Страница:
Но тут же вспомнил Аликово: "Слопает она тебя и не моргнет!" и немного
притих в своих мечтаниях.
А утром, до похода в ресторан я, конечно же, посетил Моню в ИМАШе. Мой
друг был возбужден, восторжен и романтичен - оказывается, он познакомился с
юной девушкой - художницей и влюбился в нее. И, как уверял Моня, она - в
него тоже.
- Я тебя должен обязательно с ней познакомить, ты тоже влюбишься в нее!
- плел какую-то ахинею Моня. А может и не совсем ахинею - нация-то у Мони
хитрая! Затеивает, небось, какую-нибудь комбинацию!
Дело в том, что Моня за долгие годы брачной жизни, практически не
изменял жене, хотя и не любил ее. Женился он "в отместку" своей любимой
невесте, которая бросила его почти перед свадьбой и вышла за другого. Ну и
Моня тут же женился на первой подвернувшейся девушке. "Одноразовое"
совращение его Тамарой Ивановной, было единственной его изменой жене, если
это можно так квалифицировать. А тут - невооруженным глазом видно, что
влюбился.
Моня как на духу выложил мне, что его Ольга - француженка по
национальности, внебрачная дочь скрипача-француза, учившегося в Московской
Консерватории. Она необычайно талантлива - прекрасно рисует, поет и играет
на гитаре. Работает в Большом театре бутафором-декоратором. Ей всего
двадцать один год, а выглядит она еще моложе. Зато страстна необыкновенно:
сама звонит в ИМАШ в лабораторию и прямо во время работы тащит его к себе
домой на Таганку. Потом, правда, отпускает, опять же, на работу. Вечерами
они могут встречаться лишь урывками - Моне надо спешить в семью.
- Так что, она тебе девушкой досталась? - поинтересовался я.
- Нет, какой там девушкой! - отмахнулся Моня. - Она успела переспать с
такими известными артистами, - и Моня назвал мне две фамилии очень известных
и любимых народом артистов с таким пафосом, как будто это он сам переспал с
ними.
Назавтра я приехал из Мамонтовки в ИМАШ уже с собранным портфелем,
готовый вечером уехать в Курск. Моня тут же повел меня на встречу со своей
Олей. Эта встреча, оказавшаяся роковой для меня, так и осталась у меня в
памяти: солнечный, но не жаркий день, сквер перед Политехническим музеем,
зеленая скамейка в сквере...
- Запомни - ты фотограф из ИМАШа, начальник фотолаборатории; я -
работаю у тебя, ты мой начальник!
- Зачем тебе это вранье, ты же фотографировать не умеешь! - упрекнул я
его.
- Так надо, так надо! - делая страшные глаза, прошептал мне на ухо
Моня, потому, что со скамейки встало и направилось к нам интересное
существо, увидеть которое я никак не ожидал.
По рассказу Мони я нарисовал себе портрет, этакой "девицы-вампа",
страстной высокой брюнетки в теле, с яркой косметикой на лице и массивными
серебряными украшениями на руках и шее. Еще бы - француженка, художница,
соблазнительница!
А к нам подошла с виду школьница, маленького роста худенькая блондинка
с короткой стрижкой, огромными серо-голубыми глазами и полными розовыми
губками. Форменная малолетка! Одета эта малолетка была в потертый до дыр
голубой джинсовый костюм и мальчуковые ботинки. Ни следа косметики, ни
одного украшения! Было даже немного непонятно - девочка или мальчик это.
Она поцеловалась с Моней, за руку жеманно поздоровалась со мной и
неожиданно низким голосом сказала:
- Привет, фотокоры! Как жизнь? - как будто мы были ее сверстниками, а
не солидными учеными, намного старше ее возрастом.
- Да все щелкаем затворами, - осторожно ответил я, вспоминая, чем же
все-таки занимаются "фотокоры".
- А затворы-то все оружейные! - подыграла мне Ольга, и я, смутившись,
посмотрел на Моню.
- Скажите правду, мальчики, - Оля встала между нами, взяв нас обоих под
руки, - небось, на КГБ работаете?
Я в ужасе отвел взгляд с памятника Дзержинскому, стоявшему на площади
перед зданием КГБ, и, в свою очередь, подыграл Ольге:
- Он, - я указал на Моню, - из Госстраха, а я - указав на здание КГБ, -
из Госужаса!
Оля громко захохотала, а Моня шикал на нас, пугливо озираясь по
сторонам.
- Приглашаю вас на пятнадцатый этаж в "Огни Москвы"! - вдруг предложил
я. - Отличная погода, приятная встреча; посидим, выпьем, и может мне удастся
завербовать Олю! - пошутил я. Долгий внимательный взгляд Оли дал мне понять,
что шутка дошла до нее по прямому назначению.
Моня отказывался, тараща глаза и уверяя нас, что он на работе, но мы
его уговорили. Я не знаю человека, которого первое пребывание в кафе "Огни
Москвы" не восхитило бы, особенно если находишься на веранде. Хотя бы после
"разгрома" гостиницы это чудо сохранилось, как впрочем, и сама гостиница!
Оля была на пятнадцатом этаже первый раз, и на ее художественную натуру это
посещение произвело большое впечатление. Плюс шампанское и привлекательная
компания.
Посреди трапезы Моня забеспокоился и заспешил на работу. Оля хватала
его за руки, что-то шептала ему на ухо, и до меня донеслось только слово
"Таганка", но кавалер был неумолим. После ухода Мони, Оля матюгнулась на его
счет, и мы продолжали нашу встречу вдвоем.
Меня удивила коммуникабельность Оли - она первая перешла со мной на
"ты", даже "брудершафт" не понадобился; сразу же стала использовать в
разговоре "ненормативную" лексику, причем делала это с большим изяществом.
Моню от ее словечек аж в краску бросало - сам он, взрослый мужик, никогда не
использовал мата. В довершение всего, Оля курила сигареты - и готов образ
этакой интеллектуальной дюймовочки-"эмансипэ". И женственности в этом образе
было маловато.
Наконец, мы покинули кафе, и Оля попросила проводить ее на Таганку.
Поезда мои отправлялись поздно вечером, и мы прошли на Таганку пешком.
Спустились на набережную Москвы-реки, перешли Устьинский мост через Яузу, и
по Николоямской добрались до Земляного вала. Перешли его, и тут Оля
остановилась у магазина.
- Давай зайдем ко мне и выпьем немного, - совсем по-детски, надувая
губки, попросила Оля. - А то у меня ничего нет дома!
Мы зашли в магазин, купили вина - мадеры, которая, оказывается,
нравилась нам обоим, и какую-то закуску, совершенно не интересовавшую Олю.
- От этого Мони ничего не дождешься, - жаловалась мне Оля, - ни
посидеть с ним, ни полежать толком не получается! Тут же бежит к своей
нюшке! - обиженно надула губки дюймовочка.
Дом Оли размещался на Большом Дровяном переулке, в двух шагах от
Садового кольца. Квартира на бельэтаже, двухкомнатная коммунальная. Оля
занимала большую комнату с альковом, а соседка - старая бабка,
"коммунистка", как называла ее Оля, - маленькую.
Вот и черного кобеля привела, - как бы невзначай пробормотала бабка, -
а то все рыжий ходит... Но Оля так шикнула на "коммунистку", что та мышью
юркнула к себе в комнатку.
Огромная комната Оли была почти без мебели - в алькове узенькая тахта,
посреди комнаты маленький стол, а у стены - полки, частично занятые книгами,
а частично - посудой. На стене - гитара. Окно - нараспашку, и в него лезли
ветки деревьев, растущих у самого дома. В это открытое окно хорошо был
слышен бой кремлевских курантов. Звуки в Олиной комнате были гулкими из-за
пустых стен.
По дороге Оля начала рассказывать про свою жизнь, и этот рассказ
продолжался дома. Оказывается, мама ее "согрешила" с французом из Парижа,
учившимся в консерватории. У нее родилась дочь, то есть Оля. А потом
французский папа уехал к себе на родину в Париж, а Оля с мамой остались в
Москве. Мама вышла замуж и ушла жить к мужу, а комнату свою оставила Оле.
Как и фамилию - Филиппова; а отчество оставил папа - его звали Лери, и Оля
была "Лериевна". Фамилию отца она не знала, но, если надо, обещала узнать у
матери.
Ну и я, чтобы совсем не завраться, рассказал Оле, кто я на самом деле,
а для чего Моне было делать меня фотографом - не знаю.
- А чтобы просто соврать, он жить не может без вранья, - сердито
проговорила Оля, - в первый же раз наплел мне, что он импотент; пришлось
доказывать ему обратное. Всю дорогу врет - я-то ведь позвонила ему на работу
и спросила, кем он работает. Узнала также, что он женат и имеет двоих детей.
А ты? - вдруг спросила Оля.
- Я - вольный гражданин французской республики! - как зачарованный
ответил я.
Эту фразу я с завистью повторял про себя много раз, а услышал ее
впервые в Сочи у одного из причалов на пляже. Я отдыхал как-то там с женой,
и мы вечерком стояли на этом причале, по-семейному поругиваясь. А рядом
стояла уже взрослая, лет сорока еврейская пара и тоже поругивалась на идиш.
Она - полная яркая брюнетка, он - седоватый, породистый элегантный хлыщ в
прекрасно сидящем на нем сером костюме. Хлыщ не знал, куда девать себя: он
то отворачивается от Сары (так я прозвал ее про себя), то отодвигался от
нее. Но она упрямо становилась рядом и пилила его, ела поедом. Только и
слышалось: "поц", "койфт", "дайне моме" ("хвостик", "купи", "твоя мать").
Когда она довела его уже до белого каления своими "дайне моме", хлыщ
гордо выпрямился и хриплым баском спросил ее на идиш: "Дайне моме лози какен
мит фломен?" (вольный перевод: "А что, ты сама из панов?", буквально: "А
что, твоя мама какает только цветочками?").
И вдруг к причалу подруливает прогулочный катер-глиссер, хлыщ быстро
сбегает вниз, запрыгивает в него, и оттуда громко кричит своей Саре:
- Мадам Люнгарс! Вы, наверное, забыли, что я - вольный гражданин
французской республики! - катер газанул и тут же скрылся из виду, увозя
машущего рукой хлыща в прекрасную даль, подальше от назойливой Сары...
Я так позавидовал этому хлыщу - неужели я так никогда и не смогу
произнести эту гордую фразу - "я вольный гражданин французской республики!"
И вот я в первый раз громко и гордо произнес ее...
Мы выпили еще. Оля закурила. Вдруг она решительно затушила сигарету о
тарелку и подошла ко мне. Сидя на стуле, я был лишь немногим ниже Оли. Она
обняла меня за шею и стала чувственно целовать, мягко затягивая мои губы в
свои. Вот этого-то я и не ожидал! Я пытался встать, но Оля силой усаживала
меня снова.
Наконец, мне удалось встать, но Оля, обняв меня за спину, притянула к
себе, и поволокла, да, да - поволокла к алькову. Эта почти невесомая
школьница-дюймовочка волокла мастера спорта по штанге "у койку".
- Оля, - наконец не выдержал я, - а как же Моня? Что мы ему-то скажем?
- А мы ему ничего говорить не будем, не обязаны! - Оля настойчиво с
каким-то нечеловеческим упорством продолжала тащить меня, и когда я уперся
сильнее, укоризненно посмотрела на меня снизу своими голубыми озерами и
прошептала:
- Теперь ты еще скажешь, что и ты тоже импотент!
- Ну, уж нет, - подумал я, - этого ты от меня не дождешься! - и дал
увести себя в альков.
Оля оказалась не по росту страстной - Моня был прав. У нее не было ни
начала, ни середины, процесса, у нее всю дорогу был один конец. И никакого
контроля за поведением в постели: свою ладонь я постоянно прижимал к ее
губам, иначе бабка-"коммунистка" давно была бы рядом и замучила бы нас
своими советами. Благо дверь в комнату мы так и не заперли.
Мы спонтанно засыпали, просыпались, вставали, выпивали вина,
разбавленного водой, ложились снова, и я опять прижимал ладонь к ее губам.
Когда руки были заняты, я зажимал ее губы своими и не позволял ей беспокоить
соседей.
Утром я, мотаясь как тень, поднялся и попросил разрешения выйти на
улицу - позвонить в Курск. Телефона в квартире Оли не было.
- Что Моне-то скажем? - успел я все-таки спросить Олю, выходя из
дверей.
- Ты уехал в Курск вчера вечером, а я пошла в гости к тете, я постоянно
хожу к ней - в ответе Оли чувствовался опыт, - сюда он не посмеет прийти, а
на моей работе ответят, что меня нет. А тетин телефон он не знает.
Успокойся, не съест тебя Моня - что за мужики пугливые пошли!
Я с почты позвонил домой Медведеву, потом на работу Тамаре Федоровне.
Она ждала меня утром и беспокоилась. Легенда была для всех одинакова - не
сумел достать билетов, но сегодня вечером выеду обязательно.
Когда я вернулся к Оле, она уже встала, сварила кофе и поджарила
яичницу - яйца взяла в долг у "коммунистки". У Оли не было даже
холодильника.
- Бабке сказала, что выхожу за тебя замуж, - похохатывая с сигаретой в
зубах, обрадовала меня Оля, - и ты скоро переедешь жить ко мне. Чтобы не
возникала, если ты будешь приходить!
- Оля, это же надувательство, а если придет Моня? - недоумевал я.
- А бабка знает, что Моня мой любовник. А что, нельзя иметь и мужа и
любовника? - опять, надув губки, возмутилась Оля.
- Ну и баба, - подумал я, - такого экземпляра я еще не встречал! Да это
же богема - гуляет, встречается с мужиками, поет, играет на гитаре, работает
в театре, ходит куда и когда хочет...Живет как на облаке. Реальная жизнь ее
не касается, она ее не хочет и замечать. И внешность инфантильная -
школьница седьмого класса и то старше выглядит! Мужа и любовника ей подавай!
- рассуждал я сам с собой.
А самого меня начала точить мысль, и от нее я не мог избавиться - а
что, если мне действительно жениться на ней? Она очень молода, простодушна,
умна, страстней женщины я еще не встречал; терять мне нечего, а получить,
кроме молодой жены, разумеется, я могу мечту жизни - Москву! Кто может этому
помешать? Один Моня - решил я, ссориться с ним я ни за что не буду.
День мы с Олей провели, как и вчерашний вечер. Да, здоровье с этой
дюймовочкой нужно иметь бычье! Но такое у нас имеется, - хвастливо
констатировал я. Оля проводила меня на поезд, и на полном серьезе, надувая
губки, просила не оставлять ее надолго:
- Видишь ли, после тебя мне никого не хватит! Так что, ты развратил
меня, и теперь не имеешь права бросать!
Я уехал в Курск в глубокой задумчивости...
Понятно, чтобы жениться на Оле, в Москве препятствием был Моня. Ну, а в
Курске - Тамара Федоровна. От Тамары Ивановны улизнуть было намного проще -
не впервой!
Через неделю - я снова в Москве. Для "понту" я реанимировал
хоздоговорную тему с предприятием Элика, где соисполнителем включил ИМАШ, а
конкретно - Моню. Элик был заинтересован в теме, так как она совпадала с
финансируемым направлением на его предприятии. Моня готовил практическую
апробацию для своей докторской диссертации, которую он уже начал писать. А я
получал формальную причину ездить в Москву, когда только заблагорассудится.
Я с опаской ждал встречи с Моней - вдруг Оля проболталась! Но Моня
встретил меня восторженно:
- Знаешь, Оля всю неделю только о тебе и говорила. Ты и умный, и
красивый, и галантный! Постоянно рисует тебя "по памяти" - и Моня вынул из
своего ящика рисунок карандашом на листке обычной писчей бумаги. Если бы я
не знал, что это рисунок, я бы решил, что передо мной фотография. Это был
творческий метод Оли - она в точности передавала каждую черточку на лице,
каждую складку на одежде. При этом выдерживала все полутоны - черно-белая
фотография, одним словом. Конечно же, на этом рисунке я был изображен очень
выгодно - на лице было философское выражение человека, уставшего делать
добро людям. Причем, на лице совершенно трезвом, чего, собственно, память
Оли зафиксировать не могла бы - тут нужно было приложить воображение!
- Я бы сказал, что Оля влюбилась в тебя! - вдохновенно продолжал Моня,
внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Ну, хорошо, она влюбилась в меня, не она первая, не она последняя! -
тоном усталого от успехов ловеласа отвечал я ему, - ну и что с этого? Это же
твоя баба, да она и не в моем вкусе. Мне нужна "фемина", а это - то ли
школьник, то ли школьница, да еще и с сигаретой в зубах. Моня, а ей
действительно двадцать один год, не связался ли ты с несовершеннолетней
малолеткой? - поинтересовался я, опасаясь за Моню, а тайно - и за себя.
- Успокойся, я ее паспорт видел! - ответил Моня, и вывел меня в коридор
для какого-то секретного разговора. - Слушай, у меня к тебе предложение,
только не отвечай мне сразу "нет", не подумав. Женился бы ты на Оле - и,
видя, что брови у меня поднялись выше физиологического предела, быстро
добавил, - фиктивно, разумеется, фиктивно! Ты прописался бы у нее -
жилплощадь позволяет, и устроился бы на работу в Москве. Хватит тебе шастать
по провинциям, заверши свой ход конем! А потом найдешь себе другую жену,
женишься хотя бы на своей Тамаре Федоровне. Или будешь "липовым" женатиком,
чтобы никто из твоих будущих баб претензий не предъявлял - это же мечта
ловеласа!
- Моня, я понимаю, что ты спишь и думаешь, как бы потрафить мне -
спасибо тебе, друг, за это! А что ты, выражаясь на твоем карайларском языке,
будешь иметь с этого? Иначе твой альтруизм вызывает подозрение!
Моня, наклонил голову, потупил взгляд и зарделся. Видно, тема эта его
действительно волновала.
- Видишь ли, - Моня понизил громкость голоса до порога слышимости, - я
не могу оставить семью, а жена не дает мне встречаться с Олей. А я так люблю
Олю, что жить не могу без нее...
Моня еще больше наклонил голову и чем-то напомнил мне влюбленного
Митрофаныча в бане. Ему впору было бы сейчас и слезу пустить. Я аж похолодел
от ответственности за отводимую мне роль.
- Если Оля формально будет твоей женой, я смогу с ней встречаться как
бы у тебя в гостях. И Капа (он с трудом произнес это имя, обычно он говорил
"жена") ни о чем не догадается. Ты же видишь, мое предложение
обоюдовыгодное! - Моня решился, наконец, посмотреть мне в глаза, да и для
Оли это выгодно, - горячо продолжал Моня, - это повысит ее в глазах
общества, она станет "профессоршей"! Да и материально ты ей поможешь - ведь
такой брак немалых денег стоит!
Я все больше понимал, с каким умным, но совершенно не знающим жизни
человеком, меня столкнула судьба. Ведь реальная жизнь - не шахматы, тут
одним анализом ходов дела не сделаешь!
- Хорошо, даже если я соглашусь, а Олю ты спросил? Ведь она тебе
физиномордию за это исполосует! Уготовить юному созданию такую роль! - я
чуть руки себе не заломил от фарисейского сострадания "юному созданию".
- Оля все знает и согласна! - твердо ответил Моня, - ей тоже надоели
фокусы моей Капы; только она категорически не хочет знать ни о каких деньгах
с твоей стороны, она хочет помочь тебе совершенно бескорыстно! - добавил
Моня.
- Нам! - поправил я и подумал, - Оля действительно умная девчонка, и
авантюристка вдобавок!
- И последнее, Моня. Мы взрослые люди, и я хочу, чтобы мы все
предусмотрели. Дело затевается не на неделю, и не на месяц, а что, если мы с
ней по пьянке ли, по обоюдному согласию ли, конечно, без насилия с
какой-нибудь из сторон, но начнем жить как мужик с бабой, что тогда? - задал
я Моне вопрос "в лоб"!
И опять глаза "долу", опять девичий румянец.
- Я бы очень не хотел этого, - тихо высказался Моня, - но даже если это
и произойдет, ты же не будешь возражать, если я иногда буду приходить к вам,
то есть к ней в гости?
- И будешь трахать мою жену? - жестко добавил я.
- Послушай, брак-то будет фиктивным, все это ведь будет понарошку! -
всерьез возмутился Моня.
- Шучу, шучу, - рассмеялся я, - на фиг она мне нужна, эта пигалица. Что
я баб полноразмерных в Москве не найду, что ли?
Но и хитрая "пигалица" и вся эта авантюра с женитьбой меня увлекали все
больше. Честным и правдивым, и то относительно, в этой авантюре был только
Моня. Мы с Олей должны были играть сволочные роли, выхода из создавшейся
ситуации я не видел - не ссориться же с Моней. Или отказываться от брака,
перспектива которого уже достаточно увлекла и "жениха" и "невесту".
- Но периодически ночевать у Оли мне придется, - практично рассудил я,
- а то бабка, да и другие соседи заявят, что, дескать, брак фиктивный, и все
такое. Брошу в комнате какой-нибудь надувной матрас, и буду спать на нем. А
днем буду сдувать его и прятать - пусть бабка и соседи с подругами, которые
нет-нет, да заглянут к Оле, видят, что койка-то у нас одна. Значит, и брак
всамделишний!
Сказано - сделано! Мы зашли в "Спорттовары", и я купил там надувной
матрас. Потом зашли в магазин на Николоямской (бывшей Ульяновской), взяли
вина, закуски и зашли к Оле.
- Оба кобеля вместе! - вытаращив глаза, только и вымолвила бабка,
выглянув из своей комнаты.
- Ошибаетесь, товарищ! - широко, по-партийному, улыбаясь, парировал я,
- кобель только один - рыжий, - и я указал на Моню, - а я - жених! Прошу не
путать!
Оля грозно "шикнула" на бабку и та, в изумлении, исчезла. Пока Оля с
Моней готовили стол, я надул матрас. Я видел, с какой ненавистью Оля
смотрела на это резиновое чудо, но развеселившийся Моня ничего не замечал.
Мы выпили за любовь, как положено - до брака, во время брака, после
брака, вместо брака, и за любовь к трем апельсинам. Я и Моня держали бокалы
в руках, а Оля чокалась своим с нашими. Со мной она чокнулась, когда я
произносил слова "во время брака", а с Моней - при упоминании "любви к трем
апельсинам". Но и это ускользнуло от внимания счастливого Мони - его
хитроумный план осуществлялся, и это вызывало у него эйфорию. Не думал он
тогда, что этим хитроумным планом он перехитрил самого себя.
Потом Моня, сделав страшные глаза, заспешил домой, а Оля деланно
пыталась его задержать и оставить. Я деланно пытался уйти прогуляться на
полчасика в магазин, но Моня предложил выйти всем вместе, проводить его до
метро.
- А там - хоть в магазин, а хоть в ЗАГС! - пытался пошутить он, но Оля
надавала ему за это "шалабанов" по башке.
- Лапочка, ты же знаешь, что я сейчас не могу, лапочка, вот подожди
немного, тогда... - выкручивался из своего положения Моня, протискиваясь к
дверям.
Мы с Олей проводили Моню до метро (которое оказалось всего в пяти
минутах ходу), а на обратном пути зашли в магазин. Когда мы вернулись
обратно, я ласково улыбнулся опять высунувшейся из своей комнаты бабке, и
она хитро подмигнула мне в ответ. Зайдя в комнату, я стал запирать дверь,
Оля же с рычанием львицы набросилась на ни в чем не повинный матрас, и,
выдернув из него пробку, стала топтать его ногами, выдувая воздух. Я
протягивал к бедному матрасу руки, как бы пытаясь уберечь его, но жест мой
был понят превратно.
- И не надейся! - прорычала Оля и потащила меня в койку.
Вскоре мы купили другую койку, по ширине занимавшую весь альков. Оля
объяснила Моне, что подруги "не понимают, как на такой узкой кровати можно
спать вдвоем с женихом". А на новой - и трое свободно улягутся!
Оля оказалась на редкость предусмотрительной...
Интересно и то, что мы с женой до сих пор пользуемся этой кроватью.
Кровать, как скрипка, она не стареет, она - наигрывается. Коли так, то наша
кровать - это наигранная, старинная, виртуозная скрипка Страдивари. Спать на
ней - это спать на истории секса!
Если для Мони дело было сделано, то для меня - лишь наполовину. Надо
было еще как-то подвести Тамаре Федоровне "научную базу" под мой грядущий
переезд в Москву. Я стал понемногу эту базу подводить. Дескать, в Курске с
квартирой для нас ничего не светит по причине ухода Тамары из института. Да
и я "подмочил" свою репутацию разводом. А у моего друга Мони...
И я пересказал Тамаре предложение моего друга Мони насчет фиктивного
брака, упирая на заинтересованность в этом Мони и Оли. Рассказал, как они
безумно любят друг друга, и чего стоило Моне уговорить Олю на фиктивный
брак. Как она сначала плакала и категорически отвергала эту авантюру! Потом
заплакал уже Моня, и сказал, что тогда им, по всей вероятности, придется
расстаться. А напоследок, как в индийском фильме, заплакали они оба, и Оля,
сказала, что согласна быть моей женой, фиктивной, разумеется. И тут заплакал
уже я, чувствуя, на какую авантюру я иду, и как обижаю этим мою Тамару.
И, чего, наверное, не случалось даже в индийских фильмах, заплакал и
четвертый участник событий - Тамара Федоровна. Ей не нравится эта авантюра,
но она понимает, что лишить счастья столько народу она просто не вправе. Тем
более я заметил, что фиктивный брак с Олей - ненадолго. Она найдет себе
настоящего жениха, того же Моню, если он разведется с женой, а я заберу
Тамару к себе в Москву. Но это была перспектива уже настолько далекая, что
мы ее и не стали обсуждать...
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! При ближайшем
рассмотрении, паспорт Оли оказался "подпорченным". Об этом не знал даже
Моня. Но у каждого, или почти у каждого из нас, имеется свой "скелет в
шкафу".
Оказывается, Оля числилась замужем за одним известным (поменьше
Нуриева, но из той же компании!) танцовщиком, которого обвинили по 121
статье УК в мужеложстве. Тогда за это сажали, и артистическая богема
уговорила Олю фиктивно расписаться с ним, чтобы это помогло ему избежать
наказания. Она ездила на суд (все происходило в родном городе Нуриева), но
спасти его не смогла, так как тот сам признался в своей нетрадиционной
сексуальной ориентации. "Мужа" посадили, а штамп в паспорте остался. И чтобы
развестись с этим "мужем" Оля затратила около года. Интереснее всего то, что
"муж", которого Оля бескорыстно спасала, не захотел давать развода.
Пришлось, по совету одного юриста, "поискать" его в Москве и Подмосковье. А
когда там его не обнаружат (да и не могли обнаружить, ибо тюрьма была совсем
в другом месте), объявить его "пропавшим или умершим". Наконец, в сентябре
следующего 1977 года Оля оказалась разведенной, и мы подали заявление в
ЗАГС.
Июль я провел на море с Тамарой Федоровной, где задался целью похудеть.
Я располнел до 80 килограммов и считал, что это меня старит, хотя с моим
ростом штангисты обычно весят даже больше. Диета моя позволяла всего два
яблока и бутылку вина в день. Целью моей было сбросить 10 килограммов.
В последний день пребывания в Новом Афоне, где мы отдыхали, я взвесился
притих в своих мечтаниях.
А утром, до похода в ресторан я, конечно же, посетил Моню в ИМАШе. Мой
друг был возбужден, восторжен и романтичен - оказывается, он познакомился с
юной девушкой - художницей и влюбился в нее. И, как уверял Моня, она - в
него тоже.
- Я тебя должен обязательно с ней познакомить, ты тоже влюбишься в нее!
- плел какую-то ахинею Моня. А может и не совсем ахинею - нация-то у Мони
хитрая! Затеивает, небось, какую-нибудь комбинацию!
Дело в том, что Моня за долгие годы брачной жизни, практически не
изменял жене, хотя и не любил ее. Женился он "в отместку" своей любимой
невесте, которая бросила его почти перед свадьбой и вышла за другого. Ну и
Моня тут же женился на первой подвернувшейся девушке. "Одноразовое"
совращение его Тамарой Ивановной, было единственной его изменой жене, если
это можно так квалифицировать. А тут - невооруженным глазом видно, что
влюбился.
Моня как на духу выложил мне, что его Ольга - француженка по
национальности, внебрачная дочь скрипача-француза, учившегося в Московской
Консерватории. Она необычайно талантлива - прекрасно рисует, поет и играет
на гитаре. Работает в Большом театре бутафором-декоратором. Ей всего
двадцать один год, а выглядит она еще моложе. Зато страстна необыкновенно:
сама звонит в ИМАШ в лабораторию и прямо во время работы тащит его к себе
домой на Таганку. Потом, правда, отпускает, опять же, на работу. Вечерами
они могут встречаться лишь урывками - Моне надо спешить в семью.
- Так что, она тебе девушкой досталась? - поинтересовался я.
- Нет, какой там девушкой! - отмахнулся Моня. - Она успела переспать с
такими известными артистами, - и Моня назвал мне две фамилии очень известных
и любимых народом артистов с таким пафосом, как будто это он сам переспал с
ними.
Назавтра я приехал из Мамонтовки в ИМАШ уже с собранным портфелем,
готовый вечером уехать в Курск. Моня тут же повел меня на встречу со своей
Олей. Эта встреча, оказавшаяся роковой для меня, так и осталась у меня в
памяти: солнечный, но не жаркий день, сквер перед Политехническим музеем,
зеленая скамейка в сквере...
- Запомни - ты фотограф из ИМАШа, начальник фотолаборатории; я -
работаю у тебя, ты мой начальник!
- Зачем тебе это вранье, ты же фотографировать не умеешь! - упрекнул я
его.
- Так надо, так надо! - делая страшные глаза, прошептал мне на ухо
Моня, потому, что со скамейки встало и направилось к нам интересное
существо, увидеть которое я никак не ожидал.
По рассказу Мони я нарисовал себе портрет, этакой "девицы-вампа",
страстной высокой брюнетки в теле, с яркой косметикой на лице и массивными
серебряными украшениями на руках и шее. Еще бы - француженка, художница,
соблазнительница!
А к нам подошла с виду школьница, маленького роста худенькая блондинка
с короткой стрижкой, огромными серо-голубыми глазами и полными розовыми
губками. Форменная малолетка! Одета эта малолетка была в потертый до дыр
голубой джинсовый костюм и мальчуковые ботинки. Ни следа косметики, ни
одного украшения! Было даже немного непонятно - девочка или мальчик это.
Она поцеловалась с Моней, за руку жеманно поздоровалась со мной и
неожиданно низким голосом сказала:
- Привет, фотокоры! Как жизнь? - как будто мы были ее сверстниками, а
не солидными учеными, намного старше ее возрастом.
- Да все щелкаем затворами, - осторожно ответил я, вспоминая, чем же
все-таки занимаются "фотокоры".
- А затворы-то все оружейные! - подыграла мне Ольга, и я, смутившись,
посмотрел на Моню.
- Скажите правду, мальчики, - Оля встала между нами, взяв нас обоих под
руки, - небось, на КГБ работаете?
Я в ужасе отвел взгляд с памятника Дзержинскому, стоявшему на площади
перед зданием КГБ, и, в свою очередь, подыграл Ольге:
- Он, - я указал на Моню, - из Госстраха, а я - указав на здание КГБ, -
из Госужаса!
Оля громко захохотала, а Моня шикал на нас, пугливо озираясь по
сторонам.
- Приглашаю вас на пятнадцатый этаж в "Огни Москвы"! - вдруг предложил
я. - Отличная погода, приятная встреча; посидим, выпьем, и может мне удастся
завербовать Олю! - пошутил я. Долгий внимательный взгляд Оли дал мне понять,
что шутка дошла до нее по прямому назначению.
Моня отказывался, тараща глаза и уверяя нас, что он на работе, но мы
его уговорили. Я не знаю человека, которого первое пребывание в кафе "Огни
Москвы" не восхитило бы, особенно если находишься на веранде. Хотя бы после
"разгрома" гостиницы это чудо сохранилось, как впрочем, и сама гостиница!
Оля была на пятнадцатом этаже первый раз, и на ее художественную натуру это
посещение произвело большое впечатление. Плюс шампанское и привлекательная
компания.
Посреди трапезы Моня забеспокоился и заспешил на работу. Оля хватала
его за руки, что-то шептала ему на ухо, и до меня донеслось только слово
"Таганка", но кавалер был неумолим. После ухода Мони, Оля матюгнулась на его
счет, и мы продолжали нашу встречу вдвоем.
Меня удивила коммуникабельность Оли - она первая перешла со мной на
"ты", даже "брудершафт" не понадобился; сразу же стала использовать в
разговоре "ненормативную" лексику, причем делала это с большим изяществом.
Моню от ее словечек аж в краску бросало - сам он, взрослый мужик, никогда не
использовал мата. В довершение всего, Оля курила сигареты - и готов образ
этакой интеллектуальной дюймовочки-"эмансипэ". И женственности в этом образе
было маловато.
Наконец, мы покинули кафе, и Оля попросила проводить ее на Таганку.
Поезда мои отправлялись поздно вечером, и мы прошли на Таганку пешком.
Спустились на набережную Москвы-реки, перешли Устьинский мост через Яузу, и
по Николоямской добрались до Земляного вала. Перешли его, и тут Оля
остановилась у магазина.
- Давай зайдем ко мне и выпьем немного, - совсем по-детски, надувая
губки, попросила Оля. - А то у меня ничего нет дома!
Мы зашли в магазин, купили вина - мадеры, которая, оказывается,
нравилась нам обоим, и какую-то закуску, совершенно не интересовавшую Олю.
- От этого Мони ничего не дождешься, - жаловалась мне Оля, - ни
посидеть с ним, ни полежать толком не получается! Тут же бежит к своей
нюшке! - обиженно надула губки дюймовочка.
Дом Оли размещался на Большом Дровяном переулке, в двух шагах от
Садового кольца. Квартира на бельэтаже, двухкомнатная коммунальная. Оля
занимала большую комнату с альковом, а соседка - старая бабка,
"коммунистка", как называла ее Оля, - маленькую.
Вот и черного кобеля привела, - как бы невзначай пробормотала бабка, -
а то все рыжий ходит... Но Оля так шикнула на "коммунистку", что та мышью
юркнула к себе в комнатку.
Огромная комната Оли была почти без мебели - в алькове узенькая тахта,
посреди комнаты маленький стол, а у стены - полки, частично занятые книгами,
а частично - посудой. На стене - гитара. Окно - нараспашку, и в него лезли
ветки деревьев, растущих у самого дома. В это открытое окно хорошо был
слышен бой кремлевских курантов. Звуки в Олиной комнате были гулкими из-за
пустых стен.
По дороге Оля начала рассказывать про свою жизнь, и этот рассказ
продолжался дома. Оказывается, мама ее "согрешила" с французом из Парижа,
учившимся в консерватории. У нее родилась дочь, то есть Оля. А потом
французский папа уехал к себе на родину в Париж, а Оля с мамой остались в
Москве. Мама вышла замуж и ушла жить к мужу, а комнату свою оставила Оле.
Как и фамилию - Филиппова; а отчество оставил папа - его звали Лери, и Оля
была "Лериевна". Фамилию отца она не знала, но, если надо, обещала узнать у
матери.
Ну и я, чтобы совсем не завраться, рассказал Оле, кто я на самом деле,
а для чего Моне было делать меня фотографом - не знаю.
- А чтобы просто соврать, он жить не может без вранья, - сердито
проговорила Оля, - в первый же раз наплел мне, что он импотент; пришлось
доказывать ему обратное. Всю дорогу врет - я-то ведь позвонила ему на работу
и спросила, кем он работает. Узнала также, что он женат и имеет двоих детей.
А ты? - вдруг спросила Оля.
- Я - вольный гражданин французской республики! - как зачарованный
ответил я.
Эту фразу я с завистью повторял про себя много раз, а услышал ее
впервые в Сочи у одного из причалов на пляже. Я отдыхал как-то там с женой,
и мы вечерком стояли на этом причале, по-семейному поругиваясь. А рядом
стояла уже взрослая, лет сорока еврейская пара и тоже поругивалась на идиш.
Она - полная яркая брюнетка, он - седоватый, породистый элегантный хлыщ в
прекрасно сидящем на нем сером костюме. Хлыщ не знал, куда девать себя: он
то отворачивается от Сары (так я прозвал ее про себя), то отодвигался от
нее. Но она упрямо становилась рядом и пилила его, ела поедом. Только и
слышалось: "поц", "койфт", "дайне моме" ("хвостик", "купи", "твоя мать").
Когда она довела его уже до белого каления своими "дайне моме", хлыщ
гордо выпрямился и хриплым баском спросил ее на идиш: "Дайне моме лози какен
мит фломен?" (вольный перевод: "А что, ты сама из панов?", буквально: "А
что, твоя мама какает только цветочками?").
И вдруг к причалу подруливает прогулочный катер-глиссер, хлыщ быстро
сбегает вниз, запрыгивает в него, и оттуда громко кричит своей Саре:
- Мадам Люнгарс! Вы, наверное, забыли, что я - вольный гражданин
французской республики! - катер газанул и тут же скрылся из виду, увозя
машущего рукой хлыща в прекрасную даль, подальше от назойливой Сары...
Я так позавидовал этому хлыщу - неужели я так никогда и не смогу
произнести эту гордую фразу - "я вольный гражданин французской республики!"
И вот я в первый раз громко и гордо произнес ее...
Мы выпили еще. Оля закурила. Вдруг она решительно затушила сигарету о
тарелку и подошла ко мне. Сидя на стуле, я был лишь немногим ниже Оли. Она
обняла меня за шею и стала чувственно целовать, мягко затягивая мои губы в
свои. Вот этого-то я и не ожидал! Я пытался встать, но Оля силой усаживала
меня снова.
Наконец, мне удалось встать, но Оля, обняв меня за спину, притянула к
себе, и поволокла, да, да - поволокла к алькову. Эта почти невесомая
школьница-дюймовочка волокла мастера спорта по штанге "у койку".
- Оля, - наконец не выдержал я, - а как же Моня? Что мы ему-то скажем?
- А мы ему ничего говорить не будем, не обязаны! - Оля настойчиво с
каким-то нечеловеческим упорством продолжала тащить меня, и когда я уперся
сильнее, укоризненно посмотрела на меня снизу своими голубыми озерами и
прошептала:
- Теперь ты еще скажешь, что и ты тоже импотент!
- Ну, уж нет, - подумал я, - этого ты от меня не дождешься! - и дал
увести себя в альков.
Оля оказалась не по росту страстной - Моня был прав. У нее не было ни
начала, ни середины, процесса, у нее всю дорогу был один конец. И никакого
контроля за поведением в постели: свою ладонь я постоянно прижимал к ее
губам, иначе бабка-"коммунистка" давно была бы рядом и замучила бы нас
своими советами. Благо дверь в комнату мы так и не заперли.
Мы спонтанно засыпали, просыпались, вставали, выпивали вина,
разбавленного водой, ложились снова, и я опять прижимал ладонь к ее губам.
Когда руки были заняты, я зажимал ее губы своими и не позволял ей беспокоить
соседей.
Утром я, мотаясь как тень, поднялся и попросил разрешения выйти на
улицу - позвонить в Курск. Телефона в квартире Оли не было.
- Что Моне-то скажем? - успел я все-таки спросить Олю, выходя из
дверей.
- Ты уехал в Курск вчера вечером, а я пошла в гости к тете, я постоянно
хожу к ней - в ответе Оли чувствовался опыт, - сюда он не посмеет прийти, а
на моей работе ответят, что меня нет. А тетин телефон он не знает.
Успокойся, не съест тебя Моня - что за мужики пугливые пошли!
Я с почты позвонил домой Медведеву, потом на работу Тамаре Федоровне.
Она ждала меня утром и беспокоилась. Легенда была для всех одинакова - не
сумел достать билетов, но сегодня вечером выеду обязательно.
Когда я вернулся к Оле, она уже встала, сварила кофе и поджарила
яичницу - яйца взяла в долг у "коммунистки". У Оли не было даже
холодильника.
- Бабке сказала, что выхожу за тебя замуж, - похохатывая с сигаретой в
зубах, обрадовала меня Оля, - и ты скоро переедешь жить ко мне. Чтобы не
возникала, если ты будешь приходить!
- Оля, это же надувательство, а если придет Моня? - недоумевал я.
- А бабка знает, что Моня мой любовник. А что, нельзя иметь и мужа и
любовника? - опять, надув губки, возмутилась Оля.
- Ну и баба, - подумал я, - такого экземпляра я еще не встречал! Да это
же богема - гуляет, встречается с мужиками, поет, играет на гитаре, работает
в театре, ходит куда и когда хочет...Живет как на облаке. Реальная жизнь ее
не касается, она ее не хочет и замечать. И внешность инфантильная -
школьница седьмого класса и то старше выглядит! Мужа и любовника ей подавай!
- рассуждал я сам с собой.
А самого меня начала точить мысль, и от нее я не мог избавиться - а
что, если мне действительно жениться на ней? Она очень молода, простодушна,
умна, страстней женщины я еще не встречал; терять мне нечего, а получить,
кроме молодой жены, разумеется, я могу мечту жизни - Москву! Кто может этому
помешать? Один Моня - решил я, ссориться с ним я ни за что не буду.
День мы с Олей провели, как и вчерашний вечер. Да, здоровье с этой
дюймовочкой нужно иметь бычье! Но такое у нас имеется, - хвастливо
констатировал я. Оля проводила меня на поезд, и на полном серьезе, надувая
губки, просила не оставлять ее надолго:
- Видишь ли, после тебя мне никого не хватит! Так что, ты развратил
меня, и теперь не имеешь права бросать!
Я уехал в Курск в глубокой задумчивости...
Понятно, чтобы жениться на Оле, в Москве препятствием был Моня. Ну, а в
Курске - Тамара Федоровна. От Тамары Ивановны улизнуть было намного проще -
не впервой!
Через неделю - я снова в Москве. Для "понту" я реанимировал
хоздоговорную тему с предприятием Элика, где соисполнителем включил ИМАШ, а
конкретно - Моню. Элик был заинтересован в теме, так как она совпадала с
финансируемым направлением на его предприятии. Моня готовил практическую
апробацию для своей докторской диссертации, которую он уже начал писать. А я
получал формальную причину ездить в Москву, когда только заблагорассудится.
Я с опаской ждал встречи с Моней - вдруг Оля проболталась! Но Моня
встретил меня восторженно:
- Знаешь, Оля всю неделю только о тебе и говорила. Ты и умный, и
красивый, и галантный! Постоянно рисует тебя "по памяти" - и Моня вынул из
своего ящика рисунок карандашом на листке обычной писчей бумаги. Если бы я
не знал, что это рисунок, я бы решил, что передо мной фотография. Это был
творческий метод Оли - она в точности передавала каждую черточку на лице,
каждую складку на одежде. При этом выдерживала все полутоны - черно-белая
фотография, одним словом. Конечно же, на этом рисунке я был изображен очень
выгодно - на лице было философское выражение человека, уставшего делать
добро людям. Причем, на лице совершенно трезвом, чего, собственно, память
Оли зафиксировать не могла бы - тут нужно было приложить воображение!
- Я бы сказал, что Оля влюбилась в тебя! - вдохновенно продолжал Моня,
внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Ну, хорошо, она влюбилась в меня, не она первая, не она последняя! -
тоном усталого от успехов ловеласа отвечал я ему, - ну и что с этого? Это же
твоя баба, да она и не в моем вкусе. Мне нужна "фемина", а это - то ли
школьник, то ли школьница, да еще и с сигаретой в зубах. Моня, а ей
действительно двадцать один год, не связался ли ты с несовершеннолетней
малолеткой? - поинтересовался я, опасаясь за Моню, а тайно - и за себя.
- Успокойся, я ее паспорт видел! - ответил Моня, и вывел меня в коридор
для какого-то секретного разговора. - Слушай, у меня к тебе предложение,
только не отвечай мне сразу "нет", не подумав. Женился бы ты на Оле - и,
видя, что брови у меня поднялись выше физиологического предела, быстро
добавил, - фиктивно, разумеется, фиктивно! Ты прописался бы у нее -
жилплощадь позволяет, и устроился бы на работу в Москве. Хватит тебе шастать
по провинциям, заверши свой ход конем! А потом найдешь себе другую жену,
женишься хотя бы на своей Тамаре Федоровне. Или будешь "липовым" женатиком,
чтобы никто из твоих будущих баб претензий не предъявлял - это же мечта
ловеласа!
- Моня, я понимаю, что ты спишь и думаешь, как бы потрафить мне -
спасибо тебе, друг, за это! А что ты, выражаясь на твоем карайларском языке,
будешь иметь с этого? Иначе твой альтруизм вызывает подозрение!
Моня, наклонил голову, потупил взгляд и зарделся. Видно, тема эта его
действительно волновала.
- Видишь ли, - Моня понизил громкость голоса до порога слышимости, - я
не могу оставить семью, а жена не дает мне встречаться с Олей. А я так люблю
Олю, что жить не могу без нее...
Моня еще больше наклонил голову и чем-то напомнил мне влюбленного
Митрофаныча в бане. Ему впору было бы сейчас и слезу пустить. Я аж похолодел
от ответственности за отводимую мне роль.
- Если Оля формально будет твоей женой, я смогу с ней встречаться как
бы у тебя в гостях. И Капа (он с трудом произнес это имя, обычно он говорил
"жена") ни о чем не догадается. Ты же видишь, мое предложение
обоюдовыгодное! - Моня решился, наконец, посмотреть мне в глаза, да и для
Оли это выгодно, - горячо продолжал Моня, - это повысит ее в глазах
общества, она станет "профессоршей"! Да и материально ты ей поможешь - ведь
такой брак немалых денег стоит!
Я все больше понимал, с каким умным, но совершенно не знающим жизни
человеком, меня столкнула судьба. Ведь реальная жизнь - не шахматы, тут
одним анализом ходов дела не сделаешь!
- Хорошо, даже если я соглашусь, а Олю ты спросил? Ведь она тебе
физиномордию за это исполосует! Уготовить юному созданию такую роль! - я
чуть руки себе не заломил от фарисейского сострадания "юному созданию".
- Оля все знает и согласна! - твердо ответил Моня, - ей тоже надоели
фокусы моей Капы; только она категорически не хочет знать ни о каких деньгах
с твоей стороны, она хочет помочь тебе совершенно бескорыстно! - добавил
Моня.
- Нам! - поправил я и подумал, - Оля действительно умная девчонка, и
авантюристка вдобавок!
- И последнее, Моня. Мы взрослые люди, и я хочу, чтобы мы все
предусмотрели. Дело затевается не на неделю, и не на месяц, а что, если мы с
ней по пьянке ли, по обоюдному согласию ли, конечно, без насилия с
какой-нибудь из сторон, но начнем жить как мужик с бабой, что тогда? - задал
я Моне вопрос "в лоб"!
И опять глаза "долу", опять девичий румянец.
- Я бы очень не хотел этого, - тихо высказался Моня, - но даже если это
и произойдет, ты же не будешь возражать, если я иногда буду приходить к вам,
то есть к ней в гости?
- И будешь трахать мою жену? - жестко добавил я.
- Послушай, брак-то будет фиктивным, все это ведь будет понарошку! -
всерьез возмутился Моня.
- Шучу, шучу, - рассмеялся я, - на фиг она мне нужна, эта пигалица. Что
я баб полноразмерных в Москве не найду, что ли?
Но и хитрая "пигалица" и вся эта авантюра с женитьбой меня увлекали все
больше. Честным и правдивым, и то относительно, в этой авантюре был только
Моня. Мы с Олей должны были играть сволочные роли, выхода из создавшейся
ситуации я не видел - не ссориться же с Моней. Или отказываться от брака,
перспектива которого уже достаточно увлекла и "жениха" и "невесту".
- Но периодически ночевать у Оли мне придется, - практично рассудил я,
- а то бабка, да и другие соседи заявят, что, дескать, брак фиктивный, и все
такое. Брошу в комнате какой-нибудь надувной матрас, и буду спать на нем. А
днем буду сдувать его и прятать - пусть бабка и соседи с подругами, которые
нет-нет, да заглянут к Оле, видят, что койка-то у нас одна. Значит, и брак
всамделишний!
Сказано - сделано! Мы зашли в "Спорттовары", и я купил там надувной
матрас. Потом зашли в магазин на Николоямской (бывшей Ульяновской), взяли
вина, закуски и зашли к Оле.
- Оба кобеля вместе! - вытаращив глаза, только и вымолвила бабка,
выглянув из своей комнаты.
- Ошибаетесь, товарищ! - широко, по-партийному, улыбаясь, парировал я,
- кобель только один - рыжий, - и я указал на Моню, - а я - жених! Прошу не
путать!
Оля грозно "шикнула" на бабку и та, в изумлении, исчезла. Пока Оля с
Моней готовили стол, я надул матрас. Я видел, с какой ненавистью Оля
смотрела на это резиновое чудо, но развеселившийся Моня ничего не замечал.
Мы выпили за любовь, как положено - до брака, во время брака, после
брака, вместо брака, и за любовь к трем апельсинам. Я и Моня держали бокалы
в руках, а Оля чокалась своим с нашими. Со мной она чокнулась, когда я
произносил слова "во время брака", а с Моней - при упоминании "любви к трем
апельсинам". Но и это ускользнуло от внимания счастливого Мони - его
хитроумный план осуществлялся, и это вызывало у него эйфорию. Не думал он
тогда, что этим хитроумным планом он перехитрил самого себя.
Потом Моня, сделав страшные глаза, заспешил домой, а Оля деланно
пыталась его задержать и оставить. Я деланно пытался уйти прогуляться на
полчасика в магазин, но Моня предложил выйти всем вместе, проводить его до
метро.
- А там - хоть в магазин, а хоть в ЗАГС! - пытался пошутить он, но Оля
надавала ему за это "шалабанов" по башке.
- Лапочка, ты же знаешь, что я сейчас не могу, лапочка, вот подожди
немного, тогда... - выкручивался из своего положения Моня, протискиваясь к
дверям.
Мы с Олей проводили Моню до метро (которое оказалось всего в пяти
минутах ходу), а на обратном пути зашли в магазин. Когда мы вернулись
обратно, я ласково улыбнулся опять высунувшейся из своей комнаты бабке, и
она хитро подмигнула мне в ответ. Зайдя в комнату, я стал запирать дверь,
Оля же с рычанием львицы набросилась на ни в чем не повинный матрас, и,
выдернув из него пробку, стала топтать его ногами, выдувая воздух. Я
протягивал к бедному матрасу руки, как бы пытаясь уберечь его, но жест мой
был понят превратно.
- И не надейся! - прорычала Оля и потащила меня в койку.
Вскоре мы купили другую койку, по ширине занимавшую весь альков. Оля
объяснила Моне, что подруги "не понимают, как на такой узкой кровати можно
спать вдвоем с женихом". А на новой - и трое свободно улягутся!
Оля оказалась на редкость предусмотрительной...
Интересно и то, что мы с женой до сих пор пользуемся этой кроватью.
Кровать, как скрипка, она не стареет, она - наигрывается. Коли так, то наша
кровать - это наигранная, старинная, виртуозная скрипка Страдивари. Спать на
ней - это спать на истории секса!
Если для Мони дело было сделано, то для меня - лишь наполовину. Надо
было еще как-то подвести Тамаре Федоровне "научную базу" под мой грядущий
переезд в Москву. Я стал понемногу эту базу подводить. Дескать, в Курске с
квартирой для нас ничего не светит по причине ухода Тамары из института. Да
и я "подмочил" свою репутацию разводом. А у моего друга Мони...
И я пересказал Тамаре предложение моего друга Мони насчет фиктивного
брака, упирая на заинтересованность в этом Мони и Оли. Рассказал, как они
безумно любят друг друга, и чего стоило Моне уговорить Олю на фиктивный
брак. Как она сначала плакала и категорически отвергала эту авантюру! Потом
заплакал уже Моня, и сказал, что тогда им, по всей вероятности, придется
расстаться. А напоследок, как в индийском фильме, заплакали они оба, и Оля,
сказала, что согласна быть моей женой, фиктивной, разумеется. И тут заплакал
уже я, чувствуя, на какую авантюру я иду, и как обижаю этим мою Тамару.
И, чего, наверное, не случалось даже в индийских фильмах, заплакал и
четвертый участник событий - Тамара Федоровна. Ей не нравится эта авантюра,
но она понимает, что лишить счастья столько народу она просто не вправе. Тем
более я заметил, что фиктивный брак с Олей - ненадолго. Она найдет себе
настоящего жениха, того же Моню, если он разведется с женой, а я заберу
Тамару к себе в Москву. Но это была перспектива уже настолько далекая, что
мы ее и не стали обсуждать...
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! При ближайшем
рассмотрении, паспорт Оли оказался "подпорченным". Об этом не знал даже
Моня. Но у каждого, или почти у каждого из нас, имеется свой "скелет в
шкафу".
Оказывается, Оля числилась замужем за одним известным (поменьше
Нуриева, но из той же компании!) танцовщиком, которого обвинили по 121
статье УК в мужеложстве. Тогда за это сажали, и артистическая богема
уговорила Олю фиктивно расписаться с ним, чтобы это помогло ему избежать
наказания. Она ездила на суд (все происходило в родном городе Нуриева), но
спасти его не смогла, так как тот сам признался в своей нетрадиционной
сексуальной ориентации. "Мужа" посадили, а штамп в паспорте остался. И чтобы
развестись с этим "мужем" Оля затратила около года. Интереснее всего то, что
"муж", которого Оля бескорыстно спасала, не захотел давать развода.
Пришлось, по совету одного юриста, "поискать" его в Москве и Подмосковье. А
когда там его не обнаружат (да и не могли обнаружить, ибо тюрьма была совсем
в другом месте), объявить его "пропавшим или умершим". Наконец, в сентябре
следующего 1977 года Оля оказалась разведенной, и мы подали заявление в
ЗАГС.
Июль я провел на море с Тамарой Федоровной, где задался целью похудеть.
Я располнел до 80 килограммов и считал, что это меня старит, хотя с моим
ростом штангисты обычно весят даже больше. Диета моя позволяла всего два
яблока и бутылку вина в день. Целью моей было сбросить 10 килограммов.
В последний день пребывания в Новом Афоне, где мы отдыхали, я взвесился