Страница:
Лукьяныч очень дорожил Шуркой и обычно покупал ей "Столичную", а себе -
"Перцовую". Выпивали, пели немного, и на ночь она оставалась с ним на
узенькой общежитейской кровати. Вся их любовь и переговоры при этом,
происходили в метре от меня:
"Шурка, давай!" "Отстань Митя, ты старый и противный!" "А как
"Столичную" пить - не противный?" "Не приду к тебе больше!" и т.д. Но все
кончалось ритмичными поскрипываниями и посапываниями... Утром, часов в 7, до
прихода уборщицы Маши, Шурка уходила.
Жизнь дядя Симы и Лукьяныча, а теперь и моя, в общежитии протекала так.
В теплое время года дядя Сима поутру закидывал в Яузу (она протекала рядом с
домом), бредень и вытаскивал немного мелкой рыбешки. Из нее варили уху.
Зимой он починял часы, в основном, будильники, и на полученные деньги
покупал дешевые продукты. Лукьяныч подрабатывал сторожем на овощных складах,
воровал оттуда картофель, капусту и прочие овощи. Вы спросите - а где же
водка, где самый насущный и самый дорогой продукт каждодневного потребления?
Сейчас вы все поймете.
В пять часов вечера заканчивалась работа на Опытном заводе ЦНИИС и
полигонах ЦНИИ МПС поблизости, да и в самом огромном ЦНИИСе. Дядя Сима к
этому времени подогревал кастрюлю с ухой и вареный картофель в мундирах,
Лукьяныч резал капусту, и все это добро ставилось на стол.
Не проходило и пятнадцати минут после окончания работы, как появлялись
первые посетители. Они несли с собой бутылки, а жаждали стаканов, называемых
"мерками", закуски и человеческого общения. Контингент был самый различный -
от доктора наук, старшего научного сотрудника (по кличке "профессор Фул"), и
главного инженера Опытного завода, до простых рабочих и вообще ханыг без
определенных занятий. У многих были семьи, благополучные и не очень, а у
иных - ничего.
Один из таких - у кого "ничего" - Николай ("Колька") Ежов, до войны
имел жену, работавшую научным сотрудником в ЦНИИ МПС. На войне он был
летчиком-истребителем, имел много орденов и медалей. Живым вернулся к жене,
которая уже имела любовника. Она и перехитрила Кольку - развелась с ним и
спихнула в общежитие, якобы для того, чтобы он получил квартиру, а потом,
снова женившись на бывшей жене, объединился с ней. Но Колька так и остался в
общаге, спился и стал нашим посетителем.
Люди приходили, торопливо вытаскивали бутылку, Серафим разливал ее -
гостю, себе и, понемногу Лукьянычу и мне. Гость выпивал, закусывал,
разговаривал с Серафимом о жизни, со мной о науке, о Грузии, перебрасывался
парой шуток с Лукьянычем и спешил домой. Были и такие, которые долго не
уходили и норовили выпить "дозу" у следующего посетителя. Но таких дядя Сима
не любил и спускал их с лестницы - все равно завтра они были наши. Иногда
посетители валились с ног; их Серафим складывал на полу в комнате, а когда
те просыпались - выпроваживал вон.
Часам к восьми-девяти посетители кончались, Серафим прибирал в комнате,
мы чуть-чуть добавляли из оставшегося от гостей и ложились спать. Утром
Серафим опохмелялся и шел ловить рыбу. Лукьяныч и я не опохмелялись - первый
оставался в постели до полудня, а второй - бежал на Опытный завод собирать
свой скрепер.
Так и жили. По выходным гостей не было, и мы с дядей Симой с утра шли
гулять на Яузу - там был небольшой парк, состоящий из двух аллей - "аллеи
вздохов", где гуляли влюбленные, и "аллеи пьяных" - где выпивали. По какой
аллее гуляли мы - понятно. Почти всегда к нам присоединялся сосед по
общежитию - Володя Ломов. Он жил с женой Таней и годовалым сыном Игорьком
напротив нашей комнаты через коридор. Володя говорил, что он - старший
научный сотрудник, кандидат наук, работает в ЦНИИ МПС специалистом по
тепловозам. Он называл несколько книг по тепловозам, где он был автором.
Володя сильно заикался, и это звучало так:
А вот, знаешь, есть учебник по тепловозам, а вот, авторы, значит -
Петров, Чернышов и Ломов, а ведь писал-то я, и вот, я - последний автор, а
они - первые!
Свое неважное материальное положение, отсутствие квартиры и последнее
место в авторстве книг Володя объяснял исключительно своей скромностью и
любовью к науке:
- А вот, мне ничего, кроме науки, не нужно! Танька ругается, а я ей
говорю, а вот, тебе меня не понять - ты темнота, а мне главное - наука!
Я согласно кивал, потому что поддерживал Володю в его убеждениях.
Серафим не любил, когда Володя говорил о науке, он требовал краткости и
определенности - выпил, иди домой, или неси новую бутылку!
Работа на Опытном заводе, состоящая, в основном, в принуждении моих
приятелей-слесарей к работе, требовала больших сил и нервов. Кончалось,
обычно, все тем, что я сам брал в руки ключ, зубило, молоток или другой
инструмент, и работал под советы моих приятелей. Не доверяли мне только
сварку - ее имел право делать лишь специалист.
К концу лета устройство было почти собрано и установлено в задней части
скрепера. Резиновые колеса мы сняли, а вместо них установили огромные
стальные барабаны с зубцами, какие были на тракторах 20-х годов, Фордзонах,
например. С такими колесами тяга развивалась побольше, чем с резиновыми. Эти
стальные колеса соединялись открытыми зубчатками и редукторами с маховиком,
установленным на огромных подшипниках. Но колеса были соединены с маховиком
не постоянно - две дисковые электромагнитные муфты могли по желанию
соединять и разъединять их.
Работать скрепер с моим устройством должен был так. По дороге к "забою"
тракторист включал муфты, и маховик на холостом ходу скрепера разгонялся от
колес до 3000-3500 оборотов в минуту. Затем муфты отключались, и маховик
вращался вхолостую. Когда скрепер входил в "забой" и нужно было резать
грунт, набирая его в ковш, трактор делал это сперва "своими силами". Ковш
медленно наполнялся менее, чем на треть, а трактор начинал "глохнуть".
Тут-то и включал тракторист муфты. Задние колеса начинали вращаться от
маховика и давали сперва 5-6, а по мере наполнения ковша грунтом, и до 10
тонн дополнительной тяги. Ковш быстро заполнялся "с шапкой" и муфты
отключались. Маховик, отдав энергию, медленно вращался вхолостую. А потом -
опять разгон, вход в "забой", копание, набор ковша с помощью маховика. И так
всю смену!
Конец августа. Скрепер практически собран, можно работать, но тут
возникает целый ряд проблем. Где работать - во дворе Опытного завода? Мы
находимся в Москве, тут скреперами особенно не покопаешь. Нужен простор и
... разрешение на работы! Вокруг Москвы - или поля, засеянные чем-нибудь,
леса, или дачи; все земли задействованы. Если поработает скрепер, он оставит
после себя котлован, или, по крайней мере, длинную ложбину - а кому это
нужно?
Второе - мы не просто поработать хотим, а провести исследовательскую
работу. Нужны датчики - оборотов маховика, оборотов колеса, объема и веса
грунта в ковше, силы тяги - отдельно трактора и отдельно стальных колес от
маховика. Записывать показания этих датчиков нужно на осциллографе, с ним
нужна связь. Одним словом, нужна полевая лаборатория. По ходу скрепера нужно
брать пробы грунта, покрывать их расплавленным парафином, чтобы не
изменилась влажность, постоянно измерять прочность грунта так называемым
"ударником ДОРНИИ" и многое другое. Поэтому было принято решение начать
испытания скрепера следующим летом, а весной - оснастить машину датчиками и
другим исследовательским оборудованием. Если бы мы начали это делать сейчас
же, то закончили бы в октябре-ноябре, а в эти месяцы скрепер не работает -
мокро, а на мокром и липком грунте копать нельзя. Тем более, нельзя работать
зимой, когда промерзший грунт тверже бетона. Мы потягали скрепер взад-вперед
по двору завода и убедились, что маховик приводит колеса, а те, в свою
очередь, разгоняют маховик. Затем затащили скрепер подальше, чтобы не мешал,
отцепили трактор (если быть точнее - бульдозер на базе трактора С-80), и
оставили скрепер с моим устройством зимовать под снегом. Я простодушно
думал, что его хоть под крышу заведут - заржавеет ведь, сложное оборудование
- открытые зубчатки, муфты, валы - но это были лишь мечты. Я набросил на
устройство толь, полиэтиленовые мешки, брезент, надеясь предохранить его от
сырости.
В конце августа, когда мне нужно было снова уезжать, я попрощался со
скрепером, обняв его за колеса, попрощался с дядей Симой, Лукьянычем и
Володей, пообещав привезти из Тбилиси чачи. Попрощался с моими
благодетелями, которые были довольны, что скрепер хоть все-таки собрали.
Опять мне не хотелось уезжать, хотя любви больше в Москве у меня не было,
если не считать неодушевленный скрепер, конечно. Но именно этот
неодушевленный предмет, который был для меня "живее всех живых", мне не
хотелось оставлять одиноко мерзнуть под снегом!
А осенью произошло событие, которое совершенно подорвало мое, и без
того пошатнувшееся после расстрела в Тбилиси, отношение к советской власти.
В ночь с 31 октября на 1 ноября 1961 года, по решению хрущевского 22 съезда
партии, из Мавзолея было вынесено тело Сталина. Спороли ему на кителе
генералиссимуса (форма, которую он никогда не носил в жизни!) золотые
пуговицы, пришили латунные и похоронили под кремлевской стеной.
Я, конечно, был этим событием взбешен, строчил ответы Евтушенко на его
гадкий стишок "Наследники Сталина", написанный по заказу газеты "Правда".
Ишь, какой "коммунист-правдист" отыскался! Всю жизнь был диссидентом, а тут
захотелось подлизнуть партии анус да поглубже! Вот и получил от Никиты
Сергеевича его большевистскую благодарность! А сейчас я очень доволен, что
тело моего любимого вождя, православного человека с церковным образованием,
восстановившего патриархат и возобновившего нормальный диалог с церковью, не
выставлено напоказ, как в витрине магазина! Вот лежит один, достойный этого
бесстыдного эксгибиционизма (русский язык надо знать!), и душа его
неприкаянная носится, не дает нам стать нормальным народом, и хватит! Может,
наступит день, когда мы закопаем эту мумию, признаем, что столько лет дурили
по-черному, и станем нормальным народом, как, например, немцы! Но пока этого
дня не видно!
И мне так захотелось смыться куда-нибудь за рубеж, настолько опротивел
этот хрущевский "волюнтаризм" и одурение страны, так хорошо показанные в
потрясающем фильме "Тридцать три", что я даже стал искать такую возможность.
Но не нашел, может быть и к счастью!
И вот я снова в Москве, на сей раз надолго - на преддипломной практике
- это весь весенний семестр! Бегу сразу на Опытный завод проведать моего
"мамонта". "Мамонт", как и подобает северному чудовищу, весь в снегу; вокруг
него разбросаны куски толя и полиэтилена, брезента нет - или ветром сдуло,
или, что вероятнее, сперли. Все металлические части в ржавчине и грязи; я
как мог, счистил снег и прикрыл механизм, чем нашел.
Перейдя дорогу - улицу Ивовую, зашел в "Пожарку". Серафим, Лукьяныч и
моя койка - на месте, никого не подселили. Затем зашел в лабораторию.
Федоров был в командировке, а Игорь Недорезов, исполнявший его обязанности,
встретил меня очень радушно. Между нами начало завязываться нечто теплое,
перешедшее потом в многолетнюю дружбу. Игорь Андреевич официально объявил
мне, что он временно на период практики, оформляет меня на работу в качестве
старшего мастера, и теперь я не только буду получать зарплату, но и законно
занимать койко-место в "Пожарке". Я отдал честь и отрапортовал: "Служу
ЦНИИСу!".
Началось оснащение скрепера датчиками и измерительной аппаратурой. На
очищенную и обезжиренную поверхность осей скрепера десятками наклеивались
тензодатчики - основные и компенсирующие; на колеса и маховик
устанавливались датчики оборотов. Колеса крутились медленно и на них мы
ставили обычные "чиркалки", а на маховик - тахогенератор с ременным
приводом. На дышло поставили специальную месдозу для измерения силы тяги. До
самого июня шло это оснащение скрепера.
А жизнь в "Пожарке" протекала своим чередом. Правда, были и изменения.
Мазина пожаловалась в ЦНИИС на наших многочисленных посетителей, и новый
зам. директора по хозяйственно-административной части (мы называли кратко -
"зампохач") Чусов, поставил на входе в "Пожарку" дежурного. Поток
посетителей резко упал, остались лишь самые верные, или кому терять реноме
было уже не опасно. Возник винно-водочный дефицит, который надо было как-то
пополнять.
Прежде всего, я как человек ученый, особенно в глазах "рабочих" т.е.
жителей общежития, решил уточнить, какой же напиток покупать наиболее
выгодно. По этому поводу в общежитии шли нескончаемые споры - Лукьяныч
говорил, что выгоднее всего "Перцовка" за 2,20, хотя она и 30 градусов,
слесарь Жора утверждал, что выгоднее всего сорокоградусная водка типа
"Калгановка", "Зубровка" или "Горный дубняк" по 2,65. Володя Ломов, как
"кандидат наук", утверждал, что выгоднее всего армянский портвейн "Лучший"
по 2,30, но объемом 0,75 и крепостью 18 градусов. Серафим Иванович смотрел
на эти споры скептически и считал их беспочвенными, так как нет объективного
критерия выгодности.
И я, поработав головой, вывел этот критерий - им оказался
"грамм-градус-копейка", который в "Пожарке" в мою честь назвали "Гул"-ом.
Чтобы получить этот критерий, надо было массу напитка в граммах умножить на
его крепость в градусах и поделить на стоимость в копейках. Чем выше
значение критерия, тем выгоднее покупать напиток.
Расчеты показали удивительные вещи. Взятая за эталон "Московская
Особая" за 2,87, имела критерий 500х40: 287, т.е. почти 70 Гул'ов; "Горный
дубняк", "Зубровка", "Калгановка" - 75 Гул'ов; "Перцовка" - 68 Гул'ов, то
есть она невыгоднее даже "Особой"! Портвейны "Альб де Десерт", "Альб де
Масе" и "Анапа" (500х17:127) - 67 Гул'ов, т.е. эти дешевые портвейны -
невыгодны, это сенсация! Володин выбор - портвейн "Лучший", оказался совсем
не лучшим, а пожалуй, худшим - 58 Гул'ов. Но чемпионом оказался красный
молдавский портвейн "Буджакский" (750х19:167) - аж 85 Гул'ов! Тогда еще не
было таких шедевров, как "Солнцедар" или плодово-выгодное "Биле Мицне",
которое еще называли, наверное, из-за вкуса, "Биомицином"; появились они лет
через десять. Но, уверяю вас, выше "Буджанского" им бы не возвыситься!
Протестировали даже пиво - самое дешевое разливное-бочковое
"Жигулевское", оказалось по Гул'ам равным "Буджакскому". Стало быть, пить
пиво за 22 копейки кружка - выгодно. Но сколько же его надо выпить? И потом,
разливное пиво явно разбавлено, да его и недоливают. А бутылочное имело
всего 50 Гул'ов, т.е. было явно невыгодным!
Введение нового критерия произвело такой переполох в умах "рабочих",
что некоторые из них почти свихнулись (по современному - у них "крыша
съехала") - рушились их представления о самом главном в жизни. Слесарь Жора
даже порывался избить меня за этот критерий. Но я заметил ему, что изобьет
он меня или даже убьет, критерий все равно останется! Все уже знают про него
и будут вычислять даже без меня. На что Жора высказал великую мысль,
достойную нашего менталитета:
- Вас - ученых еще до рождения убивать надо, чтобы не успели нагадить
народу!
Но инициатива наказуема, и из-за моего критерия больше всех пострадал я
сам. Убедившись, что красный портвейн "Буджакский" - самый выгодный, и
опасаясь, что его могут раскупить, я на весь свой аванс старшего мастера,
накупил этого вина и запрятал в платяной шкаф. Бутылок 20 притащил, не
меньше, по 85 Гул'ов, думал, хватит на месячишко. Но "гул" шел по общежитию
всего один день, гульбище и гулянка тоже. Вот сколько хороших слов
происходят от моей фамилии! Вылакали соседи по общаге мой "выгодный"
портвейн одномоментно, и я сам угощал им "рабочих", после того, как
"пропустил" бутылки две сам. Пили за новый критерий, за великого
ученого-спиртоведа, за Молдавию - родину самого выгодного вина. На халяву,
говорят, и уксус сладок! Выпили столько, что и тошнило многих красным.
Сперва испугались, думали, что кровь горлом пошла. Но потом вспомнили, что
пили красное, и успокоились.
Я же сделал для себя важный вывод - нельзя покупать сразу много
спиртного, а только по мере расходования. Вы видели когда-нибудь, чтобы
ханыги-алкаши, которые тусуются возле винных магазинов, сразу покупали бы
много? Нет, они роются по карманам, достают мелочь, считают, роняют монеты
на снег, потом набирают нужную сумму и покупают бутылку. Выпьют на троих и
начинают снова шарить по карманам, и ведь наскребают-таки! И так по
нескольку раз! Значит, деньги у них исходно были, ведь не выросли же они
сами в карманах. Но не купили они, к примеру, сразу три бутылки, чтобы не
разливать по капле каждую по трем стаканам, а гордо и независимо выпить из
горла каждый - свою! Ханыги - люди опытные, они-то в своем деле соображают!
И еще одно полезное нововведение было сделано в питейную практику нашей
комнаты. На сей раз - секретное. Так как число наших посетителей с бутылками
резко уменьшилось, то нужно было подумывать об увеличении "налога" с
посетителей. Для этого я принес из лаборатории стеклянную мензурку, на
которую нанес стеклографом черточки с надписями: "на двоих", "на троих", "на
четверых" и т.д.
Допустим, приходят к Серафиму или ко мне двое с бутылкой.
Договариваемся делить "на троих": переливаем в стакан одному - раз, потом
другому - два, а остаток - себе в железную кружку. Но черточки-то я провел
чуть ниже реальных значений объемов, поэтому остаток оказывался больше, чем
по расчету. Особенно большой выигрыш был, когда приходилось делить бутылку
на много доз. Свою кружку делящий до конца не выпивал, а сливал в "общак" -
на "черный день".
Особенно хорошо это получалось у дяди Симы. Он на корню пресекал всякое
недоверие посетителей, а если те артачились, привычно спускал их с лестницы.
Так что, на ухудшение условий существования мы отвечали привычкой русской
смекалкой и сноровкой.
Но, тем не менее, о новых пополнениях спиртного думать было нужно, что
мы все свободное время и делали. Помог, как обычно, случай. Как-то заказал
Серафиму починить свой будильник начальник конструкторского бюро отделения
ЦНИИС Федор Иванович Зайцев - фигура колоритная. Участник войны, 1909 года
рождения, с орденами и медалями, он имел высокий рост и еще более высокий
вес - явно выше центнера. Ходил он гордо выпятив грудь, имея на это все
основания - начальник КБ, фронтовик и самый сильный человек нашего
институтского городка. 52 года - расцвет мужской силы, он был завидным
женихом, но таким и остался, потому, что хоть и любил женщин, но жениться и
терять свободу не хотел.
Меня заинтересовало, почему он считался самым сильным человеком в
городке. На это Серафим пояснил, что у него дома есть тяжелая штанга, и он
ее, к ужасу соседей (квартира у него была коммунальная), иногда поднимает.
Ужасало соседей не то, что он ее поднимал, а то, что она иногда падала,
сотрясая весь дом до фундамента. Узнав про штангу, я потерял покой и упросил
Серафима "свести" меня с Зайцевым, желательно у него дома. Случай такой
представился - Серафим договорился занести готовый будильник Зайцеву прямо
на дом.
Пошли втроем - Серафим, Володя Ломов и я. Зайцев был явно недоволен
большим количеством гостей. Так бутылку - плату за будильник - распили бы
вдвоем, а так - волей-неволей приходилось делиться. Серафим познакомил меня
с Зайцевым, я рассказал ему, чем занимаюсь в ЦНИИСе. Зайцев слышал про
"чудо-скрепер", и сразу зауважал меня, как изобретателя.
Но душа моя рвалась к штанге и я, наконец, увидел ее. В углу комнаты
лежал самодельный спортивный снаряд, достаточно профессионально
изготовленный. Федор Иванович, заметив мой интерес, рассказал, что
сконструировал штангу сам, изготовили ее на Опытном заводе, и весит она до
105 килограммов.
Но поднимаю я килограммов пятьдесят-шестьдесят, - пояснил Зайцев, - а
больше боюсь: упадет. Соседи загрызут!
По дороге я намекнул Серафиму, что хочу "сразиться" по штанге с
Зайцевым на бутылку. Серафим не одобрил моего намерения - он не знал про мое
спортивное прошлое, а фигура Зайцева внушала ему уважение. Но ради бутылки
(безразлично с чьей она будет стороны!) он решил подыграть мне.
Я подошел к штанге - там было килограммов пятьдесят, неумело подобрал
ее с пола. Сказал, что она легкая, и ее поднять - раз плюнуть. Зайцев
подошел к штанге, важно поднял ее на грудь и выжал. Я понял, что больше
шестидесяти ему не поднять, и стал рваться в бой.
- Молодой человек, вы можете получить грыжу, ведь вы никогда не
поднимали штанги, - убеждал меня Зайцев, - да и по фигуре вы худенький,
субтильный ...
- Это я-то "субтильный"? - рассвирепел я и предложил Зайцеву обидный
спор на бутылку - кто больше выжмет. При этом вытащил из кармана
трехрублевку и выложил ее на стол. Зайцев покачал головой и осудил меня за
такую безрассудность - спорить на жим, с ним, с самим Зайцевым - самым
сильным человеком городка? Недальновидно! Но вызов принял. Немалую роль
сыграл здесь Серафим, подзадоривший Зайцева, что какой-то "субтильный"
мальчишка смеет спорить с ним, самим Зайцевым ...
Он выжал пятьдесят пять килограммов, затем взял на грудь шестьдесят, но
выжать не смог. Он мял себе мышцы на руках, сетовал, что "пошел на вес" без
разминки, что дал втянуть себя в авантюру. Он даже не ожидал, что я подойду
к шестидесяти килограммам и пытался не позволить мне это сделать. Бедный
Федор Иванович боялся, что вес меня "сломает". Серафим и Володя взялись меня
страховать, и Зайцев уступил.
Я, призвав всю свою фантазию, как можно только непрофессиональнее
взвалил штангу себе на грудь, и, боясь рассмеяться, с колоссальным трудом
выжал ее. Зайцев был поражен. Этого он никак не ожидал.
- Чем вы берете вес? - Зайцев недоуменно пожимал плечами, - ведь у вас
же нет мышц! И он попытался пощупать мои бицепсы, но я уклонился, опасаясь
разоблачения.
- Не люблю, когда мужики лапают, не принято у нас на Кавказе! - соврал
я. Что принято на Кавказе, я уже хорошо знал!
Зайцев выложил свой трояк, Володя побежал в магазин, прихватив и мою
бумажку. Протесты не помогли - "за подыгрывание и страховку" - шепнул
Володя, и через несколько минут уже прибежал обратно с двумя бутылками
"Старки". Двадцать четыре копейки он добавил от себя! Невероятная щедрость!
Трех бутылок - одной - за будильник, другой - выигранной, и третьей -
за "страховку", вполне хватило для дружеского застолья. Федор Иванович любил
закуски, и они у него всегда водились - сыр, колбаса, икра баклажанная,
"Лечо" - все это для нас было лакомством.
- Чем вы берете такой вес? - повторял Зайцев мне свой вопрос, и я
отвечал ему:
- Головой надо работать, головой! - отвечал я и постукивал себя по лбу.
Все смеялись.
Подвыпив, Зайцев обещал потренироваться и взять у меня реванш. Он
сказал, что не уступит свое звание "самого сильного человека городка"
субтильному, хоть и умному юноше. Я понял, что еще несколько бутылок, причем
с хорошей закуской - наши!
Замечательная русская черта - отыгрываться. Как говорится в пословице:
"Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался". Так вот,
многоопытный Зайцев несколько раз присылал мне вызовы на поединок, и я
всегда выигрывал с минимальным перевесом, выжимал решающий вес с таким
трудом, с такими мучениями, что под конец не выдержал. Когда количество
побед перевалило за пять, мне стало стыдно, и, невзирая на протесты Серафима
и Володи, я набрал на штангу полный вес 105 килограммов, взял на грудь и с
легким толчком сделал "швунг". Неспециалист не отличит его от жима, и "самый
сильный человек городка" был повержен - физически, а главное - морально.
Он никак не мог представить себе, что я - мастер спорта по штанге,
почти кандидат на мировой рекорд в жиме. Да я и не рекламировал себя ни ему,
ни Серафиму. Пусть думают, что я "головой работаю", применяю какую-то
неведомую теорию для поднятия тяжестей.
Больше Зайцева побеждать было нельзя, но я снял эскизы с его штанги и,
пользуясь связями Серафима, Зайцева и своими, изготовил на Опытном заводе
еще одну штангу. Для наших целей - оздоровления пьющего мужского населения
"Пожарки".
Штангу поставили в нашей комнате, и пошли соревнования с мужским
населением общежития. Никто в мою силу не верил, шли сплошные отыгрывания и
реванши. Слесарь Жора отыгрывался аж семь раз, но так ничего и не понял. Я
просто отказался больше с ним соревноваться - посоветовал тренироваться.
Раскрыть свои возможности перед всем обманутым общежитием было бы слишком
опасно - побьют ведь!
Скоро весь "бюджет надувательства" в общежитии закончился и мы
принялись искать "внешнюю клиентуру". Ее, в основном, поставлял Серафим.
Где-то по своим старым каналам связи, он выискивал слегка подвыпивших,
здоровых телом мужиков и затаскивал их под тем или иным предлогом в
"Пожарку". А там - штанга, якобы оставшаяся от четвертого жильца в комнате.
Серафим имитировал страстное желание поднять хоть какой-то вес, но у него не
получалось. "Здоровые телом" мужики авторитетно показывали ему, как это надо
делать, а я, обычно лежа на своей койке, оценивал силовые возможности
мужиков. После чего вставал и, якобы с подпития, предлагал поднять одной
рукой столько же, сколько поднимет "здоровый телом" мужик - двумя.
Предложение, надо сказать, обидное, особенно от "субтильного" юноши. Меня
пытались отговорить, советовали лучше поиграть в шахматы, но я распалялся
"Перцовую". Выпивали, пели немного, и на ночь она оставалась с ним на
узенькой общежитейской кровати. Вся их любовь и переговоры при этом,
происходили в метре от меня:
"Шурка, давай!" "Отстань Митя, ты старый и противный!" "А как
"Столичную" пить - не противный?" "Не приду к тебе больше!" и т.д. Но все
кончалось ритмичными поскрипываниями и посапываниями... Утром, часов в 7, до
прихода уборщицы Маши, Шурка уходила.
Жизнь дядя Симы и Лукьяныча, а теперь и моя, в общежитии протекала так.
В теплое время года дядя Сима поутру закидывал в Яузу (она протекала рядом с
домом), бредень и вытаскивал немного мелкой рыбешки. Из нее варили уху.
Зимой он починял часы, в основном, будильники, и на полученные деньги
покупал дешевые продукты. Лукьяныч подрабатывал сторожем на овощных складах,
воровал оттуда картофель, капусту и прочие овощи. Вы спросите - а где же
водка, где самый насущный и самый дорогой продукт каждодневного потребления?
Сейчас вы все поймете.
В пять часов вечера заканчивалась работа на Опытном заводе ЦНИИС и
полигонах ЦНИИ МПС поблизости, да и в самом огромном ЦНИИСе. Дядя Сима к
этому времени подогревал кастрюлю с ухой и вареный картофель в мундирах,
Лукьяныч резал капусту, и все это добро ставилось на стол.
Не проходило и пятнадцати минут после окончания работы, как появлялись
первые посетители. Они несли с собой бутылки, а жаждали стаканов, называемых
"мерками", закуски и человеческого общения. Контингент был самый различный -
от доктора наук, старшего научного сотрудника (по кличке "профессор Фул"), и
главного инженера Опытного завода, до простых рабочих и вообще ханыг без
определенных занятий. У многих были семьи, благополучные и не очень, а у
иных - ничего.
Один из таких - у кого "ничего" - Николай ("Колька") Ежов, до войны
имел жену, работавшую научным сотрудником в ЦНИИ МПС. На войне он был
летчиком-истребителем, имел много орденов и медалей. Живым вернулся к жене,
которая уже имела любовника. Она и перехитрила Кольку - развелась с ним и
спихнула в общежитие, якобы для того, чтобы он получил квартиру, а потом,
снова женившись на бывшей жене, объединился с ней. Но Колька так и остался в
общаге, спился и стал нашим посетителем.
Люди приходили, торопливо вытаскивали бутылку, Серафим разливал ее -
гостю, себе и, понемногу Лукьянычу и мне. Гость выпивал, закусывал,
разговаривал с Серафимом о жизни, со мной о науке, о Грузии, перебрасывался
парой шуток с Лукьянычем и спешил домой. Были и такие, которые долго не
уходили и норовили выпить "дозу" у следующего посетителя. Но таких дядя Сима
не любил и спускал их с лестницы - все равно завтра они были наши. Иногда
посетители валились с ног; их Серафим складывал на полу в комнате, а когда
те просыпались - выпроваживал вон.
Часам к восьми-девяти посетители кончались, Серафим прибирал в комнате,
мы чуть-чуть добавляли из оставшегося от гостей и ложились спать. Утром
Серафим опохмелялся и шел ловить рыбу. Лукьяныч и я не опохмелялись - первый
оставался в постели до полудня, а второй - бежал на Опытный завод собирать
свой скрепер.
Так и жили. По выходным гостей не было, и мы с дядей Симой с утра шли
гулять на Яузу - там был небольшой парк, состоящий из двух аллей - "аллеи
вздохов", где гуляли влюбленные, и "аллеи пьяных" - где выпивали. По какой
аллее гуляли мы - понятно. Почти всегда к нам присоединялся сосед по
общежитию - Володя Ломов. Он жил с женой Таней и годовалым сыном Игорьком
напротив нашей комнаты через коридор. Володя говорил, что он - старший
научный сотрудник, кандидат наук, работает в ЦНИИ МПС специалистом по
тепловозам. Он называл несколько книг по тепловозам, где он был автором.
Володя сильно заикался, и это звучало так:
А вот, знаешь, есть учебник по тепловозам, а вот, авторы, значит -
Петров, Чернышов и Ломов, а ведь писал-то я, и вот, я - последний автор, а
они - первые!
Свое неважное материальное положение, отсутствие квартиры и последнее
место в авторстве книг Володя объяснял исключительно своей скромностью и
любовью к науке:
- А вот, мне ничего, кроме науки, не нужно! Танька ругается, а я ей
говорю, а вот, тебе меня не понять - ты темнота, а мне главное - наука!
Я согласно кивал, потому что поддерживал Володю в его убеждениях.
Серафим не любил, когда Володя говорил о науке, он требовал краткости и
определенности - выпил, иди домой, или неси новую бутылку!
Работа на Опытном заводе, состоящая, в основном, в принуждении моих
приятелей-слесарей к работе, требовала больших сил и нервов. Кончалось,
обычно, все тем, что я сам брал в руки ключ, зубило, молоток или другой
инструмент, и работал под советы моих приятелей. Не доверяли мне только
сварку - ее имел право делать лишь специалист.
К концу лета устройство было почти собрано и установлено в задней части
скрепера. Резиновые колеса мы сняли, а вместо них установили огромные
стальные барабаны с зубцами, какие были на тракторах 20-х годов, Фордзонах,
например. С такими колесами тяга развивалась побольше, чем с резиновыми. Эти
стальные колеса соединялись открытыми зубчатками и редукторами с маховиком,
установленным на огромных подшипниках. Но колеса были соединены с маховиком
не постоянно - две дисковые электромагнитные муфты могли по желанию
соединять и разъединять их.
Работать скрепер с моим устройством должен был так. По дороге к "забою"
тракторист включал муфты, и маховик на холостом ходу скрепера разгонялся от
колес до 3000-3500 оборотов в минуту. Затем муфты отключались, и маховик
вращался вхолостую. Когда скрепер входил в "забой" и нужно было резать
грунт, набирая его в ковш, трактор делал это сперва "своими силами". Ковш
медленно наполнялся менее, чем на треть, а трактор начинал "глохнуть".
Тут-то и включал тракторист муфты. Задние колеса начинали вращаться от
маховика и давали сперва 5-6, а по мере наполнения ковша грунтом, и до 10
тонн дополнительной тяги. Ковш быстро заполнялся "с шапкой" и муфты
отключались. Маховик, отдав энергию, медленно вращался вхолостую. А потом -
опять разгон, вход в "забой", копание, набор ковша с помощью маховика. И так
всю смену!
Конец августа. Скрепер практически собран, можно работать, но тут
возникает целый ряд проблем. Где работать - во дворе Опытного завода? Мы
находимся в Москве, тут скреперами особенно не покопаешь. Нужен простор и
... разрешение на работы! Вокруг Москвы - или поля, засеянные чем-нибудь,
леса, или дачи; все земли задействованы. Если поработает скрепер, он оставит
после себя котлован, или, по крайней мере, длинную ложбину - а кому это
нужно?
Второе - мы не просто поработать хотим, а провести исследовательскую
работу. Нужны датчики - оборотов маховика, оборотов колеса, объема и веса
грунта в ковше, силы тяги - отдельно трактора и отдельно стальных колес от
маховика. Записывать показания этих датчиков нужно на осциллографе, с ним
нужна связь. Одним словом, нужна полевая лаборатория. По ходу скрепера нужно
брать пробы грунта, покрывать их расплавленным парафином, чтобы не
изменилась влажность, постоянно измерять прочность грунта так называемым
"ударником ДОРНИИ" и многое другое. Поэтому было принято решение начать
испытания скрепера следующим летом, а весной - оснастить машину датчиками и
другим исследовательским оборудованием. Если бы мы начали это делать сейчас
же, то закончили бы в октябре-ноябре, а в эти месяцы скрепер не работает -
мокро, а на мокром и липком грунте копать нельзя. Тем более, нельзя работать
зимой, когда промерзший грунт тверже бетона. Мы потягали скрепер взад-вперед
по двору завода и убедились, что маховик приводит колеса, а те, в свою
очередь, разгоняют маховик. Затем затащили скрепер подальше, чтобы не мешал,
отцепили трактор (если быть точнее - бульдозер на базе трактора С-80), и
оставили скрепер с моим устройством зимовать под снегом. Я простодушно
думал, что его хоть под крышу заведут - заржавеет ведь, сложное оборудование
- открытые зубчатки, муфты, валы - но это были лишь мечты. Я набросил на
устройство толь, полиэтиленовые мешки, брезент, надеясь предохранить его от
сырости.
В конце августа, когда мне нужно было снова уезжать, я попрощался со
скрепером, обняв его за колеса, попрощался с дядей Симой, Лукьянычем и
Володей, пообещав привезти из Тбилиси чачи. Попрощался с моими
благодетелями, которые были довольны, что скрепер хоть все-таки собрали.
Опять мне не хотелось уезжать, хотя любви больше в Москве у меня не было,
если не считать неодушевленный скрепер, конечно. Но именно этот
неодушевленный предмет, который был для меня "живее всех живых", мне не
хотелось оставлять одиноко мерзнуть под снегом!
А осенью произошло событие, которое совершенно подорвало мое, и без
того пошатнувшееся после расстрела в Тбилиси, отношение к советской власти.
В ночь с 31 октября на 1 ноября 1961 года, по решению хрущевского 22 съезда
партии, из Мавзолея было вынесено тело Сталина. Спороли ему на кителе
генералиссимуса (форма, которую он никогда не носил в жизни!) золотые
пуговицы, пришили латунные и похоронили под кремлевской стеной.
Я, конечно, был этим событием взбешен, строчил ответы Евтушенко на его
гадкий стишок "Наследники Сталина", написанный по заказу газеты "Правда".
Ишь, какой "коммунист-правдист" отыскался! Всю жизнь был диссидентом, а тут
захотелось подлизнуть партии анус да поглубже! Вот и получил от Никиты
Сергеевича его большевистскую благодарность! А сейчас я очень доволен, что
тело моего любимого вождя, православного человека с церковным образованием,
восстановившего патриархат и возобновившего нормальный диалог с церковью, не
выставлено напоказ, как в витрине магазина! Вот лежит один, достойный этого
бесстыдного эксгибиционизма (русский язык надо знать!), и душа его
неприкаянная носится, не дает нам стать нормальным народом, и хватит! Может,
наступит день, когда мы закопаем эту мумию, признаем, что столько лет дурили
по-черному, и станем нормальным народом, как, например, немцы! Но пока этого
дня не видно!
И мне так захотелось смыться куда-нибудь за рубеж, настолько опротивел
этот хрущевский "волюнтаризм" и одурение страны, так хорошо показанные в
потрясающем фильме "Тридцать три", что я даже стал искать такую возможность.
Но не нашел, может быть и к счастью!
И вот я снова в Москве, на сей раз надолго - на преддипломной практике
- это весь весенний семестр! Бегу сразу на Опытный завод проведать моего
"мамонта". "Мамонт", как и подобает северному чудовищу, весь в снегу; вокруг
него разбросаны куски толя и полиэтилена, брезента нет - или ветром сдуло,
или, что вероятнее, сперли. Все металлические части в ржавчине и грязи; я
как мог, счистил снег и прикрыл механизм, чем нашел.
Перейдя дорогу - улицу Ивовую, зашел в "Пожарку". Серафим, Лукьяныч и
моя койка - на месте, никого не подселили. Затем зашел в лабораторию.
Федоров был в командировке, а Игорь Недорезов, исполнявший его обязанности,
встретил меня очень радушно. Между нами начало завязываться нечто теплое,
перешедшее потом в многолетнюю дружбу. Игорь Андреевич официально объявил
мне, что он временно на период практики, оформляет меня на работу в качестве
старшего мастера, и теперь я не только буду получать зарплату, но и законно
занимать койко-место в "Пожарке". Я отдал честь и отрапортовал: "Служу
ЦНИИСу!".
Началось оснащение скрепера датчиками и измерительной аппаратурой. На
очищенную и обезжиренную поверхность осей скрепера десятками наклеивались
тензодатчики - основные и компенсирующие; на колеса и маховик
устанавливались датчики оборотов. Колеса крутились медленно и на них мы
ставили обычные "чиркалки", а на маховик - тахогенератор с ременным
приводом. На дышло поставили специальную месдозу для измерения силы тяги. До
самого июня шло это оснащение скрепера.
А жизнь в "Пожарке" протекала своим чередом. Правда, были и изменения.
Мазина пожаловалась в ЦНИИС на наших многочисленных посетителей, и новый
зам. директора по хозяйственно-административной части (мы называли кратко -
"зампохач") Чусов, поставил на входе в "Пожарку" дежурного. Поток
посетителей резко упал, остались лишь самые верные, или кому терять реноме
было уже не опасно. Возник винно-водочный дефицит, который надо было как-то
пополнять.
Прежде всего, я как человек ученый, особенно в глазах "рабочих" т.е.
жителей общежития, решил уточнить, какой же напиток покупать наиболее
выгодно. По этому поводу в общежитии шли нескончаемые споры - Лукьяныч
говорил, что выгоднее всего "Перцовка" за 2,20, хотя она и 30 градусов,
слесарь Жора утверждал, что выгоднее всего сорокоградусная водка типа
"Калгановка", "Зубровка" или "Горный дубняк" по 2,65. Володя Ломов, как
"кандидат наук", утверждал, что выгоднее всего армянский портвейн "Лучший"
по 2,30, но объемом 0,75 и крепостью 18 градусов. Серафим Иванович смотрел
на эти споры скептически и считал их беспочвенными, так как нет объективного
критерия выгодности.
И я, поработав головой, вывел этот критерий - им оказался
"грамм-градус-копейка", который в "Пожарке" в мою честь назвали "Гул"-ом.
Чтобы получить этот критерий, надо было массу напитка в граммах умножить на
его крепость в градусах и поделить на стоимость в копейках. Чем выше
значение критерия, тем выгоднее покупать напиток.
Расчеты показали удивительные вещи. Взятая за эталон "Московская
Особая" за 2,87, имела критерий 500х40: 287, т.е. почти 70 Гул'ов; "Горный
дубняк", "Зубровка", "Калгановка" - 75 Гул'ов; "Перцовка" - 68 Гул'ов, то
есть она невыгоднее даже "Особой"! Портвейны "Альб де Десерт", "Альб де
Масе" и "Анапа" (500х17:127) - 67 Гул'ов, т.е. эти дешевые портвейны -
невыгодны, это сенсация! Володин выбор - портвейн "Лучший", оказался совсем
не лучшим, а пожалуй, худшим - 58 Гул'ов. Но чемпионом оказался красный
молдавский портвейн "Буджакский" (750х19:167) - аж 85 Гул'ов! Тогда еще не
было таких шедевров, как "Солнцедар" или плодово-выгодное "Биле Мицне",
которое еще называли, наверное, из-за вкуса, "Биомицином"; появились они лет
через десять. Но, уверяю вас, выше "Буджанского" им бы не возвыситься!
Протестировали даже пиво - самое дешевое разливное-бочковое
"Жигулевское", оказалось по Гул'ам равным "Буджакскому". Стало быть, пить
пиво за 22 копейки кружка - выгодно. Но сколько же его надо выпить? И потом,
разливное пиво явно разбавлено, да его и недоливают. А бутылочное имело
всего 50 Гул'ов, т.е. было явно невыгодным!
Введение нового критерия произвело такой переполох в умах "рабочих",
что некоторые из них почти свихнулись (по современному - у них "крыша
съехала") - рушились их представления о самом главном в жизни. Слесарь Жора
даже порывался избить меня за этот критерий. Но я заметил ему, что изобьет
он меня или даже убьет, критерий все равно останется! Все уже знают про него
и будут вычислять даже без меня. На что Жора высказал великую мысль,
достойную нашего менталитета:
- Вас - ученых еще до рождения убивать надо, чтобы не успели нагадить
народу!
Но инициатива наказуема, и из-за моего критерия больше всех пострадал я
сам. Убедившись, что красный портвейн "Буджакский" - самый выгодный, и
опасаясь, что его могут раскупить, я на весь свой аванс старшего мастера,
накупил этого вина и запрятал в платяной шкаф. Бутылок 20 притащил, не
меньше, по 85 Гул'ов, думал, хватит на месячишко. Но "гул" шел по общежитию
всего один день, гульбище и гулянка тоже. Вот сколько хороших слов
происходят от моей фамилии! Вылакали соседи по общаге мой "выгодный"
портвейн одномоментно, и я сам угощал им "рабочих", после того, как
"пропустил" бутылки две сам. Пили за новый критерий, за великого
ученого-спиртоведа, за Молдавию - родину самого выгодного вина. На халяву,
говорят, и уксус сладок! Выпили столько, что и тошнило многих красным.
Сперва испугались, думали, что кровь горлом пошла. Но потом вспомнили, что
пили красное, и успокоились.
Я же сделал для себя важный вывод - нельзя покупать сразу много
спиртного, а только по мере расходования. Вы видели когда-нибудь, чтобы
ханыги-алкаши, которые тусуются возле винных магазинов, сразу покупали бы
много? Нет, они роются по карманам, достают мелочь, считают, роняют монеты
на снег, потом набирают нужную сумму и покупают бутылку. Выпьют на троих и
начинают снова шарить по карманам, и ведь наскребают-таки! И так по
нескольку раз! Значит, деньги у них исходно были, ведь не выросли же они
сами в карманах. Но не купили они, к примеру, сразу три бутылки, чтобы не
разливать по капле каждую по трем стаканам, а гордо и независимо выпить из
горла каждый - свою! Ханыги - люди опытные, они-то в своем деле соображают!
И еще одно полезное нововведение было сделано в питейную практику нашей
комнаты. На сей раз - секретное. Так как число наших посетителей с бутылками
резко уменьшилось, то нужно было подумывать об увеличении "налога" с
посетителей. Для этого я принес из лаборатории стеклянную мензурку, на
которую нанес стеклографом черточки с надписями: "на двоих", "на троих", "на
четверых" и т.д.
Допустим, приходят к Серафиму или ко мне двое с бутылкой.
Договариваемся делить "на троих": переливаем в стакан одному - раз, потом
другому - два, а остаток - себе в железную кружку. Но черточки-то я провел
чуть ниже реальных значений объемов, поэтому остаток оказывался больше, чем
по расчету. Особенно большой выигрыш был, когда приходилось делить бутылку
на много доз. Свою кружку делящий до конца не выпивал, а сливал в "общак" -
на "черный день".
Особенно хорошо это получалось у дяди Симы. Он на корню пресекал всякое
недоверие посетителей, а если те артачились, привычно спускал их с лестницы.
Так что, на ухудшение условий существования мы отвечали привычкой русской
смекалкой и сноровкой.
Но, тем не менее, о новых пополнениях спиртного думать было нужно, что
мы все свободное время и делали. Помог, как обычно, случай. Как-то заказал
Серафиму починить свой будильник начальник конструкторского бюро отделения
ЦНИИС Федор Иванович Зайцев - фигура колоритная. Участник войны, 1909 года
рождения, с орденами и медалями, он имел высокий рост и еще более высокий
вес - явно выше центнера. Ходил он гордо выпятив грудь, имея на это все
основания - начальник КБ, фронтовик и самый сильный человек нашего
институтского городка. 52 года - расцвет мужской силы, он был завидным
женихом, но таким и остался, потому, что хоть и любил женщин, но жениться и
терять свободу не хотел.
Меня заинтересовало, почему он считался самым сильным человеком в
городке. На это Серафим пояснил, что у него дома есть тяжелая штанга, и он
ее, к ужасу соседей (квартира у него была коммунальная), иногда поднимает.
Ужасало соседей не то, что он ее поднимал, а то, что она иногда падала,
сотрясая весь дом до фундамента. Узнав про штангу, я потерял покой и упросил
Серафима "свести" меня с Зайцевым, желательно у него дома. Случай такой
представился - Серафим договорился занести готовый будильник Зайцеву прямо
на дом.
Пошли втроем - Серафим, Володя Ломов и я. Зайцев был явно недоволен
большим количеством гостей. Так бутылку - плату за будильник - распили бы
вдвоем, а так - волей-неволей приходилось делиться. Серафим познакомил меня
с Зайцевым, я рассказал ему, чем занимаюсь в ЦНИИСе. Зайцев слышал про
"чудо-скрепер", и сразу зауважал меня, как изобретателя.
Но душа моя рвалась к штанге и я, наконец, увидел ее. В углу комнаты
лежал самодельный спортивный снаряд, достаточно профессионально
изготовленный. Федор Иванович, заметив мой интерес, рассказал, что
сконструировал штангу сам, изготовили ее на Опытном заводе, и весит она до
105 килограммов.
Но поднимаю я килограммов пятьдесят-шестьдесят, - пояснил Зайцев, - а
больше боюсь: упадет. Соседи загрызут!
По дороге я намекнул Серафиму, что хочу "сразиться" по штанге с
Зайцевым на бутылку. Серафим не одобрил моего намерения - он не знал про мое
спортивное прошлое, а фигура Зайцева внушала ему уважение. Но ради бутылки
(безразлично с чьей она будет стороны!) он решил подыграть мне.
Я подошел к штанге - там было килограммов пятьдесят, неумело подобрал
ее с пола. Сказал, что она легкая, и ее поднять - раз плюнуть. Зайцев
подошел к штанге, важно поднял ее на грудь и выжал. Я понял, что больше
шестидесяти ему не поднять, и стал рваться в бой.
- Молодой человек, вы можете получить грыжу, ведь вы никогда не
поднимали штанги, - убеждал меня Зайцев, - да и по фигуре вы худенький,
субтильный ...
- Это я-то "субтильный"? - рассвирепел я и предложил Зайцеву обидный
спор на бутылку - кто больше выжмет. При этом вытащил из кармана
трехрублевку и выложил ее на стол. Зайцев покачал головой и осудил меня за
такую безрассудность - спорить на жим, с ним, с самим Зайцевым - самым
сильным человеком городка? Недальновидно! Но вызов принял. Немалую роль
сыграл здесь Серафим, подзадоривший Зайцева, что какой-то "субтильный"
мальчишка смеет спорить с ним, самим Зайцевым ...
Он выжал пятьдесят пять килограммов, затем взял на грудь шестьдесят, но
выжать не смог. Он мял себе мышцы на руках, сетовал, что "пошел на вес" без
разминки, что дал втянуть себя в авантюру. Он даже не ожидал, что я подойду
к шестидесяти килограммам и пытался не позволить мне это сделать. Бедный
Федор Иванович боялся, что вес меня "сломает". Серафим и Володя взялись меня
страховать, и Зайцев уступил.
Я, призвав всю свою фантазию, как можно только непрофессиональнее
взвалил штангу себе на грудь, и, боясь рассмеяться, с колоссальным трудом
выжал ее. Зайцев был поражен. Этого он никак не ожидал.
- Чем вы берете вес? - Зайцев недоуменно пожимал плечами, - ведь у вас
же нет мышц! И он попытался пощупать мои бицепсы, но я уклонился, опасаясь
разоблачения.
- Не люблю, когда мужики лапают, не принято у нас на Кавказе! - соврал
я. Что принято на Кавказе, я уже хорошо знал!
Зайцев выложил свой трояк, Володя побежал в магазин, прихватив и мою
бумажку. Протесты не помогли - "за подыгрывание и страховку" - шепнул
Володя, и через несколько минут уже прибежал обратно с двумя бутылками
"Старки". Двадцать четыре копейки он добавил от себя! Невероятная щедрость!
Трех бутылок - одной - за будильник, другой - выигранной, и третьей -
за "страховку", вполне хватило для дружеского застолья. Федор Иванович любил
закуски, и они у него всегда водились - сыр, колбаса, икра баклажанная,
"Лечо" - все это для нас было лакомством.
- Чем вы берете такой вес? - повторял Зайцев мне свой вопрос, и я
отвечал ему:
- Головой надо работать, головой! - отвечал я и постукивал себя по лбу.
Все смеялись.
Подвыпив, Зайцев обещал потренироваться и взять у меня реванш. Он
сказал, что не уступит свое звание "самого сильного человека городка"
субтильному, хоть и умному юноше. Я понял, что еще несколько бутылок, причем
с хорошей закуской - наши!
Замечательная русская черта - отыгрываться. Как говорится в пословице:
"Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался". Так вот,
многоопытный Зайцев несколько раз присылал мне вызовы на поединок, и я
всегда выигрывал с минимальным перевесом, выжимал решающий вес с таким
трудом, с такими мучениями, что под конец не выдержал. Когда количество
побед перевалило за пять, мне стало стыдно, и, невзирая на протесты Серафима
и Володи, я набрал на штангу полный вес 105 килограммов, взял на грудь и с
легким толчком сделал "швунг". Неспециалист не отличит его от жима, и "самый
сильный человек городка" был повержен - физически, а главное - морально.
Он никак не мог представить себе, что я - мастер спорта по штанге,
почти кандидат на мировой рекорд в жиме. Да я и не рекламировал себя ни ему,
ни Серафиму. Пусть думают, что я "головой работаю", применяю какую-то
неведомую теорию для поднятия тяжестей.
Больше Зайцева побеждать было нельзя, но я снял эскизы с его штанги и,
пользуясь связями Серафима, Зайцева и своими, изготовил на Опытном заводе
еще одну штангу. Для наших целей - оздоровления пьющего мужского населения
"Пожарки".
Штангу поставили в нашей комнате, и пошли соревнования с мужским
населением общежития. Никто в мою силу не верил, шли сплошные отыгрывания и
реванши. Слесарь Жора отыгрывался аж семь раз, но так ничего и не понял. Я
просто отказался больше с ним соревноваться - посоветовал тренироваться.
Раскрыть свои возможности перед всем обманутым общежитием было бы слишком
опасно - побьют ведь!
Скоро весь "бюджет надувательства" в общежитии закончился и мы
принялись искать "внешнюю клиентуру". Ее, в основном, поставлял Серафим.
Где-то по своим старым каналам связи, он выискивал слегка подвыпивших,
здоровых телом мужиков и затаскивал их под тем или иным предлогом в
"Пожарку". А там - штанга, якобы оставшаяся от четвертого жильца в комнате.
Серафим имитировал страстное желание поднять хоть какой-то вес, но у него не
получалось. "Здоровые телом" мужики авторитетно показывали ему, как это надо
делать, а я, обычно лежа на своей койке, оценивал силовые возможности
мужиков. После чего вставал и, якобы с подпития, предлагал поднять одной
рукой столько же, сколько поднимет "здоровый телом" мужик - двумя.
Предложение, надо сказать, обидное, особенно от "субтильного" юноши. Меня
пытались отговорить, советовали лучше поиграть в шахматы, но я распалялся