал мне по-русски, поясняя непонятные слова жестами. Заходили в модные
магазины, осматривали дорогие покупки. В магазине "Подарки", что почти на
углу Горького с Охотным рядом, приметили парочку, явно из команды "Динамо".
В руках у них была авоська с коробкой из-под обуви. Мы обратились к ним за
помощью в выборе подарка для моей английской тетушки. При этом Толя
всяческими жестами за моей спиной показывал девушкам, что хватит, дескать, и
вазы, а остаток лучше пропить в подходящем ресторане. Наивный английский
студент долго уговаривать себя не стал, и мы, перейдя Охотный ряд, дружной
компанией отправились в ресторан "Москва", что был на третьем этаже
одноименной гостиницы. Тем более, что я по "легенде", в этой гостинице и
остановился.
Надо сказать, что это было достаточно официальное заведение, в отличие,
например, от "Зимнего сада" на седьмом этаже, или совсем уж демократичного
кафе "Огни Москвы" на пятнадцатом. Но в два последних заведения вечером
попасть было невозможно, а в "Москве" постоянно были пустые столики.
Желающих слушать патриотические мелодии и вести себя "культурно" было
немного - в основном, посетители были приезжие.
Мы не стесняли себя в выборе закусок и выпивок, а под конец уже
договорились с девочками, как будем проходить в мой номер через коридорного
"цербера", отошли "разведать" обстановку. Я глупо порывался взять с собой
вазу, Толя пояснял мне, что лучше ее понесут девушки, так "натуральнее", и
мы, оставив вазу и, попросив беречь ее от ударов, отошли на "пять минут".
Покатываясь от хохота, мы спустились в метро и поехали на свою
"Новослободскую". Особенно развеселило Толю то, что я повесил на бутылку
из-под портвейна "этикетку" с надписью "Привет от игроков тбилисского
"Динамо"!"
Утолив жажду мести, мы решили искать счастье, не отходя далеко от дома,
то есть от общежития. Ведь в нашем же корпусе жили и студентки, но мы
почему-то считали их "честными" и не рассчитывали на быстрый результат. В
чем по неопытности, конечно же, ошиблись.
На следующий вечер Толя привел в нашу комнату двух знакомых ему девушек
с экономического факультета - Зину и Настю. Девушки отучились один год, а на
лето никуда из общежития не уехали. Они жили в далеком пригороде в
коммунальных квартирах - Зина с родителями, а Настя - одна. Где жила Зина, я
не запомнил, а Настя (которая предполагалась, как я понял, мне) жила в
Тучкове, под Можайском. Она была замужем, но мужа весной забрали в армию.
Вот и вся предыстория.
Мы выпили бутылочку портвейна прямо в комнате, а другую взяли с собой.
Гулять пошли в детский парк, что был в Марьиной роще недалеко от общежития.
Парк-то был уже закрыт, но в ограде имелся шикарный лаз, и мы конспиративно
проникли на детскую территорию. Катались там на качелях, бегали друг за
другом, потом Зина предложила все-таки выпить. Мы рассказали девочкам, как
"обманули" старшину с "боржомчиком", они, конечно же, смеялись. Я выбил
пробку из бутылки ударами по "казенной части", но ни стаканов, ни киосков с
газводой, где их можно было бы украсть, не наблюдалось. А из "горла" девушки
пить отказывались - некультурно.
И тут я предложил способ питья, приемлемый сразу по двум критериям - и
стакана не нужно, и в случае чего, девушек не обвинят в распитии спиртных
напитков в детском парке (даже подумать страшно!). Способ я показал прямо на
примере. Набрав из горлышка полный рот портвейна, я притянул к себе
ошалевшую от удивления Настю и в поцелуе упругой струей "передал" ей
половину набранного в рот вина. Сам я читал об этом у Мопассана, так
поступил один его герой со своей невестой, и я мечтал повторить его опыт. И
вот - довелось!
Настя, задыхаясь, наконец, оторвала свои губы от моих и, тяжело дыша,
долго смотрела мне в глаза. Сразу стало понятно, что Мопассана она не
читала, и видимо, ее муж тоже. Я на такое впечатление и не рассчитывал.
Глаза Насти в тот момент я и сейчас вижу перед собой - это были счастливые
глаза человека, сделавшего открытие. "Давай еще, я не успела распробовать!"
- потребовала Настя, и я под внимательные взгляды Зины и Толи медленно
повторил Мопассановский поцелуй.
Как вежливый кавалер, я предложил научить этому способу и Зину, но
когда она согласилась и уже подошла ко мне, в Толе вдруг взыграла ревность.
Он резко оттянул Зину назад, сказав, что эти варварские способы не для них,
и Зина выпьет, как положено, из "горла".
- Нечего тут свои бактерии людям передавать! - по-ученому подытожил
Толя.
Мы все трое бросились возражать, что в портвейне, дескать, бактерии
дохнут, и опять продемонстрировали с Настей этот кошмарный для бактерий
опыт. Наконец, разомлевший от выпитого, Сурков решился повторить пикантный
опыт. Но по неопытности, залил платье Зины красным портвейном. Оба
закашлялись, и мы били их по спинам кулаками.
Возвращались мы домой уже веселые. Новый способ питья, как оказалось,
пьянил вдвойне (советую попробовать, только не водкой!). Пока Толя и Зина,
чертыхаясь, пролезали в лаз, Настя посмотрела мне в глаза каким-то смущенным
взглядом и спросила:
- А у тебя хватит сил на последующие поцелуи, или ты их уже все
растратил?
Я не совсем понял намек Насти, а может, тут и никакого намека не было,
и жарко целуя ее, говорил:
Хватит, на всю жизнь хватит, на тебя и сил и поцелуев навсегда хватит!
Придя в общежитие, мы согнали заспавшегося "Крота" с постели.
- Погуляй, Крот, тут много коек свободных рядом! - по старой дружбе
прошептал Толя своему другу, и "Крот", вздохнув, взял простыню с подушкой и
вышел из комнаты.
Мы буквально ворвались в освободившуюся "обитель", и одежды полетели во
все стороны. Вот вам - "честные" студентки и "нечестные" динамистки с
"Горький-стрит"! Дома, дома у себя надо искать настоящую любовь, а не на
Бродвее! Про жену свою, надо сказать, я забыл тогда начисто. Видимо, как и
Настя про своего Сашу, который исполнял воинский долг перед Родиной в армии
где-то на Урале.
- Не спеши, я хочу, чтобы тебя хватило надолго! - вот последние слова
Насти, которые, я еще смог осмыслить. Слова, а главным образом, междометия
были и позже, но критического осмысления их уже не было. Да и надо ли было
их осмысливать?
Утром девочки, как сговорившись, проснулись ровно в шесть, быстро
оделись и ушли. На прощание Настя поцеловала меня и сказала:
- Твой друг знает, как меня найти. Если, конечно, ты захочешь этого!
Я как был лежа, схватил Настю и прижал к себе. Я готов был не отпускать
ее никогда, держать и держать вот так на себе до самой смерти, своей, по
крайней мере. Столько нового, неиспытанного счастья и за такой краткий
промежуток времени!
Когда Настя ушла, а я, потянувшись, решил поспать еще, мне в голову
пришла мысль, что это - моя первая измена жене, причем далеко не только
физическая. Я уже любил Настю, любил так, как может не очень-то
поднаторевший в любовных перипетиях "горец" полюбить настоящую русскую
девушку или молодую женщину. Может я в свои теперешние годы еще и не очень
опытный мужчина, может опыт еще прибавится (этак, годам к ста!). Но мне
кажется, что именно в русских женщинах есть загадочная смесь решительности,
безрассудства, прямота чувств, может даже и не очень серьезных, полной
самоотдачи в любви, без каких-либо гарантий на ее продолжение, не говоря уже
о сохранении пресловутой "верности". Вот в эту сладкую русскую западню любви
я попал тогда в первый раз!
- Дай Бог не последний! - чуть было не вырвалось у меня грешное
пожелание; я совсем выпустил из головы, что уже венчан, и что мысли такие
надо гнать из головы ... Чур меня, чур!
Наступило время спортивных сборов в Москве. Наша команда приехала, но
ее разместили в другом месте. А я, разумеется, никуда уходить и не
собирался. Мы хорошо устроились - выпроводили "Крота" в соседнюю комнату, а
Настя поменялась комнатой с соседкой Зины. Теперь на ночь Толя уходил к
Зине, а Настя приходила ко мне. Шел мой счастливейший медовый месяц.
К нам в общежитие поселили спортсменов, приехавших на Спартакиаду
профсоюзов. Пустующие комнаты заполнились, в общежитии стало людно, звучала
речь на языках народов СССР. В соседнюю комнату поселили трех спортсменок из
Армении - то ли толкательниц ядра, то ли метательниц диска. Огромные такие
тетки, килограммов по сто двадцать, несмотря на молодость. Глаза огромные,
черные, волосы курчавые, кожа смуглая.
- Вот с такими - не хотел бы оказаться в койке?- пошутил Толя, как
оказалось, достаточно пророчески. Теткам не сиделось у себя в комнате, они
то и дело топали в своих криво стоптанных шлепанцах на кухню и обратно,
громко разговаривая через весь коридор по-армянски:
- Че! Ха! Ахчик, ари естех! Инч бхавунэс? Глхт котрац!? - гремели
"мелодичные" армянские словечки из края в край этажа.
Как-то утром мы с Толей принимали душ в нашей "законной" мужской
душевой. И вдруг туда одна за другой вваливаются наши спортивные тетки
("телками" назвать их даже язык не поворачивается!) и на ломанном русском
говорят:
- Женски душевой весь польный, ти не протиф мы здесь моимся? - и
плотоядно хохочут - откажись, попробуй!
Мы с Толей забились в крайние кабинки, правда, кабинок, как таковых, и
не было, были только коротенькие перегородки, тетки же заняли всю середину.
Мы стояли под душем, глупо улыбались и не знали, как достойно исчезнуть.
А дамы не терялись. Намывшись, они стали бриться. Нет, не подумайте,
что они стали брить себе бороду и усы, хотя и это следовало бы сделать. Они
сперва стали брить себе ноги, на которых росла черная курчавая шевелюра.
Затем поднявшись повыше, они побрили поросшие черной проволочной щетиной
лобки, и ягодицы, на которых тоже курчавились волосы, правда пожиже, чем на
ногах. Такой же густоты волосы были и на животах. Наши с Толей взгляды
поднимались вверх вместе со станком безопасной бритвы, срезающей шерсть,
мохер или меринос (не знаю что ближе к истине!) с тел наших "граций". И,
наконец, мы увидели то, что перенести было невозможно - меж арбузных грудей
с темно-коричневыми, почти черными, сосками, свисала вьющаяся шевелюра,
напоминающая пейсы у ортодоксального иудея.
Мы прикрыли наши донельзя поникшие достоинства ладонями, и,
сгорбившись, под улюлюканье наших дюймовочек, выбежали в раздевалку. Наскоро
вытеревшись и сбросив с ног налипшую курчавую шевелюру (бежать-то
приходилось почти по ковру из бритых волос!), мы, дрожа то ли от холода, то
ли от животного ужаса, бросились к себе в комнату и заперли дверь.
- Неужели моя Настя и эти существа принадлежат к одному и тому же виду
- гомо сапиенс? - лихорадочно рассуждал я. Моя Настя, с тончайшей
беломраморной кожей на руках и ногах, сквозь которую, как через матовое
стекло, были видны голубые кровеносные жилки; жилки, которые я любил
прижимать пальцами, и кровь переставала по ним течь - они обесцвечивались,
пока я не убирал палец, и эти мериносовые, пардон, ляжки! Настя, которая,
вообще слова не могла произнести громко: она говорила с придыхом, почти
шепотом, чаще всего на ушко, например: - можно мне немножко побаловаться,
миленький? И эти оглушающие непонятные звуки: "Инч бхавунэс? Глхт котрац? -
которые издавали наши соседние "гомо сцапиенс". Да, да, именно "сцапиенс",
потому что, попадись мы им ненароком вечером в безлюдном месте, так сцапают,
что лужицы не останется! О, как в самом худшем виде оправдались мои
опасения!
После нашего позорного бегства из душевой, соседки просто начали
издеваться над нами. Подловят иной раз кого-нибудь из нас в коридоре, одна
спереди, другая сзади, и начинают сходиться, расставив руки. Глаза черные
горят, рты приоткрыты, сквозь крупные зубы слышится то ли смех, то ли
рычание. Рванешься вперед или назад - обязательно схватят и облапают вдвоем,
сладострасно приговаривая: "Иф, иф, иф ..." Тьфу, ты!
Мы - штангист, мастер спорта - я, и акробат-перворазрядник Толик,
чувствовали себя несчастными девственниками, попавшими в какое-нибудь
африканское племя. Бить по морде? Неудобно как-то, да и явно проигрышно.
Жаловаться Немцову - засмеют на всю жизнь. Оставалось запираться и не
попадаться, что мы пока и делали.
Вечерами, перед встречей с нашими девушками, мы с Толей обычно
принимали стимулирующий массаж в стиральных машинах. Поясняю. В подвале
общежития была студенческая прачечная с огромными стиральными машинами
активаторного типа. Это были баки из нержавейки с большую бочку величиной, в
боках которых вращался активатор - небольшой диск с гладкими выступами.
Вечером, когда прачечная почти всегда была свободна, мы запирали дверь на
щеколду, набирали в стиральные машины теплой воды, садились в них и включали
активатор. Вода приятно массировала кожу, разминая мышцы - лучше любой
джакузи!
Если сесть к активатору лицом, а правильнее - передом, то потоки воды
начинали активировать нам известно что, а там уже и до оргазма было
недалеко. Но последний нам не был нужен, даже вреден - можно было
опозориться ночью.
И еще один нюанс надо пояснить для полноты тех драматических событий,
которые уже нависали над нами. У меня в тумбочке была початая бутылочка с
зеленым ликером "Бенедиктин". Но бутылочка была с секретом - помните
"тинктуру кантаридис" из шпанских мушек, которая чуть ни стоила мне жизни?
Так вот, я добавил чуть-чуть этой настойки в ликер, и когда мы с Настей, уже
потушив свет, быстро выпивали по маленькой рюмочке "любовного напитка", ночь
наша после этого была активной, почти до членовредительства. Толя знал, что
в тумбочке у меня ликер, но не знал его секрета.
И вот однажды вечером (думаю, что это была пятница тринадцатое число!),
я налегке пошел в прачечную подготовить машину - вымыть ее, залить воду и
т.д. Толя должен был спуститься следом за мной. Я уже набрал воды, но Толи
все нет. Минут через десять вбегает Толя с полотенцами и рассказывает:
- Только я вышел из комнаты, наши тетки, уже поддатые, обступили меня и
затолкали обратно в комнату. "Где твой друг?" - говорят, "хатым с вамы
выпыт!" Я и объяснил, что мы должны белье постирать в прачечной, и что ты
уже ждешь меня там. "Тогда давай водка!" потребовали они. Я им и отдал твою
бутылочку ликера ... Толя замер, разглядев выражение моего лица.
- Я верну, ты не сердись ... - залепетал он, но я стремглав бросился к
двери.
- Бежим отсюда, они знают где мы! - закричал я, пытаясь выскочить вон.
Но было поздно.
Дверь распахнулась и наши три грации с постыдными улыбочками на
полуоткрытых красных губах, шатаясь, вошли в прачечную. Две прошли вперед, а
последняя заперла дверь на щеколду и часовым встала возле нее. Дамы, скинув
халаты, и оказавшись в одних стоптанных шлепанцах, привычно раздвинув руки,
двинулись на нас, как толстые привидения. Мы осмотрелись - помещение
подвальное, бежать некуда. Припертые к стенке, мы приняли бойцовскую стойку.
- Гаянэ, - обратилась одна из обнаженных дам к нашему часовому, - иды
аткрой двэр, крычи, зави помощ! Нас хатят износиловат!
- Че!!! ("Нет!!!") - завопил я Гаянэ, которая уже пошла отпирать
щеколду, - ари естех, ни бхави! ("иди сюда, не кричи!") Делайте - инч
узумес, лав? ("Что хотите! Договорились?") - кричал я на диком армянском. Я
представил себе, что будет, если нас поймают в подвале с этими голыми
чудовищами. Поверят ли нам, что жертвы насилия - мы, а не наоборот? Поэтому
я крикнул Толе, чтобы он не "ломался", а сам добровольно лег на стопку
сложенных занавесей в углу.
Шмотки скидавай! - приказала "моя" гигантша, а Толика его "пассия"
просто подхватила, как жена лилипута Качуринера (если помните эпопею с
лилипутами!), и поволокла в угол.
Я покорно скинул майку, тренировочные брючки, закрыл глаза, зажал зубы
и замер, лежа на спине. Я почувствовал, что на меня ложится что-то вроде
гигантской породистой свиноматки с колючими бедрами, икрами и животом
(небось, после того раза не брилась! - мелькнуло у меня в голове). Хуже
всего то, что "свиноматка" чуть не задушила меня своими арбузными грудями,
нависающими как раз над моими ртом и носом.
Я понял, что она пытается вставить мне в рот свой черный сосок, который
я хорошо запомнил с момента душа с бритьем. Я замотал головой, как уже
насытившийся молоком младенец, и моя гигантская "кормилица" прекратила эти
попытки. И тут меня буквально обжег липкий, засасывающий, пахнувший
бенедиктином и водкой, густой поцелуй, от которого я чуть не лишился
сознания. Я мычал, мотал головой, пытаясь высвободить губы из
высоковакуумного засоса. Моя насильница попыталась раздвинуть своим языком
мне зубы и просунуть его мне в рот. Но и этот маневр не вышел. Тогда она,
надавив на меня всей своей тяжестью, стала использовать меня по прямому
сексуальному назначению. Я знал, что если она не удовлетворится, то может
вытворить что угодно, и поэтому отчаянно помогал ей, мысленно представляя
себе Настю. Но эти два образа не "ложились" друг на друга, и я чувствовал,
что скоро стану недееспособным. Поэтому я собрал все силы и, как последняя
проститутка, имитировал оргазм.
Видимо это было сделано натурально, потому, что вскоре оргазм охватил и
ее. Удивительно только, что я остался жив от этих испытаний, и то, что на ее
вопли никто не прибежал. Моя насильница (подруги называли ее Ахчик, но это
могло быть и не именем, это слово по-армянски означает "девочка",
"девушка"), медленно сползла с меня, не забыв "отвесить" прощальный густой
поцелуй, и с рук на руки передала меня уже раздетой и готовенькой Гаянэ.
- Это несправедливо, - все возмущалось во мне, - а Толик? Почему мне -
две, а ему - одна? Но Толик с его соперницей сопели и ворочались в углу, и
видимо, не без взаимного удовольствия. К моему ужасу я оказался не готов к
сеансу с Гаянэ.
- Сейчас перевяжут шнурком, и тогда конец! - успел подумать я, но все
обошлось более гуманно. Гаянэ, более мелкая из своих гигантских подруг,
быстро восстановила мою потенцию оральными упражнениями, и началась моя
"вторая смена". Удивительно, а может и грешно, но акт с Гаянэ был мне менее