Страница:
На целине я пообещал снег и потерю урожая с увольнением за это Тугая - и это
исполнилось. Разозлившись почему-то на Танин цех, я пожелал взрыва и схода
крана с рельсов - так все и вышло. Пообещал бывшему любовнику Тани - Витьке
скорую тюрьму, и это сбылось! Это необычное состояние всегда сопровождалось
чужим голосом и словами, головокружением и потемнением в глазах, а также
иногда я начинал ощущать себя где-то в стороне от места событий и смотреть
на происходящее со стороны.
Назавтра я пришел на работу вовремя, чтобы не было причин писать на
меня докладную. Лиля дома ругала меня за ссору с Гераклом, но я отмалчивался
и не рассказывал ей истинную подоплеку событий. Она всегда говорила со мной
громко, и как человек говорящий громко, всегда слышала только себя. Моей
хитрой интриги она не поняла бы и могла все расстроить. Я зря старался -
Геракл запил. Едва держась на ногах, он пришел к обеду и заснул, положив
голову на стол.
Авель перевел меня в отдел теории машин, руководил которым доктор наук
профессор Хвингия Михаил Владимирович, настоящий ученый-теоретик из школы
профессора С. Д. Пономарева в МВТУ. Хвингия согласился взять меня на ту же
должность вместе с тематикой. На ее продолжении, именно с моим участием,
настаивал академик Трили.
С умным человеком всегда легко договориться (если, конечно, ты сам не
дурак!) и мы поладили с Михаилом Владимировичем. С Гераклом мы вначале не
здоровались, а потом, попав на какую-то общую пьянку, помирились.
- Кто старое помянет, тому глаз вон, - вдруг сказал тогда Геракл и сам
испугался своих слов. Да и мне стало как то не по себе.
- Какие глупые русские поговорки! - фыркнул Геракл.
- И жестокие! - добавил я.
В отделе Хвингия были интересные люди, из которых я особенно хорошо
запомнил Аллочку Багдоеву - умную, высоконравственную и красивую девушку, за
которой я пытался приударять, и парня - Валеру Сванидзе. Алла теперь -
доктор наук, известная ученая, а Валера - кандидат наук, живет в Москве, мы
с ним дружим и иногда "моржуемся" вместе зимой.
А в начале июня мне пришла из ВАК открытка, что меня утвердили в ученой
степени кандидата наук. Сыграл ли здесь свою противоестественную "благую"
роль двойник Мефистофеля-Березовского - Натаныч, или Домбровского совесть
заела (что маловероятно!), но утвердила-таки меня эта страшная комиссия. А
тут представилась командировка в Москву, и на сей раз, мы поехали вдвоем с
моим новым начальником.
Устроились в гостинице "Урал" в двухместном номере. Я тут же побежал в
Минвуз, и по паспорту получил мой диплом кандидата наук. Корочки покупать не
стал - так носить удобнее и меньше места занимает.
Таня снова работала в утро, я вечером созвонился с ней и уговорил ее
приехать к нам в гостиницу. К ее приезду мы с Хвингией были уже хороши.
Михаил Владимирович, человек очень строгих нравов, признался мне, что так
сильно выпил впервые.
Был уже первый час ночи, когда мы стали выяснять, как быть с Таней.
Почему-то к нам не зашла "проверяльщица" в 11 вечера, и мы потеряли счет
времени. К Тане было ехать уже поздно, да и я был сильно "выпимши". Мы с
Таней стали ложиться вместе, но Хвингия запротестовал:
- А если придут проверять, а ты лежишь с женщиной? - сурово спросил он,
и предложил лечь к нему в постель.
- А если придут проверять, а я лежу с мужиком, это лучше? - парировал
я.
В результате, Хвингия заснул на своей постели, а мы с Таней на своей.
Утром все-таки нас заметили дежурные и пожурили. Но мне было все равно, так
как я ушел жить к Тане, а Хвингия остался один. Ему очень понравилась Таня,
и он назвал меня аморальным типом, за то, что я "обманываю" и жену и Таню.
Как мне рассказывали общие знакомые, Михаила Владимировича уже нет в
живых. Он стал академиком Грузии, но жуликом так и не смог стать. Поэтому, в
трудные для Грузии 90-е годы, он умер, почти что от голода и недостатка
лечения. Так, по крайней мере, мне рассказали, а как было взаправду, я и не
знаю.
Ну, а пока, вернувшись в Тбилиси с победой, я получил должность
старшего научного сотрудника с зарплатой 210 рублей. Должность была пока
установлена по директорскому приказу, а по конкурсу меня так и не выбрали.
Но об этом отдельно.
В июле 1966 года состоялся международный съезд по теории машин и
механизмов в столице Абхазии - Сухуми. Героем съезда был его организатор и
душа - академик Иван Иванович Артоболевский, фактический создатель этой
науки. Открытие съезда проходило в красивом и по архитектуре, а особенно по
местоположению, Институте Субтропиков. Он возвышался на горке, между морем и
облаками, и Иван Иванович, стоя на возвышенном плацу, окруженный
рукоплещущей толпой, поднимал руки над своей львиной головой, и, глядя в
небо, потрясал ими. Поистине фантастическое зрелище - фигура Артоболевского
с поднятыми руками, как бы повисала между небом и морем на фоне пальм,
эвкалиптов и цветущих олеандр на горке. Это был звездный час маститого
ученого, всемирное признание созданной им науки, да еще в месте,
напоминающем древнегреческий Олипм.
От нашего института на съезд поехало все руководство во главе с
академиком Трили, а также - Хвингия, Маникашвили и я. Я написал доклад по
теории и испытаниям гибридной силовой установки, изготовил демонстрационные
плакаты, но делать доклад поручили начальнику отдела - Маникашвили.
Геракл, с пренебрежительным видом спросил у меня пару вопросов по
плакатам, в частности, про длинную формулу с интегралом. Он любил шутить: "В
дифференциалах я еще разбираюсь, а в интегралах - ни черта!". Имелся в виду
дифференциал автомобильный, а не математический, в чем, собственно, и
состояла шутка. На плакате же был изображен так называемый эллиптический
интеграл, и Геракл несколько раз повторил это название, чтобы не забыть.
Я развесил плакаты совсем не в последовательности изложения доклада,
причем плакат с эллиптическим интегралом повесил первым. В этом была моя
маленькая шутка, превратившаяся в большой конфуз для Геракла.
Доклады проходили в большом актовом зале. Трили хотел "поразить"
международную общественность эффектной теоретической работой, давшей и
практический "выход", что бывает нечасто. Авель Габашвили, Хвингия и я сели
в первом ряду и приготовились слушать. Вел собрание академик Трили, сидевший
в Президиуме.
Наконец объявили наш доклад и Маникашвили с пренебрежительной улыбкой
маститого "мэтра" вышел на трибуну. Вышел - и стушевался. Он не знал с чего
начать. Долго топтался у плакатов, повернувшись спиной к залу, и, видимо,
вспомнив что-то, обернулся к нам лицом, посеревшим от ужаса. Он обвел
указкой длинную формулу на плакате и прерывающимся голосом проговорил в
микрофон: "Эллиптический интеграл!". Зал замер от неожиданности, и было
слышно, как переводчик перевел для кого-то эту фразу на английский.
- Идиот! - уже без стеснения, громко проговорил сидевший со мной Авель.
Он обменялся взглядами с обеспокоенным Тицианом в Президиуме и указал
пальцем на меня.
- Прошу прощения у уважаемого собрания, но ввиду недомогания
докладчика, мы просим выступить молодого кандидата наук Нурбея Гулиа, автора
устройства, о котором идет речь в докладе! - сообщил в микрофон Трили, и
Геракл, пошатываясь, сошел с трибуны. Сел он, почему-то, на мое место. Было
видно, как Авель отодвинулся от него, как от зачумленного.
Я с удовольствием доложил о моем устройстве, упирая не столько на
теорию, сколько на его практическую эффективность. Мне надо было, в первую
очередь, дать его рекламу на заграницу. Но я зря старался. В зале
присутствовали только теоретики, и основные вопросы ко мне были по методам
составления и решения дифференциальных уравнений движения агрегата и по тому
же злосчастному эллиптическому интегралу.
- Ну, что, разметал бисер не перед тем контингентом? - проворчал Авель,
когда я, потеснив Геракла, сел на свое место. Это же теоретики, им наплевать
на твою экономию бензина. Лишь бы эллиптический интеграл решить побыстрее!
Вечером должен был состояться, как нам его назвали "а ля фуршет" в
ресторане "Амра", что по абхазски означает "Солнце". Ресторан располагался
на бывшем причале, выходящем далеко в море. Академики и иностранцы были
приглашены в особый зал с сидячими местами, а нас, включая и дирекцию
института, запустили в общий зал.
Я до сих пор побаиваюсь слова "фуршет" после того, что довелось мне
увидеть в ресторане "Амра". Солидные деды и тетки, уж не менее профессоров
рангом, расталкивая друг друга, бросились к столу. Наметанным глазом
мгновенно определялись самые дорогие напитки, в основном, марочные коньяки,
разливались в стаканы, которые тут же залпом опустошались. О закуске речи не
шло - нужно было сперва расправиться с дорогими напитками, которые
закончились мгновенно. Потом уже стали уничтожаться закуски в той же
последовательности - бутерброды с черной, потом с красной икрой, балык из
семги, форели и так далее. Всякие там салаты и винегреты остались на потом,
когда стали уже доставать бутылки, принесенные за пазухой.
Мы, как зачарованные, смотрели на эту поспешно пьющую и жующую толпу
ученых, как в фильме, прокрученном с повышенной скоростью. Нечто подобное я
видел в фильмах с участием Чарли Чаплина. Пожилые люди, изголодавшиеся за
годы индустриализации и коллективизации, войны, вечного "дефицита", забыв
все свои ученые степени и звания, накинулись на "халявные" еду и питье...
Мы, не притронувшись ни к чему (да нам и не дала бы это сделать
обезумевшая толпа!), пошли в соседний ресторанчик "Диоскурия", где мы
спокойно поужинали, вволю попив белого "Псоу" и розового "Лыхны" - абхазские
сладковатые слабенькие вина.
После окончания съезда нас - представителей Тбилиси и некоторых, уж не
знаю по каким критериям выбранных, российских ученых, пригласили в дом,
вернее во двор, кого-то из местных ученых. Там был накрыт настоящий
абхазский стол с местным тамадой. Правда, его быстро сменил блестящий
эрудит-ученый и писатель, сотрудник московского института Машиноведения
(ИМАШ), профессор Арон Ефимович Кобринский. Позже Арон Ефимович уедет в
Израиль и умрет в США, а пока он, брызжа сверкающим юмором, провозглашал
свои тосты.
Юмор Кобринского был хоть и блестящим, но злым, и я, набравшись
наглости, стал понемногу поддевать мэтра. Затем ко мне подсел профессор из
Ленинграда Владимир Калинин, тоже посчитавший нужным "повозражать" тамаде. К
нам присоединился и Константин Васильевич Фролов, нынешний директор
Института Машиноведения, вице-президент РАН, академик, а тогда еще молодой
кандидат наук, и мы втроем организовали "оппозицию" Арону Ефимовичу.
Но поистине "смертельный" удар ему нанес, как ни удивительно, Авель
Габашвили, тоже недовольный "шуточками" Кобринского. Под конец ужина тамаде,
по кавказскому обычаю, преподнесли голову жареного поросенка, лежащего в
центре стола. По обычаю же, тамада должен был поцеловать эту голову в
пятачок. Странный, но общеизвестный обычай, и Арон ничего не мог поделать -
пришлось еврею поцеловать поросячий пятачок. "Мерзость это для вас!" - так
поучал Моисей в своем пятикнижьи евреев общению со свинским родом. И когда,
превозмогая "мерзость", Арон все-таки целовал поросенка в пятачок, Авель
громко выкрикнул: "Горько!".
Арон отбросил поросячью голову, и, обернувшись в сторону выкрика,
яростно спросил: "Кто?". Но в ответ раздались лишь аплодисменты и смех.
Пришлось ему тоже улыбаться и превратить все в шутку. Но обиженный Арон,
потом долго спрашивал у всех знакомых, включая и меня: "Ты крикнул
"горько?". Ответ был, разумеется, отрицательным. А Авеля он и не спросил,
так как был с ним незнаком.
Ночевал я на даче у дяди в Агудзерах. Институт Субтропиков был как раз
на полдороги между Сухуми и Агудзерами. А наше начальство - Тициан Трили,
Авель Габашвили и Геракл Маникашвили ночевали на бывшей даче Сталина в
Синопе. Демократичный Хвингия ночевал вместе с рядовыми участниками съезда
на турбазе в Сухуми, а Самсончик Блиадзе сразу же уехал назад в Тбилиси,
чтобы совсем не "обезглавить" институт.
Я восхищенно ходил по скрипучим полам дачи, тем самым полам, которых
касались "азиатские" сапоги самого Сталина. Дача была на горе, на самом
верху знаменитого Синопского дендрария. Старый служащий дачи рассказывал
нам, как Сталин приезжал сюда с Валерией Барсовой, с которой был близок
последние годы жизни. Сталин, по привычке зарабатывался далеко за полночь, а
Барсова в своей комнате с роялем, маялась на диване, не считая этичным лечь
спать одной. А Сталин выходил к ней в комнату, и, указывая трубкой на диван,
говорил своей Валерии:
- А вы ложитесь, товарищ Барсова, ложитесь!
Странно - называл любимую женщину на "вы", да еще это ужасное слово -
"товарищ". Но и себя самого он тоже называл не "я", а - "товарищ Сталин".
Да, великие люди редко бывали без странностей, если, конечно, верить
рассказам этого старого служащего. Правда, он заверял, что сведения, уже
после смерти Сталина, им были получены от охраны, денно и нощно незаметно
наблюдавшей за вождем.
Барсова (настоящая фамилия - Владимирова) была 1892 года рождения, то
есть на 14 лет младше Сталина, если считать от реального его года рождения -
1878. Умерла она в 1967 году, на 14 лет же пережив вождя - близкого ей
человека.
Вернувшись со съезда, Маникашвили решил показать перед всем институтом,
что он и без меня будет успешно продолжать работу над гибридом. У меня был
свой "шпион" в отделе Мобильных машин - жена Лиля, которая по вечерам
рассказывала мне о новых "подвигах Геракла" - Геракла Маникашвили,
разумеется, а не мифологического богатыря!
Геракл устроил общее собрание сотрудников отдела, нацелил всех на
работу по "гибриду". Всем сотрудникам, в том числе и моей жене, он поручил
разработать новый механизм вариатора. Я позволю себе в двух словах описать
этот очень простой механизм, и те изменения, которые Геракл собирался в него
внести. Чтобы маразм моего бывшего начальника предстал бы во всем его
величии.
Мой вариатор, названный экспертами по ошибке машинистки
"мезан-приводом", представлял собой крупную магнитофонную кассету, в которой
вместо пластмассовой ленты, была лента стальная. Из которой, например,
делают лезвия безопасных бритв. Шириной она была 5 сантиметров, а диаметр
мотков - до 30 сантиметров.
Сперва с большим мотком соединялся маховик, а с малым - колеса
автомобиля, через привод, разумеется. Лента быстро, секунд за пять,
перематывалась с большого мотка на малый, разгоняя маховик примерно до 6-ти
тысяч оборотов в минуту и доводя колеса автомобиля почти до остановки.
А затем, для разгона автомобиля (внимание, вот в чем хитрость
изобретателя!) кассета всего лишь переворачивалась на 180 градусов, так
чтобы мотки оставались на своих местах, но намотка меняла бы направление.
Тогда, маховик и колеса автомобиля соединялись с теми же мотками, но
намотанными в другом направлении. Маховик быстро перематывал ленту снова с
большого мотка на малый, тормозясь сам, и разгоняя автомобиль. Никаких
подготовительных операций!
Вот почему профессор Фалькевич назвал это "изящным решением", а
эксперты не смогли отыскать такого механизма во всей мировой патентной
литературе. И выдали патент на это решение.
Геракл решил "обойти" мой патент и добиться того же эффекта другим
способом, получив на это свой патент. После торможения автомобиля и разгона
маховика, всю ленту, по его замыслу, нужно было перемотать назад, а затем
снова вперед, но наматывая уже в другом направлении. Но все, кто знает, как
устроен магнитофон, понимают, что при перемотке ленту надо подтормаживать,
иначе она просто хаотически размотается и будет вылезать наружу. Для этого
Маникашвили поставил на оба мотка по тормозу.
Больше года было затрачено на изготовление этого вариатора, который
стал в три раза больше прежнего. Были сделаны мощные ременные приводы от
двигателя автомобиля, как на оба мотка ленты, так и на маховик. Последнее
было вызвано тем, что он во время манипуляций с лентой сильно терял
скорость. Хитрый Геракл намеревался "исподтишка" разгонять маховик
двигателем.
Перед самым Новым 1968 годом приготовления были закончены, и
Маникашвили решил продемонстрировать автомобиль с новым гибридом. Позвал
Тициана Трили и все руководство института. Любопытных набился целый двор.
Испытывать автомобиль решили по прежней схеме - выезд со двора на улицу
Зои Рухадзе, разгон автомобиля, торможение маховиком во дворе и во дворе же
разгон автомобиля тем же маховиком. Словом, как полтора года назад в моих
опытах перед Трили и Янте. Декабрь в Тбилиси был достаточно теплым и сухим -
ни снега, ни дождя. Инженеры, положите, пожалуйста, таблетку валидола под
язык, сейчас я буду рассказывать, как сработало это чудо технической мысли!
Рассказываю со слов жены, а также Хвингия, так как я в это время был
уже далеко от Тбилиси. Я строил для вас коммунизм в городе Тольятти на Волге
- автомобильной столице России. Как я там оказался - сказ впереди, а пока -
про испытания "гибрида Маникашвили", прозванного научным людом института
"Гераклоидом"
За рулем несчастного УАЗика, превращенного в "Гераклоид" был все тот же
Жюль. В моем кресле прикрепленном к кабине задом наперед, сидел... нет, не
Маникашвили, ему начальственная солидность не позволяла этого сделать. Там
восседал Виктор Иванович Бут - высокий жилистый старец с совершенно лысой
блестящей головой на длинной шее. Внешне "Гераклоид" напоминал огромную
сноповязалку - во все стороны к механизму гибрида шли длинные мощные ремни,
перекинутые через огромные шкивы со спицами. К креслу Бута шли уже не два
рычага - торможения и разгона, а целых семь.
Увидев это чудо, выехавшее на середину двора, народ загоготал, а Тициан
Трили нахмурился и стал ждать исхода испытаний. Мне было непонятно, почему
Геракл, достаточно взрослый и опытный человек, стал испытывать свой
"Гераклоид" на ходу, сразу перед академиком, руководством и народом. Нет бы,
испытать заранее втихаря, а потом уже демонстрировать народу. Но, во-первых,
в Грузии втихаря ничего не сделаешь, вокруг полно зевак. А во-вторых, Геракл
был коммунистом, а коммунисты имеют порочную привычку все приурочивать к
знаменательным датам. И Геракл спешил провести испытания к Новому Году, а не
после него.
Двигатель взревел и "Гераклоид", разогнавшись, выехал со двора. Минуты
две он объезжал здание под восхищенные крики живущих рядом с трассой курдов,
и вот это чудо въезжает во двор. Бут дергает рычаг торможения, и автомобиль
действительно плавно остановился, разогнав, как положено, маховик. Народ
зааплодировал.
Но осталась еще самая мелочь - разгон автомобиля, для чего собственно
весь гибрид и создавался. Прежде чем дернуть рукоятку перемотки ленты, умный
Бут крикнул народу: "Всем уйти с плоскости вращения!". Люди подогадливей,
быстро отогнали народ с тех мест, куда могли полететь осколки в случае
аварии; мудрое начальство само заранее отошло с этой опасной плоскости.
Тогда Бут начал первую перемотку ленты. Двигатель автомобиля натужно
ревел, перематывая сотни метров ленты; тормоз мотка сперва задымил, а под
конец засветился темно-малиновым накалом. Шум стоял как в цеху на ткацкой
фабрике. Остановив ленту, Бут начал ее обратную перемотку. Снова завыл
двигатель, захлопала лента, заскрежетал и накалился второй тормоз. Это
значит, что стоять перед светофором, да и где угодно, автомобиль должен был
не менее семи минут - столько времени нужно было для перевода механизма от
положения торможения до разгона. В моем варианте переворот кассеты занимал
всего около секунды. О расходе топлива на эти перемотки, я уже и не говорю,
чтобы не прослезиться!
Однако маховик за это время здорово замедлил свое вращение. "Лихач" Бут
решил подразогнать его, и дернул рычаг подразгона. Снова взвыл двигатель и
маховик начал набирать обороты, что было заметно по все увеличивающемуся его
свисту. По-видимому, Бут перебрал оборотов, потому, что, когда он стал
дергать рычаг разгона автомобиля, моток соединился с маховиком, а привод
автомобиля - нет. Зубья шестерен не входили в зацепление на такой скорости,
трещали, а не сцеплялись. А моток ленты, соединенный с мощным маховиком,
доведенным до семи-восьми тысяч оборотов в минуту, мгновенно перемотался
вхолостую и, конечно же, вырвал конец ленты со второго вала.
Вот тут-то началась настоящая пулеметная очередь! Оборванный конец
ленты с бешено вращающегося мотка при каждом обороте ударялся о раму
автомобиля и оторванным "кинжалом", размером с лезвие большого кухонного
ножа, летел в плоскости вращения мотка в стену института. Таких "кинжалов" в
секунду вылетало свыше ста штук (шесть тысяч оборотов в минуту - это сто
оборотов в секунду; один оборот - один кинжал), и за несколько секунд весь
моток ленты превратился в сотни кинжалов, воткнувшихся, как гвозди из
строительного пистолета в штукатурку институтской стены. Народ с воем стал
разбегаться - кто куда. Ситуация напоминала расстрел демонстрации 9 мая 1956
года - та же пулеметная очередь, те же вопли толпы. К счастью, все обошлось
без трупов - умный Бут успел предупредить народ.
Сам Бут, услышав пулеметную очередь, молниеносно отстегнул ремень и,
прикрывая лысую голову руками, ретировался прочь. Жюль, выскочив из кабины,
метнулся в другую сторону. Несколько секунд ужаса - и все стихло, слышен был
только рокот и тихий свист маховика, израсходовавшего часть своей энергии на
"кинжалообразование". Участок стены института, площадью с маленькую
комнатку, напоминал огромную жесткую металлическую щетку - он был густо
утыкан "кинжалами" - погуще в центре и пореже на окраинах. По этой картине
можно было изучать кривую "нормального распределения Гаусса".
Руководство, стоящее по обе стороны от Трили, ошалело глядело на него,
как будто виновником "торжества" был не Геракл, а именно он - Трили. Сам
Геракл в шоке стоял с открытым ртом, глядя куда-то в пространство. Наконец,
Трили пришел в себя и взглянул на утыканную "кинжалами" стену. На секунду он
закрыл глаза ладонью, видимо представив себе людей, стоящих на этом месте.
Это был бы конец всему, конец полный, "амба", как говорят в народе! Резко
повернувшись, Трили пошел ко входу в главное здание института. Руководство
заспешило за ним.
- Маникашвили и Бут - в кабинете Самсона! - с удовольствием скаламбурил
Авель Габашвили, догоняя своих коллег.
Все собрались в кабинете директора - Самсона Блиадзе. Трили сел в
голове длинного стола, покрытого, как и положено, зеленой суконной
скатертью. Над его головой висел портрет Ленина с открытым ртом сжимающего в
вытянутой руке свою скомканную кепку, как задушенную птицу. Видимо, вождь
произносил пламенную речь о необходимости отстрела реакционных ученых. Если
таких, как Геракл Маникашвили, то вождь был, безусловно, прав.
Я не скажу, что Трили был мрачнее тучи, не хочу использовать набивший
оскомину штамп. Но, тем не менее, это было так. Батони Тициан подождал, пока
все рассядутся по местам, и молча, сорвав свои очки с носа, швырнул их по
столу туда, где на самом краю друг перед другом сидели бледные Маникашвили и
Бут. Самсончик вскочил с места и засеменил к остановившимся в своем движении
очкам; подобрав их, он осторожно понес очки хозяину, и в поклоне подал их
Трили. Тот молча взял очки и снова без разговоров зашвырнул их туда же.
Самсончик бросился доставлять их обратно. Так очки проделали свой путь туда
и обратно несколько раз.
Кто-то вспомнил, что Трили так швырял очки еще один раз - когда снимал
начальника отдела, устроившего по пьянке пожар в служебном помещении.
Начальника сняли и отдали под суд - он "достал" всех своими пьянками и
безобразиями. Кого будут снимать сегодня - всем было ясно. Наконец к
академику вернулся дар речи.
- Ну что, батоно Геракл, доигрался? - задал риторический вопрос
академик. - Выжил талантливого человека, так что он вообще уехал из Грузии,
и мы его потеряли. За год ты не смог даже повторить его опыт, имея готовую
установку! Чем ты думал, когда создавал этого урода? Ведь у тебя был целый
отдел в подчинении!
- Не было у меня никакого отдела, это не отдел, а сборище тупиц!
- Ах, у тэбэ нэ было атдэла? И нэ будэт! - закричал Трили, от волнения
не сдержав сильный грузинский акцент.
- Пиши по собственному желанию, если не хочешь по статье! Уходи, куда
хочешь, чтобы только ноги твоей у меня в институте не было! Говорят, ты
хотел поработать шофером? - съязвил Трили, - скатертью дорога!
Геракл, встал из-за стола и вышел, хлопнув дверью. За ним нерешительно
засеменил Бут. У двери он обернулся, поклонился и, сказав "до свидания",
вышел, тихо затворив за собой дверь.
Я знал, что Геракл страдает придурью, но что до такой степени - не
думал. Как же еще оценить его поведение после ухода из института? Геракл,
после изгнания из института, устроился мелким чиновником в Комитет по науке
Грузии (был такой "младший брат" Госкомитета СССР по науке и технике). И
первым делом он вызвал с отчетом об академической науке ... самого Трили!
Это стало анекдотом - сотрудники института только и говорили друг другу:
"слышал новый анекдот - Маникашвили вызвал к себе Трили!".
И чтож, Трили пришел и спокойно доложил об успехах академической науки.
исполнилось. Разозлившись почему-то на Танин цех, я пожелал взрыва и схода
крана с рельсов - так все и вышло. Пообещал бывшему любовнику Тани - Витьке
скорую тюрьму, и это сбылось! Это необычное состояние всегда сопровождалось
чужим голосом и словами, головокружением и потемнением в глазах, а также
иногда я начинал ощущать себя где-то в стороне от места событий и смотреть
на происходящее со стороны.
Назавтра я пришел на работу вовремя, чтобы не было причин писать на
меня докладную. Лиля дома ругала меня за ссору с Гераклом, но я отмалчивался
и не рассказывал ей истинную подоплеку событий. Она всегда говорила со мной
громко, и как человек говорящий громко, всегда слышала только себя. Моей
хитрой интриги она не поняла бы и могла все расстроить. Я зря старался -
Геракл запил. Едва держась на ногах, он пришел к обеду и заснул, положив
голову на стол.
Авель перевел меня в отдел теории машин, руководил которым доктор наук
профессор Хвингия Михаил Владимирович, настоящий ученый-теоретик из школы
профессора С. Д. Пономарева в МВТУ. Хвингия согласился взять меня на ту же
должность вместе с тематикой. На ее продолжении, именно с моим участием,
настаивал академик Трили.
С умным человеком всегда легко договориться (если, конечно, ты сам не
дурак!) и мы поладили с Михаилом Владимировичем. С Гераклом мы вначале не
здоровались, а потом, попав на какую-то общую пьянку, помирились.
- Кто старое помянет, тому глаз вон, - вдруг сказал тогда Геракл и сам
испугался своих слов. Да и мне стало как то не по себе.
- Какие глупые русские поговорки! - фыркнул Геракл.
- И жестокие! - добавил я.
В отделе Хвингия были интересные люди, из которых я особенно хорошо
запомнил Аллочку Багдоеву - умную, высоконравственную и красивую девушку, за
которой я пытался приударять, и парня - Валеру Сванидзе. Алла теперь -
доктор наук, известная ученая, а Валера - кандидат наук, живет в Москве, мы
с ним дружим и иногда "моржуемся" вместе зимой.
А в начале июня мне пришла из ВАК открытка, что меня утвердили в ученой
степени кандидата наук. Сыграл ли здесь свою противоестественную "благую"
роль двойник Мефистофеля-Березовского - Натаныч, или Домбровского совесть
заела (что маловероятно!), но утвердила-таки меня эта страшная комиссия. А
тут представилась командировка в Москву, и на сей раз, мы поехали вдвоем с
моим новым начальником.
Устроились в гостинице "Урал" в двухместном номере. Я тут же побежал в
Минвуз, и по паспорту получил мой диплом кандидата наук. Корочки покупать не
стал - так носить удобнее и меньше места занимает.
Таня снова работала в утро, я вечером созвонился с ней и уговорил ее
приехать к нам в гостиницу. К ее приезду мы с Хвингией были уже хороши.
Михаил Владимирович, человек очень строгих нравов, признался мне, что так
сильно выпил впервые.
Был уже первый час ночи, когда мы стали выяснять, как быть с Таней.
Почему-то к нам не зашла "проверяльщица" в 11 вечера, и мы потеряли счет
времени. К Тане было ехать уже поздно, да и я был сильно "выпимши". Мы с
Таней стали ложиться вместе, но Хвингия запротестовал:
- А если придут проверять, а ты лежишь с женщиной? - сурово спросил он,
и предложил лечь к нему в постель.
- А если придут проверять, а я лежу с мужиком, это лучше? - парировал
я.
В результате, Хвингия заснул на своей постели, а мы с Таней на своей.
Утром все-таки нас заметили дежурные и пожурили. Но мне было все равно, так
как я ушел жить к Тане, а Хвингия остался один. Ему очень понравилась Таня,
и он назвал меня аморальным типом, за то, что я "обманываю" и жену и Таню.
Как мне рассказывали общие знакомые, Михаила Владимировича уже нет в
живых. Он стал академиком Грузии, но жуликом так и не смог стать. Поэтому, в
трудные для Грузии 90-е годы, он умер, почти что от голода и недостатка
лечения. Так, по крайней мере, мне рассказали, а как было взаправду, я и не
знаю.
Ну, а пока, вернувшись в Тбилиси с победой, я получил должность
старшего научного сотрудника с зарплатой 210 рублей. Должность была пока
установлена по директорскому приказу, а по конкурсу меня так и не выбрали.
Но об этом отдельно.
В июле 1966 года состоялся международный съезд по теории машин и
механизмов в столице Абхазии - Сухуми. Героем съезда был его организатор и
душа - академик Иван Иванович Артоболевский, фактический создатель этой
науки. Открытие съезда проходило в красивом и по архитектуре, а особенно по
местоположению, Институте Субтропиков. Он возвышался на горке, между морем и
облаками, и Иван Иванович, стоя на возвышенном плацу, окруженный
рукоплещущей толпой, поднимал руки над своей львиной головой, и, глядя в
небо, потрясал ими. Поистине фантастическое зрелище - фигура Артоболевского
с поднятыми руками, как бы повисала между небом и морем на фоне пальм,
эвкалиптов и цветущих олеандр на горке. Это был звездный час маститого
ученого, всемирное признание созданной им науки, да еще в месте,
напоминающем древнегреческий Олипм.
От нашего института на съезд поехало все руководство во главе с
академиком Трили, а также - Хвингия, Маникашвили и я. Я написал доклад по
теории и испытаниям гибридной силовой установки, изготовил демонстрационные
плакаты, но делать доклад поручили начальнику отдела - Маникашвили.
Геракл, с пренебрежительным видом спросил у меня пару вопросов по
плакатам, в частности, про длинную формулу с интегралом. Он любил шутить: "В
дифференциалах я еще разбираюсь, а в интегралах - ни черта!". Имелся в виду
дифференциал автомобильный, а не математический, в чем, собственно, и
состояла шутка. На плакате же был изображен так называемый эллиптический
интеграл, и Геракл несколько раз повторил это название, чтобы не забыть.
Я развесил плакаты совсем не в последовательности изложения доклада,
причем плакат с эллиптическим интегралом повесил первым. В этом была моя
маленькая шутка, превратившаяся в большой конфуз для Геракла.
Доклады проходили в большом актовом зале. Трили хотел "поразить"
международную общественность эффектной теоретической работой, давшей и
практический "выход", что бывает нечасто. Авель Габашвили, Хвингия и я сели
в первом ряду и приготовились слушать. Вел собрание академик Трили, сидевший
в Президиуме.
Наконец объявили наш доклад и Маникашвили с пренебрежительной улыбкой
маститого "мэтра" вышел на трибуну. Вышел - и стушевался. Он не знал с чего
начать. Долго топтался у плакатов, повернувшись спиной к залу, и, видимо,
вспомнив что-то, обернулся к нам лицом, посеревшим от ужаса. Он обвел
указкой длинную формулу на плакате и прерывающимся голосом проговорил в
микрофон: "Эллиптический интеграл!". Зал замер от неожиданности, и было
слышно, как переводчик перевел для кого-то эту фразу на английский.
- Идиот! - уже без стеснения, громко проговорил сидевший со мной Авель.
Он обменялся взглядами с обеспокоенным Тицианом в Президиуме и указал
пальцем на меня.
- Прошу прощения у уважаемого собрания, но ввиду недомогания
докладчика, мы просим выступить молодого кандидата наук Нурбея Гулиа, автора
устройства, о котором идет речь в докладе! - сообщил в микрофон Трили, и
Геракл, пошатываясь, сошел с трибуны. Сел он, почему-то, на мое место. Было
видно, как Авель отодвинулся от него, как от зачумленного.
Я с удовольствием доложил о моем устройстве, упирая не столько на
теорию, сколько на его практическую эффективность. Мне надо было, в первую
очередь, дать его рекламу на заграницу. Но я зря старался. В зале
присутствовали только теоретики, и основные вопросы ко мне были по методам
составления и решения дифференциальных уравнений движения агрегата и по тому
же злосчастному эллиптическому интегралу.
- Ну, что, разметал бисер не перед тем контингентом? - проворчал Авель,
когда я, потеснив Геракла, сел на свое место. Это же теоретики, им наплевать
на твою экономию бензина. Лишь бы эллиптический интеграл решить побыстрее!
Вечером должен был состояться, как нам его назвали "а ля фуршет" в
ресторане "Амра", что по абхазски означает "Солнце". Ресторан располагался
на бывшем причале, выходящем далеко в море. Академики и иностранцы были
приглашены в особый зал с сидячими местами, а нас, включая и дирекцию
института, запустили в общий зал.
Я до сих пор побаиваюсь слова "фуршет" после того, что довелось мне
увидеть в ресторане "Амра". Солидные деды и тетки, уж не менее профессоров
рангом, расталкивая друг друга, бросились к столу. Наметанным глазом
мгновенно определялись самые дорогие напитки, в основном, марочные коньяки,
разливались в стаканы, которые тут же залпом опустошались. О закуске речи не
шло - нужно было сперва расправиться с дорогими напитками, которые
закончились мгновенно. Потом уже стали уничтожаться закуски в той же
последовательности - бутерброды с черной, потом с красной икрой, балык из
семги, форели и так далее. Всякие там салаты и винегреты остались на потом,
когда стали уже доставать бутылки, принесенные за пазухой.
Мы, как зачарованные, смотрели на эту поспешно пьющую и жующую толпу
ученых, как в фильме, прокрученном с повышенной скоростью. Нечто подобное я
видел в фильмах с участием Чарли Чаплина. Пожилые люди, изголодавшиеся за
годы индустриализации и коллективизации, войны, вечного "дефицита", забыв
все свои ученые степени и звания, накинулись на "халявные" еду и питье...
Мы, не притронувшись ни к чему (да нам и не дала бы это сделать
обезумевшая толпа!), пошли в соседний ресторанчик "Диоскурия", где мы
спокойно поужинали, вволю попив белого "Псоу" и розового "Лыхны" - абхазские
сладковатые слабенькие вина.
После окончания съезда нас - представителей Тбилиси и некоторых, уж не
знаю по каким критериям выбранных, российских ученых, пригласили в дом,
вернее во двор, кого-то из местных ученых. Там был накрыт настоящий
абхазский стол с местным тамадой. Правда, его быстро сменил блестящий
эрудит-ученый и писатель, сотрудник московского института Машиноведения
(ИМАШ), профессор Арон Ефимович Кобринский. Позже Арон Ефимович уедет в
Израиль и умрет в США, а пока он, брызжа сверкающим юмором, провозглашал
свои тосты.
Юмор Кобринского был хоть и блестящим, но злым, и я, набравшись
наглости, стал понемногу поддевать мэтра. Затем ко мне подсел профессор из
Ленинграда Владимир Калинин, тоже посчитавший нужным "повозражать" тамаде. К
нам присоединился и Константин Васильевич Фролов, нынешний директор
Института Машиноведения, вице-президент РАН, академик, а тогда еще молодой
кандидат наук, и мы втроем организовали "оппозицию" Арону Ефимовичу.
Но поистине "смертельный" удар ему нанес, как ни удивительно, Авель
Габашвили, тоже недовольный "шуточками" Кобринского. Под конец ужина тамаде,
по кавказскому обычаю, преподнесли голову жареного поросенка, лежащего в
центре стола. По обычаю же, тамада должен был поцеловать эту голову в
пятачок. Странный, но общеизвестный обычай, и Арон ничего не мог поделать -
пришлось еврею поцеловать поросячий пятачок. "Мерзость это для вас!" - так
поучал Моисей в своем пятикнижьи евреев общению со свинским родом. И когда,
превозмогая "мерзость", Арон все-таки целовал поросенка в пятачок, Авель
громко выкрикнул: "Горько!".
Арон отбросил поросячью голову, и, обернувшись в сторону выкрика,
яростно спросил: "Кто?". Но в ответ раздались лишь аплодисменты и смех.
Пришлось ему тоже улыбаться и превратить все в шутку. Но обиженный Арон,
потом долго спрашивал у всех знакомых, включая и меня: "Ты крикнул
"горько?". Ответ был, разумеется, отрицательным. А Авеля он и не спросил,
так как был с ним незнаком.
Ночевал я на даче у дяди в Агудзерах. Институт Субтропиков был как раз
на полдороги между Сухуми и Агудзерами. А наше начальство - Тициан Трили,
Авель Габашвили и Геракл Маникашвили ночевали на бывшей даче Сталина в
Синопе. Демократичный Хвингия ночевал вместе с рядовыми участниками съезда
на турбазе в Сухуми, а Самсончик Блиадзе сразу же уехал назад в Тбилиси,
чтобы совсем не "обезглавить" институт.
Я восхищенно ходил по скрипучим полам дачи, тем самым полам, которых
касались "азиатские" сапоги самого Сталина. Дача была на горе, на самом
верху знаменитого Синопского дендрария. Старый служащий дачи рассказывал
нам, как Сталин приезжал сюда с Валерией Барсовой, с которой был близок
последние годы жизни. Сталин, по привычке зарабатывался далеко за полночь, а
Барсова в своей комнате с роялем, маялась на диване, не считая этичным лечь
спать одной. А Сталин выходил к ней в комнату, и, указывая трубкой на диван,
говорил своей Валерии:
- А вы ложитесь, товарищ Барсова, ложитесь!
Странно - называл любимую женщину на "вы", да еще это ужасное слово -
"товарищ". Но и себя самого он тоже называл не "я", а - "товарищ Сталин".
Да, великие люди редко бывали без странностей, если, конечно, верить
рассказам этого старого служащего. Правда, он заверял, что сведения, уже
после смерти Сталина, им были получены от охраны, денно и нощно незаметно
наблюдавшей за вождем.
Барсова (настоящая фамилия - Владимирова) была 1892 года рождения, то
есть на 14 лет младше Сталина, если считать от реального его года рождения -
1878. Умерла она в 1967 году, на 14 лет же пережив вождя - близкого ей
человека.
Вернувшись со съезда, Маникашвили решил показать перед всем институтом,
что он и без меня будет успешно продолжать работу над гибридом. У меня был
свой "шпион" в отделе Мобильных машин - жена Лиля, которая по вечерам
рассказывала мне о новых "подвигах Геракла" - Геракла Маникашвили,
разумеется, а не мифологического богатыря!
Геракл устроил общее собрание сотрудников отдела, нацелил всех на
работу по "гибриду". Всем сотрудникам, в том числе и моей жене, он поручил
разработать новый механизм вариатора. Я позволю себе в двух словах описать
этот очень простой механизм, и те изменения, которые Геракл собирался в него
внести. Чтобы маразм моего бывшего начальника предстал бы во всем его
величии.
Мой вариатор, названный экспертами по ошибке машинистки
"мезан-приводом", представлял собой крупную магнитофонную кассету, в которой
вместо пластмассовой ленты, была лента стальная. Из которой, например,
делают лезвия безопасных бритв. Шириной она была 5 сантиметров, а диаметр
мотков - до 30 сантиметров.
Сперва с большим мотком соединялся маховик, а с малым - колеса
автомобиля, через привод, разумеется. Лента быстро, секунд за пять,
перематывалась с большого мотка на малый, разгоняя маховик примерно до 6-ти
тысяч оборотов в минуту и доводя колеса автомобиля почти до остановки.
А затем, для разгона автомобиля (внимание, вот в чем хитрость
изобретателя!) кассета всего лишь переворачивалась на 180 градусов, так
чтобы мотки оставались на своих местах, но намотка меняла бы направление.
Тогда, маховик и колеса автомобиля соединялись с теми же мотками, но
намотанными в другом направлении. Маховик быстро перематывал ленту снова с
большого мотка на малый, тормозясь сам, и разгоняя автомобиль. Никаких
подготовительных операций!
Вот почему профессор Фалькевич назвал это "изящным решением", а
эксперты не смогли отыскать такого механизма во всей мировой патентной
литературе. И выдали патент на это решение.
Геракл решил "обойти" мой патент и добиться того же эффекта другим
способом, получив на это свой патент. После торможения автомобиля и разгона
маховика, всю ленту, по его замыслу, нужно было перемотать назад, а затем
снова вперед, но наматывая уже в другом направлении. Но все, кто знает, как
устроен магнитофон, понимают, что при перемотке ленту надо подтормаживать,
иначе она просто хаотически размотается и будет вылезать наружу. Для этого
Маникашвили поставил на оба мотка по тормозу.
Больше года было затрачено на изготовление этого вариатора, который
стал в три раза больше прежнего. Были сделаны мощные ременные приводы от
двигателя автомобиля, как на оба мотка ленты, так и на маховик. Последнее
было вызвано тем, что он во время манипуляций с лентой сильно терял
скорость. Хитрый Геракл намеревался "исподтишка" разгонять маховик
двигателем.
Перед самым Новым 1968 годом приготовления были закончены, и
Маникашвили решил продемонстрировать автомобиль с новым гибридом. Позвал
Тициана Трили и все руководство института. Любопытных набился целый двор.
Испытывать автомобиль решили по прежней схеме - выезд со двора на улицу
Зои Рухадзе, разгон автомобиля, торможение маховиком во дворе и во дворе же
разгон автомобиля тем же маховиком. Словом, как полтора года назад в моих
опытах перед Трили и Янте. Декабрь в Тбилиси был достаточно теплым и сухим -
ни снега, ни дождя. Инженеры, положите, пожалуйста, таблетку валидола под
язык, сейчас я буду рассказывать, как сработало это чудо технической мысли!
Рассказываю со слов жены, а также Хвингия, так как я в это время был
уже далеко от Тбилиси. Я строил для вас коммунизм в городе Тольятти на Волге
- автомобильной столице России. Как я там оказался - сказ впереди, а пока -
про испытания "гибрида Маникашвили", прозванного научным людом института
"Гераклоидом"
За рулем несчастного УАЗика, превращенного в "Гераклоид" был все тот же
Жюль. В моем кресле прикрепленном к кабине задом наперед, сидел... нет, не
Маникашвили, ему начальственная солидность не позволяла этого сделать. Там
восседал Виктор Иванович Бут - высокий жилистый старец с совершенно лысой
блестящей головой на длинной шее. Внешне "Гераклоид" напоминал огромную
сноповязалку - во все стороны к механизму гибрида шли длинные мощные ремни,
перекинутые через огромные шкивы со спицами. К креслу Бута шли уже не два
рычага - торможения и разгона, а целых семь.
Увидев это чудо, выехавшее на середину двора, народ загоготал, а Тициан
Трили нахмурился и стал ждать исхода испытаний. Мне было непонятно, почему
Геракл, достаточно взрослый и опытный человек, стал испытывать свой
"Гераклоид" на ходу, сразу перед академиком, руководством и народом. Нет бы,
испытать заранее втихаря, а потом уже демонстрировать народу. Но, во-первых,
в Грузии втихаря ничего не сделаешь, вокруг полно зевак. А во-вторых, Геракл
был коммунистом, а коммунисты имеют порочную привычку все приурочивать к
знаменательным датам. И Геракл спешил провести испытания к Новому Году, а не
после него.
Двигатель взревел и "Гераклоид", разогнавшись, выехал со двора. Минуты
две он объезжал здание под восхищенные крики живущих рядом с трассой курдов,
и вот это чудо въезжает во двор. Бут дергает рычаг торможения, и автомобиль
действительно плавно остановился, разогнав, как положено, маховик. Народ
зааплодировал.
Но осталась еще самая мелочь - разгон автомобиля, для чего собственно
весь гибрид и создавался. Прежде чем дернуть рукоятку перемотки ленты, умный
Бут крикнул народу: "Всем уйти с плоскости вращения!". Люди подогадливей,
быстро отогнали народ с тех мест, куда могли полететь осколки в случае
аварии; мудрое начальство само заранее отошло с этой опасной плоскости.
Тогда Бут начал первую перемотку ленты. Двигатель автомобиля натужно
ревел, перематывая сотни метров ленты; тормоз мотка сперва задымил, а под
конец засветился темно-малиновым накалом. Шум стоял как в цеху на ткацкой
фабрике. Остановив ленту, Бут начал ее обратную перемотку. Снова завыл
двигатель, захлопала лента, заскрежетал и накалился второй тормоз. Это
значит, что стоять перед светофором, да и где угодно, автомобиль должен был
не менее семи минут - столько времени нужно было для перевода механизма от
положения торможения до разгона. В моем варианте переворот кассеты занимал
всего около секунды. О расходе топлива на эти перемотки, я уже и не говорю,
чтобы не прослезиться!
Однако маховик за это время здорово замедлил свое вращение. "Лихач" Бут
решил подразогнать его, и дернул рычаг подразгона. Снова взвыл двигатель и
маховик начал набирать обороты, что было заметно по все увеличивающемуся его
свисту. По-видимому, Бут перебрал оборотов, потому, что, когда он стал
дергать рычаг разгона автомобиля, моток соединился с маховиком, а привод
автомобиля - нет. Зубья шестерен не входили в зацепление на такой скорости,
трещали, а не сцеплялись. А моток ленты, соединенный с мощным маховиком,
доведенным до семи-восьми тысяч оборотов в минуту, мгновенно перемотался
вхолостую и, конечно же, вырвал конец ленты со второго вала.
Вот тут-то началась настоящая пулеметная очередь! Оборванный конец
ленты с бешено вращающегося мотка при каждом обороте ударялся о раму
автомобиля и оторванным "кинжалом", размером с лезвие большого кухонного
ножа, летел в плоскости вращения мотка в стену института. Таких "кинжалов" в
секунду вылетало свыше ста штук (шесть тысяч оборотов в минуту - это сто
оборотов в секунду; один оборот - один кинжал), и за несколько секунд весь
моток ленты превратился в сотни кинжалов, воткнувшихся, как гвозди из
строительного пистолета в штукатурку институтской стены. Народ с воем стал
разбегаться - кто куда. Ситуация напоминала расстрел демонстрации 9 мая 1956
года - та же пулеметная очередь, те же вопли толпы. К счастью, все обошлось
без трупов - умный Бут успел предупредить народ.
Сам Бут, услышав пулеметную очередь, молниеносно отстегнул ремень и,
прикрывая лысую голову руками, ретировался прочь. Жюль, выскочив из кабины,
метнулся в другую сторону. Несколько секунд ужаса - и все стихло, слышен был
только рокот и тихий свист маховика, израсходовавшего часть своей энергии на
"кинжалообразование". Участок стены института, площадью с маленькую
комнатку, напоминал огромную жесткую металлическую щетку - он был густо
утыкан "кинжалами" - погуще в центре и пореже на окраинах. По этой картине
можно было изучать кривую "нормального распределения Гаусса".
Руководство, стоящее по обе стороны от Трили, ошалело глядело на него,
как будто виновником "торжества" был не Геракл, а именно он - Трили. Сам
Геракл в шоке стоял с открытым ртом, глядя куда-то в пространство. Наконец,
Трили пришел в себя и взглянул на утыканную "кинжалами" стену. На секунду он
закрыл глаза ладонью, видимо представив себе людей, стоящих на этом месте.
Это был бы конец всему, конец полный, "амба", как говорят в народе! Резко
повернувшись, Трили пошел ко входу в главное здание института. Руководство
заспешило за ним.
- Маникашвили и Бут - в кабинете Самсона! - с удовольствием скаламбурил
Авель Габашвили, догоняя своих коллег.
Все собрались в кабинете директора - Самсона Блиадзе. Трили сел в
голове длинного стола, покрытого, как и положено, зеленой суконной
скатертью. Над его головой висел портрет Ленина с открытым ртом сжимающего в
вытянутой руке свою скомканную кепку, как задушенную птицу. Видимо, вождь
произносил пламенную речь о необходимости отстрела реакционных ученых. Если
таких, как Геракл Маникашвили, то вождь был, безусловно, прав.
Я не скажу, что Трили был мрачнее тучи, не хочу использовать набивший
оскомину штамп. Но, тем не менее, это было так. Батони Тициан подождал, пока
все рассядутся по местам, и молча, сорвав свои очки с носа, швырнул их по
столу туда, где на самом краю друг перед другом сидели бледные Маникашвили и
Бут. Самсончик вскочил с места и засеменил к остановившимся в своем движении
очкам; подобрав их, он осторожно понес очки хозяину, и в поклоне подал их
Трили. Тот молча взял очки и снова без разговоров зашвырнул их туда же.
Самсончик бросился доставлять их обратно. Так очки проделали свой путь туда
и обратно несколько раз.
Кто-то вспомнил, что Трили так швырял очки еще один раз - когда снимал
начальника отдела, устроившего по пьянке пожар в служебном помещении.
Начальника сняли и отдали под суд - он "достал" всех своими пьянками и
безобразиями. Кого будут снимать сегодня - всем было ясно. Наконец к
академику вернулся дар речи.
- Ну что, батоно Геракл, доигрался? - задал риторический вопрос
академик. - Выжил талантливого человека, так что он вообще уехал из Грузии,
и мы его потеряли. За год ты не смог даже повторить его опыт, имея готовую
установку! Чем ты думал, когда создавал этого урода? Ведь у тебя был целый
отдел в подчинении!
- Не было у меня никакого отдела, это не отдел, а сборище тупиц!
- Ах, у тэбэ нэ было атдэла? И нэ будэт! - закричал Трили, от волнения
не сдержав сильный грузинский акцент.
- Пиши по собственному желанию, если не хочешь по статье! Уходи, куда
хочешь, чтобы только ноги твоей у меня в институте не было! Говорят, ты
хотел поработать шофером? - съязвил Трили, - скатертью дорога!
Геракл, встал из-за стола и вышел, хлопнув дверью. За ним нерешительно
засеменил Бут. У двери он обернулся, поклонился и, сказав "до свидания",
вышел, тихо затворив за собой дверь.
Я знал, что Геракл страдает придурью, но что до такой степени - не
думал. Как же еще оценить его поведение после ухода из института? Геракл,
после изгнания из института, устроился мелким чиновником в Комитет по науке
Грузии (был такой "младший брат" Госкомитета СССР по науке и технике). И
первым делом он вызвал с отчетом об академической науке ... самого Трили!
Это стало анекдотом - сотрудники института только и говорили друг другу:
"слышал новый анекдот - Маникашвили вызвал к себе Трили!".
И чтож, Трили пришел и спокойно доложил об успехах академической науки.