Страница:
Когда я в цеху снимал "остановы", мастера участливо помогали мне.
Завернули штук пять "остановов" в газету, а один из мастеров даже помог
вынести их за проходную. Провожали меня с таким почетом, как какого-нибудь
инструктора райкома партии. Уже на улице мастер пожал мне руку и виновато
сказал:
Извини дорогой, что так получилось, но кушать все хотят: и мы -
мастера, и рабочие, и Соломон, и даже этот "зверь" в проходной! А директору
лишь бы отчитаться за снижение брака, что он в жизни понимает!
Больше я на табачную фабрику No 2 , что на улице Поцхерашвили, не
ходил.
А второе изобретение я сделал прямо на лекции по землеройным машинам.
Есть такая землеройная машина - скрепер. В Америке такими выполняют почти
половину всех земляных работ (у нас больше предпочитают экскаватор). Наш
лектор Картвелишвили (у него фамилия грузинская, но всю жизнь он прожил в
России) четко и недвусмысленно рассказывал, что когда скрепер набирает в
свой громадный ковш грунт, ему не хватает силы своего "родного" тягача.
Тогда зовут на помощь особые трактора-"толкачи", которые и подталкивают
скрепер сзади, чтобы тот набрал полный ковш. Эти толкачи работают меньше
минуты, а вынуждены стоять и ждать своей очереди по полчаса. Невыгодно.
- Это не от хорошей жизни! - подытожил Картвелишивили, - но другого
пока никто не придумал.
На первой же перемене я подошел к лектору и спросил:
- Юрий Лаврентьевич, а если на заднюю ось скрепера поставить маховик и
разогнать его во время холостого пробега, то во время копания - а это меньше
минуты - он даст на задние колеса такую тягу, что вполне заменит толкачи!
Картвелишвили мигом "схватил" идею и тут же предложил:
После лекции зайди, я помогу составить заявку на изобретение!
Подобный опыт у меня уже был с "остановом" и заявку мы составили
быстро.
Пару слов о Юрии Лаврентьевиче Картвелишвили. Это сын знаменитого
Лаврентьева - Лаврентия Картвелишвили - советского "хозяина" Дальнего
Востока 20-х годов, конечно же, репрессированого. Несмотря на это, Юрий
Лаврентьевич уважал Сталина и ненавидел Хрущева. Как здесь не вспомнить
эпизод, когда Хрущев спросил писателя Шолохова: "Неужели вы не признаете,
что был культ личности?" На что великий писатель ответил: "Была Личность,
был и ее культ!" - Хрущев понял, что он сам не личность, и обиделся.
Но, несмотря на помощь сына такого великого человека и талантливого
ученого, на заявку пришел отказ - дескать, головной институт
"ВНИИСтройдормаш" не считает предложение полезным.
Иногда надо людям отказывать! Я сейчас не представляю себе свою жизнь,
если бы не этот отказ. Он помог мне приобрести друзей на всю жизнь. В том же
"ВНИИСтройдормаше", других институтах, общежитиях. Он помог мне поступить в
аспирантуру, он дал мне ярости бороться с противниками. Даже любимых женщин
на долгие годы, помог мне найти этот отказ. И то, что я сейчас живу и
работаю в Москве - этим тоже я обязан этому отказу!
Люди, не бойтесь получать отказ! Если, конечно, это не отказ в
помиловании от смертной казни!
Я впервые побывал в Москве в 1952 году. Мама меня привезла по своему
бесплатному железнодорожному билету. Нам повезло - мой дядя Георгий был
дома, и "приютил" нас на несколько дней. Москва поразила меня своими
большими домами, вечно спешащими людьми, магазинами, в которых всегда все
было.
Мама повела меня и в Мавзолей. Я не представлял себе, что увижу внутри
этого загадочного здания, но что зрелище будет столь неприятным, я не мог
себе вообразить. Под стеклянным колпаком лежало в неестественной, бессильной
позе жалкое мертвое тело. И это - Ленин? Великий, вечно живой, гениальный?
Нет, лучше бы я не ходил в Мавзолей, неприятный осадок остался на всю жизнь.
Хотел я позже посмотреть и на Сталина, когда он тоже был в Мавзолее, но
что-то удержало меня. И сейчас в моем представлении Ленин - это то, что я
увидел в Мавзолее, а Сталин - хоть и немного неуклюжий, но живой, такой,
каким я видел его рядом с собой на вокзале, а потом в саду дворца Наместника
в Тбилиси.
Дядя подарил мне купленный в магазине "Юный техник" электрический
трансформатор, чему я был безумно счастлив. В Тбилиси такого не продавали, и
я провел много интересных опытов по электричеству, благодаря моей поездке в
Москву.
Вторая поездка в Москву была менее удачной. Мама ни с кем не
согласовала свой выезд, и летом 1954 года никого из родственников в Москве
не оказалось. К тому же, на мою беду еще в самом начале пути в Сурамском
тоннеле, разделяющем Восточную и Западную Грузию, мне в глаза попала
угольная пыль или сажа с паровоза. Я, конечно же, в тоннеле открыл окно
вагона и решил посмотреть, что впереди. А впереди были дым, копоть и сажа.
Попытки промыть глаза водой из-под крана в туалете поезда привели к сильному
воспалению, и при подъезде к Москве веки у меня слиплись, и я практически
ослеп. Мама купила в аптеке раствор сулемы (сильнейшего яда, между прочим!)
и промывала мне глаза.
Гостиницы Москвы летом были переполнены, да и денег у мамы - кот
наплакал, так что переночевали мы на вокзале на скамейках. Хуже всего было
утром, когда надо было бежать в туалет, а я ничего не видел. В женский зайти
вместе с мамой уже возраст не позволял. Как вышел я из этого положения
сейчас не помню, наверное, так же как в детском саду или начальной школе.
Мама со слепым ребенком нашла адрес общежития МИИТа - железнодорожного ВУЗа,
и нас туда пристроили, благо студенты были на каникулах.
Мы не очень умели пользоваться раствором сулемы, но пробовали, немного
оторвав веки, заливать раствор в глаза. Боль была еще та, но позже
врач-окулист сказал, что хорошо хоть то, что меня не заставили эту сулему
пить. Тогда глаза можно было бы и не лечить.
Для меня оказалось очень полезным то, что я, во-первых, узнал, что в
МИИТе есть большое общежитие, а во-вторых, то, что туда можно устроиться. И
вот, когда я вместо сборов с тренировками в Боржоми и Бакуриани летом 1959
года самостоятельно приехал в Москву, эти знания мне пригодились. Правда, не
в первый день.
Приехал я налегке. В портфеле - материалы заявки, пять экземпляров
"останова" для табачных машин. А также - бритва, мыло, зубная щетка и разные
мелочи, в том числе, пара бутылочек чачи. Еще в Тбилиси, предчувствуя
трудности, я купил, модные в то время, нейлоновые трусы, майку, носки и
рубашку. Их, если постирать, то можно встряхнуть, как следует, и надевать.
Ни сушить, ни гладить их не надо было.
Сразу же после прибытия поезда, я, узнав в справочном бюро адрес
ВНИИСтройдормаша, направился туда. Можно только себе представить все
мытарства с пропусками, переговорами в канцеляриях и т. д., прежде, чем я
нашел эксперта, давшего отрицательный отзыв по моей заявке - Якова
Иосифовича Немировского. Мужчина пенсионного возраста в очках для глухих (а
был он действительно совершенно глухим человеком!), усадил меня за стол и
сел рядом.
Первые же его вопросы и мои ответы поставили бедного Якова Иосифовича в
тупик. Он доверительно наклонился к моему уху, как будто глухим был я, а не
он, и виновато улыбнувшись, сказал:
- Видите ли, если мы дадим положительный отзыв, то министерство обяжет
нас разрабатывать вашу машину. А это нам надо?
- Почему же не надо? - удивился я, - ведь эта машина не потребует
толкачей, она же будет производительней, да и разработка грунта станет
дешевле!
Яков Иосифович изобразил в ответ на мои слова такую сложную гримасу на
лице, что я тогда не понял ее смысла. Сейчас я уже понимаю смысл этой
гримасы, и означала она в устах Якова Иосифовича примерно вот что:
- Молодой человек, с какого острова вы прибыли, кому нужна ваша
производительность и стоимость разработки? Все это - халоимес ("мечты",
"сны" - на идиш). А есть жизнь, план работ нашего института, фонд зарплаты,
отчетность руководства и т.д., и т.п. Шли бы вы ..., или ехали бы себе домой
на Кавказ есть фрукты и пить вино, и не морочили бы головы русским людям ...
Вот какие сложные мысли изобразил Яков Иосифович своей мимикой, но
расшифровывать ее он мне не стал, чувствуя, что я могу пойти жаловаться, как
угодно высоко. Он только переменил свою мимику, на благожелательную и, опять
же, наклонившись к моему уху, прошептал:
- Приходите завтра (о, как я ожидал услышать эти слова!), и я вас
познакомлю с очень умным специалистом, кандидатом наук (и Немировский,
уважительно поднял вверх палец!) Вайнштейном Борисом Михайловичем, он-то уж
разберется в вашем изобретении. А что мы - простые инженеры, - и Яков
Иосифович изобразил выражение лица "бедного еврейчика".
Я вышел из ВНИИСтройдормаша часов в шесть вечера, купил в магазине
бутылку кефира, плавленый сырок и булочку, называемую тогда "калорийкой".
Дешево пообедав, я помыл и сдал бутылку в магазин, а потом решил, что искать
общежитие уже поздно и первый день можно переночевать и на вокзале. Я пешком
дошел до Крымского моста, перешел его и заглянул в Парк Горького. Там было
шумно и весело. Дойдя до летнего кинотеатра, я устроился так, что мне был
виден весь экран и бесплатно просмотрел какое-то кино.
Потом уже, когда людей стали выпроваживать на выход из парка, вышел к
Калужской площади, сел на станцию метро "Калужская" (теперь "Октябрьская") и
доехал по кольцу до "Курской". Но там было такое столпотворение, что найти
свободную скамейку не представлялось возможным. Расспросив людей, я
установил, что самые малолюдные вокзалы Москвы - Рижский, Савеловский и
Павелецкий. До Савеловского вокзала, добраться тогда на метро было нельзя.
До Рижского вокзала нужно делать пересадку, а до Павелецкого - всего две
остановки по кольцу.
Действительно, Павелецкий вокзал оказался малолюдным, но совсем
свободных скамеек не было. На каких-то скамейках спали по-двое, а не других
- по-одному. Я критически осмотрел скамейки и решил прикорнуть на той, где
уже спала полная женщина непонятных лет - лицо она закрыла косынкой. Женщина
была невысокой и занимала немного места в длину.
Я сперва присел, потом прилег, подложив портфель под голову. Железные
"остановы" больно "кусались" даже через портфель. Сильно мешал свет в зале
ожидания. Но постепенно усталость взяла свое, и я заснул. Проснулся я часов
в шесть, вставать было еще рано, и я вожделенно взглянул на полные ноги моей
соседки, решив хоть на часок прилечь на что-нибудь мягкое. Пододвинувшись к
полной даме, я осторожно положил голову ей на голень вытянутой в мою сторону
ноги. Но голова моя уперлась во что-то твердое. Не поверив первому
впечатлению, я несколько раз ткнулся головой о голень женщины, но она, о
ужас, была твердой, как бревно. Сон прошел мгновенно, я присел и костяшками
пальцев постучал по дамской ножке. Звук был такой, словно я стучу по
деревянной трубе. Я в страхе поднял глаза на голову женщины и увидел, что
она, проснулась, и, откинув косынку, с любопытством наблюдает за моими
действиями.
- Что, хотел поспать на мягком, милок? - добродушно спросила женщина
лет пятидесяти, - протез там у меня, нету левой ноги, понимаешь! Если
хочешь, я повернусь, можешь прилечь на правую, она настоящая, мягкая!
Я вскочил на ноги и стал благодарить, отказываясь и извиняясь. Женщина
поняла, что я здорово испугался, вздохнула, и снова накрыла лицо косынкой. Я
пошел в туалет стирать и трусить свое нейлоновое белье. Потом побрился, стоя
в трусах, которые за время бритья высохли. Оделся, даже надел нейлоновый
плетеный галстук на резинке, взял портфель и вышел.
Первым делом я заехал на площадь Маяковского, на табачную фабрику
"Дукат". По телефону в бюро пропусков связался с отделом Главного механика и
рассказал о своем деле. Оказывается, там уже читали мою статью в "Табаке", и
меня с радостью приняли. Молодой человек - то ли главный механик, то ли его
заместитель, взял у меня "остановы", и вызвал по телефону человека в синем
халате. Он передал этому человеку мои "остановы", я пояснил - куда надо
крепить, и какое масло заливать в маленькие емкости "остановов".
Оказывается, у них на "Дукате" те же проблемы со станками системы "Элинсон",
что и на Тбилисской фабрике.
Я осмотрел цех - он был гораздо чище, чем тбилисский, мастера не спали
на табуретках, как в Тбилиси, а деловито ходили между станками. Сами станки
работали тише, но так же мяли папиросы и забивались табаком.
Молодой человек оставил свой телефон и попросил позвонить через
недельку, чтобы узнать результат. Фамилии его я уже не помню. А я тем
временем, окрыленный ласковым приемом на "Дукате", понесся во
ВНИИСтройдормаш. Прошел я внутрь гораздо быстрее, чем вчера - Яков Иосифович
заранее заказал мне пропуск. Встретив, Немировский повел меня в какой то
кабинет, который оказался пустым. Усадив меня на стул, он вышел искать,
видимо, хозяина кабинета. Минут через пять он вошел вместе с человеком лет
тридцати пяти с густыми волнистыми черными волосами и очками с толстыми
вогнутыми стеклами. У хозяина очков, видимо, была сильная близорукость, но
он предпочитал смотреть поверх очков.
- Кто сочинил эту ахинею? - с места в карьер громким голосом заговорил
незнакомец, - придумывают всякую ерунду, а потом разбирайся, черт знает с
чем!
- Вайнштейн Борис Михайлович! - наконец, протянув руку, представился
он, - да вы, оказывается еще и студент - добавил он, заглядывая в мою
заявку, - что могут понимать студенты в скреперах? Да вы хоть скрепер живой
видели когда-нибудь?
Я приготовился к решительной схватке. Вайнштейн сел за стол и пригласил
сесть меня. Немировский трусцой выбежал из кабинета.
- Яков Иосифович уже рассказывал мне о вашем предложении, - продолжал
Вайнштейн - это же ахинея, чушь собачья ...
- Борис Михайлович, - спокойно, но без тени надежды начал я, - может,
вы и меня послушаете, хотя бы как автора.
Он положил перед собой чертежи к заявке, а я начал рассказывать суть
дела. Вайнштейн напряженно вслушивался в мои слова.
- Ну, тогда совсем другое дело, - вдруг протянул Вайнштейн, а то этот
Немировский такое наплел, что волосы встали дыбом. Редчайшей бестолковости
мужик! - добавил он, видимо не опасаясь, что я могу передать его слова. -
Мне все понятно, - продолжал Вайнштейн, - параметры, конечно, не подобраны,
но это детали. Интересная идея, но в нашем институте у вас все равно ничего
не получится. Вот, у нас есть Борисов - начальник отдела - ту же идею с
маховиком применил на экскаваторе, результат прекрасный, и что - внедрили?
Институт у нас - дерьмо, хотя, впрочем, вообще все - дерьмо, кроме,
разумеется, мочи! - добавил Вайнштейн.
Я с ужасом слушал крамольные речи Вайнштейна, хотя последняя фраза мне
понравилась. Как оказалось, это была его любимая присказка. А, забегая
вперед, скажу, что через несколько лет Вайнштейн станет моим лучшим другом,
можно даже сказать родственником, крайне много сделает для меня хорошего, и
дружили мы до самой его смерти. Что же касается Борисова, которого он
упомянул в разговоре, то и этот человек впоследствии сделает для меня много
хорошего, я стану его преемником по заведыванию кафедрой, и мы будем
дружить, опять же, до самой его смерти. Вот с какими людьми столкнула меня
судьба, только благодаря отказу по заявке на изобретение! "Благодарите
отказывающих вам", подделываясь под библейский стиль, советую я!
Но это еще далеко не все, что принес мне этот отказ! Вайнштейн
задумался, а потом медленно произнес:
- А пошел бы ты знаешь куда... - он помолчал, а я с огорчением спросил:
- Неужели, все туда же?
- Ха, ха, ха, - да нет, я не то имел в виду, пошел бы ты в ЦНИИС, они
реальными делами занимаются, им нужны земляные работы и хорошие машины для
этого. Он перешел со мной на "ты", и это было хорошим знаком.
- Позвони мне на днях, я разузнаю к кому лучше обратиться, - и
Вайнштейн написал на бумажке свой телефон. Визитные карточки были тогда,
пожалуй, только у партийных деятелей и академиков. Вайнштейн академиком не
был, а деятелем был скорее антипартийным. Во всяком случае, как выяснилось
потом, коммунистов мы ним любили почти одинаково.
Остаток дня я посвятил устройству в общежитие. В справочном бюро я
нашел адрес общежития МИИТа: 2-й Вышеславцев переулок, дом 17, в районе
станции метро "Новослободская". Это где такие красивые витражи, которые мне
удалось разглядеть еще в 1954 году, когда меня, полуслепого, мама отводила и
приводила в общежитие через станцию "Новослободская".
Найдя общежитие, я подрасспросил ребят, входящих и выходящих в заветные
двери - как "устроиться" сюда. И все в один голос сказали - иди к Немцову. Я
смело вошел в двери общежития, и когда вахтерша схватила меня за ворот,
удивленно сказал: "Я же к Немцову!". Вахтерша указала на дверь - вот здесь
сидит начальник!
Войдя в кабинет я увидел полного пожилого полного человека с густыми
седыми волосами, сидящего за столом в глубоком раздумьи.
- Здравствуйте! - вкрадчиво поздоровался я.
- Чего надо? - напрямую спросил Немцов.
- Коечку бы на месячишко! - проканючил я.
- Кто ты? - поинтересовался Немцов.
Я рассказал, как и было дело, дескать, заранее прибыл на Спартакиаду
профсоюзов, ищу, где бы остановиться.
- Тебе повезло, - проговорил Немцов, - в нашем общежитие как раз и
будут размещаться спортсмены. Но это - через месяц, не раньше. Я могу дать
тебе койку заранее, мне не жалко. А еще лучше, если ты мне подкинешь за это
рублей пятьдесят, - без обиняков закончил он.
Я с радостью отдал Немцову эти небольшие деньги (две бутылки водки,
если нужен эквивалент!), и прошел в комнату, где стояли три кровати, две из
которых были заняты. Хозяева в задумчивости сидели на своих кроватях.
- Гулиа! - представился я фамилией, решив, что в общежитии МИИТа так
лучше.
- Сурков! - представился один из них, коренастый крепыш.
- Кротов! - представился другой, высокий и худенький.
- Что грустите ребята? - спросил я.
- А ты что предложишь? - переспросили они.
Я, зная народный обычай обмывать новоселье, вынул из портфеля бутылочку
чачи. Сама бутылка была из-под "Боржоми", и это смутило соседей:
- Ты что, газводой решил обмыть койку? Не уписаться бы тебе ночью от
водички-то!
- Что вы, ребята, - чистейшая чача из Грузии, пятьдесят градусов!
Ребята встали.
- Пойдем отсюда, - предложил Сурков, - проверки бывают, сам знаешь,
какое время. Выйдем лучше наружу.
Я положил бутылку в карман, ребята взяли для закуски три куска рафинаду
из коробки, и мы вышли в скверик. Экспроприировав стакан с автомата по
отпуску газводы, мы засели в чащу кустов. Я открыл бутылку, налил Суркову.
- За знакомство! - предложил тост Сурков и выпил.
Следующий стакан я налил Кротову; тост был тем же.
Наконец, я налил себе. Стою так, с бутылкой в левой руке и со стаканом
- в правой, только собираюсь сказать тост, и вдруг появляются живые
"призраки" - милиционер и дружинник с красной повязкой.
- Ну что, распитие спиртных напитков в общественном месте, - отдав
честь, констатировал старшина. И спросил: - Штраф будем на месте платить или
пройдемте в отделение?
И тут я внезапно стал автором анекдота, который в те годы, годы
очередной борьбы с алкоголем, обошел всю страну:
- Да это же боржомчик, старшина, - сказал я, показывая на бутылку, -
попробуй, сам скажешь! - и я протянул ему стакан.
Старшина принял стакан, понюхал, медленно выпил содержимое, и, вернув
мне стакан, сказал дружиннику: - Действительно боржомчик! Пойдем отсюдова!
Через несколько дней я уже слышал эту историю от других людей, как
анекдот.
Позвонив через неделю на "Дукат", я поинтересовался, как идут дела с
"остановами". Молодой человек мрачно ответил, что мастера не хотят ставить
мои "остановы", а те, что установили на станках, оказались сломанными.
- Я мог бы назвать причину этого, но не по телефону, подытожил молодой
человек, - если подойдете на "Дукат", расскажу и отдам то, что осталось от
ваших "остановов".
Но я ответил, что причина мне известна, а девать искореженные
"остановы" мне некуда. Так я и не пошел на "Дукат". На этом работа моя в
области пагубной привычки человечества была закончена и больше не
возобновлялась.
Расстроенный неудачей, я позвонил Вайнштейну, и он назвал мне фамилию
человека, к которому надо было обратиться в ЦНИИСе. Это был Федоров Дмитрий
Иванович, заведующий лабораторией машин для земляных работ. Тогда еще
кандидат наук, сорока двух лет (Дмитрий Иванович был "ровесником Октября" -
он родился в 1917 году), заслуженный мастер спорта, бывший капитан сборной
страны по волейболу, Федоров слыл человеком прогрессивным. Вайнштейн знал
это и посоветовал мне подойти к Федорову без телефонного звонка, чтобы сразу
не "отфутболили".
- Пройдешь к нему, вход туда без пропуска, скажешь, что спустился с
Кавказских гор и хочешь поговорить с самим Федоровым - автором нового
экскаваторного ковша ...
- Неужели, это тот самый Федоров? - изумился я, - мы ковш Федорова
изучали на лекциях.
- Вот и скажи, что ты его считаешь гением, и поэтому обращаешься к
нему! А про то, что это я посоветовал - молчок! Понял? - закончил Вайнштейн.
Узнав как проехать в ЦНИИС, я немедленно отправился туда. Институт
находился в городе Бабушкине, тогда еще это Москвой не считалось. На
автобусе No 117, я от ВДНХ доехал до последней станции, где машина делала
круг, около маленького скверика с памятником Сталину в нем. Почему-то
скверик и памятник чем-то привлекали лосей, они часто лежали у постамента.
Народ как мог развлекался с животными - совали в них палки, сигареты, даже
водку наливали в бумажные стаканчики и протягивали зверям. Лоси только
храпели в ответ, иногда вскакивая на ноги и отпугивая любопытных. А когда в
1961 году памятник разрушили, лоси приходить перестали. И скверик
"обезлюдел".
Лежали лоси у памятника Сталину и тогда, когда я первый раз посетил
ЦНИИС. Я посчитал это хорошим знаком - Сталина я любил, а лосей - уважал.
Поэтому я решительно пошел к Федорову на четвертый этаж второго корпуса
ЦНИИСа, куда направили меня люди, развлекавшиеся с лосями у памятника.
Федорова в ЦНИИСе знали все. Я дошел до кабинета с надписью: "Зав.
лабораторией тов. Федоров Д.И." и решительно вошел в дверь. В кабинете,
вопреки моим ожиданиям, стояли два стола, за которыми сидели два человека.
Который из них - Федоров, я не знал. Поэтому я громким голосом и с
кавказским акцентом спросил:
Могу я видеть изобретателя "ковша Федорова" - Дмитрия Ивановича
Федорова?
Оба сотрудника вытаращили на меня глаза, как на диковинного зверя,
кенгуру какого-нибудь. Тот, стол которого был у окна, осторожно сказал:
- Ну, я - Федоров, - а вы кем будете?
Я подошел к столу Федорова. Мне бросилось в глаза, что памятник Сталину
и лоси вокруг него прекрасно видны из окна кабинета Федорова. Я осмелел и,
протянув руку, Федорову, представился:
- Гулиа!
Только намного позже я узнал, что грубо нарушил этикет - первым
протянув руку старшему, и более значительному человеку. А тогда я думал, что
это - знак верноподданничества и уважения.
Федоров встал - он был худощавым человеком высокого роста. Сощурив
глаза в хитрую и, казалось, язвительную улыбку, он быстро протянул мне свою
руку.
Здесь надо, забегая вперед, сказать, что у Федорова было необычное
рукопожатие - так называемое "федоровское". Потом уже я слышал, что об этом
знали все знакомые Федорова и подавали ему руку осторожно. Дмитрий Иванович
медленно, но с необычайной силой начинал сжимать ладонь здоровающегося с ним
человека, пока тот не взмолится, закричит или запрыгает. Наверное, поэтому
Федоров встал и подал мне руку с явным интересом.
Но подобная же привычка была и у меня - я натренировал свою кисть до
того, что ломал динамометры. Моим развлечением в Тбилиси было, подвыпив,
бродить с друзьями-штангистами по Плехановскому проспекту и подходить к
каждым весам, которые вместе с динамометрами ("силомерами") стояли там через
каждый квартал.
На всех этих весах была одинаковая и устрашающая надпись: "Медвесы". В
детстве я думал, что это какая-то страшная разновидность медведей, и боялся
подойти к весам. Но потом мне пояснили, что это сокращенно означает
"медицинские весы", и я перестал бояться весов.
Так вот, подойдя к очередным "медвесам", я, указывал на динамометры,
спрашивая:
- Сколько стоит?
- Пятьдесят копеек - один и рубль - оба! - отвечал "весовщик".
Динамометров было два - один кистевой, а другой - для становой силы. Я
платил рубль и тут же ломал оба динамометра, под хохот друзей и проклятия
весовщика. Конечно, тут нужна была и сила, но главное - умение. Беря
кистевой динамометр в ладонь, я безымянным пальцем незаметно отгибал набок
хилую стрелку с ее стойкой, а затем беспрепятственно сжимал динамометр до
поломки. Предельная сила, которую показывал прибор, была 90 килограммов, а
дальше стойка стрелки упиралась и не давала сжиматься прибору сильнее. Если
убрать стрелку со стойкой, то 100 килограммов уже разрушали прибор - он с
треском лопался. Но 100 килограммов - это для кисти очень много, лично я не
знал других людей, которые развивали бы такую силу.
Со становым динамометром было еще проще. Я не тянул рукоятку одними
руками, где я мог развить тягу около 200 килограммов, а клал ее на бедра
согнутых в коленях ног. После чего тянул рукоятку руками и отжимал ее вверх
бедрами, разгибая ноги.
Раньше, годах в 20-х прошлого века, такой прием среди штангистов,
назывался "староконтинентальным", так можно было подтянуть огромные тяжести.
Завернули штук пять "остановов" в газету, а один из мастеров даже помог
вынести их за проходную. Провожали меня с таким почетом, как какого-нибудь
инструктора райкома партии. Уже на улице мастер пожал мне руку и виновато
сказал:
Извини дорогой, что так получилось, но кушать все хотят: и мы -
мастера, и рабочие, и Соломон, и даже этот "зверь" в проходной! А директору
лишь бы отчитаться за снижение брака, что он в жизни понимает!
Больше я на табачную фабрику No 2 , что на улице Поцхерашвили, не
ходил.
А второе изобретение я сделал прямо на лекции по землеройным машинам.
Есть такая землеройная машина - скрепер. В Америке такими выполняют почти
половину всех земляных работ (у нас больше предпочитают экскаватор). Наш
лектор Картвелишвили (у него фамилия грузинская, но всю жизнь он прожил в
России) четко и недвусмысленно рассказывал, что когда скрепер набирает в
свой громадный ковш грунт, ему не хватает силы своего "родного" тягача.
Тогда зовут на помощь особые трактора-"толкачи", которые и подталкивают
скрепер сзади, чтобы тот набрал полный ковш. Эти толкачи работают меньше
минуты, а вынуждены стоять и ждать своей очереди по полчаса. Невыгодно.
- Это не от хорошей жизни! - подытожил Картвелишивили, - но другого
пока никто не придумал.
На первой же перемене я подошел к лектору и спросил:
- Юрий Лаврентьевич, а если на заднюю ось скрепера поставить маховик и
разогнать его во время холостого пробега, то во время копания - а это меньше
минуты - он даст на задние колеса такую тягу, что вполне заменит толкачи!
Картвелишвили мигом "схватил" идею и тут же предложил:
После лекции зайди, я помогу составить заявку на изобретение!
Подобный опыт у меня уже был с "остановом" и заявку мы составили
быстро.
Пару слов о Юрии Лаврентьевиче Картвелишвили. Это сын знаменитого
Лаврентьева - Лаврентия Картвелишвили - советского "хозяина" Дальнего
Востока 20-х годов, конечно же, репрессированого. Несмотря на это, Юрий
Лаврентьевич уважал Сталина и ненавидел Хрущева. Как здесь не вспомнить
эпизод, когда Хрущев спросил писателя Шолохова: "Неужели вы не признаете,
что был культ личности?" На что великий писатель ответил: "Была Личность,
был и ее культ!" - Хрущев понял, что он сам не личность, и обиделся.
Но, несмотря на помощь сына такого великого человека и талантливого
ученого, на заявку пришел отказ - дескать, головной институт
"ВНИИСтройдормаш" не считает предложение полезным.
Иногда надо людям отказывать! Я сейчас не представляю себе свою жизнь,
если бы не этот отказ. Он помог мне приобрести друзей на всю жизнь. В том же
"ВНИИСтройдормаше", других институтах, общежитиях. Он помог мне поступить в
аспирантуру, он дал мне ярости бороться с противниками. Даже любимых женщин
на долгие годы, помог мне найти этот отказ. И то, что я сейчас живу и
работаю в Москве - этим тоже я обязан этому отказу!
Люди, не бойтесь получать отказ! Если, конечно, это не отказ в
помиловании от смертной казни!
Я впервые побывал в Москве в 1952 году. Мама меня привезла по своему
бесплатному железнодорожному билету. Нам повезло - мой дядя Георгий был
дома, и "приютил" нас на несколько дней. Москва поразила меня своими
большими домами, вечно спешащими людьми, магазинами, в которых всегда все
было.
Мама повела меня и в Мавзолей. Я не представлял себе, что увижу внутри
этого загадочного здания, но что зрелище будет столь неприятным, я не мог
себе вообразить. Под стеклянным колпаком лежало в неестественной, бессильной
позе жалкое мертвое тело. И это - Ленин? Великий, вечно живой, гениальный?
Нет, лучше бы я не ходил в Мавзолей, неприятный осадок остался на всю жизнь.
Хотел я позже посмотреть и на Сталина, когда он тоже был в Мавзолее, но
что-то удержало меня. И сейчас в моем представлении Ленин - это то, что я
увидел в Мавзолее, а Сталин - хоть и немного неуклюжий, но живой, такой,
каким я видел его рядом с собой на вокзале, а потом в саду дворца Наместника
в Тбилиси.
Дядя подарил мне купленный в магазине "Юный техник" электрический
трансформатор, чему я был безумно счастлив. В Тбилиси такого не продавали, и
я провел много интересных опытов по электричеству, благодаря моей поездке в
Москву.
Вторая поездка в Москву была менее удачной. Мама ни с кем не
согласовала свой выезд, и летом 1954 года никого из родственников в Москве
не оказалось. К тому же, на мою беду еще в самом начале пути в Сурамском
тоннеле, разделяющем Восточную и Западную Грузию, мне в глаза попала
угольная пыль или сажа с паровоза. Я, конечно же, в тоннеле открыл окно
вагона и решил посмотреть, что впереди. А впереди были дым, копоть и сажа.
Попытки промыть глаза водой из-под крана в туалете поезда привели к сильному
воспалению, и при подъезде к Москве веки у меня слиплись, и я практически
ослеп. Мама купила в аптеке раствор сулемы (сильнейшего яда, между прочим!)
и промывала мне глаза.
Гостиницы Москвы летом были переполнены, да и денег у мамы - кот
наплакал, так что переночевали мы на вокзале на скамейках. Хуже всего было
утром, когда надо было бежать в туалет, а я ничего не видел. В женский зайти
вместе с мамой уже возраст не позволял. Как вышел я из этого положения
сейчас не помню, наверное, так же как в детском саду или начальной школе.
Мама со слепым ребенком нашла адрес общежития МИИТа - железнодорожного ВУЗа,
и нас туда пристроили, благо студенты были на каникулах.
Мы не очень умели пользоваться раствором сулемы, но пробовали, немного
оторвав веки, заливать раствор в глаза. Боль была еще та, но позже
врач-окулист сказал, что хорошо хоть то, что меня не заставили эту сулему
пить. Тогда глаза можно было бы и не лечить.
Для меня оказалось очень полезным то, что я, во-первых, узнал, что в
МИИТе есть большое общежитие, а во-вторых, то, что туда можно устроиться. И
вот, когда я вместо сборов с тренировками в Боржоми и Бакуриани летом 1959
года самостоятельно приехал в Москву, эти знания мне пригодились. Правда, не
в первый день.
Приехал я налегке. В портфеле - материалы заявки, пять экземпляров
"останова" для табачных машин. А также - бритва, мыло, зубная щетка и разные
мелочи, в том числе, пара бутылочек чачи. Еще в Тбилиси, предчувствуя
трудности, я купил, модные в то время, нейлоновые трусы, майку, носки и
рубашку. Их, если постирать, то можно встряхнуть, как следует, и надевать.
Ни сушить, ни гладить их не надо было.
Сразу же после прибытия поезда, я, узнав в справочном бюро адрес
ВНИИСтройдормаша, направился туда. Можно только себе представить все
мытарства с пропусками, переговорами в канцеляриях и т. д., прежде, чем я
нашел эксперта, давшего отрицательный отзыв по моей заявке - Якова
Иосифовича Немировского. Мужчина пенсионного возраста в очках для глухих (а
был он действительно совершенно глухим человеком!), усадил меня за стол и
сел рядом.
Первые же его вопросы и мои ответы поставили бедного Якова Иосифовича в
тупик. Он доверительно наклонился к моему уху, как будто глухим был я, а не
он, и виновато улыбнувшись, сказал:
- Видите ли, если мы дадим положительный отзыв, то министерство обяжет
нас разрабатывать вашу машину. А это нам надо?
- Почему же не надо? - удивился я, - ведь эта машина не потребует
толкачей, она же будет производительней, да и разработка грунта станет
дешевле!
Яков Иосифович изобразил в ответ на мои слова такую сложную гримасу на
лице, что я тогда не понял ее смысла. Сейчас я уже понимаю смысл этой
гримасы, и означала она в устах Якова Иосифовича примерно вот что:
- Молодой человек, с какого острова вы прибыли, кому нужна ваша
производительность и стоимость разработки? Все это - халоимес ("мечты",
"сны" - на идиш). А есть жизнь, план работ нашего института, фонд зарплаты,
отчетность руководства и т.д., и т.п. Шли бы вы ..., или ехали бы себе домой
на Кавказ есть фрукты и пить вино, и не морочили бы головы русским людям ...
Вот какие сложные мысли изобразил Яков Иосифович своей мимикой, но
расшифровывать ее он мне не стал, чувствуя, что я могу пойти жаловаться, как
угодно высоко. Он только переменил свою мимику, на благожелательную и, опять
же, наклонившись к моему уху, прошептал:
- Приходите завтра (о, как я ожидал услышать эти слова!), и я вас
познакомлю с очень умным специалистом, кандидатом наук (и Немировский,
уважительно поднял вверх палец!) Вайнштейном Борисом Михайловичем, он-то уж
разберется в вашем изобретении. А что мы - простые инженеры, - и Яков
Иосифович изобразил выражение лица "бедного еврейчика".
Я вышел из ВНИИСтройдормаша часов в шесть вечера, купил в магазине
бутылку кефира, плавленый сырок и булочку, называемую тогда "калорийкой".
Дешево пообедав, я помыл и сдал бутылку в магазин, а потом решил, что искать
общежитие уже поздно и первый день можно переночевать и на вокзале. Я пешком
дошел до Крымского моста, перешел его и заглянул в Парк Горького. Там было
шумно и весело. Дойдя до летнего кинотеатра, я устроился так, что мне был
виден весь экран и бесплатно просмотрел какое-то кино.
Потом уже, когда людей стали выпроваживать на выход из парка, вышел к
Калужской площади, сел на станцию метро "Калужская" (теперь "Октябрьская") и
доехал по кольцу до "Курской". Но там было такое столпотворение, что найти
свободную скамейку не представлялось возможным. Расспросив людей, я
установил, что самые малолюдные вокзалы Москвы - Рижский, Савеловский и
Павелецкий. До Савеловского вокзала, добраться тогда на метро было нельзя.
До Рижского вокзала нужно делать пересадку, а до Павелецкого - всего две
остановки по кольцу.
Действительно, Павелецкий вокзал оказался малолюдным, но совсем
свободных скамеек не было. На каких-то скамейках спали по-двое, а не других
- по-одному. Я критически осмотрел скамейки и решил прикорнуть на той, где
уже спала полная женщина непонятных лет - лицо она закрыла косынкой. Женщина
была невысокой и занимала немного места в длину.
Я сперва присел, потом прилег, подложив портфель под голову. Железные
"остановы" больно "кусались" даже через портфель. Сильно мешал свет в зале
ожидания. Но постепенно усталость взяла свое, и я заснул. Проснулся я часов
в шесть, вставать было еще рано, и я вожделенно взглянул на полные ноги моей
соседки, решив хоть на часок прилечь на что-нибудь мягкое. Пододвинувшись к
полной даме, я осторожно положил голову ей на голень вытянутой в мою сторону
ноги. Но голова моя уперлась во что-то твердое. Не поверив первому
впечатлению, я несколько раз ткнулся головой о голень женщины, но она, о
ужас, была твердой, как бревно. Сон прошел мгновенно, я присел и костяшками
пальцев постучал по дамской ножке. Звук был такой, словно я стучу по
деревянной трубе. Я в страхе поднял глаза на голову женщины и увидел, что
она, проснулась, и, откинув косынку, с любопытством наблюдает за моими
действиями.
- Что, хотел поспать на мягком, милок? - добродушно спросила женщина
лет пятидесяти, - протез там у меня, нету левой ноги, понимаешь! Если
хочешь, я повернусь, можешь прилечь на правую, она настоящая, мягкая!
Я вскочил на ноги и стал благодарить, отказываясь и извиняясь. Женщина
поняла, что я здорово испугался, вздохнула, и снова накрыла лицо косынкой. Я
пошел в туалет стирать и трусить свое нейлоновое белье. Потом побрился, стоя
в трусах, которые за время бритья высохли. Оделся, даже надел нейлоновый
плетеный галстук на резинке, взял портфель и вышел.
Первым делом я заехал на площадь Маяковского, на табачную фабрику
"Дукат". По телефону в бюро пропусков связался с отделом Главного механика и
рассказал о своем деле. Оказывается, там уже читали мою статью в "Табаке", и
меня с радостью приняли. Молодой человек - то ли главный механик, то ли его
заместитель, взял у меня "остановы", и вызвал по телефону человека в синем
халате. Он передал этому человеку мои "остановы", я пояснил - куда надо
крепить, и какое масло заливать в маленькие емкости "остановов".
Оказывается, у них на "Дукате" те же проблемы со станками системы "Элинсон",
что и на Тбилисской фабрике.
Я осмотрел цех - он был гораздо чище, чем тбилисский, мастера не спали
на табуретках, как в Тбилиси, а деловито ходили между станками. Сами станки
работали тише, но так же мяли папиросы и забивались табаком.
Молодой человек оставил свой телефон и попросил позвонить через
недельку, чтобы узнать результат. Фамилии его я уже не помню. А я тем
временем, окрыленный ласковым приемом на "Дукате", понесся во
ВНИИСтройдормаш. Прошел я внутрь гораздо быстрее, чем вчера - Яков Иосифович
заранее заказал мне пропуск. Встретив, Немировский повел меня в какой то
кабинет, который оказался пустым. Усадив меня на стул, он вышел искать,
видимо, хозяина кабинета. Минут через пять он вошел вместе с человеком лет
тридцати пяти с густыми волнистыми черными волосами и очками с толстыми
вогнутыми стеклами. У хозяина очков, видимо, была сильная близорукость, но
он предпочитал смотреть поверх очков.
- Кто сочинил эту ахинею? - с места в карьер громким голосом заговорил
незнакомец, - придумывают всякую ерунду, а потом разбирайся, черт знает с
чем!
- Вайнштейн Борис Михайлович! - наконец, протянув руку, представился
он, - да вы, оказывается еще и студент - добавил он, заглядывая в мою
заявку, - что могут понимать студенты в скреперах? Да вы хоть скрепер живой
видели когда-нибудь?
Я приготовился к решительной схватке. Вайнштейн сел за стол и пригласил
сесть меня. Немировский трусцой выбежал из кабинета.
- Яков Иосифович уже рассказывал мне о вашем предложении, - продолжал
Вайнштейн - это же ахинея, чушь собачья ...
- Борис Михайлович, - спокойно, но без тени надежды начал я, - может,
вы и меня послушаете, хотя бы как автора.
Он положил перед собой чертежи к заявке, а я начал рассказывать суть
дела. Вайнштейн напряженно вслушивался в мои слова.
- Ну, тогда совсем другое дело, - вдруг протянул Вайнштейн, а то этот
Немировский такое наплел, что волосы встали дыбом. Редчайшей бестолковости
мужик! - добавил он, видимо не опасаясь, что я могу передать его слова. -
Мне все понятно, - продолжал Вайнштейн, - параметры, конечно, не подобраны,
но это детали. Интересная идея, но в нашем институте у вас все равно ничего
не получится. Вот, у нас есть Борисов - начальник отдела - ту же идею с
маховиком применил на экскаваторе, результат прекрасный, и что - внедрили?
Институт у нас - дерьмо, хотя, впрочем, вообще все - дерьмо, кроме,
разумеется, мочи! - добавил Вайнштейн.
Я с ужасом слушал крамольные речи Вайнштейна, хотя последняя фраза мне
понравилась. Как оказалось, это была его любимая присказка. А, забегая
вперед, скажу, что через несколько лет Вайнштейн станет моим лучшим другом,
можно даже сказать родственником, крайне много сделает для меня хорошего, и
дружили мы до самой его смерти. Что же касается Борисова, которого он
упомянул в разговоре, то и этот человек впоследствии сделает для меня много
хорошего, я стану его преемником по заведыванию кафедрой, и мы будем
дружить, опять же, до самой его смерти. Вот с какими людьми столкнула меня
судьба, только благодаря отказу по заявке на изобретение! "Благодарите
отказывающих вам", подделываясь под библейский стиль, советую я!
Но это еще далеко не все, что принес мне этот отказ! Вайнштейн
задумался, а потом медленно произнес:
- А пошел бы ты знаешь куда... - он помолчал, а я с огорчением спросил:
- Неужели, все туда же?
- Ха, ха, ха, - да нет, я не то имел в виду, пошел бы ты в ЦНИИС, они
реальными делами занимаются, им нужны земляные работы и хорошие машины для
этого. Он перешел со мной на "ты", и это было хорошим знаком.
- Позвони мне на днях, я разузнаю к кому лучше обратиться, - и
Вайнштейн написал на бумажке свой телефон. Визитные карточки были тогда,
пожалуй, только у партийных деятелей и академиков. Вайнштейн академиком не
был, а деятелем был скорее антипартийным. Во всяком случае, как выяснилось
потом, коммунистов мы ним любили почти одинаково.
Остаток дня я посвятил устройству в общежитие. В справочном бюро я
нашел адрес общежития МИИТа: 2-й Вышеславцев переулок, дом 17, в районе
станции метро "Новослободская". Это где такие красивые витражи, которые мне
удалось разглядеть еще в 1954 году, когда меня, полуслепого, мама отводила и
приводила в общежитие через станцию "Новослободская".
Найдя общежитие, я подрасспросил ребят, входящих и выходящих в заветные
двери - как "устроиться" сюда. И все в один голос сказали - иди к Немцову. Я
смело вошел в двери общежития, и когда вахтерша схватила меня за ворот,
удивленно сказал: "Я же к Немцову!". Вахтерша указала на дверь - вот здесь
сидит начальник!
Войдя в кабинет я увидел полного пожилого полного человека с густыми
седыми волосами, сидящего за столом в глубоком раздумьи.
- Здравствуйте! - вкрадчиво поздоровался я.
- Чего надо? - напрямую спросил Немцов.
- Коечку бы на месячишко! - проканючил я.
- Кто ты? - поинтересовался Немцов.
Я рассказал, как и было дело, дескать, заранее прибыл на Спартакиаду
профсоюзов, ищу, где бы остановиться.
- Тебе повезло, - проговорил Немцов, - в нашем общежитие как раз и
будут размещаться спортсмены. Но это - через месяц, не раньше. Я могу дать
тебе койку заранее, мне не жалко. А еще лучше, если ты мне подкинешь за это
рублей пятьдесят, - без обиняков закончил он.
Я с радостью отдал Немцову эти небольшие деньги (две бутылки водки,
если нужен эквивалент!), и прошел в комнату, где стояли три кровати, две из
которых были заняты. Хозяева в задумчивости сидели на своих кроватях.
- Гулиа! - представился я фамилией, решив, что в общежитии МИИТа так
лучше.
- Сурков! - представился один из них, коренастый крепыш.
- Кротов! - представился другой, высокий и худенький.
- Что грустите ребята? - спросил я.
- А ты что предложишь? - переспросили они.
Я, зная народный обычай обмывать новоселье, вынул из портфеля бутылочку
чачи. Сама бутылка была из-под "Боржоми", и это смутило соседей:
- Ты что, газводой решил обмыть койку? Не уписаться бы тебе ночью от
водички-то!
- Что вы, ребята, - чистейшая чача из Грузии, пятьдесят градусов!
Ребята встали.
- Пойдем отсюда, - предложил Сурков, - проверки бывают, сам знаешь,
какое время. Выйдем лучше наружу.
Я положил бутылку в карман, ребята взяли для закуски три куска рафинаду
из коробки, и мы вышли в скверик. Экспроприировав стакан с автомата по
отпуску газводы, мы засели в чащу кустов. Я открыл бутылку, налил Суркову.
- За знакомство! - предложил тост Сурков и выпил.
Следующий стакан я налил Кротову; тост был тем же.
Наконец, я налил себе. Стою так, с бутылкой в левой руке и со стаканом
- в правой, только собираюсь сказать тост, и вдруг появляются живые
"призраки" - милиционер и дружинник с красной повязкой.
- Ну что, распитие спиртных напитков в общественном месте, - отдав
честь, констатировал старшина. И спросил: - Штраф будем на месте платить или
пройдемте в отделение?
И тут я внезапно стал автором анекдота, который в те годы, годы
очередной борьбы с алкоголем, обошел всю страну:
- Да это же боржомчик, старшина, - сказал я, показывая на бутылку, -
попробуй, сам скажешь! - и я протянул ему стакан.
Старшина принял стакан, понюхал, медленно выпил содержимое, и, вернув
мне стакан, сказал дружиннику: - Действительно боржомчик! Пойдем отсюдова!
Через несколько дней я уже слышал эту историю от других людей, как
анекдот.
Позвонив через неделю на "Дукат", я поинтересовался, как идут дела с
"остановами". Молодой человек мрачно ответил, что мастера не хотят ставить
мои "остановы", а те, что установили на станках, оказались сломанными.
- Я мог бы назвать причину этого, но не по телефону, подытожил молодой
человек, - если подойдете на "Дукат", расскажу и отдам то, что осталось от
ваших "остановов".
Но я ответил, что причина мне известна, а девать искореженные
"остановы" мне некуда. Так я и не пошел на "Дукат". На этом работа моя в
области пагубной привычки человечества была закончена и больше не
возобновлялась.
Расстроенный неудачей, я позвонил Вайнштейну, и он назвал мне фамилию
человека, к которому надо было обратиться в ЦНИИСе. Это был Федоров Дмитрий
Иванович, заведующий лабораторией машин для земляных работ. Тогда еще
кандидат наук, сорока двух лет (Дмитрий Иванович был "ровесником Октября" -
он родился в 1917 году), заслуженный мастер спорта, бывший капитан сборной
страны по волейболу, Федоров слыл человеком прогрессивным. Вайнштейн знал
это и посоветовал мне подойти к Федорову без телефонного звонка, чтобы сразу
не "отфутболили".
- Пройдешь к нему, вход туда без пропуска, скажешь, что спустился с
Кавказских гор и хочешь поговорить с самим Федоровым - автором нового
экскаваторного ковша ...
- Неужели, это тот самый Федоров? - изумился я, - мы ковш Федорова
изучали на лекциях.
- Вот и скажи, что ты его считаешь гением, и поэтому обращаешься к
нему! А про то, что это я посоветовал - молчок! Понял? - закончил Вайнштейн.
Узнав как проехать в ЦНИИС, я немедленно отправился туда. Институт
находился в городе Бабушкине, тогда еще это Москвой не считалось. На
автобусе No 117, я от ВДНХ доехал до последней станции, где машина делала
круг, около маленького скверика с памятником Сталину в нем. Почему-то
скверик и памятник чем-то привлекали лосей, они часто лежали у постамента.
Народ как мог развлекался с животными - совали в них палки, сигареты, даже
водку наливали в бумажные стаканчики и протягивали зверям. Лоси только
храпели в ответ, иногда вскакивая на ноги и отпугивая любопытных. А когда в
1961 году памятник разрушили, лоси приходить перестали. И скверик
"обезлюдел".
Лежали лоси у памятника Сталину и тогда, когда я первый раз посетил
ЦНИИС. Я посчитал это хорошим знаком - Сталина я любил, а лосей - уважал.
Поэтому я решительно пошел к Федорову на четвертый этаж второго корпуса
ЦНИИСа, куда направили меня люди, развлекавшиеся с лосями у памятника.
Федорова в ЦНИИСе знали все. Я дошел до кабинета с надписью: "Зав.
лабораторией тов. Федоров Д.И." и решительно вошел в дверь. В кабинете,
вопреки моим ожиданиям, стояли два стола, за которыми сидели два человека.
Который из них - Федоров, я не знал. Поэтому я громким голосом и с
кавказским акцентом спросил:
Могу я видеть изобретателя "ковша Федорова" - Дмитрия Ивановича
Федорова?
Оба сотрудника вытаращили на меня глаза, как на диковинного зверя,
кенгуру какого-нибудь. Тот, стол которого был у окна, осторожно сказал:
- Ну, я - Федоров, - а вы кем будете?
Я подошел к столу Федорова. Мне бросилось в глаза, что памятник Сталину
и лоси вокруг него прекрасно видны из окна кабинета Федорова. Я осмелел и,
протянув руку, Федорову, представился:
- Гулиа!
Только намного позже я узнал, что грубо нарушил этикет - первым
протянув руку старшему, и более значительному человеку. А тогда я думал, что
это - знак верноподданничества и уважения.
Федоров встал - он был худощавым человеком высокого роста. Сощурив
глаза в хитрую и, казалось, язвительную улыбку, он быстро протянул мне свою
руку.
Здесь надо, забегая вперед, сказать, что у Федорова было необычное
рукопожатие - так называемое "федоровское". Потом уже я слышал, что об этом
знали все знакомые Федорова и подавали ему руку осторожно. Дмитрий Иванович
медленно, но с необычайной силой начинал сжимать ладонь здоровающегося с ним
человека, пока тот не взмолится, закричит или запрыгает. Наверное, поэтому
Федоров встал и подал мне руку с явным интересом.
Но подобная же привычка была и у меня - я натренировал свою кисть до
того, что ломал динамометры. Моим развлечением в Тбилиси было, подвыпив,
бродить с друзьями-штангистами по Плехановскому проспекту и подходить к
каждым весам, которые вместе с динамометрами ("силомерами") стояли там через
каждый квартал.
На всех этих весах была одинаковая и устрашающая надпись: "Медвесы". В
детстве я думал, что это какая-то страшная разновидность медведей, и боялся
подойти к весам. Но потом мне пояснили, что это сокращенно означает
"медицинские весы", и я перестал бояться весов.
Так вот, подойдя к очередным "медвесам", я, указывал на динамометры,
спрашивая:
- Сколько стоит?
- Пятьдесят копеек - один и рубль - оба! - отвечал "весовщик".
Динамометров было два - один кистевой, а другой - для становой силы. Я
платил рубль и тут же ломал оба динамометра, под хохот друзей и проклятия
весовщика. Конечно, тут нужна была и сила, но главное - умение. Беря
кистевой динамометр в ладонь, я безымянным пальцем незаметно отгибал набок
хилую стрелку с ее стойкой, а затем беспрепятственно сжимал динамометр до
поломки. Предельная сила, которую показывал прибор, была 90 килограммов, а
дальше стойка стрелки упиралась и не давала сжиматься прибору сильнее. Если
убрать стрелку со стойкой, то 100 килограммов уже разрушали прибор - он с
треском лопался. Но 100 килограммов - это для кисти очень много, лично я не
знал других людей, которые развивали бы такую силу.
Со становым динамометром было еще проще. Я не тянул рукоятку одними
руками, где я мог развить тягу около 200 килограммов, а клал ее на бедра
согнутых в коленях ног. После чего тянул рукоятку руками и отжимал ее вверх
бедрами, разгибая ноги.
Раньше, годах в 20-х прошлого века, такой прием среди штангистов,
назывался "староконтинентальным", так можно было подтянуть огромные тяжести.