Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

переплетчик, - ваш брат-ученый сейчас косяком сюда ходит!
Возвращая дело в белоснежном переплете, я поинтересовался у девочки,
зачем им коленкор светлых тонов.
- Видите ли, серьезно заметила мне она, - мы на переплете ставим темным
маркером номер дела, а на темном коленкоре он будет незаметен...
Я не позавидовал моим коллегам с Дальнего Востока, того же
Петропавловска-Камчатского, и счастливый уехал домой. Примерно через неделю
меня утвердили в звании профессора.

"Абриебшь аспорт абстазара"

Так как это утверждение давало существенный выигрыш в зарплате, я
должен был "поставить баню" в своем клубе и "обмыть" аттестат профессора.
Мы собрались как-то вечерком в своем постоянном составе. Меня
заставляли окунать открытку с утверждение в напитки, которые я поставил, и с
нее потекли чернила. Баня прошла весело. Вася сделал мне массаж и уже не
душил, как раньше. Более того, он тихо поблагодарил меня за то, что я
"оставил в покое" Томочку, и даже за то, что я "сохранил ее честь" перед
поездкой в Киев.
- Вот сучка, все Васе рассказала! Ну и бабы пошли! - философски подумал
я про себя.
Сам я действительно "оставил в покое" не только Томочку, но и других
дам, с которыми периодически нет, нет, да и встречался, но даже "заморозил"
свои отношения с мамонтовской Тамарой. Она искала меня всюду, но я просто
прятался от нее. Та все поняла, и временно отошла на все 100% к Бусе, чему
тот был, безусловно, рад.
Под конец в бане остались только я и инструктор Обкома Партии по имени
Володя - остальные разошлись по домам. "Что это, всех партийных начальников,
начиная с Ленина, Володями зовут?" - подумал я. Инструктор, примерно мой
ровесник, жаловался мне, что его против желания направили на работу в Курск
из Москвы, где он родился и счастливо жил. На почве любви к Москве мы с
Володей почувствовали себя родными; пили на брудершафт и целовались. Затем
он заспешил:
- Давай зайдем сейчас в ресторан "Октябрьский", он недалеко! Хочу
пропить взятку, которую мне всучили сегодня. Понимаешь, надеваю пальто, а в
кармане - пачка денег! Кто положил, за что - ума не приложу! А чтобы жене не
досталось, давай все пропьем вместе!
Сказано - сделано. Мы вышли на улицу Троцкого, пардон, Дзержинского и
Володя, не глядя по сторонам, стал посреди дороги, подняв руку. С визгом
тормозов остановилась какая-то служебная черная "Волга". Водитель, разглядев
лицо инструктора, живо открыл двери и пригласил нас сесть. Он что-то
лакейски плел инструктору, а тот только важно произнес: "Ресторан
"Октябрьский"!".
Минут через пять подъехали, выскочивший водитель резво отворил нам
двери, и мы вошли в ресторан. Зал был почти пуст, время - позднее.
Молоденькая вялая официантка неохотно подошла к нам и подала меню.
- Шампанского - десять бутылок! - приказал Володя, не глядя в меню.
- Шампанского нет! - устало произнесла официантка.
Володя внимательно посмотрел на нее и, тоном, не терпящим возражений,
приказал:
- Девочка, позови кого-нибудь из старших, мэтра, кого-нибудь
посерьезнее, в общем!
А к столу уже неслась, переваливаясь, как утка, толстая
женщина-директор ресторана.
- Какими судьбами, Владимир Никитич, а мы уже решили, что вы забыли
нас! - гостеприимно улыбалась толстуха, - что кушать будете? - спросила она.
- Шампанского - десять бутылок! - повторил свой приказ Володя.
- Шампанского - быстрее! - бросила директор, стоявшей поодаль
официантке с раскрытым от удивления ртом, и та умчалась.
Вскоре она принесла первые пять бутылок. Я с грустью рассказал Володе,
как в прошлое посещение "Октябрьского" я случайно разбил витраж на потолке
пробкой от шампанского. И что нас всех чуть ни выгнали из ресторана как
хулиганов.
Володя, выслушав меня, взвинтился.
- Гады, жулики! Бей им витражи, открывай бутылки и бей - я отвечаю! -
возбужденно кричал Володя, и сам открывал бутылки, направлял их пробкой в
витражи. И я старался тоже, но у нас ничего не получалось. То пробки
попадали в переплет витража, то не долетали, то хлопались в стекло
недостаточно сильно. Потом я понял, что нам подавали охлажденное шампанское
для начальства, а пробки из такого "стреляют" не так сильно, как из теплого
- которое для "народа".
Все десять бутылок бесполезно были открыты. Посетители с интересом
наблюдали за нами; официантка же безразлично смотрела на происходящее.
- Не везет! - констатировал Володя, и, вспомнив поговорку: "Не повезет
- и на родной сестре триппер схватишь!" - захохотал.
Мы с трудом выпили "из горла" по бутылке шампанского и, шатаясь, вышли
не расплачиваясь. Володя остановил какую-то машину, водитель которой, сняв
шапку, поклоном приветствовал Володю.
- Отвезешь его домой! - приказал инструктор, - а если что, поможешь
дойти до дверей квартиры.
Я стал прощаться с Володей. Целуясь со мной, он внимательно посмотрел
мне в лицо и спросил:
- Слушай, я тебя часто вижу по утрам в Обкоме Партии на первом этаже.
Ты что там делаешь?
- Сказать честно? - спросил я.
- Как на духу! - серьезно приказал Володя.
- В доме, где я живу с моей бабой, нет удобств, и мне приходится ходить
"на двор" в буквальном смысле слова - там находится сортир с выгребной ямой.
Но сейчас зима, и там над очком от большого числа посетителей выросла такая
ледяная гора, что без альпинистского снаряжения забраться наверх невозможно.
Беременные женщины и дети очень недовольны! А я, помня о заботе Партии,
бегаю "на двор" в ее Обком. Там очень чистенько, да он и от дома не дальше,
чем наш сортир.
- Это что, правда? - спросил изумленный Володя.
- Век сортира не видать, - укусив ноготь, поклялся я, - но, конечно же,
сортира приличного, к примеру, как у тебя!
Мы еще раз чмокнулись, я сел в машину, и повезли меня как барина домой.
Водитель слышал наш разговор, и всю дорогу повторял с непонятной улыбкой:
- Вход в сортир только для альпинистов! Юмор!
Водитель, исполняя приказ Володи, решил все-таки проводить меня до
двери квартиры. Было очень скользко, и он боялся, что я упаду. Путь шел мимо
нашего "альпийского" сортира. Водитель глянул на ледяную, вернее, дерьмовую
гору над очком, которая не позволяла даже прикрыть дверь и ужаснулся.
- Юмор! - только и произнес он.
Видя, что я остановился не у двери, а у окна в полуподвал, водитель,
уже не удивляясь ничему, спокойно спросил:
- В окно, чай, будешь лезть?
- В окно, милый, в окно! Такова моя спортивная жизнь! Ты знаешь, как
будет по-абхазски "такова спортивная жизнь"?
- Нет, - простодушно признался водитель.
- Запомни: "Абриебшь аспорт абстазара!"
- "Абриебшь!" - как во сне повторил водитель и, проснувшись, добавил
свое неизменное, - юмор!

Ревность

Помня совет ректора сообщать ему о моих "выходках", я вскоре после
ухода из дома зашел к нему и стал витиевато подводить базу под разговор об
этом.
- Все знаю! - перебил меня ректор, - мы живем в маленьком городе и
работаем тоже не в МГУ. А потом этого и следовало ожидать: типично ВУЗовская
история. Преподаватель защищает докторскую, становится профессором - вот и
подавай ему новую жену. Обычно женятся на красавицах намного моложе себя -
вы что-то здесь сплоховали, Тамара Федоровна - ваша ровесница. Если честно,
я ожидал, что вы уйдете к этой студентке, с которой встречались. А потом
попросите новую квартиру - я угадал, вы за этим сюда пришли? - раздраженно
спросил ректор. - Но дать вам новую квартиру институт не может - не положено
- и вы будете искать работу в другом городе.
Видя, что я замотал головой, ректор устало продолжил: - И не пробуйте
меня разубедить! Я значительно старше вас и ВУЗовскую жизнь знаю наизусть.
Новоиспеченный пожилой профессор женится на молодой, переезжает в другой
город, получает квартиру, но в нагрузку получает инфаркт, а может и инсульт
- кто как. Инвалидом он долго не живет и оставляет молодой жене хорошую
квартиру. Отличие вашего случая только в том, что вы сами молоды, а ваша
избранница не юна. Интеллектом, что ли взяла? - заинтересовался ректор.
Попытаюсь "выбить" однокомнатную квартиру, но не для вас, а для нее. Давать
вам квартиру вторично - это криминал. А ей - можно, уж больно условия
проживания у нее плохие! - успокоил меня ректор.
Меня поразила осведомленность ректора обо всех сотрудниках института. Я
же часто забывал имена и отчества даже преподавателей нашей маленькой
кафедры.
- Нет, не бывать мне ректором, - подумал я, - и не надо! Не надо мне
ваших почестей, не надо и ваших оплеух! - как говорил Шолом-Алейхем - мудрый
еврейский писатель.
Моя личная жизнь, оказывается, живо обсуждалась не только среди
преподавателей КПИ, но и в гораздо более широком круге лиц. Как-то еду в
поезде в Москву, а со мной в купе какой-то начальник с Аккумуляторного
завода. В лицо знаком, наверное, встречались на каком-нибудь городском
"активе".
- Чем занимаетесь? - спросил я попутчика после формального знакомства.
- Да все сплетничаем, - уныло ответил он, чем еще в Курске можно
заниматься?
- И о чем же сплетничаете? - поинтересовался я.
- Да все о вас, Нурбей Владимирович, - честно признался попутчик, -
больше интересных тем и нет!
- Вот скукотища-то! - подумал я с тайным удовлетворением.
Более того, эти сплетни приобретали не только надуманный и
фантастический характер, но и физически влияли на судьбу людей, достаточно
далеких мне.
Секретаршей у меня одно время работала девушка, студентка-вечерница из
той же группы, что и Томочка. Как на грех - блондинка и, вы не поверите,
тоже звали Тамарой. Я на нее почему-то внимания как на женщину не обращал,
даже имя это как-то прошло мимо моего сексуального внимания.
И как-то, уже после моего ухода из дома, вдруг эта Тамара приходит на
работу перекрашенная в брюнетку, чернее воронова крыла. Я даже не сразу
узнал ее. А на мой вопрос, почему она вдруг выкрасилась в такой необычный
для Курска цвет, Тамара расплакалась, и призналась, что в группе все считают
ее моей любовницей.
- Блондинка, Тамара, на той же кафедре работаешь - и не любовница
Гулии? Расскажи кому-нибудь другому!
Вот и выкрасилась в "отталкивающий" для меня цвет - черный. Не стал я
огорчать ее тем, что самая красивая Тамара в моей жизни была именно
брюнеткой...А вскоре моя секретарша и вовсе уволилась с кафедры, хоть я и
уговаривал ее остаться и зарплату прибавлял.
Вот в такой атмосфере жили мы с Тамарой Федоровной, а отдушиной у нас
было лето. И хоть у нас отпуск был двухмесячный, но и его не хватало для
забвения курских сплетен и жилищных неудобств.
Тамара не очень любила жару и море, поэтому мы решили первый месяц
отдохнуть на озере Селигер, а во второй - поехать на недельку в
Санкт-Петербург (тогда Ленинград). Три путевки в турбазу на Селигер достал
Толя Черный (помните нервотрепные испытания автобуса с гидравлическим
гибридом?), и мы выехали туда втроем.
Нет, прошу вас, не надо плотоядно улыбаться! На сей раз, все было
культурно, чинно и благородно, хотя у наших коллег-туристов складывалось
иное мнение. Их удивляло, почему мы жили в одном домике, хотя Толя спал в
отдельной комнате. Им не давало покоя то, что Толя как огня боялся женщин, а
они пытались "нахрапом" овладеть красивым и степенным брюнетом. Но он
почему-то не замечал этих энергичных женщин! Женщин бесило то, что в походах
мы всегда втроем садились в одну лодку, и два мужика-гребца приходилось на
одну "бабу", в то время как иные лодки вообще оставались без единого мужика
- гребли "бабы".
И, наконец, их шокировало то, что в тех же походах мы втроем спали не
только в одной палатке, но и в одном спальном мешке "спальнике", правда,
очень просторном. Они просто не замечали того, что Толя дежурил у костра
первую половину ночи, а я с Тамарой - вторую. И в этот "спальник" мы
ложились не сразу все, а поочередно - то мы вдвоем, то Толя - один.
Интересующиеся девицы подходили иногда к Толе с расспросами: простите,
мол, великодушно, но не поделитесь ли вы с нами, что вы все время втроем
делаете? На что Толя совершенно серьезно им пояснял, что мы - алкоголики,
привыкли в своем городе всегда выпивать "на троих", причем именно в этой
компании, и здесь не хотим бросать своей привычки.
- А то, что вы думаете, - продолжал Толя, - это чепуха, потому что
алкоголь и секс - несовместимы!
Девицы серьезно кивали головами, но уходили все равно не
удовлетворенные ответом Толи.
Но тут произошло событие, вызвавшее переполох в женской "фракции"
турбазы, а она включала подавляющую часть контингента наших туристов.
Приехавшая недавно красивая блондинка из Армавира поразила сердце Толи. Сам
он стеснялся подойти к ней познакомиться, и поручил это мне. Но вдруг у
Тамары проявилась отрицательная черта характера, которую я раньше не
замечал, и из-за которой, как я понял, она и развелась с мужем. Черта эта -
болезненная ревность и страшная, доходящая до абсурда, подозрительность при
этом.
Видя, что я хочу подойти к красивой блондинке, Тамара посмотрела на
меня тяжелым взглядом, от которого я сразу почувствовал себя негодяем.
- Что, одной бабы тебе мало? - тихо прошипела она мне с оксфордским
прононсом, и сама пошла знакомиться с Аней - так звали блондинку. Вернувшись
с ней, Тамара представила ей Толю, а потом уже и меня:
- А это - Ник, мой муж!
С этого момента Толя и Аня были неразлучны. Женская "фракция" изгнала
Аню из своего общежития и Толя "поселил" ее в своей комнате в нашем
двухкомнатном домике. Мы жили весело, но Тамара не оставляла меня наедине с
Аней.
И еще совсем уже дикий случай проявление болезненный ревности у Тамары.
К нам в домик заходили две студентки первокурсницы из Твери (бывшего
Калинина). Девочкам было лет по восемнадцати, одна из них играла на гитаре,
другая пела. Они выглядели как мальчишки-подростки - худенькие, сухие с
короткой стрижкой. Их тянуло к нам, как к старшим, интеллигентным товарищам,
с которыми можно было поговорить без водки, сальных анекдотов и мата. И
Тамара всегда принимала их радушно.
Но как-то, уже после знакомства Толи с Аней, девочки опять пришли к нам
- попить чаю, поговорить и попеть новые песни. Я отчего-то развеселился,
стал подпевать им, шутить. И тут опять тот же тяжелый взгляд Тамары и
совершенно неожиданная реакция:
- Что, молодых девушек увидел, старый козел? (это она мне-то!) Пустил
слюну от похоти? Что ж, иди, трахай их, видишь, они уже готовы дать тебе,
обе сразу!
Девочки вытаращили глаза, не понимая, шутит Тамара или говорит всерьез.
- Ой, мы лучше пойдем! - пролепетали они и исчезли.
Потом Тамара извинялась и передо мной, и перед девочками, но они больше
к нам не заходили. Но пока эти проявления у Тамары были эпизодическими, а
потом, к сожалению, они стали учащаться и усиливаться. Но на Селигере их
больше не было.
Была на турбазе русская баня, которую за все наше пребывание топили
всего один раз. Мы с Толей сумели протиснуться-таки туда. Веники достались
нам почти без листьев, но, подвыпив, мы охотно "парили" ими друг друга. А
наутро Тамара обнаружила у меня на боках, ближе к груди и животу, красные
пятнышки, типа сыпи. Излишняя эрудиция иногда вредит, и "ходячая
энциклопедия" - Тамара заподозрила меня в заболевании первой стадией
сифилиса.
Я и сам знал, что недели через две после заражение этой болезнью нежные
места на теле, чаще всего бока, покрываются красной сыпью. Но ведь я ни с
кем "посторонним" не был уже давно, а попробуй, докажи это Тамаре! Слезы,
упреки, стенания... Мне даже показалось, что ее не столько волновала
перспектива заболеть этой сложной болезнью, как моя "измена".
Тамара тут же излила свои чувства пришедшему к нам Толе, на что он
расхохотался и показал свои бока, тоже в такой же сыпи.
- Это мы вчера в бане исхлестали друг друга голыми вениками! - пояснил
Толя, - что у меня тоже сифилис?
Я был прощен. Прощен-то прощен, но осадок остался! И этот осадок давал
себя знать при каждой шутке с женщиной, даже при каждом взгляде на более или
менее интересный объект противоположного пола.
- Старый сифилитик! (это уже вместо старого козла), - что слюни-то
распустил на малолеток! Эта фраза, громко произнесенная где-нибудь в
транспорте, мигом сгоняла "малолеток" с поля моего зрения. Видимо
"малолетки" очень боялись сифилиса!

Сплотимся же под сияющим Магендовидом!

Вскоре я невольно отомстил Тамаре. Приятельница Тамары Лера была
директором пошивочного ателье в Ленинграде, она и пригласила нас погостить у
нее. Но она жила в спальном районе Ленинграда, занимая с мужем небольшую
квартиру. А ателье ее было в центре, в круглом здании бывших конюшен, близ
речки, кажется Мойки.
Ателье располагалось на первом этаже и огромное окно оттуда выходило на
людный тротуар. Были видны даже ограда у речки, а поодаль - церковь "на
крови". На этом месте было совершено покушение на императора Александра
Второго. Ателье закрывалось в восемь часов вечера, а открывалось в десять
утра. Директор и приходила сюда первой, и уходила последней.
В половине девятого вечера, когда в ателье уже никого не было, мы
заходили туда с выпивкой и закуской. Лера встречала нас, и мы сидели все
вместе в ее маленьком кабинете. Потом она уходила домой, закрыв ателье на
ключ, а мы проходили в основное помещение, зашторивали окна и выключали
свет.
Мы садились на софу, бутылки и закуску клали на столик рядом, и как в
кино, смотрели из темного помещения на улицу. Летом в Ленинграде темных
ночей, как таковых и не было; нам были видны и прохожие, и красивое здание
церкви, и ажурный мостик перед ней. Незабываемые вечера!
На ночь мы располагались на толстом паласе, на полу, и были весьма
довольны шириной нашего ложа и его прочностью. Бельем Лера нас обеспечила.
Утром к половине десятого мы были уже одеты, умыты, с собранными в газетный
кулек остатками пиршества. Даже позавтракать мы к этому времени успевали,
так как Лера оставила нам электрический чайник. Она заранее открывала
ателье, выпроваживала нас, прятала к себе белье, а мы отправлялись гулять по
Ленинграду.
Я не любил и сейчас не люблю посещений всяких там музеев и дворцов. Тут
можно спорить - надо ли всем или не надо знакомиться с архитектурой и
интерьером какого-нибудь дворца. Мне лично это неинтересно, я считаю, что
непрофессионалы лезут не в свои дела, они "хочут свою ученость показать"
потом перед знакомыми. Архитектору - архитекторово, дизайнеру - дизайнерово,
а мне - вечер, а тем более ночь с блондинкой, даже на полу, милее всяких там
чужих дворцов.
Но Тамара была другого мнения и потащила-таки меня в Павловск. Я
страшно противился этому, и допротивился до того, что упросил ее зайти в
кафе по дороге. Как раз по левую сторону бульвара, ведущего во дворец, было
маленькое симпатичное кафе, "Эльбрус" или что-то в этом роде.
Было одиннадцать часов утра, и вино, по правилам того времени, уже
давали. Я приналег на знакомый мне по убойной силе "Алабашлы" и скоро был
"хорош". Оглядевшись вокруг, я увидел, что в кафе - одни евреи! Человек
десять евреев сидели за большим столом и оживленно что-то обсуждали.
- Ага! Небось - в Израиль хотят улизнуть! - решил я, и направился к их
столу, составленному из нескольких столиков. До этого я достал чистый
носовой платок и покрыл им голову, как истый иудаист. Во мне по-пьянке
проснулся актер. Тамара осталась сидеть за своим столиком.
- Шалом! - приветствовал я честную компанию.
- Шалом! - недоверчиво ответила мне компания.
- Вус эпес махт аид? - подняв глаза кверху, риторически спросил я
честную компанию, и сам же ответил, - аид дрейцих! (на идиш это означает:
"Что делает еврей? Еврей крутится!").
- Он сказал "эпес" - это наш человек, это настоящий аид! -
разволновался пожилой еврей с седыми пейсами. Чужак сказал бы: "Вус махт
аид?", - Но мы просим вас говорить по-русски, здесь, к сожалению, не все
понимают по-идиш!
На это я охотно согласился, не дав себя долго упрашивать.
- Я не знаю, о чем вы здесь говорите, но ехать надо! - так начал я свою
речь, - мы, московские евреи, считаем, что больше этого терпеть нельзя! Я
был в Курске, и там тоже так думают, - я указал на Тамару, - вот эмиссар
оттуда!
Компания обернулась к Тамаре и по-родственному закивала ей.
- Что пить будете? - услужливо спросил меня пожилой еврей.
- Вообще то, я уже начал "Алабашлы"... - замялся я.
- Понятно, а закусывать? - продолжал еврейский аксакал.
- А что здесь имеется кошерного? - озабочено спросил я.
- О, за это вы не волнуйтесь! - успокоил меня аксакал.
- Тогда полагаюсь на ваш вкус, - закончил я эту тему, и перешел к
отъезду на Землю Обетованную.
Я мимолетно кое-что слышал о трудностях и хитростях отъезда на
историческую родину и сейчас излагал их от первого лица. Дело в том, что в
одну из моих поездок в Москву, я попал в купе (к моему ужасу двухместное!) с
пожилой еврейкой из Америки, которая была в Курске в "агитпоездке". Она,
видимо, приняв попутчика, то есть меня, за еврея, все мозги мне
прокомпостировала перечислениями ходов и лазеек для быстрого выезда в
Израиль. Вот они мне сейчас и пригодились!
- Не будем забывать, что наш Моше (пророк Моисей) сорок лет шел на
Землю Обетованную, сам не дошел, но народ таки довел! И мы не должны жалеть
ни времени, ни денег на отъезд домой!
А подконец я рассказал собравшимся одну из наиболее эффектных баек в
том же ключе:
- Нет, а вы слышали, как наша Голда перехитрила этих агоев (неевреев)
при отъезде на родину? (речь шла о бывшем премьер-министре Израиля Голде
Меир). Таки она взяла с собой всю свою старую мебель, потому, что мебель,
видите ли, дорога ей была как память! А ящики, в которые упаковали мебель,
забили платиновыми гвоздями. Чтобы я так жил, если кто-нибудь из вас отличит
железный гвоздь от платинового, не по цене, конечно! И вот, я знаю, но
говорят, она так вывезла пятнадцать килограммов платины, а платина костен
(стоит) много дороже чем голд (золото)!
Пейсы заахали, заохали: "Да, Голда - наше золотце - это голова! Сейчас
таких нет!".
Я держался из последних сил. Меня мутило - мусульманский "Алабашлы"
никак не "ложился" с кошерной закуской. Последний мой тост я уже не помню -
о нем мне рассказала Тамара. Вроде, я поднялся на слабеющих ногах, налил
бокал "Алабашлы" и провозгласил:
- Так сплотимся же под сияющим Магендовидом (Звездой Давида), который
вывел нашего Моше и наш народ куда ему было надо!
И выпив бокал, свалился без чувств под стол. Меня подняли, осторожно
вынесли наружу и положили на бульварную скамейку, целиком спрятанную в
кустах. Тамара обещала "моему народу", что побережет меня от милиции и
вытрезвителя. "Вынос тела" состоялся примерно в час дня. Проснувшись около
семи вечера, я жалобно запросил воды и валидола, но услышал в ответ:
- Пьянь еврейская, я шесть часов сижу у тебя в ногах, как какая-нибудь
Сара возле тела своего Абрама! Если ты не поспешишь, то ночевать будешь в
питерской синагоге, а я пойду к Лере одна! - пригрозила Тамара.
Поняв, что сейчас шутки неуместны, я собрал последнюю волю в кулак,
встал на неверные ноги, и поддерживаемый Тамарой под руку, побрел к станции,
напевая печальную песню:
"В воскресенье мать-стару-у-ха,
К во-ро-там тюрьмы пришла,
Своему родному сы-ы-ну,
Пе-е-редачу принесла!"
Вот такой сионистской выходкой я отомстил Тамаре за необоснованную
ревность. Отомстил, но не излечил ее от этой досадной болезни...

Крамольные мысли...

Постепенно пылкая страсть к Тамаре Федоровне стала затихать, и
печальную роль в этом сыграла ее беспричинная ревность. Есть ревность -
значит должна быть и причина, - решил я, и возобновил свои поездки в Москву.
Во-первых, я действительно подзабросил свои научные связи в Москве,
во-вторых, меня очень тяготило "замораживание" отношений с Тамарой
Ивановной. Я ее продолжал любить, и без нее мне было трудно. Да и вообще -
вместо одной "взрослой" жены приобрел вторую, да еще и ревнивую - куда это
годится для "вольного казака"?
Мой "побег" из семьи не остался не отмщенным "женской фракцией"
института. Институтские дамы устроили настоящий бойкот Тамаре Федоровне, и
та вынуждена была уйти с преподавательской работы в бюро переводов при
областной библиотеке. Надежда на получение квартиры от института накрылась
окончательно.
Прибыв в Москву, я позвонил Тамаре Ивановне во ВНИИТоргмаш и попросил
"аудиенции"
- Ресторан "Прага", семь вечера; встреча у входа, - получил я деловой
ответ.
Тамара встречала меня так, как будто и не было перерыва в наших
отношениях. Я рассказал, что разводился, и мне было не до поездок. Тамара
внимательно посмотрела мне в глаза и поинтересовалась, чем был вызван этот
шаг. Взгляд мой блудливо забегал, и я наплел что-то про эффект "критической
массы" отношений.-
- Все ясно! - жестко сказала Тамара, - загулял в Курске, город
маленький - вот и "критическая масса". А сейчас все это надоело, и опять
приплелся ко мне! Что ж, я - женщина отходчивая и прощаю тебя!
Мы как голубки поцеловались прямо в зале ресторана, и поехали в
Мамонтовку.
- Ну, что, зятек, болтает тебя как дерьмо в проруби? - ехидно спросила
тетя Полли, когда снова увидела меня в своей квартире.
- Маменька, не хамите профессору! - шутливо заметила ей Тамара и завела
меня в свои апартаменты.
Знакомая любимая комнатка, зелень, лезущая прямо в раскрытое окно, наша
постель, видевшая столько любви! Зачем было все это бросать и менять "шило
на мыло", простите за вульгаризм! Жениться на Тамаре и переехать в Москву!