Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Тамары с закрытыми глазами и ярко освещенным солнцем, я тихо приблизился к
ее губам и поцеловал свой "идеал". Тамара с деланным испугом широко раскрыла
глаза, потом, улыбнувшись, снова закрыла их и сделала вид, что она ничего не
видит и не замечает. Так наши лыжные прогулки приобрели сексуальный оттенок.
Обучение катанию на коньках носило тоже некоторый сексуальный характер.
Тамара медленно двигалась на коньках впереди меня, но спиной вперед. Я же
всеми силами старался догнать ее - ведь она "плыла" всего на каких-нибудь
полшага впереди, вытянув ко мне губы для предполагаемого поцелуя. Я, как
краб, перевернутый на спину, сучил всеми конечностями, передвигаясь с
ничтожной скоростью. И когда я уже изнемогал от физического и психического
перенапряжения, Тамара позволяла себя догнать и прикоснуться к ее губам. Все
мои попытки присосаться к ним так, чтобы и отодрать было нельзя, кончались
псевдострогим взглядом и переходом на "вы".
Тамара заведовала в институте лингафонным кабинетом. Там студенты,
надев наушники, слушали через магнитофон правильное произношение. В кабинете
было много электронной техники, и даже стоял вожделенный для меня объемистый
пузырек со спиртом, якобы для протирки электрических контактов. Мы обычно
заходили в этот кабинет после лыжных прогулок, переодевались, снимали лыжи,
и шли сдавать на кафедру физкультуры, где их получали под документы.
И вот в конце февраля наступило одно солнечное и радостное воскресенье,
когда мы, почему-то оба в очень приподнятом настроении в очередной раз пошли
на лыжную прогулку. Мы чаще обычного падали на спину, целовались, делали
вид, что боремся, катаясь по снегу. Неожиданно быстро закончив прогулку,
Тамара, как обычно впереди меня на лыжне, спешно направилась к институту. Я
- за ней. Там мы быстро прошли к кабинету, сняли лыжи, и я уже, было,
прихватив обе пары, направился сдавать их.
Но Тамара опередила меня, и, зайдя вперед, заперла дверь кабинета на
ключ изнутри. Я в недоумении остановился. Тогда она достала пузырек со
спиртом, две пробирки (из которых, видимо, и пили этот спирт мастера, вместо
протирки контактов!), наполнила их, и одну протянула мне. Я, как
загипнотизированный, взял ее. Тамара чокнулась со мной и, удивительно
сексуально подмигнув мне своим голубым глазом, выпила спирт. Как зомби, я
опрокинул свою пробирку, и стал ждать дальнейшего развития событий. Тамара
стала стягивать вверх свой лыжный свитер, и я сделал то же самое. Потом,
когда она сняла свои теплые лыжные шаровары, я понемногу стал догадываться
обо всем.
Еще не веря в саму возможность происходящего, я суетливо заспешил и
разделся даже раньше, чем было нужно. Потом она аккуратно постелила нашу
одежду на пол в закуток кабинета и легла на нее, глядя на меня широко
раскрытыми глазами. Быстро, чтобы не исчезла эта волшебная феерия, я
повалился на свой "идеал", и часто целуя ее, без каких-либо прелюдий, стал
спешно исполнять свои мужские обязанности.
- Не спеши! - целуя меня, уговаривала Тамара, - здесь мы в
безопасности, не бойся!
Но я боялся не столько того, что кто-то войдет, а почему-то не верил в
происходящее, и спешил, чтобы вдруг все это внезапно не прекратилось. То,
чего опасалась Тамара, все-таки произошло и очень быстро. Тогда она сильно,
почти по-мужски обняла меня за спину и серьезно сказала:
- Теперь не уйдешь, пока и мне не станет хорошо! Проштрафился, теперь
отрабатывай! - И она стала энергично помогать мне "отрабатывать". Скоро все
пришло в норму, и "процесс пошел", только гораздо спокойнее. Нам
"захорошело" практически одновременно.
У идеала все должно быть идеально. Скажите, видели ли вы когда-нибудь у
кошки хоть одно некрасивое, неэстетичное движение или нелепую позу? Нет, у
этого животного все получается красиво! Есть женщины, которые непроизвольно
делают мученическое лицо, когда им "хорошеет", иногда дико закатывают глаза,
громко кричат, и так далее, не мне вам об этом говорить! Но столь идеального
конца этого прекрасного процесса я больше ни у кого не наблюдал.
Полузакрытые глаза, рот в сладострастной улыбке, подбородок задран, и -
легкие стоны, столь сексуальные и зовущие, что я чуть было не пошел на
"третий круг". Но - строгие глаза, легкий шлепок по спине, и с переходом на
"вы":
- Вы не перетрудитесь, майн лииб?
Я, чуть приподняв голову, стал сверху смотреть в глаза Тамаре. В них я
увидел спокойствие, удовлетворенность текущим моментом, какую-то
незыблемость, вечность, что ли, нашего бытия, всю историю человечества от
первого грехопадения в раю, до нынешнего - в лингафонном кабинете.
Вдруг какое-то беспокойство подернуло ясные голубые глаза, и губы
Тамары прошептали: "Ихь лиибе дихь, фергессе ду мир нихьт!" ("Я люблю тебя,
не забывай меня!").
Боже, до чего ж красив немецкий язык! Никогда не думал, что я буду
упиваться его верной и надежной красотой! Ихь лиибе дихь! - это твердо,
надежно, навечно, это - до гроба! Это вам не "Ай лав ю!" - игривое,
несерьезное, полушутливое, краткосрочное! Правда, когда эти слова
произносила другая Тамара, Тамара-англичанка, тогда и они выглядели
посолиднее!
Я многократно "сканировал" лицо Тамары. Сверху вниз и слева направо,
переходя взглядом по ее лбу, бровям, глазам, щекам и носу, губам,
подбородку. Запоминал навсегда этот венец совершенства, чтобы тогда, когда
вереница любимых образов замелькает передо мной в последний раз, я сумел бы
разглядеть этот образ получше...
Вот уже треть века, как мы расстались, и она живет в Германии в городе
Дрездене, выйдя замуж за немца. Мы с ней изредка, очень изредка
переписываемся общими фразами. Но я ни разу не позвонил ей и не заехал
повидать ее, хотя многократно проезжал Дрезден и знал ее адрес. И друг мой,
с которым мы обычно по делам проезжаем Дрезден по дороге из Ганновера в
Циттау, зная причину моего волнения, предлагал мне заехать экспромтом к ней
в гости. Но я не мог - мне было бы страшно увидеть ее другой, услышать
другой голос - ведь я знаю, что делают годы с людьми! А я хотел сохранить ее
образ хотя бы для "последнего мельканья" именно таким, каким я
"отсканировал" его там - на фоне наших лыжных костюмов постеленных на полу
закутка лингафонного кабинета!
Мы вышли из дверей института и не знали куда идти. Расстаться и пойти
каждый к себе домой мы не могли. Ко мне в комнату Тамара зайти отказалась.
Она знала, что там бывали Наташа и Лиля, ей почему-то претило зайти туда, и,
видимо, лечь на ту же постель. Поэтому она, была-не была, повела меня к себе
в общежитие. Мы взяли по дороге что выпить и чем закусить (помню банку
огромных черных маслин!), и смело зашли в общежитие.
В комнате Тамары была соседка; она, сидя за единственным столом,
готовилась к занятиям. Соседка преподавала физику, и звали ее Людой.
Чувствовалось, что она слышала про меня, так как удивлена не была. Мы выпили
вместе по рюмке, потом Люда засобиралась по делам. Тамара вышла ее
провожать, и до меня донеслись слова Люды: "Два часа вам хватит?" Тамара
заперла за ней дверь.
Тамара поставила на стол фасонную цветную свечу (я впервые такую
видел), погасила свет, и красиво сервировала стол, как это можно было себе
представить в комнате общежития. Когда ритуал питья и закусывания был
закончен (а это произошло довольно быстро), Тамара, отгородившись от меня
дверцей шкафа, разделась и надела праздничное кружевное белье. В нем она
легла в постель. У меня кружевного белья не было, и я лег, в чем мать
родила. Она задула свечу, и мы снова оказались в непосредственной близости.
Только в постели она позволила мне снять с себя белье (кажется, это был
пеньюар, хотя я в этих предметах мало смыслю!), и перейти к прелюдии.
В отличие от кабинетной встречи, прелюдия имела место, и место это было
- что надо! Никогда раньше не занимался этими прелюдиями и полностью осознаю
свою в этом ошибку!
Через два часа мы, уже одетые и спокойные, сидели за столом и вяло пили
чай. Дверь не была заперта, но Люда все равно предупредительно постучала в
нее. Люда с виду была простоватой женщиной лет тридцати; она работала
старшим преподавателем и готовила диссертацию, связанную с трением в
вакууме. Мы разговорились с ней, и я предложил ей поставить эксперимент по
разделению различных видов потерь энергии при вращении тел. Это дало бы ей
новый материал по диссертации, а я мог бы получить практический результат.
Дело в том, что я еще в ЦНИИСе разработал магнитную подвеску
вращающихся тел и запатентовал ее (получил авторское свидетельство). Ко мне
как-то обратился Ленинградский электромеханический завод (ЛЭМЗ) с просьбой
внедрить эту магнитную подвеску на электросчетчиках - там вращающийся диск
сильно изнашивал опоры. А на кафедре физики у Люды было помещение,
вакуум-насосы, маленькие кольцевые магниты.
Люда заинтересовалась предложением и согласилась поработать со мной по
науке. Ну, и, разумеется, мне было удобнее заходить к Тамаре в гости - Люда
и для меня стала "своим" человеком.
Мы с Тамарой стали неразлучны, и всюду ходили вместе. Про нас даже
шутили в институте: "Мы с Тамарой ходим парой". Я заметил ряд черточек
характера Тамары, которые считал очень ценными для человека, и это утвердило
во мне былую приверженность тем же принципам. Она было до педантичности
точна. Мы однажды назначили встречу на скамейке у гастронома в пять часов
вечера. Я пришел даже заранее, но, как в Тольятти часто случается, внезапно
началась гроза. Я заскочил в гастроном, и решил, что Тамара сделает так же.
Но в магазине, я ее не увидел, а когда минут через десять гроза прошла, и я
вышел на улицу, то к своему удивлению увидел Тамару всю промокшую на
скамейке. Она с презрением посмотрела на меня и спросила:
- Где и на который час мы назначили встречу?
Как я ни оправдывался, какие ни приводил доводы, она все повторяла и
повторяла свой вопрос, пока я не попросил прощения и не обещал: "Больше не
повториться!". И я до сих пор остаюсь верен этому обещанию, правда, уже не с
ней.
И еще один случай - как-то я обещал Тамаре проделать некоторую работу и
не успел закончить ее к сроку. Она мне выговорила, как мальчишке: "Не можешь
выполнить - не обещай!". Я решил "отомстить" ей, и как-то "подсунул"
тоненький проспект фирмы на немецком языке. Попросил перевести за вечер,
хотя бы вчерне. Там было страницы четыре с графиками, и Тамара обещала утром
часам к одиннадцати принести перевод на кафедру. А проспект изобиловал
такими терминами по магнетизму, что его и по-русски-то неспециалисту не
понять.
Заранее предвещая победу, я прихожу точно к одиннадцати часам на
кафедру к Тамаре и вижу ее за своим столом, утомленную и злую. Она брезгливо
протянула мне проспект с вложенным туда переводом и сказала, что так как она
работала всю ночь и устала, то наша сегодняшняя встреча отменяется. Еле
уговорил ее не "казнить" меня столь жестоко! Я гордился этими чертами моей
Тамары, но, по правде говоря, стал ее немного побаиваться. Что не так -
разнос неминуем!
С этой точностью, пунктуальностью, педантизмом и аристократизмом
совершенно не вязалась другая черта ее характера, даже не знаю, имеет ли она
определенное название. Вот идем мы по улице: например, встретив у общежития,
я ее провожаю до института. И вдруг она останавливается и, вся зардевшись,
говорит: "Я больше не могу! Придумай что-нибудь!" Я, уже понимая, о чем речь
идет, предлагаю ей пойти обратно в общежитие, но она отказывается: "Люда
дома, а мы ее уже вечером отправляли гулять!". Предлагаю зайти ко мне в
комнату, но и это ее не устраивает - эта постель, видите ли, "видела" других
женщин! Да я уже несколько раз менял белье, но это для нее не довод.
И мы бросаемся во дворы искать погреба с незапертым входом, и там, под
капающим потолком, рискуя каждую секунду увидеть хозяина с ведром картошки,
стоя, по быстрому делаем свое дело. Но моменты были незабываемые - например,
если капало сильно, то я накидывал Тамаре на голову свой пиджак!
А однажды, когда мы такого погреба не нашли, она просто потребовала,
чтобы мы зашли в старый двухэтажный дом. Поднявшись на второй этаж, я должен
был стучать в дверь, и, если откроют, то спросить, живут ли здесь Петровы, и
уйти. А если никого нет дома, то мы взламываем дверь, и "по быстрому" делаем
свое дело. Я аж побледнел от страха, что мне придется сейчас выбивать чужую
дверь, но, видя глаза Тамары, я понимал, что сейчас буду делать это. Спасла
положение железная лестница на чердак и незапертый люк. Там оказалось даже
лучше, чем в погребе - по крайней мере, с крыши не капало. "Если спросят,
что мы делали на чердаке, говори - пожарная инспекция!" - шепнула мне перед
выходом Тамара. Но никто ничего не спросил.
Просто удивительно, что некоторое подобие такого сексуального
нетерпения, я наблюдал только у Тамар - преподавательниц иностранных языков;
у других Тамар ничего подобного не замечалось...
Но все о Тамарах, да о Тамарах... А как же Наташа Летунова, что она,
так и не встретилась больше на жизненном пути Нурбея Гулиа? Да нет,
встретилась, но в своем обычном амплуа. Так, мельком, мы, конечно, виделись
и в институте и на улице. Кивали друг другу, здоровались, но не
останавливались. А тут вдруг на улице подбегает ко мне сзади Наташа, и
прикрывает глаза ладонями.
- Тамара? - не сомневаясь ни на йоту, спрашиваю я.
- Тебе все Тамару подавай, а Наташа не подойдет? - без тени грусти или
аналогичного чувства, проговорила смеющаяся Наташа, уже "подшофе". - Я тебе
все прощаю, - великодушно сообщила Наташа, - ты променял меня на достойную
кандидатуру, она - первая красавица в нашем городе, и мне не стыдно за твой
выбор. Я вынуждена отступить перед более сильной соперницей! - напыщенно
проговорила Наташа. А потом запросто добавила:
- Зайдем ко мне, выпьем на дорогу, я улетаю до осени в Казань, устроила
себе туда "повышение квалификации". Если не веришь - вот билет!
Я внимательно осмотрел билет на самолет до Казани, вылет из Курумоча в
19³⁰. До Курумоча часа полтора, очереди и прочее - еще час, то
есть в пять часов вечера уже надо выходить из дома. А сейчас - три; ну,
думаю, можно зайти по старой памяти, тем более до дома недалеко.
Взяли чего надо, поднялись. В квартире изменения минимальные, даже
матрасы, и те лежат на полу.
- Ну, Нурбей, держись, помни, что ты любишь самую красивую девушку
города, не опозорься, - убеждаю я сам себя, - может, Наташа затеяла
провокацию!
Но провокацией тут и не пахло, а пахло тривиальной пьянкой. Выпили
бутылку, закуски почти нет, Наташа только рукой махнула. Я же гордо показал
ей свою справку, которую хранил в паспорте. Она потянулась за второй
бутылкой, я ее пытался ей не давать, но Наташа послала меня подальше, и
отпила еще. Я же ко второй бутылке не прикасался. Время - половина пятого.
Наташа положила голову на стол; я приподнимаю ее, мну уши (так поступают
обычно для отрезвления), обдуваю газетой.
- Сейчас пойду, Нури, только дай на дорогу в туалет зайти! - взмолилась
она. Я и дал. Проходит четверть часа, она не выходит. Стучу, зову - нет
реакции. Ну, думаю, криминалом попахивает! Ногой вышибаю дверь - моя
"бывшая" сидит на унитазе со спущенными трусами и ... спит! Да, да - с
храпом! Трясу за плечи, приподнимаю, - никакой реакции, только шепотом
послала меня на три буквы.
Что ж, я и оставил ее досиживать. Написал "объяснительную записку",
оставил на столе и вышел, захлопнув за собой дверь. Конечно же, она на
самолет опоздала. Но вылетела на следующий день. Подумаешь, всего делов-то!

Дела околонаучные

Заручившись поддержкой Люды, а главное, ее заведующего кафедрой
Александра Дмитриевича Каратаева, я заключил хозяйственный договор с ЛЭМЗом
на модернизацию электросчетчиков. Стоимость договора - десять тысяч рублей,
да еще они дали для опытов три счетчика. Перечислили аванс - две тысячи
пятьсот рублей. И дело пошло.
Все свободное от занятий дневное время я проводил на кафедре физики,
работая в лаборатории. Люда, у которой было много "производственных" связей,
помогала в изготовлении деталей. Магниты было очень хрупкими - они
изготовлялись из феррита бария; обрабатывались лишь шлифовкой и
электроискровым способом.
Три подвески дисков счетчиков были изготовлены меньше, чем за месяц.
Сопротивление вращению уменьшилось раз в десять. Еще бы - опоры в виде
иголок (кернов) едва касались своих гнезд и не несли никаких нагрузок. Всю
тяжесть диска воспринимали силы отталкивания магнитов.
Но такие счетчики с магнитной разгрузкой давно существовали за рубежом,
были на них и патенты. Поэтому я решил, "подстраховаться" и запатентовать
нашу схему. Была добавлена "подкладка" под нижний неподвижный магнит,
изготовленная из биметаллической ленты (в духовках газовых плит такая лента
в термометре). При нагревании счетчика в работе подъемная сила магнитов
чуть-чуть падает, а биметаллическая подкладка также чуть-чуть приподнимает
нижний магнит. В результате диск остается на своем месте.
Около месяца счетчики "крутились" на кафедре, измеряя расход энергии,
параллельно с эталонным измерителем мощности с записью ее на ленту во
времени. В результате и счетчики, и запись на ленте показывали одно и тоже -
работу в киловатт-часах. Два счетчика были с магнитной подвеской, один -
стандартный.
Не нужно быть Эдисоном, чтобы догадаться, какие счетчики работали
точнее - чем меньше потерь на трение, тем точнее работа. А за время работы
приборов мы помещали один из счетчиков с подвеской в вакуум под колокол
насоса, устраняя и потери на сопротивление воздуха, что пригодилось для
диссертации Люды. Таким образом, она мое пребывание в общежитии только
приветствовала, правда вместе с ней самой.
Тамара даже мрачно шутила, что она сама здесь "третья - лишняя", и нам
с Людой надо бы сойтись из-за "производственной необходимости". Тогда Люда
быстро смотрела на часы и тихо спрашивала Тамару: "Ну что, как обычно?" - и
уходила.
Опыта работы по хоздоговорам у меня не было, и ЛЭМЗ "надул" нас. Я
отвез счетчики и оставил их там, вместо того, чтобы вызвать представителя
завода и зафиксировать точную работу счетчиков. Или, по крайней мере,
запломбировать счетчики и испытать их на заводе в моем присутствии. Завод же
счетчики забрал, а деньги переслать отказался, мотивируя тем, что счетчики с
подвеской (то есть почти без потерь на трение!) работают менее точно, чем
обычные. Это, конечно же, абсурд, но денежки-то завод все равно не
перечислил!
Имея счетчики в своем распоряжении, я детально разобрался в их
устройстве. В результате чего придумал, как, не прикасаясь к самому
счетчику, а лишь включая в штепсель особое несложное устройство, замедлять
вращение диска, останавливать его, и даже крутить назад. Когда завод, как
сейчас говорят, "кинул" нас, я опубликовал схему моего устройства в журнале
"Юный техник", имевшем тогда огромный тираж. Под псевдонимом "монтер Иванов"
я рассказал, что изобрел "вечный двигатель". Который, якобы, позволяет
"качать" электроны из Земли и выдавать энергию в сеть. Статью шутки ради
опубликовали, эта шутка была правильно понята, и схема пошла "по рукам"
многочисленных "монтеров Ивановых".
Даже двадцать лет спустя, я уже в Москве встретил мастера, продававшего
мое устройство. Надо сказать, что к нему даже стояла небольшая очередь,
желающих купить "вечный двигатель"! Я познакомился с мастером, и честно
признался, что это я, под псевдонимом "монтер Иванов" опубликовал схему
продаваемого им прибора. Он, улыбаясь, вынул из ящика стола старый журнал
"Юный техник" и показал мне статью.
- Если это действительно вы опубликовали, то большое вам спасибо! Я на
этих приборах зарабатываю намного больше, чем по основному месту работы! -
признался мастер.
ЛЭМЗ не разорился, на что я легкомысленно рассчитывал. Думаю, что если
бы такое произошло в стране, где электроэнергия хоть кому-то, кроме
"народа", принадлежит, и эта энергия имеет реальную стоимость, моя статья
должна была бы тут же разорить производителей электросчетчиков, позволяющих
себя "дурить". Но и сейчас ЛЭМЗ, да и другие заводы, правда, не причинившие
мне вреда, продолжают выпускать счетчики, которые способен обмануть даже
юный техник.
А ведь я, если честно признаться, придумал и то, как "нейтрализовать"
действие своего устройства. Я даже написал в ЛЭМЗ письмо, с предложением
купить схему моего "нейтрализатора", если имеют место попытки "управления"
поведением счетчика. Но мне ответили, что выпускаемые ЛЭМЗом электросчетчики
отвечают всем требованиям соответствующего ГОСТа, и ни в каких
усовершенствованиях не нуждаются. Правда, это было году в 1969, то есть
задолго до организации РАО ЕЭС и торжества капитализма в России.
Потерпев фиаско на электросчетчиках, но не на всей моей "науке", я
решил претворить свою идею автомобильного "гибрида" на автобусах, где это
было необходимо в первую очередь. Так как ближе всего от Тольятти был
Павловский автобусный завод, я решил туда съездить в командировку.
Долетев из Курумоча до тогдашнего Горького (Нижнего Новгорода), я
пересел на пригородный автобус и отправился в город Павлово-на-Оке, где
производят всем известные ПАЗы.
Дорога - хуже я не видел, асфальт весь в дырках и ямах, покрыт толстым
слоем жидкой грязи, хотя дело было что-то в мае. По дороге автобус
остановился в городке Ворсма, где был завод по изготовлению ножей и
хирургического инструмента. Наш автобус окружили колоритные дяди и, как дамы
легкого поведения, распахнули перед нами борта своих пиджаков и плащей.
Я сперва не понял этого жеста, а, приглядевшись, увидел, что вся
внутренняя поверхность этих бортов увешена... ножами. Ножи кухонные,
охотничьи, финки с лезвием, вылетающим и вперед и вбок. Я и сам когда-то
сделал для себя огромный нож, с вылетающим вбок лезвием - но здесь была
совсем другая работа! Ножи сверкали хромом и цветным пластиком. Не
удержавшись, я купил за 8 рублей нож с вылетающим вперед лезвием; такого у
меня раньше не было.
Наконец, под вечер я добрался до Павлово. И опять же меня поразил
"шахтинский синдром". В городе, производившим автобусов больше, чем
где-нибудь в стране, курсировали несколько "развалюшек", переполненных так,
что люди висели на всем, на чем висеть было и можно, и нельзя. Повис и я со
своим портфелем и доехал до центра города, рассчитывая устроиться в
гостиницу. Но гостиница была переполнена до боли знакомыми мне смуглыми
гражданами с усиками и в кепках. Что они такой массой делали в Павлово -
один Аллах знает!
Мне дали адресок бабки, которая за рубль сдает койку на ночь. И опять
путешествие на совершенно разваленном ПАЗике по дороге, где должен был бы
застрять и вездеход, на окраину города, где я едва нашел дом этой бабки. Дом
был сельского типа, с участком земли, и на этом участке вместо теплицы
стояла огромная палатка, то ли самодельная, то ли военного образца. Бабка
завела меня в палатку, где уже стояло штук двадцать раскладушек - и
застеленных, и пустых. Под крышей палатки горела стоваттная лампочка, не
выключаемая и на ночь. Бабка получила с меня рубль и выдала белье: серое, в
дырках с большими штампами; плоскую грязную подушку и байковое одеяло тоже
со штампом.
Я поинтересовался у этой бабки, где можно поблизости перекусить - ведь
я целый день не ел. Бабка с удовольствием ответила, что нигде: во-первых,
потому, что мы находимся в пригороде, где магазинов нет; во-вторых, потому,
что и в городе в магазинах тоже ничего, кроме хлеба, нет, и тот весь
расходится утром. Вареную колбасу и российский сыр выдают по килограмму два
раза в год по специальным талонам. Талоны же дают только работающим, и то по
рекомендации парткомов. В столовых - только пиво и никакой еды. О ресторане
у бабки сведений нет.
Я с ужасом слушал бабку, и честно говоря, не верил ей. Жить в таких
условиях просто нельзя, а при этом еще и выпускать автобусов больше, чем
где-либо в другом месте в стране - это из области фантастики! Так я и заснул
голодный и прямо под стоваттной лампой, а утром - прямиком на завод.
Созвонившись с главным конструктором по фамилии Жбанников, я прошел на
завод и встретился с ним - молодым обходительным человеком. Я не смог
удержаться от вопроса, касающегося питания населения. Жбанников вздохнул и
подтвердил почти все, сказанное бабкой.
- Как же вы физически выживаете? - ужаснулся я. - Кто как, - уклончиво
отвечал Жбанников, - ведь есть еще и рынок, спекулянты всякие... Но вы
можете пообедать в заводской столовой, там кое-что есть.
К моим деловым предложениям по "гибриду" Жбанников отнесся скептически.
На ПАЗах мало свободного места для размещения гибрида. Да и силовой агрегат
приходит готовым. На знакомый мне ЛиАЗ он тоже не советовал обращаться - там
внедряют гидромеханическую трансмиссию, и им больше ни до чего дела нет. А
вот во Львов он посоветовал съездить - там головное КБ по автобусам, и все
новые разработки проходят через них.
Я все-таки зашел в заводскую столовую, где меня накормили жидким
супчиком без мяса, котлетами из хлеба с сильным запахом рыбы и мутным
компотом, но уже со слабым запахом рыбы.
Выйдя с территории завода, я заспешил на автостанцию. При полном
отсутствии закуски водка все-таки продавалась, и количество пьяных с утра
было огромным. Кое-как я купил билет до Горького, но до отправления автобуса
оставалось больше часа. Пища с рыбным запахом дала себя знать, и я заметался